Хрущевская «оттепель», да и последующие 10 лет были на удивление спокойными для Мамардашвили: ему удалось вписаться в социальную систему. Все, что происходило, происходило естественно и как бы само собой: аспирантура МГУ, «Вопросы философии», заведование в пражском журнале «Вопросы мира и социализма» отделом критики и библиографии, Париж и Рим, защита кандидатской, возвращение в журнал «Вопросы философии» уже в должности зама главного редактора, докторская, профессорство… Столько событий — и чувство отстраненности от них. Ни иллюзий, ни разочарований: «Просто у меня всегда было острое неприятие всего окружающего строя жизни и не было никакой внутренней зависимости от того, в какую идеологию, в какие идеалы можно оформить этот строй…» («Мой опыт нетипичен»).

Конечно, Прага — подарок судьбы, возможность доступа к невероятному полю информации. Тем более что Мамар-дашвили прекрасно знал несколько европейских языков: английский, немецкий, французский, итальянский. А тут появилась возможность познакомиться с практически неизвестными в Союзе именами: Гуссерлем, Ницше, Фрейдом. Даже с Прустом он впервые столкнулся именно в Праге. Потом, после возвращения домой, читал в МГУ свои знаменитые лекции по психоанализу. В конце 60-х в Москве преподнести слушателям Маркса, Ницше и Фрейда в одном флаконе — фурор! Да и должность заместителя главного редактора ведущего философского журнала страны — неплохое развитие карьеры. Это не было странным для окружающих — молодого многообещающего философа, по видимости, либеральных взглядов, охотно поддерживали хрущевские либералы. Это было странным для него: система ошиблась? Но системы не ошибаются, во всяком случае, надолго, и ему придется в этом убедиться.

…Ну, а пока Мераб Мамардашвили пользовался возможностью в относительно благополучных условиях делать то, что его интересовало. «Я считал, что мое дело — философия… Я философское животное, и так было всю жизнь» («Мой опыт нетипичен»).

Он не переставал думать над вопросом: «Как возможна содержательная логика?» Остальные диастанкуры как-то потеряли к этому интерес: Грушин увлекся социологией, Щедровицкий стоял уже во главе целого методологического движения, Зиновьев ушел в символическую логику. Диалектической логикой продолжал заниматься только Ильенков — но в совершенно гегелевском ключе.