Теперь уж, конечно, ничего не выйдет, а то меня так и тянет бить копытом до тех пор, пока не появится официант. В этом ресторане обслуживание – чем дальше, тем хуже. Официантов не дождешься, зато мухи так и вьются вокруг, будто сговорившись довести меня до белого каления.

Тита все еще болтает с девушкой в темных очках. Я знаю наизусть историю, которую она ей рассказывает. Ту же историю она не один раз поведала Беле и прочим. Странно только, что Тита входит в такие подробности, раскрывает секреты этой практически незнакомой женщине. В чем дело? Неужели моя жена перебрала лишнего? Или думает, что нашла родственную душу? Да какая разница. По мне, так пусть рассказывает как хочет. Гедали, о котором она говорит, для меня так же ирреален, как для любого нормального человека – кентавр. Между тем, история Титы вполне правдоподобна: даже в описаниях скачек галопом о кентаврах – ни слова. А рассказывается в ней о мальчике, родившемся в округе Куатру-Ирманс штата Риу-Гранди-ду-Сул, однако крылатый конь не замечен над домом во время родов. Возможно, раньше нечто и порхало над этой крышей, а именно, душа будущего младенца, ведь она, как говорится в «Зохаре» , или «Книге сияния», уже существует тогда, когда родители – нежно ли, яростно ли, равнодушно ли, в отчаянии ли или полные надежд – обнимаются, дабы положить начало новой жизни. Гедали и не знает, что Тита читает «Зохар», мистическую книгу, к которой обращаются последователи учения каббалы, пытаясь отыскать разгадку тайн мироздания. Да, Тита считает, что Гедали о ее увлечении «Зохаром» ничего не знает; у нее есть от него секреты. Но Гедали знает. Многое знает. Мудрость, отложившаяся в самой сердцевине его копыт, не утрачена и после операции.

Тита рассказывает о тяжелых родах. Гедали-плод был неправильно расположен в матке: вместо головы первыми появились ступни. (Ступни. Это для Титы ступни.) Повитуха тянула изо всех сил, дона Роза орала благим матом, сестры рыдали в углу – в общем, ничего хорошего. После родов мать впала в глубокую депрессию. Много дней она лежала, не шевелясь, ни с кем не разговаривая, и почти не ела.

Как только жена оправилась, отец решил сделать сыну обрезание. Но тут опять неприятности: моэль, старый алкоголик, был как раз в запое и ему мерещилась всякая нечисть. Войдя в дом, он увидел не нормального младенца, а ребенка с лошадиными ногами и в ужасе бросился бежать. Лев Тартаковский удержал его. Завязалась перебранка. Под конец, изучив пенис Гедали, показавшийся ему гигантским, моэль согласился совершить обряд, видимо, завороженный возможностью сделать обрезание, подобного которому никто никогда не делал.

(Красавица смеется, показывая крепкие ровные зубы: сколько бифштексов, должно быть, разгрызли эти зубы. Сколько мужских плеч искусали.)

Гедали растет на фазенде. Он спокойный ребенок. Любит дальние прогулки, несмотря на небольшой врожденный дефект: одна стопа у него слегка искривлена, так называемая конская стопа. Ему приходится носить ортопедическую обувь и помногу ходить пешком он не может. Зато он отличный наездник: скакать по полям для него – одно удовольствие. Отцу не нравится, что сын уезжает так далеко от дома, но мальчику хорошо в поле. Там он может часами разговаривать с воображаемым другом, маленьким индейцем Пери. Кстати, в этом заброшенном краю у него и нет других друзей.

Гедали очень любит скакать верхом, а еще он любит играть на скрипке. Иногда он играет на скрипке прямо на скаку, чем приводит в восторг родителей. И внушает им надежды. А вдруг их сын станет виртуозом? Таким, как Миша Эльман, Иегуди Менухин, Цимбалист? Да разве угадаешь, что может случиться: однажды ни с того ни с сего Гедали бросает скрипку в мутные воды реки. Такой уж он непредсказуемый. Но от этого родители и сестры любят его не меньше, только вот брат Бернарду от души его ненавидит. И не упускает ни единой возможности задеть. Вдобавок у Гедали появляется враг: Педру Бенту, сын соседа-фермера. Негодяй заставляет Гедали встать на четвереньки и садится на него верхом, как на лошадь. Этот прискорбный эпизод переполняет чашу терпения доны Розы. Она давно мечтает уехать с фазенды: ты же видишь, говорит она мужу, наши дети не могут жить среди этих дикарей.

Семья переезжает в Порту-Алерги, теперь они будут жить в большом доме в районе Терезополис. Гедали уже подросток. Но он все такой же застенчивый и нелюдимый – до такой степени, что Бар-Мицва празднуется дома, в кругу семьи.

Он очень умный. В школу, к великому огорчению родителей, мечтающих о лучшей доле для сына, чем прилавок принадлежащего семье магазинчика, он ходить отказывается, но очень много читает, учится на заочных курсах, изучает языки по лингафонному методу. И хобби у него интересное: телескоп.

– Вот тогда-то он и влюбился в первый раз, – говорит Тита. – В соседку, которую видел только в телескоп и даже – представь себе – ни разу не разговаривал с ней. Самое большее, на что он оказался способен, это послать ей любовное письмо с почтовым голубем по кличке Колумб. Да только Колумб, вместо того, чтобы доставить послание, воспользовался случаем и смылся.

Девушка улыбается.

Красивая девушка. Вообще-то не такая уж она и юная – трудно судить о возрасте из-за темных очков – пожалуй, даже старше, чем я, но факт остается фактом: у меня она вызывает зверское вожделение. Начинаю фантазировать: вот я преследую ее в горах Туниса и загоняю в ущелье, из которого нет выхода. Вижу, как она кидается мне навстречу, словно львица, обезумевшая от страсти, и мы занимаемся любовью там, в ущелье, в горах Туниса.

Или вот еще: мы скачем верхом по пампасам, оба обнаженные. Я нарочно направляю коня в ее сторону, мы сталкиваемся, падаем на мягкую траву, хохочем. Дальше все происходит так, как будто мы в ущелье в горах Туниса.

Третий вариант. Мы сидим в этом ресторане. Она вдруг вспоминает, что забыла в машине какую-то нужную вещь, документы, например. Просит проводить ее. Выходим. Моросит мелкий дождик. Бежим, говорит она, и мы выбегаем на улицу. Меня немного покачивает от выпитого. Скорей, говорит она и протягивает мне руку. Обнявшись, мы подбегаем к машине, моя спутница открывает дверцу, садится за руль. Я сажусь рядом. Несколько минут мы никак не можем отдышаться, смотрим друг на друга и смеемся. Фары проходящих машин освещают ее лицо, шею, часть груди, которую видно в расстегнутом вороте блузки. Дождь усиливается, теперь это ливень, с шумом обрушивающийся на капот машины. Как мы выберемся отсюда, спрашивает она. Не будем и пытаться, отвечаю я, лучше переждем дождь. Она наклоняется, чтобы достать документы из бардачка, блузка расстегивается еще больше, показывается грудь, и вот женщина уже в моих объятиях, и мы целуемся, как сумасшедшие. Я укладываю ее на сиденье, сам укладываюсь сверху, тесно, мы едва можем повернуться, я поднимаю юбку, не обращая внимания на слабые протесты – это безумие, Гедали, безумие – и тут случается непредвиденное, впрочем, ситуация от этого становится только пикантнее: я задеваю боком ручку переключения передач. Машина, стоявшая на первой передаче, без ручного тормоза, трогается с места, но я не в силах остановиться, я вот-вот кончу; Гедали, кричит она, машина поехала, ну, все, я кончил, вскакиваю и жму на тормоз. Смотрю на нее, она побледнела, глаза округлились. Не ушиблась, спрашиваю я. Нет, отвечает она, просто испугалась. И вдруг добавляет: какая жалость, Гедали, мне бы еще чуть-чуть – и все, Гедали. Ничего страшного, говорю я, повторим. И мы повторяем; на этот раз ей действительно хорошо. Мы садимся, смотрим друг на друга. И вдруг начинаем хохотать. Мы хохочем и не можем остановиться, я хлопаю ладонью по рулю и нечаянно нажимаю на клаксон, машина громко гудит, тут мы и вовсе умираем со смеху. И все еще смеясь, возвращаемся в ресторан.

От несчастной любви Гедали решает сбежать из дому. Он бродит по полям Риу-Гранди, голодает, вынужден воровать еду. В конце концов ему удается устроиться в цирк. Богатое воображение помогает ему изобрести оригинальный номер: из конской шкуры он мастерит костюм кентавра. Передние ноги – его собственные, а туловище и задние ноги набиты соломой. Публика буквально сходит с ума от восторга, когда кентавр-Гедали выбегает на арену.

Тут он влюбляется во второй раз.

– В укротительницу, – говорит Тита и со смехом добавляет: – Хорошо еще, что не в львицу.

Укротительница – загадочная, обольстительная женщина. Гедали ей нравится. Однажды ночью она заходит в кибитку, где он живет. Юноша слишком неопытен, он бросается на нее, хочет овладеть ею силой. Укротительница в ужасе кричит: – Конь! Он настоящий конь! – парень спасается бегством. Снова скитается он по дорогам, доходит до самой границы. Тут и встречается с Титой, воспитанницей помещика Зеки Фагундеса и его жены доны Котиньи.

– Мой приемный отец был человеком тяжелым, – говорит Тита, вдруг посерьезнев и погрустнев. – Тиранил батраков. А на женщинах был буквально помешан. Теперь я подозреваю, что на меня он смотрел не только как на дочь… Умер он в тот день, когда Гедали появился в поместье. Сердце отказало.

В этот день рано утром Гедали приходит в поместье. На пути ему попадается пасущийся конь. Гедали, стосковавшись по фазенде, чувствует непреодолимое желание проехаться верхом. Он вскакивает на коня просто так, без седла. Конь, побрыкавшись немного, в конце концов признает седока и, лихо пришпоренный пятками, мчится по равнине.

Тем временем Тита тоже собирается на верховую прогулку. Сегодня день ее рождения, ей хочется отметить его, проскакав галопом по полям. Помещик видит, как она выезжает из-за кустов в полумгле зимнего рассвета. Он не в себе после ночной пьянки, так что видит в ней не приемную дочь, а аппетитную самку. К тому же она обнажена, этакая Годива пампасов. Он в мгновение ока седлает коня и устремляется в погоню.

Гедали в это время скачет навстречу и замечает их издали. Он быстро спешивается, прячется вместе с конем в сарае и наблюдает за происходящим через щель. Увидев, что беззащитную девушку преследует мужчина, Гедали, недолго думая, снова вскакивает на коня и бросается на выручку. Когда он как из-под земли появляется перед помещиком, тот вскрикивает и падает на землю. Замертво.

Гедали мчится вслед за девушкой: ее лошадь понесла. Ему удается поймать ее, остановить, он помогает девушке сойти, отводит ее в сарай. Бедняжка перепугана: она вся дрожит, глаза закатились. Гедали пытается ее успокоить. Разрыдавшись, она наконец чувствует облегчение. Он дает девушке выплакаться; шепчет ласковые слова, утирает ей слезы. Тихонько целует ее, она нерешительно отвечает. Он ложится рядом с ней; на этот раз он не груб. Наоборот, с мудростью, неожиданной для него самого, он умело ласкает ее, пробуждая в ней женщину. Хорошо, стонет она, как хорошо. И трепещет от наслаждения.

– Но, знаешь, то, что я чувствовала, нельзя было еще назвать любовью, – говорит Тита девушке, – то есть любовью в собственном смысле слова. Тут было больше секса, замешанного на символике. Гедали в каком-то отношении заменил умершего отца – понимаешь? Позднее, когда я проходила психоанализ, мне это стало ясно.

Она гасит окурок.

– Так вот, он, как последний мошенник, воспользовался моими бессознательными фантазиями. И ни словом не обмолвился о женитьбе. Ты же знаешь, я гой, а ему не хотелось спорить со своими стариками, он их просто-напросто боялся.

Дона Котинья окружила материнской заботой обоих. Гедали и Тите не о чем беспокоиться. Они целыми днями то бродят, то скачут верхом. И любят друг друга. Они готовы предаваться любви в любое время, в любом месте. Однажды в поле у них на глазах жеребец Гедали покрывает кобылу Титы. Эта сцена приводит влюбленных в восторг, со смехом они скидывают одежду и ложатся тут же на склоне средь бела дня.

Но счастью внезапно приходит конец…

Гедали, до того никогда не жаловавшийся на здоровье, вдруг заболевает. У него чудовищные головные боли, и при этом странные ощущения. Ему кажется, что тело его выросло, стало огромным, что кожа на ступнях затвердела: копыта. Заметны нарушения поведения: он встает среди ночи, убегает в поля. Тита вынуждена искать его, а когда находит, он отказывается возвращаться домой и твердит, что он – кентавр.

Кентавр, недоверчиво восклицает красавица, не может быть! Видно, что ее тянет рассмеяться, но она сдерживается: ей непонятно, то ли считать это шуткой, ведь весь рассказ Титы выдержан, так сказать, в ироническом ключе, то ли знаком того, что предстоит выслушать рассказ о чем-то серьезном. Во всяком случае, похоже, ей трудно поверить в то, что кто-то может убегать по ночам в поля и утверждать, что он – кентавр.

Ах, она не верит? Не верит? А как же эти ноги, незнакомка? Ноги, целый день не желающие знать покоя и не дающие мне уснуть всю ночь, как же эти неутомимые ноги, дорогая моя? Откуда эта неуемная энергия? Пойми, иными ночами я способен проскакать галопом многие километры. Не то чтобы я сам этого хотел, но ноги не желают останавливаться. Я, конечно, мог бы положить ногу на ногу, чтобы одна подчинила себе другую за счет собственного веса. Но тогда возникла бы новая опасность: опасность слияния. Представляешь, если бы обе ноги соединились в единую конечность? Представляешь, как это нечто, похожее на хвост, покрылось бы чешуей, и я превратился в существо еще более невероятное, чем кентавр, в самца русалки?

Тита в растерянности, а дона Котинья подозревает, что речь идет о тяжелой болезни. Врачи в один голос твердят, что это серьезное неврологическое заболевание, возможно, опухоль мозга, но точно ничего сказать не могут. Дона Котинья нервничает, требует от них диагноза, за деньгами дело не станет. Тогда ей рекомендуют модного специалиста, хирурга, прежде имевшего клинику в Париже, а теперь переехавшего в Марокко. Раздобыть специальный самолет, как хотелось бы доне Котинье, не удается, так что она фрахтует судно. Плавание проходит ужасно: Гедали рвет всю дорогу, но в конце концов они с Титой прибывают на место. Врач, обследовав Гедали, решает оперировать его немедленно.

– Это и в самом деле была опухоль мозга, – говорит Тита. – Невероятных размеров. Врач сказал, что за всю его практику ему не встречалась такая крупная опухоль, расположенная в таком месте и имеющая такую странную форму.

Опухоль. Интересная опухоль. Процесс формирования опухоли. Представьте себе кентавра. Представьте, что он неподвижен. Он замер, но готов сорваться с места, голова его вытянута вперед, кулаки сжаты, все связки напряжены. Воображаемая фигура, естественно, порождает небывалую энергию – хоть и воображаемую. Энергию, проникающую в ваши расширенные зрачки, стекающую вглубь по зрительному нерву, до самого мозга, и там скапливающуюся в каком-нибудь тихом уголке. Возникающее таким образом возмущение невероятно активизирует до того вполне безобидные клетки, так что они начинают беспорядочно плодиться и размножаться, подобно примитивным народам. И вот появляется узелок, узелок увеличивается, от него идут отростки, похожие на четыре ноги, на лошадиное тело, на руки, на голову и – готово, в глубине, из самого же вещества мозга, сформировалась миниатюрная копия кентавра, вниз головой, – ведь это зеркальное отражение, – во всем похожая на создавший ее образ, но только, в отличие от него, не воображаемая, а реальная, вполне реальная – во всяком случае, для Титы, которая может даже показать вам рентгеновские снимки как свидетельство существования этого странного нароста.

Гедали в реанимации, все еще без сознания, – и тут несчастье случается с Титой: ее, въезжая на территорию клиники на большой скорости (неосторожность водителя), сбивает грузовик. Она отлетает далеко в сторону, у нее открытые переломы таза и ног. Врач-марокканец оперирует ее в срочном порядке.

– Так мы оба оказались в послеоперационной палате, на соседних кроватях. Я – по пояс в гипсе. Это было бы даже забавно, если бы не так больно.

Гедали выздоравливает быстро, Тита – медленнее. Все как будто в порядке, однако им предстоит еще одно испытание: известие о смерти доны Котиньи, повергшее их в глубокую печаль.

Приходит день отъезда. Перед врачами, медсестрами, санитарами клиники Гедали и Тита танцуют Прощальный Вальс. Возвращаются они не в поместье – теперь, после смерти доны Котиньи, оно для них ничего не значит, – а в Сан-Паулу. На деньги, доставшиеся в наследство, покупают дом, и Гедали открывает консультационную фирму. Первое время им приходится нелегко. Гедали все еще мучают головные боли и галлюцинации, впрочем, быстро проходящие; Тита ходит с трудом и, как он, вынуждена носить ортопедическую обувь. Из-за всех этих проблем Гедали пока не хочет иметь детей. Однако соглашается на женитьбу. Свадьбу празднуют в Порту-Алегри к великой радости семьи, хотя мать Гедали все еще смотрит на невестку косо.

Когда Тита объявляет, что беременна, Геда-ли закатывает скандал. В конце концов ему приходится смириться, но он требует, чтобы роды принимала та самая повитуха, с помощью которой он сам появился на свет. Эта женщина, давно уже старуха, найдена и самолетом доставлена в Сан-Паулу. Все проходит благополучно, и вот Гедали – отец двух славных мальчишек.

– Не хотел становиться отцом, – смеется Тита, – так в наказание ему досталась двойня.

Гедали и Тита теперь больше общаются с друзьями. Раньше они считались странной парой. Никогда не ходили на пляж: Тита стеснялась показываться в купальнике, тем более со шрамами от операции. К тому же она, из-за ортопедической обуви, носит круглый год длинные брюки. Однако со временем друзья привыкают ценить их такими, какие они есть; да и сапоги с брюками входят в моду, так что Титу хвалят за то, как она хорошо одевается.

В кругу друзей царит такая любовь и взаимопонимание, что мысль поселиться вместе в одном кондоминиуме рождается сама собой. Начинается новая, счастливая и спокойная жизнь. Одна только неприятность возникает при переезде: Гедали обнаруживает, что начальник охраны – это Педру Бенту, его давний недруг. Сейчас бы отыграться, однако Гедали хорошо помнит слова Иеговы: отмщение оставьте мне. Гедали хочет примириться с прошлым и никакой Педру Бенту ему в этом не помешает.

Именно тогда он становится безумно ревнив. И это при том, что – спросите любого из друзей – у него у самого была интрижка с Фернандой! Его мучают подозрения, когда Тита звонит по телефону, его мучают подозрения, когда она молчит. Позднее окажется, что ревность его беспочвенна, что это проявления болезни. Но прежде, чем это выяснится, пройдут недели, месяцы. Трудное положение, которое эпизод с Рикарду еще более осложнит.

Тита рассказывает о Рикарду. Для нее он – не кентавр. Это юноша, убитый в кондоминиуме поздно вечером 15 июля 1972 года. Кентавр? Нет, он не кентавр.

Появиться на свет ему суждено на побережье Санта-Катарины, где его родители, семейная пара из Куритибы, проводят лето. На восьмой день ему, как и Гедали, делают обрезание. Но, в отличие от Гедали, он растет в комфорте: отец, богатый промышленник, не желает, чтобы его единственный сын в чем-то нуждался. Как и Гедали, Рикарду – застенчив, скрытен, предпочитает сидеть дома, занятый своими игрушками, а позднее – книгами. Именно книги (как с возмущением заметит потом мать) заморочили ему голову: романы Майкла Голда, Говарда Фаста и Жоржи Амаду, не говоря уже о трудах Маркса и Энгельса. Он увлечен революционными идеями, мечтает переделать мир. Еще недавно такой домосед, теперь он практически живет на улице. В барах Куритибы знакомится и сходится с группой таких же, как и он, молодых фанатиков. Решив, что предназначение его состоит в насильственном изменении городских порядков, Рикарду вступает в подпольную террористическую организацию. Не зная толком, как держать револьвер, он, тем не менее, с друзьями участвует в ограблении банка в Сан-Паулу, в том памятном ограблении 1967 года. Его хватает полиция. Однако вскоре ему удается бежать, он нелегально выезжает из страны и отправляется в Алжир. Там несколько лет работает официантом, добывая таким образом средства к существованию. Революционный пыл постепенно уступает место меланхолии. Он тоскует по родине, по друзьям и особенно по родителям, с которыми переписывается через родственника, живущего во Франции. Вернуться бы домой. Но как? Его схватят, стоит ему только ступить на бразильскую землю: в органах безопасности есть его фотография, отпечатки пальцев. Один английский фальшивомонетчик, с которым он знакомится в ресторане, советует ему изменить лицо и отпечатки пальцев при помощи пластической операции. Кто же сделает такую операцию, спрашивает Рикарду, хотя идея кажется ему почти бредовой. Однако в отчаянии он рад ухватиться за любую соломинку. Англичанин дает ему имя и адрес одного марокканского врача, искусного хирурга, готового за твердую валюту сделать, что угодно.

Рикарду пишет родителям, и они высылают ему деньги. Он едет в Марокко. Клиника производит на него удручающее впечатление, как и врач, старик с трясущимися руками и блуждающим взглядом, едва скрывающий алчность и хвастающий какими-то экзотическими операциями.

Несколько дней юноша проводит в клинике, но никак не может решить, оперироваться ему или нет. По правде сказать, ему страшно. Так же страшно ему было в ночь накануне ограбления, но когда пришло время действовать, наступило абсолютное спокойствие. Он вел себя как профессионал, служащие банка замирали под дулом его револьвера и покорно позволяли запереть себя в уборной. Однако теперь перспектива заснуть под наркозом и проснуться с лицом, исполосованным трясущимся скальпелем, приводит его в ужас. Врач-марокканец, видимо, не может и не хочет понять его состояния и настаивает на срочной операции, ссылаясь на соображения безопасности. Однако Рикарду считает, что для доктора главный мотив – деньги: в клинике нет больше ни одного пациента, так что врач, вероятно, нуждается. Под разными предлогами юноша откладывает операцию. Не признаваясь в том, что ему страшно, он пытается убедить себя, что всего лишь хочет соблюсти необходимые предосторожности. Надо как можно больше узнать о враче: мало ли, вдруг он окажется доносчиком. И потому однажды днем, когда в клинике никого, кроме него, нет, он проникает в кабинет врача и изучает архив. Ему попадается на глаза карточка соотечественника, бразильца, некого Гедали из Сан-Паулу. Он переписывает адрес: пригодится. Вечером врач заявляет, что операция должна быть во что бы то ни стало проведена на следующее утро. Комедия затянулась, бросает он раздраженно, и Рикарду видит, что это не шутка. Пора сматываться, думает он, и той же ночью собирает вещи и бежит. Какой-то бербер подбрасывает его до города на верблюде. Рикарду направляется прямиком в порт и находит судно, которое вот-вот поднимет якоря и отправится в Бразилию. Он предлагает взятку первому помощнику, за то, что тот возьмет его на борт, моряк соглашается, но с условием, что Рикарду выпрыгнет за борт прежде, чем корабль встанет на якорь в порту Сантус. Так он и делает. До берега добирается вплавь. Потом, скрываясь днем и совершая длинные переходы ночью, оказывается наконец в пригороде Сан-Паулу. Там прячется в заброшенном доме, где встречает странного типа, хиппи весьма зрелого возраста с огромными часами на шее. Завязывается разговор; Рикарду показывает ему адрес кондоминиума, спрашивает дорогу. Увидев имя Гедали, хиппи вскрикивает: да это же мой брат! Он убеждает Рикарду, что надо обязательно встретиться с Гедали: он поможет тебе добраться до Куритибы без риска, обещает хиппи.

Рикарду приходит на место. На всякий случай он предпочитает не показываться на глаза охранникам. Забор высок, но для него это – не преграда: в лагере подготовки боевиков он научился преодолевать и не такие препятствия. Ночью, используя в качестве шеста бамбук, выдернутый из ограды ближайшего свинарника, он запросто перемахивает через забор. Прячась в кустах и за деревьями, он находит по табличке на воротах дом Гедали. Входит через заднюю дверь. Но не Гедали встречает он в доме, а Титу.

Они смотрят друг на друга. Тита не кажется ни испуганной, ни удивленной, как будто давно ждала его. Она улыбается, он тоже улыбается в ответ. Она берет его за руку, ведет в чулан, что под лестницей. Там они тихо беседуют, рассказывают друг другу свои истории, и так пролетают часы. Тита слушает юношу, как завороженная, восхищается его отвагой, внутренней свободой. О том, чтобы изменить мир, она никогда не думала. Из спальни спускается Гедали, она так взволнована, что едва способна говорить. Что с тобой? – спрашивает он, заподозрив неладное. Ничего, говорит она, голова болит немного. Она знает, что состояние Гедали нестабильно, боится за его эмоциональное равновесие. Он отправляется спать, похоже, ни о чем не догадавшись.

На следующий день, когда Гедали уходит на работу, она отпускает прислугу: так ей спокойнее. Сыновья отдыхают на юге с бабушкой и дедушкой. Она делает несколько бутербродов и относит их юноше. Они опять долго разговаривают. В конце концов он признается ей в любви. Это случилось как-то вдруг, но он уверен, что чувство его серьезно. И предлагает ей бежать вдвоем. Жить они будут в глуши, где-нибудь в Риу-Гранди. Заведут немного скота, станут выращивать зерно, овощи, но не больше, чем необходимо для жизни – парень не желает создавать прибавочную стоимость. Но главное – любить друг друга. Любить как можно чаще. В полях, на траве. На берегах ручьев.

Тита растеряна, не знает, что сказать. Боится ранить юношу, уже и без того перенесшего немало страданий. Боится напрасно обнадеживать его. Но больше всего она боится самой себя. Просит дать ей время на размышления. Рикарду требует немедленного ответа, но Тита с улыбкой выскальзывает из его рук: уже вечер, Гедали вот-вот вернется.

До Гедали Рикарду дела нет. Он даже знакомиться с ним не хочет. Да и голос его слышит всего один раз, вечером 15 июля 1972 года: буду поздно, кричит этот самый Гедали от дверей, не жди меня. Рикарду, взволнованный, выходит из чулана: ему нужен ответ Титы. Сумасшедший, говорит она, прячься сейчас же. Но он, забыв об осторожности, обнимает ее здесь же, в гостиной.

Дверь отворяется. Это Гедали: – Я вернулся, – говорит он, – Паулу… – и умолкает.

Гедали не верит своим глазам. Думаю, скрывать что бы то ни было нет смысла, говорит Тита. Ее дерзкий тон выводит Гедали из себя: будто она ни в чем не виновата. Кто это такой, спрашивает он, едва сдерживаясь, и что он делает в моем доме? Ну, начинает Тита, уже не так уверенно, он появился…

Гедали перебивает ее: ты – молчи. Говорить будет он. Выложит всю правду. Всю как есть. Без обмана.

Рикарду рассказывает свою историю. Он дрожит, видно, что умирает со страху. Говорит, что хотел только попросить помощи у Гедали, чтобы вернуться домой, к родителям.

Гедали его давно уже не слушает. Смотрит он на Титу. Сомнений у него нет: она влюблена. Страсть поработила ее. Она забыла о нем, о детях, обо всем. Белый свет для нее клином сошелся на этом парне. Гедали чувствует, что надо что-то предпринять и как можно скорее, иначе…

Дверь распахивается, и в гостиную вваливается радостная компания, крича во все горло: поздравляем! поздравляем! – Паулу и Фер-нанда, Жулиу и Бела, Бела с тортом, Арманду и Беатрис, Арманду с двумя бутылками вина, Жоэл и Таня, Таня с букетом цветов – и тут Гедали вдруг вспоминает: сегодня годовщина основания кондоминиума, дата, которую они всегда отмечают, вот почему он не застал Паулу в клубе.

Все замирают, как громом пораженные. И вдруг:

– Грабитель, это грабитель! Зовите охрану! – истерически вопит Таня. – Ради Бога, зовите охрану!

С диким криком Рикарду кидается в закрытое окно и исчезает в ливне битого стекла. Погоди! – кричит Тита, бросаясь вслед, Беатрис пытается удержать ее, она вырывается, выбегает из дому, все – за ней, Паулу кричит, кто это, Гедали, кто? Заткнись, кричит Гедали, и тут раздается лай собак и выстрелы, несколько выстрелов подряд. Все бегут в парк, издали видят охранников, столпившихся вокруг фонтана – и юношу, лежащего ничком в луже крови.

Тита бежит впереди и кричит, не умолкая. Гедали делает отчаянное усилие, догоняет ее, пока она еще не добежала до фонтана, хватает за руку. Пусти, животное! – рычит она, лицо искажено болью и ненавистью; Гедали не выпускает ее, держит крепко, притягивает к себе. Она сопротивляется, бьет его кулаками в лицо, в грудь, куда попало. Наконец ослабевает, повиснув на руках мужа, дает ему отвести себя в дом и уложить в постель.

Кто-то настойчиво звонит в дверь. Гедали спускается, чтобы открыть. Это Педру Бенту, револьвер все еще у него в руке. Он бледен, как смерть, и весь в поту. Это твой родственник, Гедали? – спрашивает он вполголоса. – Твой друг? Гедали не отвечает, только молча смотрит на него. Педру Бенту продолжает: прости, Гедали, если это твой родственник или друг. Люди испугались, начали стрелять, когда я пришел к фонтану, дело его было дрянь, я только выстрелил в голову, чтобы он не мучился.

Наверху сотрясается в рыданиях Тита. Ничего, все в порядке, говорит Гедали и закрывает дверь.

Несколько дней Тита не выходит из комнаты. Она задвигает засов, не желает никого видеть. В конце концов позволяет Беле войти. И одной только Беле рассказывает историю юного террориста. Своего возлюбленного. Всем остальным Бела и Гедали говорят, что Тита застала в доме вора.

Приняты все необходимые меры. Полиция допрашивает свидетелей без особого усердия. Газеты ограничиваются крайне лаконичной информацией. Молодой налетчик застрелен при попытке ограбления в кондоминиуме. На подобные привычные новости давно уже никто не обращает внимания. Через несколько дней даже дети забывают о случившемся, оглушенные телевизионным дурманом.

Ложь. Нагромождения лжи, штабеля лжи, одни поверх других. Не всякий археолог докопался бы до истины, погребенной под толщами вранья, если истина и в самом деле существовала.

Гедали уезжает. Бросает Титу и детей и отправляется в Марокко. Он хочет видеть – и не удивительно, ведь речь идет о человеке, которому он полностью доверяет, – врача. Психика Гедали совершенно расстроена. Он хочет, чтобы его прооперировали, для того, чтобы, как он говорит, снова стать кентавром. Доктор начинает подозревать, что это безрассудное поведение объясняется рецидивом рака, и решает провести обследование заново. Б это время у Гедали завязываются любовные отношения с медсестрой клиники, таинственной туниской по имени Лола. Это от нее Гедали получает в подарок амулет, мумифицированную львиную лапу.

Врач, питающий к девушке платоническое чувство, не желает, чтобы молодые люди виделись. В конце концов он даже запирает Лолу в комнате. Дело чуть не кончилось трагедией. Медсестра врывается в кабинет, где Гедали делают рентген под общим наркозом, и набрасывается на врача. Ассистент врача не видит другого выхода, как выпустить в нее несколько пуль, ее отправляют в больницу, где жизнь ее чудом спасена.

Что до Гедали, то он выходит из-под наркоза полностью излечившимся: не хочет больше, чтобы его оперировали, и собирается вернуться в Бразилию. В спешке он, пожалуй, забыл бы взять с собой подарок – львиную лапу, если бы не напоминание врача.

Львиная лапа, восклицает медноволосая красавица, вот бы мне львиную лапу. Я помешана на амулетах. А ты попроси его, говорит Тита, может, тебе и подарит. Мне не подарил. Вы подарите мне вашу львиную лапу, Гедали? – спрашивает женщина, беря меня за локоть. Подумаю, отвечаю я с улыбкой.

– Так вот, – продолжает Тита, – Гедали вернулся из Марокко. Но все еще злой: домой возвращаться никак не хотел. Купил бывшую отцовскую фазенду в Куатру-Ир-манс, там и поселился: обрабатывал землю. Б помощники взял одного туземца из местных. По ночам они вместе занимались колдовством. Гедали такие вещи любит, представь себе. А у индейца был целый арсенал амулетов. Чуть позже свекровь рассказала мне, что Гедали на фазенде, и я решила туда поехать. Знаешь, только тогда – а ведь мы столько лет уже были женаты – я поняла, что чувство, которое я испытываю к Гедали, и в самом деле любовь. Мы помирились и теперь живем в Порту-Алегри, где Гедали возглавляет филиал фирмы, основанной им вместе с Паулу.

Она рассказывает о доме, который мы построили в южной части Порту-Алегри. Красивый дом, в мавританском стиле, что в нашем городе большая редкость. С увлечением описывает сад, небольшой, но устроенный со вкусом. Вот он-то по праву мог бы именоваться садом наслаждений, говорит она, намекая на название ресторана. Рассказывает и о фонтане, озаренном светом луны, о клумбах с экзотическими растениями, о том, как ветерок покачивает ветви карликовых пальм, об усыпанных гравием дорожках.

Понятно, что о следах копыт на черноземе клумб она не говорит ни слова. Ей, конечно, известно, что эти следы существуют, она считает, что их оставляют бесхозные лошади, иногда забредающие в наш не до конца еще урбанизированный район.

Они приходят из Сан-Паулу, эти лошади. Теперь, когда на транспорте полновластно воцарился двигатель внутреннего сгорания, когда сельхозработы сплошь механизированы, кони в качестве тягловой силы никому не нужны. Их, запертых в тесных загонах, ждет бесславная гибель на бойне. Избежать этой участи иногда помогает инстинкт. Словно неведомая сила влечет их на юг, в Риу-Гранди. Они проходят через Порту-Алегри (и именно тогда, как думает Тита, проникают к нам в сад), добредают до границы, до тех мест, где когда-то носились галопом, одни – вольно, другие – направляемые уздой молодцеватого всадника или всадницы. Только нынче здесь им уже не рады: ведь они теперь старые и беззубые клячи; так что волей-неволей приходится продолжать великий, но нелегкий поход. Пройдя по степям Патагонии, истощенные, практически полумертвые, достигают они наконец зоны вечных льдов. Последнего усилия им хватает на то, чтобы взобраться на вершину одинокой горы. И там они умирают, оскалившись, словно в загадочной гримасе смеха.

Красивая история, Тита. Но есть ли в ней хоть капля правды? Неужели ты и вправду веришь, что бродячие лошади оставляют следы на клумбах нашего сада? А может, это следы кого-то другого, кто глубокой ночью носится не разбирая дороги?

Я говорю о существе с человеческим телом, о том, у кого и ноги, и ступни – вполне человеческие, но ступает он по земле так, что на ней вырисовывается четкий отпечаток копыта. Я говорю о кентавре или о том, что от него осталось. Я говорю о Гедали, Тита.

Но не о Гедали рассказывает теперь Тита. Подвиги наших сыновей – вот о чем речь. Один – чемпион по плаванию, плавает, как рыба, другой – лучший в школе, да еще учится играть на скрипке. Живем мы в достатке, в уюте, подводит она итог. Всего нам хватает, так что у истории счастливый конец.

Похоже на финал телесериала, говорит красавица. И она права: эта история выстроена так же искусно, как сюжет телесериала. А цель одна: убедить меня в том, что я никогда не был кентавром. И это удается. Отчасти, по крайней мере. Я еще вижу себя кентавром, но кентавром все меньших размеров, уменьшающимся кентавром, кентавром в миниатюре, микрокентавром. И даже это крошечное резвое создание норовит ускакать от меня в неизвестном направлении. Может, и следовало бы отпустить его с миром, признать ту реальность, которую мне желают навязать: поверить, что я – человек, что мифологических персонажей, наложивших печать на мою судьбу, никогда не было и нет, что нет ни кентавров, ни сфинксов, ни крылатого коня.

Я так люблю Риу-Гранди, говорит красавица. К тому же, у меня сестра там живет. Такая же отчаянная, как вы, Гедали. Отправилась туда как журналистка, решила написать репортаж о приграничных поместьях. Б конце концов прибилась к цирковой труппе. Кто знает, может, она и есть та укротительница, которой вы увлеклись?

Обе хохочут. Я тоже смеюсь. Почему бы не посмеяться?

– Мало этого, – добавляет она, – есть и еще одно совпадение. Какое-то время я жила у своего старого друга недалеко от вашего Терезополиса. Не меня ли вы разглядывали в телескоп, Гедали?

Она опять смеется. И подмигивает мне. Я уверен, что за стеклами темных очков она подмигивает мне.

Видел недавно нищего на улице. Он просил милостыню, демонстрируя обрубок ноги. Я дал ему денег, дал, устыдившись, слов, что едва не вырвались у меня: ах, тебе ампутировали ногу? Ничего, братец. Работать это не помешает. Знаешь, ведь перед тобой тот, у кого были копыта. И кто боролся и выстоял. Бери с меня пример, друг, не уклоняйся от битвы и знай, что копыта – это куда хуже, чем ампутированная нога.

И тут меня одолевают сомнения: чьи это босые ноги я глажу под столом своими, тоже разутыми?

То ли это ноги Титы, то ли медноволосой красавицы. По выражению их лиц я не в состоянии разгадать загадку: обе улыбаются с видом заговорщиков. Кожа такая нежная, что, похоже, это ноги Титы; но кто поручится, что новая знакомая не пользуется такими же увлажняющими кремами? Ясно одно: ее ноги ищут мои, отвечают на ласку, такие эрогенные ноги.

Красавица поднимает бокал и предлагает выпить, как и следовало ожидать, за свободу.

– За свободу! – подхватываю я, поднимая свой бокал, и в этот миг до меня доходит: одна нога – Титы, а вторая – красавицы. Конечно! Как я раньше не догадался? У кого-то – изящные ступни, у кого-то копыта, но такого, чтобы большой палец рос на месте мизинца, не бывает: одна нога – одной женщины, а другая – другой.

Открытие вызывает у меня приступ смеха. Обе удивленно смотрят на меня и тоже начинают смеяться. И тут уж закатываются все: и близнецы, и Паулу, и Фернанда, и Жулиу, и Бела – все. Смеются даже официанты-тунисцы. Хохочут от души, сами не зная, над чем. Один даже сгибается пополам от хохота.

Все еще смеясь, красавица наклоняется за сумочкой. Блузка ее полурасстегнута, и в этот момент становится видна идеально очерченная, плавная линия груди. И ожерелья со множеством подвесок: тут и звезда Давида, и фигурки индейцев, ниже, в ущелье меж двух холмов, крошечный бронзовый сфинкс, крылатый конь, распростерший крылья, и кентавр.

Она открывает сумочку. Еще до того, как она успевает слово сказать, еще до того, как говорит о документах, забытых в машине, еще до того, как просит проводить ее, я вскакиваю, я уже на ногах. Еще до того, как Тита, подмигнув мне с улыбкой, говорит, что пора нам в гостиницу, я вскакиваю, я уже на ногах.

Подобно крылатому коню, готовому пуститься в полет к вершине вечного смеха, к лону Авраамову. Подобно коню, готовому оторвать копыта от земли и поскакать по просторам пампасов. Подобно кентавру, готовому перемахнуть через стену сада и устремиться к свободе.