От автора

В этой книге собраны, рассказы о трех верных друзьях, трех мужественных и честных товарищах, некогда живших, а может, еще и поныне живущих среди нашего народа, — кто знает?

Записывая рассказы от разных людей, я стремился сохранить в них колорит времени и не ставил перед собой задачи дать последовательное жизнеописание, восстановить хронологию событий, устранить противоречия в характерах и поступках героев: такой подход потребовал бы сносок, пояснений и экскурсов в историю, которая, как известно, петляет чаще, нежели весенний ручей на деревенской улице.

Сказать по правде, я не знаю в точности, кто такие герои моей книги — люди или куклы: ведь среди людей так много кукол, а среди кукол, как всякий знает, встречаются чудесные создания, которые ничуть не хуже настоящих людей.

Дочитав до конца книгу, вы составите обо всем этом собственное и, пожалуй, единственно верное заключение.

 

Чосек обмишулился

Собираясь с домочадцами в гости к родственникам в Киев, пан Гымза попросил Чосека покараулить его квартиру.

— Разрешаю пользоваться только туалетом и ванной, — сказал он. — В комнаты не входи, чтобы не испачкать ковров!

— Я же не чушка, — обиделся Чосек.

— Я тебе плачу и заткнись! — заорал пан Гымза. — Разве мало тебе удобств? Вот настоящая ванна: в ней можно полежать, если кости ломит!

Как только пан Гымза уехал, Чосек забрался в ванну. Лег и лежит.

— Что с тобой? — удивился пан Дыля. Он вместе с Чосеком и Гонзасеком перебрался в квартиру пана Гымзы из шалаша близ городской свалки. — Что ты делаешь? Ты же простудишься!

— Кости ломит, — объяснил Чосек. — А ванна помогает. Миллионеры знают, что говорят.

— Глупый ты, глупый, — покачал головою пан Дыля. — Чтобы кости погрелись, нужно пустить горячую воду…

 

Мягкий вагон

Пан Гымза дал телеграмму из Киева: «Встречай завтра мягком».

— Ну и жадина! Нет бы назвать день приезда, номер поезда и вагона! — сказал пан Дыля.

— Не будем огорчаться, — сказал Гонзасек, — будем встречать каждый день. Едет он в мягком вагоне, а мягкий вагон в поезде бывает только один.

Утром побежали на вокзал — к приезду киевского поезда. Пан Дыля и Гонзасек встали в сторонке, чтобы не попадаться на глаза пану Гымзе, и Чосек стал искать мягкий вагон. Подойдет к вагону и щупает. Какой ни пощупает — все железные, твердые.

Когда люди повыходили из вагонов, Чосек вернулся к друзьям.

— Видно, пан Гымза не приехал. Я обошел все вагоны, ни одного мягкого.

— Да вот же он, мягкий, перед нами, — воскликнул пан Дыля. — И написано: «Мягкий». Значит, с мягкими сиденьями. А снаружи он такой же, как все…

И тут показалось семейство пана Гымзы. Все шли друг за дружкой важно, вперевалочку, как гуси через дорогу. Чосек бросился помочь поднести вещи, но пан Гымза брезгливо скривился:

— Прочь, шантрапа! Я лучше найму носильщика, чем позволю твоим грязным рукам прикасаться к моей клади!..

Понурый Чосек поплелся вслед за рассерженным хозяином.

— Что же ты не встретил меня у вагона? — закричал пан Гымза, войдя в дом. — Я разволновался и исполнил роль носильщика и таксиста. Я плачу тебе за работу три рубля. За десять дней моего отсутствия тебе положено рубль пятьдесят копеек. Стало быть, рубль пятьдесят ты мне еще должен. Сейчас же заплати долг и убирайся прочь!

Чосек потоптался у порога и тихо сказал:

— До свиданья.

— Мне не «до свиданья» нужно, а рубль пятьдесят! И пан Гымза так треснул Чосека по спине, что тот взвыл и бросился наутек…

 

Странные воры

Через неделю после того случая пан Гымза возвращался от свояка Шепелевича. Он был не в меру весел, насвистывал и разговаривал с полночной луной.

— Только посмей спрятаться, хрычовка, я тебя гвоздями приколочу!

И вдруг, уже почти у самого дома, из-за деревьев выступили три фигуры в масках.

— Стой, пан Гымза! — раздался хриплый голос. — Стой и не пытайся кричать, иначе тебе каюк!

От неожиданности у пана Гымзы отнялся язык.

— Что вам от меня надо? — наконец пролепетал он. — Я честный человек, грабители могут найти у всякого другого куда более увесистый кошелек!

— О кошельке и речь. За тобой водится должок сироте. Нужно немедля вернуть его. Чувствуешь ли ты раскаяние?

— Никого я не обижал и никакого долга возвращать не намерен, — осмелев, заявил пан Гымза. — Да и нет при мне кошелька.

— В таком случае я нашел его, — сказал один из налетчиков, подбрасывая кошелек.

Пан Гымза узнал его: блеснули белые жемчужины, которыми он был украшен.

— Мой кошелек, — закричал он. — Вы вытащили его у меня из кармана!

— Но ты же сам сказал, что у тебя нет при себе кошелька.

— Сказал, но кошелек был!

— Значит, ты нечестный не только на руку, но и на язык, — заключил все тот же налетчик, открыл кошелек и ловко вытащил из него какие-то деньги.

— На помощь! — заорал пан Гымза. — Кара-ул!.. На помощь, однако, никто не прибежал, как было в прежние времена, и грабители преспокойно скрылись.

Дома пан Гымза несколько раз пересчитал оставшиеся в кошельке деньги. Недоставало ровно полтора рубля.

«Странные воры, — обрадовался Гымза. — Вернее сказать, дураки… Однако у свояка Шепелевича я так поздно больше задерживаться не буду. Даже ради жареного барашка…»

 

Пузыри

Пан Гымза держал гостиницу. Гостиница была задрипанная, полная клопов и тараканов. С постояльцами, несчастными и бедными людьми, постоянно происходили курьезные истории.

Однажды к пану Гымзе прибежали и сказали, что один из постояльцев умирает. Вызвали доктора, но несчастный отказывается от его услуг, так как у него нет ни копейки денег, чтобы расплатиться.

Пан Гымза пришел к постояльцу, понаблюдал за ним и сказал:

— Ему нужен не доктор, а свежий воздух.

— Я умираю, — простонал человек и вдруг отрыгнул лиловый мыльный пузырь.

— А мое мыло зачем сожрал? — угрожающе спросил пан Гымза. — Отвечай!

— Меня убедили, что мыло выводит радиацию, — жалобно признался человек. — Извините, — и опять отрыгнул лиловый пузырь.

Пан Гымза, тотчас смекнув, что может заработать на чужой беде, стянул беднягу с постели и поволок на улицу.

Собрались зеваки.

— Удивительный аттракцион! — объявил пан Гымза. — Свежие лиловые пузыри! Сеанс — десять копеек!

Кто-то подал монету. Пан Гымза надавил на живот несчастного и тот отрыгнул лиловый пузырь. Пузырь покачался подле носа пана Гымзы и улетел вверх.

Люди засмеялись. Нашелся еще желающий посмотреть вблизи на необыкновенный пузырь, потом еще и еще…

Денежки совали со всех сторон. Пан Гымза сжимал своего постояльца, как гармошку, и тот отрыгивал пузырь за пузырем.

Так продолжалось довольно долго, человек стонал и махал руками, но пан Гымза не давал ему передышки.

— А мыло сколько стоит, паршивец? — тихо переспрашивал он.

Увидев все это, Гонзасек приблизился к пану Гымзе и прошептал ему на ухо: «Вы не хотите выслушать несчастного. Он говорит, что вот-вот пустит пузыри иного свойства и с другого совсем конца. Прекратите фокусы, иначе вас ославят на весь город! Вас исключат из клуба миллионеров и не будут больше знакомить с уловками, помогающими вам уклоняться от уплаты многих налогов!»

Пан Гымза был озадачен и отпустил бедного человека.

 

На воздушном шаре

Пан Гымза задумал сделать себе рекламу. Купил где-то воздушный шар и написал на нем: «Лучшие гостиничные номера — у пана Гымзы!»

Когда шар подняли в воздух над городской площадью, оказалось, что никто из людей прочесть надписи не может, и, стало быть, затея бесполезна. А стоила она, конечно, немалых денег.

Но изобретательный пан Гымза нашел выход. Он позвал пана Дылю, Чосека и Гонзасека:

— Друзья, я знаю, что вы безработные, и хочу помочь вам. Видели воздушный шар над площадью?.. Можете покататься, я не жадный… Я приделаю снизу небольшую корзину. Человеку, вроде меня, в корзине делать нечего, шар его не поднимет, а вы хлопцы некостистые, легкие, как куча хвороста, полезайте в корзину. Я дам вам мегафон. Будете кричать в него с высоты: «Лучшие гостиничные номера — у пана Гымзы! Кто не богат, но хочет комфорта, селитесь в гостинице пана Гымзы!» За день работы в корзине я заплачу каждому по рублю, если вы явитесь за деньгами в течение суток… Идет? По рукам?

Друзья молчали.

«Ну, конечно же, — рассуждал про себя Чосек, — мошенник заботится о себе, беднякам он платит копейки…»

«Рекламировать гостиницу прохвоста — недостойное занятие, — размышлял пан Дыля. — Какой «комфорт», когда в номерах полно клопов и тараканов, а из общей кухни постоянно несет дохлятиной. Кроме того Гымза подмешивает в пиво стиральный порошок — ради пены. А однажды сказал при всех: «У меня в корчме не подохнут, я не позволяю никому засиживаться, а если протянут ноги в другом месте, это меня не касается…»

«Нечистое дельце, — соображал Гонзасек. — Проторчать целый день в корзине черт знает на какой высоте? А дождь? А ветер? А если лопнет воздушный шар? Или оторвется?.. Лучше впроголодь, да на родной земле…»

— Не нравится мне ваше молчание, — нахмурился пан Гымза. — Близится зима, и вы, конечно же, опять прибежите ко мне просить чаю и хлеба, а может, и места в ночлежке для бездомных. Я добрый человек, но лишь тогда, когда втройне платят за мое добро.

— Ладно, — махнул рукой пан Дыля, — где наша не пропадала? Так и быть, посидим в корзине, поорем в мегафон…

Сказано — сделано. Через час приятелей подняли над площадью.

Узнав, что в корзине сидит пан Дыля, горожане толпами повалили на площадь. С тех, кто хотел протиснуться поближе, пан Гымза брал по рублю.

— Что мы наделали, братцы, — охал Чосек, — тут же собачий холод и ветер! К вечеру мы охрипнем и простудимся. Нас нужно было бы опускать каждый час и поить горячим чаем с медом да угощать кулебякой.

— Что такое кулебяка? — спросил Гонзасек.

— Не знаю, но думаю, что-то очень вкусное. Кухня прошлых времен. Однажды я слышал, как один богатый человек сказал про кого-то: «Ему подали стерлядь с кулебякой, а кулебяка была с вязигой». Наверно, вкус необыкновенный… Хорошеют времена, прибывает свободы, и прежнее кажется сказочным сном…

— Н-да, — промолвил хмурый пан Дыля. — Я бы никому не рекомендовал загреметь с такой высоты. Корзинка-то наша, черт бы побрал этого Гымзу, держится всего лишь на двух тонких бечевках…

Стали по очереди кричать в мегафон заготовленные слова, и в толпе внизу тоже что-то кричали, грозя кулаками и махая шляпами.

Чосек вскоре охрип и приуныл, зато Гонзасек оставался бодр и весел и то и дело подбадривал своих товарищей.

— Да здравствует пан Гымза! — гремел он в мегафон. — К тем, кто ночует в его гостинице, возвращается бодрость и молодость! Тот, кто обедает в его харчевне, непременно переходит на диету! А что такое диета? Это та же бодрость и та же молодость!..

— Послушай, дружище, — пан Дыля отнял мегафон у Гонзасека. — Ты выкрикиваешь от себя, к тому же весьма двусмысленное, так что вместо нищенской платы мы можем схлопотать богатые тумаки. Стоило ли так рисковать?

Народу на площади все прибывало. Сгустились сумерки, и снизу начали стрелять ракетами, чтобы осветить воздушный шар. Чосек испугался, что ракета пробьет оболочку шара и тогда все погибнут.

Но тут пошел дождь, и народ стал расходиться. В корзине все приободрились, хотя промокли до нитки.

— Сейчас будут спускать, — сказал Чосек. — Кажется, я слышу, что уже крутят ворот… Предлагаю: немедля потребовать свои денежки и идти в кафе «Трынь-трава» — выпить горячего чаю. Может быть, со школьной булочкой, которая раньше стоила всего пять копеек.

— У Чебуракера чаю теперь не подают вовсе, — сказал Гонзасек. — С тех пор как вернулся его брат из Мексики и купил оба банка нашего города, там продают одну мексиканскую водку по двести рублей.

— Кто же покупает дрянь по таким ценам? — присвистнул Чосек. — Грабители и спекулянты, которые любят погулять, когда честные люди спят, и поспать, когда честные люди работают?.. Послушайте, не тот ли это Чебуракер, который выехал в Мексику и создал совместное предприятие со своим дядей, живущим в Гродно? Они продают лес, торф, медь в слитках и железный лом. И все на льготных условиях. У них родственники в Узбекистане и Москве.

— Нет, это совсем другой, — сказал Гонзасек. — Он занимается наймом прислуги. За год он отправил в разные страны мира более двух тысяч школьниц…

В эту минуту корзину тряхнуло, потом подбросило, и все почувствовали, что куда-то летят.

— Держись! — закричал пан Дыля, едва не вывалившись за борт накренившейся корзины.

Всем стало ясно, что воздушный шар оторвался и летит в неизвестном направлении. Вокруг было темно, свистел ветер, бросая в лицо пригоршни холодного дождя. В напряженном ожидании беды, кажется, прошла целая вечность. Наконец стало светать. Дождь прекратился, и шар пошел на снижение. Опустились на мелколесье. Корзина проскребла по верхушкам берез и елей, а потом зацепилась — застряла.

— Прыгай! — скомандовал пан Дыля. — Не мешкай!

Едва Чосек и Гонзасек выбрались из корзины, порыв ветра подхватил шар, корзина разломилась, и остатки ее унесло в небо…

Оказавшись на земле, приятели не сразу пришли в себя.

— Повезло, — промолвил, наконец, пан Дыля.

— Неужели мы живы? — Чосек радостно засмеялся и пропел: — «Мы уцелели, мы уцелели, а пан Гымза, обрезавший веревку, полагает, что мы пропали и сэкономили ему три рубля!»

— Мне тоже кажется, что это проделка пана Гымзы, — сказал Дыля. — Наше исчезновение — лучшая реклама его вшивому предприятию. Теперь все будут знать это имя. «Ах, — скажут, — это тот Гымза, у которого улетел воздушный шар?»

— И я уверен, что все это подстроено нарочно, — добавил Гонзасек. — Теперь я припоминаю его странные слова, которые сразу насторожили меня: «Плачу три рубля, если вы явитесь за деньгами в течение суток». Шельмец уже знал о нашей участи.

— Не робеть, друзья! — воскликнул Чосек. — Главное — мы живы. Обещаю, что мы вернем свои денежки. Нет худа без добра. Скажите, кто согласился бы за три рубля завести вас в такие дальние края? Тут, наверняка, полно ягод и грибов…

В город приятели добрались на попутных машинах через два дня.

И тотчас же явились к своему работодателю. Пан Гымза вытаращил глаза:

— Какими судьбами? Все только и говорят о происшествии с воздушным шаром!

— Вероятно, говорят также о прекрасных гостиничных номерах пана Гымзы, не так ли? — ледяным тоном спросил пан Дыля. — Мы могли погибнуть, но, как видите, мы живы. И пришли за своим, за кровным. Деньги на бочку!

— Деньги на бочку! — закричал Чосек. — Клянусь вашим сизым носом, хозяин, я знаю, кто перерезал веревку!

— Я честный человек, — сказал пан Гымза. Это была его коронная фраза. — Я никогда не изменяю своему слову. Да, случилась беда, вышло недоразумение. Но мы договаривались, что вы получите деньги не позднее следующего дня. Теперь я не могу заплатить вам. Просто не имею права. Демократия предполагает соблюдение всеми принятых обязательств, а я — демократ.

— Что ж, придется иным путем истребовать с вас должок! Да еще кое-что в придачу — за страхи, которых мы натерпелись, и за опасности, которым подвергались!

— Суд? — прищурился пан Гымза и забарабанил пальцами по столу. — У вас нет никакого документа, да и главный судья, как вам известно, свояк моего шурина. Кто станет обвиняемым и кто истцом — это еще вопрос.

На руке пана Гымзы сверкало кольцо, и взгляд пана Дыли случайно упал на него. Пан Гымза перехватил взгляд.

— Вы грозите, и я мог бы вызвать полицию. Но я добрый человек и не хочу, чтобы обо мне думали плохо. Вот, возьмите это кольцо. Оно стоило гораздо больших денег, чем вы требуете. Но я дарю его, — пан Гымза стянул с толстого пальца кольцо и протянул его пану Дыле.

Помедлив, тот взял кольцо, молча поклонился, и все трое вышли на улицу.

 

Кольцо пана Гымзы

Приятели тотчас направились к старьевщику Шломоку. Тот брал под залог костюмы, пальто и шапки, скупал часы и иконы, посуду и мебель. Но особенно уважал «старину», под которой подразумевал золотые монеты царской или юбилейной королевской чеканки.

— Поклон Шломоку, — пан Дыля, крякнув, выложил на прилавок кольцо пана Гымзы. — Продаю!

— Мне такую медь босяки с улицы каждый день носят, — сказал старый Шломок, продолжая чистить пальцем ухо. — Десять копеек за цацку, а больше не проси.

Пан Дыля кашлянул и подкрутил усы.

— Внимательней погляди, Шломок, иначе может получиться конфуз! Твои кости, как и деньги в твоем кармане, вряд ли любят, чтобы их пересчитывали посторонние. Никто не станет жалеть человека, раздевшего весь город.

— О да, — Шломок вооружился лупой, — мои кости больше любят крымский пляж в августе. Но это, клянусь всеми святыми, все же жалкая подделка. Она не стоит больше тридцати копеек. И — только для вас. И чтобы вы знали, у вас нет друга, вернее бедного Шломока!

Пан Дыля приподнял шляпу и в сопровождении Чосека и Гонзасека вышел из лавки.

— Если Гымза обманул нас вновь, я сделаю ему то, что сделал пану Мишульскому, когда он вымазал мои штаны дегтем! — заявил Чосек.

Гонзасек засмеялся.

— Я прекрасно помню, что ты «сделал» пану Мишульскому, от которого тогда многое зависело в нашей жизни. Ты сказал: «Уважаемый пан Мишульский, мои штаны слишком малы, чтобы ими, как помелом, обмазывали бетонные блоки вашей строящейся дачи!» Вот и все «дело». Так что пану Гымзе даже не придется принимать лишнюю таблетку снотворного!

— Я застрелю пана Гымзу на дуэли! — вскричал Чосек.

И тут показался сам Гымза. Он слышал слова Чосека.

— Кто-то что-то сказал? — он покрутил в руках тяжелую кизиловую трость в серебряных насечках. — Если я трахну этой штукой промеж ушей, клиент наденет очки! Чтобы впредь видеть, на кого кашлять!

— Чосек имеет право возмутиться, — заступился пан Дыля. — И вы не очень расходитесь, поскольку вновь объегорили нас. Ваше кольцо — дешевка.

И он рассказал о посещении старьевщика.

— Кольцо! — потребовал пан Гымза и, схватив свое кольцо, разъяренным быком понесся к лавке.

Пан Дыля и его друзья услыхали удары трости, крики и звон разбитого окна. Из окна с истеричным болботаньем выскочили две индюшки-наседки: Шломок любил индюшатину и потому разводил индюшек.

Разумеется, кольцо не было золотым, но все же оно было позолоченным, и Шломоку, вздыхая и охая, пришлось выложить тринадцать рублей.

Три рубля пан Гымза отдал пану Дыле, остальные сунул себе в карман.

— Весь мир знает, что мое кольцо стоило два восемьдесят, но с тех пор золото подорожало и будет еще дорожать. Если вы полагаете, что я оттаскал жулика всего за десятку, вы глубоко заблуждаетесь: за ним водятся и другие грешки!

Так сказал пан Гымза, плюнул и ушел, а пан Дыля со своими друзьями поспешил в продовольственный магазин, где по карточкам для безработных продавали самый низкосортный товар.

 

Пан Дыля — «Доктор наук»

Однажды пан Дыля заприметил на улице толстяка, в карманах которого звенела мелочь.

Чосек и Гонзасек в это время болели. Им нужен был хлеб, но пан Дыля был слишком гордым, чтобы просить милостыню. Подумав, что от обилия монет карман непременно продырявится, пан Дыля последовал за толстяком и ходил за ним целых полдня: сначала толстяк отправился на почту и дал кому-то телеграмму, потом в киоске покупал газеты и журналы, затем неторопливо завтракал в ресторане, после этого сидел в сквере и читал газеты, позже бродил по выставке собак и только потом поднялся в какое-то мрачное здание, где стоял круглый стол, за который рассаживались чинные господа, приветствуя друг друга кивками.

Пан Дыля тоже сел за стол рядом с толстяком. К нему тотчас подскочил распорядитель в голубом костюме:

— Какую страну или организацию представляет господин?

— Лучшую в мире, — ответил пан Дыля, степенно поправлял свои усы. Не таков он был, чтобы теряться перед типами в голубом. — Я не из Варшавы, не из Парижа, не из Лондона и не из Берлина. Меня зовут Дыля. Пан Дыля.

— Гость из Чехословакии? Вы будете делать взнос в кронах, долларах или фунтах?

— В граммах. Сейчас придет мой секретарь и все объяснит. Вы только не суетитесь.

— Я вас прекрасно понял, — воскликнул человек в голубом, потирая руки. — Речь идет о металле, не правда ли? Мне нужно тотчас подать сведения в президиум. Как прикажете вас представить? Бакалавр? Магистр?

— Не торопитесь, всему свое время… Пометьте доктором, — сказал пан Дыля, не спуская глаз с толстяка, который то и дело перебирал мелочь в кармане. — Пока существует докторская колбаса, которая раньше стоила два двадцать кило, я остаюсь ее поклонником…

— Простите, не понял каламбура, — угодливо улыбнулся распорядитель. — Каких наук?

— Гм… Филейных, сэр. Филейно-маргариновых! Через пять минут перед Дылей поставили табличку:

«Пан Дыля, доктор физико-математических наук, Чехословакия». А еще через минуту какой-то холеный тип, постучав по столу колотушкой, объявил открытой какую-то международную конференцию. Гладко причесанные люди, дымя вонючими сигарами, заговорили о счастье, которого они хотят для всех, тогда как некоторые народы этого не понимают, влачат жалкое существование и вымирают; если международной полиции не предоставить право контроля над каждой семьей, то, пожалуй, все и вымрут…

Пану Дыле стало невообразимо скучно. Он сполз под стол и некоторое время гулял там, обходя вытянутые ноги, но нигде не нашел нужной ему монетки.

Тогда он вышел из здания и отправился к своим друзьям. Понятно, все легли спать голодными.

В ту ночь пану Дыле приснился сон, будто он очутился в столовой, где висел цветной портрет свергнутого короля. Подали горячие сосиски, которые пан Дыля тут же проглотил. Но вот появились полицейские и стали требовать, чтобы он рассчитался за сосиски, а он сунул им под нос табличку: «Пан Дыля, доктор физико-математических наук, Чехословакия». Один из полицейских прочел и морщась, как после горчицы, сказал: «Надо оставить его в покое. Это важный иностранный гость, а для гостей у нас заведен специальный режим!..»

Проснувшись под утро от голода, пан Дыля сказал, ощупав свою голову:

— Сосиски — это, конечно, сон. Но то, что отпустили, — факт. И на том спасибо…

Чосек и Гонзасек могут подтвердить, что все именно так и было.

 

Красный арбуз

Пан Дыля дал Чосеку деньги и сказал: — Завтра день рождения Гонзасека. Сходи на базар, купи красный арбуз!

Чосек до вечера ходил по базару. Вернулся усталый:

— Нигде не нашел красного арбуза. Зеленые — были, даже полосатые были, а красных не видел.

Пан Дыля переглянулся с Гонзасеком и сказал:

— Бедный, бедный Чосек! Почему ты раньше не признался, что ни разу в жизни не ел арбуза?

 

Гонзасек и спекулянт

Всем известно, что Чосек в совершенстве владел искусством фокусника, а Гонзасек — искусством гипнотизера. Но мало кто знает, что Гонзасек обладал еще почти сверхъестественным даром убеждать людей.

Как-то пришел к нему спекулянт:

— Хочешь заработать? Пронеси через таможню этот пакет под полою пиджака, я заплачу тебе один рубль.

Гонзасек посмотрел на спекулянта, понюхал воздух и сказал:

— Ты держишь наркотик. В странах, где уважают людей, таким негодяям, как ты, снимают голову.

— Понял намек, — сказал спекулянт. — Ты получишь сто рублей.

— А сколько сотен людей искалечат судьбу, отравив мозги твоим зельем? Умирая, они проклянут тебя, ты кончишь хуже последней собаки нашего города.

— Ну, ладно, — сказал спекулянт. — Так и быть, я дам за твою услугу тысячу рублей.

— А сколько стоит все это дерьмо в пакете?

— Десять тысяч.

— Ты не только негодяй, но еще и безумец, — сказал Гонзасек. — Ведь если меня арестуют, я не стану отпираться и покажу на тебя. Ты потеряешь не только десять тысяч, но и десять лет своей подлой жизни.

Спекулянт потерял терпение.

— Ну, ты и нахал! Хорошо, я дам тебе пять тысяч! Пять тысяч — мало?

— Пять тысяч, — пожал плечами Гонзасек. — Тогда Пойдем со мной в полицейское отделение, сдадим пакет, и ты получишь пять тысяч честно заработанной компенсации. Вышел новый закон, согласно которому каждый вор может получить право на награбленное, уступив половину новой демократической власти…

Короче говоря, Гонзасек убедил спекулянта сдать властям наркотическое зелье, и они пошли в полицию. По дороге внушения Гонзасека выветрились из плешивой головы спекулянта, к он дал стрекача. Но его все же задержали, нашли пакет с наркотиком и осудили на десять лет тюрьмы.

Недавно он прислал Гонзасеку письмо: «Дорогой Гонзасек, только теперь, ограбленный и избитый своими сокамерниками, я понял, что зря не последовал твоему мудрому совету. Право, ничто не стоит так дорого, как свобода и чистая совесть!..»

 

На приеме у мэра

После того как пан Дыля и его друзья разоблачили крупного расхитителя городской собственности, мэр прислал им приглашение на прием.

Это была неплохая возможность плотно покушать, и друзья отправились в ратушу.

У Чосека не оказалось туфель, и он явился в одних носках.

Кто-то из гостей ядовито заметил:

— Сударь, вы, кажется, где-то забыли туфли?

— В отличие от других, я никогда не забываю совести и чести, — так же громко ответил Чосек, заплатив нахалу по счету.

Разумеется, не оставили в покое и пана Дылю. Корреспондент какой-то газетки набросился на него с вопросом:

— Никто не может растолковать вашего происхождения! Вы сказываетесь то белорусом, то русским, то украинцем, то сербом… Я нигде не видел ваших документов!

— Видите ли, — степенно ответил пан Дыля, поедая сосиски, — вы сказываетесь умным человеком, но кроме липового паспорта предъявить ничего не в состоянии, не так ли? Мои предки сражались на этой земле, когда еще не существовало ни газет, ни корреспондентов, любящих водить за нос публику и приставать, как блохи!

И самонадеянный газетчик не нашелся, что ответить.

 

Сбежавший жених

Однажды вся троица забрела в придорожную корчму. Тихонько сели за дальний столик и сделали вид, что изучают меню, а у самих — ни копеечки.

Чосек читал названия блюд, пан Дыля и Гонзасек охали и глотали слюнки, а когда Чосек сообщал цену, ахали и чесали в затылках.

Подошел официант:

— Что угодно господам?

Господа переглянулись, и пан Дыля от стеснения начал крутить усы. Вообще-то он не терялся в любой обстановке, но нищета, охватившая королевство, повлияла и на него.

— Так что угодно господам?

— Воды, — сказал Чосек, облизывая нос. — Сегодня ужасная жара, не правда ли, пан официант?

— Никакой жары нет, наоборот, осень и ветрено… Может, господа имеют в виду вино?

— Я сказал — во-ды! — неожиданно для себя закричал пан Дыля и грохнул кулаком по столу. — Что я закажу потом, вина или меда, или пожелаю купить всю корчму с хозяином, поварами и официантом, это мое дело!

— Конечно, конечно, сударь, — утерев вспотевшее лицо полотенцем, официант побежал за водою, а один из компании мужиков, пировавших за соседним столом, указал пальцем на пана Дылю:

— Где честь, там и богатство! Клянусь, я бы тотчас взял этого смелого пана в мужья для своей дочери!

Гонзасек и пан Дыля переглянулись, а Чосек громко сказал:

— Пан, между прочим, холост и ищет невесту! Угостите его достойным обедом да поговорите с ним как следует, может, и согласится взять вашу дочь в жены и назвать вас уважаемым тестем!..

Умная речь — начало всякого стоящего дела. Не прошло и минуты, как перед каждым из друзей стояла жареная баранина и пенился в деревянных кружках медовый квас.

А через полчаса вся компания пошагала за мужиком. Пан Дыля, не желавший даже и слышать о женитьбе, все норовил в кусты, говоря, что болит живот, но упрямый мужик только смеялся и крепко держал его за рукав.

— Лишнее — в штаны, — повторял он, перешагивая лужи. — Вон там уже моя деревня. Пожалуй, дочь-невеста уже приметила нас…

Пан Дыля зыркал сердито на Чосека, норовил лягнуть его ногою, но Чосек, сознавая вину, все забегал вперед мужика и звенел невинным колокольчиком.

— Это я вас надоумил оженить! Надеюсь, не забудете меня? Видите ли, в такой рваной куртке, как моя, неудобно ни подносить невесте цветы, ни плясать!.. А жених хорош, право, таких женихов сейчас совсем мало или даже вовсе нет!..

— Хорошо, хорошо, — повторял мужик, — там посмотрим, там посчитаемся!

Он привел пана Дылю и его друзей на подворье и запер в бане, сказав при этом приготовиться.

— Ты плут, а не товарищ, — тотчас же вскричал пан Дыля, схватил Чосека и в сердцах шваркнул его о стенку.

— Ой-ей-ей, — заверещал Чосек. — Этак ты выпустишь из меня весь квас и всю баранину! Давай-ка лучше подумаем, как быть дальше?

Пан Дыля покачал головой:

— Боюсь женитьбы больше щекотки. С какой стати я должен сидеть под юбкой у какой-то девицы, когда дни бегут так быстро и, может быть, пропадают последние шансы совершить настоящий подвиг? Что за жизнь без подвигов? Да я и не умею ворковать о всяких глупостях. И вообще, благородные люди женятся только по любви.

— Давайте разобьем окно и улизнем, — предложил Гонзасек.

— Улизнуть теперь, когда нас ожидает свадебный пир! — воскликнул Чосек. — Трюфеля, вишневый сок, макароны по-флотски!.. Посмотрите на этого чудака!.. Сейчас нужно всем хорошенько вздремнуть, а там видно будет!..

Вскоре компания крепко спала. Лишь пан Дыля временами ворочался во сне и бормотал: «Нет-нет, не согласен, режьте меня на части, не согласен!..»

А потом пришел мужик, разбудил всех и повел пана Дылю к невесте. За женихом поспешали, разумеется, его друзья.

Невестой оказалась кривобокая, рябая девица, не лишенная, однако, природной смекалки. Увидев пана Дылю, она расхохоталась.

— Этого в мужья? Да им только паутину в сенях обметать. Не хочу!

Видя, что свадебный пир ускользает, Чосек не выдержал:

— Ну, уж если вы, мадемуазель, бракуете галантного пана Дылю, взгляните на нас, его верных товарищей! — И он выпятил грудь.

Эта была рискованная выходка. Даже мужик крякнул, а пан Дыля, засопев, оторвал себе ус.

— Кто это, ты, что ли, жених? — набросилась на Чосека дочка мужика. — Ты бесхвостая курица, мохнатая сова, дырявая варежка, гнилой пень!

— А он? — сгорбившись от разочарования, Чосек указал на Гонзасека, который едва сдерживался, чтобы не расхохотаться.

— Он? — девица подскочила к Гонзасеку и вдруг так поддала ногой ему в живот, что Гонзасек хрюкнул и перевернулся. — Прочь, старая шляпа, бритый еж, стертая метла, пудель, охапка гнилых стружек!..

Слушая свою дочь, мужик все более трезвел, краснел и наливался каким-то ужасным подозрением.

— Этот голубоглазый усач похвалялся, что может купить всю корчму вместе с корчмарем! Я вложил в него двести рублей! А ну, бездельник, выверни карманы!

Смущенному пану Дыле не оставалось ничего иного, как вывернуть карманы, — они оказались пустыми и к тому же дырявыми.

Мужик потянулся за кочергой.

— Авантюристы, торбохваты! Ну, я вас!..

— Бежим! — завопил Чосек, понимая, что свадебный обед уплыл, как и надежда на новую куртку…

Мужик гнался за «женихами» до самого леса и, как рассказывают, ему удалось-таки достать кочергой и одного, и другого, и третьего…

— Хорошо разогрелись, хлопцы, — сказал Чосек, когда компания выбралась к железнодорожной станции. — Жаль, что не было судей с секундомером. У меня такое чувство, будто я установил мировой рекорд. И почему за неофициальный забег не дают медалей?..

 

Голод — не тетка

Посреди ночи Чосек разбудил всех громкими стонами и причитаниями:

— Я не мусульманин, слышите! Не мусульманин, я пошутил! — И вслед за этим, уже поднявшись со своего ложа: — Как жаль, что я не мусульманин!..

— Что ты шумишь, Чосек?

— Понимаете, мне в третий раз приснился копченый окорок! В третий раз! Приносят, а я говорю: я мусульманин, свинины не ем, а сам-то знаю, что я не мусульманин!

Гонзасек засмеялся.

— Не умеешь пользоваться снами! Главное — не то, что принесли, а то, что съел!.. Ты разбудил меня, кстати, во время обеда с кастильским королем. Вообще-то, стоило бы на тебя подать в суд за то, что ты прервал мой обед и оставил меня голодным!

— Черт возьми, — проворчал пан Дыля, — разве порядочный человек смеет рассуждать посреди ночи о пище?

И пан Дыля потушил свечу, которую зажег, когда Чосек разбудил всех своими криками.

 

Делаем бизнес!

Безработная троица повстречала Пипеткина. Стоит у забора, мороженое сосет.

— Что делаешь?

— Работаю головой.

— Каким образом?

— Состою оплачиваемым членом двух демократических комитетов по поддержке трех демократических депутатов и думаю, нужен еще комитет и еще депутат.

— Прохиндей, — сказал пан Дыля.

— Хорошо оплачиваемый прохиндей — это лучше голодающего праведника… Я, Пипеткин, современный человек, и все об этом знают. Не знают только о том, сколько я терплю оскорблений за то, что «кругом гениальный», как говорила моя мама, рожая меня в Одессе. На Западе я давно уже был бы миллионером.

— Нам нужны деньги хотя бы на хлеб, — сказал Гонзасек.

— Фи, — сморщился Пипеткин. — Во дворе кооператива «Не пахнут!» разгружают цемент. Там платят по пять рублей за час работы.

Друзья переглянулись: «Лучшего-то ничего нет!» И, не сговариваясь, направились к этому кооперативу. Во дворе стоял его председатель Густоносов.

— Делаем бизнес, кто как может, — сказал Густоносов. — Идем к сараям и грузим мешки. Каждый получает свои три рубля, если разгружает машину!

— Пипеткин сказал, что вы платите по пять!

— За это я и плачу Пипеткину! Давайте, давайте, а иначе убирайтесь и не мешайте другим делать бизнес! За час разгружаем — три рубля получаем!

— А если за час мы не разгрузим машину? — спросил Чосек.

— Все просто, ребята: не разгрузите за час, будете работать бесплатно, у меня такое правило!.. Шевелись, шевелись, господа алкаши!

— Мы не алкаши, — сказал пан Дыля. — Мы уважаемые люди.

— Ай, уважаемые люди давно имеют свои миллионы, а все остальные — алкаши, — возразил Густоносов. — И вообще не спорьте со мною, я вам не прораб и не директор королевского предприятия! Работать, работать, если хотите жить!

Он отвел друзей за ворота, которые охраняли три здоровенных мужика с палками.

— Я знаю охранников, — сказал Гонзасек. — Безмозглые подонки…

Друзья присоединились к рабочим, разгружавшим цемент, но машина была большая, с прицепом. Рабочие, носившие мешки, сказали, что за час они, конечно, не управятся, так что придется работать совершенно бесплатно.

— Наглая эксплоатация! — возмутился Чосек, перетащив тяжеленный мешок. — Спекулянт не только набивает себе карманы, он еще хочет, чтобы это было бесплатно! Пойду позову трудового инспектора!

— Тебя не выпустят за ворота, — сказали рабочие. — Это ворованный цемент, им не нужен свидетель. Один парень попытался пожаловаться, так они ему отбили почки и куда-то увезли. Кто в нашем городе станет защищать интересы бедных поденщиков? Все трусят за свою шкуру и молчат, и потому нас душат поодиночке!

Но Чосека не убедили эти слова. Он подошел к охранникам.

— Хорошо идет работа. Через час вы будете совершенно свободны.

— Эй, не болтай, проваливай отсюда, если не чешутся бока!

— В том-то и дело, что чешутся, — сказал Чосек. — Тут, за воротами, я оставил веревку. С ее помощью работа пойдет гораздо веселей.

— Проваливай! — охранник замахнулся палкой. — Бездельник!

— А это видел? — Чосек разинул рот и высунул язык. — Видишь, совсем мокрый язык? Взмок от работы, а ты меня называешь бездельником!

Охранники вытянули шеи, пытаясь разглядеть «мокрый от работы язык», а Чосек шасть между охранниками и за ворота.

— Не смейте оставлять поста, пока я не вернусь с веревкой! — прокричал им. — Иначе пожалуюсь на вас моему деверю Густоносову!

— Кто такой деверь? — подумав, спросил один из охранников.

— Деревянная дверь, — предположил другой. — Этот шустрый тип, вероятно, входит и выходит без всякого спроса.

— А мне кажется, он имел в виду вепря, это дикий поросенок, — заметил третий. — И такие водились когда-то в наших краях. Разведешь костер, а он тут как тут. «Жарь меня, — просит, — и ешь совершенно бесплатно, потому что вся земля и живность на ней принадлежат народу!»

— Да, были времена, — сказал первый охранник. — Однако мы при исполнении служебных обязанностей, и нам лучше не отвлекаться…

А Чосек понесся стрелой в полицию и там рассказал про плутни Густоносова.

— Ворованный цемент? Откуда ему взяться? — засмеялся начальник.

— Не может быть, — добавил его заместитель. — Густоносов муху не обидит.

— Муху не обидит, но с медведя шкуру сдерет, — сказал Чосек.

— Ай, не преувеличивай, завтра пришлем человека.

— Нужно сегодня, сейчас!

— Ты нам не указывай. Ишь, указчик нашелся!.. Тогда Чосек побежал к человеку, о котором знал, что он занимается рэкетом, то есть вымогательством. «Может, этот как-либо образумит негодяя?» — подумал он.

Человек выслушал Чосека, посадил его в машину и примчал к кооперативу «Не пахнут!».

Схватив Чосека за шиворот, рэкетир дунул в полицейский свисток. Ворота открылись, выглянул Густоносов:

— Чем обязан неожиданному визиту?

— Паршивец, которого ты нанял за трешку, предлагает ковырнуть твой сейф.

— Понятно, — Густоносов взглянул на Чосека. — Он должен был сгружать цемент, но нарушил трудовую дисциплину и сбежал. Что будем делать?

— Бить, — сказал рэкетир, — чтобы в следующий раз не мешал бизнесу!

И они принялись кулаками и ногами избивать Чосека.

А Пипеткин, взобравшись на забор, поощрял: «Так его, так!» Смеялся и жевал апельсин…

 

«Еще маленько гороху!»

Завербовался как-то Гонзасек на работу в партию бурильщиков и уехал в район.

Местность была глухая, вокруг никакого жилья, так что нигде ничего не купить. А рабочая столовая скудная. И повадился Гонзасек вечерами ходить на колхозное гороховое поле.

Однажды приехали пан Дыля и Чосек проведать друга. Разостлали на траве газету и угостили Гонзасека куриными котлетами.

— Отощал ты, братец! Но теперь-то сыт?

— Сыт, сыт, — отдуваясь и поглаживая живот, сказал довольный Гонзасек. — И все же айда, ребята, еще маленько гороху надергаем!

Все от души посмеялись над ним. А впоследствии пан Дыля не раз говаривал после ужина: «Хорошо бы, ребята, еще маленько гороху надергать!»

 

Спасение чудака

В поисках заработка друзья пришли в городок, где жил чудак, разуверившийся в своих возможностях принимать верные решения и во всех случаях жизни использовавший персональный компьютер, для которого сам разработал программу.

Молва разносила о чудаке удивительные истории. Говорили, будто он отказался от наследства за границей, получив от машины предостережение, что хлопоты по получению наследства превысят его фактическую стоимость, будто — по подсказке машины — отказался жениться на дочери губернатора…

Друзья застали чудака в жалком положении: он умирал от истощения, но не только потому, что в доме у него не было ни куска хлеба, а прежде всего потому, что не выходил за порог: боялся чумы, холеры, падающего астероида, вторжения инопланетян, пьяного солдафона оккупационных войск, озоновой дыры и прочих напастей, о которых ему сообщал цветной экран компьютера.

Увидев бедолагу, пан Дыля воскликнул:

— До какого ужасного состояния довела тебя, человек, рабская зависимость от машины! Она претендует на большее, нежели самый божественный интеллект!

— Кощунственные слова, — простонал чудак. — Машина, которой я доверяю, олицетворяет мозг величайшего мудреца планеты! Я это хорошо знаю, потому что сам составлял алгоритмы, сам рассчитывал математические таблицы, по которым машина производит расчеты!

— Заблуждаетесь, сударь, — сказал Гонзасек, — машина не может соперничать с мудрецом или гением, потому и мудрец или гений осуждает контроль машины над психикой. Все программы для машин — это рекомендации средних, стандартных умов, благодаря чему, собственно, и могут быть описаны языком математики. Да, машина в десятки и даже в сотни раз увеличивает возможности человека, особенно если он хочет выиграть время, но гадальные карты или конторские счеты никогда не заменят живого рассудка!

По знаку пана Дыли Чосек выложил на стол купленные на последние деньги говяжью тушенку, белый батон, когда-то стоивший 20 копеек, и пару бутылок превосходного кваса, изготовленного по рецептам старинного завода.

— Подкрепи силы, — предложил пан Дыля, — потом мы вместе подумаем, как помочь беде.

— Помогать не надо, — в испуге отшатнулся человек. — Есть ничего не буду, стоит ли есть сегодня, если завтра снова проснется голод? И вообще машина ставит вопрос ребром: стоит ли жить, если все равно придется умереть?.. Увы, я не в состоянии рассчитаться за угощение, которое вы принесли в мой дом!

И человек заплакал.

— Он спятит с ума и протянет ноги, если мы ему тотчас не поможем, — прошептал Чосек на ухо пану Дыле.

— Ешь, — настаивал пан Дыля, — мы угощаем тебя как друга. Нам ничего от тебя не нужно.

— Ничего не нужно? О господи! — вскричал человек. — Такого быть не может! На этот вопрос моя машина отвечает отрицательно! Человек человеку — волк!

— Допускаю, что мы живем уже среди волков, — сказал пан Дыля. — Но, видишь ли, мы не так воспитаны, чтобы получать удовольствие от созерцания страданий своего соплеменника. Твоя машина лишена сердца, стало быть, и разума. Мне и моим товарищам больно, что ты погибаешь от безрассудной покорности мертвому миру, изверившись, видимо, в справедливости мира живого. Но вся надежда только на живой мир. От него зло. Но и добро — только от него.

— Послушайте, — вмешался Чосек, очень любивший доказывать что-либо примерами из собственной жизни, которые обыкновенно придумывал на ходу. — Однажды я заблудился в дремучем лесу. При мне было два компаса, и оба показывали в прямо противоположные стороны. Я шел часа два в одном направлении — лес становился все более густым и мрачным. Тогда я пошел в другом направлении и часа через четыре, когда силы уже покинули меня, уперся в глубокое болото. Я бы погиб, если бы не выбросил оба компаса и не положился бы на собственную интуицию.

— Он прав, — добавил Гонзасек, — когда бессилен опыт всех, надо полагаться на свой собственный опыт. Нам так часто пудрят мозги, что мы не понимаем уже простейших вещей.

— Догадался! — вскричал чудак. — Вы пришли ко мне потому, что вам нужна моя машина! Она стоит больших денег, но я поклялся никогда не продавать ее, что бы со мной ни случилось. Но вам, вам я отдаю ее теперь бесплатно!

Пан Дыля подмигнул своим товарищам, они поняли его и тотчас вынесли машину из дома чудака. А вскоре возвратились с деньгами, вырученными от продажи машины какому-то иностранцу, который был наслышан о ней и мечтал приобрести ее для перепродажи.

Пан Дыля сидел за столом, а чудак с удовольствием уписывал тушенку и попивал квас.

— Чтобы спасти тебя, я был готов уничтожить эту коварную машину, — сказал пан Дыля. — Но мои друзья выгодно продали ее. Получи свои деньги, они поддержат тебя, пока ты вновь не научишься полагаться на свою голову!

Чудак опять заплакал.

— Как же я буду жить? — спрашивал он. — Я привык советоваться с машиной и без нее не знаю, нужно ложиться спать или вставать, брать зонтик или надевать галоши.

— Доверяйся чувству, которое постучит в твое сердце, — сказал пан Дыля, — оно укажет на самое мудрое из всех решений. И пойми, это одна из величайших радостей жизни — принимать самостоятельные решения, хотя за них приходится расплачиваться своей судьбой!..

Друзья по очереди пожали руку чудаку и распрощались с ним.

На улице Чосек проворчал:

— Хотя бы сотню рублей удержали за свои труды!

— Нет, — сказал пан Дыля. — Бескорыстие — одно, коммерция — совсем другое… Когда придет твой последний час, Чосек, вспомни о том, что ты позволял себе бескорыстные поступки в корыстном мире. Все пропадет, если человека вынудят поклоняться только выгоде!

 

Поросенок

Пан Дыля и его друзья никогда и в помыслах не держали, чтобы сорвать с кого-либо незаработанную копейку. Уж сколько их обманывали! А они, воспитанные в старом, благородном духе, все тянулись к труду и готовы были уважить каждого встречного.

Подрядились они как-то в Заславле — за мизерную плату — отвезти в город живого поросенка. Старик Гузинас, разумеется, не доверил бы им поросенка, если бы не повторное письмо от сына, жившего в губернском центре. В первом письме сын просил денег, сообщая, что лишился работы и по этой причине от него собирается уйти жена с ребенком. «Чепуха, — подумал старый Гузинас. — Никогда прежде на нашей земле не бывало, чтобы кто-либо надолго лишался работы и от него по этой причине уходила жена». Он не ответил на письмо, сделав вид, будто не получал его. Во втором письме сын уже не просил денег, но сообщал, что жена ушла, забрав дочь, а он распродает оставшееся имущество, чтобы не помереть с голоду…

Покряхтел, покряхтел старый Гузинас и позвал пана Дылю.

— Видно, и впрямь переменились корни жизни, — сказал он. — Снеси-ка моему сыну поросенка. Не может же безработный целыми днями искать работу, пусть ходит по домам, собирает корки и выкармливает эту живую копилку. Квартира теперь пустая, а время такое, что надо уметь извлекать доход даже из пустоты. Когда же поросенок вырастет в свинью, я приеду, чтобы ее заколоть и продать на рынке мясо, без меня сыну в этом деле все равно не управиться. Парень вырос с гвоздем в голове, его, конечно, уволили из-за поисков справедливости, а какая может быть в мире справедливость, если те, у которых пасть шире, живьем глотают тех, у кого она уже?

— Вы бы письмо написали, что ли, — попросил пан Дыля, выслушав сумбурные речи скряги. — Я не знаю вашего сына, мне неудобно говорить про все это. Вы хоть и пенсионер в настоящее время, но все же грамотный человек, в прошлом начальник мехдвора, — вон у вас еще с той поры новенький трактор припрятан, а один, говорят, вы продали, выручив почти миллион… Вот бы вам и написать единственному сыну, который попал в беду. Уж я-то знаю, что значит остаться без работы в нынешние времена, когда даже беззаконие творят по закону.

Старик прямо-таки позеленел от досады.

— Во-первых, — отрезал, — не ройтесь в моей биографии, не ваше дело! Во-вторых, я вас нанял и тратиться более не желаю: все велю передать устно! Письмо писать — это бумага, конверт, марки и время, которого у меня в обрез. Слышите, визжат свиньи, требуют болтушки?

— Хоть адрес пометьте, дедушка, — вмешался Чосек. — Вдруг забудем адрес?

— Вас трое: один забудет, другие напомнят, — проворчал старик. — Делайте, что сказано, только смотрите, не потеряйте поросенка, он породистый, я за него с вас столько слуплю, что порток на пупе не сохраните!..

Старик сунул поросенка в мешок, положил его на тачку, и пан Дыля, сопровождаемый друзьями, покатил с этим грузом в город. И так как дорога была скверной, троице приходилось делать остановки для отдыха.

На одной из остановок Гонзасек сказал:

— Жадный Гузинас дал гнилой и грязный мешок, он воздуха не пропускает, поросенок может задохнуться, и тогда мы ничего не заработаем.

— Верно, — поддержал Чосек, — поросенок, кажется, уже и не дышит, а ведь вначале визжал и хрюкал, жалуясь на свою поросячью долю.

Пан Дыля достал нож, надрезал мешок в том месте, где прощупывался поросячий лыч, сунул пятак в прореху, и тачку покатили дальше…

Мешок оказался, действительно, гнилым, он расползался, и вскоре поросенок высунул из дырки всю голову. Он поглядывал то в небо, то на дорогу и благодарно моргал белесыми ресницами.

При въезде в город, видимо, испуганный шумом машин и видом каменных чудовищ с сотнями сверкающих глаз, поросенок пролез в дырку, выпрыгнул из тачки и пустился наутек. «Держи, держи!..» — Чосек и Гонзасек погнались за ним. Но, оказалось, нелегко поймать юркое животное.

Чтобы не сбить поросенка, на середине улицы тормознул грузовик, в него тут же врезалась новенькая «Волга». Машины перегородили дорогу — образовалась пробка. Водители давили на клаксоны и ругались, но никто не мог объяснить причины затора.

Только бдительные полицейские сразу определили нарушителя порядка и решили задержать его.

Им помогали пан Дыля с друзьями и досужие прохожие.

Поросенок вбежал во двор многоэтажного дома и юркнул в приоткрытую дверь какого-то сарайчика. Полицейские — за ним. Поросенка не нашли, но натолкнулись на склад ворованных товаров. У переполошенного хозяина сдали нервы, и он тут же сознался в преступлении. Один из полицейских занялся расхитителем, а остальные продолжали погоню.

Поросенок миновал громадный двор и скрылся в подъезде ветхого деревянного дома — бани, которая уже десять лет числилась под сносом. Полицейские — туда. Из окон дома полезли, как тараканы, и стали разбегаться странные полуголые люди, как оказалось, курильщики опия. Этих людей и хозяев притона тоже задержали…

Погоня продолжалась.

— Черт с ним, пусть убегает! — прохрипел, наконец, в изнеможении пан Дыля. — У меня нет больше сил гнаться за этим живым бифштексом! Я так зол, что если бы поймал его, то, пожалуй, немедленно уложил бы на сковородку!..

Друзья решили, что потерпели полную неудачу и в скверном настроении направились к сыну старика Гузинаса.

Их встретил худой, молчаливый человек лет тридцати. Однокомнатная его квартира поражала пустотой, не было даже табуретки, а на полу стоял старый-престарый телевизор.

Молодой Гузинас так обрадовался гостям, что включил для них телевизор и пошел приготовить чаю, смущенно заметив, что сахар у него давно кончился.

Выбирать было нечего. Друзья уселись на пол перед телевизором, на экране появился диктор, который говорил о поросенке.

«…Появился чудесный поросенок. Подчеркиваю: чудесный, потому что за несколько часов он помог городским властям разрешить проблемы, на которые ушли годы и громадные средства. Гоняясь за поросенком, наша доблестная полиция раскрыла (поневоле, поневоле, господа!) несколько крупных банд, поиски которых считались уже совершенно бесперспективными. В их числе банда по производству спиртных напитков из стоков канализации, а также банда по продаже наркотиков, погубившая уже тысячи молодых людей. Сторонники свергнутого короля распускают слухи, будто обе банды связаны с правительством, но теперь очевидно, что связи нет, потому что полицейские произвели аресты, правда, пока в основном мелких сошек… Благодаря чудесному поросенку все мы явились свидетелями событий, которые еще долго будут забавлять нашу изысканную публику. Во время странствий по городу поросенок проник в здание оперного театра, где проходил юбилейный вечер знаменитой маникюрши Н. В ее честь как раз выступала другая знаменитость сопрано М. из Италии. Когда М. исполняла свою любимую арию, раздался оглушительный визг. Публика, в основном местные брокеры и дилеры, их жены и подруги, разразилась овациями, полагая, что М. демонстрирует новый европейский вокал. Но вот стихли хлопки, и на сцену вышел, помахивая хвостиком, обыкновенный поросенок. Публика поняла намек и отреагировала громким хохотом, а М. упала в обморок… На этом чудеса не закончились. Пользуясь суматохой, поросенок проник в театральный буфет, где группа бизнесменов отмечала регистрацию нового зарубежного банка. Пользуясь беспечностью работников кухни, поросенок наелся салатов и уснул прямо на блюде. Повара, украсив его зеленью, подали на стол бизнесменам. Самое удивительное: поросенок не проснулся во время многочисленных тостов, но оглушительно заверещал, едва председатель городского певческого фонда ткнул его вилкой в намерении разделать на части. Скандал обошелся в груды разбитой посуды и потасовку, которую устроили между собой бизнесмены, полагая, что «шутку» подстроили их конкуренты… К вечеру поросенок беспрепятственно миновал охрану нового парламента и осмотрел его помещения, где съел подготовленный проект резолюции о новых прогрессивных налогах и испачкал кресло спикера оппозиции. В связи с этим, как вы уже, вероятно, слыхали, сессия парламента отложена на неделю: оппозиция требует расследования инцидента, утверждая, что это первый признак надвигающегося военного переворота… Чудесное животное было, в конце концов, схвачено частным детективом Пахомовым — в спящем виде возле помойки по улице Танцевальной. На спине поросенка обнаружен адрес владельца. Сейчас, когда вы слушаете передачу, к владельцу уже выехала группа наших сотрудников с призом за блестяще выдрессированное животное…»

Пан Дыля, округлив глаза, посмотрел на своих товарищей. Некоторое время длилось молчание, а потом Чосек признался:

— Ну, да, это я пометил химическим карандашом адрес сына Гузинаса, когда жадный старик потребовал, чтобы мы держали адрес в голове. Как известно, я не люблю держать в голове вещи, которые можно держать в кармане…

Тут постучали. Вошли сотрудники телевидения и под стрекот кинокамер вручили сыну Гузинаса поросенка и тысячу рублей наличными.

Пораженный Гузинас-младший изъявил желание поделиться деньгами, узнав, что произошло, но совсем неожиданно на пороге появился его отец-старик. Он увидел телепередачу, прикатил на такси и отобрал деньги у сына, полагая, что не сын, а он должен считаться дрессировщиком поросенка.

 

Месть

Разумеется, бывали случаи, когда друзья тоже попадали впросак.

Как-то им насолил пан Гымза. Чосек возьми да скажи ему от досады:

— Вы лысый, как колено, пан Гымза, но я знаю верный способ избавления от лысины.

— Какой же, голубчик? Уж не хочешь ли ты вместе с лысиной снять и мою бедную голову?

— Нет, хозяин, дело пока гораздо проще. Я знаю способ, который никто не знает. Я мог бы сорвать хороший куш, взявшись распространять свой способ, но стесняюсь популярности. Вам же, пан Гымза, я готов доверить тайну за так.

— Говори!

— Нужно, чтобы в полночь самый усердный из ваших работников отхлестал вас по лысине пучком крапивы. После этого голову следует обернуть горячим полотенцем и держать в течение трех часов. Затем промыть лысину под теплой водой и смазать ее растительным маслом. Через неделю полезут черные волосы — гарантия…

В ту же ночь друзья услыхали из бани охи-вздохи и крики. Узнав голос, расхохотались: поняли, что пан Гымза клюнул на болтовню и всерьез вознамерился избавиться от лысины.

— Лысина будет гореть, как огонь, — заверил Чосек. — Может, теперь пан Гымза поймет, как это нехорошо — обманывать других.

— А я думаю, тебе надо бежать, Чосек, — сказал Гонзасек. — Разъяренный бык может ударить рогами даже в медные ворота крепости. Не следует забывать об этой народной мудрости.

На следующий день друзьям сообщили, что пан Гымза срочно вылетел в Париж.

— И как это он решился с горящей-то лысиной?.. Посмеявшись, друзья успокоились. Они не могли даже предположить, что пан Гымза в это время обдумывал, как наказать обманщика. Он пустил слух, что в Париже у него начали отрастать черные волосы.

— А вдруг сработал мой рецепт? — заволновался Чосек. — Ведь случалось не раз, что алхимики делали эпохальные открытия!..

А еще через день пришел слуга и сказал, что пан Гымза прилетел и зовет Чосека расписаться в ведомости за важную услугу.

— Слыхали? Это, конечно, за густую шевелюру! Сотенку получу как нечего делать!

Но Чосека обманули радужные ожидания. В кабинете он увидел пана Гымзу с забинтованной головой.

— Входи, входи, мерзавец! — вскричал пан Гымза. — Сейчас распишешься в ведомости на крупную сумму!

И слуги пана Гымзы вздули Чосека пучком крапивы, да так сильно, что он месяц не мог сесть и все подкладывал под себя ладони: «Ой-ей-ей, мамочки-папочки, у меня, наверное, хвост растет!.. И кто только выдумал эту крапиву! Не лучше ли было бы посадить кругом бананы!..»

 

Однажды осенью

Как-то друзья оказались в Бресте на вокзале. И вдруг зарядил сильный дождь.

Дело было осенью, а осенние дожди холодны и невеселы.

Укрылись под товарным вагоном. Вокруг шумела и хлюпала вода, и настроение было самое прескверное.

От нечего делать Чосек поднял с земли оправленную целлофаном коробочку для сигарет, загадав, что если в ней окажется рубль, то он сбегает за хлебом.

Конечно, коробочка оказалась пустой. Чосек приметил еще бумажку, дотянулся до нее: то был листок из какой-то книги.

— Испортили книгу, — пожалел Чосек и прочел вслух: «Жил некий царь. Он до того любил маленьких собачек, которые звонко лают, что разрешал им спать у себя на коленях и на коленях же кормил. Собачки привыкли так спать и есть и нигде больше не хотели лежать, а лапы свои клали царю на шею. Ему же это нравилось, и он забавлялся собачками. Глядя на все это, осел рассуждал сам с собою: «Если я буду петь и плясать перед царем и положу на шею ему ноги, он будет давать мне лакомства и позволит спать на своей постели». С такими думами он вышел из своего стойла, вошел в залу и начал петь и танцевать перед царем, а затем подбежал и положил ему ноги на шею. Слуги, увидя это, подумали, что осел взбесился, схватили его, примерно отлупили и отвели обратно в стойло».

— Интересная история, — сказал Гонзасек. — И смысла много: что одному хорошо, то другому совсем не обязательно.

— Глубже, глубже суть рассказа, — задумчиво заметил пан Дыля. — Осел отказался от своей природной судьбы и был за то наказан.

Гонзасек повернулся к пану Дыле:

— Послушай, отчего бы тебе не написать книжку? Грамотой ты владеешь отменно, а придумать всякие забавные или поучительные истории мы бы тебе помогли. Все была бы копейка.

— Нет, — отозвался пан Дыля, — настоящего писателя из меня не получится: я не знаю сути всех событий, стало быть, мне придется лгать и унижаться. Я на это не способен.

— Но вот же Чосек изображал из себя астролога и добился успеха?

— Он лгал. Пусть беззлобно. Пусть искренне, жалея людей, но лгал.

— Почему же это я лгал? — запротестовал Чосек. — Я говорил людям сущую правду!

— Нет, мой друг. Если бы ты хотел и мог сказать людям истинную правду, тебе нужно было бы говорить не об их индивидуальных судьбах, а о причинах бедственного положения всех. Однако тебя бы арестовали за это, а если бы и не арестовали, то каким-либо иным способом заткнули бы тебе глотку. Разве не так?.. Представьте, человеку нужно пройти сто или двести метров. Нынешний писака напишет: «Такой-то отправился в путь…» Но одно дело, когда расстояние преодолевает здоровый и сытый человек, другое — когда больной и голодный, и третье — когда обессилевший, лишенный надежды…

— И все равно каждый, кто жил на свете, должен описать свои приключения. Описывая, он судит свои и чужие поступки и, стало быть, становится совершеннее, — сказал Гонзасек.

— Давайте поклянемся, что и мы напишем о своих судьбах, — предложил Чосек. — А если двум из нас суждено будет погибнуть, пусть эту нашу волю исполнит третий.

— Спорить не стану, — кивнул пан Дыля.

— Я тоже согласен, — присоединился Гонзасек. — И начать рассказ нужно с того, как мы сидели под вагоном и читали чьи-то строки…

 

Граф Пуховичский

Задолго до того, как погибло королевство, короля Дундука Дундуковича посещали разные хитрые заморские гости, испытывали его на прочность. Раньше всё оружием пытались, да ничего не получилось: войско Дундука Дундуковича было столь храбрым и искусным, что без труда разбивало отряды находников. Стали испытывать другие средства. И опоить колдовскими винами старались, чтобы в пьяном-то виде уговорить подписать какую-либо дурость, — король устоял. И «шемаханских цариц» привозили, чтобы разрушить королевскую семью, а вместе с нею и духовные опоры властелина. И с богатейшими подарками совались. Как ни мешковат был Дундук Дундукович, а все же себя уважал и заморскими цацками не прельстился. Тогда в заморье стали заманивать — погостить с королевой и детками, — не поехал. Подсылали самых ловких магов-охмурял, пытаясь вызвать умопомрачение, — не поддался, держась за веру и обычаи предков, как за единственную верную дорогу. Недруги же продолжали изощряться: стали внушать королю, что нет у него сметливых, храбрых и сноровистых слуг, все больше, мол, трусы, завистники, лентяи, никакого дела хорошо не умеют.

Прислали из дальней страны барона Пшика Обормотовича, которого специально двадцать лет обучали верховой езде, стрельбе из пистолета и умению владеть шпагой.

Барон и говорит:

— Был я вчера на приеме в твоем дворце, великий и мудрый король, все кругом какой-то заспанный, неуклюжий люд, угодливый до омерзения. Я одному в рыло плюнул, так он утерся и говорит: «Понял вас, мусью, готов сделать по вашей заявке!» Я ему доллар дал: «Проглоти!» Он и проглотил. Вот какие у тебя слуги — ни единственного настоящего дворянина! Гони-ка ты их всех в шею, я тебе из-за моря других выпишу, те дело куда как знают! Им только заплати!

— Что-то я тебя не понимаю, барон, — ответил король. — Ты заставил человека доллар проглотить, я же могу заставить твоих умельцев по тысяче глотать, велика ли тут разница? Да и то мне понятно, что свои, если их не развращать, не бить мордой об стол за всякую промашку, никогда не продадут, а твои-то люди чужие интересы блюсти станут, от интриг спасу не будет.

Побурел от досады барон.

— Я тебе, король, пуд золота дам, если хоть один из твоих слуг победит меня в делах, достойных лишь самых благородных: в стрельбе из пистолета, фехтовании и скачках. А если не найдешь достойного соперника, то через три дня гони мне два пуда золота!

— Ловкий ты бизнесмен, барон, — засмеялся король. — Вот и спор мне навязал, хотя я спорить не собирался. И справедливость свою показал: хочешь с собой два пуда золота упереть, ни единого пуда на кон не поставив… Это верно, что в моей стране твоими благородными делами никто нынче не занимается, другие страсти волнуют подданных. Ну, да погоди куражиться. Авось сыщется тебе какой-либо соперник, и ты озолотишься за счет моих крестьян.

Король понял смысл затеянной игры и повелел генералам найти трех витязей, которые были бы готовы сразиться и победить.

На следующий день на поле перед королевским дворцом вышли три офицера-гвардейца. Они по очереди вступили в поединок с бароном, но все потерпели неудачу, поскольку вид состязания каждый раз устанавливал на правах гостя барон, каким-то образом узнававший про слабые стороны своих соперников.

Первый гвардеец, отменный стрелок, вынужден был начать с фехтованья и был насмерть заколот бароном.

Второй, способный победить в бою на шпагах, начал со скачек, упал со взбесившейся отчего-то лошади и сломал себе руку.

Третий победил на скачках и не уступил в умении фехтовать, но при стрельбе у него трижды вышла осечка, и барон прострелил ему сердце.

Опечалился Дундук Дундукович. А его вельможи внушали: «Не следует сопротивляться, ваше величество. У них за морем все такие воины. Лучше дать Пшику Обормотовичу не только два пуда золота, но и вашу дочь. Из семени барона проистечет потомство лучших придворных!.. А то и сразу всем сдаться, чтобы войны избежать!..»

— Ах, замолчите, невежды! — отбивался король, кривясь, как от зубной боли. — И не мешайте править, как я поклялся: любя народ и его обычай!.. Нельзя допустить, чтобы мошенник уволок от нас золото и славу. Ищите такого богатыря, чтобы ни в чем не уступил наглецу. Он двадцать лет изо дня в день тренировался, и все же я не верю, что оскудела наша земля. Торопитесь, завтра к вечеру истекает срок!

Но придворные, которые состояли в сговоре с врагами короля, пытались поколебать правителя:

— Это кто же тебе, мудрый наш Дундук, внушил, что уважаемый Пшик Обормотович двадцать лет тренировался? Это все чепуха, шизофренический бред, происки ура-патриотов! Нам-то ведь известно, что это просто талантливый человек, как и все они там, в заморье, где культура на каждом шагу и где с каждым плевком на землю выбрасывают шелковый платок, каких у нас и во дворце не найти!..

Но все же король настоял на своем, и гонцы поскакали по городам и весям.

Появились они и в Пуховичах, где в это время находился пан Дыля со своими товарищами.

Услыхали они о нужде короля. Чосек и говорит:

— Взялся бы ты за это дело, пан Дыля. Стреляешь без промаха и на шпагах когда-то обучался — рука сильная, не подведет. Правда, на коне сроду не ездил. Но если ходишь по канату, думаю, сумеешь удержаться и в седле.

И Гонзасек стал приставать.

— Нет, — отрезал пан Дыля. — Не боюсь подставить лоб под пулю, если та пуля минует сердце Отечества. Но тут проиграть никак нельзя, тут нужно только выиграть, а я не готов.

Пришли пуховичские мужики и тоже стали бить челом:

— Выручай народ, а то иноземец опять в наши пределы попрет! Все они там, наверху, будут, как всегда, кивать друг на дружку, и не найдется достойного! Надо идти тебе, больше некому!..

Королевский гонец, прослышав про пана Дылю, явился. Усы — до пояса, сабля — до земли. Увидел, усмехнулся:

— Это ты, что ли, готов биться с иноземным бароном Пшиком Обормотовичем? Да он тебя из ноздри укокошит!

Пан Дыля только в кулак покашлял.

— Ну, если он из ноздри, подойди ко мне, гонец, попробуй сокрушить меня саблей! Только предупреждаю: не сокрушишь — шапку твою заберу!

Гонец приблизился, чтобы проучить дерзкого мужлана, протянул властную руку, но пан Дыля, перехватив ее, шмякнул гонца наземь спиною. Тот вскочил с возмущенным бормотаньем, саблю из ножен вытянул и — опять на земле оказался, только уже без сабли. Раз! — и пан Дыля переломил ее об колено.

— Да, — запыхавшись, образумился гонец. — Видать, ты и впрямь боец, каких поискать. Поедем же со мной к королю. Иначе я не объясню, отчего остался без сабли и без шапки…

Приехали во дворец. Привели пана Дылю к Дундуку Дундуковичу.

— Красив, но мелковат телом, — оценил король, — хотя, говорят, изрядно силен и ловок… Какой титул тебе придумаем, если барон — паче чаяния — не пожелает биться с простолюдином?.. Откуда бишь тебя привезли, ась?.. Ну, так и быть, велю произвести тебя в графа Пуховичского, если одержишь победу!

Забили барабаны, публика замерла. Барон Пшик Обормотович пожал руку пану Дыле, и оба вскочили на коней.

Круг. Еще круг бешеной скачки. Хорошо держался в седле барон. Но не хуже и пан Дыля, опираясь на стремена. И так как конь пана Дыли меньше устал под легким седоком, то и пришел к финишу первым.

Барон проскрежетал зубами.

— Посмотрим теперь, умеет ли ваш граф владеть шпагой!

И стали они биться. Час пытались заколоть один другого, и ни один не уступил. Приободрился барон.

— Здесь ничья. Поглядим теперь, хорошо ли ваш граф стреляет. Вот мои условия: сходимся с тридцати шагов, каждый имеет право на два выстрела. Похороны проигравшего — за счет короля. Это мое правило: если бы я похоронил за свой счет сотню неудачников, вздумавших соперничать со мною, я бы уже давно разорился.

Пана Дылю не смутила психическая атака.

— У меня тоже условия, господа. Только более скромные. Пусть каждый из соперников прикроет сердце толстым дубовым щитом. Я бы не хотел, чтобы похоронили гостя…

Отмерили расстояние, получили и проверили пистолеты, стали сходиться. Через три шага барон не выдержал — послал пулю. Пуля впилась в самый край дубового щита.

— Царапнул бочок бодливый бычок, — громко прокомментировал пан Дыля. — А я, барон, примечай, положу пулю аккурат в центр щита!

И точно — вошла пуля в самый центр.

Дрогнул тогда иноземец и выстрелил в голову пану Дыле. Однако промахнулся, поскольку сильно волновался.

Пан Дыля остановился и сказал:

— Повернись спиной, барон, только в этом случае обещаю сохранить твою жизнь — выстрелю в воздух. Сегодня ты проиграл и должен великодушно согласиться с этим.

— Никогда не соглашусь! — закричал Пшик Обормотович. — Придет час, и я докажу!..

— Придет час — не будет всех нас, — спокойно отозвался пан Дыля. — Ты кричишь для своих хозяев, а сам, конечно, дрожишь за свою шкуру. И поскольку не хочешь ответить добром на мое добро, я продырявлю тебе ухо, чтобы было где на память серьгу носить. Итак, будь добр, не шевелись, целюсь я в правое твое ухо.

Раздался выстрел. Пшик Обормотович, побледнев, схватился за окровавленное ухо…

— Ну, а если бы ты промахнулся? — спросил, весело улыбаясь, король пана Дылю, когда посрамленный барон отбыл в свою заморскую сторону, забинтованный, как кочан капусты. Вместо золота ему положили в экипаж корзину вареных яиц, пироги с калиной, соленых рыжиков и бочонок медового кваса.

— Если бы я промахнулся, — ответил пан Дыля, глядя в глаза королю, — ты даже не угостил бы меня, как угостил своего лютого ненавистника, а посадил бы в тюрьму. Слышишь, как жужжат твои вельможи? Трудно им признать, что и дома можно сыскать молодцев, если постараться!

— Пожалуй, — хмуро кивнул Дундук Дундукович. — Ты мне напомни, что я обещал тебя наградить!..

Но пан Дыля посчитал ниже своего достоинства — напоминать.

В народе, рассказывая про историю, непременно прибавляют, что король все же издал указ о присвоении пану Дыле графского титула. Только бумаги такой никем не найдено. Может, лукавые вельможи затеряли?..

 

Вопрос — ответ

Сразу же после победы над заморским бароном пан Дыля, не терпевший рекламной шумихи, уехал в деревню, и газетчикам поневоле пришлось взять интервью у Гонзасека.

От браславских стариков я записал несколько любопытных ответов. Возможно, они несколько нарушают общий стиль и композицию народного предания, но без них, мне кажется, настоящая книга была бы неполной: кто скажет, какой из камешков на берегу моря самый красивый?

Вопрос. Как могло получиться, что пан Дыля одержал победу над знаменитым бароном?

Ответ. Барон исполнял замысел коварных умов, пан Дыля руководствовался выбором великодушного сердца. Победила Природа: ум и его отмычки, как очевидно, конечны, а умение сердца — бесконечно.

Вопрос. Что вы можете сказать о родословной пана Дыли?

Ответ. Ныне родословная есть у каждой собаки. Мои соотечественники, изнуренные ярмом чужебесия, находятся в положении хуже собачьего: их биографии изгажены экзекуторами, их прошлое перечеркнуто проходимцами, их заставляют стыдиться отцов и дедов, то есть глумятся над ними. Но сжатая до предела пружина расправляется, люди вспоминают о своих корнях. В народе считают теперь человеком только того, кто с гордостью перечислит родню до четвертого колена. Пан Дыля способен назвать своих предков до дреговичских князей. Но об этом лучше спросите у самого пана Дыли.

Вопрос. Вы упомянули про «ярмо чужебесия». Что такое?

Ответ. Это когда бульдог, овчарка и сенбернар обязаны терпеть верховенство моськи, которая казнит и милует.

Вопрос. Как относится пан Дыля к политике?

Ответ. Пан Дыля считает, что политика — это когда в кармане А лежат деньги, на спине Б висит автомат, в доме В живет красивая женщина, в саду Д зреют чудесные плоды, и все это принадлежит или будет принадлежать конферансье Г, связанному с парикмахером Ф, который стрижет А и Б, и зубным протезистом Ц, который ковыряется во рту В и Д.

Вопрос. Читает ли пан Дыля гороскопы?

Ответ. Не читал. Не читает. И никогда не будет читать. Пан Дыля называет гороскопы орудиями программирования духовной жизни несчастных людей. Дурачка, поверившего в гороскопы, тащат, как бычка, на веревочке от недели к неделе, он все более лишается собственного выбора, а под конец пути — послушная игрушка в руках проходимцев.

Вопрос. Можете ли вы сказать что-либо об отце пана Дыли?

Ответ. Только то, что всякий отец не может быть предметом насмешек и сурового суда сыновей, пока они сами не станут отцами. Отец — первое святое начало жизни. Это Природа в человеке. Родитель пана Дыли был великим, как всякий отец, думающий о судьбах своих наследников.

Вопрос. Глядя на вас, нельзя предположить, что вы обладаете столь мощным интеллектом.

Ответ. К сожалению, могу повторить то же самое, слушая ваши вопросы…

 

«Коготок увяз, всей птичке пропасть…»

Рассказывают еще и так. Пан Дыля и его товарищи жили уютно и весело, пока в королевстве не появились Лямзель и Слямзель. Эти проходимцы нежданно-негаданно перевернули все в стране вверх тормашками, причинив ее обитателям великие бедствия.

Как известно, в королевстве Дундука Дундуковича росли вермишелевые рощи. Кто был беден или ленив, тот питался вермишелью, пил воду из чистых ручьев и весьма удивлялся иностранцам, которые, приезжая, сновали по магазинам и лавкам, что-то покупая по дешевке и что-то перепродавая втридорога. По этой причине иностранцам не доверяли и в страну их особенно не пускали.

«Этих пустишь, потом не выгонишь, — говорили люди. — Несчастные ищут исполнения всех своих желаний. Ну, а как исполнят, что тогда? Ни покоя им, ни удовольствия от прожитого дня. Рваные штиблеты — не беда, пело бы сердце и были бы свободными руки и думы!»

В то благословенное время Чосек и Гонзасек нередко трясли вермишелевые деревья.

Но вот в страну приехали Лямзель и Слямзель, послы заморских королей. Пришли к Дундуку Дундуковичу и говорят:

— Бедно живешь, у тебя даже короны нет. Носишь кепку-аэродром и ходишь в майке.

— Зачем мне корона? Плешь тяготить? Я в кепке яйца из курятника ношу, на рыбалку хожу, а если доведется мне где-либо вздремнуть, то и голову ею прикрываю от лучей солнца.

Переглянулись мошенники.

— Все равно бедно живешь. Содержишь всего одного слугу, а тебе по заморскому штату и повар, и секретарь, и глашатай положены, не говоря о прочих помощниках-вельможах.

— Да ну их! — зевая, махнул рукой король. — Сказанули, как баран в лужу!.. Суетесь повсюду с заморской наукой, а в науке ничего не смыслите. Что толку от обилия слуг. Когда их много, каждый старается переложить дело на другого, а королевству — ущерб. Да и скандалы, споры, сколько кто получить должен. Мне одного Пенька Пельмешковича хватает. Эй, Пенек Пельмешкович!

Вылазит из-за королевской печки некий сутулый человек, за ухом — гусиное перо, в руках — недоплетенный лапоть.

— Вот мой главный слуга — визирь, лекарь, пекарь и воевода. Спит и во сне лапти плетет. Деловой мужик!.. Узнай-ка у этих проходимцев, чего они хотят. Долго говорили, я не понял. Я пока подремлю, а ты поговори, поговори с ними да и выставь их за порог!

Ушел король в опочивальню.

— Ну, чего хотите, проходимцы?

— Мы не проходимцы, мы великие мудрецы. И самой судьбой посланы вашему королевству на счастье и утешение.

— Ну, дальше брешите, только поскладней, а то скучно!

— Мы не брешем, а науку говорим. Вот у вас кругом бедные, а мы богатство можем предоставить, и тебе, Пенек Пельмешкович, больше всех за усердие отвалить.

— А зачем богатство? Пока мир несправедлив, богатство — та же бедность. Главное богатство — чистая совесть, а она при мне, ее ни стеречь не надо, ни по сейфам прятать.

— Э, ничего не соображаешь, Пенек Пельмешкович! Обыватель ты. Богатство даст тебе резные кровати и пуховые перины, фрукты заморские и ночные трусы с картинками, которые светятся.

— Экая гадость!

— Не скажи, дорогой! Богатство имеет тот смысл, что ты избавляешься от контроля общественности. Никто тебе не указ. Что хочешь, то и творишь.

— Рассуждаете, как разбойники. Вешать надо за такие рассуждения!

— Это так в некультурных странах понимается. А в культурных — наоборот.

— Убогие типы! — возмутился Пенек Пельмешкович. — Богатство в несовершенном мире берется не из воздуха, его у людей отнимают. Мне фрукты заморские в горло не полезут, если я вокруг себя буду видеть нищих.

— Не понимаешь цивилизованного прогресса! Мы что предлагаем? Продать все земли и все угодья, всех обывателей и все их имущество. И королевство сохранится, и денег появится в казне тьма тьмущая!

— А зачем тогда деньги?

— Затем, что король сможет облегчать положение своих несчастных подданных. Теперь ему некого и нечем облегчить, а потом будет и кого и чем. Полезное человеколюбие произрастет.

— Опять чушь. Никто у нас в подачках не нуждается. Чуть кто слишком разленится или занеможет, так сразу идет к вермишелевым деревьям.

— Это и плохо. Потому у вас в королевстве захолустье, тишина и спокойствие — потому что выход есть. А должно быть так, чтобы не было выхода. Тогда человек мечется, как пескарь на сковородке, выкладывается до предела, пока с ума не сойдет.

— Только мерзкое и бормочете, — говорит Пенек Пельмешкович. — Зачем человека тиранить? Или мало он самой жизнью тиранится? У нас человек сыт, одет, весел. В стране порядок. И армия на случай нападения есть. Десяток рогаток с горшками, в которых преисподний огонь. Чуть кто на нас полезет, мы из рогатки горшком — пух, и все пойдет пламенем полыхать. Про то за морем знают и к нам не суются. Игрушку Ваня сочинил, мой водопроводчик. Скучно, видишь, ему однажды стало, он и придумал горшок с огнем. Кинешь — полцарства как не бывало.

— Посадить бы надо твоего Ваню в сумасшедший дом, — говорит Лямзель.

— Или расстрелять, — добавил Слямзель. — Это же некультурно штуки такие шпулять, когда джентльмены во всем мире о мире говорят.

— Да все брешут джентльмены! Без дубины никак нельзя, пока горох средь бела дня таскать норовят!

— Нет в вашем королевстве цивилизации, — вздыхает Лямзель. — Ни безработных, ни ночных притонов, ни отчаявшихся толпищ, ни разбойничьих шаек!.. А как почетно в кругу мировых царей сидеть, речи их конспектировать и приказы выполнять!

— Нет, мы уж как-нибудь сами!

Поняли Лямзель и Слямзель, что не на того нарвались. Но не отступили, поскольку пользовались тайной наукой охмурения. Наука же та утверждает, что внутрь человека ведут семь отверстий. Не получилось на глупости и тщеславии, попробовали на жадности и на прочих пороках.

Попался королевский слуга на простейшем наперстке. Заело его, видишь, что на глазах обманывают. Все в нем воспротивилось, и стал он играть с Лямзелем. А тот проходимец и ловкач, каких свет не видывал.

«Тут, тут шарик!» — кричит Пенек Пельмешкович. Поднимает стакан — пусто. И по новой играет. Пытаясь отыграться, до миллиона рублей долг свой довел.

— Теперь перерыв, — сказал Лямзель. — Уплати миллион, тогда дальше играть будем!

— Тараканы вы заморские, змеи аспидные, жулики! — возмутился Пенек Пельмешкович, думая, что пронять можно негодяев. — Играем дальше, иначе велю вам головы оторвать!..

И докатился долг до десяти миллионов.

— Плати! Не то пойдем к королю и все расскажем! Узнают люди, чем занимается первый королевский слуга и секретарь!

Застонал Пенек Пельмешкович от позора и раскаяния.

— Негодяи! Не связался бы с вами, жил бы мирно и счастливо, как прежде!..

Ему бы использовать против негодяев их негодяйскую наглость, — спустить с крыльца, натравить собак. Да ведь это только так кругом внушают, что у наших людей культуры нет, это чтоб задавить да зашикать, побудить заискивать да уступать, на что человек истинно гордый и свободный никогда не пошел бы. Пенеек Пельмешкович, хоть и в лаптях, а благороден был и чист душою: не мог даже допустить, что послы такими гнусными окажутся. Это погубило и его, и бедное королевство.

— Нет у меня денег, — в отчаянии признался Пенек Пельмешкович. — Что хотите со мной делайте: убивайте, режьте, мне теперь все равно!

— Вот и чудесно! — обрадовались Лямзель и Слямзель. — Самое время для разговора, когда человеку все равно! Мы тебя губить не собираемся, ты нам живьем нужен, без тебя мы своих замыслов не осуществим. И готовы наградить тебя, если ты образумишься и увидишь всю пользу нашей цивилизации! Король твой совсем шизанулся, никаких дел с иноземными купцами иметь не желает, интересов нашего общего кармана не признает. Не понимает того, что глупые и слабые должны служить для упрочения власти и увеличения богатств пронырливых и сильных… Вот наша воля: подпиши у короля указ о свободной продаже имущества всякому, кто приценится. Всего на три дня. На три всего денечка. Вроде бы проба. Как поиск.

— Ишь, чего захотели! Вы за это время скупите на корню все королевство: и земли, и дворцы, и конюшни, и пушки, и крепости, и самих людей развратите!

— Да кто же все это скупит за три дня? — притворно удивился Лямзель. — Королевсво ваше очень, очень богато. Чтобы его скупить, три года необходимо. Да и есть ли сейчас иностранцы в королевстве, кроме нас? Никаких нет. И никто завтра не приедет, за исключением наших родственников, которые без нас всегда скучают.

— Если тебе прогресс не понравится, ты можешь через три дня возвратить все к прежнему положению, — добавил Слямзель. — Через три дня долг тебе простится. Вот расписка. А чтобы душой не мучиться, чтобы позора не чувствовать, отошли короля куда-нибудь подальше. Поохотиться, например…

Думал-думал Пенек Пельмешкович да и согласился. Не будь он Пельмешковичем, может, и удержался бы, а так понадеялся на авось, хотя все видел и все понимал.

Подмахнул король указ, не читая, не зная его содержания, привыкнув к честности слуги, и укатил на охоту.

Едва глашатаи объявили о новом указе, в страну хлынули родственники Лямзеля и Слямзеля. Было их превеликое множество. К одному Лямзелю явились Ламзель, Лимзель, Лемзель, Ломзель, Люмзель, Лумзель, Лымзель, Лэмзель, а были еще Бемзель, Вемзель, Гемзель, Демзель, Жемзель… вплоть до Юмзеля и Ямзеля…

Вся эта орава рассыпалась по стране и тотчас скупила все поля, все дома, весь скот и все мануфактуры королевства.

«Хорошую цену дают, — рассуждали между собой обыватели, еще не догадываясь о том, что всех их раздевают догола и одевать никто не будет. — За каждый дом и за каждую корову выплачивают по тысяче рублей. Ну, а кто пропьет денежки, тот прокормится за счет вермишелевых деревьев…»

Распродал народ все свое имение, а мошенники тотчас в десять раз повысили все цены. Бросились обнищавшие люди к вермишелевым деревьям, а там уже нанятая стража с ружьями да дубинками. Объявляют: «Отныне вермишелевые рощи принадлежат новым владельцам, за вход в рощу требуется платить десять тысяч рублей!..»

Заахали и заохали люди. Иные из храбрецов полезли в рощу, повторяя, что так заведено спокон веку и освящено народным обычаем. Кончилось трагедией: иных убили, других заковали в цепи.

С плачем побежал народ в родные деревни, просит своих мучителей:

— Мы вам все продали — по указу короля. Но мы не знали, что кто-то увеличит цены и мы станем нищими. Даже в вермишелевые рощи теперь не пускают. Продайте обратно наши дома и пашни, а то с голоду поумираем!

— Жить или умирать свободен ныне каждый, нам какое дело? Однако продадим, отчего не продать? Для этого и покупали. Только цены теперь поднялись в десять раз против прежнего. Дом, вчера проданный за тысячу, теперь стоит десять тысяч. И корова, и лошадь, и коза… Вам деваться некуда, берите свое имущество, а девять десятых его стоимости отработаете. Нам очень нужна была рабочая сила, вот она и появилась. Сами-то мы работать на земле не собирались и не собираемся, мы все больше по кассовым книгам мастера.

— Так ведь вы нас в пожизненную кабалу вгоняете!

— Это ваши проблемы. Мы вам цивилизацию показать обещали, так глядите на нее и любуйтесь ею! И новые законы изучайте: кто из неимущих прикоснулся к чужой собственности, тому по рылу, а кто из аборигенов стырил, стибрил, схапал, сцапал и так далее, того на плаху!

Не прошло и трех дней, как все королевство оказалось в руках Лямзеля и Слямзеля. Они объявили себя новыми королями: один — по четным дням, другой — по нечетным.

Повалили к ним жалобщики толпами, как привыкли при власти Пенька Пельмешковича. Узнают: пропускают теперь лишь одного из тысячи. Да и тому, сфотографировав прежде для газеты или полиции, говорят: «Ваш вопрос сложный, может быть разрешен только завтра, но завтра уже власть иного короля. К нему и идите!..»

Начали футболить глупый народ, не забывая каждый раз капнуть:

— Чего вы жалуетесь? Это же король ваш прежний такой жизни для вас захотел. Это же ваш первый визирь Пенек Пельмешкович, упившись и обожравшись, такое предложение внес…

Голодные, отчаявшиеся люди набросились, в конце концов, на Пенька Пельмешковича и забили его до смерти. Он даже рта раскрыть не успел, чтобы объяснить людям свою ошибку и свое горе.

Сразу же после смерти Пенька Пельмешковича Лямзель и Слямзель с толпою вооруженных наймитов явились к королю, который ничего не знал, так как телефоны в его лесной сторожке были отключены и отрезаны.

— Собирайся, Дундук, ты себя изжил, новая смена тебе готова, горячо любимая всем народом! Велим тебе очистить дворец в 24 секунды, все уже описано за государственные долги, так что у тебя нет и не может быть даже личного имущества!

Ошеломленный король пытался было протестовать, но его поколотили, связали и на волах отправили в глухую деревню. Поместили в развалившуюся хату, дали козу, приставили охрану и строго-настрого запретили встречаться и разговаривать с местными жителями — чтоб не подрывал устоев новой прогрессивной власти Лямзеля и Слямзеля, предки которых, как вдруг «обнаружилось», происходили именно из этой страны.

— Коза — единственный источник твоего существования. Паси и кормись, а вздумаешь бузить — головы лишишься! По закону все сделаем, через парламент проведем.

Вот такая жизнь настала — голод, холод и унижения на каждом шагу. И так скучно, и так безрадостно сделалось в королевстве, что перестали петь петухи и рождаться дети.

Многие люди не сразу раскумекали, что к чему, потому что все вершилось втайне и газеты каждый день писали о стихийном народном гневе против «ненавистного королевского режима» и о «неодолимом желании масс» познать новый режим с двумя королями, которые «уравновешивали бы друг друга». «А может, так оно и лучше, — прикидывали обыватели. — Вот ведь люди протестуют, а если протестуют, есть в том, должно быть, какой-то смысл…» Впрочем, когда кое-как стали проясняться все обстоятельства, большинство стало помышлять о том, как бы поскорее оставить родимый край. Но это были пустые и глупые помыслы, так как все люди должны были отрабатывать на Лямзеля, Слямзеля и их многочисленных родственников.

Пан Дыля осуждал помыслы о бегстве, особенно тех людей, которые могли это сделать.

— Негоже бежать, когда кругом остаются наши соотечественники. Народ, конечно, виноват, что вовремя не спохватился, подняв к власти человека, который поддался соблазнам, а все же жить судьбой народа — наш природный долг. Ведь мы сделали не все, чтобы остановить беду.

Чосек соглашался, но при этом добавлял:

— Неужели люди так и не научатся создавать власть, которая не поддавалась бы ни лжи, ни подкупу, которая во всякое время стерегла бы народную свободу?

— Кто ж им позволит? — усмехаясь, отвечал Гонзасек. — Или люди и королевства живут в безвоздушном пространстве? Или уже перевелись лямзели и слямзели?..

 

Четыре горсти мусора с городской свалки

Великий народ рождает удивительных людей, так что там, где рождаются удивительные люди, всегда есть надежда.

В деревеньке на Гродненщине вдруг объявился человек, предсказывающий будущее людей и народов.

Сначала все думали, что это очередное надувательство: захотел человек непыльной работы. Но те, кто встречался с провидцем, тотчас убеждались, что имеют дело с необыкновенным существом.

Провидец был совершенно слепой. Это был солдат, потерявший зрение на войне.

Сидел этот человек в своей деревне и никому ничего не пророчил, потому что ничего с людьми не происходило: каждый день работа на чужого дядю и каждый день заботы о том, как бы не подохнуть с голоду. Но вот в деревню пришли пан Дыля, Чосек и Гонзасек. Выслушали они пророчества и повели человека по городам и весям. Кормились за счет случайных заработков, поскольку провидец не брал со своих слушателей ни копейки.

В присутствии пана Дыли один человек спросил:

— Семь лет я добивался руки красавицы. И вот теперь, когда она согласилась стать моей женой, я засомневался. Что мне делать?

— Отказаться, — был ответ. — Ты станешь рабом своей жены, будучи к тому же рабом хозяина мастерской, где работаешь, и проклянешь час, когда родился на свет.

Человек не послушался и женился. И что же? Не прошло и года, как он покончил с собой, не выдержав унижений, на которые обрекла его зловредная, бессердечная женщина.

В другой раз к провидцу обратился молодой, модный поэт.

— Скоро ли я прославлюсь?

— Славы не будет, — был ответ.

— В таком случае я оставлю поэзию!

— Не оставишь, потому что ты талантлив. И старость ты встретишь гораздо менее известным, чем теперь, — немощным, больным и покинутым всеми. Твоя слава придет после смерти и будет вечной…

Было и так: энергичный, подающий виды политик попросил провидца нарисовать его будущее и дать какие-либо советы.

— Оставь политику, — был ответ. — Подобно многим глупцам, ты жаждешь величия, не понимая, что оно заключается в выполнении своего предназначения, а это не что иное, как заботы о благе соплеменников и процветании природы, посреди которой мы все живем, составляя ее часть. Великая цель — та цель, которая сопряжена с каждодневной праведной жизнью… Оставь политику: ты любишь себя больше, чем людей, и потому народ ожидают кровь и разочарования. Конец твой в политике будет трагичным: тебя призовут к ответу и ты вынужден будешь заплатить по чужим векселям…

Политик не послушался доброго совета. Стал служить одним, заигрывать с другими. Тайные недруги подложили в его автомобиль мину…

Когда слава о провидце достигла ушей главаря городской мафии Шмельца, он тотчас сообразил, что сумеет обтяпать многие делишки, если заполучит его в прислужники.

Несколько раз люди Шмельца предлагали провидцу бешеные деньги, но он всякий раз решительно отказывался, говоря, что добро только тогда добро, когда содеяно бескорыстно.

И тогда люди Шмельца похитили провидца после его очередного выступления перед публикой. Они оттеснили пана Дылю и его друзей, силой затолкали калеку в автомобиль и умчались в неизвестном направлении.

Чосек неистовствовал:

— Подонки погубят человека! Где им понять его тонкую душу?

— Мы должны найти и освободить провидца, — решил пан Дыля. — Это наш долг — не оставить его в беде.

В тот же день друзья отправились на поиски. Легче было отыскать иголку в стогу сена. Чтобы напасть на след, они расспрашивали сотни людей. Но все было безрезультатно.

Обсудив положение, пан Дыля предложил крайнее средство: похитить в ответ одного из боссов подпольной мафии.

Выбор пал на мэра города, лысого карлика, носившего пышный седой парик. Сподвижник Шмельца, он, конечно, знал обо всех проделках мафии.

Но как было осуществить замысел, если мэра постоянно сопровождали телохранители?

Целую неделю друзья обдумывали план похищения, но все предложения превышали имевшиеся возможности. И лишь случайность помогла найти верное решение задачи: Чосек узнал, что у мэра есть внук по имени Альфонсик. Ему шесть лет, он очень любит мохнатые игрушки.

— Вот пока единственный ключ, при помощи которого можно открыть бронированную дверь! — сказал Чосек.

— Не понимаю, — пожал плечами Гонзасек.

— У тебя это случается. К концу следующего дня ты непременно воскликнешь: эврика! И пан Дыля поблагодарит тебя за тонкий ум и прирожденную способность к сложным логическим построениям!

— Не хвастай, Чосек, что ты прежде нас нашел решение задачи, — сказал пан Дыля. — Твоя идея, действительно, захватывающе проста и эффективна. Но ведь и осуществлять ее придется тебе самому. Хватит ли у тебя терпения?

— Не понимаю, — повторил Гонзасек.

— Излагаю начало, — сказал пан Дыля. — Покупаем для Чосека в долг новую мохеровую курточку, штанишки и темные очки-пуговицы. Превращаем его в игрушку. Выставляем в магазинчике, хозяина которого я хорошо знаю. Чосек ухитряется попасть в руки Альфонсика, а затем в дом его деда. Ночью, подав сигнал, он отпирает запоры, мы входим в спальню мэра и… Чосек, продолжай!..

Не теряя времени, разыскали знакомого хозяина магазинчика, договорились с ним о продаже игрушки, названной Бабуба, приобрели в долг мохнатую курточку, мохнатые штанишки, мохнатую шапочку-колпачок и темные очки-пуговицы.

В тот же день Бабуба был выставлен на продажу, и вскоре слухи о чудесной игрушке поползли по городу.

На Бабубу установили высокую цену, — чтобы никто из простого любопытства не трогал его руками. Бабуба стоял на полке, подмигивая маленьким детям и выкрикивая по-английски: «Альфонсик, я жду тебя!»

— Шик-блеск, — сказала об игрушке дама в беличьем манто с манерами вокзальной буфетчицы, она искала цветную шерстяную нить. — У моих корешей есть пацан, и тоже Альфонсик. Пожалуй, куплю игрушку.

Бабуба зашипел, как старинные часы перед боем, и хозяин магазинчика, с которым все было обговорено заранее, сказал:

— Открою секрет: игрушка сделана в Тибете мастерами духа, она не случайно произносит имя, она должна быть принята руками мальчика, которого зовут этим именем. Тогда она принесет счастье мальчику и просветлит сердца тех, кто смастерил такое чудо.

— Вот зараза, — скривилась дама. — Какая-то фигня: грехи должны сниматься с того, кто платит!

— Я вас понимаю, мадам, — с поклоном ответил хозяин магазинчика. Он всегда говорил эти слова покупателям, когда ничего не понимал, но каждый раз убеждался, что слова находят самый благоприятный отклик. — Вам, конечно, известно, что в Тибете много необычайного. Загляните к нам через недельку, я получаю шерсть яка именно той расцветки, которую вы ищете!

Прошел еще день: перед магазинчиком толпились дети, каждый хотел взглянуть на говорящую игрушку.

Вскоре к магазинчику подъехала жена мэра, ведя за руку внука Альфонсика. Разумеется, их сопровождала охрана, которая грубо оттеснила от прилавка зевак.

— Где Бабуба? — осматриваясь, спросил мальчик.

— Альфонсик, я тебя жду! — писклявым голоском отозвался Чосек, показывая особым знаком, что это именно тот покупатель, которого ожидали.

— Это он, я узнал его! Купи, купи, бабуля! — заканючил Альфонсик.

— Я покупаю игрушку. Сколько она стоит? Хозяин назвал цену.

— Гм… Не кажется ли вам, что вы просите слишком много? — со скрытой угрозой осведомилась жена мэра. — Я попрошу налоговое управление тщательно проверить все ваши бумаги!

— Не беспокойтесь, мадам, — с улыбкой отвечал хозяин, — здесь все в порядке.

— Бабуля, купи, купи, — продолжал настаивать внук. — Он такой пушистенький, мой Бабуба, я буду его любить!

— Хорошо, — наклонилась к уху хозяина жена мэра. — Вы мне уступите игрушку за треть цены, а я похлопочу о том, чтобы с вас уменьшили налог. Можем все переоформить, заявить, что магазин открыт совсем недавно и имеет право на льготы. Ну, так что?..

«Какая низость!» — пан Дыля толкнул в бок Гонзасека. Оба прятались за шторой, скрывавшей подсобное помещение.

Проколебавшись для виду, хозяин магазинчика снял Бабубу с полки и положил в приготовленный пакет. Покупка состоялась, и Чосек — в шикарной машине — отбыл в семью мэра.

Пан Дыля и Гонзасек, разумеется, тотчас последовали за машиной — узнать, куда отвезли Чосека, — для этой цели стоял наготове мотоцикл с коляской.

Расположившись на некотором расстоянии от особняка, возле которого прохаживались переодетые охранники, пан Дыля и Гонзасек стали дожидаться условных сигналов.

Однако ночью ни в одном из окон не засветилась свеча, огарочек которой вместе с плоскими спичками прятал в кармане Чосек.

— Что-то случилось, — предположил Гонзасек, — боюсь, коварный мэр мог выкинуть какую-либо подлость.

— Подождем, — сказал пан Дыля. — Кажется, что все просто. Но Чосеку сейчас, может, гораздо труднее, нежели разведчику в штабе вражеской армии…

Чосеку, действительно, приходилось не сладко.

Альфонсику так понравился Бабуба, что он пожелал немедленно выкупать его в горячей ванне. Операции грозил полный провал, потому что Альфонсика постоянно сопровождал дюжий слуга из тех, которые усердно прислуживают власти — независимо от того, что она творит.

Все же Чосек улучил момент, когда слуга набирал воду и готовил мочалку, и шепнул мальчишке:

— Прогони этого человека, я открою тебе великую тайну!

— Ой, Бабуба со мной говорит! Он собирается открыть мне великую тайну!

— А ну, дай сюда игрушку, — подозрительно сощурясь, слуга протянул руку, нетерпеливо пошевеливая толстыми пальцами.

— Укуси за руку, злодей хочет поломать меня! — подсказал Чосек.

И Альфонсик тотчас впился зубами в протянутую руку, а после завопил:

— Не прикасайся к моему Бабубе, я дедушке пожалуюсь!

Такой оборот вполне устраивал Чосека, приготовившегося уже к борьбе за жизнь в горячей воде.

Альфонсик отнес Бабубу в детскую комнату и там попытался переодеть его в костюмчик, снятый с клоуна.

Чосек оттаскал за ухо шалуна и строго сказал:

— Никогда не пытайся менять Бабубе одежду, иначе навлечешь на себя беду! Я волшебный и умею творить чудеса, но об этом не должна знать ни одна живая душа, кроме тебя. Если кто-либо узнает, я тотчас превращусь в пар и исчезну!

Чосек несколько раз повторил эту мысль и в заключение показал фокус. Альфонсик был вне себя от радости, но как всякий барчонок посчитал себя тем не менее полным собственником Бабубы и на ночь спрятал его в железный ящик.

Это произошло в присутствии слуги, потому Чосек не решился выдать себя, когда над его головой хлопнула крышка и повернулся ключ, который Альфонсик положил под подушку.

Пан Дыля и Гонзасек еще одну ночь провели в карауле напротив дома мэра, надеясь получить от Чосека какое-либо известие. Но и в эту ночь не дождались его.

Перед рассветом продрогший Гонзасек сказал:

— Случилась, конечно, беда.

Пан Дыля держался того же мнения.

— Если Чосек и завтра не объявится, придется идти на любой риск, но выручать его… В домах богачей страшнее, чем в джунглях. В джунглях еще можно рассчитывать на определенные правила игры, а в этих домах и купят, и продадут не за понюшку табаку…

Если бы у Чосека не нашлось самообладания и если бы он не умел погружать себя в состояние особого сна, при котором почти не расходуется кислорода, ночь могла бы оказаться для него последней. Но этого, к счастью, не случилось: едва заснув, Альфонсик проснулся от страшного сна, расплакался и оставался безутешным, пока не достал из ящика Бабубу.

Едва отдышавшись, Бабуба в знак благодарности рассказал мальчишке трогательную историю про Бабубу, который искал своего потерянного друга и, в конце концов, нашел его.

Чосек настолько подружился с Альфонсиком, что уже запросто просил его об оказании разных услуг. Мальчишка выполнял их с превеликим усердием.

Чосек разведал план дома, схему охраны и собирался уже связаться со своими друзьями, когда неожиданно все переменилось. Пришла служанка и сказала, что на ночь Альфонсик поедет с дедушкой и бабушкой на дачу. Мальчишка, обычно с восторгом встречавший подобные известия, на этот раз огорчился.

Когда вышла служанка, он спросил:

— Бабуба хочет на дачу?

— Не знаю, что такое дача, но поеду с тобой, куда захочешь, — Чосек понимал, что капризы Альфонсика могут только осложнить дело.

В машине, кроме шофера, Альфонсика, мэра и его жены, находился незнакомый политик, скорее всего иностранец. Было видно, что мэр всячески заискивает перед ним:

— Вы правы, дорогой коллега! О, йес! Мы сделаем все, как определено. Нам до слез нравится закон, принятый в лучшей из цивилизованных стран эпохи, — я имею в виду закон о содержании под стражей без предъявления обвинения в течение шести месяцев. Как мудро и тонко! Мы будем хватать злоумышленников, на которых укажут ваши резиденты, или неугодных, из-за слабоумия рассуждающих слишком опасно на темы о законности власти. Если через полгода они не образумятся, мы будем выпускать их за ворота тюрьмы и тут же арестовывать на новые полгода… Мы сделаем такую же свободу, как и в настоящих свободных государствах: полное отсутствие политических заключенных при полной свободе действий властей!

— Да, да, — кивал компаньон мэра, — наш общий успех придет, когда мы заведем весь этот сброд в лабиринт, из которого нет выхода, и позволим отдельным дурачкам кричать и бегать, повсюду натыкаясь лбом на камни!..

Чосеку были противны эти люди вместе с их напыщенной болтовней. Видимо, его настроение передалось и Альфонсику.

Зевнув, мальчик сказал:

— А я разговариваю со своим Бабубой.

— Вот как, — на миг отвлекся мэр. — Да, да, все куклы теперь умеют говорить и даже дают неплохие интервью!..

И еще одна ночь прошла — бессонная для пана Дыли и Гонзасека.

— Все ясно. До середины дня спим, а потом действуем, — сказал пан Дыля.

Утром Альфонсик выбежал на лужайку, держа Бабубу на своей спине.

Чосек увидел мэра. Маленький, волосатый, с ножницами в руках, он напоминал жука: словно пожирал, методично срезал розы, куст за кустом. У раскрытых настежь ворот стояла машина мэра, — шофер обнес какой-то прибор вокруг нее и направился в гараж, где стучали уже молотки и зудела дрель.

«Теперь или никогда, — вдруг решил Чосек. — Такой великолепный шанс вряд ли повторится!»

И он сказал Альфонсику:

— Я побегу, спрячусь в машину, а ты скажи деду, чтоб нашел меня и принес назад! А сам спрячься вон за ту бочку!

И пулей помчался к машине. Между тем Альфонсик подбежал к деду и стал просить его принести из машины Бабубу.

Желая потрафить внуку, мэр с розами и ножницами подошел к машине и наклонился к сиденью.

Мгновенье — и Чосек, завладев ножницами, приставил их к холеному горлу.

— Ни звука, мэр! В машину, живей, иначе лишишься жизни!.. Наверно, это глупо — добровольно расстаться с дачей, розами и положением бесконтрольного диктатора? Ну?

— Глупо, конечно.

— Трогай! Едем по этой дороге!.. Быстрей!..

Машина выкатилась из ворот. И поскольку все совершилось неожиданно, никому из дежуривших полицейских даже в голову не пришло, что за рулем мэр.

— Партизан? — спросил мафиози, несколько оправившись от шока. — Нас все равно остановят у ближайшего поста. Таков порядок.

— Я тебе покажу порядок! — прикрикнул Чосек и ткнул ножницами в жирную шею. — Дави на газ!..

Показался пост. У поста дежурил наряд. Однако машина на большой скорости проскочила мимо, — полицейские привычно козырнули, увидев за рулем мэра и подле — букет великолепных роз. «Торопится поздравить кого-то из более влиятельных», — подумали они.

Машину бросили на окраине города, в глухом переулке. Опасаясь погони и случайной встречи с полицией, Чосек дворами вывел мэра к пустырю за школьным стадионом, где собирались, видимо, что-то строить, выкопали котлован, поставили сарай для складирования инструментов, да оставили затею, как обычно и бывает в государствах, захваченных мошенниками или неприятелем.

Пан Дыля и Гонзасек крепко спали, когда Чосек постучал в двери сарая:

— Эй, разбойники, вставайте! Принимайте канарейку для вашей клетки!

— Разбойники? — переспросил мэр, радостно заулыбавшись. — Так вы не политические? Ну, тогда мы поладим! В вашем уважаемом мире у меня немало уважаемых знакомых!..

Открыл пан Дыля. Подтянутый и бодрый, как обычно, он мигом оценил обстановку, но не подал при постороннем и виду, что удивлен и обрадован необыкновенным успехом Чосека.

Он взял в руки найденный в лесу автомат, тщательно вычищенный, но неисправный, и приказал:

— Ввести преступника для допроса!

Перетрухнув, мэр, всячески унижаясь и заискивая, — обыкновение тех, кто привык унижать, когда сильнее, — подробно ответил на все вопросы.

Друзья услыхали об одной из бесчисленных трагедий, навсегда сокрытых от общественности: провидец, действительно, был схвачен наймитами Шмельца, однако наотрез отказался прислуживать насильникам.

От слепца потребовали прогноза о будущем Лямзеля и Слямзеля. «Будущего у грабительского и лживого режима нет, — ответил он. — Режим держится на репрессиях и фальсификациях неслыханных масштабов… Это режим очередных негодяев, правда о нем скоро станет известна всему обманутому и забитому народу. Режим падет, никакая поддержка из-за границы его не спасет, потому что режим не выражает потребности национального существования. Эти потребности объективны, переменить их нельзя, если даже всю страну наводнить оккупационными войсками и магами самых высоких степеней».

После этих откровенных слов калеку расстреляли, труп его сожгли и пепел вывезли на городскую свалку.

— Лично я не виноват, — заключил мэр. — Это все наши крохоборы и иностранные советники. Что я мог сделать?

— Так говорят все негодяи: «Я лично не виноват, я только поднес маленькое полено, не зная, что собираются разложить костер и на нем сжечь людей,» — хмуро сказал пан Дыля. — Какая близорукость и какая гнусность! Эгоисты никогда не смогут постичь подлинной мудрости бытия!.. Я готов расстрелять тебя, и это было бы справедливо. Но это не принесет пока облегчения несчастному народу, продавшему себя и свое будущее. Ставить тебе какие-либо условия — бесполезно, потому что клоп не перестанет пить кровь, пока останется клопом… Ты привел его сюда, — обратился он к Чосеку, — ты и решай его судьбу!

— Не требуй от меня слишком многого, — смешался Чосек. — Все уже сказано, что можно добавить? Не хочется, чтобы подонки внушали маленькому и еще, пожалуй, не испорченному вконец человечку, будто Бабуба виноват в том, что преступного деда заставили заплатить за одну тысячную своих преступлений!

— Все равно это представят именно таким образом, разве не понятно? — вмешался Гонзасек. — Что за странное безразличие к собственным судьбам? Или в каждом течет кровь Пенька Пельмешковича? Если бы кто-либо из нас попался в лапы этого человека, сгноили бы в застенке без сожалений!.. Нельзя отпускать негодяя без суда. Человек, не поступивший по требованиям правды, — пособник лжи. Не наказать его, — значит, быть недостойным справедливости. Я предлагаю: отвести преступника на городскую свалку и заставить съесть четыре горсти мусора. А если откажется, расстрелять.

— Пожалуй, — кивнул пан Дыля. — Но почему четыре горсти?

— Одну — за убитого провидца, три — за каждого из нас как напоминание, что мы имеем право на возмездие, что неотвратим час, когда всем паразитам придется ответить за свой паразитизм.

— Ну, самоназначенец, что скажешь? Пан Дыля клацнул затвором автомата.

— Я согласен с решением суда, господа партизаны!

— Он надеется, что по дороге как-либо ускользнет, — сказал Гонзасек. — Но мы поведем его ночью и ночью исполним приговор…

 

Чосек и коза

Когда стало совсем невмоготу, Чосек сказал: «Ну, ладно, я им покажу, где раки зимуют!» И вышел из шалаша, где жила вся компания.

Через день возвращается — приводит с собой козу. Серенькую, с сережками и большим выменем.

Гонзасек, конечно, сразу стал выяснять, дойная ли козочка. Короче, надоил больше литра. Молоко было тут же поделено и выпито до последней капли.

— Пирога бы еще сладкого, — облизнувшись, сказал Чосек.

— Я бы и от блинов не отказался, — подал голос Гонзасек. — Однако славненько получилось у меня с дойкой.

— Что-то вы разболтались, — ворчливо заметил пан Дыля. — Лучше бы подумали о том, что коза краденая, а за кражу нынче полагается смертная казнь. Забыли, какими законами нас осчастливили Лямзель и Слямзель?

— Я как раз их и ожидаю, — туманно заметил Чосек. — Этих мерзких типов пора проучить, и я придумал, как это сделать.

— Что ты опять затеял? — обеспокоился пан Дыля. — Не хватит ли приключений на нашу голову?..

Не успел он закончить свою мысль, как возле шалаша раздались голоса. Появились Лямзель и Слямзель, которые временами слагали с себя власть в пользу какого-либо родственника, а сами пускались на новые авантюры, чтобы прикарманить последнее, что оставалось у людей.

— Что за строение? — закричал Слямзель, тыча тростью в шалаш. — По-моему, эта халупа еще не куплена мною!

— Никакого монополизма! — подхватил Лямзель, вставляя в глаз монокль. — Всю недвижимость мы решили продавать на альтернативной основе: либо тебе, либо мне! Плачу за это ветхое строение копейку. Кто больше?

— Господа, господа, — выйдя из шалаша, воскликнул Чосек. — Конечно, если вы хорошо заплатите, я уступлю вам дом, в котором проживаю с братьями еще с тех печальных времен, когда глупый Дундук Дундукович отказался взять в наставники выдающихся ученых-демократов!

— О да, мы выдающиеся ученые! — закивали Лямзель и Слямзель. — Однако ты, неумытая рожа, не имеешь права даже рассуждать об этом!

— Я и не рассуждаю, господа! Просто, я хотел напомнить, что вы пришли посмотреть на козу, не так ли? Вот, перед вами это чудо. И, между прочим, дает молоко.

— Аборигенам молоко противопоказано, — сказал Лямзель. — У них от этого грыжа развивается. Или ишиас. А мы человеколюбы, мы допустить того не имеем права.

Чосек подтащил козу, которая пощипывала траву, и Слямзель всплеснул руками:

— Какая же это коза, дурак? Это самая обыкновенная вошь! Так и быть, беру ее у тебя ради гигиены за пять копеек!

— Вы с ума сошли, милейший, — сказал Чосек. — Я не знаю, видели ли вы вошь, но я убежден в том, что вы никогда ее не доили!

— Не груби, балбашка, — одернул Слямзель. — Если это не вошь, то козявка. Я плачу за нее три копейки. А больше тебе никто не даст, потому что других покупателей теперь уже нет во всем королевстве.

— Тогда, господа, ищите себе других балбашек, — сказал Чосек. — Козочку я оставлю себе и буду попивать молочко.

— Молочка ты попивать не будешь, рвань, — сказал Лямзель. — Вся земля принадлежит нам, стало быть, и все, что лежит и стоит на ней, наше. Это во-первых и во-вторых. А в-третьих: под страхом смерти аборигены обязаны соблюдать закон об обязательных продажах. Хочешь ты продавать или не хочешь, меня не касается, если я положил глаз на твой товар… Итак, получай копейку за халупу и три копейки за рогатую козявку. Итого две копейки… И учись работать по-заморски! Сто лет учись, тысячу лет!..

В эту минуту возле шалаша появился бывший король Дундук Дундукович. Он был босой, в простой крестьянской рубашке. Глаза его сверкали от гнева, кулаки сжимались.

— Эй, Чосек, — громко спросил он, — где коза, которую я просил попасти, пока я схожу к деревенскому зубодеру?

— Вот она, ваше бывшее величество, — показал Чосек. — Но эти господа пристали ко мне и хотят забрать козу по цене блохи или козявки!

— Неужели? — бывший король достал из-под рубашки дубину. — Мало того, что они грабят моих подданных, они хотят лишить меня последнего средства к существованию! Но я не спущу негодяям, зная, что они боятся меня укокошить! — И Дундук Дундукович грозно вскинул дубину.

— Он врет! — Лямзель указал на Чосека.

— Он нагло клевещет, — поддержал брата Слямзель. — Он сам предложил нам купить животное. Причем за бесценок!

— Ну и господа, — присвистнул Чосек. — И как это удалось им пробраться в королевский дворец? Таким отъявленным лгунам нужно было укоротить языки!

— Сожалею, что этого не сделал, околпаченный моими помощниками, — сказал Дундук Дундукович. — Впрочем, проучить нахалов никогда не поздно!

С этими словами бывший король ринулся на Лямзеля и Слямзеля, но мошенники заорали благим матом и весьма резво пустились наутек.

— Спасибо, Чосек, — сказал, рассмеявшись, бывший король. — Скоро, скоро негодяям, прибравшим к рукам мое королевство, придется держать суровый ответ!

— Не верю, ваше бывшее величество, — сказал пан Дыля с грустью. — Не для того эти господа захватывали власть и протаскивали законы, чтобы предстать перед народным судом. Они рассчитывают выморить всех инакомыслящих и превратить граждан в стадо голодных животных…

— Глядите, солдаты! — закричал Чосек.

В самом деле, на поле показались солдаты. Это были охранники Слямзеля и Лямзеля.

— Хватайте всех подряд! — вопил Лямзель. — Козу, козу мою хватайте в первую очередь!

— Связать хулигана, который называет себя королем и ведет двусмысленные речи с обывателями! — неистовствовал Слямзель. — Ваш старый король давно умер, а это — бродяга, выдающий себя за живого короля!..

Дундук Дундукович только рот разинул от удивления. Однако дубиной встретил набежавших солдат, некогда присягавших ему на верность.

Видя неравную схватку, пан Дыля не выдержал и бросился в самую ее гущу. За ним последовали Чосек и Гонзасек.

Когда бывшего короля свалили на землю и связали, пан Дыля скомандовал:

— Занять оборону в шалаше! Все трое юркнули в шалаш.

— Хватайте бродяг! — вопил Лямзель. — Всех уволю, кто не прислуживает трону так усердно, как велит закон!..

Солдаты окружили шалаш, но вдруг из шалаша пыхнуло пламя, — в небо поднялся столб дыма.

— Никого не спасать! — приказал Слямзель. — Пусть сгорят смутьяны! Это дешевле, чем содержать их в тюрьме!..

Впрочем, троица и не думала пропадать в огне. Из шалаша вел подземный ход. Чосек, Гонзасек и пан Дыля воспользовались им, а шалаш подожгли с целью ввести в заблуждение своих противников.

Когда все разошлись, «смутьяны» выбрались из подземной норы.

— Жаль, что мы не сумели защитить более слабого, — сказал Гонзасек. — Если несчастного короля бросят в тюрьму, я готов выступить на его защиту. Но для этого нужно оружие. А мы нищие.

— Нет, мы уже не нищие, — Чосек подбросил на ладони увесистый кошелек.

— Что за чудо?

— Кошелек я срезал у Лямзеля, пока он агитировал солдат. Правильно ли я поступил?

Пан Дыля нахмурился и покусал усы.

— Вообще-то я против, — сказал он. — Но, учитывая, что негодяи готовы были похоронить нас в огне, принимаю кошелек в качестве военного трофея…

 

Зеленый сундук пана Гымзы

Чтоб не тратиться на чужих людей и не выносить сора из избы, Гымза еще в молодые годы уговорил родную сестру прислуживать в его доме. Она и стирала, и кухарила, и покупала необходимые продукты, и успевала обихаживать огород. Поговаривали, что именно Гымза через подставных лиц помешал браку сестры.

У этой молчаливой женщины была дочь — болезненная, хилая, почти инвалид.

После смерти сестры Гымза вознамерился избавиться от сироты и объявил, что отпишет половину своего состояния тому, кто возьмет ее в жены. Соблазнились многие, но опередил всех парикмахер Цоцкин.

— Пиши договор, пан Гымза, я женюсь!

— Зачем нам договор? — воскликнул пан Гымза, хватая по своему обыкновению собеседника за ремень и с силой притягивая к своему багровому, в прыщах и бородавках лицу. — Или мы не здешние? Вот видишь тот большой зеленый сундук? В него я буду складывать все то, что пойдет тебе. Несите, люди, две чарки и будьте свидетелями: пан Гымза отпишет свое состояние пану парикмахеру в этом зеленом сундуке! Много ли уместится в нем драгоценностей, кто ответит?..

Выпили они, закусили и ударили по рукам.

Став родственником пана Гымзы, хитрый, но слабовольный парикмахер сделался его фактическим слугою. Мало того что бесплатно стриг, брил и завивал дорогого тестя и всех домашних, еще и гороскопы для каждого вычислял. Конечно, и просьбы исполнял, а их у богача — море. Главная — чтобы никто не засиживался, не застаивался, не дремал, не отдыхал, не думал о чем-то своем, а помогал делать деньги.

Пан Дыля, когда служил у Гымзы, не раз говаривал нахальному парикмахеру:

— Ты и доносчик, и надсмотрщик, и мелкий холуй. Людям нет жизни не только от пана Гымзы, но и от тебя. Помяни слово, накажет за это судьба!

— Ты, Цоцкин, все ожидаешь, что пан Гымза износит свою шкуру раньше, чем ты свою. Но у него она двойная и дубленая, — добавлял Чосек, — а твоя, гляди, уже побита молью и вот-вот расползется. Минуют тебя миллионы.

— И того, кто торопится и слишком усердствует, накажет судьба, и того, кто, подобно пауку, готов сколько угодно караулить жертву, тоже накажет, — присовокуплял Гонзасек. — Раньше люди жили спокойно, имея веру и надежду, а теперь только и опасаются все большей беды и оттого дрожат, и оттого один другому делают всякие пакости…

Но разве могли образумить Цоцкина разумные речи, если он спал и видел себя хозяином чужих сокровищ?

Когда скончался пан Гымза и нотариус огласил его завещание, действительно, зеленый сундук отошел к парикмахеру.

Обрадованный Цоцкин бросился открывать сундук, открыл, свесился по пояс, шаря руками, и вдруг застонал и потерял сознание: в сундуке оказались лишь вороха гороскопов, придуманных Цоцкиным, да еще старый пожарный шлем, на котором была такая надпись: «Туши пожар глупости своей в первую очередь, а пожар имущества своего — во вторую!»

На что намекал пан Гымза этими словами, да и намекал ли, осталось непроясненным, потому что сам он всю жизнь пекся прежде всего об имуществе.

 

Находка пана Дыли

В поисках работы забрели друзья на Полесье и попали в пустынную, брошенную зону.

Близ покинутой жителями деревушки, на высоком холмище, устроили привал, где пан Дыля откопал камень весьма странной формы.

— Мне кажется, эта штука естественного происхождения. Окаменевшая смола, что ли?

Гонзасек разбил камень. Внутри оказался хрупкий футляр из красной глины, а в футляре кусок бересты, на котором были аккуратно нацарапаны какие-то письмена.

— Эй, Чосек, — позвал пан Дыля, — это по твоей части. Разберись-ка, что здесь написано!

Не прошло и часа, как Чосек перевел: «Здесь окончил свой земной путь от истощения и болезни славный Либерий Марциан, глава специального отряда владыки римских законов, правителя правосудия и справедливости Августа Флавия Валентиниана. Воины военачальника три дня и три ночи плыли по морю, затопившему леса и поля, и достигли крошечного острова, на котором не нашли никакой пищи. Все бы погибли от голода, если бы не помощь ревов, варварского племени, живущего на легких лодках, больших умельцев ловить рыбу и ухаживать за пчелами». Пан Дыля протяжно свистнул.

— Чосек, ты сделал крупное научное открытие! До сих пор, кажется, никто не находил в этих краях римских письмен столь древнего происхождения!

— Ничего удивительного, — сказал Чосек. — Известие от моряков Колумба, запечатанное в кокосовый орех, люди нашли почти через четыре столетия. А мы читаем эти строки всего лишь… через шестнадцать веков. Если мне не изменяет память, император Валентиниан жил в четвертом или пятом веке. Четыре или шестнадцать столетий — какая разница для истории?

— Если мы сдадим находку в музей, — сказал Гонзасек, — ученые обессмертят наши имена.

— Как бы не так! — сказал Чосек. — Они обессмертят свои собственные имена. Нас же не удосужатся угостить даже тарелкой борща. Историей народа теперь никто всерьез не интересуется. Теперь в почете «двенадцать апостолов» — двенадцать способов обирания чужих карманов.

— Эти времена минуют, — сказал пан Дыля. — Система обмана и эксплуатации не может быть вечной. Так что, если ты замыслил уступить находку каким-нибудь иностранцам из числа тех, что повсюду за бесценок скупают старину, я категорически против.

— И я, — присоединился Гонзасек.

— Если бы я имел диплом об окончании вуза, может быть, мне удалось бы напечатать статью, — вздохнув, сказал Чосек. — Но я пишу во всех формулярах: среднее школьное образование… И поскольку мой труд не напечатают, а продавать находку я тоже не хочу, давайте подарим ее ближайшему музею. Не сомневаюсь, что бересту в качестве писчего материала предложили римлянам эти самые ревы… Может, кревы, может, древы. Иначе говоря, древляне.

— Как все интересно, — задумчиво произнес Гонзасек. — Вы только представьте себе этих людей, что похоронили в неведомой стране своего отважного предводителя!.. Сколько еще неразгаданного кругом, а люди все упиваются хитростями, обманами и прочими глупостями, не имеющими на весах истории никакого значения! И все из-за того, что одни не хотят работать, а другие бессильны защитить свои права!

— А что, если отряд остался среди местного племени, и наш прародитель — один из воинов Либерия Марциана? — предположил Чосек.

Пан Дыля поджал губы и пренебрежительно усмехнулся.

— Лично я веду родословную от бога Солнца, — сказал он. — Мы с Гонзасеком Даждь-божьи внуци… Но ты можешь иметь и римскую кровь, поскольку чешешь по-латыни почти так же, как я по-белорусски!

 

Коварный Шмельц

Шмельц ненавидел пана Дылю и его товарищей и при каждом удобном случае пытался напакостить им или даже погубить их. Однажды он подложил в их шалаш мину, и вся троица, безусловно, погибла бы, не случись непредвиденное: пошел сильный дождь, и в шалаш полез бродяга из тех несчастных, которыми ныне забиты все дороги. Никто потом не смог даже опознать человека: его разорвало взрывом на мелкие куски.

Вот этот самый Шмельц, называвший себя — смотря по обстоятельствам — то Карлом Карловичем Шмелоу, отпрыском австрийского герцога, то Ефаном Ефановичем Шмелевым, потомком русского купца первой гильдии, втерся в доверие к Гымзе и вскоре оттяпал у него половину земельного участка.

Приятель Гымзы пан Пшебышевский, человек необузданный и не признававший никаких авторитетов, имел неосторожность с презрением отклонить тайное предложение Шмельца о совместном разделе состояния пана Гымзы, более того, изобличил негодяя.

Однако Шмельц, используя дружков из местных газет, сумел выйти сухим из воды, тогда как пан Пшебышевский был скомпрометирован, ославлен как «алкоголик, скандалист и сумасшедший субъект».

Едва Гымза узнал, как опорочили благородного пана, он тотчас отказался от его дружбы и позволил убедить себя в том, что пал Пшебышевский его заклятый враг.

В те дни Чосек, собиравший иногда на суп рыбьи головы в пивном баре «Однова живем!» и ради того часами карауливший под старинными мраморными столиками, случайно подслушал разговор Шмельца со своими подручными.

— Они оба теперь у меня на крючке, — хрипел Шмельц (такой уж был у него голос). — Мы заставим их на всех парусах помчаться к инсульту или инфаркту, а, может, сами поставим им точку, предварительно подготовив все необходимые бумаги. Через своих людей я втяну их в долги. Когда же настанет момент, мы добавим три-четыре нолика и заберем всю выручку.

— Проще было бы нанять пяток голодных офицериков, они бы отправили этот общественный мусор к праотцам. Следы мы бы уже замели, не в первый раз: положили бы после самих офицериков с полученными от нас рубликами, и концы в воду. Но задача осложняется тем, что мишени постоянно окружает челядь. Могут остаться свидетели.

— Да, — сказал Шмельц, — Гымза по своему невежеству ничего не боится, а Пшебышевский самолюбив… Впрочем, если правильно пользоваться нашей наукой, можно достичь любой цели. Надо пугать соперников, внушая, что за ними охотятся, тогда они сами сделают себя дичью!.. Если не удастся внедрить нужных людей, сделаем так, чтобы было довольно и одного повара или брадобрея…

Вернувшись домой, Чосек рассказал о планах негодяев.

— Гымза — прохвост и Пшебышевский не лучше. Но если над тем и другим встанет Шмельц, людям станет еще тяжелее. Надо вмешаться.

— Гонзасек прав, — рассудил пан Дыля. — Но если мы вмешаемся сейчас, нам не поверят. Напротив, Гымза или Пшебышевский могут выдать нас Карлу Карловичу, и тогда нам придется туго. Лучше всего не высовываться до срока.

Так и решили и впоследствии очень сожалели о решении, считая его ошибочным.

События развивались быстро, сходясь к одной точке, так что поневоле возникала мысль о каком-то сверхъестественном содействии подлым замыслам Шмельца.

Как по команде, все газеты стали трубить о борьбе между кланами богатых людей, об их агентуре, которая уничтожает соперников. Радио рассказывало то о том, как подкупленные торговцы продали конкуренту партию радиоактивной платины, то о том, как неизвестные наполнили жилые помещения удачливого босса ртутными парами. Пан Гымза обнаружил однажды в своей постели отрезанную голову любимой собаки, — постель была залита кровью…

Разумеется, Шмельц постарался представить виновником Пшебышевского, и трясущийся от страха Гымза открыл для Шмельца беспрепятственный доступ к своим финансовым средствам.

Ужасные события происходили и в доме Пшебышевского: то неустановленный «турист» зарезал малолетнюю дочь его горничной, прямо в прихожей, где девочка ожидала мать, то сам собою перемещался буфет, то из-под пола раздавались тяжкие стоны, то появлялся «экстрасенс» и, обнаруживая поразительное знание всех семейных тайн, нагнетал своими пророчествами неуверенность и страх.

Не прошло и месяца, как Пшебышевский обзавелся телохранителями, установил пропускную систему в доме, купил бронированный автомобиль и перестал принимать посетителей, боясь ножа, выстрела, яда, заразной болезни, предмета, нашпигованного смертельной радиацией…

Измотанный «тайным преследованием», пан Гымза похудел, как еж после зимней спячки, стал мучиться головными болями, бессонницей и несварением желудка. Он уже люто ненавидел своего бывшего друга Пшебышевского, хотя тот не делал ему ничего плохого.

— Пора, ребята, раскрыть глаза пану Гымзе! Двух петухов стравили, а хозяин сковороду готовит!

Но — не тут-то было. Прежде друзья могли беспрепятственно попасть к миллионеру, теперь их остановила охрана, и ее начальник, человек, безусловно, подкупленный Шмельцем, стал тормозить дело. В ожидании приема друзья потеряли целую неделю и лишь тогда сообразили, что их водят на нос.

Тем временем ударил колокол: внезапно скончался пан Пшебышевский. Поползли слухи, что он, отравленный слугою, два дня провалялся в своем кабинете, мучаясь от болей. Его можно было спасти, но все двери были плотно закрыты, телефоны отключены, сигнализация заблокирована, никого не пропускали, ссылаясь на строгий приказ.

— Свершились планы негодяев, — сказал Чосек. — Да, пан Пшебышевский сам загнал себя в угол. Но какая же это, должно быть, дьявольская наука, если с ее помощью можно добиваться результата, которого изо всех сил пытается избежать жертва!

— В этом вся штука, — покачал головой пан Дыля. — Зверя гонят на то место, где не кричат и не шумят загонщики. Но как раз там и караулят меткие стрелки…

В местных газетах появились сообщения о самоубийстве пана Пшебышевского на почве хронического заболевания, выступили два или три «свидетеля», а когда страсти немного улеглись, стало известно, что Пшебышевский задолжал крупную сумму некому Б., к нему и отошло все имущество, а вскоре после этого было выкуплено Карлом Карловичем Шмелоу, «сердечным другом покойного».

— Вот наглость! — возмутился Чосек. — Он его убил, он подделал документы! Я докажу, я хорошо помню, он говорил именно об этом!..

— Успокойся, — остановил его пан Дыля. — Что ты можешь доказать, если у него повсюду свои люди? И в прокуратуре, и в суде…

Дождавшись ночи, друзья отправились к пану Гымзе, намереваясь предупредить его о том, что и ему уготовлена злая участь.

Перелезли через трехметровый забор, обманув овчарок, проникли в дом.

В столовой горел свет. Забрались на балкон и заглянули в окно. В столовую как раз вошел, потирая руки и кривясь в идиотской улыбке, вероломный Шмельц. Вращая выпученными глазами, он сел к столу, сунул за воротник салфетку, схватил в руки нож и принялся точить его о вилку.

Тут вбежал слуга с подносом, накрытым черным треугольным платком, поставил поднос перед Шмельцем и тотчас же удалился.

Шмельц сбросил платок: на блюде лежало человеческое сердце. Кажется, оно еще вздрагивало и трепетало.

— Сердце пана Гымзы, — вскричал Шмельц, уставившись на блюдо, — слышишь ли ты меня? Я съем тебя так же, как съел сердце Пшебышевского и стану еще сильней и могущественней! Ха-ха-ха! Сердца всех аборигенов принадлежат нам, только нам, верным слугам дьявола!

С этими словами он вонзил вилку в сердце и принялся кромсать его ножом, тут же проглатывая отрезанные куски.

Друзья наблюдали преотвратительную и жуткую сцену через окно. Не сговариваясь, они бросились к водосточной трубе и по ней вскарабкались к спальне пана Гымзы, тоже ярко освещенной.

В спальне горели свечи и скорбно стояли близкие миллионера. Сам миллионер, ставший жертвой собственной близорукости, лежал уже в гробу, облаченный в черный сюртук.

— Никто, ни жена, ни дети, ни родственники, не подозревает, что в этом доме сейчас пожирается сердце пана Гымзы, — прошептал Чосек. — Он послужил бройлерным цыпленком для чужого желудка. Гымза, Гымза, для кого ты старался всю свою жизнь? Для кого ловчил, давил соплеменников, воспитывая в себе зверя? Все пошло прахом. И все пойдет прахом у господ, припавших к вонючим носкам паразитов, таких, как Лямзель, Слямзель и их родственник «Ефан Ефанович Шмелев». Какая горькая ирония и какая трагедия для всего народа!

В спальню покойного вошел нотариус, чем-то напоминавший пеликана. Тоже весь в черном, лишь на пухлых пальцах сверкали золотые кольца.

— Кто бы ни умирал, нотариус всегда в выигрыше, — тихо сказал Гонзасек. — Бьюсь об заклад, это ближайший компаньон верного слуги дьявола.

Нотариус откашлялся:

— Прежде чем огласить завещание, я обязан сообщить пренеприятное для присутствующих родственников известие: вчера пан Гымза проиграл в карты все свое состояние. Новый собственник прибудет с минуты на минуту. Это лучший друг покойного — Карл Карлович Шмелоу…

— Гымза никогда не играл в карты, — пожал плечами пан Дыля. — Он не отличал дамы от валета…

 

Освобождение заложников

Найденная в Полесье грамота, несомненно, составила бы честь любому музею. Однако она была утрачена буквально на следующий день при весьма драматических обстоятельствах.

Проходя мимо лесничевки в безлюдной зоне, друзья увидели два мотоцикла с колясками. Они стояли на дороге возле дома, окруженного подступившим со всех сторон лесом.

— Зачем леснику понадобилось возвращаться в эти гиблые места? — вслух подумал Гонзасек.

— Наконец-то мы видим таких же искателей приключений, как и мы сами! — воскликнул Чосек. — Клянусь честью, они не поскупятся поделиться с нами хлебом!

— Ты слишком доверяешься первому чувству, — ворчливо заметил пан Дыля. — Чьи это мотоциклы, мы не знаем, и потому следует проявить осторожность. А потом — в твоем рюкзаке реликвия, которая стоит, пожалуй, ничуть не меньше, нежели наши жизни. — Он имел в виду кусок бересты, быстро менявшей свой цвет и требовавшей срочных забот специалиста по консервации древностей.

В это время послышались крики. Истошно, со стонами кричал человек.

— Прячьтесь поблизости от мотоциклов, — распорядился пан Дыля, — а я посмотрю, что там. Махну рукой, заводите, махну дважды, выводите мотоциклы из строя!

Он выхватил из кармана почти пустой газовый баллончик, подобранный в Гомеле за железнодорожным вокзалом, после того как там окончили «разборку» какие-то темные типы, и стал подбираться к дому лесника с угла, откуда заметить его было труднее всего.

Пан Дыля понимал, что через окно ничего не разглядеть и потому, обойдя дом, проник в раскрытую дверь.

В следующую минуту он увидел сцену, от которой затрепетало бы любое честное сердце: на полу лежали связанные пожилые люди — мужчина и женщина. Трое бандитов пытали их, причем обе жертвы и один из бандитов все время говорили по-английски.

Пан Дыля не знал английского, но за свою жизнь, когда изо дня в день прославлялось иноземное и хулилось отечественное, поневоле освоил наиболее употребительные слова и выражения, так что без труда понял, что жертвы — муж и жена — из Австралии, бандиты требуют от них выкуп в миллион долларов, австралиец просит подождать неделю, пока его брат возвратится откуда-то домой, и согласен выкупиться за пятьдесят тысяч долларов. Бандиты и слышать об этом не хотят и потому продолжают пытки.

Оценив ситуацию, пан Дыля подал сигнал товарищам, — они тотчас же занялись мотоциклами и через минуту были уже возле пана Дыли.

— Там трое бандитов требуют выкуп с иностранца и его жены. Заманили дураков, зная, что в этих местах и искать никто не станет.

— Стоит ли вмешиваться? — усомнился Чосек. — Сейчас этих иностранцев у нас пруд пруди, и каждый ищет поживы. Многое ли переменится, если одни грабители что-то отломят у других?

— Неблагородно, — осудил пан Дыля. — Прежде всего это люди, а затем все остальное!

— Дундук Дундукович тоже так считал, — не согласился Чосек…

Услышав шаги, друзья притаились за ящиком. На крыльцо вышли все трое бандитов. Они радовались своей удаче.

— Хорошенькое местечко выбрали, — сказал один. — Здесь нас не найдет ни одна собака.

— Перекурим, — сказал другой, — а потом и клиентам поднесем огонька. Еще чуть-чуть, и живоглоты согласятся на нужную сумму… Этот тип боится, что его брат не заплатит ни копейки. Вот нравы!

— Меня беспокоит, куда переводить деньги, — сказал третий. — Надо давать на какой-либо московский адрес. Там до фига этих липовых переводов. Никто ничего не заподозрит. В крайнем случае дадим на лапу…

Они сошли с крыльца и закурили, а пан Дыля и его друзья, улучив момент, пробрались в хату.

Пан Дыля достал нож и перерезал путы на руках и ногах заложников, жестом объяснив, чтобы они не поднимали шума.

Потихоньку отворили окно, и сколь ни трудно было двигаться пожилым людям после пут, они все же выбрались во двор и побежали к лесу. Дорогу показывали Чосек и Гонзасек.

Пан Дыля задержался в хате, чтобы дать беглецам возможность уйти как можно дальше.

И вот — шаги. Вошел бандит. Тот, что говорил по-английски. Он сразу заметил, что заложники скрылись через окно. Но это так поразило его, что он замер с разинутым ртом. Не дожидаясь, пока рот захлопнется, пан Дыля сунул газовый баллончик к самому носу бандита и открыл вентиль. Газа было мало, он едва фукнул, и все же бандит, хватаясь за косяки, с тупым мычаньем осел на пол.

В следующий миг пан Дыля оказался уже во дворе. Он пробежал шагов двадцать, когда из раскрытого окна грохнула отборная ругань и вслед за тем пистолетный выстрел, — очевидно, наугад, для острастки бежавших.

Пан Дыля торопился догнать своих товарищей, но они едва поспевали за австралийской четой, как выяснилось, отличными спортсменами. Боясь лесной чащи, они даже не пытались сократить путь, выбираясь к переправе, — это было ясно.

Пан Дыля хорошо понимал, что бежать по открытой дороге нельзя: один из бандитов вполне мог оказаться механиком, способным быстро запустить поврежденный мотоцикл.

Его предчувствия оправдались: приостановившись на миг, он услыхал со стороны лесничевки характерный треск мотоцикла.

В отчаянном рывке пан Дыля догнал австралийцев и своих друзей, но это было уже на крутом спуске к реке, судя по всему, глубокой, хотя и не особенно широкой, — каких-то сорок — пятьдесят метров отделяли берег от берега. Чуть справа высился мост, но он был разобран на самой середине.

Австралийцы знали, куда бегут: на берегу лежала большая резиновая лодка, в которой, видимо, перевозились и мотоциклы. Суетясь, мужчина и женщина спихнули лодку в воду, забрались в нее, поначалу не пригласив даже своих освободителей, и только отплыли, как к разобранному мосту подскочил мотоцикл с преследователями. Они тотчас открыли стрельбу из пистолетов.

Австралиец согнулся и прикрыл глаза, шепча, видимо, молитвы. Его жена потеряла сознание, и Чосек обмахивал ее платком, стараясь привести в чувство, в то время как пан Дыля и Гонзасек изо всех сил работали веслами.

Лодка была уже на середине реки, когда ее в двух местах пробили пули. Зловеще шипя, борта лодки стали опадать, и тут австралийка пришла в себя и стала вопить с диким отчаяньем.

Пан Дыля не сомневался, что бандиты поймают беглецов, кинувшись в воду вплавь, но вместо этого они вдруг попрятались за кусты, а затем и вовсе скрылись за противоположным откосом дороги.

Уже оказавшись в воде, где барахтались и австралийцы, и его товарищи, пан Дыля понял причину бегства бандитов: на противоположном берегу как раз остановилась патрульная полицейская машина…

Когда все было уже позади, и объяснения с полицией, и сожаления об утонувшем рюкзаке с римскими письменами, Чосек задумчиво сказал:

— У самой реки, в траве, я видел ужа, у которого было две головы. Я не впервые встречаю таких уродов, и дело не только в радиации. Природа имеет право оступаться. И если она оступается в случае с животными, разве она не может оступаться в случае с хищным человеком? Двуглавый уж быстро погибает из-за драки голов, не подозревающих, что у них общий желудок. Увы, нынешнее безумное общество напоминает мне двуглавого ужа. Кто бы ни возобладал при грызне, в убытке будет общее тело…

 

Чосек и пан Гымза

Чосек при случае посмеивался над паном Гымзой.

— Знаете, где живет теперь пан Пищиц? — спрашивал он у корчмаря.

— Пищиц? Какой Пищиц?

— Тот, который жил напротив тюрьмы.

— А, я знаю! Так что?

— Так вот он теперь живет напротив своего дома!..

— Вы знали пана Гущу? — спрашивал Чосек пана Гымзу в другой раз.

— Да, а что?

— У него случилась беда.

— Беда? Какая беда?

— Он взял и умер.

— Не может быть! — пан Гымза потрясенно ощупывал свой кошелек.

— Почему же не может?

— Паршивец еще не отдал мне долга!..

Когда в огороде откопали кости мамонта, пан Гымза прослезился:

— Кости моего благородного предка! Мне бабушка говорила, что он был трехметрового роста и съедал за обедом целого теленка!

Чосек сбегал за книжкой с картинкой мамонта и показал ее подслеповатому пану Гымзе.

— Боже мой, — воскликнул хозяин корчмы. — Это он, я узнаю его! Бабушка говорила, что он ходил в шубе и курил цигарку!..

 

Что говорили люди про пана Дылю

— Это самый галантный мужчина в моей жизни, — моргая глазами, повторяла пани Антуаневич. — Сколько скромности, сколько обаяния!

Вспоминая о пане Дыле, она всякий раз вздыхала и платочком утирала глаза.

— Возможно, это канатоходец, каких показывают в цирке, или обыкновенная редька, — подумав, объявил однажды семилетний Ян Гымза, внук миллионера.

— Это единственная благородная душа среди сонмища тусклых бездельников и унылых личностей, не способных даже и подумать о том, что жизнь должна продолжаться и после их смерти, — с жаром воскликнул Павел Штучкин, в прошлом, конечно, ученый секретарь Королевской академии наук и искусств.

— Это прямой потомок князя Всеслава, в крайнем случае той ветви Радзивиллов, которые никогда не изменяли православию, — уверенно ответила на вопрос бабушка Маша. А с ее мнением считаются: она сорок лет проработала в театре гардеробщицей и прочла за то время, пока другие судачили или вязали носки, все книги из театральной библиотеки.

— Да это просто сноп соломы, украшенный национальной старой шляпой и перевязанной обрывком слуцкого пояса! — размахивая руками, заявил кооператор Берлинский, однажды перепродавший в Польшу колбасу всех мясокомбинатов. — Я бы таких типов высылал в Сибирь на урановые рудники! Жаль, что пока я не имею полномочий, хотя мой дедушка был комиссаром и отправлял всякий сброд на Соловки!..

Я никогда не встречался с паном Дылей, но я отлично знаю, что местное начальство разговаривало с ним только на «вы». Как с директором райпищеторга Форшмакевичем, отсидевшим до переворота в тюрьме пять лет за хищения государственной собственности, а потом три года возглавлявшим министерство финансов.

 

Что говорили люди про Чосека и Гонзасека

Чосека часто называли «бесхвостой белкой», «плюшевой игрушкой, «мохнатым лилипутом» и даже «безбородым шалапутом». Ничего нет нелепее этих ядовитых и безответственных характеристик. Обывателей и прочую шушеру раздражало, что Чосек умел сохранять независимость и оптимизм.

Проехав однажды с паном Гымзой на такси, он сказал: «Вот кем нужно быть — таксистом! Мало того, что катается, еще и деньги берет!»

Когда его приняли на работу в таксопарк, он весь день катал на «Волге» Гонзасека, подвозил калек и пенсионеров и весело смеялся. Когда он поставил в гараж машину, его спросили: «Где выручка?» А он: «Какая еще выручка, ребята? Не хочу я брать деньги за собственное удовольствие, а подвезти кого-либо до дома или до вокзала, так это же в моем характере!..»

Его поколотили и прогнали с работы.

Ну, а Гонзасека обыватели считали электронной игрушкой, изготовленной по заказу какой-то важной правительственной шишки. Чепуха, конечно. Впрочем, и то чепуха, когда говорили, что Гонзасек напоминает крота на ножках, петуха с предлинной шеей или малайского шпиона. Позвольте спросить, где они видели малайского шпиона? Все шпионы выглядят, как самые обыкновенные люди, просто, торговля совестью сделалась для них привычным бизнесом. Но таково вообще свойство бизнеса…

 

Астролог и прорицатель Чо Сен Сек

Времена хаоса наступают, когда народ теряет мечту. Духовная жизнь людей становится примитивной, — они вновь начинают верить в чертей и духов, волшебство и ясновидение. Короче, во что угодно, если это хотя бы чуть-чуть поддерживает надежды.

Понятно, что и эту слабость человека тотчас начинают эксплуатировать бездельники и ловкачи, выступающие под именами экстрасенсов, астрологов, хиромантов и прочих «ведунов запредельного мира».

Надо признать, что некоторые из них весьма удачно организуют свой бизнес, облапошивая тысячи людей тем, что подмешивают в свой бред открытия древней науки о душе.

Одно время и Чосеку пришлось сделаться прорицателем: это когда пан Дыля и Гонзасек тяжело заболели, надышавшись ядовитых паров при аварии на химическом заводе. И поскольку беда случилась во время забастовки, хозяин завода наотрез отказался выплачивать пострадавшим какое бы то ни было вспомоществование.

Именно тогда и появился в городе «китайский исцелитель и астролог» Чон Сен Сек. Афиша указывала, что люди могут прийти в зал бесплатно: гонорар исцелителю будут выплачивать только те, кто получит от него несомненную помощь.

В назначенное время открылся зал. Среди публики находились и трое мошенников, которым Чосек обещал часть дохода.

Чосек поднялся на сцену и объявил, что любой желающий может получить прорицание или исцеление от какой-либо одной хвори.

Мошенники заняли очередь друг за дружкой. Других желающих раскошелиться пока не было: люди выжидали.

Чосек принял от первого мошенника пустой конверт, сделав вид, что там находится положенная сумма.

— О великий исцелитель Чо Сен Сек! — вскричал первый мошенник, играя свою роль так же скверно, как играют героев Шекспира участники художественной самодеятельности при домкоме. — Я плохо слышу, и никакие средства до сих пор не помогли мне!

— Милый мой, — отвечал Чосек, — в тебе слишком сильна жажда быть услышанным прежде всех. Ты просто не желаешь никого слушать. Постарайся сейчас сосредоточиться. Смотри сюда, на эти пальцы… Так, концентрация достигает пика, идет произвольное расслабление и снова — концентрация. Я тихо шепчу слова, слышишь ли ты их?

— Чудо! Поразительное чудо! — завопил мошенник в зал и запрыгал на одной ноге, это означало у него крайнюю степень восторга. — Я слышу не только ваши слова, но и ваше дыхание, великий учитель!

— Это все потому, что я переориентировал твой физический экран, — сказал Чосек. — Возможности человека определяются установками его высшего сознания, которое мы, ученые Китая, Тибета и вообще Востока, относим к категориям морали и нравственности. Несовершенный мир враждебен человеку, и человек не успокоится, пока не достигнет совершенства. Однако, ожесточаясь против существующего мира, иначе говоря, сосредоточиваясь на установке простого выживания, мы закрываем себе и остальным путь к позитивным переменам. Нельзя изменить условия жизни, будучи врагом всех людей. Зло ограничивает, расширяет возможности только добро.

— Клянусь честью, ты, великий исцелитель, говоришь сущую правду! — мошенник ударил себя в грудь и довольно убедительно «разрыдался от счастья», как и было предусмотрено.

Потрясенный зал молчал, а тем временем подошла очередь второго мошенника, участвовавшего в сделке. Он тоже передал пустой конверт, и Чосек сделал вид, что пересчитал деньги.

— Не слишком ли высоко ты оценил мой скромный труд?

— О исцелитель, у меня сложная болезнь глаз, я слепну, и ни один из докторов до сих пор не помог мне.

Надежда на спасение стоит намного дороже той суммы, которую я предложил тебе в виде гонорара!

— Подойди сюда, бедный человек, ничего не знающий о своем богатстве!.. Так, гляди на мою руку. Выше, еще выше!.. Когда ты родился? Назови месяц и число!

— Вот паспорт, я родился второго сентября.

— Ага, — сказал Чосек. — Так оно и есть. Твой знак Дева, но я уже вижу, что ты противишься повелениям Юпитера, ты слишком тщеславен и обособлен от других людей. Повышенное давление в глазном яблоке — следствие нервного истощения. У тебя большие неприятности на работе. Тебя хотят уволить. Но пока тебя оставят, потому что ты ценный специалист.

— Именно, именно! — закричал мошенник, зарабатывавший на хлеб ремонтом тары и сортировкой бутылок.

— Сейчас тебе как раз благоприятствует Сатурн. Удивительно, но ты явился ко мне именно в тот день, когда я способен помочь.

— Исцелитель, — заорал мошенник. — Я пришел сюда не по своему желанию, какая-то неведомая сила притащила меня сюда, шепча: отдай последнее, но испытай свой шанс!

— Это и есть Сатурн, — важно кивнул Чосек, который, конечно же, был наряжен и загримирован таким образом, что его было не узнать. — Вот тебе тибетский камень, — и протянул кусок обыкновенного серого гранита. — На языке посвященных его называют «лунит». Он заряжен энергией чудотворца с безукоризненной аурой. Приложи его к глазам… Как видишь теперь? Что ощущаешь?

— Ощущаю необыкновенную легкость! Пелена пропала, и точки исчезли, теперь я вижу все, как сквозь сильный бинокль!..

Третий мошенник «работал» под хромого. После некоторых манипуляций Чосек «излечил» и его. «Исцеленный» дважды пробежал по сцене, изображая неуемную радость, и скрылся в глубине зала.

Эффект был достигнут: перед лесенкой на сцену собралось уже не менее десятка клиентов, и все с надеждой глядели на Чо Сен Сека.

Теперь нужно было ударить козырной картой.

— Друзья мои, — воззвал к залу Чосек, — лжепророки и учителя, вкрадчивые голоса которых вы слышите ежедневно, эксплуатируют доверчивость беззащитного человека. Его психика устроена таким образом, что он крепче всего верит в самую чудовищную и невообразимую чушь, если она что-то обещает… Я явился к вам не для того, чтобы выудить из ваших карманов какое-то количество денежных знаков, в конце концов, я бы мог заработать их другим способом. Я явился сюда, чтобы преподать урок морального единства в том общем горе, которое, словно оболочка, заключило наши судьбы, делая нас ничтожными орудиями в руках махинаторов… Расслабьтесь, расслабьтесь все! Здесь, в этом зале, сейчас преобладает энергия блага, которую я аккумулирую для вас!..

Когда большинство людей настроилось на нужную волну, Чосек пригласил на сцену женщину. Достаточно было взглянуть на нее в эту минуту порыва к доброму, чтобы понять сложности ее судьбы.

— Ничего не рассказывай и ни о чем не проси, женщина, — промолвил Чосек, приняв гонорар. — Твои хвори многочисленны, одни из них исчезнут, если ты вникнешь в мои слова, другие останутся, потому что есть законы, над которыми никто не властен… Люди, чувствующие свою ущербность, но не получающие поддержки со стороны, всегда пытаются подняться выше за счет унижения других. Это порочный путь, и он ведет к отчуждению, вражде и ненависти, особенно в семье. Если нет мира и согласия в отношениях между мужем и женой, не будет мира и согласия в отношениях между родителями и детьми… Дарованной мне свыше космической силой я освобождаю тебя, женщина, от всех прежних переживаний. В твоей душе накопилось столько отчаяния, что сгустившаяся желчь неотмщенных обид способна полностью разрушить твой организм. Но я научу тебя, как преодолеть грозящую беду. Надо растворить желчь. Посредством чего? Посредством добра. Поверь, это только кажется, что добро мы делаем для кого-то, — мы делаем добро прежде всего для себя. Это тоже эгоизм, но эгоизм высочайшего порядка, эгоизм добра, который свойственен Природе и постоянно присутствует в ней. Содеянное добро освобождает душу от напряженности и удаляет шлаки, возникающие от неосуществленных, перегоревших желаний. Человек может преодолеть все сложности судьбы. Ты, женщина, обязана сегодня же сотворить добро. Когда же ты ощутишь результат и увидишь, что твоя прибыль гораздо выше твоей потери, ты должна будешь перейти на новый уровень добротворчества, — понять, что добро призвано усиливать добро и не смеет усиливать зло. Знание, кому и когда следует помочь, а кому нельзя помогать, если даже и принуждают, — это тоже категория радости и свободы духа.

Чосек погрузил женщину в короткий гипнотический сон. Она пробудилась умиротворенная, спокойная, со стойким желанием сделать все по слову своего исцелителя.

Потом Чосек занимался человеком в маске: тот пожаловался, что у него неприязненные отношения с людьми, и он ничего не может поделать, чтобы переменить эти отношения.

Приняв гонорар, Чосек сказал:

— В этом зале четыре человека из пяти страдают тою же бедой, только боятся признаться. Беда не в них, беда вне их. Но наш долг — жить, а это значит — приспособиться, как если бы мы оказались в камерах новой тюрьмы… Я получил деньги от тебя, но не только для тебя, но и для других, — пусть то будет твоим первым подарком для соотечественников, которые рядом и в то же время — за чертой твоего сочувствия… Истинная душа не может прозябать в пустоте, поскольку душа — генератор божественной энергии… Есть люди, которые осознают свое божественное назначение и развивают в себе божественные потребности — вопреки всем сложностям судьбы. Другие, которые робеют идти к вершинам духа или не знают, что это такое, довольствуются примитивными желаниями. Третьи, а их большинство, не могут принять до конца ни высшего, ни низшего, они остаются посередине. Им нечем жить, их душа пуста, как тростник. Одинокие внутри себя, они стремятся захватить долю чужой жизненной энергии. Отсюда — их приставания к другим, брюзжание, недовольство, ненависть, безосновательные обвинения… Что касается тебя лично, ты давно делаешь дело, которое не отвечает наклонностям твоей души.

— Да, — признался человек. — Я работаю воспитателем в школе, но — поверьте — я предпочел бы работать тюремным палачом.

— Ты не прав, — уверенно возразил Чосек, зная, что люди с трудом читают не только хорошие книги, но и страницы собственной души, — в тебе говорит отчаяние. Ты родился не палачом, ты родился добрым воспитателем, но тебе не позволили развернуться. Ты увидел, что прежняя наука воспитания изъедена лицемерием, но ты понял, что и нынешняя наука воспитания — ложь. Если бы ты был директором школы, может быть, ты стал бы осуществлять некоторые из своих теорий, окруженный любимыми учениками и лояльными коллегами. Непризнанный и непонятый, ты остаешься на задворках и поневоле мстишь тем, кто наивен и неискушен.

— Что ж, — после короткого раздумья сказал человек. — Может, вы и правы. Я поражен, что вы прочли в моем сердце.

Чосек сам был поражен не меньше, только не подавал виду. Впрочем, никто не станет оспаривать, что у Чосека был природный дар проникать в потайное человеческих душ. Видимо, оттого, что он искренне любил людей.

Если бы Чосек посвятил себя гипнозу и психолечению, он бы, несомненно, стал кумиром толпы. Однако именно его умение понимать людей возбуждало в его недругах нетерпимость и ненависть. После триумфального выступления в качестве китайского исцелителя его подкараулили при выходе из зала какие-то темные типы и, угрожая пистолетом, потребовали немедленно уехать из города, говоря, что он подавляет конкуренцию.

 

Ловля рыбы в цивилизованном обществе

Прошел слух, что озеро возле города, которое несколько лет все обходили стороной, самоочистилось и в нем появилось много рыбы.

Понятное дело, обнищавшие граждане, а таких было большинство, бросились ловить рыбу, пока мэрия раздумывала над тем, как сорвать деньги с голодных бедолаг.

Вооружившись удочкой, пан Дыля тоже отправился на озеро и в течение десяти минут поймал несколько вполне приличных карасей.

Людей все прибывало, и каждый тащил снасть, а то и две-три, как было заведено с давних пор.

И тут примчался на автомобиле Бурбель, известный в городе мошенник, несколько раз судимый еще во времена Дундука Дундуковича, но ни разу не отсидевший своего срока. Пользуясь мощным усилителем, Бурбель объявил, что мэрия запретила использование удочек и отныне велит гражданам ловить рыбу только газетами и палками. Мол, рыбы на всех хватит, а в рыбе много фосфора, необходимого для работы мозга, и фосфор особенно полезен малым детям.

Объявление было непонятным, но граждане привыкли считать себя некультурными, как им внушали газеты, и потому вопросов не задавали.

Люди Бурбеля тут же, на берегу, развернули продажу старых газет и реек из отходов леспромхоза. Граждане, как по команде, встали в очередь, а тем временем другие люди Бурбеля прошли озеро из конца в конец с огромной капроновой сетью, нагрузили три грузовика рыбы и уехали.

— Какая наглость! Какое издевательство! — возмутился пан Дыля, обращаясь к очереди. — Этот негодяй выбрал рыбу сетью, а нам навязывают палки и газеты! Да возможно ли поймать что-либо палкой или газетой, как вы думаете?

— Что нам думать, если есть законно избранные власти? — отвечали люди. — Может, и палками уже умеют ловить где-либо в цивилизованных странах, так и нам научиться надо, чтобы от прогресса не отстать!.. Раз в заморье рыбу трескают, значит, и ловить умеют!

— Бурбель и попер вашу рыбу за рубеж, — объяснил пан Дыля. — И как вы могли поверить проходимцу? Или ничего не слыхали об этом Бурбеле? Негодяй первой гильдии!

— Слыхали мы о Бурбеле, конечно. Так ведь он не согласился с обвинениями. А теперь в мэрию принят на работу, так, может, усовестился мужик?..

Назавтра городские газеты сообщили, что мэрия никаких полномочий Бурбелю не давала. А Бурбель тотчас заявил по радио, что, видимо, его неверно информировали в приемной мэрии и очень ругал «остатки бюрократизма, пышным цветом произраставшие в эпоху кровавого шизофреника Дундука Дундуковича». Короче, за несуразицей опять сокрыл суть, оставив людей с носом.

— Хорошо живем, — ворчал пан Дыля. — Если сегодня согласны ловить рыбу палками да газетами, завтра будем сачками ловить конституцию!..

 

Секрет мастерства

Пан Гымза лет десять держал повара Тимошу, которому не было равных в искусстве приготовления пищи. Пожалуй, именно Тимоша и обеспечил для Гымзы многие коммерческие успехи: кто хоть раз обедал у него, мечтал о новом застолье. А попасть к Гымзе было возможно не иначе, как оказав ему услугу.

Тимошу пытались сманить, обещая порой только за консультацию жалованье профессора, но он не соблазнялся и этим очень удивил общество.

Повар так и умер, не раскрыв своих секретов. Даже от написания книги о поварском искусстве отказался, хотя ему давали бесплатную стенографистку и редактора-стилиста.

Но однажды пан Гымза, хватив вишневой наливки, сам выболтал тайну этого странного человека.

— Тимоша был талантлив, да, — чистя пальцем нос, стал вспоминать пан Гымза, как если бы речь шла об охотничьей собаке. — Весь фокус, однако, во мне: мне удалось заключить с ним выгодную сделку. Он попал в крайне бедственное положение и готов был за мизерную сумму продать свою рабочую силу. Ну, я парень не промах, с ходу смекнул, как использовать его талант, и подписал контракт, по которому Тимоша под угрозой миллионного штрафа на всю оставшуюся жизнь отказывался требовать повышения зарплаты, наниматься к другому работодателю или каким-либо иным образом проявлять свою инициативу. Так что он отказывался от всех выгодных предложений не потому, что любил меня, а потому, что сам сунулся в мышеловку. Впрочем, не желая превратить Тимошу в личного врага, я позволил ему вольности, которыми он пользовался. И повар, и его жена любили вкусно поесть. А жена у него была парализована. Да если бы была здорова: что могут приготовить простые люди при нынешней дороговизне? Когда я заполучил Тимошу в свои руки, я сказал: «Даю тебе право есть все, что ты приготовишь для моего стола, и столько, сколько влезет. И нести толику от приготовленного домой». А там больная, много ли она сожрет?.. Сам он ни детей, ни родственников не имел, а красть по своей честности был не способен… Таким образом, Тимоша был, пожалуй, единственным поваром нашего королевства, который был искренне заинтересован в высоком качестве пищи. Вот и весь секрет Тимоши!

Чосек, который присутствовал при откровениях пана Гымзы, сказал:

— Со всех точек зрения ваша сделка была незаконна!

— Согласен. Но Тимоша ничего не понимал в законах. Я тут не виноват. Дело каждого — понимать или не понимать законы.

— Тимоша был талантливым человеком, — продолжал Чосек. — Мне о нем рассказывал пан Дыля. Как истинный талант, он не жалел себя. Он был немногословным и скромным, и потому даже те, кто пользовался его талантом, не знали о нем. Он владел не только искусством повара, он великолепно писал маслом и сочинял интереснейшие стихи.

— Сомневаюсь, — покачал головой пан Гымза. — Ты что-то путаешь, бездельник. Гуся в грушах, барашка с черносливом и пироги с калиной, лимоном и тыквой помню, а стихов — не помню.

— Пан Дыля сто раз цитировал стихи Тимоши. Одно из них я запомнил:

— Не знаю, не знаю, — рассердился пан Гымза, — какие еще вирши? Какое-то баловство! Он не имел права заниматься ничем, кроме кухни! Таковы были мои условия!..

 

О воробьях и воронах

Вышел как-то утречком пан Гымза на крыльцо своего загородного дома, посмотрел, как работники копают грядки и сажают капусту, зевнул, потянулся и сказал:

— Да, конечно, вам нелегко, ребята, но посмотрите на этих птиц, воробьев, ворон и прочих пернатых: у них нет даже рук, чтоб взять лопату и заработать себе на пропитание, они вынуждены побираться. Но — счастливы. Слышите, поют?

— У людей есть и руки, помимо клюва, — ответил пан Дыля, — но они нередко побираются, как птицы. Беда в другом: они не едят жуков и червей.

— Будут, будут есть, — заверил пан Гымза. — Я читал одного крупного американского ученого. У них в Америке все ученые крупные. Так вот он считает, что личинки питательнее говяжьей вырезки, нужно только приспособить желудок. И я полагаю, самое время приспосабливаться. Если бездельники-нищие не перестроятся на новый вид пищи, им придется вымереть.

— Придется, если сильнейший по-прежнему будет отнимать у слабейшего, — согласился пан Дыля. — Ворона у воробья, кошка у вороны и так далее.

— Закон природы, — резюмировал пан Гымза, — мудрый закон. Повсюду должен торжествовать сильнейший. Тогда все будут жить в мире и согласии.

— Но согласия нет, — сказал Чосек. — Пока торжествует не сильнейший, а подлейший, не более умный, а более богатый, не более благородный, а тот, у кого связи.

— Ты что-то вместе со своими товарищами действуешь больше языком, нежели тяпкой! — озлился пан Гымза. — Если и есть некоторые факты, они не типичны или временны. А вообще торжествует сильнейший. И чтобы ни ты, ни другие в этом не сомневались, я увольняю всех троих. Копейки, что вы заработали между демагогией и скверной работой, выплатит вам бухгалтерия!

Повернулся и ушел завтракать.

— Я воробей — это понятно, — сказал Чосек, почесав затылок. — Однако жаль, что пан Гымза не ворона: по крайней мере, была бы надежда на кошку!..

 

Метод «Профессора Токайско-Кахетинских наук»

Пана Дылю и его друзей долгое время даже близко не подпускали к следственной работе, видимо, считая, что следователями могут быть лишь ломовики с громоподобными голосами и культуристскими мускулами.

Однажды Чосек, делая грядки на чужом огороде, нашел кувшин, запечатанный смолою. Приволок он его в хижину, где жили приятели (а по другим сведениям — братья), и пожелал немедленно открыть, утверждая, что там средневековое серебро минских или витебских купцов.

— Подожди, — остановил его пан Дыля. — Даже если там серебро, мы получим всего четвертую часть стоимости — по закону. Если, конечно, не придется судиться с хозяином огорода. Много это или мало? Мы ведь хотим наняться к старшине городского сыска пану Хватай-Тащило. Прекрасный повод устроить маленький цирк…

И друзья, пораскинув мозгами, закопали кувшин в городском парке.

После этого пан Дыля дал объявление в газету о том, что в субботу на территории парка состоится лекция «профессора из Европы» Гонзасека о способах разыскания старинных кладов с демонстрацией раскопок в присутствии публики.

Разумеется, в субботу на указанном месте собрались не только досужие горожане, мечтавшие пополнить свой бюджет, но и переодетые агенты пана Хватай-Тащило.

Пан Дыля «от имени общественности города» представил «профессора», облачившегося в малиновый костюм королевского пажа. Костюм был взят напрокат в театре.

— Это не иностранец, — усомнился кто-то в толпе, — слишком маленького роста.

— Но костюм! Разве у нас носят такие костюмы?.. Это же писк какого-нибудь бродвея!..

— Наполеон был тоже маленький рост, — начал свое выступление Гонзасек, искажая слова на манер иностранца, — но это не помешало ему стать самым великим из свои современники. Если вы полагать, что все большое делается только за граница, вы не ошибаться. Прошу, пожалуйста, поднимитесь сюда, на этот сцена, и повторите наизусть таблица умножения. Гарантия, вы сделать не меньше десяти ошибок… Ну, кто отыскался смельчак?..

Разумеется, никто больше с вопросами не высовывался, слушали с большим вниманием. А когда пан Дыля назвал Гонзасека «профессором токайско-кахе-тинских наук», ни единый не усомнился в существовании таковой важной отрасли знаний. Все восхищались: «Как отлично профессор владеет русской речью!..»

Свою лекцию Гонзасек заключил следующими словами:

— Пользуясь мой метод, я за последний год обнаружил, пожалуйста, девятнадцать кладов и захоронений на восемь миллионов гульденов… Теперь я хочу, чтобы и вы испытал себя!

«Профессор» взял тонкую палочку, походил между зеваками и, ткнув в одном месте, объявил:

— Я отчетливо ощущает на мембранный эффект! Тут копать; тут что-то иметься большой важность!

Добровольцы лихо взялись за лопаты и быстро извлекли кувшин.

Собравшиеся разинули рты. Нервы у всех были напряжены, все жаждали увидеть сокровище, изумляясь необыкновенным способностям «профессора токайско-кахетинских наук».

Но тут вмешались переодетые полицейские и предъявили свои документы:

— Все найденные в городе клады принадлежат мэрии! Но нашедшему тоже кое-что причитается! Чтобы определить сумму вознаграждения, кувшин следует вскрыть в присутствии старшины городского сыска пана Хватай-Тащило, в противном случае бухгалтерия ничьих претензий к рассмотрению не примет!

«Профессор» развел руками, кувшин унесли, и взбудораженная публика разбрелась, лелея надежду найти свое счастье.

Разумеется, кувшин тотчас попал на стол пана Хватай-Тащило.

— Я думаю, это вино столетней выдержки, закопанное в землю по случаю свадьбы, — потирая руки, мечтательно сказал страж городского порядка. — Были раньше такие обычаи, были, но теперь, как известно, даже покойникам не положено целого костюма: наши обормоты выкопают и покойника ради тряпки, за которую можно что-то выручить на толкучке… Посмотрим, однако, понимали ли наши предки в напитках. Кондиции — вот что меня больше всего интересует!

— А почему вы так предполагаете? — спросил кто-то из подчиненных.

— Сушит горло, оттого и предполагаю.

— А если в кувшине бомба? Или бациллы чумы?

— Вы что? — побледнел страж городского порядка. — Немедленно разыщите тех, кто это выкопал! В случае чего они ответят за все! И пусть кувшин вскрывают перед объективом телекамеры! Я сам буду наблюдать!..

Пан Дыля, Чосек и Гонзасек явились в городское полицейское управление. Их отвели во двор здания, где они собственноручно сняли печать и высыпали из кувшина более килограмма арабских серебряных монет X века…

Хватай-Тащило немедленно пришел пожать им руку.

— В связи с осложняющимися событиями на международной арене и вообще ваш поступок заслуживает особого признания! — похвалил он.

На следующий день, когда Гонзасек явился за справкой об отыскании клада, вес найденного серебра отчего-то сократился до 120 граммов.

— Удивительно, неужели серебро испарилось?

— Тихо, тихо, на эту тему надо говорить тихо! — сказал пан Хватай-Тащило, округлив глаза и подняв вверх палец. — Драгметаллы и все такое прочее. Надеюсь, вам понятно. И конфиденциально: серебро имеет свойство улетучиваться, как спирт, особенно, когда не хватает спирта. Оно же, простите, несколько столетий пролежало в земле, свидетельствуя о широких торговых связях славянства с остальным цивилизованным миром. Надеюсь, вам понятно?..

И выдал документ, по которому Гонзасеку выплатил 68 рублей 32 копейки. Впрочем одновременно Гонзасек приобрел и особое внимание со стороны пана Хватай-Тащило.

— Ты это, профессор, развивай и дальше свою полезную для народа науку! Сигнализируй мне лично в случае обнаружения разных кладовых и кладовок!..

И запомни, с товарищами нужно делиться, иначе товарищество иссякнет! Делиться и тем, что в земле, и тем, что на столе!..

 

Конфуз

Однажды Чосек дал маху.

Шел мимо телефонной будки и вдруг слышит, некий растрепанный субъект кричит в трубку:

— Старик, я вооружился, иду на вы!.. Откуда? Знакомый тебе чипок опустошил! Из хозяина ливер вытряс!..

Чосек, работавший тогда внештатным детективом, сразу же насторожился: «Темное дело: бандит вооружен, ограбил какой-то «чипок»! Похоже, ларек… Возможно, убил хозяина ларька…»

Он кинулся вслед за растрепанным субъектом, который тащил тяжелую черную сумку.

«Хорошо замаскировался — под бомжа, человека без определенного места жительства, вернее сказать, бродягу!..»

А тот в один магазин зашел, покрутился, поглазел и вышел, в другой заглянул, поглазел и вышел.

«Опасается, что сядут на хвост: опытный бандит! Да ничего, мы и не таких брали с поличным!..»

Помотался Чосек за человеком по городу, проехал несколько остановок на трамвае. И вот вошел тот человек в приземистый, полуразвалившийся дом. Чосек — за ним.

Заметил квартиру, которую открыл человек, и тотчас же по рации вызвал полицейский наряд: «Приезжайте немедленно! Кажется, напоролся на «малину», воровской притон!»

Приехали полицейские. Чосек распределил роли. Постучались. Ворвались. «Руки вверх!»

Сидят за столом два оборванца, каких теперь много, пьют сидр и жуют ливерную колбасу. Низшей, конечно, категории, потому что запах преотвратительный, как на свалке в жаркий безветренный день.

Все обыскали, хотя и обыскивать было особенно нечего: так, койка железная солдатская у стены стояла и шкаф пустой с отвалившимися створками. Карманы у бродяг вывернули. Стены простучали.

— Где ваше оружие? — спросил Чосек.

— Поздно пригласились, товарищи-сэры, — улыбаясь, развел руками растрепанный. — Оружие демонтировали. Все поели-попили, поделиться уже нечем! Вечный циркулус вициозус!

Это значило по-латыни что-то вроде вечно безвыходного положения.

— А как же хозяин, из которого вы «ливер вытрясли»?

— Жрет, живодер, поди, дома сухую колбасу, — сказал растрепанный, понимающе ухмыляясь. — А мне, бывшему профессору, за день работы заплатил кусок ливерной, которую до эпохи «нового мышления» и собаки избегали…

Понял Чосек свою промашку и сказал полицейским:

— Придется извиниться. Ошибочка вышла, потревожили мы не преступников, а жертву преступлений! — На пороге обернулся: — Подскажите, пожалуйста, что такое «чипок»? Нет в словарях этого слова!

— В словарях того не сыщешь, что есть в жизни! «Чипок» — торговая точка самого низшего разряда, где всякую дрянь на разлив продают — для травли тех, кто ослаб и забыл о своем достоинстве…

 

Гений

Пан Дыля был знатоком классической поэзии, хорошо читал наизусть, особенно из книг О., которого считал непревзойденным мастером.

Однажды троица оказалась в городе, где жил О.

— Я не прощу себе, если не взгляну на живого О., — сказал пан Дыля. — Это истинный гений. Меня не удивляет, что о нем ничего не пишут и не говорят в нашем королевстве. Власти боятся такого ума и такого духа, который видит низменную подоплеку политики правящей банды.

И он убедил друзей поселиться в заброшенном сарае — напротив домика, в котором, судя по адресу, жил О.

Едва взошло солнце, друзья принялись наблюдать за домиком, надеясь увидеть тонкого и благородного поэта, но увидели какого-то немощного, пожилого человека в рваной телогрейке, который то колол дрова, то пойло в ведре таскал свинье, то копался в огороде, то с авоськой бегал в магазин, то развешивал на веревке белье.

— Не выходит из хаты твой гений, — сказал Чосек. — Наверно, витает среди муз, что-нибудь сочиняет… И как появляются такие божественные люди? Поверь, Дыля, ты открыл для меня источник постоянной душевной радости. Такому человеку я бы бесплатно прислуживал всю жизнь — из одной только благодарности… Завидую неутомимому работнику, которого он нанял!..

Вскоре друзья «познакомились» с другими обитателями домика: молодым парнем в голубом джинсовом костюме, прикатившем на мотоцикле, и двумя красивыми девушками, которые, однако, весьма некрасиво ругались между собою по всякому поводу.

— Наверно, это его дети, — предположил пан Дыля. — Сразу видно, бездельники. Но как они могли вырасти неотесанными, если их души с детства соприкасались с душою О.?

Потом друзья увидели женщину, которая грубо бранила работника в рваной телогрейке, находя никудышной всю его работу. Тот молча кивал головой и вновь принимался за дело.

— Какая злюка, эта надсмотрщица! Наверно, сам О. уехал с женою куда-либо за границу, — сказал Чосек. — Я слышал, писатели, что стряпают оды в честь нашего губернатора, усвоившего демократию с первой самостоятельной процедуры на горшке, по нескольку месяцев в году живут на курортах теплых южных побережий. И хотя О. не таков, все же могли сделать для него исключение, боясь обличений…

На следующий день пан Дыля не выдержал, спросил прохожего, где найти О.

— Так вон же он, — показал рукой прохожий на человека в телогрейке. — Выскребает навоз из хлева… А вон и его жена, — он ткнул пальцем в «домработницу», которая как раз выглянула на крыльцо.

Пан Дыля был поражен и удручен.

— А знаете ли вы, что это за человек? — спросил он, волнуясь.

— Человек как человек, кто его разберет? — был ответ. — Говорят, что будто сочиняет книжки, да я их не видел и не читал: чему может научить тот, который, как и я, копается в навозе?..

На друзей очень подействовали эти слова. Они будто потеряли что-то важное.

Между тем в доме О. вспыхнул большой скандал: на всю улицу бранились и осыпали друг друга ругательствами его дети, и жена, заламывая руки, упрекала О. за то, что он нищий и не умеет зарабатывать столько, сколько «другие мужики»…

Пан Дыля побелел, как полотно.

— Клянусь честью, эти несчастные даже не подозревают, с кем живут бок о бок и чьими трудами пользуются! — заключил он. — Они, конечно же, ничего не читали, а если и водили глазами по строчкам, то ничего не поняли… Это мне ясно. Но откуда такие силы у О.? Много драм в несовершенном мире, но самая ужасная, на мой взгляд, — полное одиночество человека, который мог бы вывести людей из мрака, если бы они сумели понять его. Но в том-то и проблема, что его не поймут и на поверхности жизни по-прежнему останутся негодяи!

— Знаете что? Давайте поговорим с О.? — предложил Чосек.

— Нет, — пан Дыля покачал головой, — мы недостойны даже обратиться к нему, потому что не узнали его!..

 

«Гымза-казус»

Когда прошел слух, что пан Гымза при смерти, пан Дыля решил проведать его, чтобы побудить простить долги своим рабочим.

Миллионер лежал на высоком ложе, выдвинутом на середину комнаты для удобства врачей. Многочисленные цветные подушки и четыре застывших лакея, не сводивших глаз со своего патрона, напоминали о гробе, цветах и почетном карауле.

Но Гымза был жив.

— Что, сухая репа, — сказал он слабым голосом, едва пан Дыля появился в комнате, — небось и ты ищешь себе прибытка от моей болезни? Вот, выкуси! — высохшая рука его сложила фигу. — Холопы ничего не получат, пока я не поправлюсь. Когда же поправлюсь, накачаю всех брагой до потери пульса, а там поглядим.

— Не сомневаюсь, что мы попьем вашей браги, — сказал пан Дыля, хорошо зная, что Гымза никогда не угощал своих работников не то что брагой, но и пустым чаем.

— Износили сердце заботы, как башмаки асфальт, — со вздохом продолжал пан Гымза. — Обещают заменить моторчик, но ведь, прохвосты, дорого просят, а успеха не гарантируют.

В эту минуту в комнату вошли двое мужчин в белых халатах и респираторах, делавших лица совершенно неузнаваемыми. В том, что это были не врачи, пан Дыля мог бы поклясться своею честью.

— Мы выбрали, шеф, именно то, что нужно, — сказал один из вошедших. — Товар от сорокалетнего спортсмена, которого подвели тормоза новенького «Мерседеса».

— Сколько? — с передышками спросил пан Гымза, глядя в потолок.

— Для вас тридцать.

— Слыхал, Дыля? Они требуют тридцать тысяч долларов. Они совершили прибыльно одно мокрое дело, чтобы совершить и другое? Что ты думаешь по этому поводу?

— Не знаю, шеф, — отозвался пан Дыля. — Что я знаю точно, так это то, что с удовольствием попробовал бы браги в день вашего выздоровления.

— Врешь, — сказал пан Гымза. — Но все равно ты единственный джентльмен в нашем вшивом городе. И если ты не одобряешь сделки, стало быть, она и впрямь грязная… Алло, господа, слышите меня? Двенадцать тысяч и ни цента больше!

— Мы посоветуемся, — после некоторого молчания сказал один из мужчин в марлевой маске. — Но вы теряете время. Что значат для вас тридцать?

— Не суйтесь не в свою тарелку!

Выйдя из дому вместе с незнакомцами, пан Дыля подал условный сигнал прятавшимся неподалеку Чосеку и Гонзасеку: просвистал мелодию песенки «Ах, будьте здоровы, живите богато!..» Его заинтересовали гангстеры в масках, и он решил, что неплохо было бы как-либо «сесть им на хвост».

Его насвистывания не остались незамеченными.

— Эй, ты, вытертая швабра, — угрожающе прикрикнул один из гангстеров, — что это ты тут высвистываешь? Уж не сигналишь ли полицейским?

— Пан Гымза никогда не любил полицейских, господа, — приподняв шляпу, ответил пан Дыля. — Уж кого здесь невозможно встретить, так это полицейских и секретных агентов. Я работал здесь больше трех лет, я знаю.

— Смотри, соломенный чурбан, как бы тебе не превратиться в головешку!..

Пан Дыля не терпел подонков, тем более куражливых. Он промолчал, сунул руки в карманы и, чуть приплясывая на высоких каблуках старых хромовых сапог, пошел своей дорогой, насвистывая прежнюю мелодию.

А пан Гымза, не дождавшись заказанного сердца за приемлемую сумму, скончался в ту же ночь…

После похорон пошли слухи, что при вскрытии трупа миллионера не было обнаружено сердца. Никакого — ни большого, ни маленького, ни здорового, ни больного. Эта сенсация послужила якобы поводом для созыва конференции кардиологов, на которой одним из ученых, родственником Слямзеля, было высказано предположение, что в некоторых случаях функции сердца берет на себя желудок. Никто не посмел возразить родственнику столь могущественного человека, и случай был зафиксирован во всех документах как «Гымза-казус».

 

Щипчики для бровей

После похорон пана Гымзы друзья вновь столкнулись с коварным Шмельцем.

В их отсутствие кто-то сжег сарай, в котором они жили, и полиция объявила поджигателями обитателей сарая.

— Не сомневаюсь, что это происки Шмельца, — сказал пан Дыля. — Он оклеветал нас. Но пытаться доказать правоту тем, кто фактически владеет всей властью, — пустая затея. Надо бежать из города, пока мы не оказались за решеткой.

— Полиция только этого и ждет, — сказал Чосек. — Пока надо затаиться здесь и немного переждать. Самое безопасное место — то, где нас и не подумают искать. — Что же это за место?

— Бывший дом пана Гымзы…

Не теряя времени, друзья потихоньку перебрались в дом, в котором прежде работали, и устроились на одном из балконов, где стояло много всякого хлама.

Но прятаться — это было не в обыкновении пана Дыли.

— Раз мы здесь, — сказал он, — нужно хорошенько разведать замыслы наших противников. Я заметил, что по вечерам Шмельц собирает своих холуев в столовой, где сожрал сердце глупого пана, который мечтал, чтобы его избрали президентом какой-нибудь европейской лиги…

В столовой толпилось и гомонило странное общество. Некоторые были в масках, другие в париках и с накладными бородами и усами.

— Смотри-ка, — удивился пан Дыля, указывая на пузатого коротышку в пышном рыжем парике. — Это же новый мэр города… А вот тот — глава департамента образования. А тот — начальник полиции… Далеко пустил щупальца Шмельц!..

Наконец появился хозяин. Он властно махнул рукою, и тотчас установилась гробовая тишина.

— Наши люди приобрели в России сто тысяч щипчиков для бровей, — сообщил он. — На этой чепухе мы должны получить хорошую прибыль. Завтра в этом вонючем городе мы устроим ажиотажную продажу щипчиков по два доллара за штуку. Ваша задача — обеспечить участие своего актива. Первыми покупателями, как и прежде, будут наши люди. В установленных местах они смогут сдавать щипчики, и те вновь пойдут на продажу. Мы подожжем общественное безумие сразу во всех точках, пустив слух, что щипчики скупают по пять долларов в какой-нибудь Польше или Грузии. Все подготовлено. Я уверен, мы вытряхнем из обывателя последние накопления. Он соблазнится, а когда прочухается, поезд, как всегда, будет уже далеко… Население на этом этапе должно быть совершенно нищим, тогда его поведение можно будет прогнозировать с точностью до отдельного подъезда…

Когда друзья вернулись в свое убежище, Чосек сказал:

— Ничего у них не выйдет. Жители города не такие дураки, чтобы покупать всякую чепуху за валюту, и на что обыватели купят доллары, если им не на что купить еду?

— Именно потому они и будут покупать щипчики для бровей, — задумчиво произнес пан Дыля. — Это еще одна сторона дьявольской науки оболванивания. Тут все просчитано: из несчастных будут высосаны последние гроши, может быть, предназначенные для больных детей или отложенные на похороны.

— Неужели мы бессильны? — подал голос Гонзасек. — Завтра же поставим на ноги всю прессу.

— Если действовать, то только сегодня, сейчас, — сказал пан Дыля. — Кто за?..

К утру выяснилось, что ни одна газета не примет информации о щипчиках. Знакомый журналист, человек лично порядочный, посоветовал больше не стучаться в двери редакций, поскольку все они связаны с полицией.

— Так что же, народ будет подыхать, а мы не сумеем сказать даже о его стонах?

— Увы, — пожал плечами журналист. — Разве вы не знаете, что уже давно удушены газеты, которые пытались говорить правду? Их работников перекупили, а наиболее честные «сами ушли из жизни». И — ни звука об этом…

К середине дня город напоминал сумасшедший дом: всех и каждого интересовала только покупка и продажа щипчиков для бровей. Непостижимо, но люди клюнули на дешевку, будто пескари на дохлого червяка. Всюду толпились очереди, обыватели сновали как угорелые…

Чосек попытался образумить молодую женщину, которая встала в очередь за щипчиками, держа на руках двух маленьких детей:

— Гражданочка, вы же потеряете последние деньги!

— А что делать? Все равно все мы подохнем с голода! А это — надежда. Маленькая, слабенькая, но все-таки надежда: куплю здесь две пары щипчиков, а на соседней улице продам их по десять долларов, потому что, говорят, в Индии или Турции они идут еще дороже!..

Вечером, сидя на пустыре у костра, пан Дыля задал горький вопрос:

— Могут ли вернуться к полноценной жизни люди, которые весь смысл жизни видят уже только в выгодной купле или продаже? Не искажена ли уже их первоприродная сущность? Или поколения будут рождаться отныне только для взаимного обмана?

— Людей нарочно втянули в сумасшедший и губительный танец, — подал голос Гонзасек. — Они суетятся за рубли, а вокруг них делают миллионные состояния. И я согласен с тобой, Дыля: общество, в котором нормально работающие люди не могут сводить концы с концами и вынуждены постоянно ломать голову, где бы и как бы выкроить еще пару рублей, — это чудовище без мозгов и сердца. Если не сопротивляться, оно сожрет народ.

Ночью друзей арестовала полиция — как бродяг. Однако машина, в которой их везли, наскочила на столб и перевернулась. Воспользовавшись суматохой, арестанты бежали…

 

Не спасший душу не убережет головы

Пришел с работы Гонзасек и говорит:

— Сегодня чистил половики в доме пана Гымзы. Что там творится! Приехал его пятилетний внук из Америки. Это какая-то машина разрушения. Колорадский жук, разбойник: все ломает и портит. Мало того — норовит спустить в унитаз. Устойчивая мания. На днях раскурочил новенький телевизор и — в унитаз. Сегодня дворник застал его за разборкой холодильника. Еле-еле оттащил. Но мальчишка покусал ему руки.

— Я бы такое чадо лечил ремнем, — заметил пан Дыля, орудуя шилом и иглой с дратвой: чинил свои сапоги. — Конечно же, распустили, теперь унять не могут, а тому кажется, что весь мир создан для него лично.

— Точно, — кивнул Гонзасек. — Ты угадал. Пан Гымза прочит его в наследники и всячески пестует в нем самодура, полагая, что пестует настойчивость и волю. Его ждет горькое разочарование… Он привязал к себе мальчишку тем, что потакает его прихотям. Но так не может продолжаться до бесконечности. Пан Гымза теперь боится, что внук доберется до семейного серебра или архива… Миллионер в смятении и не знает, что предпринять.

— Вздуть хорошенько за проказы!

— Что ты, Дыля? Гымза никогда не станет перечить внуку!..

Друзья посмеялись над Гымзой, поговорили о превратностях судьбы и трудностях воспитания, особенно в наше время, и принялись варить картошку в мундирах.

Чосек, читавший газету, найденную в мусоросборнике, неожиданно оторвался и сказал:

— Я знаю, как помочь Гымзе.

— Ты бы лучше подумал, как устроиться на работу, — проворчал пан Дыля.

— А я об этом и подумал!

И Чосек поведал приятелям о том, что он имеет в виду. Они согласились, что идею можно обговорить с паном Гымзой.

Наутро Чосек постучался к миллионеру, который, подражая вольным боярам древней Руси, ежедневно принимал жалобщиков и добровольных советчиков и тем укреплял свой авторитет и оставался в курсе важнейших событий.

— Ах, это ты, Чосек?

— Я пришел помочь вам, хозяин. Случайно я узнал о том, что ваш внук шкодничает, а вы, любя его, не знаете, как унять шкоды.

— Это правда, если говорить между нами, — вздохнул пан Гымза. — Я бы хотел, чтобы мальчишка, получивший закваску за океаном, вырос самостоятельным, способным перекусывать чужие глотки.

— Есть план: не мешать мальчишке и в то же время контролировать его действия.

— Интересно, — Гымза отставил чашку кофе. — Я знаю, ты опять без работы, но я готов за хорошую идею накормить тебя обедом для рабочих приусадебного участка.

— Вы всегда были щедрым, — не без иронии ответил Чосек. — Но вы знаете, что я не сажусь за стол без своих друзей. Три порции обеда, и я выкладываю идею.

— Идет, — согласился пан Гымза. — Но только в том случае, если я приму идею!

— Итак, нужно поставить в детской нечто вроде второго туалета с широким трубоводом и замысловатым приводом. Внизу разместить пружинящую сетку с датчиком: при попадании какого-либо предмета должен включаться магнитофон, воспроизводящий шум мощного водостока… Ваш внук станет бросать отвинченное и разломанное именно в этот «туалет». Специальный дежурный соберет все предметы, а со временем вы сможете урезонить внука видом вещей, которые он обрек на гибель.

— Превосходно! — восхитился миллионер. — Завтра приходи с друзьями на кухню, где получишь обед, а послезавтра начнешь работать дежурным у этой самой пружинящей сетки! Я знаю твою честность и хочу доверить работу именно тебе! Условия: половина того, что я плачу Гонзасеку!..

Через день сделали «туалет». И тотчас на сетку посыпались фарфоровые статуэтки, карандаши, шлепанцы пана Гымзы, его очки и даже аквариум с рыбками…

Через неделю пан Дыля спросил у Чосека:

— Что это ты такой хмурый? Платят, конечно, жалкие гроши, но ведь безработица для того и придумана. Вопреки всему надо жить и радоваться тому, что нас еще не превратили в говорящий скот!

— Я бы радовался, — ответил Чосек, — но паршивцу-мальчишке очень понравилось слушать рев водного потока. Он не только сам использует мое изобретение в качестве туалета, но заставляет пользоваться им всех домочадцев. Мало того, что бьют по душе, — валят еще на голову!

— Но это как раз та «свобода», которую обещали народу! — усмехнулся пан Дыля. — Не спасший душу не убережет головы!

 

В поисках заработка

— Нашел, нашел! — закричал Чосек, просматривая брошенную Гонзасеком газету. — Вот сообщение: завтра в город прибывают на постой турецкий механизированный батальон и рота шотландских снайперов! Они проведут совместные с нашими полицейскими маневры. Переводчики им, разумеется, не потребуются, но кто же будет караулить грузовики с продовольствием?

— Стибрить или слямзить у них ничего не удастся, — предупредил пан Дыля. — Они нарочно будут провоцировать, чтобы учинить побоище. И постреляют голодных, глазом не моргнут… Вижу, вы, ребята, сделались совсем нервными, это мне не нравится. Будни засасывают, губят все высокие порывы. Но кто не умеет противостоять будням, тот вырождается в рабочий скот. А скотина только и ждет сена, пойла и бесплатного стойла…

 

Однажды в поезде

Чосек ехал в поезде. Рядом с ним на полке сидел какой-то рыжий тип в темных очках. Глядя за окно, рыжий ел мандарины.

Чосеку захотелось отведать хотя бы дольку. Он громко сказал:

— Самое главное — философия жизни. Она разделяет людей больше, чем то, что они едят и пьют… Вот вы, любезный сосед, какова ваша философия!

Рыжий снисходительно повернул голову:

— На этот вопрос я не ответил бы и прокурору. Но вам, так и быть, отвечу. Когда торжествуют мои интересы, это демократия и свобода. Если же верх пытаются взять интересы других людей, — это фашизм, диктатура, тоталитаризм и все такое прочее. Другие люди — это враги. Их надо относить к самой гнусной категории негодяев, высмеивать их, унижать, оскорблять, и тогда, выведенные из себя, они сделают ошибки, которые можно использовать против них.

— Гм, — удивился Чосек, видя, что рыжий не из тех, кто способен угостить попутчика. — Вы, кажется, забыли о правах человека.

— Бормочете чепуху, — нагло сказал рыжий. — Кроме себя самого и моих друзей, я не знаю человеков. Все остальные — люди. Они должны пользоваться не правами человека, а правами людей!

«Да, это большая разница», — подумал Чосек и потерял интерес и к рыжему попутчику, и к его мандаринам.

 

Король на приеме у пана Дыли

Рассказывают и такое: вскоре после своего изгнания из дворца король приходил в шалаш к пану Дыле и его друзьям.

— Народ думает, что король дурак и ничего не понимает, — сказал король. — А я не дурак и кое-что понимаю, хотя, если бы был умнее, давно знал бы то, о чем узнал только теперь, когда стал безголосым, как остальные люди. Облапошили меня просто, совсем просто… Приезжает однажды князь Мукедонский. Три дня за мой счет харчевался, а на четвертый говорит, прослезившись, будто от умиления: «Великий мудрец живет в твоем королевстве — Сэр Сэрыч Иванов. Скажу как друг: если возьмешь его в помощники, он разрешит все твои проблемы!»

Уехал князь Мукедонский, явился барон Хранцузский: «Ваше величество, просвещенный мир боится только одного человека — величайшего мудреца Сэра Сэрыча Иванова!»

Мне бы заподозрить неладное, учитывая, что оба гостя — мои недруги, да слишком далеко зашло дело. Какой журнал ни открою, везде написано: «Эту проблему более всех освоил Сэр Сэрыч Иванов… В этой области у нас только один толковый специалист: Сэр Сэрыч Иванов…»

Короче, задурили мне голову, и однажды я не выдержал: «Позвать Иванова! Кто таков?..»

Приводят. Плюгавец — метр двадцать, если с папахой. Никакой не Сэр Сэрыч Иванов, а Семен Семенович Семенов. Это по последнему паспорту, а он их с десяток поменял.

— Зачем маскировка? — спрашиваю.

— Устал от славы, ваше величество. Я для королевства славы хочу, а они все мне лично приписывают, вот и скрываюсь. Я, извольте знать, хотя академий не кончал и только курсы шахматной игры за плечами, тем не менее профессор околовсяческих наук. В какой науке ни выступлю, сразу эпохальные открытия совершаю. Гены у меня такие…

— А что, если я тебя ко двору призову? Сможешь сделать что-либо эпохальное для королевства?

— Непременно, — мерзавец встал на колени и облобызал мои туфли. — Я, извольте знать, патриот из патриотов. Вы меня сразу в штат не берите и денег не давайте, я согласен попахать простым консультантом. А когда увидите, что получается, что вам подходит моя работа, тогда подумаем о должности и окладе.

Вот так подъехал, пронюхав, что я экономлю на всем, даже на домашних шлепанцах, чтобы лишнюю копейку на нужды народного образования пустить. Не понимал я еще, что и здесь Сэр Сэрыч «попахал» и потому ничего расти не будет.

— Что тебе поручить? За что возьмешься?

— За что прикажете. Но хотел бы за самое тяжелое.

И называет, негодяй, самым тяжелым распределение средств из государственной казны, ссылаясь на то, что у него теща была бухгалтером. Мол, всех ублажу, лишнего не дам и сэкономлю, сколько необходимо. А это все, действительно, зубная боль в королевском деле. Мне бы спохватиться, что другому не перепоручают ни мочиться, ни обедать, ни на боку спать. Но я же каждый день, как угорелый, прорехи затыкаю. Некогда догадаться, что народ оттого беден, что в начальниках сплошь взяточники и проходимцы, а взяточники и проходимцы — для того, чтобы другим было вольготно обирать народ. Ну, я и согласился, потому что верных помощников у меня раз, два и обчелся.

И что же сделал прохвост, который орудовал со своей шайкой, о которой я и не подозревал? Подкупил на казенное золото придворных, говоря каждому: «Я тебе еще дам, но и ты помоги: когда король соберет Государственный Совет, говори, что Сэр Сэрыч — финансовый гений и требуй — во имя спокойствия подданных — еще и передачи Сэру Сэрычу всех газет, всех телестудий и всех радиопрограмм!»

Вот так заграбастал еще и все средства манипулирования мозгами, опираясь на продажную сволочь, содержание которой одно — побольше сожрать и поудобнее опростаться. Озабоченный своими болячками, я опять ничего опасного не разглядел. А болячки умножались, и я лишь теперь узнал, что и к этому приложил руку «Иванов» или «Семенов», сам черт не разберется в его родословной! Я и мысли не допускал, наивный дурень, что за моей спиной сложится заговор и заговорщикам моя справедливость сделается обременительной и не нужной.

Окружили меня тройной стеной — под предлогом защиты от покушений, которые сами же и устраивали, — чтобы не видел, что происходит в королевстве. И все же до меня доходили слухи о невыносимых поборах, самоуправстве и бесчинствах. Но «Иванов-Семенов» все успокаивал: «Брехня, ваше величество! Он же натуральный жулик, народ, он же работать не хочет! Вы почитайте, что газеты пишут: другие народы усерднее и трудолюбивей!..»

Дальше — больше: газеты, радио и телевидение, подчиняясь одной незримой палочке, затрубили о мудрости этого оборотня — «Иванова».

А тот настолько окреп и обнаглел, что стал готовить угодные своей шайке законы, и высшие чины, видя его силу, торопились за советами к нему, а не ко мне. Но я, замшелый пень, слепой канатоходец, по-прежнему радовался: «Ах, как хорошо все устроил этот энергичный и пробивной слуга!»

А «слуга» между тем повсюду расставил своих людей. Я вздумал было оспорить какое-то из его решений, так вздыбился тотчас весь двор. И тогда я впервые почувствовал, что обманут, что сам, своими руками помог заговору, а теперь никому не нужен — ни придворным, которые получили доступ к кормушкам через «слугу», ни народу, который отчаялся взывать к справедливости.

Я попытался защититься, но шпионы передали о моих замыслах. Во дворце самочинно собрался Государственный Совет, и не кто иной, как «Иванов» — «во имя торжества демократии и процветания народа» — объявил о моем низложении. Предатели-сановники, обязанные мне всем, вплоть до порток, рукоплескали ему.

При полном безразличии народа у меня отобрали все, что я имел, и в стоптанных башмаках вытолкали из дворца, пригрозив: «Будешь волновать людей, задушим ночью подушками и объявим, что скончался от перепоя!..»

Видишь, Дыля, я не пал духом и своим трудом добываю себе пищу, вымаливая прощение у народа. Я понимаю, что мне нет прощения, потому что я оказался близоруким и ленивым, но все же я хотел бы хоть на считанные дни вернуть власть, чтобы каждый узнал о страшном заговоре и о первом долге народа — терпеть только такую власть, которая никогда не ускользала бы из рук народа. Но как этого добиться? Пан Дыля покачал головою:

— Многим было понятно, что происходит. История, о которой ты рассказал, уже не раз случалась на нашей земле, но все наши правители остаются настолько невежественными, что не помнят ни единого из уроков истории. Но кто не хочет учиться на чужих ошибках, тот прольет свою кровь и свои слезы — это закон. Ты не обратился к народу за поддержкой, когда еще можно было поправить положение, теперь поздно. Теперь в людей будут стрелять, едва они выйдут на улицы, и ни одна газета не сообщит о расправе. Теперь за особождение придется заплатить тройной платой.

— Ваше величество, — сказал Гонзасек. — Вы погубили себя и народ. Теперь выборы упразднены, как помеха порядку, но если бы даже и состоялись, на них победили бы люди так называемого «Иванова». Сколько бы они ни набрали голосов, было бы объявлено, что они набрали столько, сколько необходимо. Причем, подставные лица на митингах не обязательно хвалили бы существующий порядок, среди них уже затесались такие, которые стали бы «разоблачать правящую банду», поливая при этом грязью действительно честных людей… Эти натренированные ораторы объявят вас сумасшедшим, едва вы решитесь сказать правду. Вас бросят за решетку и напрочь выкорчуют память о вас.

Услыхав это, бывший король заплакал. Чосек и Гонзасек принялись его утешать, но пан Дыля остановил их:

— Не утешайте человека, забывшего, что и жизнь его, и власть его, и воля его, и разум его принадлежат земле, на которой он рожден, и народу, посреди которого он вырос и мудростью которого обязан был руководствоваться! Всякое преступление должно быть наказано, тем более преступление трусости, невежества и слепой доверчивости!

— Ты жесток, Дыля! — воскликнул бывший король.

— Это ты жесток: ты позволил убить живого и над могилой просишь вернуть его к жизни. Так не бывает. Сколько же можно верить сказкам?.. Если власть не просчитывает последствий каждого своего шага — это преступная власть. Не могу пожалеть тебя: по твоей вине народ попал в рабство, из которого выберется не так скоро. Увидим ли мы это счастливое время? Увидим ли новых богатырей духа, которые каждый свой шаг станут сопрягать с кровавым и трагическим опытом национальной истории?..

 

Подарки из-за моря

Когда народ, обобранный до последней нитки, наконец, догадался, что пропадет, если и дальше будет уступать насильникам и лжецам, правящая банда стала распускать слух о том, что заморье начало оказывать «помощь». Газеты запестрели сообщениями, что в страну летят, плывут и едут многочисленные товары. Телевидение показало сюжет, как разгружают ящики с сухим молоком и старыми солдатскими пайками, поношенной обувью и выстиранными носовыми платками.

Но вот незадача: по телевизору все видят, по радио все слышат, а в руках никто ничего не ощущает, так что и сказать не может, есть помощь или это только обычное «философское» баловство сытых господ из телевидения.

Чосек однажды говорит:

— Я читал, помощь дают самым нуждающимся. Наверное, тем, которым хуже, чем нам. Но ведь и нам уже невмоготу. Схожу попрошу помощи.

Пан Дыля пожал плечами:

— Никогда я не побирался. Но поскольку нас обобрали, сходи, пожалуй, хотя вряд ли что выходишь.

Чосек разузнал, где дают. Пришел. Там такой мордатый сидит. Кот не кот, но толстый и время от времени облизывается. И, может, под креслом хвост имеет, кто знает?

— Чего пришел?

— А вы что, мне кум или сват? — улыбнулся Чосек. — Или на «ты» говорить положено?

— Это я для демократии, а так двинул бы тебе в зубы, чтобы пустых вопросов не задавал, от дел не отрывал!.. Чего приперся?

— Так дают, сообщают.

— Так не всем, как известно, — отвечает начальник. — Выскочкам и неучам не дают. Только тем, кто от короля Дундука письменно отрекся и, как я, демократию соблюдает: не суется, куда не положено, ничего не видит, не слышит и голоса без спросу не подает… Где справки, что ты малоимущий и на грани полного исчезновения?

Достал Чосек справки, встал в очередь.

— Да, вижу, справки в наличии, — говорит кот, поднимая на лоб очки. — Но подписей маловато.

Выхлопотал подписи.

— Прекрасно, — говорит мордатый начальник. — Только вот печать не проставлена. Нужна не простая, а круглая. Без печати ничего не будет. Закона такого не имеется, чтобы без печати.

Потом за месяцем и числом гоняли, потом обнаружили, что одна из подписей неразборчивая и ее заверить у нотариуса необходимо. Справка об отсутствии доходов тем временем устарела и ее пришлось обновлять.

Но Чосек все трудности превозмог и — опять в очереди.

— Убежденный товарищ, — с ненавистью сказал начальник, будто Чосек претендовал на его личное. — Другие после второго захода отваливают, а ты все настырничаешь, работать не хочешь! Ну, ладно, мы человеколюбы, помни и об этом всем повторяй, особенно в местах скопления живого населения!.. В этом месяце, правда, все съестное у нас уже кончилось, а из ширпотреба остались носки малоношенные, бездырявчатые. Но больших размеров.

— Дайте хоть носки, — согласился Чосек.

— От тебя, как видно, не отвязаться! Но у тебя ноги маленькие, как же мы большие носки дадим? Да нас обвинят, что мы заморскую помощь разбазариваем. Нужна еще справчонка о том, что ты в спекуляциях не замечен и по кожным заболеваниям к нам претензий иметь не намерен.

— Спекуляция теперь не наказывается, — сказал Чосек. — Теперь можно обдирать человека живьем — свобода.

— Тем более!

— Хорошо, принесу и такую справчонку, вы только покажите мне, какие носки имеются, материал, расцветка?

— Вот такие, — мордатый вытянул из-под стола ноги. А потом вроде как спохватился: — Приблизительно, конечно!.. Гм… Эти я с рук купил на базаре! С рук — на ноги!

Понял Чосек, что зря обивает пороги. Вернувшись домой, сказал своим друзьям:

— На подарки из-за моря рот разинешь только с горя!

А Гонзасек ему в ответ:

— Рот, конечно, ты разинешь, только прежним будет финиш!..

 

Отчего у Чосека пришитое ухо

В городе стало совсем невозможно найти работу. А близилась зима, и друзьям не хотелось вновь брести по разбитым проселкам в поисках пищи и ночлега.

Пипеткин, о котором еще не знали, что он люто ненавидит пана Дылю, сказал, встретив на улице Чосека:

— Ищешь работу? Но отчего бы тебе не сходить к астрологу, колдуну и экстрасенсу пану Шарлетанскому? Я слыхал, ему нужен человек, который по утрам будил бы его супругу Ревекку. Простейшая работа, но платит червонец за побудку.

— Побожись!

— Да как же я могу? — уклонился Пипеткин. — Я как раз перешел в магометанство, правда, новое, прогрессивное, отрицающее мечети, духовенство, аллаха да, пожалуй, и самих магометан…

Чосека занимала другая тема.

— Астролог и колдун не может разбудить жену? Странно!

— Не знаешь ты астрологов, — сказал Пипеткин. — Пан Шарлетанский берет за свои обширные познания о звездах такие большие деньги. А вот разбудить супругу — боится. Спросонья она может так двинуть в ухо, что оглохнешь.

— Зачем же тогда ты советуешь мне будить эту Ревекку?

— А затем, что не обязательно она треснет тебя по уху, она еще может лягнуться. Но если ты не дурень, то и тут убережешься. У меня был знакомый конюх, который за всю жизнь только раз получил копытом по зубам. И то за минуту до своей смерти…

На следующий день Чосек постучался к астрологу Шарлетанскому.

Чосека долго изучали в глазок, потом попросили — через цепочку — назвать посредников и только после этого отворили дверь. Вышел сам Шарлетанский, долгоносый, горбатый, с бельмом на левом глазу.

— Что вам?

— Я слыхал, вы ищете человека, который будил бы по утрам вашу жену?

— Ой, не знаю, чью жену, но это правда, — ответил астролог. — И даже плачу по червонцу за сеанс. Правда, я никому не позволяю страховаться, там, в конторах, уже знают… Ревекка Тугриковна родилась под созвездием Кабана при трех Водолеях, как говаривал вифлеемский странник Акаруд Одан Тичу. Естественно, она просыпается в чрезвычайном раздражении.

— Так дайте ей выспаться!

— Вы наивный субчик, — сказал астролог. — Если ее вовремя не разбудить, она начинает грустить и беспрерывно ест, а в ней уже более двух центнеров веса, и это тяжело как для ее сердца, так и для моего кошелька. Сколь ни много в этом городе олухов, готовых платить за прорицание их дурацких судеб, похожих одна на одну, как бродячие кошки, все же говядина стоит больше, а о нежной телятине и говорить не приходится.

И тут Чосека осенило.

— Согласен будить Ревекку Тугриковну в положенное время, червонец за сеанс, хотя рубль сегодня — это не то, что рубль вчера, а тем более позавчера.

— Прекрасно, — воскликнул астролог. — Это то, что надо! Считайте, что мы договорились! Только я попрошу с вас расписку, что вы не будете иметь ко мне претензий, если получите — случайно, конечно, — какие-либо телесные повреждения. Знаете, всякий труд имеет свои издержки.

— Согласен, — повторил Чосек.

— Вы мужественны. Однако имейте в виду, что Ревекку Тугриковну нельзя будить посредством щекотания в ноздрях или в других естественных отверстиях. Нужно подойти к дивану, где она почивает, и, выждав, когда она перестанет храпеть, будить ее голосом — жужжанием мухи, зудением комара или итальянским пением. Она обожает бельканто.

— Отлично, — сказал Чосек. — Где и во сколько прикажете быть мне завтра?.. Кстати, чем занимается Ревекка Тугриковна после того, как освобождается от объятий сна?

— Если она не ест, то вяжет носки для кооператива «Апельсинчик». А вечером поет в итальянском ресторане «Наше вам с кисточкой». Разве никогда не слыхали?

— Нет, сударь, не доводилось. За вход в этот ресторан нужно уплатить тысячу рублей. У меня не бывает таких мелких денег…

Условившись обо всем, Чосек стал искать человека, который за половину цены согласился бы разбудить жену астролога. Он обошел весь строй безработных, толпившихся, как всегда, у базарной площади, но люди, узнав о предложении, лишь подмигивали, пренебрежительно усмехались или отпускали соленые шутки.

Все же Чосек нарвался на деревенского парня, и слыхом не слыхавшего об астрологии и певичке из итальянского ресторана.

— Ты тоже выставил себя для продажи?

— Увы, — кивнул деревенский парень. — Мой отец, нацелившись на большой заработок, приобрел ферму, но высокие цены на бензин и запасные части к трактору разорили нас, мы продали ферму негодяю, который предложил нам батрачить на проданном поле. Отец не вынес позора и разочарования. После его смерти я не могу ишачить на негодяя.

Чосек объяснил свое предложение.

— Понимаешь, — заключил он, — все равно мы ишачим на негодяев, не тех, так других… Но я маленького роста, и голос у меня ужасно слабый, а тебе рявкнуть в ухо спящей хозяйке не составит никакого труда. За эту помощь я уплачу тебе половину своего заработка…

Рано утром, ни свет ни заря, Чосек привел деревенского парня, которого звали Брындя, к дому астролога Шарлетанского и отпер полученным ключом опочивальню хозяйки.

— Ну, иди будить, а я тут подожду!

Шмыгнув носом, Брындя скрылся за дверью, а Чосек сел на деревянную лестницу, нога за ногу, и стал дожидаться своего заработка.

Сначала в доме послышался некий шум. Потом раздался нечеловеческий вопль, и Брындя, держась за надкушенное ухо, выскочил на улицу. В спину ему ударила вылетевшая из распахнувшегося окна табуретка.

— Убивают! — вопил Брындя.

Чосек смекнул, что дело пахнет керосином и пустился было наутек, но Брындя поддел его ногой, поймал за ухо и трепал до тех пор, пока оно не оторвалось.

— Вот тебе, вот! — приговаривал он. — Получай свою половину тумаков! Думаешь, если я из деревни, то тебе все позволено?..

А Пипеткин сидел на заборе, наслаждался сценой, о которой знал заранее, грыз апельсин и смеялся.

— Что, получили червонец?..

Пан Дыля, узнав обо всем, крепко отругал Чосека:

— И человека подвел, и сам поплатился! Ты ведь не знаешь, что астролог еще ни разу не выплатил денег за побудку своей свирепой Ревекки. Она такие же сцены устраивает и в ресторане, если находятся люди, которые считают, что у нее нет голоса. Она на них в суд подает, обвиняя в политическом шантаже. И Шарлетанский ее поддерживает, потому что они вместе куют деньги: она рекламирует астрологию, а он пропагандирует пение.

Пан Дыля сам пришивал ухо Чосеку. Но получилось немного кривовато, потому что Чосек ерзал на стуле, вспоминая визит в дом астролога…

 

Пан Купончик

Чуть только объявили о новом повышении цен на мясо, пан Купончик стал продавать в своей лавке крольчатину.

«Это вовсе не крольчатина», — подумал пан Дыля, осмотрев тушки. А вслух сказал:

— Свежее ли мясо, пан Купончик?

— Вчера еще мяукало, — подмигнув, ответил торгаш. — Но я же знаю, что ты и твои друзья после победы демократии стали сплошными вегетарианцами.

— А я бы у тебя купил шкурку, — нарочно сказал Чосек. — Может, поторгуемся?

— Шкурку не могу, — развел руками бородатый Купончик. — Шкурки пошли в Гонконг моему зятю, где их будут красить в русских соболей!..

 

Встреча с «Гениями новой культуры»

Пан Дыля нанялся со своими друзьями ремонтировать кинотеатр, переданный решением властей «гражданам района». Но поскольку «граждане района» — нечто неопределенное, поскольку они так и не собрались вместе и не подумали о доходности кинотеатра, не зная, по понятным причинам, где напечатать билеты, где получить напрокат киноленту, как устроить рекламу, кинотеатр в течение немногих дней прогорел, был продан с молотка — тем же самым юрким господам, которые перед тем навязали решение о передаче его «гражданам».

Новые хозяева тотчас же озаботились своими доходами, и на стенах кинотеатра запестрела афиша:

Ассамблея новой культуры проводит встречу с выдающимися деятелями международной литературы, старыми членами ПЕН-клуба, гениями неоавангардизма, нонконформизма и мондиализма Б. Шанхайским и Ш. Бискайским. Спешите! Только три вечера! Уникальный шанс посреди захолустного быта нашей столицы!

— Давайте сходим, — предложил пан Дыля. — Увидеть выдающихся литераторов — событие.

— Рекламная лапша! — отмахнулся Гонзасек. — Только время потеряем. Да и билет стоит — ого-го!

— Можно посмотреть и послушать бесплатно, если после работы задержаться в зале…

Так и поступили, когда пришел день встречи.

— А вы чего тут околачиваетесь? — спросил владелец кинотеатра. — Марш-марш домой, по контрамаркам я не пускаю! У кого нет денег, должен сидеть дома!

— Мы ваши рабочие, — напомнил Гонзасек.

— Рабочим я плачу зарплату, в которую не входит посещение мероприятий. Платите или убирайтесь! А не хотите работать, завтра же рассчитаю: на улице полно безработных!.. Впрочем, ребята, возможен вариант.

Выдающиеся мастера будут выступать у нас не три объявленных дня, а до тех пор, пока будет наполняться зал. Сразу об этом я не сообщил: не хотел расхолаживать публику. Но теперь надо заманить и других, и вам, отрабатывая билеты, придется доклеить на городских афишах новые сроки. Клей, кисти, карту объявлений и полоски с новыми сроками вам выдадут завтра.

— Сколько афиш по городу?

— Пустячок, мужики: двести штучек.

— Чтобы объехать их, потребуются три дня! А ведь еще и приклеить надо. Дешево для вас получается!

— Не хотите, других найму!

— Ладно, — сказал пан Дыля. — Соглашаемся из-за любви к искусству!..

Первым на сцену вышел Шанхайский. Он сообщил, что написал выдающийся рассказ, который уже опубликован в Париже и через неделю будет опубликован в Витебске, — кто-то там в редакции оказался «коренным реакционером», но его уже меняют на «коренного демократа».

Он читал рассказ, потряхивая лохматой стопкой страниц и поглядывая на публику поверх очков…

Это было что-то бредовое и неприличное: автор описывал, как освобождал желудок, сидя под дверью своего соседа.

Зал недоуменно молчал.

Вышел распорядитель:

— Стряхните пыль с ушей! По вашему бескультурному молчанию сразу виден глубокий уезд! Этому гению рукоплескали Кишинев и Череповец, а вы даже не похлопали! Человек за один выход заработал десять тысяч, если учитывать еще и спонсорские от иностранных фондов, но вы не способны реагировать даже на чужой успех!.. Ни один из вас не оценил ни ассонансы, ни диссонансы, ни аллитерации, которыми изобилует текст великого, как Гоголь, и даже гораздо более великого писателя! Стыдно за вас, а не за фантаста, исповедующего альсекко и как бы даже кукарекко, это мой личный термин, на фоне игривого пейзанизма!..

Присутствующие были подавлены поучениями, к тому же не разобрались в непонятных словах, насыпанных ворохом.

Между тем распорядитель велел залу похлопать и вызвал на сцену «второго мастера международного класса». Негромкие, но дружные хлопки показали, что публика сломлена и не будет больше держаться собственного мнения.

— Искусство маэстро Бискайского носит резко выраженный космический колорит, оно не замыкается в рамках замшелой национальной догмы! Маэстро столь преуспел в своем жанре, что отказался ныне и от бумаги, и от печатного слова! Его палитра — открытые части собственного тела, его кисти — движения и звуки!..

Бискайский, бородатый тип в грязной майке, долго сморкался в платок и чистил пальцем ноздри, затем повернулся задом к залу, спустил штаны, издал неприличный звук и скрылся за кулисами.

— Похлопаем, похлопаем, господа, этому новому подходу в раскрепощенном наконец-то искусстве! Гениальная аллегория символизирует библейское торжество нового над старым, ортодоксальным, выражает презрение к исчерпавшей себя идее самостоятельного государства и так называемой самобытной культуры! Надеюсь, вы всем и каждому непременно посоветуете лично познакомиться с пластическим выражением новейших философских категорий!..

Отупевшие зрители еще сыпали разрозненные хлопки, когда пан Дыля встал и демонстративно покинул зал. Естественно, в сопровождении своих друзей.

— К чему притащили! — воскликнул Гонзасек. — Тьфу! Чтобы лишить нас индивидуальности, уничтожить живые души, они навязывают дерьмо под видом шедевра! Людей превращают в говорящих насекомых: многие уже не понимают всей печали своего положения!

— Кто вверяет чужаку свою судьбу, тот вверяет ему и свои святыни, — грустно заметил пан Дыля. — Лично я предпочитал и предпочитаю родиться и жить в бедной стране, исповедующей великие идеалы, чем родиться и жить в богатой стране, где в человеке убито все чистое и светлое!.. Вероятно, большинство предпочитает теперь второе.

— Ты не прав по отношению к большинству, Дыля, — возразил Гонзасек. — Дай мне в руки газеты и телевидение, и я завтра докажу, что народ мыслит и чувствует совершенно иначе!

— Время подлинного искусства опять надолго ушло, потому что надолго ушло время чистоты и свободной веры, — сказал Чосек. — Мода на остриженные мозги нужна тем, кто стремится увековечить свою диктатуру: быдло не возразит, быдло будет блеять в унисон… И все же негодяи повсюду потерпят крах. По той причине, что ненавидят людей…

 

Тушеные кролики

Однажды нашло и на Гонзасека, когда пан Губайло угостил его за вскопанный огород тушеным кроликом.

— Это необыкновенно вкусно, — восхищался Гонзасек. — Предлагаю поохотиться на кроликов!

Пан Дыля не одобрил сумасбродную идею: «Какая охота без собак и ружей? Да и без охотничьих угодий — какая охота?» Но Чосек заявил, что он прирожденный охотник и тоже непрочь отведать тушеного кролика.

Так они вдвоем отправились на поиски диких кроликов, и у каждого на шее висела рогатка.

Проходя через незнакомый поселок, увидели во дворе кроликов. Кролики сидели за сеткой и грызли морковку.

— Вот дикие кролики, — объявил Чосек. — Только они еще не тушеные!

— Ясно, отчего они такие сладенькие, — прибавил Гонзасек. — Они же питаются морковкой. Чосек, за дело!

Гонзасек раскрыл мешок, а Чосек полез за сетку.

Но тут выбежал хозяин, и после неубедительных объяснений, что Чосек застрял в сетке, желая погладить крольчиху, приятели побросали свои рогатки и пустились наутек.

Хозяин пальнул им вслед дробью.

Вечером, выковыривая дробь из своего тела, Чосек сказал:

— А все же славно мы поохотились!..

 

Приобщение к учености

Жил в городе человек по фамилии Шебуршевич. Газеты и телевидение каждый день трубили о нем, как о величайшем ученом. Обыватели не знали, что за открытия совершил ученый, но так привыкли к его славе, что уже смирились с предложением какого-то комитета за какую-то солидарность какой-то общественности переименовать свой город в Шебуршевск.

Однажды у Шебуршевича заболел слуга. Выйдя на балкон своего дома и увидев Гонзасека, ученый поманил его рукой.

— Я великий ученый, — сказал он. — Ты, безусловно, слыхал об этом. Твой долг — служить таким людям, как я, иначе я уеду из вашего города, и город станет опять грязной, вонючей дырой, лишенной света большого ума!

— Я готов помочь вам, — Гонзасек растерялся от высокомерия и многословия человека, которого видел впервые. — Что я должен сделать?

— Видишь ли, меня подвел слуга: слег в постель, не выполнив положенной работы. Зайдя ко мне в дом, я дам тебе корзину и деньги. Ты пойдешь в магазин (вон тот, видишь?), скажешь, что нужно три хлеба, килограмм самой лучшей колбасы и три килограмма отборных фруктов. Скажешь, что это все для Шебуршевича, и тебе отпустят за счет невежд со скидкой. У меня соберутся сегодня самые умные головы из газет и телевидения.

Гонзасек поднялся в дом ученого, сбросил по приказу хозяина галоши и пошел босиком, «чтобы не натаскать лишней пыли».

Войдя в кабинет Шебуршевича, Гонзасек увидел большой стол, ароматную дыню на подносе, чернила, перо и листок бумаги.

— Чем занимается ваша ученость? — не удержался Гонзасек.

— Решаю для народа очередную головоломку. Растолковать ее такому невежде, как ты, совершенно невозможно. Люди без степени никогда не поймут смысла трудов тех, кто приобщился к братству исследователей… Взгляни на эту дыню!.. Теперь на муху, что летает… Дыню я съем не прежде, нежели решу вопрос: может ли муха проглотить дыню?

— По-моему, муха загадит дыню, прежде чем вы решите свой вопрос, — простодушно брякнул Гонзасек.

— А вот и нет, малыш, — возразил ученый, довольный робостью своего добровольного помощника. — Я решил задачу, мне необходимо только провести кое-какие подсчеты. Эта муха может проглотить эту дыню, если муха станет величиной с дыню, а дыня — с муху.

— Но это невозможно! — Гонзасек уже вполне раскусил «ученого».

— Такие суждения как раз и различают ученого человека от неуча!.. Я ведь и думаю как раз над тем, как сделать это возможным!..

Гонзасек побежал в магазин, купил то, о чем просил Шебуршевич, но половину купленного отдал Чосеку, случайно оказавшемуся в том же магазине. После этого вернулся в дом ученого.

— Что-то мало дали, — наморщился тот, заглянув в корзину. — Чувствуется, что не сделали скидку.

— Пустяки, — сказал Гонзасек, — вы решаете куда более сложные задачи! Каждый ваш гость получит ровно половину того, что должен был получить. Если же число гостей сократить в четыре раза, каждый получит в два раза больше того, чем получил бы при скидке!

Шебуршевич открыл рот, чтобы, по своему обыкновению, «внести в дело необходимую ясность», но Гонзасек поклонился и вышел.

 

Разговор с отчаявшимся

Встретился им на тропинке возле реки плачущий навзрыд человек. Вид его был жалок, хотя он был еще молод.

— Что случилось? — спросил пан Дыля.

— Сил больше нет! Иду топиться, потому что ни в чем уже нет мне утешения. Жена ругает и за то, что растут цены на базаре, и за то, что ветер поломал ее зонтик, и за то, что на ее лице растет бородавка.

Чосек прыснул было со смеху, но пан Дыля щелкнул его по затылку и сурово объявил человеку:

— Прости свою жену, потому что не она виновата в своей раздражительности, а сумасшедшее время, когда путают правду и ложь, белое и черное, доброе и злое! Ничего ты не докажешь своим мучителям! Если даже разорвешь себя на части, они будут проклинать тебя и за самую твою смерть, не вспомнив ни единого доброго дела!

— Как же быть? — спросил плачущий человек. — Никто меня не понимает!

— Жаловаться на непонимающих — то же, что жаловаться на снег и сумерки, — сказал пан Дыля. — Но при снегопаде не накидывают на себя петли, а надевают шапку и валенки, при сумерках не лезут в омут, а укладываются на боковую… Если ты понял меня, то приходи к нам и живи с нами, сколько хочешь. Только, чур, соблюдай наш обычай: и хлеб поровну, и смех поровну, и беду поровну!..

 

Баранчик

Подошел Баранчик.

— Мужики, подайте на мой любимый торт с грецкими орехами!

— Скромность потерял, — пробурчал Чосек, — попросил хотя бы с вафлями, он дешевле.

— Ну, подайте на торт с вафлями! — Баранчик захлопал по карманам засаленных брюк и выставил пухлую ладонь: — Ну, ну же! Считаю до трех!

— А как насчет торта с вафельным полотенцем? — спросил Гонзасек, хорошо зная, что у Баранчика водятся крупные деньги. — Сколько тебя помню, все побираешься, все норовишь за чужой счет и до сих пор не похудел!

— На чужой счет оно вкуснее, — ухмыльнулся Баранчик. — Я же, мужики, ничего делать не умею. Ну, пить морковный сок, ну, жевать там бифштекс, есть мороженое, ходить в кино, считать наличность… Еще спать на чужом диване, бесплатно кататься на каруселях и не лезть в карман за словом, когда надо вытряхнуть чужие карманы.

— Гениальные возможности, — хмуро заметил пан Дыля. — Ты еще молод, Баранчик, и я берусь научить тебя какому-либо ремеслу. Строить, резать, колоть, пилить, сажать, пахать…

— Хватит, хватит, для меня достаточно! — запротестовал Баранчик. — Хватит того, что я умею пилить чужие нервы, лить пули, откалывать номера, сеять панику, пахать языком…

— Я всерьез, — откашлявшись, строго сказал пан Дыля. — Если хочешь, научу конкретному делу.

— А я не хочу учиться вашему конкретному делу! — вдруг злобно закричал Баранчик, топнув ногою. — От конкретного дела и кони дохнут! Я мыслитель!

И пошел прочь.

— У него не все дома, — участливо заметил Чосек.

— Нет, у него все дома, — поправил Гонзасек. — На ближайших выборах в городской магистрат он выставит свою кандидатуру и, пообещав каждому обывателю бесплатный торт с грецкими орехами, будет четыре года лакомиться тортами, запивая их морковным соком за счет простофиль…

И что бы вы думали? Точно: Баранчик выставил свою кандидатуру от партии «друзей народа» и, раздавая обещания налево и направо, победил своего соперника (и друга) Козликовского, тоже любителя сладких тортов.

Узнав об этом, пан Дыля пожал плечами:

— Чего же хотят горожане?

— Сладкого и только сладкого, — ответил Гонзасек. — Хотя знают, что ничего не получат… Через четыре года они проголосуют за Козликовского, который пообещает каждому торт-мороженое с цукатами. Но ничего не изменится.

— Не представляю, что такое цукаты, — сказал пан Дыля. — Но как можно верить обманщикам?

— А что остается людям? Они не выставляют своих кандидатур на выборах. Им просто некогда, они пилят, режут, носят, возят, копают и строгают. И лезут в карман за словом, особенно если его нужно сказать перед микрофоном, которого они и в руках никогда не держали. Каждый из них стесняется сказать, что думает о себе, тогда как надо уверять, что ты только и думаешь обо всех…

Через месяц после избрания в магистрат Баранчик устроил встречу с избирателями. Чосек и Гонзасек решили послушать «народного избранника», который взял в свои руки здравоохранение, школы и торговлю, не имея обо всем этом ни малейшего представления.

— Для здоровья очень важно кушать бананы и дыни, — сказал Баранчик во вступительном слове. — Налегайте, потчуйтесь, не ограничивайте себя!

— Но у нас нет ни бананов, ни дынь, — завопили горожане, сидевшие в конце зала на приставных стульях. — Еле-еле наскребаем на хлеб!

— Тем более необходимо питаться ценными продуктами, — поднял палец Баранчик. — И школы, не забывайте про школы! Юное поколение сумеет уплачивать налоги, если получит хорошую закалку в школе, научится конкретному делу! Запомните: школы — это очаги просвещения! Запомнили?

— У нас нет уже школ! Последние развалились! — раздались голоса.

— А вы не паникуйте, — повысил голос Баранчик. — Жизнь дается только один раз, так что пусть лучше паникуют наши враги. Согласны?.. Есть сегодня школы или нет, не в этом дело. Главное — чтоб вы понимали их значение. Пусть это красной нитью пройдет в нашем сознании!

— А почему непрерывно дорожает хлеб? — спросил Чосек. — Люди умирают с голоду!

— Во-первых, умирают не люди, а бездельники! Во-вторых, не с голоду, а от невежества, от неумения и нежелания правильно рассчитать свой личный бюджет!.. Вот этот тип, кстати, — Баранчик указал на Чосека, — уже в десятый раз задает свои каверзные вопросы. Прошу полицейских немедленно выдворить его из зала!.. Но перед тем отвечу и на дурацкий вопрос, чтобы ни у кого не складывалось впечатления, будто я что-то утаиваю. Итак, отчего дорожает хлеб? Да только потому, что на него устанавливается более высокая цена!

Чосека и Гонзасека вытолкали на улицу.

— Еще одного такого глубокого мыслителя в наш город, и все мы будем заикаться, — сказал Чосек.

— А ты не заметил, дружище, что мы и без того уже заики? Ты спросил, почему дорожает хлеб, но не спросил, куда идут денежки налогоплательщиков?

— Это и без того ясно. Господин Баранчик ответил бы так: «Средства живых трудящихся уходят на развитие просвещения и преодоление невежества, но это не заметно, потому что невежество прибывает быстрее, нежели просвещение!..»

 

Учитель танцев

Прибывший из-за границы месье Канцон остановился в гостинице пана Гымзы. То ли другие гостиницы были ему не по карману, то ли он поставил на успех среди людей, бедность которых заставляет заискивать перед каждым денежным проходимцем, никто не скажет.

В день прибытия, под вечер, Канцон спустился в зал, где за столиками коротали время бедные постояльцы гостиницы, — они не наносили визитов, не выбирались в театр, не покупали билетов в кино, — довольствовались общим телевизором, стаканом чая да необременительным разговором со случайным соседом.

Канцон потребовал водки и когда захмелел, объявил, что презирает страну, в которую приехал.

— Я знаменитый учитель танцев! — гремел он перед притихшими людьми. — Кто вы такие? Я вхож в лучшие дома Европы и Америки! Я располагаю информацией не из газет, а из первых рук! Я все знаю, потому что я знаменитый учитель танцев! Кнутом, всех вас надо учить кнутом, потому что, кто не работает, пусть не жрет. Когда вы научитесь работать, мы будем правильно считать деньги, и получится цивилизация, которой так не хватает на этом участке земной суши!..

У самого окна сидел пан Дыля с товарищами. Голодные, они с аппетитом ужинали. Перед каждым стояла тарелка постных щей и лежал кус хлеба.

— А не посмотреть ли нам телевизор? — спросил Чосек.

— Я лично пас, — ответил пан Дыля. — Ящик всегда давит на мои мозги и навязывает точку зрения, с которой нельзя согласиться. Они там все считают нас недоразвитыми, неспособными разобраться в том, что творится от имени народа. Но я не из тех, кого можно дурачить как угодно и сколько угодно!

— Пропагандистской тухлятины не меньше и в газетах, — сказал Чосек. — Мне лично это не мешает: слушая или читая чушь, я острее понимаю правду!

— Все равно засиживают мозги, — сказал Гонзасек. — Давно установлено: сто раз повторенная глупость становится привычнее правды. На это и расчет: сознание может сопротивляться, но проламывают подсознание. Пан Дыля прав: если не хочешь, чтобы язык покрылся язвами, не бери в рот дряни…

Как раз в эту минуту самоуверенный месье Канцон и начал выкрикивать о своих взглядах.

— Субчик не в меру разошелся, — усмехнулся Чосек. — Хлебнул помоев и вообразил себя суперменом.

— Не будем обращать внимания, — сказал Гонзасек. — Поскорее окончим ужин и пойдем спать. Завтра нужно встать до зари…

Между тем голос месье Канцона становился все громче и все увереннее. Он выключил телевизор, не спросив об этом пожилых, усталых от обид и обманов людей.

— Слушайте меня, — Канцон возбужденно размахивал руками. — У вас нет и не может быть достоинства, потому что у вас нет настоящих вождей! Если бы вы выбрали меня своим спасителем, я сумел бы превратить вас в европейцев! Хотя бы по виду! Все вы должны для начала записаться на мои танцевальные курсы! За подходящую плату я поставлю не только ноги, но и мозги! Моя фирма будет работать в три смены! Наше дело мы объявим международным и возьмем в спонсоры, то есть соумышленники и подельники, наиболее уважаемых людей планеты! «Через танцы — к цивилизации!» Если сегодня вы начнете хорошо танцевать мои танцы, завтра так же хорошо вы станете понимать мои указания!..

— Меня раздражает самореклама, — шепнул друзьям Чосек. И добавил уже для всего зала: — Лично я не собираюсь учиться танцам, но в любой работе готов поспорить с любым месье!

— Вот навозная копна средневековья и захолустья! — тотчас объявил учитель танцев, тыча в Чосека пальцем. — Смотрите, он не хочет учиться европейской культуре! Но я плевал на то, хочет или не хочет! Если он попадется мне в руки, он затанцует через пять минут мою авторскую «Деммазурку» или «Цукер-кадриль»!

— Не затанцую, — сказал Чосек. — Вы не по чину самонадеянны, сударь!

— Затанцуешь! Спорим!

— На тысячу рублей!

Спорщики взялись за руки, и кто-то из посетителей разбил ритуальное рукопожатие, что означало признание сделки.

— Сейчас все увидят, как надо работать с теми, у кого мозги бескозыркой! — объявил месье Канцон.

И тут вступился пан Дыля, видя, что Чосек погорячился и встрял в нехорошее дело.

— Маэстро, — обратился он к бахвалу, сохраняя на лице полную невозмутимость. — Позвольте и мне поставить условие на правах друга того, кого вы хотите научить «Цукер-кадрили», хотя, я полагаю, в нашем обществе ее исполняют давно и без всякого авторства. Если мой друг не затанцует через пять минут, как вы обещали, я попрошу вас публично извиниться за двусмысленные определения чужих качеств!

— Это мы еще будем посмотреть, — Канцон засучил рукава. — А ну, выходи на середину зала!

Это относилось к Чосеку, и он вышел, посмеиваясь, не вынимая рук из карманов.

Люди окружили спорщиков. Запахло крупной ссорой.

— Ну-с, приступим к занятиям! — тоном массовика-затейника начал месье Канцон, хлопками требуя тишины и внимания. — Кто первым в этом нищем и вшивом городе разучит сочиненный мною «Евргопак», получит приз в один доллар! Итак, сгибаемся в поясе до пола и начинаем мелкими шагами под музыку: раз, два!.. Вытащить руки из карманов, лезть в карманы — наша прерогатива!.. Раз, два!..

Чосек не двигался — с усмешкой глядел на расходившегося «маэстро».

— Где нет цивилизации, там могут не понимать, что такое доллар! Объясняю для тех, кого в детстве роняли темечком на булыжники: это сто семьдесят рубликов!.. Итак, продолжаем гопак, который от старорежимного отличается тем, что танцуют сразу все, на одном месте и, как правило, без одежды и обуви. На-ча-ли!.. Раз, два!..

Чосек не двигался, и тогда побуревший от ярости месье выхватил из-за пояса кнут.

— Руки из карманов!.. Танцуй или живьем вгоню в землю! Тут кругом мои люди, они научат любить свободу и не позволят глумиться над идеями повелителей мира!

Чосек и ухом не повел. Канцон размахнулся… Удар кнута пришелся в точности по тому месту, где стоял Чосек. Но Чосек. успел подпрыгнуть, все так же не вынимая рук из карманов. Жало кнута, щелкнув, просекло воздух.

— Ага, танцуешь? Ты еще и не так затанцуешь! Вот уберу из тебя шампур, и ты рассыплешься на мелкие части!.. Руки, руки из карманов!..

Канцон ловко владел кнутом: удары катились один за другим, но Чосек то пригибался, то отскакивал в сторону.

Публика довольно смеялась. Но это был жуткий смех.

— Если дрессировщик попадет кнутом, он рассечет несчастного пополам, — со слезами на глазах воскликнула какая-то старушка. — Неужели в зале нет мужчины, который решился бы прекратить безобразие?

— Я еще и тебя подпрыгивать научу, бесхвостая курица! — пригрозил женщине Канцон и вновь заработал кнутом, наращивая удары и постепенно загоняя Чосека в угол зала.

Теперь уже никто не смеялся. Слышались только удары кнута да тяжелое сопение учителя танцев. В том, что Чосека не минует в конце концов удар кнута, никто не сомневался.

И вдруг:

— Ваши минуты истекли!

К остановившемуся на миг, чтобы передохнуть, учителю танцев стремительно приблизился пан Дыля и молниеносным движением вырвал кнут.

— Вы не исполнили обещания! Прошу заплатить тысячу рублей и извиниться за словесный мусор, который вы здесь сыпали, не считаясь с правилами приличия!

— Да кто ты такой, паршивец? — Канцон двинул кулаком, разумеется, в пустоту: пан Дыля успел перехватить руку обидчика.

— Извинение и деньги!

— Мошенники, — неистовствовал Канцон. — Зовите полицию! Всех упрячу за решетку!..

И тогда пан Дыля употребил кнут: захватил ноги учителя танцев и дернул так, что тот рухнул на пол. Кнутом пан Дыля владел великолепно: не один год пас колхозное стадо.

Подхватившись с пола, грузный Канцон попытался убежать, но пан Дыля сделал новую подсечку.

— Черт с вами! — с пола закричал учитель танцев. — Вот вам десять долларов, этого с лихвой хватит на всю ораву! Все равно нищие останутся нищими и ублюдки останутся ублюдками!.. Завтра я с лихвой верну свои денежки! Все, все вы попляшете у меня! А этих чучел я повешу у ворот дома, который куплю, и каждому, кто будет плевать в их рожи, заплачу по гривеннику за плевок!

Он поднялся с пола, швырнул зеленую купюру и вознамерился было уйти. Но пан Дыля преградил ему дорогу.

— Тысячу рублей, — твердо произнес он в ледяной тишине. — Это условие, которое никто не отменит!

— У меня нет «деревянных»!

— Поднимите свой мусор!

Канцон взглянул на пана Дылю и, сообразив, что с ним не шутят, поднял купюру.

— Итак, — сказал пан Дыля. — Вы сейчас же разменяете доллары и поровну распределите тысячу рублей между всеми, кто присутствовал при споре. Эти люди — свидетели моей законной воли. Если же вы уклонитесь, я сыщу с вас в десять раз больше!

— Не сомневайтесь, — добавил Чосек, все так же не вынимая рук из карманов. — Вы готовы умереть за деньги. Мы готовы умереть за правду. И пусть кругом будут ваши родственники и холуи, земля будет гореть и у них под ногами!

Пан Дыля поклонился обществу, приподняв шляпу, и вышел из зала, сопровождаемый своими друзьями…

 

Как отличить дьявола

— Как отличить дьявола? — спросил однажды Чосек. — Теперь все видят, что вор громче всех кричит о честности, преступник разглагольствует о справедливости, невежда поучает с трибуны, пропагандисты-брехуны чаще всех клянутся в приверженности правде, закоренелые насильники вещают о свободе, развратники рассуждают о морали.

— Лично я определяю дьявольское очень просто, — сказал Гонзасек. — Оно вызывает массовый психоз, люди глупеют и черствеют на глазах, оно давит на мозги и душу своей противоестественностью и обилием пустопорожних словечек. Я запах его ощущаю, потому что дьявольское — это извращение сути человека: вместо сердечности — расчет и деньги, вместо совести — наглость, вместо труда — видимость активности, вместо правды — демагогия, вместо права — интересы шайки мошенников. Я всегда нахожу наиболее чистое там, где слуги дьявола более всего топчут ногами и брызжут слюною. Чаще всего теперь дьявол — на сценах, на экранах, на полосах газет… А что ты скажешь, Дыля?

— У меня свой метод, но тоже безошибочный: дьявольское всегда перемещается с места на место, оно способно делиться и множиться, тогда как божественное, природное, святое сохраняет постоянство… Скажем, вы заметили дьявольское в какой-нибудь черной вещи — газете, политической банде или программе — и объявили об этом. Глядь, оно уже желтеет или розовеет. Проходит время, и люди открывают преступное в желтом и розовом, и тотчас желтое и розовое меняют цвета на салатовые, бежевые, фиолетовые, белые… Все дьявольское прячет суть, маскируется. На словах оно всегда за людей, на деле — смертельно ненавидит их, особенно тех, которые способны осознать правду и возглавить борьбу… Дьявольское все доводит до абсурда. Голого утешает: зато у тебя не осталось забот. Бездомному шепчет: зато ты свободен отправиться на Луну. Больному подмигивает: действуй по гороскопу, не случайно же их запрещали!..

 

Дворник Кузьмич — пану Дыле

У дворника Кузьмича была красивая дочь. Бедную девушку соблазнил некий фрайер и увез в страну, где у него числились родственники. Дворник-вдовец поехал с ними, потому что таково было условие дочери.

Прошел год, и пан Дыля получил письмо от Кузьмича.

«От здешнего воздуха я задыхаюсь двадцать четыре часа в сутки. Фрайер, вестимо, обманул: продал мою дочь в притон, где ее заразили неизлечимой болезнью, она скончалась в мучениях. Я же подыхал с голоду, пока не купил места носильщика трупов в морге. Жаловаться некому. Мстить нету здоровья. Одиночество полное, не с кем даже чаю выпить. Мечтаю вернуться домой, но меня пугают. Мол, всех бедняков травят уже крысиным ядом и сажают за колючую проволоку. Напиши, что происходит дома и как мне быть?..»

Пан Дыля ответил: «Наши вожди стремятся догнать страну, в которой ты находишься. Народ почти забыл, какого он рода и племени, — то, что у наших предков считалось началом начал. Теперь о народе даже рассуждать боятся — это уголовно наказуемо. Родной язык презираем. Иноземца предпочитают любому соотечественнику. От пропаганды и обильного питания лица у людей стали похожи на баклажаны. В моргах не был, но твое прежнее место занял тенор Жужукевич из Большого театра, который за ненадобностью закрыт. И все же приезжай, потому что здесь еще можно встретить тех, кто будет рад видеть тебя: не все предатели, не все проходимцы, не все потеряли самоуважение и гордость…»

 

Жить по совести

Друзей не единожды пытались сманить легким заработком.

— Слушай, иди ко мне в бродячий цирк со всей своей капеллой, — предложил однажды пану Дыле заезжий бизнесмен из Армении. — Будешь ходить по канату, а вот этот твой друг сможет показывать номер «говорящая собака», только загримировать. Даю сто рублей за каждое представление!

— Нет, — отказался пан Дыля. — Для меня главное не заработок, а спокойное ощущение жизни. Торжествовать за счет единоплеменников — это мне претит. Лучше впроголодь, но со спокойной совестью, нежели с сытым брюхом, но зная, что ты подлец.

— Ай, бредни прежней пропаганды! Кому нужна совесть, если в ней нет сладкой начинки? Честные люди и губят народ, расслабляя его волю!..

Даже Чосек как-то поддался чуме всеобщего приобретательства и упрекнул пана Дылю:

— Что мы все время побираемся? Если бы не твое упрямство, мы могли бы грести деньги лопатой! Пока мы жеманимся, другие расхватывают места под солнцем!

Пан Дыля показал в ответ жилистый кулак:

— Сохраним совесть, сыщется и место под солнцем! Потеряем честь, потеряем последнюю надежду на возрождение: наш народ не может организоваться на принципах разбоя.

— А что народ? Помнишь, я крикнул на заводском собрании: «На проходной тушенку дают!» Все повскакивали с мест и побежали на проходную. А в другой раз при скопище людей заорал: «Братцы, вооружайтесь, завтра нагрянут инопланетяне и станут убивать всех подряд!» Так никто и ухом не повел. «Это дело начальства», — сказал один. А другой: «А что с ними сделаешь, с инопланетянами? У них силища, пожалуй, не меньшая, чем у международной закулисы!» Есть ли смысл посвящать всю жизнь недалеким и безалаберным людям?

— Эти люди больны. Их суть извращена ложью. Они уже не разбирают ни своих подлинных интересов, ни своей действительной беды, ни своих истинных друзей, ни своих злейших врагов. Ими манипулируют так, что каждому кажется, будто он свободен в мыслях и чувствах. Мы не имеем права оставить в беде этих людей, даже если они поступают глупо. Мы должны подать им пример. Если не мы, то кто же?

— Подохнешь от этого примера!

— Помолчи, — строго сказал пан Дыля. — Наш отец повторял: если долг вынуждает умереть, умрите, но не измените долгу! Вполне счастливым можно быть только тогда, когда родной народ имеет все условия для счастья! Иначе говоря, для вечного развития!

— Да чего там, — возмутился Гонзасек. — Если я еще раз услышу твои слабодушные речи, Чосек, можешь забыть о том, что я твой брат!

Чосек потупился:

— Ладно, ребята, это я проверял вас на крепость! Я ведь тоже не какой-нибудь охламон, безразличный к стонам родной земли!..

 

На реке

Поплыли однажды на лодке. Чосек — впервые. И так ему понравилось, что он все время распевал: «Славное море, священный Байкал!» Хотя река была узенькой и мелкой.

После плавания Чосек забрал весла домой и приспособил их к кровати. Перед сном погребет-погребет, что-то воображая и напевая прежнюю песню.

А потом достал где-то лодку и уговорил пана Дылю отправиться к Днепру. На самой середине Днепра Чосек вдруг заинтересовался, что там — под днищем лодки, — и стал выламывать доску.

Пан Дыля говорит:

— Не дури!

Но разве вы не знаете любопытного Чосека?

— Я только на минутку взгляну и все на место поставлю! — И ломиком — тюк!

Образовалась течь, и все путешественники очутились в воде, а поскольку по воде плыл мазут, то и выпачкались в мазуте. От каждого несло керосином.

Мальчишки, встретив друзей на берегу, смеялись и кричали: «Эй, незадачливые мореходы! Вот мы сейчас вас спичкой проверим!»

И пану Дыле пришлось выложить последние деньги на баню.

 

Пройдоха наказан

— У лентяя бока млеют вначале от сладкого сна, а после — от побоев, — частенько говаривал пан Дыля, поглядывая на Чосека.

Но Чосек долго не понимал намека. Он любил поспать и поесть, нередко покушаясь и на чужую долю.

Как-то жили в курятнике у пана Гымзы — нанялись пилить и колоть дрова. Чосек повадился прятаться в кустах за сараем и пугать хозяина. Едва появлялся пан Гымза, Чосек вопил замогильным голосом:

— Гымза, эй, Гымза, я дух твоих родителей, заклинаю тебя: принеси сегодня баранины с морковкой работникам, что живут в курятнике, я питаюсь через их тела! Если не сделаешь по моему слову, буду пить твою кровь и сосать плоть! А то и в ад упеку! Ты достоин ада! Уже и крючья приготовлены, и костры пылают! У-у-у!..

Пан Гымза трясся, как осиновый лист, подходил, зажимая нос, к курятнику и приглашал:

— Выбирайтесь из сарая, господа, поужинаем сегодня вместе! Правда, я уже поел, но вам в кухне оставлена баранина с морковкой!..

А то пристрастился этот Чосек рассказывать байки девице Карнауховой, к которой иногда захаживал пан Гымза поиграть в шашки.

Рассказывает анекдоты, девица Карнаухова хохочет, как от щекотки, а пан Гымза млеет за дверью, держа под мышкой коробку с шашками и клеточное поле.

Наконец, не выдержит, войдет, а Чосек стрекочет:

— Ну и шашечки, как новенькие! Будто ни разу не игранные! Сыграйте, сыграйте при мне, а я часок-другой поболею!

— Ты и так тощий, болеть тебе вредно, — мрачно скажет пан Гымза.

— Так дайте на булочку с маком, — попросит Чосек. — А то такой анекдот расскажу, от которого у вас расстройство желудка получится. Прямо на месте.

Девица Карнаухова смеется, понимает Чосека. Ну, Гымза покряхтит-покряхтит, а все же «зайца» или «бобра» отслюнявит…

Терпел-терпел пан Гымза вымогателя да и выгнал всю компанию. А осень стояла, холодные туманы наползали каждое утро.

Пан Дыля и Гонзасек рассердились и решили проучить Чосека. Засели в бурьяне неподалеку от шалаша, в который перебрались. Глядь — идет Чосек. Щеки раздуваются от леденцов, он их грызет, к друзьям не торопится.

— Эй, Чосек, — трубит из бурьяна Гонзасек ужасным голосом. — Сто раз ты вызывал меня из преисподней, и вот я здесь, чтобы посчитаться с тобою! Я дух преисподней!

И щелкнул сладкоежку желудем из рогатки.

— Ой, — закричал Чосек, — заклинаю тебя: уходи скорее в свою преисподнюю! Мне недосуг выяснять отношения сегодня! Завтра, старина!

— Нет, не уйду, пока не посчитаемся! Ты мелкий воришка — кипеть тебе в смоле!

Тут Чосек дал такого стрекача, что его два дня искали и найти не могли.

Возвращается смирный-пресмирный.

— Отныне, друзья, жадничать больше не буду!

— Что же так? — спрашивает Гонзасек.

— Совесть замучила.

— Оно и видно! Говорят, ты сегодня утром из ларька кулек халвы унес, не заплатив!

— Не знаю, о какой халве речь. Я халвы не покупал, потому что у меня денег нет. Может, кто другой покупал, на меня похожий?..

 

Слава ходила по пятам

Да, слава ходила по пятам за паном Дылей и его товарищами. Только они сторонились славы. Кто говорил, что из скромности, но некоторые утверждали, что слава мешала им спокойно проводить дни жизни.

Утюгович, городской «мастер светописи», хотел запечатлеть всю троицу для витрины своего фотоателье.

— Представляете, как попрет народ в мое заведение? — говорил он, цокая языком. — Это же такие биндюжники, ух! У одного оторван хвост, у другого на ушах солома — типичные аборигены!..

Однако пан Дыля наотрез отказался фотографироваться, даже когда Утюгович пообещал заплатить сто рублей. Впрочем, Гонзасек убедил Дылю согласиться на пару пробных снимков для личного альбома.

Случился конфуз: Гонзасек при съемке чихнул, — пленка засветилась. Нервный Утюгович поднял скандал и потребовал возместить стоимость пленки, но ничего у него, разумеется, не вышло.

В другой раз братьев взялся изобразить местный художник Раздрапендеревский, причислявший себя к выдающимся мастерам на том основании, что его тетя жила в Кракове.

За готовность позировать Гонзасек сорвал с художника пять рублей, — в те времена на рубль можно было хорошо пообедать втроем.

Когда Раздрапендеревский принялся малевать круги и треугольники, не глядя вовсе на умилительную троицу (он был, разумеется, абстракционистом, как всякий, не способный прибавить к классическому наследию), у него отчего-то стали ломаться карандаши и кисти. Откуда ему было знать о гипнотизерском таланте Гонзасека?

— Нас может увековечить только народное предание, — подмигнул Чосек, утешая опростоволосившегося абстракциониста. — Передайте большой привет своей тете. Правда, я не был в Кракове, но, когда меня пригласят, непременно навещу этот город!..

 

Пан Гымза — о себе

Это всегда поучительно — послушать человека, если он рассказывает о своей жизни. Характер не растет на пустом месте, и когда понятно, на чем вырастает характер, тогда понятен и человек.

В один из дней рождения пан Гымза, изучавший как раз японские методы управления «человеческим фактором», пригласил к себе домой подсобный персонал, включая пана Дылю с товарищами. По обыкновению удачливых людей, весьма много о себе полагающих, он целый вечер рассказывал, как родился, как женился, как «вышел в люди», тем более что перед тем крепко-таки набрался браги.

— Ага, я учился. Мог стать академиком. Чуть не окончил университет. Во всяком случае посещал его полтора года, тогда это было бесплатно, и крестьянский сын считался ничуть не хуже сына какого-либо королевского министра.

— Был у него секрет, — добавила жена Гымзы, пани Ядвига. — Возьмет билет на экзаменах или зачетах, увидит, что все ему знакомо, как китайская грамота, подойдет к преподавателю и пошепчет на ухо. Ну, тот побледнеет или побуреет, кто уже как, наморщится и поставит трояк. Чтоб только отвязался.

— Вы великий человек, пан Гымза, — поощрял Чосек, уписывая пироги с капустой и фаршированный перец с чесноком. — Преподаватели, конечно, видели, с кем имеют дело, и не хотели лишней канители!

— Как бы не так, — качал головою пан Гымза, вспоминая. — Знаете, что я говорил на ушко этим нахалам, имевшим заработанные, а не купленные, как теперь, дипломы? Я говорил: «Не поставите трояк, воздух сию минуту испорчу так, что неделю не сможете проветрить». И показывал банку с тухлыми яйцами, присовокупляя: «И сам добавлю, я по этой части мастак!»

Пан Гымза раскатисто смеялся.

— Окончил на тройки первый курс, ну, а зимнюю сессию на втором завалил: банку мою украли, а желудок что-то забарахлил… Очень жалею: сидел бы теперь не с вами, неумытыми харями, а где-либо в парламенте, и меня показывали бы по телевизору как отца беспризорной демократии. От докучливых избирателей отбивался бы мой помощник, говоря, что я в Чикаго или Чатануге, а бесплатная секретарша чесала бы мне перед сном пятки.

— Я думаю, если бы вы и в парламенте применили свой метод, то сделались бы спикером или того больше, — двусмысленно сказал Чосек. — И в премьеры можно было бы прицелиться, несколько сменив анкетные данные. Они ж там, как коты, дремлют, и если создать творческую атмосферу, будут голосовать, как миленькие!

— А вот я сейчас возьму да и тряхну стариной, — внезапно пообещал пан Гымза, отчего-то багровея. — Проверю, на что я еще способен!

— Имейте в виду, он и меня таким макаром в первый раз в кино повел, — скороговоркой проговорила пани Ядвига. — Не пойдешь, сказал, гудок на всю улицу подам и тебя опозорю! — Она достала из сумочки прищепку, защемила свой нос, прогнусавив, что уходит к соседке и вернется только к ужину следующего дня.

— Испугалась, — подмигнул пан Гымза, когда пани вышла из столовой. — А мне захотелось открыть еще жбанчик браги. Эта язва ни за что не позволила бы, — жадная. В любом деле, ребята, нужен свой метод!..

 

В кооперативе «Лимончик»

Председатель этого кооператива Бабэльмандебскеричевский, при старой королевской власти восемь раз судимый за спекуляцию и мошенничество, восемь раз досрочно освобождавшийся из мест заключения и семь раз менявший паспорт, удлиняя каждый раз свою фамилию, пригласил однажды Чосека на работу.

— Я загримирую тебя под сингапурского попугая, ты будешь висеть в клетке и говорить нужные слова, склоняя клиентов к сговорчивости! Теперь надо работать наверняка: если посадят, бесплатно, как прежде, только качая права, уже не выберешься, потребуется огромная взятка!..

Ситуация была сложная, сумму пообещали изрядную, и Чосек подписал контракт. Это случилось в отсутствие пана Дыли.

Через неделю от него пришло письмо, написанное особыми крючками, которые мог разобрать только Гонзасек: «Мой шеф продает иноземцам Жигули, но не автомобиль, а горы возле Волги, и я целыми днями внушаю президенту Волжской республики, что он будет утоплен, если не поставит своей подписи под документом, разрешающим сделку…»

Потом пришло еще одно письмо: «Карты раскрыты: накоплений не будет, с меня вычли за брань и за еду».

И, наконец, третье письмо: «Гонзас, уговори Дылю, купите поросенка. Назовите его «пан Бабэльмандебскеричевский». Когда я вернусь, я зарежу его своими руками! Гад повторяет, что свобода в обществе — это необходимость работать на таких типов, как он!..»

Чосек появился через месяц страшно исхудавший. Он махал руками и кукарекал, плевался и рассказывал низкопробные анекдоты. Друзья лечили его целый год, и он едва-едва вошел в норму.

— Самое скверное, ребята, — быть чужим попугаем, — повторял он после, вспоминая кооператив «Лимончик». — Если бы все знали, какая свобода воспоследует, нынешнее господство лямзелей и слямзелей было бы невозможно…

 

Чосек делает бизнес

Гымза не раз говаривал такое, во что никто не верил, но что потом и осуществилось: «Мы пойдем навстречу близоруким пожеланиям массы и установим высокую стоимость самой искусной рабочей силы. Однако под предлогом борьбы с гультаями введем тут же безработицу и резко сократим количество рабочих мест, так что ишачить каждому придется в десять раз больше, чем теперь!..»

Чосек, работавший у пана Гымзы, не раз слушал эти откровения и тосковал. Особенно горько стало, когда он узнал, что Гымза записался в какую-то партию, выставил свою кандидатуру в городской магистрат, и выборщики, знавшие или слыхавшие, что Гымза прохвост и негодяй, отдали большинство голосов именно за него.

— И как это вы собрали больше всех голосов, хотя как знаменитого политического деятеля вас пока знают немногие? — прикинувшись пиджачком, спросил Чосек.

— А, эти дурни? — рассеянно ответил пан Гымза, подписывая какие-то счета. — Они ошалели от жажды богатств и умопомрачительной свободы, которую им внушили газеты. Они не соображают, что есть еще другие богатства, которые у них были и которых теперь у них не будет… Они еще десять лет будут голосовать за всякого, кто пообещает им «красивую» жизнь. И богатый теперь получит больше голосов, нежели бедный. Как рассуждает обыватель, не зная кандидатов? Раз этот сумел разбогатеть, стало быть, башковит…

Чосек исполнял, в основном, только личные указания пана Гымзы, носил кому-то письма и свертки и забирал от кого-то письма и свертки, следил за постройкой новой гостиницы, которую затеял Гымза, едва обосновавшись в городском магистрате. Ради этого были снесены три густонаселенных дома, жителей перевели в бывшие казармы королевского конного полка, а потом казармы продали каким-то типам из Польши, не говорившим, правда, по-польски ни единого слова.

Чосек каждый день торчал на стройке и докладывал пану Гымзе, как продвигается дело.

— Мне не нравится моя работа, — однажды признался он хозяину. — Получается, будто я шпионю. Я докладываю, а вы кнутом гоняете людей.

— Правильно, — сказал пан Гымза. — Это при прежнем режиме считалось доносом. Теперь это называется иначе — рациональное ведение хозяйства.

— Отныне я не буду делать работу, которая вяжет петлю другим людям. У меня сердце болит.

— Да ты, оказывается, осколок старого режима! — поднял брови Гымза. — Зачем думать о других? Они обязаны думать о себе сами, в этом вся сущность свободы, которой добивался народ!.. Хорошо, если мне не потребуется работник на кухне, сегодня же получишь расчет! Я профсоюзов не держу: кто не доволен мною, того коленом под зад!

На следующий день Чосека поставили мыть и чистить посуду. Жена Гымзы, пани Ядвига, сказала:

— У нас подох поросенок, освободилось скотоместо. Пойди на базар и купи нового поросенка.

— А сколько он стоит?

— Вот тебе деньги. Он стоит ровно столько. Дороже не покупай, а если сэкономишь, получишь десятую часть от экономии.

Пан Дыля в то время хворал, и Гонзасек был не у дел, так что лишиться вовсе куска хлеба было рискованно, и Чосек отправился на базар.

Подойдя к базару, он увидел мороженое с орехами…

И вот — ряды, где продают поросят. Но Чосек уже решил во что бы то ни стало сэкономить. Конечно же, не ради кошелька Гымзы.

Поросята стоили точно ту сумму, которую получил Чосек. Но он не поленился, обошел всех торговок и, наконец, увидел рябого заморыша без глаза.

— Без глаза и родился, — сказала старуха-крестьянка. — А стоит столько же, потому что неприхотлив и метить не нужно: черно-белого издалека видать.

Чосек уговорил крестьянку скинуть три рубля. На эти деньги он и купил для себя и своих друзей три порции мороженого с орехами. Тогда еще держались такие цены.

К вечеру Чосек принес поросенка. А через час его вызвал пан Гымза.

— Ты нанес мне большой ущерб: купил паршивого поросенка! Он не стоит отпущенной тебе суммы!

Чосек хотел было уже признаться, полагая, что и на базаре хозяин держит осведомителей, но в душе все заупрямилось: получать миллионные доходы и занудливо подсчитывать копейки? «Какая же жадина!..»

— Пойми, я не из-за жадности, я ради порядка: где нет счета копейкам, там не нарастут тысячи!

— Все верно, пан Гымза, хотя копейки считаю я, а тысячи идут тебе. И все же поросенок стоит своих денег. Во-первых, его метить не надо. Во-вторых, он неприхотлив и ест не хапом, а сосом, что увеличивает мясистость.

Пан Гымза впервые услыхал такое и озадачился.

— Все равно, — сказал он. — Я вычту из твоего заработка три рубля! Поросенок слеп на один глаз!

— Хозяин, — вскричал Чосек, — у меня ежемесячно делают вычеты! Что, разве поросенку нужно читать «Московские новости»? Одноглазый поросенок более застенчив, меньше суетится и быстрее набирает вес! Кто меньше знает, тот лучше работает, разве не вы повторяли это, застав меня однажды за чтением книги?

— Так, — кивнул пан Гымза, — но одноглазый поросенок может упасть в канаву и поломать ноги. И потому я обязан проучить тебя!

 

Чосек спасает Булькина

У пана Гымзы работал некий Булькин, слесарь — золотые руки.

Увидев, что Булькин сделался хмурым и молчаливым, Чосек спросил:

— Что стряслось, Булькин? Говори, помогу, потому что вижу: ты честный человек.

Булькин оглянулся по сторонам, показал рукою, что в его брюки, купленные некогда по размеру, можно спрятать еще ягненка. Оттянул ворот рубахи:

— Покупал, ворот был тесный, а теперь…

— А теперь шея, как у гуся, — сказал Чосек. — Ты, я вижу, голодаешь?

— Да, — признался Булькин. И снова оглянулся. — Попалась мне жена, женщина, в общем, хорошая, но панически боится голода и гражданской войны. Говорит как-то, с месяц назад: «Коль, поставь замок на холодильник, а то сын Вовка в холодильник залезет и замерзнет. Случаи такие были, я сама читала». Ну, мне страшно за Вовку, еще дурачок, три годика всего, я замок поставил и ключ супруге передал. А она теперь меня в холодильник не пускает. Товары нормирует… Правительство нормирует, пан Гымза нормирует, жена нормирует, — погибаю.

— Так ты сними замочек-то. Хочешь, я сам сниму?

— Нет, — говорит Булькин. — Не хочу жену обидеть. Человек она, в общем, хороший.

— Ну, что за люди, — удивился Чосек. — Черта перед собой увидят, а в святости и ему не откажут!.. Давай сделаем так: я в холодильник залезу и оттуда лекцию прочту твоей Марусе.

— Как же ты в холодильник проникнешь?

— Очень просто: заверни меня в пакет. Скажи жене: это пану Гымзе крольчатину передали, схорони до утра, мне за нее деньги получить надо. Завоняет крольчатина, двести рублей потеряем…

Сделал Булькин по слову Чосека. Всю ночь Чосек пролежал в холодильнике, а утром жена Булькина развернула пакет.

Чосек и спрашивает:

— Как тебя зовут, красна девица?

Та побледнела и дверку захлопнула. А потом то ли усомнилась, то ли любопытство взяло: опять открыла холодильник.

— Ты жена Булькина?

— Жена. А ты кто?

— Я смерть его. Пришла его забрать.

— Пощади! Ты же осиротишь его сына и меня сделаешь вдовой! Он же совсем молод!

— Пожалуй, и молод, но организм его истощен. Завтра он помрет от истощения.

— Что же делать? — испугалась женщина.

— Единственный выход: каждый день ставить на стол мясо. Чтоб Булькин ел и приговаривал: «Ем смерть свою!»

— Так ведь денег нет. Все, что имеется, — шуба и обручальное золотое кольцо, купленное еще при старом режиме.

— Продай шубу и кольцо! А то заберу Булькина!.. На следующий день женщина продала шубу и купила говядины: то-то обрадовался Булькин!

— Слушай, как же ты в таком холоде высидел и не околел?

— Высидел: новая демократия закалила. Ради друга чего ни сделаешь?

 

Голос с неба

Рассказывают и такое, хотя в это трудно поверить. Шел однажды пан Дыля с братьями по сельской дороге. Светило солнце, и небо было чистым. И вдруг сразу собрался дождь, и грозовые тучи наползли отовсюду. Половина пространства лежала как бы в сумерках, а другая неестественно светилась, хотя солнце исчезло.

И вот взвихрилась пыль, закружилась столбом и раздался ясный, твердый голос: «Ты одинок и нищ, человек, потому что отделен от Природы другими людьми, действующими от дьявола. Ты безутешен и попираем, потому что лишился Отечества, — находники правят в твоей Земле! Но тебе не осознать печаль: ты слушаешь, а не слышишь, глядишь, а не видишь, говоришь, а не понимаешь! Парализовали тебя суеверия. Дьявол переваривает тебя в своей слюне, и пасть, в которой пропадаешь ты, — страхи за завтрашний день и рубль, сделавшийся последним кумиром! И все же ты добьешься и счастья, и радости, едва вспомнишь сто раз повторявшееся тобою, что общество только тогда и заживет совершенной жизнью, если станет столь же свободным и согласованным в своих частях, как вольная Природа, или как тело совершенного человека, где и глаза, и мозг, и руки, и сердце — все подчинено единому замыслу, который сопрягает душу мироздания с каждой душою. Преобразованная на новый лад древняя община спасет, сбережет и успокоит тебя как колыбель человеческого единения и совести и условие действительной свободы, но ты об этом не ведаешь, впавший в психоз под кнутами дьявольской пропаганды, не видящий действительных проблем бытия за ложной пеленою губительного наваждения. Чтобы прожить достойно, без ежедневного плача и зубного скрежета, не поклоняйся мертвому, лишенному дыхания и роста, но поклоняйся живому, дающему и питающему жизнь! Кто говорит, что он посредник между богом и человеком, тот преступник! Кто затесался посредничать между властью и подчиненными, — негодяй! А кто посредничает между творцом и потребляющим его продукт, тот грабитель! Твоею заботой приблизится будущее, которое проклянет тех, кто помыслы о себе не простирает на всех, а помыслы обо всех не простирает на себя и своих близких! Каждый народ да управляется лучшими из народа, а нарушение заповеди множит бедствия и трагедии, грабит и ссорит народы, вместо того чтобы сближать и скреплять их. Глядите, управляются ли народы, в которых больше всех барабанят о правах для меньшинств, представителями других народов? Мира требует душа живого, и этот мир дает лишь Природа, а человек, забывший, что она всему начало, не дает мира! Повторяйте же мои слова трижды в день, и в урочный час разверзнется перед вами вся Правда и великая Тайна станет доступна!..»

Эта речь прозвучала за несколько секунд. Голос умолк, столб пыли упал на дорогу, а пан Дыля все стоял в недоумении и не ведал, как истолковать случившееся.

— Слышали ли вы Голос?

— Да, — кивнул Чосек, — слышал, и могу повторить услышанное. Как огненные гвозди, слова пробили душу, и сейчас я просветлен, будто ступаю вслед за незримым пророком. Он впереди, а я — за ним, и мне ничто уже не страшно.

— И у меня такое же состояние, — прибавил Гонзасек. — Большего блаженства я не испытывал ни разу в жизни!

— Кто же говорил с нами? — задумался пан Дыля. — В мире есть зримое и незримое, и незримое больше, чем зримое, невидимое сильнее, нежели видимое. Я не верю в сверхъестестественную силу, но верю, что наши знания ничтожно малы в сравнении с нашим невежеством.

— Возможно, кто-то, знающий больше, чем мы, сделал так, что звуки его речи без ущерба в громкости и ясности перенеслись на огромное расстояние, — предположил Гонзасек. — Но каково же в таком случае моральное могущество этого человека, если он сумел вызвать дождь и грозу!..

И тут, в самом деле, началась гроза и хлынул дождь, но ни единая дождинка не упала на друзей, пока они стояли на прежнем месте…

 

Критика за глаза

Гонзасек принес откуда-то заграничный журнал с фотографиями политических деятелей.

Чосек принялся разглядывать фотографии и вдруг расхохотался.

— И это люди, которые управляют другими людьми? Да здесь нет ни единого, который был бы способен управлять!

— А играть роль? — спросил пан Дыля, не поднимая головы. Он чинил обувь своих друзей. — Управляющие, которых мы видим на сцене, и управляющие, которых мы не видим, но которые дергают за веревочку и подсказывают суфлеру, — это две большие разницы. И все равно, Чосек, твой смех кажется мне непочтительным.

— Может быть, я заслуживаю осуждения, — согласился Чосек, — но я сделался легкомысленным не по своей вине. Когда я был неопытен и зелен, мне внушали: уважай этих людей, это наши вожди! Но шло время, и одни вожди изобличали других в глупости и авантюризме. И, разумеется, пришел день, когда не только я, но и множество других увидели в каждом из новых вождей глупцов и авантюристов… Ты как-то спросил, отчего у нас стали мало уважать стариков. Отвечу: по той же самой причине, ведь большинство наших вождей были стариками, не достойными уважения. Так безответственная голова чинит больше беды, чем безответственные руки… Вот какие связи существуют в государствах и обществах: прицелишься в дурачка, попадешь в умника. И кто владеет тайнами всех связей, тот управляет и управляющими… Извините, в журнале я вижу лишь несколько человеческих типов: тщеславцы, алкоголики, сластолюбцы, еще экзекуторы, которые за робость сказать «нет» князю какой-нибудь Комаринии нещадно секут своих домашних и подданных. Есть еще так называемые гурманы, готовые за подарки языком вылизывать бегемотов. И кто только подбирает наших вождей, оставляя каждый раз безголовой нацию? Кто расчислил и приготовил шаблоны?

— Вот ты за спиной хихикаешь, — урезонил пан Дыля. — Если бы ты был вполне честным, ты сказал бы о своем мнении с трибуны!

— С какой трибуны? С этого ящика, который заменяет нам стол? Трибуны не дают тем, кто хочет сказать правду! Это только выживший из ума Дундук Дундукович терял время на выслушивание правого и виноватого!.. Все честные — в каталажках или без работы!

— Оттого и в каталажках, что шушукались по углам, а не выходили на улицы огромною, непреклонною массой с единой волей! Народ, который настолько не организован собственными интересами, что не может внятно выразить их, — всего лишь население, уплачивающее подати!..

 

О законах зрения

Когда Лямзель и Слямзель с помощью подкупа и измены прогнали короля, некоторое время они царствовали попеременно в качестве президентов, но поскольку народ не привык к президентам и считал их уполномоченными иноземных дворов, президентов объявили королями-президентами.

Короли-президенты различались лишь именами, все они были охочи до путешествий, привычны к микрофонам и умели собирать налоги: казалось, будто уже все шкуры сняты, но приходил новый король-президент, и ему удавалось, весело объезжая райские кущи через сто дней после своей отставки по здоровью, снять новую шкуру, — фокус-покус!

Первый король-президент отличался тем, что регулярно позволял «похищать» свою корону. После «похищения» начинался трам-тарарам: правительство било во все колокола и объявляло розыск с выплатой миллионного вознаграждения. И вскоре корону «находил» кто-либо из родственников короля-президента, и народ, понятное дело, очень ликовал.

После очередной «пропажи» случилось Гонзасеку ожидать хлеба в очереди перед магазином. Огромная толпа гудела и волновалась. Но не о хлебе насущном.

— Не везет нашему славному королевству, — громко выступал некто в шляпе и темных очках, — бывшие прихвостни старого режима систематически воруют корону, так что правительству просто некогда заниматься конкретными заботами о гражданах! Но, слава богу, корона теперь отыскалась и перспективы снова открылись! Теперь процесс пойдет!

— Корона — символ нашей свободы и залог демократии, — поддакивал другой в кепке с вороватыми глазами. Он чесал как по писаному, слово в слово повторяя некоторые фразы предыдущего выступальщика. — Пропадет корона, пропадет все население! И процесс остановится!..

Гонзасек не выдержал глумления.

— Как не стыдно вешать лапшу на уши? Корона «пропадает» лишь для того, чтобы у нас была тема для общих разговоров, помимо отсутствия хлеба в магазинах! Разве не понятно, отчего корону каждый раз «находят» родственники и прихлебатели королей-президентов? Это их бизнес!

Гонзасека поколотили и прогнали из очереди мордатые дяди, которые, как он приметил, стояли молча во всех очередях, но ничего никогда не покупали. Именно они и обозвали его «красно-коричневым врагом народной свободы». И никто не вступился.

— Поделом, — с усмешкой прокомментировал пан Дыля, когда расстроенный Гонзасек вернулся домой и рассказал о случившемся. — Еще раз убеждаюсь в том, что разум дан человеку не для того, чтобы видеть вещи такими, какие они есть, а для того, чтобы видеть их такими, какими хочется видеть. А хочется видеть, как правило, такими, какими их делает ежедневная пропаганда. Люди не замечают, что и штаны, и мысли носят по моде, которую фабрикуют продавцы товара и ловцы душ. Ты все это не учел, Гонзасек, и потому пеняй только на самого себя!..

 

Булочка с маком

Когда вполне выявилось, что все обещания королей-президентов оказались пустым звуком и кому-то, возможно, придется держать ответ за обманы, очередной король-президент объявил, что до глубины души возмущен безответственностью правительства и отныне встает по отношению к нему в оппозицию.

— Да разве же не он сам и направлял действия правительства? — недоумевал Чосек.

Но люди ходили по улицам и кричали:

— Да здравствует наш демократический король-президент!.. Как показывают опросы общественного мнения, все жители страны одобряют его позицию!..

— Ничего не понимаю, — пожимал плечами Чосек.

— А что здесь понимать? — пробурчал пан Дыля. — Каждому из этих горлопанов дали на булочку с маком, вот они и стараются. Что они думают на самом деле, никого не интересует.

— Я так давно не ел булочку с маком, — мечтательно заметил Гонзасек. — Может, и мы прогуляемся по улицам? Все равно события будут развиваться так, как они задуманы лямзелями и слямзелями.

Пан Дыля осуждающе крякнул.

— Мошенники всегда делают счет без хозяина! Все, действительно, будет развиваться так, как задумано негодяями, если мы с этим согласимся!..

 

Охота за Чосеком

В другой раз неугомонный Чосек, роясь возле городской свалки, нашел в земле толстенный кабель. Он обкопал его, надеясь поживиться, и тут ему показалось, что кабель действующий. А поскольку перед этим он нашел наушники с весьма любопытным приспособлением, то и подключился к кабелю.

— Алло, алло, — кричал голос. — Отчего треск? Не кажется ли вам, что нас могут подслушивать? Идет утечка энергии! Это недопустимо, шеф! Должны быть гарантии! Ваш народ не вынесет больше фиглей-миглей за своей спиной!..

— Кто говорит? — не удержался наивный Чосек.

— Говорит президент Демократического Налогового Звездного Союза. С кем имею честь?

— Меня зовут Чосек. Для вас, господин президент, — пан Чосек. Не могу ли я за небольшое вознаграждение предложить вам какие-либо услуги? Могу сдать в аренду перочинный ножик или леску для рыбной ловли!

— Гм, гм… Как вы попали на связь, пан Чосек?

— Я рылся на свалке, господин президент. Точнее говоря, искал деталь для велосипеда, который мы собираем и хотим продать. Не хватает только руля. Но педали еще послужат пару сезонов. Не желали бы вы приобрести? Вам устрою со скидкой!..

В трубке послышалась возня, сердито разговаривали, зажав трубку рукою. Несколько раз произнесли: «Какой-то идиот!»

Чосек, конечно, понял, что это по его адресу, но не подал и виду, зная, как опасно в новой эпохе заикаться о личном достоинстве при пустых карманах.

— А вы не слыхали предыдущего разговора, пан Чосек?

— Разумеется, слыхал, — нарочно сказал Чосек, смекнув, что наклевывается кое-какая компенсация. — Могу повторить слово в слово на митинге трудящихся!

— О!..

— Но я готов сделать вид, что ничего не слыхал, если… Мало ли о чем могут говорить старые приятели?..

— Вы, пан Чосек, сказали: если… Если что?

— Если вы купите велосипед без руля! Вам ведь достать новенький руль, что мне плюнуть… Согласны?

— Беру велосипед за сто тысяч рублей!.. Где вы сейчас находитесь? Сообщите координаты!

— За координаты прошу хотя бы килограмм бананов. Для моих друзей.

— Ящик панамских бананов!..

Чосек объяснил, где находится. Его попросили подождать минут тридцать — сорок, и он дал согласие.

Присыпав землей и разным строительным мусором секретный кабель и спрятав наушники в карман, Чосек сел на камень, весело насвистывая.

Вскоре показались пан Дыля и Гонзасек.

— Друзья, у нас сегодня счастливый день, — объявил Чосек. — Нас ждут бананы и куча денег, на которые мы организуем общину благородных и свободных людей. Мы будем держаться вместе и никому не дадим себя в обиду.

И он рассказал обо всем, что произошло.

— Все так и будет: и бананы, и община, если мы останемся в живых, — вздохнул пан Дыля. — Что ты наделал? Ты сунул нос в осиное гнездо… Глупый, глупый, разве можно встревать в одиночку в большую политику? Да это сплошь тайна, сплошь надувательство и кровь!..

Не успел он договорить, как в воздухе появился вертолет.

— Прячьтесь! — крикнул Чосек. — Я заварил кашу, я и расхлебывать ее буду!

Пан Дыля и Гонзасек тотчас присели за разбитой чугунной ванной.

Между тем вертолет приземлился, из него горохом высыпались солдаты в незнакомых пестрых комбинезонах и желтых беретах.

— Руки вверх! Ты Чосек?

На Чосека глядело несколько автоматных стволов.

— Да, меня зовут Чосек. В чем дело, джентльмены?

— Тебя вызывают для беседы. Пойдем, айда!

— А где деньги и бананы, которые мне обещали?

— Не рассуждать! — заорал офицер и пнул Чосека кованым ботинком.

Чосек взлетел вверх и приземлился за сломанным железобетонным перекрытием. Ему не было больно, но стало обидно: опять обманули! Не долго думая, он выхватил рогатку, заложил кусок щебня и саданул в глаз офицеру, в удивлении и страхе пытавшемуся определить, куда делся пан Чосек.

— Огонь! — заорал офицер, сгибаясь от боли. Солдаты открыли бешеный огонь из автоматов, стреляя куда попало.

Тем временем Гонзасек добрался до вертолета, прошмыгнул в него, не замеченный пилотами, которые вели с кем-то переговоры по рации, нашел в помещении для десантников подрывное устройство, привел его в действие и выбрался наружу.

Взрыв потряс окрестности. Вертолет был полностью выведен из строя. Все пилоты контужены.

— Бежим!..

— Международный скандал, — качая головой, подытожил пан Дыля, когда друзья укрылись в безопасном месте. — И ради чего?

— Вот именно, — шмыгнув носом, сказал Чосек, — бананов пожалели!..

 

Инопланетяне

Пришел день, когда пан Дыля и его товарищи уже почти не передвигались — так они изголодали.

— Ну, вот, брат, — произнес Чосек, обращаясь к пану Дыле, — хоть ты и произведен указом короля в графы, умрешь, как обыкновенный холоп Демократического Налогового Звездного Союза!

— Послушайте, — вдруг промолвил Гонзасек, не подававший голоса уже несколько дней. — А не устроить ли нам напоследок маленький театр? Люди говорят: «Помирать, так с музыкой!» Отчего же нам и не заказать музыку? Или мы мало делали добра? Один пан Дыля раздал людям миллионы рублей!

Гонзасек попросил своих друзей встать, довел их до первой попавшейся деревни и постучал в первую попавшуюся хату.

Отворила старуха.

— Входите, коли есть дело!

— Дело как дело: кишка есть захотела, — сказал Гонзасек.

— Извините, но я вас не выручу, — ответила старуха, — у самой с голоду живот подвело. Какие-то лихие люди обещали помочь, да вот потаскали со двора последних кур и козу мою увели, а полицейский урядник только посмеивается: «Блажишь, баба, не было у тебя ни утя, ни порося!»

— Ты выслушай нас, мамушка, будешь и сама сыта, и нас на ноги поставишь!

— Послушаю, — кивнула старуха. — Только чтоб все по совести. Мы такие уж люди, что все хотим по совести, если даже и бессовестные кругом.

— А мы по совести, только по совести! Взгляни на нас и скажи, точно ли мы такие люди, как остальные?

— Кто ж вас знает? Может, и такие. Может, иные… Кажется, не нахалы, в чужой горшок не лезете, чтоб о часах справиться.

— Так вот, слушай: мы прилетели с Марса! Планета такая. Инопланетяне мы!

— Ну и что? — даже не удивилась старуха. — Только бы не паразиты-бездельники. Инопланетяне — тоже существа живые, им тоже хлебушка пожевать хочется.

— Мы могли бы кой-чему научить земных людишек-то, — сказал Гонзасек. — Но у нас авария, хотели бы прежде получить кой-какое вспомоществование.

— У всех ныне авария, милые мои инопланетяне. Помощи, конечно, не дождетесь, нынче новые времена, надо кругом на лапу давать, а вы, как видно, барахлишком-то не шибко отягощены. Ну, а поучить наших лопоухих, конечно, стоило бы, да ничего у вас не выйдет: им газета все думалки поотрывала. У них грыжа в башке: к телевизору липнут, а в зеркало на себя глядеть уже не умеют.

— Неси, мамушка, самовар, какой есть в хате, и учись, как надо дела делать!

Принесла старуха самовар, старинный самовар из белого листа и причудливыми закраинами и ножками, с фасонистым краником и высокой трубою.

Поставил Гонзасек самовар на дворе и говорит Чосеку и пану Дыле:

— Полезайте в самовар и действуйте по обстановке, когда приедет местное начальство… А ты, мамушка, накинь платок и иди к своим начальникам. Скажи, упало что-то с неба во двор, а там существа и умеют по-нашему балакать.

Она и пошла. Старуха себе на уме, ей интересно, забавно, что выйдет. Приходит к комиссару волостного совета. Важный-преважный мужик, из города присланный, из часовщиков или фотографов. Но в кожаной куртке по примеру всех комиссаров. И псевдоним у него, хитрее не сочинить — Начальников.

— Чего приволоклась, чего докучаешь? Пенсии тебе не прибавлю и досок на гроб не выпишу: пошли все доски ныне на газетную бумагу да за границу поехали: людям валюта нужна!

— Не туда оглобли выворачиваешь, начальник! Научился по-нашему трепаться, а все равно жизни нашей не знаешь: репу сеют или сажают, ась?.. Ко мне во двор влетела серебряная труба, а в ней эти — инопланетянцы. По-нашему лопочут, в контакт вступить желают.

Комиссар, из города присланный, засмеялся и стал далее чай пить, как и пил.

— Не отбивай склянки, сивая, никаких инопланетянцев не существует! Это все брехня — ради успокоения народа! Раньше на умного хозяина надеялись, а теперь только инопланетянцев подавай!

— Тут один из них незримо приковылял за мною, — объясняет старуха.

И — вошел Гонзасек. А он же глазастый: гипнозом водит, как паяльной лампой.

— Вылитый прокурор, — пробормотал комиссар и сразу обмяк. Даже нездорового духа напустил.

— У меня инструкция, — закончил, встав по стойке смирно, руки по швам. — Сдаваться на милость только этим… с валютой!.. А пришельцев из космоса или еще откуда перебить: если они жизнь на земле сделают раем, куда же тогда денутся черти?

— Не пытайтесь химичить, — сказал Гонзасек. — Перебить нас невозможно, потому что мы сильнее! И прилетели просить менее развитых собратьев по разуму наметить площадку для приземления наших космопланов через 17 лет! Размер площадки 10x10 километров!.. Ответ ожидаем в течение пяти часов, после чего примем решение остаться здесь до прилета наших или улететь с помощью модуля!

— А раньше ваши могут прилететь?

— Не могут. Все рассчитано, полетом управляют машины…

Едва Гонзасек отправился со старушкой к ее дому, обалдевший комиссар, потеряв важность и сонный вид, принялся звонить в столицу.

— Алле, — орал, — алле! Соедините меня с советником-пажем Музодвоновым! Немедленно!..

Что он там наплел и что ему ответили, не известно, но через час красный, как рак, волостной комиссар явился к старухе с полицейским и десятком доброхотов из мужиков, набравшихся для храбрости и с дробовиками.

Старуха молча показала на самовар.

— Модуль-то, модуль эти конспираторы придумали по типу земного самовара, — шепотом сказал волостной комиссар. И внезапно рявкнул: — А ну, вылазь по-одному! — И наставил табельный бельгийский пистолет, известный в народе под названием «слуга демократии».

Первым из самовара выбрался пан Дыля. Ретивый комиссар всадил в него три пули, но пан Дыля только чихнул от пыли, подкрутил усы и сказал с иностранным акцентом:

— Еще раз такое себе позволишь, неучтивый житель Земли, взяточник и казнокрад, выверну наизнанку вместе с потрохами!

Комиссар затрясся, выронил оружие и пустился наутек, а за ним полицейский и доброхоты из числа высокосознательных при любой власти мужиков. Чосек лихо свистнул им вдогонку, и они прибавили скорости.

— Ничего, видимо, не выйдет, — вздохнул пан Дыля, продырявленный, как оказалось, всего единственный раз и то у самого ворота свитки. — Нашим новым комиссарам проще предложить страждущим пулю, нежели кусок хлеба и глоток воды!

— Пойдем, ребята, отсюда, — согласился Чосек. Но старуха внезапно уперлась:

— Куда же вы, куманечки, собрались? Не пущу! Да они припрутся сейчас с дарами, наши-от начальники, и станут мести лисьими хвостами! Видали, как улепетывали? Это же жабьи души: когда сильнее, сердце иголкой колоть будет, а если слабее, на брюхе поползет!..

Послушали они старуху. И точно: не прошло и часа, как на дороге показалась депутация во главе с волостным комиссаром, впереди которого шли девушки в национальных одеждах — несли хлеб-соль.

Войдя во двор к старухе, все почтительно сняли шапки, и комиссар начал (по бумажке) нетвердым голосом, путаясь и повторяясь:

— Дорогие инопланетяне! Мы рады приветствовать вас на гостеприимной земле нашей волости! Надеюсь, все вопросы будут решены мирно в свете указаний господина Музодвонова! Мы нуждаемся в присмотре со стороны цивилизованных существ и крупных капиталовложениях в наш кирпичный завод! Желательно в валюте и наличными! Сейчас мы предлагаем вам перейти в развернутый на базе моего личного дома профилакторий, позволив взять на некоторое время для исследований по линии наших заморских союзников модуль вашего спустившегося аппарата!

Гонзасек выступил вперед и сказал (с акцентом, разумеется, зная, как чувствительно ухо забитого народа к иноземному акценту):

— То, что мы здесь слышим, вынуждает нас стыдиться за тех, кто не чувствует позора своего положения! Вам нужны не капиталовложения в валюте, но память о том, что вы люди, потерянная ныне память. Вы должны вспомнить о собственном разуме и своей природной морали. Вот истинные двигатели всякого развития! Вы нуждаетесь в смазке заржавевших душ при помощи гордости и достоинства. Где честь, там и энергичный ум, а где энергичный ум, там и достаток!.. Основная часть прибывших на планету Земля пока находится на орбите и защищена от непосредственного наблюдения холодной плазменной оболочкой… Наш модуль, модифицированный под знакомый землянам са-мо-вар, потерпел небольшую аварию, но мы уже запросили необходимые блоки. Вы проявили такой интерес к модулю, что мы готовы его продать. Для расчетов с землянами, которые оказывают нам помощь. Нам нужно некоторое количество бумажек, называемых руб-ля-ми, хотя этот мусор не имеет непосредственного отношения к высотам развития.

— Десять тысяч? — волнуясь, предложил волостной комиссар.

— Это много или мало? — спросил Чосек.

— Через несколько дней мы добавим!

— Согласны, — сказал Гонзасек, переглянувшись с паном Дылей. — Но есть одно обстоятельство: модуль радиоактивен, грузить его необходимо при помощи робота. Впрочем, если у вас нет робота, мы погрузим его сами. Завтра. А пока пусть все живые существа удалятся на расстояние в двести метров. За исключением этой старушки: мы сделали ее нечувствительной к радиоактивным излучениям.

Толпу тотчас выдуло со двора, — она остановилась полукругом метров за триста.

Комиссар отвел «инопланетян» в свой дом, где они привели себя в порядок, плотно поужинали и легли спать.

Ночью разразилась гроза. Случился ужасный ливень. Пан Дыля растолкал друзей и сказал:

— Чует мое сердце, ребята, что завтра нас возьмут тепленькими. Сюда едет высокое начальство с большой свитой. Пора сматывать удочки!

Так они и поступили, прихватив с собой хороший запасец снеди.

Вокруг дома шныряли доверенные лица местного комиссара, но провести их не стоило большого труда.

— Зайдем к старушке, оставим ей кое-какую сумму, — предложил Дыля.

Они зашли к старухе и дали ей половину из полученных денег.

— Мне жаль расставаться с вами, товарищи, — сказала, посмеиваясь, старуха. — Чует сердце, не видать мне больше моего самовара. Но черт с ним, с самоваром, прибавил бы только случай ума нашему новому начальству!

— Не уверен, — сказал Гонзасек. — Прощай, мамушка, может, и свидимся еще!..

И приятели скрылись во мраке ночи…

 

В гостях у Минервы

Однажды друзья посмотрели фильм про мушкетеров. Старинный фильм, снятый еще при отце старого короля.

— Да мы способны на более достойные подвиги! — вскричал пылкий Чосек. — Они искали личную выгоду, а нам ничего не нужно, кроме блага Отечества!

— И корочки хлеба, — мрачно добавил пан Дыля.

— И чашечки молока, — присовокупил Гонзасек.

— Так за дело, братья!

Чосек и Гонзасек обзавелись палками и принялись фехтовать друг с другом.

— Для подвигов нам нужен хороший король, — заявил вдруг Чосек. — Короли-президенты, комиссары, мэры и резиденты — это все скука, сплошное надувательство! Я согласился бы на наследного короля, в жилах которого текла бы настоящая народная кровь! Если бы он был лучшим представителем нации, народ был бы для него не курятником и не лестницей в чужое окно, а смыслом судьбы и содержанием жизни!

— Наивный Чосек, — сказал пан Дыля. — Где же взять такого короля? Это пустая пока надежда. Да и вырождается непременно всякая наследная власть. Только в общине смогут выдвигать каждый раз лучшего представителя нации, а больше нигде. В той общине, где будет преодолено материальное соперничество за счет традиционной классической культуры и очень высокого уровня жизни, где люди захотят и смогут хорошо трудиться!..

Чосек не принял серьезного тона пана Дыли. Он принялся искать подходящего короля и, в конце концов, предложил побыть королем дворнику Кузьмичу, бывшему старшему научному сотруднику какого-то института.

— Можно и королем. Теперь уже все одно. Несите бидон кваса, и я ваш король.

У друзей не было денег на квас, но они купили пачку турецкого чая, напоминающего сухой чернозем или торф, и пришли в гости к дворнику.

— Народ почти никогда не имел и не будет иметь в правителях лучшего из народа, — сказал Кузьмич, заварив чай. — Во всяком случае до тех пор, пока не потребует национальной власти.

— Но и национальная власть может оказаться антинациональной, — возразил пан Дыля. — Сколько вырожденцев кругом, себешников и предателей! Мне кажется, только община призовет к власти действительно лучших, которые делом докажут, что они лучшие!..

Все сели пить чай, как вдруг приходит с работы толстоногая Тереза, жена дворника:

— Что это вы тут расселись с палками возле моего Кузьмича?

— Мы мушкетеры и пришли чествовать своего короля, о достойнейшая Минерва! — ответил с поклоном Чосек. — Это не палки, а, извольте видеть, если у вас не козьи глаза, настоящие шпаги!

Высокопарная речь Чосека озадачила Терезу. Она не знала, что такое «Минерва», внезапно залилась краской и с криком «обормоты» накинулась на трех мушкетеров. В своей квартире разъяренная Тереза вела себя, как слон в ювелирной лавке. Она крушила все вокруг и задала такого лупца искателям приключений, что даже пан Дыля четыре дня жил на примочках, укутывая голову лопухами, а Гонзасек вообще впал в летаргию, из которой его вывел только запах жареной курятины, — ее принес Кузьмич, страдая из-за грубого и несправедливого поступка своей буйной супруги.

 

Пан Дыля в роли прорицателя

У мэра города родился мальчик. По этому случаю было устроено пышное пиршество, на которое случайно попал и пан Дыля.

Когда гости подгуляли, им показали новорожденного, и все подхалимы принялись прорицать — один хлеще другого.

— Это будет гениальный дирижер! Видите, как он машет ручками?

— Это будет выдающийся певец! Слышите, у него шаляпинский бас?

— Это будет эпохальный футболист! Обратили внимание, как он бьет ножками?..

Все высказались, молчал только пан Дыля, сердито крутя усы.

— Ну, а вы что скажете? — в упор спросил мэр. — Пришли, так извольте отвечать, как все цивилизованные люди!

— Я думаю, мальчик будет нашим новым мэром, — мрачно ответил пан Дыля. — Кругом обделался, а все улыбается…

Разумеется, подхалимы тут же вытолкали пана Дылю из зала.

 

Наездник

— Я прирожденный наездник! — уверял Чосек, но все никак не мог забраться на лошадь, хотя с седла спускались стремена.

Он вскарабкался на дерево, сел на ветку и попросил подвести под нее лошадь.

— Скорее подайте коня!

Чосек спрыгнул с ветки прямо в седло, но получилось — лицом к хвосту лошади.

Все вокруг засмеялись.

— Чудак ты, Чосек, — сказали. — Кто же садится задом наперед?

— Никакой не чудак! Откуда вы знаете, куда я хочу ехать?

Он лихо свистнул и стеганул лошадь хворостиной. Она побежала в конюшню, Чосек стукнулся затылком о притолоку, упал на кучу навоза и потерял сознание.

— Славно было проскакать по полям на горячем коне! — впоследствии не раз говаривал он, потирая руки. — Не понимаю только, отчего в трамвае можно ехать спиной к водителю, а на лошади нельзя ехать лицом к хвосту? Какая, в сущности, разница?..

 

На поминках

Как-то друзья проходили мимо фермерской селибы. Выбежала заплаканная женщина в черном платке, схватила пана Дылю за рукав и потащила за собой.

— Зайдите хоть вы в хату, почтите моего покойного после похорон, я вас кутьей угощу!

Троица, понятное дело, сняла картузы, обтерла у порога ноги и последовала приглашению. А в хате только портрет пожилого, плотного мужчины в траурной рамке.

Чосек сразу смекнул, что соседи за что-то прогневались на усопшего и потому не пришли на поминки, хотя славянский обычай велит отпустить умершему все его грехи.

Чтобы разрядить гнетущую обстановку и оправдать свое усердие за столом, Чосек, вооружась ложкой, сказал:

— По всему видать, славный был покойничек, да не во время умер: люди кто в отпуске, кто в командировке, у кого ноги отнялись от ужасного известия! А то бы, конечно, приперлись и все тут без нас поели!..

 

Первый раз в самолете

Друзья гуляли по выставке и увидели старинный самолет. Когда-то прежде они видели самолеты в небе королевства и потому не удивительно, что им захотелось полетать.

— Уверяю вас, завтра закрывается выставка, и мы куда-нибудь улетим, — убеждал друзей Чосек. — Когда еще представится такой счастливый случай?

Пан Дыля поворчал, но забрался в самолет. Там все попрятались и сидели тихо, как мыши.

Просидели целые сутки, а моторы все не заводят.

Пану Дыле надоела затея. Он вышел из самолета и увидел дворника.

— Капитан, скоро ли полетим?

— Когда рак на горе свистнет, — ответил дворник. — Это же не самолет, это макет из фанеры.

 

Как Чосек вылечил алкоголика

Чосек вычитал в газете объявление. «Десять тысяч рублей тому, кто вылечит от алкоголизма моего сына!»

— Послушай, Дыля, не хочешь ли заработать десять тысяч?

— Нет, я еще никак не отойду после «свадьбы»: бока болят. От кочерги. Да и что это за деньги ныне — десять тысяч? Как сто рублей прежде.

— Бери портфель и пойдем за деньгами, — сказал Чосек. — Какие ни есть, а все же деньги. Без них ни хлеба, ни чаю… Уж я вылечу алкоголика. По номеру телефона вижу, это главный архитектор города, сына которого спаивают, чтобы сковырнуть с должности его отца.

— Телефон ты, возможно, знаешь, но ты не знаешь, как вылечить алкоголика. Алкоголизм — серьезный недуг. Пострашнее туберкулеза или паралича. Происходит полное перерождение личности, но никто этого вовремя не замечает. И самому больному кажется, что все в порядке. Наши языческие предки считали алкоголизм язвой презренных рабов и холопов. Лишь спившийся от угощений недругов Владимир отрекся от веры предков.

— Э, что там! Алкоголизм — это болезнь выгребной ямы, в которую превратили общество «вожди» со своими шайками! Она излечивается при помощи выгребной ямы!

И он отправился по указанному адресу. Осмотрев больного, Чосек попросил архитектора устроить на берегу загородного отстойника для нечистот две фанерные кабинки, в одной — стол с вином и закуской, в другой — душевую.

И велел столкнуть безвольного молодого человека в вонючее месиво, кишащее червями и паразитами.

Тот выбрался на берег и бросился в душевую. Его рвало от омерзения.

«Операцию» повторил несколько раз. Наконец, молодой человек взмолился:

— Оставьте меня в покое! Клянусь, больше никогда не притронусь к хмельному зелью!

— В тебе еще живо человеческое. Но этого мало, — сказал Чосек. — Чтобы стать человеком, нужно понять свою ответственность перед сущим, иначе говоря, понять, зачем дается жизнь!

И попросил посадить молодого человека в морг. Увидев вокруг себя мертвецов, человек стал колотить в цинковую дверь и кричать: «Выпустите!» Но его выпустили только тогда, когда он поклялся, что знает, как надо жить человеку, чтобы не нюхать день напролет смрад мертвечины.

— Обе эти процедуры совершенно бесполезны с точки зрения твоего выздоровления, — сказал Чосек молодому человеку. — Они жестоки и безобразны. И в какой-то мере даже опасны. Это очень горькие пилюли лечения, но они были необходимы мне, чтобы выяснить характер твоего перерождения, его главный исток. Я понял, что тебе не интересно и тревожно жить в нынешнем мире, ты его боишься и внутренне не принимаешь. Однако всякий нормальный человек обязан противостоять безобразию. Это его первый долг и как божественного существа, хотя негодяи его за таковое не признают, и как частицы своего народа. В процессе порочного воспитания и самовоспитания ты был потерян для высшего и соскользнул к низшему. Нелегко найти тропу, где ты свернул, но мы ее найдем вместе!

И он погрузил молодого человека в гипнотическое состояние и постарался внушить ему все то лучшее, чем владел.

— Ну, вот, теперь твой сын на пути к выздоровлению, — сказал Чосек архитектору. — Он пережил некоторые потрясения, но, я думаю, понял их символику, уразумел, что пьянство — ложный способ существования, унизительный отказ от постоянной борьбы за лучшее, которая должна составлять сердцевину каждой судьбы… Наши привычки, определяющие будни, настолько искажают подлинный мир, что мы живем уже как бы в ином измерении. Вот почему нужно каждый день присматриваться к своим привычкам: так ли они хороши и удобны, помогают ли видеть подлинное или маскируют его?.. Как отец ты не виноват, что твой сын оказался внутренне пустым и оттого слабодушным, растерялся среди многочисленных проблем бытия и поддался чужому влиянию. Но ты виноват как человек: не внушил сыну, когда он жаждал внушения, что только в постоянной борьбе за расширение своих связей с Природой он может осуществиться как личность и испытать минуты высшего счастья.

Архитектор поблагодарил Чосека и вручил ему гонорар. Но по дороге домой Чосека обобрали алкоголики.

— Бедный Чосек, — сказал пан Дыля. — Вот доказательство: один человек никогда не заменит общество, если речь идет о добрых делах!

— И все же я сделал доброе дело, — похвалил себя Чосек. — Так светло и радостно, что я прибавил к миру, а не убавил от него!

— Пока живы дерзающие, живо и общество, — заключил Гонзасек, который, вообще говоря, сомневался, что Чосек вылечит алкоголика. — Если в обществе слишком уменьшается число благородных людей, целый народ может погибнуть от махинаций одного-единственного негодяя. Так что пестование благородных и благородства — высший долг каждого истинного сына Отечества!

 

Первый опыт массового исцеления

«Деньги идут на денежных», — говаривал пан Гымза. Чосек подтвердит вам непростой смысл этих слов, только добавит, пожалуй, что именно удача чаще всего и губит удачливого.

Однажды в руках Чосека оказалось триста рублей. Он тут же пустился в авантюру, пользуясь тем, что в городе не было ни Гонзасека, ни пана Дыли, запретившего участие в сомнительных предприятиях.

Чосек объявил о том, что проведет сеанс массовой психотерапии с «использованием направленных космических лучей», снял самый большой в городе зал и поручил распространить триста билетов по пять рублей каждый. После этого отправился в пивной павильон. Подозвав к себе одного из алкашей, Чосек сказал:

— Приходи завтра на мое выступление, я буду давать сеанс телекинеза. Вот билет. Получишь еще десятку, если поможешь в небольшом деле… Видишь ли, мое выступление назначено внезапно, и сюда не смогут приехать исцеленные мною люди. Будь добр, когда я спрошу о действенности моего лечения, встань и скажи, что благодаря мне научился ходить, говорить, крутить шеей и тому подобное. Об уговоре, понятно, молчок!..

Обработав по отдельности дюжину искателей легкого заработка, Чосек в назначенный день вышел на трибуну.

Ассистент из числа добровольных помощников запустил магнитофонную ленту с негромкой, впечатляющей музыкой, люди напряглись, Чосек стал посылать пассы направо и налево и, наконец, заговорил:

— Моя слава обошла вокруг земного шара, и число исцеленных мною столь велико, что я мог бы создать из них независимую республику. Именно поэтому на меня усиливаются гонения со стороны безграмотных и бездарных правителей… Я устал конфликтовать и намерен в ближайшее время отбыть на Багамские острова… А теперь предлагаю выслушать тех, кто раньше пользовался моим искусством, и, возможно, присутствует в этом зале… По очереди, пожалуйста!..

Подкупленные стали подниматься на сцену и нести невообразимый, но тем самым и наиболее неотразимый бред.

— Я родился недоноском, — сказал один, — с недоразвитой селезенкой и тремя лобными пазухами. Благодаря встрече с вами, я исцелен полностью и готов жениться еще раз!..

— После заморозков в Сибирской тайге у меня отнялись ноги, — сообщил второй. — Я сидел на печи ровно девять лет. Ваше лечение произвело чудо: ныне я тренируюсь в любительской футбольной команде!..

— В Березинском заповеднике, — рассказал третий, — на меня накинулся самый крупный хищник местной флоры и фауны и прокусил шейный позвонок. Два года я лежал в местной больнице. Началось окостенение. Прикосновение вашей руки сняло боли и вернуло подвижность позвонкам голени и стопы!..

— Я выпал из рейсового самолета Минск — Симферополь, это было, конечно, лет пятнадцать назад, — теперь нашему брату такие билеты не по карману, — стукнулся затылком и впал в летаргию. Ваш голос заставил ожить мое тело!..

Врали про стихийные бедствия и муху це-це, а потом Чосек сказал:

— Давайте, господа-товарищи, оборвем поток этих искренних признаний! Лучше я использую время для восстановления здоровья присутствующих!

И — начал посылать пассы, уверенно и спокойно оглядывая собравшихся.

Боже, какую овацию устроили Чосеку, когда он окончил свой сеанс! Вновь исцеленных оказалось море! Один кричал, что у него стали выпадать волосы из ушей и носа, прежде искажавшие его облик, другой уверял, что у него рассосались послеинфарктные рубцы на сердце, третий утверждал, что обрел дар ясновидения…

Чосека не отпускали, щупали, любовно поглаживали, задавали вопросы. В невообразимой давке и ошеломляющем галдеже кто-то вытащил из его кармана всю выручку за вечер — 800 рублей, так что нечем было расплатиться с «ранее исцелившимися», число которых подозрительно выросло.

Сообразив, наконец, что дела плохи, Чосек инсценировал обморок и не приходил в себя, сколько его ни трясли, и ни разу не чихнул, когда какой-то сукин сын из «исцеленных» засунул ему в нос соломинку.

Но вот приехала «скорая», и Чосеку удалось оторваться от возлюбившей его толпы. Он подумал, что и вчерашние выпивохи отстали. «Придя в себя» и выглянув в окно, он увидел, что все они оравой караулят под окном больницы, и у многих в руках толстые палки и прутья. Видно, и прежде эти люди не раз участвовали в сеансах «исцеления» и поднабрались кое-какого опыта.

Лишь под покровом ночи Чосеку удалось скрыться, оставив записку: «Благодарю за внимание! С помощью лунного луча отправляюсь срочно в Гонолулу на конгресс экстрасенсов»!

Он бежал не менее пяти километров, а какие-то типы, сопя, преследовали его, но постепенно отстали.

Говорят, в городе потом пошли слухи, что выступавший экстрасенс мошенник, но подавляющее большинство публики с восхищением отзывалось о нем: телекинез для них был и остался последней надеждой…

 

Раздумья

Друзья коротали ночь у костра. Пан Дыля долго глядел на огонь, а потом сказал, пошевелив подернутые пеплом угли:

— Мы так слабы и смешны порою! Видно, необходимо набраться большого жизненного опыта, чтобы свершить что-либо стоящее!

— А мне кажется, подвиги совершает только тот, в ком бьется горячее сердце, — заметил Чосек.

— Но разве одно исключает другое? — удивился Гонзасек.

— Пожалуй, — сказал пан Дыля. — Человек, в конце концов, устает, а в усталом не может быть горячего сердца…

 

Рокфор и горожане

Во времена Дундука Дундуковича Чосек работал в магазине.

Однажды магазин получил партию рокфора, пахучего сыра с зеленоватыми вкраплениями, которые ценятся знатоками, а люди несведущие принимают их за гниль.

Люди ходили в магазин, но сыра не покупали. Чтобы показать, какой это вкусный и полезный сыр, Чосек стал уплетать его на виду у покупателей и при этом похваливал.

Ненавистники короля, затесавшись в толпе, стали кричать, что «магазинщики» давно обожрались, власть с ними в сговоре и травит народ: «Пожалуйста, полюбуйтесь, выставили гнилой сыр да еще издеваются, делают вид, что едят, а хороший сыр припрятывают!»

Люди разгорячились, ворвались за прилавок, стали хватать головки рокфора, резать их на части и бросать на пол как испорченные.

— Образумьтесь, — пробовал утихомирить людей Чосек. — Это такой сорт сыра! Его обожают иностранцы! У них он дорогой, а у нас идет по дешевке!..

Но пропагандисты истерически вопили, поджигая толпу на необдуманные действия:

— Люди, требуйте демократии! Требуйте немедленного свержения короля Дундука Дундуковича! Если вы поддержите нас, мы позаботимся о том, чтобы в продаже всегда был голландский сыр!..

Рассвирепевшая толпа, которую защищали законы прежнего короля, чуть ли не до смерти прибила директора магазина, ну и Чосеку основательно намяли бока.

Испортилось здоровье, так что пришлось уволиться. Чосека положили в бесплатную больницу, но три месяца не дали результата. Вылечил его пан Дыля, купивший для Чосека самые дорогие лекарства.

А вышло так. Пан Дыля шел, понурясь, по улице и вдруг захотел чихнуть. Отвернулся к обочине и видит: лежит кожаный кошелек. Бока пухлые. А в чреве, как оказалось, — девяносто девять целковых. На эти денежки накупили продуктов и редкостных лекарств, которые и поставили на ноги бедного Чосека. Но с тех пор он, правда, больше не прикасался к сыру, называемому рокфор.

 

Как хотели женить Гонзасека

— Хорошо бы сгулять свадебку, — мечтательно произнес Чосек, когда вся компания, голодная и хмурая, остановилась передохнуть на дороге от одного райцентра в другой. — На свадьбах бывает богатое застолье и музыка. Главное — музыка. Когда хорошо поешь, ноги так и просятся в пляс.

— Но где взять жениха? — усмехнулся пан Дыля.

— Хотя бы Гонзасек. Чем не жених?

— Не хочу, — отбрыкнулся Гонзасек. — Я малокровный!

— Не хочешь поесть и попить за чужой счет? — удивился Чосек. — Ну, так давай поедим за твой!

— Я мал ростом, — сказал Гонзасек.

— Не беда! Среди невест есть и такие, что не намного выше тебя. Кстати, в городке, что перед нами, живет одна такая — Циля-Мария Шибзелевич. Даже фамилию помню.

— Бр-р, — передернулся Гонзасек. — Она заставит меня носить галстук и мыть полы, а взамен потребует, чтобы я покупал ей модные сапожки и копил деньги на мотороллер!

— Тем не менее девица прекрасна, как бутерброд, — стал расхваливать Чосек. — Правда, уши касаются плеч и нос спрятан между щек, но в остальном…

И компания свернула в городок. Разыскали Цилю-Марию, и Гонзасек, зажмурив глаза, сказал:

— Позвольте вас пригласить на танец любви!

— Что это за танец и как мы будем его танцевать при этих обормотах?

— Это не обормоты, панна, это мои друзья, и они сыграют гопак на губных гармошках!

Но девица была не дура и, видимо, уже не раз пробовала выйти замуж. Вскоре выяснилось, что она в принципе согласна зарегистрировать брак, но о свадебном застолье не может быть и речи. А вот подарки от жениха приняла бы с большой охотой. И тогда Гонзасек, ощупав свои карманы, воскликнул, как и было договорено:

— Черт, паспорт забыл!

— Ах, вы не оригинальны, — сказала девица Шибзелевич, обмахиваясь веером. — Все мои женихи, вроде вас, всегда говорили, что забыли паспорт. А у них, видимо, и паспорта-то не бывало! Прощелыги!

Замечание обидело Гонзасека.

— От вас селедкой пахнет, уважаемая Циля-Мария, — сказал он и ловким движением достал из платья девицы копченую селедку.

Пан Дыля и Чосек подивились тому необычайно, а девица даже покраснела.

— Верните же мне и пакет, где лежала эта рыба, скверный воришка! Я вышла из дому, чтобы передать ее моей свекрови!..

Друзья переглянулись и молча пошли своей дорогой.

 

Чосек — кандидат в мэры

В первые годы правления Лямзеля и Слямзеля нужда так прижала друзей, что они вынуждены были просить милостыню, а проще говоря, побираться.

Пришли на вокзал, чтобы переночевать. И вот садится рядом человек в телогрейке и начинает ужинать: ест хлеб с салом, хрустит малосольным огурцом, от которого исходит терпкий чесночный запах.

— А у нас в М., — заговорил человек, видя, что Чосек и Гонзасек не спускают с него глаз, — все перессорились и не знают, кого выбрать мэром. Я так думаю, если бы нашелся какой замухрышка, даже и без прописки, жители городка избрали бы его только потому, чтобы насолить прежнему мэру, который называет народ стадом баранов, упрямо лезущих на бойню.

— В общем, он прав, — сказал пан Дыля. — И что же, у вас нет лидера, которого стоило бы выбрать?

— Нет, — сказал человек. — Мутит всю воду Каплун, директор бани, отъявленный негодяй и взяточник, но люди слушают именно его, а не мудрых и рассудительных граждан. Этот директор выдвинул свою кандидатуру и, наверняка, пройдет, потому что никто не хочет с ним связываться. И в то же время люди будут валить прежнего мэра, у которого все замашки бюрократа…

В общем, довольно туманные рассуждения, но Чосек принял сторону нового знакомца, потому что исходил из своих понятий о чести и справедливости.

— Охламоны, — в сердцах возмутился он. — Дай сальца, тогда, пожалуй, соглашусь выставить свою кандидатуру!..

Мужчина угостил друзей, а после все вместе отправились в М. Чосек зарегистрировался там кандидатом от группы свободных граждан, собрав необходимые подписи в буфете, где продавали пиво: это уже по новым законам, которые навязал королю Дундуку Дундуковичу его главный советник Ивван Ивваныч, о нем молва рассказывает ныне много любопытного, — оказалось, это зять Лямзеля, но оказалось уже после того, как Лямзель объявил себя королем-президентом.

И вот состоялись выборы. Подсчитали голоса: в мэры прошел директор бани Каплун. И как ни странно, именно Чосек помог ему захватить власть: за Чосека проголосовали те, кто колебался между директором бани и прежним мэром, и прежнему не хватило буквально пяти голосов для победы, а он, как выяснилось, был исключительно порядочным и честным человеком.

Выяснилось также, что тип, познакомившийся с друзьями на вокзале, — родственник директора бани и действовал по его наущению.

— Вот что значит доверчивость, — прокомментировал событие пан Дыля. — Нами подтерли чужое грязное место! Один и тот же прием проходимцы повторяют века, а люди все клюют на него! Вот что нужно было бы изучать в школах — методы обмана народов!..

 

В поисках хлеба

При множестве безработных добыть кусок хлеба было трудненько, а порой и вовсе невозможно. Многие поддавались отчаянию, но другие, понимавшие, что происходит, не собирались уступать своих прав.

Пан Дыля бодрился дольше всех, но и он слег от истощения. И тогда Чосек приковылял на базар — просить милостыню. Однако нищие прогнали его, говоря, что все места уже распределены и они, давно промышляющие здесь, зарежут всякого, кто попытается просить хлеб или деньги на чужом месте.

Проходя мимо базарной свалки, Чосек увидел лыжную палку и левую галошу. Не долго думая, он подхватил то и другое и выставил на прилавке, где спекулянты, именующие себя бизнесменами, перепродавали произведенные на государственных королевских мануфактурах кофточки, костюмы и брюки.

— А у тебя что? — спросил Чосека какой-то вислоухий дядя.

— Сувениры для домашнего музея, — не моргнув глазом ответил Чосек. — Этой лыжной палкой пользовался последний король прежней династии!..

Не прошло и пяти минут, как подле Чосека образовалась толпа любопытных.

— Да врет он! Прежний король никогда не катался на лыжах!

— А галоша? Чья галоша?

— Это из гардероба первой отечественной кинозвезды П. Как видите, торгую только личными вещами знаменитостей. Это специализация нашей фирмы.

— Слушайте его!.. Чем ты можешь подтвердить свои слова?

— Могу дать расписку, — сказал Чосек. — Но неужели вы не поверите мне на рубль, продолжая верить своим правителям, обманывающим вас на миллиарды?..

Чосек торопился: место в торговом ряду стоило денег, могли оштрафовать. Но, слава богу, все обошлось: какой-то мужчина купил палку, чтобы с ее помощью тащить груз, а галошу взял мастеровой мужичок — на прокладки для сантехники…

Правда, в следующий раз номер не прошел: Чосек с грудой хлама в пластиковом мешке оказался в полиции.

— Дяденька, — взмолился он, — что проще: писать огромный акт о задержании голодного или выгнать его из отделения, дав гривенник на кусочек хлеба?

Полицейский задумался, оглянулся по сторонам и гаркнул:

— Чтоб и духу твоего здесь не было!..

Но голод не тетка. В тот же день Чосек с Гонзасеком вновь вышли на промысел. Гонзасек изображал странствующего экстрасенса, излечивающего от всех болезней. Чосек выдавал себя за добровольного помощника, столетнего старика, который омолодился за десять сеансов.

— Тут кругом не продохнуть от этих экстрасенсов, — толковали люди. — Пока народ разевает рты, они срезают кошельки и опустошают карманы. Вот вы, что вы проповедуете, кроме наступления нового кровавого Интернационала?

— Я проповедую голодание, абсолютную невозмутимость духа, борьбу за справедливость и обливание холодной водой по системе Порфирия Корнеевича Иванова!..

За неделю приятели заработали четыреста рублей, потому что больных было множество, а больницы стали «демократическими», то есть платными, недоступными, и потому каждый лелеял надежду исцелиться каким-либо простейшим образом.

Узнав об этом, пан Дыля расстроился:

— Отказываюсь есть хлеб, заработанный таким образом! Вы, как обыкновенные махинаторы, используете беду и доверчивость людей! На правах старшего запрещаю заниматься позорным делом! Лучше погибнуть, нежели вредить своему народу, хотя бы и раздавленному пропагандой, нищетой и воцарившей безнравственностью!

— Хорошо, — согласился Чосек, — слово старшего для нас — закон, но ведь мы поступаем гораздо честнее других: не стремимся обогатиться, не раздуваем свое предприятие в индустрию обмана!

— Все равно, братья! Сладкий хлеб — это хлеб от своего мозоля и своего пота! Я не буду есть хлеба, политого чужим потом и чужими слезами, хотя именно на это толкают короли-президенты! Они разделяют народ на непримиримых соперников, чтобы вечно держать их в подчинении и в рабстве!..

 

Дедукция или бабукция?

Запретив друзьям добывать средства на пропитание предосудительным способом, пан Дыля явился к начальнику городской полиции.

— Я и мои друзья готовы за самую низкую плату исполнять обязанности работников уголовного розыска. Испытайте нас в деле и решите, стоит ли пользоваться нашими услугами. Мы можем заменить десять сотрудников и трех розыскных собак.

Начальник задумался и сказал:

— На крупнейшем в городе заводе прямо из сейфа пропал мешок денег, которые привезли для выдачи зарплаты. Если найдете, возьму вас на работу…

Пришли на завод.

— Я уже всякую надежду потерял, — признался директор. — Помогите!.. Если два вида умозаключений: индукция — когда от фактов идут к выводам, и дедукция — когда от общих умозаключений идут к фактам. Так вот я не могу найти мешок ни методом дедукции, ни методом индукции.

— Послушайте, — сказал ему Чосек, — вы имеете дело с профессионалами! Дайте нам в помощь какое-нибудь официальное лицо, и мы найдем деньги, потому что владеем не только дедукцией, но и бабукцией, не только индюкцией, но и утенцией! Мы, папаша, лучше всякого Шерлока Холмса задачку решим!

Накормил директор их обедом в заводской столовой и дал сопровождающего от профсоюзного комитета.

Ну, они, пока борщ хлебали, разузнали про все обстоятельства дела. Пан Дыля пошевелил усами и сказал профсоюзнику:

— Вези нас, братка, на квартиру к кассиру! Приехали.

— Ну-с, — сказал пан Дыля, усевшись за стол и открыв тетрадку. — Будем подводить итоги. По факту кражи.

Кассир затрясся, из смежной комнаты выглянула жена с малым ребенком. И так вот сразу видно по всему стало, что не будет воровать этот человек, ибо привык к трудностям жизни и вряд ли даже представить себе может, что делать с мешком денег.

— У вас, коллега, есть вопросы по существу? — обратился пан Дыля к Гонзасеку.

А тот уже обе комнаты обежал, в кухне в кастрюли заглянул, шкаф платяной проверил, ему все ясно.

— Давно вы назначены на должность? — спросил Гонзасек кассира.

— Две недели уже прошло.

— И кому вы обязаны назначением? Кассир голову опустил и молчит.

— Когда отмечался его юбилей?

— А откуда вы знаете?

— У меня работа такая, — сказал Гонзасек. — И если вы хотели сохранить тайну, надо было хотя бы черновик приветствия уничтожить. Вот ведь в красках его выводили: «Глубокоуважаемому…»

И тут выяснилось, что за два дня до кражи провожали на пенсию прежнего кассира, и банкет был, и новый кассир речь говорил, а в день получки в кассу заходил старый кассир — забрать свои часы.

— Часы были новые или старые? — поинтересовался пан Дыля.

— Не помню.

— Подумайте, это очень важно, — сказал Гонзасек. — Часы были старые, но повешены были на стену незадолго до пенсионирования?

— Точно, — кивнул кассир, страдальчески сморщившись. — Часы были старые и ужасно отставали, а повесил их прежний кассир за три месяца до выхода на пенсию.

— Спасибо за откровенность. Можете спокойно работать. Никто вас не подозревает, — и пан Дыля пожал руку кассиру.

Когда вышли на улицу, профсоюзный лидер спросил:

— И почему вы сказали, что он невиновен? У нас многие его подозревают.

— Но он невиновен, — сказал пан Дыля. — Нам предстоит теперь поехать к действительному преступнику!

И отправились разыскивать прежнего кассира. Он был на даче и, увидев приехавших, заметно смутился.

— Именем короля! — сказал Чосек.

— Как? — воскликнул старый кассир. — Неужели вернулся прежний король?

— Вернулся или не вернулся, это не снимает с подданных ответственности за похищенное у народа, — холодно ответил пан Дыля.

Старый кассир молчал.

— Сейчас все тащат, — наконец проговорил он. — Как с ума спятили. Будто конец света уже настал.

Чосек протянул руку:

— Ключ от сейфа и поскорее, иначе явится полиция, сделает обыск и найдет еще кое-что! Ваше чистосердечное раскаяние смягчит вашу вину!

— Есть ли улики против меня? — побледнев, спросил старый кассир.

— Предостаточно, — сказал Гонзасек. — Первой ниточкой вашего разоблачения стали часы, которые вы, замыслив грабеж, нарочно повесили в кабинете. Примерно тогда же вы сделали и копию ключа от сейфа. Это была ваша первая и последняя кража. Акт отчаяния, не так ли?

Старый бухгалтер тихо расплакался и достал из кармана ключ от сейфа.

— Ну, а теперь брезентовый мешок с деньгами! Я совершенно уверен, что вы не потратили ни рубля, и это тоже будет смягчать кару!

Бухгалтер полез в погреб и вытащил оттуда мешок. Мешок был запечатан…

Так пан Дыля и его товарищи были приняты в полицию.

Через какое-то время пан Дыля нашел в городской тюрьме старого кассира.

— Любезнейший, — спросил он, — отчего вы уворовали деньги целым мешком? Если бы вы взяли из мешка половину, вас бы никогда не нашли!

— Обида сгубила, — признался кассир. — Знаете, кругом все воруют, особенно начальство, особенно новое. Ну, и я решил принести хоть раз в жизни мешок денег. Такая нищета… Позднее я решил вернуть деньги, но кто из матерых мошенников простил бы мне это?..

 

Миллион за дыню

В городе обокрали биржевика. В числе похищенных вещей оказались три крупных бриллианта.

Вскоре один из бриллиантов был продан на аукционе за границей.

Честно говоря, пан Дыля не стал бы усердствовать ради того, чтобы отыскать бриллианты, но так сложилось, что нужно было непременно найти контрабандиста, который, по имевшимся сведениям, руководил одновременно вывозом запрещенных товаров на сотни миллионов рублей.

Тщательно изучив дело, друзья заподозрили парикмахера К., время от времени навещавшего за границей своих родственников.

— Это он! По всему видно, крупный проходимец: прежде не раз попадался, а последнее время — ни единого нарушения!

— Сейчас нарушители законов столь ушлые, что непременно учли бы и это обстоятельство!

— Все учесть невозможно. Не это, так другое попадет в досье полиции!..

Случайно установили, что подозреваемый третий год подряд вывозит за границу бухарскую дыню.

— Что из того? — пожал плечами Чосек. — Он каждый раз вывозит также свой бритвенный прибор, туфли, зонтик и шляпу.

— Но почему именно дыню?..

Парикмахер как раз собирался за рубеж. В Брест срочно вылетел пан Дыля.

Когда прибыл нужный поезд, пан Дыля вошел в вагон, принял участие в досмотре и как бы между прочим поинтересовался у парикмахера:

— Почему вы везете дыню?

— О, дыня самый восхитительный подарок для моей престарелой тетушки! Ее не интересуют матрешки, черную икру она не ест, а дубленка уже не для ее плеч, — сказал парикмахер. — Она обожает дыни, и я рад угодить ей!

— А где вы купили такую шикарную дыню?

— Это что, вопрос таможенника или частного лица? Извольте: на Комаровском рынке.

Пан Дыля подошел к старшему контрольной группы:

— Если хотите напасть на след контрабандиста, позвольте вскрыть дыню!

— Да вы что! Это международный скандал! Это вызов всем соглашениям! Это статьи в крупнейших газетах! Говорю вам: дыня совершенно целая, мы проверяли!..

Парикмахер проехал через границу, а вскоре поступило сообщение, что на аукционе продан еще один бриллиант из похищенной коллекции.

Между тем пан Дыля разнюхал, что парикмахер имеет в Крыму участок земли, где разводит, помимо прочего, дыни.

К концу лета, когда парикмахер, отдыхавший на своем участке, собрался уезжать домой, а затем и за границу, — это стало известно, потому что он заказал билет, — к нему под видом отдыхающего явился Чосек.

— Я слышал, у вас замечательные дыни, не продадите ли?

— Нет, дыни не продажные, мы их съедаем своей семьей.

— Но мне нужна дыня, и я согласен заплатить за нее любую цену!

— Нет-нет, цена для меня не имеет значения! После этого Чосек подозвал друзей, пан Дыля предъявил свое удостоверение и стал обследовать дыни, собранные к отъезду.

На одной из них виднелось маленькое, чуть приметное пятнышко, вроде бы заросшая ранка. Точно такое же пятнышко, как вспомнил пан Дыля, он видел на дыне, которую парикмахер прежде перевозил через границу.

— Эту дыню я забираю для обследования, готов дать расписку!..

Пан Дыля не договорил: парикмахер выхватил пистолет и выстрелил. Но, разумеется, прежде чем он выстрелил, Чосек прыгнул ему на руку, и пуля ушла в воздух. Еще мгновение, и пистолетом завладел пан Дыля.

— Вы стреляли в работника сыска, — невозмутимо сказал он, поправив усы. — Это будет отягчающим обстоятельством в деле о контрабанде. Кстати, ваша охрана, которая находилась за домом и на которую вы теперь рассчитываете, не поможет: эти люди арестованы.

— Послушайте, — вскричал парикмахер. — Зачем вам все это надо? Вы получаете гроши, а я предлагаю вам миллион! Если вы меня арестуете, вам не жить: за меня отомстят! Вас прикончат не сегодня, так завтра!.. Итак, поладим миром, а? Все равно все в стране летит в бездну, и никакого Отечества больше просто не существует, а стало быть, не существует и долга! Зачем же так надрываться?

— Ошибаешься, мошенник, — спокойно, очень спокойно ответил пан Дыля. — Ты и тебе подобные, все вы скопом пытаетесь лишить людей Родины, сделать родиной конвертируемую валюту, унизив и обесчестив людей нищетой, в том числе духовной. Но вы бессильны там, где остается долг, где действуют настоящие честь и совесть!.. Тебя я непременно упеку за решетку! Допускаю, что не надолго, но упеку: ты пытался подкупить должностное лицо, и у меня есть свидетели! Не заблуждайся, твои приятели — приятели, пока ты был всесилен, а теперь они поведут себя, как трусливые шакалы, и тебе придется и просить, и грозить, и, в общем, ты вполне убедишься в том, что ты жалок по сравнению с теми, кто сегодня изобличил тебя и плюет на твой миллион!..

Как выяснилось на следствии, контрабандист вживлял стерилизованный бриллиант в маленькую, крепкую дыню. Ко времени созревания место вживления плотно зарастало, так что таможенникам и в голову не могло прийти, что их дурачат таким простейшим способом.

 

Гангстер Барраско

Вы, конечно, помните потрясающую историю Бари-нова Ростислава Константиновича, известного в преступном мире под кличкой Барраско?

Перестреляв своих конкурентов прямо на заседании столичной мэрии, этот Барраско ушел от преследования группы полковника Мурлындина и ускользнул в неизвестном направлении. В поле зрения остались три его человека, которые прибыли в аэропорт Минск-2, чтобы отправить багаж в Симферополь.

— Давайте их арестуем, — предложил пан Дыля.

— Ни в коем случае, — запротестовал Мурлындин. — Арест ничего не даст. Наоборот, вспугнет шайку, до которой мы добрались через год кропотливейшей работы.

— Тогда нужно повесить им на пятки наших людей.

— Это не принесет успеха. Багаж они передадут одной группе, а та — другой, так что мы потеряем в Симферополе все нити.

— Я видел их багаж, — сказал пан Дыля. — Ящик и три чемодана. Среди них есть и желтый польский чемодан. Именно таким владеет пан Гымза. Надо подменить чемодан. Я готов спрятаться в него и таким образом проникнуть в логово преступников. Хороший пистолет и радиостанция, и вы, полковник, получите генерала!

— Это дельная мысль, — пожевав губами, сказал Мурлындин. — Стоит мне подумать, я всегда нахожу выход из самых запутанных ситуаций!..

Пан Дыля отправился к Гымзе.

— Отпирайте, полиция!

Выглянул побледневший пан Гымза. Руки его тряслись.

— Еще не сегодня, — подмигнув ему, сказал пан Дыля. — Мы не собираемся ни обыскивать, ни арестовывать вас. Несите из кухни все ножи, какие есть (это было сказано для отвлечения внимания), и желтый чемодан, разумеется, без барахла.

— Это зачем?

— На экспертизу, есть подозрение.

— Ты вот что, — повеселев, сказал пан Гымза. — Мы с тобой старые приятели. Обещай дать мне справку о том, что подозрения не подтвердились. Кругом соседи, мало ли что взбредет им на ум, видя, как в дом вломилась полиция.

Вскоре чемодан был в руках полковника Мурлындина. Пан Дыля и Чосек забрались в просторный чемодан, имея при себе пистолеты и мощную рацию.

Тем временем люди Барраско сдали багаж. При погрузке в самолет полиция подменила чемодан. В Симферополе люди Барраско забрали чемодан, и хотя за ними велось наблюдение, сумели затеряться в районе базарной площади.

— Теперь все зависит от пана Дыли, — волнуясь, повторял полковник Мурлындин. — Храбрость — прекрасное качество. Но ко всему нужно иметь еще везение.

Он велел раскрыть похищенный чемодан, — в нем оказались пятьдесят женских купальных костюмов, сшитых лучшими западными фирмами.

— Обычная спекуляция, — заметил кто-то. — Барраско забрасывает свой десант на черноморские пляжи, чтобы сбыть развлекающимся цеховикам дорогие костюмы для их девиц.

— Нет, — глубокомысленно отверг гипотезу Мурлындин. — Тут дельце гораздо тоньше и прибыльнее. Барраско и банальная спекуляция? Не то, не то, господа!

Он велел усилить радионаблюдение, и к вечеру дежурный радист зафиксировал сообщение пана Дыли: «Объект взят в плен, идет перестрелка с охраной. Просим…»

Дальнейшая связь оборвалась.

— Проклятье, — сжимая кулаки, негодовал полковник Мурлындин. — Нет бы догадаться прежде всего сообщить свои координаты! Сколько раз я зарекался не связываться с непрофессионалами! Теперь все концы потеряны!..

— Послушайте, полковник, — сказал Гонзасек, размахивая газетой. — Вы заглядывали в местный «Свисток»?

— Ха-ха-ха, — раздраженно засмеялся полковник, — «свистков» мне хватает и без газет! Чем больше читаешь эту брехню, тем менее понятно, для чего нужна наша работа!

— Пожалуй, — согласился Гонзасек. — Но здесь, в чужом городе, исчезли мои друзья, и потому я читаю все, что говорят и пишут. Между прочим, «Свисток» сообщает, что завтра в Ялте открывается конкурс красоты, в котором могут принять участие все купальщицы побережья. Организаторы конкурса — кооператив «Дурилкин энд бразерс» и глава итальянской фирмы некий Орландо.

— Что ты мне голову морочишь?

— А то, что на конкурсе будут отобраны пятьдесят красоток и каждая получит пляжный костюм. Ровно пятьдесят костюмов мы нашли в чемодане Барраско.

— Ну и что? — неожиданно вспылил полковник Мурлындин. — Всякий считает себя сыщиком, когда суется в чужое дело, и обнаруживает полную беспомощность в своем!

— Конкурс красоты объявлен на завтра, — продолжал, не смущаясь, Гонзасек. — Бьюсь об заклад, сегодня же объявят, что конкурс будет отложен по крайней мере еще на сутки.

— Из чего ты это заключил? — поднял брови полковник. — Мне об этом никто не докладывал! Чепуха, все это чепуха!

— Спорю на вашу месячную зарплату!.. Полковник от спора отказался, тем не менее тотчас связался с Ялтой. Оттуда сообщили, что председатель кооператива «Дурилкин энд бразерс» Мешкерян перенес конкурс красоты на двое суток.

Полковник растерянно переглянулся со своими сослуживцами. Он понял, что подлинная нить следствия перешла к Гонзасеку.

— Что же делать?

— Запросите Минск, Киев и Москву о всех крупных хищениях за неделю!..

Через час полковник протянул Гонзасеку документ на пяти страницах.

Гонзасек пробежал глазами текст и ткнул карандашом в сообщение об исчезновении клада серебра весом в три с половиной килограмма, найденного при раскопках древней крепости Алустон в районе Алушты.

— Необходимо уточнить все, касающееся этого клада!

— Ну, это уж слишком, — усмехнулся полковник. — Не считаешь ли ты себя Шерлоком Холмсом? Если угодил пальцем в небо, так не старайся еще снять звезды на сережки!.. По нынешним временам это плевое хищение.

— Кладу цены нет, — возразил Гонзасек. — Я не Холмс, я Гонзасек из Витебщины, но, как видите, кое-что понимаю в апельсинах!

Вскоре выяснилось, что алустонский клад состоял сплошь из древне-русских гривн. Специалисты указывали на бесценный характер пропавшего клада.

— Теперь необходимо немедленно арестовать Мешкеряна, — твердо сказал Гонзасек. — Он знает о местонахождении синьора Орландо и гангстера Барраско. Если не сделать этого, синьор Орландо срочно выедет из страны, прихватив с собой три килограмма древнерусского серебра.

Все были потрясены столь неожиданным заключением. Тем не менее вечером того же дня оперативная группа прибыла в Ялту и прямо на квартире арестовала председателя кооператива, приготовившегося уже к побегу.

Допрашивать его поручили, конечно же, Гонзасеку.

— Что за ворона? — ухмыльнулся самоуверенный Мешкерян. — С каких это пор говорящие куклы используются уголовным розыском?

— Не люблю наглых, — в сторону сказал Гонзасек. — Все они скрывают трусость и некачественность своего человеческого материала… Вы, Мешкерян, запишите на этом листе всех родственников, которым вы согласны оставить хотя бы часть наследства в случае своей смерти!

— Я не собираюсь умирать!

— А я не стану дважды повторять своей просьбы! Председатель кооператива, подумав, пометил несколько фамилий.

— Здесь нет того, на которого записан ваш первый дом. Нам нужно знать, кто действительный хозяин вашего второго дома!

Председатель кооператива заметно помрачнел.

— Этот вопрос не относится к делу…

Через час в загородном доме председателя кооператива, после интенсивной перестрелки, были захвачены трое бандитов. В одном из строений держали оборону пан Дыля и Чосек. При них находился связанный «синьор Орландо», он же Барраско. Подлинный синьор Орландо был заперт в каменном полуподвале и находился в обморочном состоянии. Там же, в подвале, стоял ящик с алустонским серебром…

Восхищенный столь блистательным финалом, полковник Мурлындин тотчас вылетел на доклад к своему начальству.

На пана Дылю и его друзей «не хватило билетов». Видать, полковник не захотел разделить с ними удачу операции…

 

Пан Дыля влюбился

Случилось это в дни, когда друзья сидели в Ялте без копейки денег, гадая, как вернуться в Минск.

— Давайте собирать пустые бутылки, — предложил Чосек. — Я не гнушаюсь делать любое дело.

— Может быть, придется делать и это, — сказал пан Дыля. — Но не раньше, чем опустею я сам.

— Давайте пока занимать места на пляже, — подал голос Гонзасек. — Посмотрите, сколько народу тащится спозаранку к морю! Людям хочется еще поспать, а они вынуждены вставать!..

Он приклеил к входным воротцам на пляж объявление о своих услугах.

Сразу же записался какой-то толстяк со своим семейным выводком, глядевшим сонно и ступавшим тяжело.

— Нам четыре места, вот рубль! Положите эту пластиковую подстилку, я найду вас!

С просьбой занять место обратились две пожилые женщины и белокурая девушка лет двадцати двух из Киева.

— Пожалуйста, займите мне местечко возле того полосатого грибка, — попросила киевлянка. — К середине дня должен быть фотограф, он отбирает девушек для конкурса красоты. А я с утра похожу по лавкам, поищу другой купальник.

— Зачем вам другой купальник? Вы и так победите на конкурсе, — опустив глаза, пробормотал пан Дыля. — Только ведь никакого конкурса не будет.

— Вы, наверное, бомж и бич, вы говорите неправду, потому что конкурс объявлен, и главный его организатор итальянец Орландо находится уже в Ялте!

— Не Орландо, а Барраско, — смущенно уточнил пан Дыля. — Если угодно, я лично арестовал его утром вчерашнего дня!

Красавица фыркнула и ушла, покачиваясь на высоких каблуках, а пан Дыля посмотрел ей вслед и вздохнул.

— Бедные родители, — сказал он. — Вырастили такое красивое, но глупое создание! Все эти девочки, лучший генофонд нашего народа, должны стать рабынями богатых домов заморья. Их ожидает ужасное будущее, и афера Барраско — только начало.

— Как? — вскричал Чосек. — Их же собирались вывезти в Европу в качестве участниц конкурса красоты!

— Умничка Чосек не знает разницы между тем, что говорится и что делается?.. Сколько стоят конфеты стоимостью в пять рублей, если их не выставляют на прилавке?.. Правильно, сто рублей, потому что навара хотят и работники магазина, получающего конфеты, и работники торга, распределяющие их, ну, и прежде всего «бизнесмен», которому дефициты позволяют вздувать цены. Чиновники помалкивают, потому что и они урывают свой кусок. Вот и вся механика экономической политики «новых гениев», которые и по-нашему-то ни слова не вяжут… Для всех этих девочек были заготовлены контракты на сто тысяч долларов, которые они обязаны были отработать в течение пяти лет. Сюда включались все расходы, но уже через год девушки попали бы в неоплатные долги, из которых не вылезли бы до дня своей смерти. А жулики, лишь слегка пошевеливая пальцами, качали бы миллионы. Вот это и называется в заморье «умением зарабатывать деньги»: это всегда умение ловко взобраться на чужую спину!..

На следующий день друзья заработали три рубля и позавтракали в столовой. Съели манной каши и выпили по стакану сладкого чая.

Белокурая красавица протянула гривенник пану Дыле, но тот, только покачал головою.

— Если прикажете служить вам бесплатно всю жизнь, я исполню это с восторгом, — пан Дыля отвесил почтительный поклон. О, он умел проделывать это с большим изяществом!

— Странный субъект, — удивилась красавица. — Однако же мне сообщили, что, действительно, не будет никакого конкурса, его устроители арестованы как аферисты.

— Арестованы, — кивнул пан Дыля. — Я брал главного из них. Хорошо, что мы успели хоть кое-что передать по рации, иначе бы нас не нашли, а продолжительной осады мы бы не выдержали.

Красавица засмеялась.

— И как же вы арестовали главного негодяя? — спросила она, забавляясь: разумеется, она не верила ни единому слову пана Дыли.

— Очень просто. Я лежал в огромном чемодане с приготовленным уже пистолетом, потому что гангстер готовился открыть чемодан. Большой опыт не спас его от ошеломления. Он открыл крышку, а я приподнялся и потребовал: «Руки вверх: господин Барраско, вилла окружена, сопротивление бесполезно!» Чосек тут же надел ему наручники, а после для надежности связал еще и бельевой веревкой.

— Ха-ха-ха! — хохотала красавица. — Ну, вы парень хоть куда!.. Что же было дальше?

— А дальше сунулись его люди и открыли автоматный огонь. Разбили рацию. Но они боялись применить гранаты или зажигающие устройства, потому что вместе с нами неизбежно погиб бы и Барраско.

— А кто Чосек?.. Этот?.. Тоже парень хоть куда!.. И она заливалась веселым, искренним смехом.

— Купите мне, пожалуйста, порцию мороженого!

— Мне очень жаль, — сказал пан Дыля, исполнив просьбу киевлянки. — Наши красавицы не для того родились на свет, чтобы их достоинство поганилось в заморских трущобах. Они должны рождать богатырей для своего печального ныне народа. Придет час, и мы освободимся. Наша нынешняя нищета — последствие нашей тотальной оккупации. Духовной — прежде всего. И поскольку мужики трусливы, женщины должны спасти страну, родив отважных сыновей!..

— Уж не набиваетесь ли вы мне в женихи, ржаные усы, соломенное тулово?

— Усы, — не единственное достоинство настоящего мужчины, — возразил пан Дыля. — Неужели все мы забыли, что на свете есть еще честь и благородство?..

Пан Дыля был отвергнут. Но сердце его пылало такой сильной и чистой любовью к прекрасной, но недалекой девушке, что он был безутешен.

— Чосек, Чосек, нет больше смысла сражаться, потому что сердце мое разбито! Мне пора умереть!..

Испугавшись за друга, Чосек решился обратиться к знаменитому «исцелителю» Абрбору. Он дурачил тогда в Ялте несметные толпы отдыхающих. «Лечил» от всего на свете: от насморка и камней в печени, от прыщей на носу и тоски по умершему. Люди, не подозревавшие еще о том, что проводят у моря последний сезон, тратили деньги, не задумываясь о грядущих днях, — последняя радость обреченной судьбы.

Чосек явился в приемную к тайному миллионеру и большому другу вельможи, шуровавшего в королевской канцелярии, спрятался за ширмой, и когда ушел последний посетитель, вышел к хозяину. Тот считал деньги, отделяя резиновыми кольцами каждую тысячу рублей.

— Не пугайтесь, — сказал Чосек. — Мне известны все ваши проделки, равно как и данные подлинного паспорта. Меня прислал Барраско. Если вы не исполните его просьбу, завтра ваши рубли перейдут под опеку других лиц.

— У меня целая армия телохранителей! — сказал Абрбор. — Стоит мне свистнуть, и от вас не останется мокрого места!

Чосек вытащил револьвер и щелкнул предохранителем:

— Кричать и свистеть бесполезно. Считаю до трех.

— Хорошо, что просит этот Барраско?

— Излечить от любовной муки благородного джентльмена. Причем совершенно бесплатно и со всеми приемами театра, на который вы большой мастер. Итак?

— Мое искусство — не для благородных, — сказал «исцелитель». — Однако ведь не зря я дурачу публику многие годы: что-нибудь придумаю. Приводите благородного джентльмена через три дня… Вы подсказали мне дельную коммерческую мысль. Считайте, что мы в расчете. Публика буквально жаждет, чтобы ее дурили. Таков исторический момент. И было бы невежливо не считаться с публикой, владеющей в совокупности тем богатством, которого нам недостает!..

На следующий день по всему побережью запестрели афиши: «Величайший маг цивилизованного мира исцеляет от несчастной любви. Стоимость — от ста рублей до тысячи, в зависимости от силы любви, измеряемой новейшим заграничным аппаратом ДУРОКС-1234. Вход бесплатный».

— Пойдем, Дыля, посмотрим, как исцеляют от любви, — позвал Чосек. — Не может быть, чтобы только один ты умирал от возвышенных чувств посреди униженных племен и народов!

— Мне все это не интересно: всю жизнь провел бы рядом с этим совершеннейшим, но несовершенным созданием, опекая его от бедствий!

— Но ты же сам сказал, что девица глупа!

— Да, она слишком доверчива, и злые люди непременно воспользуются этим!..

Всего за сутки пронырливый «исцелитель» приспособил для объявленных сеансов подходящее сооружение: все делают деньги ради денег.

От скалистого берега в море метров на тридцать уходила узкая бетонная дорожка на высоких сваях. Первая часть дорожки была выкрашена в желтый цвет, вторая — в красный, третья — в зеленый.

Вначале сподручный «мага» определил «силу любви клиента». Держа в руке обыкновенный велосипедный спидометр, к которому был приделан щиток с какими-то иноземными письменами, опытный жулик «определял», с кем имеет дело, тем более, что клиенты и не скрывались. Так, одному пузатому и сонливому на вид человеку в панамке, которого привела скандальная женщина, жалуясь на его супружескую неверность, сподручный объявил:

— Сила вашей любви — восемьсот сорок рублей! Пузача перекосило, как от рвотного.

— Заплатим! — закричала его жена. — Коли так озверел, заплатим!..

На ноги «испытуемому» надели что-то вроде кандалов. Он еле-еле передвигался.

И вот он пошел по желтой дорожке, а сбоку открылся занавес, и все увидели: веселые мужчины сидят за столами, играет музыка, и официанты разносят ароматные шашлыки.

— Давай к нам! — приглашают пузатого. — Одно слово, и ты спасен!..

Пузатый закрыл глаза и обреченно двинулся по красной дорожке. Здесь распахнулся шатер, в котором нелепо дрыгались, изображая танец, полуголые, ярко накрашенные особы с кроличьими глазами.

— Давай, дорогой, к нам, — зазывали они наперебой хриплыми голосами. — Одно слово, и ты спасен!..

Видно, душа «испытуемого» потянулась к красоткам, он ступил шаг в их сторону, и тотчас вверху зарокотало, загремело, и все увидели, словно в облаках, его разъяренную жену с колотушкой.

— Ва-ся! — кричала она. — Паразит, образумься, иначе тебе хана! Разоблачу твои махинации на базе перед всем честным народом!..

И Вася, зажмурясь, затопал дальше — к зеленой дорожке, а там, на специальных помостах, свое представление: грянул траурный марш, понесли гробы, а в гробах — «утопленники». В стеклянном сосуде показали огромного осьминога, то ли натурального, то ли из пластика, а в желудке у него — мертвец…

Площадка обрывалась — метров тридцать было до поверхности моря: сигай туда, где тебя, возможно, переварит осьминог.

Пузатый вздрогнул и остановился — страшно. А тут супруга показалась, грозит кулаком:

— Васька, стервец, одно лишь слово! Завяжи со старым и черт с ними, с деньгами!..

И человек, разрыдавшись, протянул к жене руки:

— Маня, спасай!..

Чосек вдосталь нахохотался, глядя на дешевый спектакль, а пан Дыля не засмеялся ни разу, только хмурился все сильнее и сильнее.

— Слушай, — как бы невзначай сказал ему Чосек. — Не попробовать ли и тебе пройти по «кругам искушения»?

— Да ты что? Это же рассчитано на дебильных и закрепляет дебильность! Неужто у нормального человека нет искушений, кроме водки да бабы? Сатанинским веет от всего спектакля!

— Не принимай этого всерьез, Дыля! Давай подурачимся. Интересно, во сколько они оценят твои чувства?

— Так ведь у нас всего лишь пять рублей.

— Это моя забота…

Чосек подвел пана Дылю к «исцелителю» и, подмигнув, сказал:

— Соблаговоли принять этого благородного джентльмена!

«Исцелитель» взглянул на пана Дылю.

— Исцеление этого человека обойдется в миллион рублей, но я сделаю это совершенно бесплатно — для рекламы фирмы!..

Видно, пан Дыля переживал очень горький момент в своей судьбе: он позволил надеть на себя «кандалы» и пошел, не обращая никакого внимания на балаган, сначала по желтой, потом по красной дорожке, миновал зеленую и — прыгнул в море, уверенный, что тяжеленные «кандалы» утащат его на дно.

Но «кандалы», зацепленные тросом, на самом деле тотчас освободили ноги благородного пана и остались болтаться под бетонной эстакадой.

Пан Дыля упал в море, но не утонул тотчас, а всплыл на поверхность. Однако он так уверовал в свою смерть, что впал в состояние беспамятства.

— Смотрите, мертвец плывет! — кричали люди с рейсового теплохода и показывали пальцами.

Наконец пана Дылю вытащили из воды и положили на песок возле пляжа.

Собралась толпа. В толпе случайно оказалась и та белокурая красавица.

— Боже мой, — потрясенно повторяла она, заламывая руки, — я узнаю его, это благороднейший рыцарь, каких нет уже во всем свете!..

Странное дело, при звуках голоса своей возлюбленной пан Дыля открыл глаза, а затем сел на песок и закрутил соломенный ус.

— Свершилось чудо, человек ожил! — закричали в толпе. — Сам Христос посетил это место! Его лик видел вчера в облаках грузчик винного магазина Щеглов!..

Толпа болтала все то, что она болтает из века в век, нисколько не влияя на течение собственной судьбы.

Пользуясь глупостью и бессилием разрозненной толпы, которая исчезает так же, как и возникает, «маг» сообщил назавтра во всех газетах Побережья (разумеется, статью подписал «очевидец»), что «искусство врачевания знаменитого Абрбора получило новое необыкновенное подтверждение»: клиент, любовь которого оценивалась по высшей шкале в миллион рублей, бросился в воды Черного моря, но «был спасен сгустком целительной энергии, брошенной магом с вершин Ай-Петри».

Обывателю и в голову не приходило, что Абрбор никуда дальше ресторана не выходил, зато исцеление было налицо: его подтверждали многочисленные зеваки…

Оставим, однако, в покое толпу и нехитрые, но безотказные законы ее обмана. Когда нас обманывают, мы ведем себя, увы, в точности так же, как она: слепо доверяя, не спрашивая себя о том, не является ли правдой как раз противоположное. Нет, мы с упрямством идиотов следуем за погубителями и скорее сгорим в огне, нежели признаем коллективную глупость…

Когда до бедного пана Дыли дошло, что он жив и видит перед собой свою возлюбленную, он отвесил ей низкий поклон.

— О прекраснейшая из девушек всего мира, — воскликнул он, не обращая внимания на окружающих, которые призывали друг друга к тишине и потому не могли расслышать ни единого слова, — судьба не пожелала даровать мне верную смерть! Возможно, она посчитала, что я еще пригожусь для какой-либо надобности! Я готов служить вам до последнего дыхания, выполняя любую нужную и полезную работу!..

— О великий рыцарь, — прервала его красавица и на ее глазах блеснули слезы. — Знайте, судьба сохранила вас не для меня, я этого не достойна: только вчера я обручилась с турком американского происхождения или американцем турецкого происхождения, шут его ведает! Я пала жертвой своей алчности или неспособности достойно нести свой крест и соединяю теперь судьбу с человеком, который только и говорит о деньгах и не представляет себе, что есть еще иные темы для беседы в этой короткой жизни!.. Отомстите за меня! Обещайте мне, что вы совершите три великих подвига во имя вашей живой и моей убитой любви! Всюду, где можете, наносите удары Желтому Дьяволу и его прислужникам, фарисейски маскирующимся в самые благопристойные одежды!

С этими словами девушка расцеловала пана Дылю и бросилась прочь…

 

Чосек и базарные осы

— Я ожил, я ожил! — радостно повторял пан Дыля. — Получив знак внимания этой божественной души, я действительно стал рыцарем: теперь ни единый враг не может меня устрашить, ибо нет такой цены, которую я не пожелал бы уплатить ради исполнения обета! Не достоин чести тот, кого не трогают слезы соотечественников!..

Чосек решил отпраздновать пробуждение к жизни своего друга и тотчас отправился на базар — купить фруктов, до которых пан Дыля был большой охотник.

Но не тут-то было! Цены кусались. С рублем, что похрустывал в кармане Чосека, нечего было делать.

Чосек сделал отчаянную попытку. Сказал смуглолицему торговцу:

— Пожалуйста, дайте три персика для героя! Сейчас у меня только рубль. Но я принесу долг завтра. Честное слово!

— Завтра и приходи, дорогой, со своим героем! Три персика стоят девять рублей. Тот, кто наградил героя, пусть добавит ему денег. А я не могу, дюша лубэзный!..

Но, видимо, Природа не без милости к добрым людям. Откуда ни возьмись на торговца налетела туча ос. Они облепили сладкие персики, и едва торговец попытался щелчком сбросить самую настырную осу, получил укус в лицо. Он заорал и замахал куском мешковины, но разъяренные осы атаковали и сделали еще несколько болезненных укусов.

— Моя помирал! — закричал торговец. — Эй, ты, брандохлыст, прогони ос, я дам тебе килограмм персиков!..

Слова относились к Чосеку. Он тотчас снял курточку и принялся отгонять ос от покусанного человека, стараясь не причинить ущерба насекомым. Разумеется, осы тотчас накинулись и на него, но не кусали, хорошо ориентируясь в том, кто им враг, а кто не враг. Тем не менее Чосек делал вид, что его кусают, то и дело ойкал, и люди, столпившиеся у прилавка, сочувствовали ему.

Наконец осы улетели.

— Эй, уважаемый, отвешивай килограмм персиков!

— Что ты сказал, брандохлыст? Осы сами улетели, а ты захотел получить мой товар на дармовщинку?

Но тут уж возмутились покупатели и заставили торговца исполнить свое обещание.

 

Гроза мафиози

Со всей серьезностью благородного человека пан Дыля думал о том, как выполнить обет, данный белокурой киевлянке. Верные друзья помогали ему, потому что ненавидели несправедливость, которую приносит людям узурпация собственности и власти.

— Говорят, в Ялте действует центр огромного игорного синдиката. Давайте начнем с него! — предложил пан Дыля. — Может быть, нашу работу оплатят, тогда мы купим подорожавшие билеты и вернемся в родную Белоруссию!

— Мысль неплоха, но как к ней подступиться? — сказал Гонзасек. — Беспечные люди еще не научились метить мерзавцев несмываемыми чернилами…

Разузнали про самый дорогой ресторан, посещаемый самой подозрительной публикой. Утром, когда шла уборка, проникли в зал и спрятались под уединенный стол, на котором стояла карточка «Зарезервировано».

В первый вечер за стол сели иностранные фирмачи. Они вели переговоры об аренде крупного участка побережья, и представители городских властей, упившись вдрызг и получив по дешевенькому японскому магнитофону, поклялись провернуть сделку.

Во второй вечер за стол посадили оптовиков-спекулянтов из Москвы. Наглые типы предлагали большую партию армейского оружия. Пан Дыля тщательно зафиксировал их имена или клички, а также фамилии людей из ближайшего окружения высшей власти. «Кто правит, кто правит! — потрясенно повторял пан Дыля. — Какой смысл вести борьбу, если верхи совершенно не заинтересованы в ее успехе?..»

На третий вечер за столом оказались двое мужчин. Они разговаривали вполголоса, наклонившись друг к другу, и люди за соседними столиками были их телохранителями.

— Вот гуси, которые нужны нам на противень, — прошептал пан Дыля.

Это были крупные тузы подпольного бизнеса. Из их разговоров можно было заключить, что на крючке у них многие представители власти. Они нисколько не боялись, что их разговор запишет полиция.

Они сговаривались о совместных действиях по разделу сфер влияния вне Крыма. Это была их первая встреча. Вторую, заключительную, они назначили через день.

Рано утром пан Дыля вошел в здание городской полиции, на всякий случай оставив своих друзей на улице.

— Да, я слышал о вас, — скрипучим голосом сказал начальник полиции, видом своим напоминая большого жука. — Что вас привело ко мне?

— Хочу предупредить о мафиозных структурах, проникших на вершину власти…

— Нет, нет, нет! — замахал руками-лапами усатый начальник. — Все, что касается властей, выходит за рамки моей компетенции! Мы распределились! Моя епархия: домушники, карманники-«щипачи» и прочая мелкота!..

— А если речь идет о торговле государственными интересами?

— Меня не интересует ваш пафос! — оборвал начальник. — Что вы, собственно, хотите сказать? Через минуту у меня оперативка!

— Что ж, у вас будет о чем поговорить со своими сослуживцами, — не теряя надежды, сказал пан Дыля, — мною запеленгованы оптовики, опустошающие десятки областей страны!

— Сожалею, — холодно сказал начальник полиции. — Демократическое развитие в стране приняло такой оборот, что спекуляцией считается только неорганизованная спекуляция отдельных частных лиц. А организованная — с фиксированными поставщиками и налаженным сбытом — это коммерция. Мы ее не трогаем, потому что в ее развитии заинтересовано государство.

— Странно, — растерялся пан Дыля. — Вчера еще считалось, что бандит есть бандит, независимо от того, кто виноват в его появлении, плохая наследственность или преступное поведение властей, не способных управлять в интересах того народа, на котором они сидят!

— Вчера — да, сегодня — нет, — отрезал начальник. — Общество прогрессирует, и мы прогрессируем вместе с ним!

— Или регрессируем!

— Не задирайтесь! Если вас что-то не устраивает, вот порог!

Пан Дыля сделал вид, что не понял грубияна. Это далось ему непросто, но он умел владеть собой.

— Кто боится щекотки, не позволяет себя щекотать, это понятно… Но я предлагаю дело, в котором нет привкуса современной политики. Я выследил двух боссов игорного бизнеса. Это вымогатели. Их место, конечно же, за решеткой.

— Игорный бизнес вот-вот будет легализован!.. Впрочем, можете передать мне уже собранные материалы!

— Разумеется, если будет учтено, что вы получаете оклады, располагаете штатами, оружием, транспортом, а я, бывает, по три дня не ем!

Начальник полиции ядовито ухмыльнулся.

— Это ваши личные проблемы. Кто вас сюда привез, тот должен и вывезти. И оплатить ваши старания, если, конечно, они вписываются в стратегию работы… Мне кажется, вы не на то тратите энтузиазм. Ныне гражданский долг понимается совершенно иначе. Человек должен вначале обеспечить себя, а затем уже подумать об обществе.

— Простите, я не понимаю импортной философии, — сказал пан Дыля. — Богатство среди нищих — это подлость! Хотя, конечно, в обществе все больше теперь тех, кто готов на части разорвать своего ближнего!

Поклонился и пошел прочь.

— Вернитесь, — закричал вслед начальник. — Напишите заявление, я дам вам двадцать — тридцать рублей как ценному информатору! Денег на частный сыск у меня, как понимаете, нет!

Но пан Дыля даже не обернулся.

— Вот что, ребята, — сказал он своим друзьям. — Может случиться, что нас нигде не поймут.

— Не беда, — ответил Гонзасек. — Главное — чтобы нас понимала наша совесть!

— Они не дали ни копейки, хотя мы предложили казне миллионы, — обиженно сказал Чосек. — Отныне мы вынуждены рассчитывать только на себя!

В тот день друзья вновь проникли в ресторан. В условленное время появился первый гангстер.

— Проведите электронную разведку, — приказал он телохранителям. — Сегодня мы будем говорить о важных, очень важных делах. Все дыры должны быть заштопаны.

— Подслушивающих устройств нигде нет, шеф!.. Прибыл второй гангстер.

— Надеюсь, у вас тут без фокусов, — сказал он. — Что ж, приступим к переговорам. Нам не помешают: я велел закрыть ресторан на два часа. Итак, вот мои предложения о разграничении зон бизнеса и списки людей по зонам, с которыми можно утрясать все вопросы. Пока мы будем держаться вместе, конкуренты нам не страшны…

Тут к гангстерам подошел один из доверенных людей.

— Господа, — встревоженно доложил он, — с вами желает срочно поговорить некий субъект, назвавший себя представителем «Восточной провинции»! Имя его Абрбор!

— Откуда здесь этот негодяй? — зарычал первый гангстер.

— Неужели конкуренты пронюхали о нашей встрече? — обеспокоился второй. — Кто-то нас заложил!..

Но представитель «Восточной провинции» уже приблизился к столику, за которым сидели оба гангстера. Он улыбался, сложив руки на груди, как если бы собирался поговорить о результатах футбольного матча. За зеркальными очками не было видно глаз.

— Мужики, — уверенно сказал он, — чтобы не кончить плохо, вам необходимо принять в команду третьего — для равновесия.

— С какой стати?

— Что за тип мешает нам вести беседу? Предлагает какие-то условия, не понимая, чем могут окончиться эти шалости!.. Я лично не готов делиться даже с богом!

— С богом — возможно, — отвечал Абрбор, которого пан Дыля и его друзья считали всего только крупным проходимцем. — В отличие от вашего липового бога я не допущу никакого непочтения к себе лично!.. Вот ты, — добавил он, обращаясь к первому гангстеру, — уже договорился со своими людьми, что едва получишь списки, графином разобьешь голову сопернику, будет выключен свет, и орава головорезов довершит операцию… А ты, — он указал мизинцем на второго гангстера, — уже заложил мины на дорогах, по которым будут разъезжаться люди компаньона? Кто не погибнет от взрыва, тех перестреляют…

— Какая наглость! — опомнился первый гангстер, обращаясь ко второму. — По обыкновению всех пиявок он держит нас за полных идиотов и хочет поссорить, чтобы завладеть нашим достоянием! Нам брошен вызов, и если мы не объединимся сейчас, впрах разлетится все то, над чем мы так долго мозговали!

Однако второй гангстер, менее искушенный, тотчас проникся недоверием к первому.

— Я соглашусь скорее взять в дело третьего, чем рисковать своим черепом, — сказал он и достал из кармана револьвер.

— Образумься, приятель, — воскликнул первый. — Ужели ты не видишь, что это за птица? Это прирожденный провокатор, и он сталкивает лбами нас только для того, чтобы восторжествовать над обоими! Даю тебе долю на десять процентов больше моей! И все гарантии!

Но сказано: глупость, лишь однажды посетив человека, становится его натурой.

— Нет, нет, — уже настаивал второй гангстер, — пусть будет посредник!..

Видя, что положено удачное начало, представитель «Восточной провинции» ударил новым козырем:

— Зачем духариться, ребята? В такой богатой стране, как эта, все умники получат свои миллионы!.. Если вы примете меня на равных паях, я обязуюсь выплачивать вам третью долю моего пая в валюте!..

Предложение казалось заманчивым. Оба гангстера уже словно бы забыли, что их покупают на их же деньги, — они взвешивали предложение.

— Лады, — сказал второй.

— Не согласен, — сказал первый.

— Тогда мое новое и последнее условие: я готов возвращать вам половину своего дохода в валюте! И поскольку ясно, что от такого предложения может отказаться только идиот, предлагаю немедленно ехать в Симферополь. Завтра оттуда полетит самолет на Рим. Я снабжу вас всеми необходимыми документами и паспортами. В Риме мы весело проведем время и скрепим наш договор подписями. Синдикат, который я представляю, оплатит перелет, гостиницу, питание и карманные — по пять тысяч долларов на брата… Итак, пожали друг другу лапы и — в путь! Выгода не имеет национальных признаков и национальных особенностей! Демократия — это свобода бизнеса! Не будем ее ограничивать, чтобы не споткнуться!

— Так неожиданно я отлучаться не могу, — сказал первый гангстер, движимый почти звериным чутьем. — Надо подумать и приготовиться!

Но второй уже был раздавлен логикой Абрбора, — лишь в ее пределах искал для себя выход, не соображая, что тем самым обрекает себя на гибель.

— Если ехать, то немедленно, — потребовал он. — Чтобы не давать никому преимуществ!

— Опомнись, — воззвал первый, — ведь ты не имеешь даже самых поверхностных доказательств, что этот человек не зафрахтован полицией!..

В конце концов гангстеры договорились между собой. Можно было подумать, что представитель «восточной провинции» использовал какое-то особое орудие внушения, но ничего подобного не было и в помине: оба гангстера пали жертвой собственной жадности и вражды: каждый думал о своей ближайшей выгоде и вреде для соперника, никто не думал о вреде для себя в перспективе. Они попались, как мухи, сто раз облетавшие блестящую сеть паука и на сто первый раз слишком понадеявшиеся на силу своих крыльев. Этого-то сто первого раза и дожидался паук.

Абрбор предложил новообретенным компаньонам — «в целях безопасности» — отъезжать в Симферополь поодиночке, и когда второй гангстер покинул ресторан, приказал своим людям:

— Обе машины уничтожить! Охрану перебить! Только мертвые не кусаются… Впрочем, остановитесь, я передумал: мы разделаемся с ними в Италии, а обратно привезем их двойников! Конечно, техника всегда требует некоторого времени и большой точности, зато мы сразу окажемся полновластными хозяевами огромных территорий! Едва наши люди продавят в парламенте закон о купле-продаже земли, мы через сутки станем властелинами всей безмозглой страны!.. Итак, после ужина — в Италию! Готовьте места в самолете!..

— Будет исполнено, шеф! Где прикажете накрыть ужин?

— Прямо здесь. Передайте директору ресторана. Кстати, и мою благодарность за отличные действия по наводке!..

Бандиты принялись за ужин, а пораженный услыханным пан Дыля стал совещаться со своими друзьями. Мнение было общим: лететь в Италию вместе с «магом».

Но как было осуществить решение?

Случай благоприятствовал мужественному замыслу. В разгар стола Абрбор, нервничая, облил себя красным вином.

— Какая досада! Немедленно отдайте рубашку в стирку! И никаких особых доплат, — строго по прейскуранту! А мне привезите мой походный чемодан, там есть еще приличные рубашки!

Кто-то съездил за чемоданом, чемодан внесли прямо в ресторанный зал, где «маг» переоделся в светлую рубаху.

Пока присутствующие наперерыв хвалили вкус хозяина, павлином прохаживавшегося перед зеркалом, пан Дыля и его друзья забрались в чемодан и спрятались в белье.

— Опять на голодный желудок, — проворчал Чосек. — Эти негодяи сожрали здесь всякой снеди на тысячу рублей, в том числе и за наш счет. И какая жадность, какая низость нравов!

— Тихо, — прошептал пан Дыля. — Потерпите: обещаю вам хороший обед за границей!

— Ой-ей-ей! — заныл Чосек. — Что-то больно уперлось в бок! Кажется, пистолет. «Маг» повсюду держит оружие. Так поступает только трус. Чует, шкура, что приближается час возмездия!

— Дай сюда пистолет, — попросил пан Дыля. — Клянусь всеми святыми, предстоит жаркий денек!..

Чемодан везли машиной, затем самолетом, затем снова машиной. Долгое время он оставался в закрытом помещении. И наконец — голоса. Говорили по-русски. Один, по крайней мере, голос был знаком: он принадлежал «магу».

— Я пригласил вас сюда, в спальню моего телохранителя, чтобы, не опасаясь подслушивания, перекинуться откровенными словами!

— К чему эти игры? — возразили ему. — Наше могущество таково, что мы уже не боимся подслушивания: кругом наши люди. Полиция, правительство, общественное мнение — в наших руках. Любой сумасброд, который решится разоблачить нас, узнай он что-либо о святая святых нашего дела, будет тотчас представлен сумасшедшим или врагом демократии, — фашистом, путчистом, фундаменталистом, — и тотчас упрятан за решетку… Лично я не хочу прибавить ни слова к сказанному, пан Абрбор, но мне кажется, ты зарвался и варишь для нас уже вареные яйца. Мы недополучаем с твоих полей почти на двадцать миллионов рублей ежегодно. Так дальше не пойдет, может случиться, что тебя разорвут на куски твои же сограждане.

— Не угрожайте, мужики, — ответил «маг». — Я признаю вашу власть и умение считать. Если я что и утаил, то сущую мелочь — тысяч сто — двести на накладные расходы. Что это в сравнении с сотнями миллионов, которые потекут в ваши карманы в результате моей последней инициативы?

— Не в «ваши», а в наши. Это во-первых. А во-вторых, инициатива тоже подсказана нами. Теперь, когда мы овладели дешевой технологией создания двойников, дело пойдет вперед очень быстро. Двойник-президент, двойник-премьер, двойник-министр и ниже…

— Ниже — еще важнее, — сказал «маг». — Двойники плюс пропаганда сделают то, о чем всегда мечтали наши предки!..

— Не уводи нас в сторону! — оборвал голос. — С бизнесом ты справляешься, но с депутатами у тебя дела обстоят совсем плохо. Надо разрабатывать перспективных деятелей, а не всякую там шваль из этих вчерашних ничтожеств, хотя, надо признать, они усердно лижут языками любое дерьмо, на которое мы указываем… Пойдем, я покажу новые раскладки по регионам!..

Люди вышли из комнаты. Чосек, чихнув, сказал:

— Вот это и есть слуги Желтого Дьявола, для которых не существует ни границ, ни народов!

— Хотел бы я встретиться с самим дьяволом, — сказал пан Дыля. — В гнусном мире насилия и обмана смысл имеет только героическая жизнь!

— Героизм доживает последние годы. Он будет задушен «демократией», — сказал Гонзасек. — Однако я слышу шаги. Т-с!

Кто-то вошел в комнату. Чемодан подняли и швырнули на что-то мягкое. Проскреб ключ в замке — откинули крышку чемодана.

— Пеликан, — послышался голос «мага», — достань-ка мне бесшумный пистолет! Эти типы начинают зарываться, хотя живут только нашими соками!.. Сматываться, пора сматываться, здесь мы выполнили все дела!..

Прислужник «мага» по кличке Пеликан начал перекладывать белье и сразу обнаружил пана Дылю.

Секунду, только секунду он стоял с вытаращенными глазами.

— Кегебе! — по-козлиному протяжно заорал он. — Я знаю этого типа!..

Пану Дыле пришлось выстрелить. Взмахнув руками, бандит осел на пол.

— Вперед!

Друзья повыскакивали из чемодана, — посреди комнаты ошеломленно озирался «маг» Абрбор. Лицо его было искажено от ярости и досады: он тоже узнал пана Дылю и Чосека.

— Не уйдете, — прохрипел он, схватившись за какой-то аппарат, висевший у него на груди. — Всех замурую в стены общественного туалета!..

Не сомневаясь, что «маг» исполнит угрозу при первой возможности, пан Дыля выстрелил. Гангстер упал. Был он ранен или притворился, проверять было некогда: повсюду загудели сирены. Друзья без колебаний выпрыгнули через окно в сад, оттуда выбрались на улицу.

Стража, которая окружала, как выяснилось, загородную резиденцию преступников, ничего не заметила, переполошенная неожиданной тревогой.

— Чосек, узнай номер и название виллы!

— Да вот же написано: вилла «Санта тартаруга», что значит «Святая черепаха». Номер — 777…

 

В итальянском отделении интерпола

Останавливать какую-либо машину вблизи паучьего гнезда было опасно: легко было нарваться на агентуру, конечно, сновавшую туда-сюда и державшую под контролем весь участок дороги.

Друзья побежали через пустынное поле к домику, видневшемуся на холме близ моря. Это был, видимо, муниципальный участок, зарезервированный под будущее строительство, — редкие травы среди песков и лишь две-три кривые сосенки — у домика под темной от времени черепицей.

Заглянули во двор — под тенью виноградника гуляла индюшка с индюшатами. На веранде дома, прикрывшись соломенной шляпой, спал одноногий старик. Справа от дорожки, спускавшейся к морю, виднелась моторная лодка.

— Разбудим старика, — предложил Чосек. — «Аванти, Педро! Бандьера росса! — скажу я ему. И он отвезет нас километров за шесть-семь от этого зловещего места!

— Попробуем сами! Чем меньше свидетелей, тем удачнее предприятие!

Спустились к берегу, столкнули лодку, и пан Дыля взялся за весла. Едва отошли метров на тридцать, он пересел на корму к мотору и с первой попытки завел его.

— Я бы никогда не завел мотора, — сказал Гонзасек.

— Нужда теперь такая, что нужно знать всякое дело!

Моторную лодку бросили, завидев автомобильную дорогу, проходившую вблизи берега, добрались до обочины и стали «голосовать».

Затормозила первая же машина. Открылась дверца, выглянула пожилая женщина в очках.

— Ке суччессо?

Пан Дыля учтиво поклонился.

— Интерпол!

— Рома, читта феличе, субито! — добавил Чосек слова, запомнившиеся из какого-то фильма.

Всю дорогу женщина пожимала плечами и что-то говорила по-итальянски, нагоняя тревогу.

Вот и Рим. Огромный, шумный город, необыкновенный и в то же время совсем не сказочный. Машина затормозила у серого здания, на котором большими буквами было написано «Interpol» и что-то еще, буквами поменьше.

— Грация, синьора! — поблагодарил женщину пан Дыля, и все трое стремительно поднялись в здание.

Сразу же за дверью их остановил крепкий человек в штатском. Улыбаясь официально, он стал задавать вопросы на разных языках.

— Ной сьямо русси, — сказал Чосек. — Уи нид де чиф оф ю офис. Субито! Черт возьми, никогда не думал, что знание иностранного языка может стать последней надеждой!

Через пять минут все оказались в просторном и тихом кабинете.

— Чего хотят господа? — осведомился через переводчика начальник итальянского отделения Интерпола. Впрочем, откуда они могли знать точно, что это начальник?

— Мы здесь проездом, — сказал пан Дыля, у которого внезапно закрались подозрения. Он уже жалел, что явился в это учреждение. Кроме того, показалось, будто этого самого переводчика, черноволосого толстяка с волосатой грудью, он уже где-то видел. — Вам известен деятель по кличке «Тоффи»?

Переводчик и «шеф Интерпола» переглянулись.

— Я слышал разговор, из которого следует, что завтра этот человек будет застрелен аквалангистом из подводного ружья на пляже к югу от Пескары.

— Все это очень интересно, — сказал «шеф Интерпола». — Кто вы такие и как сюда попали? Где ваши паспорта?

— Вопрос, я полагаю, сейчас не главный, — сказал пан Дыля. — Мы последовали за одним аферистом из Симферополя, поскольку работаем в полиции, но, кажется…

— Да, он ранен неизвестными сегодня утром на загородной вилле весьма уважаемого человека!

— Странно, что Интерпол уважает людей, которые не уважают свободы и независимости народов!..

Пан Дыля уже не сомневался, с кем имеет дело. Теперь ему казалось, что на вывеске перед домом была совершенно иная надпись, но все еще не верилось, что все кругом подкуплены и честным людям нет спасения: их будут преследовать и безжалостно уничтожать только за то, что они честные и понимают происходящее в отличие от большинства, которое верит бредовой пропаганде, называющей себя «независимой» и «народной»…

— Ваши версии звучат неубедительно, мы вынуждены задержать вас, чтобы уточнить кое-какие детали! — сказал холеный джентльмен и, видимо, подал сигнал охране.

За спиной пана Дыли и его друзей появились дюжие агенты секретной службы.

Пан Дыля достал пистолет и обернулся.

— Первый, кто шагнет мне навстречу, умрет! — предупредил он. — Я думал, что имею дело с честными людьми! Но, увы, я, кажется, ошибся!..

Внезапно между паном Дылей и столом шефа с грохотом опустилась с потолка прозрачная пуленепробиваемая штора. В этот же момент агенты секретной службы, стреляя, бросились на пана Дылю. Одна из пуль прошла возле шеи, повредив вышитую рубашку под белой холщовой свиткой.

— Велите прекратить истерику, я сдаю оружие! — крикнул пан Дыля переводчику и, пока переводчик восстанавливал порядок, сказал своим: — Держаться вместе! В случае чего пробираться домой, в Белоруссию, самостоятельно! — И швырнул под ноги агентов свой пистолет.

— Следуйте за людьми в следственную камеру! — прокричал переводчик…

Так все трое оказались в тюрьме.

— А может, это вовсе не Интерпол, а бандитская мафия, которая использует чужую вывеску? — усомнился Чосек.

— Двойники, теперь повсюду двойники, — хмуро заметил Гонзасек. — Начинается эпоха двойников.

— Давно началась, — пан Дыля крякнул и подкрутил усы. — Скоро мы обо всем узнаем. Если в деле сатана, ему мало раздавить соперника, он будет изголяться. Сатана ритуально не приемлет чужой мечты, потому что в ней — божественное…

 

Встреча с желтым дьяволом

Караулили плотно, о побеге не могло быть и речи. Трижды в день подавали еду, правда, весьма скудную. Допросов не вели, и это не предвещало ничего хорошего.

— Ребята, пора идти на голодовку!

Не притронулись ни к завтраку, ни к обеду, ни к ужину. Появился переводчик.

— Почему отказываетесь от пищи?

— Требуем адвоката и публичного разбирательства нашего дела!

— Адвоката дадим, но это ничего не изменит. Неужели не ясно?

Через час появился «адвокат». Он говорил по-русски.

— Я требую встречи с журналистами, — сказал пан Дыля.

— Ни единого из журналистов ваш казус не интересует!

— В чем нас обвиняют?

— Лучше спросите, в чем вас не обвиняют? На это проще ответить. В незаконном въезде в страну с целью терроризма — раз. В покушении на русского коммивояжера — четыре. В нападении на служащих этого учреждения — семь. В подготовке убийства лидера оппозиционного движения в нашей стране — пятнадцать. И так далее. Двести семь пунктов обвинения, позволяющих осудить вас почти на тысячу лет! Мы демократическая страна, мы никого не казним!

— В этом я уже убедился, — сказал пан Дыля. — Зачем рубить шею, когда можно спилить мозги? Все ваши обвинения лживы, и мы это докажем при судебном разбирательстве!

— Если оно состоится. Но оно не состоится до тех пор, пока вы не дадите показания обо всем, что связано с каждым из вас лично. Кто вас создал? Как вы возникли? Есть ли еще в вашей стране подобные существа? Чем они занимаются и где находятся? Наша организация обещает за подробную информацию политическое убежище на Западе и две тысячи долларов каждому.

Пан Дыля искренне рассмеялся.

— Что, ребята, удовлетворим любопытство наших гостеприимных хозяев в обмен на бумажки, высасывающие живительные соки по всему миру?

— Дешевка, — сказал Гонзасек.

— Они не оригинальны, — добавил Чосек. — С теми же вопросами ко мне приставал бизнесмен из Армении. Так он обещал десять тысяч долларов!..

Побежали унылые дни заточения. Однажды двери камеры распахнулись, и охранники внесли большую металлическую клетку.

— Вы переводитесь в другую тюрьму! Прошу перейти в контейнер!

Пан Дыля и его друзья перешли в клетку, клетку тотчас накрыли черным непрозрачным материалом и куда-то понесли, а после повезли.

Но вот и конец дороги: сняли покрывало, отперли железную дверь и предложили выходить, спускаясь по веревочному трапу. Потом трап убрали. Узники оказались в огромной стеклянной банке. Возможно, в гигантском аквариуме.

За стенами аквариума находился большой зал с экзотическими растениями. Возле пальмы сидел в кресле лысый, пузатый человек в белом костюме.

Человек подошел к переговорному устройству в стеклянной стенке, посмотрел холодными, акульими глазами и прошепелявил по-русски:

— Борцы за справедливость, поздравляю с окончанием ложного пути жизни и началом пути истинного! Мне известно, вы пытались встретиться с Желтым Дьяволом. Что же, можно сказать, вы видите теперь его перед собою.

Пан Дыля так поразился, что приблизился к месту, где стоял пузатый и принялся его разглядывать. «Неужели этот паук предопределяет кровь, слезы и страдания сотен миллионов людей?.. Как же слабо, как же беззащитно человечество!..»

— Прекратится ли несправедливость, если и тебя лишить свободы или, может быть, даже жизни?

Лысый покачал головою.

— Даже если погибнет тысяча таких, как я, Желтый Дьявол будет процветать! Желтый Дьявол — не отдельное существо, это особый механизм жизни человечества, построенный за много веков, и он не может быть изменен, потому что самая великая сила — сила денег, власти и пропаганды!

— Желтый Дьявол будет раздавлен, — уверенно сказал пан Дыля. — Он мешает течению жизни, он причина страданий миллиардов! Во-первых, на свет народились люди, которые жаждут своего совершенства больше, чем своей сытости. Во-вторых, Природа уже не в состоянии кормить и обихаживать людей, которые гребут только под себя. Эгоизм превратился в свою противоположность, он разрушает общество. Для продолжения нормальной жизни человечества придется создать новые национальные государства, упразднить мировую власть денег и пропаганды, выработать новые, естественные стимулы для деятельности человека. Это — благополучие всех, практическое равенство возможностей, радость существования, открывающая простор для саморазвития и духовного роста.

— Чепуха, — заключил лысый, плотно сжимая губы после каждого слова. — Разве вы не видите, что Желтому Дьяволу нет никакого соперника? Мы сумели сделать непривлекательной всякую бескорыстную мечту. Напротив, мы сделали привлекательным образ проходимца, убийцы, садиста, того, кто добивается удачи любой ценой. Люди привыкают к тому, что деньги образуют суть жизни. Пройдет еще немного времени, радио, телевидение и газеты сделают любимыми героями детей и взрослых предателей, клоунов, грабителей, лжецов. Пройдут еще годы, и люди превратятся в биологических роботов, — вскоре после того, как мы навяжем персональный компьютер каждой семье… Ни один ум не разовьется уже без нашего контроля, ни один характер не вызреет без нашего неусыпного наблюдения!.. Незримо, но безостановочно повсюду работают сотни заводов, производящих технику, с помощью которой мы сможем уничтожить все живое, если возникнет угроза нашему благополучию… Слыхал ли ты разговоры о «летающих тарелках»? Это не выдумка. Это реальность, только летают не инопланетяне, а выведенный нами сорт рабов, контролируемых из единого центра. Им и принадлежит завтрашний день, остальных мы упраздним как неэффективную биомассу!

— Твое многословие позволяет сделать вывод, что ты, могущественный, заинтересован в нас, не имеющих ничего, кроме честных и чистых желаний!

— Угадал, пан Дыля, — кивнул лысый, — и тебе предстоит выбирать: либо перейти ко мне на службу, и тогда ты будешь кататься, как сыр в масле, либо я засушу тебя и твоих друзей без воды и пищи в этом аквариуме, где вчера еще жили акулы, которым я время от времени бросал на съедение бесперспективных существ.

— Зачем мы тебе нужны?

— Скажу прямо: вы располагаете свойствами, которые мы воспроизвести пока бессильны. Если бы вы служили нам, мы научились бы создавать подобных существ. Это принесло бы нам миллиардные барыши. Да и военное дело продвинулось бы вперед. У нас есть данные, что вас создал самый гениальный человек из когда-либо живших на земле. Но так ли это, нам нужно еще убедиться.

— Все, что ты говоришь, Желтый Дьявол, вызывает во мне величайшее омерзение! Ты пожиратель живых и мертвых, и я ощущаю смрад, исходящий от тебя, даже сквозь эту стеклянную стену!

— Пусть уходит, — махнул рукой Чосек. — Нашел дураков пиявок ловить!

— Пусть зарубит на своем длинном носу, что не все покупается и не все продается! — добавил Гонзасек.

— Ты слышал наш ответ, — подвел итог пан Дыля, — прошу, больше не суйся со своими предложениями! Нищ и скучен мир, в котором все продается и все покупается!.. Теперь мне понятно, кто плетет интриги под видом борьбы за права человека, кто из кожи вон лезет, чтобы отвлечь людей от действительных проблем, помешать им увидеть путь к подлинному спасению!..

С той минуты слуги Желтого Дьявола принялись методично измываться над паном Дылей и его товарищами. Над аквариумом постоянно горели ослепительные лампы. Температура за стеклом поднималась до сорока градусов.

Иногда приходил лысый и молча наблюдал, как узники погибают без воды и пищи. Он садился в кресло и равнодушно разглядывал обитателей аквариума. Рядом с ним становился толстяк со слезящимися глазами и играл для лысого на контрабасе траурные мелодии. Когда лысого не было, толстяк играл для его кресла.

Однажды мимо аквариума прошел человек, удивительно похожий на «мага» Абрбора. Вполне вероятно, что это и был Абрбор…

День ото дня муки пленников усиливались. Тоска и безысходность высасывала последние силы.

Случайно обнаружив в аквариуме сухой стебель тростника, пан Дыля смастерил из него дудочку и, желая поддержать друзей, стал наигрывать белорусские песни.

Толстяк, собиравшийся играть для кресла своего хозяина, подошел к стеклянной стене.

— Что вы играете? — восхищенно спросил он, подтягивая штаны, которые у него то и дело сползали.

— Гонзасек, — прошептал Чосек, расталкивая своего обессилевшего друга. — Ты когда-то блестяще владел искусством гипноза. Попытайся — сейчас или никогда!

Гонзасек поднялся и — начал танцевать. Пан Дыля понял его и стал подыгрывать.

Едва толстяк увидел танцующего под музыку Гонзасека, он уже не мог оторваться и смотрел, не понимая, что его завлекает.

Наконец Гонзасек, которому танец стоил последних остатков сил, почувствовал, что толстяк покоряется его воле, и тогда Гонзасек заговорил — теми особыми словами и тем особым тоном, которым говорят только мастера гипноза.

— Музыка, музыка звучит в твоем сердце, и пока она звучит, для сердца не существует более ничего, ибо музыка и есть весь мир и его правда!..

Приведя толстяка в состояние бессознательной внушаемости, Гонзасек приказал:

— Открыть футляр контрабаса! Достать все запасные струны!.. Великое доброе дело приносит душе успокоение и блаженство, оно согласно с ее порывами… Расслабились, еще расслабились, волны тепла растекаются по телу, радость переполняет его… Взять струны и связать их одна за одной!.. Затянуть сильнее!.. Так, хорошо!..

Связав все струны, толстяк перебросил их через край аквариума, Гонзасек взобрался на плечи Дыле, Чосек встал на спину Гонзасека и так дотянулся до струны.

Гонзасек дал команду тащить, и через минуту свершилось небывалое: трое друзей оказались на свободе. Правда, это была относительная свобода: за дверями зала и вокруг дома караулила усиленная охрана…

Однако честь не спрашивает об условиях: она сама создает их или гибнет в борьбе.

— Теперь или никогда, — сказал пан Дыля. — Думаю, контрабас не оскорбиться, если нас понесут в футляре!

Гонзасек повернулся к толстяку:

— Человек, ты слышишь голос величайшей гармонии — гармонии честных человеческих отношений!.. Сонливость одолевает тебя, ты закрываешь глаза и считаешь до десяти: раз, два, три!.. Сосчитав до десяти, ты закрываешь футляр и несешь его к себе домой! Раскрываешь в комнате, где нет никого, кроме тебя!.. Повтори свои действия!

Пан Дыля не терял времени даром: скрутил струны и спрятал их, спрятал и контрабас. Вся троица, не мешкая, улеглась в футляр и закрыла за собой крышку.

Музыкант добросовестно досчитал до десяти, защелкнул футляр и пошел к выходу.

— Эй, ты, вонючий граммофон, почему уходишь раньше срока? Что велел тебе хозяин?

— У меня разболелось плечо, — пожаловался толстяк. — Такая боль, что я поеду домой и прилягу. Передайте хозяину: завтра отыграю и за сегодняшний день!..

Потом была еще одна проверка и еще одна, особенно придирчивая — у выхода из здания, когда потребовали раскрыть футляр.

— А ну, покажи!

Толстяк разинул рот и приспустил штаны. Охранники покатились с хохота.

— Смекалки у тебя, пиликальщик, хоть отбавляй!.. Музыкант сел в свою машину и выехал за ворота.

— Просто не верится, что мы улизнули из пасти Желтого Дьявола! — сказал Чосек.

— Я чувствую, как мозг музыканта расторможивается от посторонних влияний, — сказал Гонзасек. — Нам надо бы выйти из футляра!

Но пан Дыля, не сомневаясь, что главное испытание еще впереди, уже буравил футляр стальной спицей.

Крючки были сняты, компания выбралась наружу и расселась на заднем сиденье.

— До моего дома еще минут сорок! — сообщил музыкант.

— Сверни с этой дороги на какую-либо тихую и редко используемую, — попросил Гонзасек.

Только он промолвил эти слова, позади затрещали два мотоцикла. Они обошли машину и стали прижимать ее к бровке.

— Эй, контрабас, дружище, дави негодяев!

И музыкант, «неуклюжий тюфяк», как однажды обозвал его Чосек, вдруг резко прибавил скорость и вытолкнул одного из нахальных мотоциклистов за дорожное покрытие. Тот помчался по целине, подскочил, попав на ухаб, и перевернулся.

Второй мотоциклист вытащил пистолет и стал целить в колесо.

— Спроси у музыканта, нет ли у него оружия? Оружие было найдено: тяжелый, многозарядный бельгийский пистолет.

Пан Дыля разбил заднее стекло и с первого выстрела вывел из строя мотоцикл: машина пошла круто в сторону, ударилась о разделяющее ограждение, перескочила через него — мотоциклист полетел в придорожный кустарник.

Но сзади уже приближались два красных «Форда». Преследователи издали открыли огонь из автоматов.

Пану Дыле повезло — ответным выстрелом он повредил какой-то важный агрегат: ближний «Форд» внезапно резко затормозил, задымил и вдруг вспыхнул почти белым в свете солнца пламенем.

Во второй машине действовали более осмотрительно и профессионально. Минут пять на бешеной скорости преследовали беглецов, а затем, на повороте, открыли огонь из автомата.

Музыкант был убит наповал. Не перехвати руль пан Дыля, все разбились бы вдребезги, но он успел сделать немыслимое.

Помчав по прямой, он внезапно затормозил, «Форд», тоже тормозя, вырвался вперед, пан Дыля вывернул на съезд, выигрывая время и расстояние.

— Бензина в баке почти не осталось! — прокричал Чосек. — Погоню не выиграть!..

У леса машину остановили, вынесли на траву бездыханное тело музыканта, пан Дыля выстрелил в бензобак, бак взорвался, машина загорелась, беглецы бросились в лес.

Вскоре преследователи окружили горящую машину. На помощь к ним, вызванный по рации, прибыл полицейский наряд.

Но беглецы были уже на вершине каменистого холма.

— Пока они выяснят, целы мы или погибли при взрыве и пожаре, мы будем далеко, — сказал пан Дыля. — Жаль музыканта, он непричастное лицо!

— Очень даже причастное, — возразил Гонзасек. — Он признался, что весь его репертуар — вещи, направленные на разрушение нашей психики. Впрочем, его, действительно, жаль. И вы напрасно полагаете, будто он не сознавал, что делает!..

 

Из огня да в полымя

В чужой стране — без знания языка, без денег, без связей, без пристанища, без малейшего представления о том, откуда грозит опасность, — согласитесь, положение было отчаянным.

— Что будем делать?

— Когда не знаешь, что делать, а делать что-нибудь необходимо, нужно делать хоть что-нибудь, — сказал пан Дыля. — Вот, пожалуйста, над холмом второй раз на низкой высоте в одном и том же направлении прошел пассажирский самолет. Значит, где-то там, не слишком далеко, находится аэропорт. Мы должны любой ценой улететь из этой страны!

— Предложение великолепно, — засмеялся Чосек, — только как к нему подступиться? С таким же успехом я мог бы предложить сейчас полакомиться свежими булочками с парным молочком!

Пан Дыля не ответил ему. Спускаясь с холма, он приметил автостраду. К ней и вывел своих друзей и велел всем спрятаться возле съезда.

Только они замаскировались, подъехала машина. Из нее выскочил пучеглазый человек в клетчатом костюме.

— Куэста жокоза бирра! — воскликнул он и стрельнул в кусты.

— Как я понимаю, он жалуется на выпитое пиво, — прошептал Чосек.

— Кто еще в машине?

— Какая-то дама. Видимо, его жена.

— Вперед, ребята!

Пан Дыля вскочил в машину, следом — Гонзасек и Чосек. Дыля сел за руль, а Чосек с очаровательной улыбкой обратился к женщине:

— Силенцио, синьора! Нон вольо спараре, ма лей посса пердере иль марито!..

Машина стремительно набрала скорость и понеслась по дороге.

Через синьору выяснили, что она и ее муж направляются в аэропорт, откуда через час должны вылететь в Лос-Анжелес, город на западном побережье США.

— Где билеты, документы и деньги? — спросил пан Дыля.

— Да вот же они, в дорожной сумочке, — показал Чосек. Открыл паспорт мужчины в клетчатом костюме. — Марио Депредаторе, служащий. А это синьора Депредаторе. Оба едут в гости к дочери.

— Объясни, Чосек, если синьора проявит благоразумие, через три дня она снова увидится со своим мужем, причем ее собственность не уменьшится ни на один доллар… Теперь ей нужно лететь одной, говоря, что муж внезапно заболел. Потом она может объяснить все так, как ей заблагорассудится. Ее задача — пронести нас в самолет. Если же она сделает попытку обратиться в полицию, мы прибегнем к крайним мерам. Это ужасно, но у нас нет выбора. Нас преследуют и хотят уничтожить, хотя мы не совершили преступления. Вся наша вина в том, что мы хотели защитить справедливость.

Чосек принялся объяснять женщине ситуацию и, удивительное дело, она тотчас поняла его. Более того, согласилась сделать все так, как пожелают при условии, что ей возвратят документы и деньги мужа. Пан Дыля дал слово вернуть то и другое в самолете.

— А теперь, синьора, мы просим вас еще об одной услуге: поделитесь, пожалуйста, с нами своими запасами пищи, мы давно ничего не ели. Только пива мы пить не станем.

— О, у меня есть свежее молоко и великолепные булочки! — улыбнулась женщина. — Я с удовольствием угощу вас!..

То-то ликовал Чосек!

— Черт возьми, — повторял он, уписывая за обе щеки румяные булочки. — Никогда бы не подумал, что моя скромная мечта может осуществиться! Не сон ли это?..

Гонзасек тоже подкрепился из дорожной сумки синьоры, только пан Дыля посчитал крайне невежливым есть спиной к хозяйке: орудуя рулем и тормозами, он вообще отказался от угощения, проглотив лишь крохотную шоколадку.

Не доезжая до аэропорта, пан Дыля передал руль синьоре и забрался вслед за товарищами в зеленую дорожную сумку, оставив пистолет в машине, о чем впоследствии немало сожалел: лучше всего было бы выбросить его где-либо за городом.

Вовремя были сделаны приготовления! Едва машина заняла место на стоянке, ее обступили полицейские. Синьора показала билет и дорожный чемодан. Полицейские открыли чемодан и перерыли все вещи. Только после этого синьору пропустили в зал ожиданий, где обыск повторился.

Наконец, синьора с зеленой сумкой в руках заняла место в салоне авиалайнера. Сумку никто не открывал, поскольку прибор, определяющий наличие металла, ничего не зафиксировал.

Пан Дыля высказал предположение, что вся суматоха из-за мужа синьоры. На самом деле, суматоха объяснялась иными причинами, хотя найденный через пару часов в машине синьора Депредаторе пистолет позволил полиции сделать некоторые верные заключения.

Авиалайнер висел еще над Атлантикой, когда из Италии пришла радиограмма о том, что следует немедленно арестовать и допросить синьору Депредаторе.

Детективы внезапно появились перед ее креслом и, предъявив документы, потребовали вместе с вещами проследовать в салон для отдыха пилотов.

Синьора не унизилась до истерики и саморазоблачений. Возмутившись для виду, она пошла за детективом, «забыв от волнения» возле кресла дорожную сумку. Но бдительные сыщики, обшарив все вокруг, прихватили с собой и сумку.

— Выкладывайте все начистоту, — приказал старший детектив. — В вашей машине найден пистолет, которым завладели разыскиваемые нами злоумышленники. Объясните, как оказался пистолет в машине? Почему вы отправились в Америку без мужа, хотя он совершенно здоров? Кто ехал с вами в машине до аэропорта?

— Согласна ответить на все вопросы, только не берите меня за глотку! Увы, ваши удостоверения тоже могут оказаться липой, как и все другое! Я была однажды знакома с человеком, который представился депутатом парламента и даже показал мне удостоверение, однако после выяснилось, что!..

— Синьора, через сорок минут посадка, нам необходимо выяснить то, что мы хотим выяснить! Не уводите разговор в сторону, отвечайте строго на поставленные вопросы!

— Я не виновата, что вы такие недогадливые, — ответила женщина. — При желании думать самостоятельно вы давно оставили бы меня в покое! Никаких пассажиров в машине не было! Это может подтвердить синьор Басталоне, который обогнал меня на пути в аэропорт и помахал мне рукой. Он, знаете, в прошлом учитель, а ныне он пенсионер, но ему не хватает на жизнь, и он развозит рекламные объявления. Это почтенный человек, вы можете верить каждому его слову!..

— Не засиживайте нам мозги, синьора! Вы сыплете словами, как коза — горохом! У меня уже голова распухла от вашей болтовни!

— Какой болтовни? Уж не собираетесь ли вы меня оскорблять? Вы хотите свидетелей, я даю вам свидетеля! В машину, оставленную на стоянке, мог проникнуть любой из вашей компании, не так ли? И если некоторые забывают в чужих помещениях галстуки, отчего бы им не забывать и пистолеты?

— Ах, боже мой, да будет проклята минута, когда я вызвался поговорить с вами!.. Отвечайте на вопрос: по какой причине вы полетели без мужа и где его билет?

— Вот билет! Что же касается мужа, то мне надоела его сообразительность так же, как теперь ваша! Я поссорилась с ним, понятно?

— Он этого не подтверждает.

— Мне плевать! Он может подтверждать, что он китайский мандарин, апостол Павел и президент Всемирного Банка!..

— Синьора, закройте рот, будем работать молча!.. Давайте вашу кладь!

— Скажите, что вы ищите? Объясните толком, тогда, может быть, я помогу! У меня прекрасная зрительная память, и я могу, например, сказать, что красномордый джентльмен, что сидит в салоне второго класса в первом ряду, — из Милана! Я видела его в Милане только однажды, но запомнила на всю жизнь! В его лице есть что-то от мериноса, как и в вашем, уважаемый!..

Детективы вывернули на стол содержимое зеленой дорожной сумки. Покатилась бутылка кока-колы, шлепнулся несессер, выпала макияжная коробка и еще кое-какая мелочь.

— Странно, — сказала синьора, не спуская глаз с сумки и вещей.

— Что странно, поясните?

— Я не вижу среди вещей… коробку с печеньем и пакет с лимонами, — нашлась синьора…

Пан Дыля давно установил для себя правило: не ожидать событий, но творить их. Трудно сказать, какой жизненный опыт заставил его сделать такой вывод, но вывод был сделан и неукоснительно соблюдался.

Сидение в дорожной сумке быстро наскучило ему. Он стал нервничать и, сказав, что уходит на разведку, выбрался из сумки, стоявшей подле ног синьоры у самого борта самолета.

Конечно, на разведку было бы гораздо удобнее послать миниатюрного Чосека, но — кто знает — справился бы он со своей задачей?

Соблюдая осторожность, пан Дыля пополз вперед, разглядывая пассажиров и слушая непонятные разговоры. Он обследовал несколько рядов кресел и собирался уже возвращаться назад, когда ему показалось, будто он слышит знакомый голос.

Пан Дыля прислушался: говорили по-русски.

— Разве ему можно доверять институт, который делает глобальные прогнозы? Он развалил даже собственную доходную ферму. Этот человек не способен видеть дальше собственного носа. Наседка, гриб-навозник, — говорил кто-то.

Знакомый голос возражал:

— Согласен, он недалек, мелок и театрален. Зато он сделает именно тот прогноз, который нам нужен. Он не подводил за эти годы ни разу и ни разу не пытался сорваться с золотого крючка!..

Любопытство так раззадорило пана Дылю, что он решил рискнуть и выглянул из-за кресла.

В двух шагах сидел, посасывая из соломинки какую-то питательную смесь… Желтый Дьявол!

Сердце пана Дыли забилось от волнения. «Вот отчего суматоха! Половина пассажиров — его люди!..»

Между тем к Желтому Дьяволу подошел пилот и, отдав честь, доложил что-то по-английски. Пан Дыля уловил только фамилию Депредаторе, но этого было довольно, чтобы верно оценить ситуацию. Он тут же вернулся к своим.

— Выбирайтесь да поживее! Кажется, начинается облава!

И точно: едва троица расположилась под креслом синьоры, появились детективы. Они и увели ее на допрос.

— Чуть позже они проверят всех пассажиров, обнюхают каждую щель, — предположил пан Дыля.

— Что же делать?

— Спрячемся в самолете и вернемся в Италию, — предложил Чосек. — Из аэропорта как-либо сумеем выбраться в родные места. Теперь туда летают десятки самолетов, включая военные.

— Нет, — решительно воспротивился пан Дыля, — отступить, когда мы в двух шагах от цели? Я этого не прощу ни себе, ни вам!.. Предлагаю все-таки разобраться с Желтым Дьяволом. Кто это на самом деле? Сотни миллионов людей по всему миру умирают от пуль, голода и болезней, гибнут в пожарах и катастрофах, теряют друзей и близких, не зная, что подлинная причина их бедствий — Желтый Дьявол с его претензиями на абсолютную власть и абсолютную собственность!

— Увы, это так, — вздохнул Чосек. — Вот цивилизация: или на кого-то пашем, или от кого-то прячемся. А в промежутках сидим в тюрьме или нищенствуем. И так всю жизнь. Неужели это и есть «эпоха великой демократии», о которой трубят проходимцы?.. Послушайте, если уж пробираться в логово Желтого Дьявола, давайте держаться вблизи от него! По-моему, пока это наиболее безопасное место!

Так и поступили. Затаившись у самых башмаков Желтого Дьявола, узнали еще о том, что по прибытии в аэропорт все пассажиры, их вещи, а также авиалайнер будут подвергнуты самому тщательному досмотру.

— У халуя, что прислуживает Дьяволу, довольно просторная спортивная сумка. Бьюсь об заклад, в ней не станут рыться детективы.

— Сверхнаглецы и нас кое-чему научили, — сказал Гонзасек. — Как ни скрывают они от народов зловещую науку превращения людей в стада баранов, все же и мы узнаем кое-что об этой свирепой, но, увы, безотказной науке. Эта наука требует, чтобы повсюду правили деньги: именно таким образом Желтый Дьявол и его слуги лучше всего маскируют собственную власть. Клянусь, эта власть рассыплется тотчас, едва поколеблется власть денег!..

Самолет пошел на снижение, уставшие от долгого полета, шумов и вибрации пассажиры пристегнулись ремнями. Используя общую рассеянность от дискомфорта, пан Дыля раскрыл чужую спортивную сумку и все втроем по очереди забрались в нее.

— Одно удивляет, — сказал Чосек. — Отчего Желтый Дьявол летает на рейсовом самолете?

— Это вовсе не рейсовый, — объяснил пан Дыля. — Самолет принадлежит Желтому Дьяволу, но поскольку Дьявол не гнушается даже копейкой, он подрабатывает, маскируя свои перелеты под рейсовые. Это его знаменитый хозрасчет, который сводит все обилие разностороннейших отношений в природе и обществе к гнуснейшей финансовой дискриминации. Разве могут быть хозрасчетными отношения с матерью или любимой, разве может быть хозрасчетным гений, проклюнувшийся из народной среды? Они навязывают тотальный хозрасчет под видом экономического баланса именно для того, чтобы держать под своим контролем и отношения с любимой, и вызревание гения!

— Скорей бы на свежий воздух, — вздохнул Гонзасек. — В этой торбе тошнотворные запахи. Ее владелец перевозит наркотики. Может быть, и сам наркоман.

— Вряд ли, — сказал пан Дыля. — Желтый Дьявол слишком бережет себя. Он не потерпит рядом нерадивого. А наркоманы — безответственные и непредсказуемые типы…

Самолет произвел посадку. Пассажиров предупредили о специальной процедуре досмотра. На трап выпустили только Желтого Дьявола и его людей.

— Шеф, — послышался голос хозяина спортивной сумки. — Ваш предшественник время от времени проверял сотрудников на вшивость. Может, благодаря этому он так и не обнаружил в своем окружении шпиона или предателя!

— Хочешь сказать, что я должен был подвергнуть досмотру и моих людей? Может быть… Впрочем, не начать ли проверку с тебя? Эй, Бен, слыхал? Самюэль предлагает всех вас проверить на вшивость. Я спрашиваю, не начать ли с него самого?

— Вы великий мудрец, сэр, и одним замечанием способны уничтожить тысячу наших врагов. Я думаю, с Самюэля и нужно начинать.

Пан Дыля и его товарищи замерли, ожидая дальнейшего поворота событий.

— Можно, конечно, начинать с меня, — сказал владелец спортивной сумки, сообразив, что зарвался в желании угодить. — Конечно, я способен иногда прихватить для знакомых ребят пару унций наркотика. Но я его не употребляю, в отличие от тех, кто желает выглядеть святее римского папы.

— Самюэль намекает на тонкое обстоятельство, а, Бен? — засмеялся Желтый Дьявол.

— Милые бранятся — только тешатся, — ответил проныра, которого называли Беном…

Говорившие внезапно перешли на незнакомую речь. Что-то отвечали встречавшим их людям.

Спортивная сумка была вкинута в багажник, зарокотали моторы — машина поехала.

— Одна беда пронеслась, другая настигла, — проворчал пан Дыля. — Мы упустили момент и теперь беспомощны…

Почти два часа продолжалась поездка в багажнике. Потом Самюэль, видимо, прислуживая боссу, — сумку он достал лишь поздно вечером.

Открыв багажник, он куда-то отлучился. Этим воспользовались пан Дыля и его товарищи. Они покинули стальной склеп, а потом и гараж, в котором стояла машина.

Шел дождь. Дул ветер. Постройки вокруг напоминали большую загородную виллу. Светился огнями двухэтажный особняк. Вдаль уходила отличная дорога.

— Мы за городом, — сказал пан Дыля, нюхая воздух. — Но где именно находимся и что с нами может случиться через минуту?..

 

Новая встреча с желтым дьяволом

Спасаясь от дождя и ветра, друзья присели на ступеньки дома под навесом.

— Каждый день — ожидания и лишения, — пожаловался Чосек. — Тяжело вынести такую жизнь, особенно тому, у кого семья и дети. Нищета подавляет человека эффективней, нежели диктатура. Кто мы на этом свете?

— Человек опутан мировыми отношениями собственности и власти, — подал голос пан Дыля. — Невежественный, он клянет за свои несчастья крайнего, того, кто на виду… Наши более счастливые предки считали, что счастье — это свобода и благосостояние. Нынешние ожидания скромнее. Мне, например, довольно и того, чтобы жить, не греша против своей совести…

На втором этаже растворилось окно, послышалась прекрасная музыка.

— Эти не пьют «чернила» и не оскопляют дух «трясучкой», — сказал Гонзасек. — Берегут мозги. Ничтожный талантишко, использованный разумно, всегда победит великий талант, к которому относятся безалаберно.

— Бах, — задумчиво промолвил пан Дыля. — Вот она, живая совесть. Имитаторы не могут обходиться без чужих камертонов… Да, не деньги, не власть, не хитрый заговор определит, в конце концов, облик человечества, а совесть… Хотел бы я сейчас взглянуть на того, кто среди ночи слушает подобную музыку. Успокаивает нервы? Набирается сил? Поднимает интеллект? С высот гения пытается проникнуть в недоступный для себя мир?..

Чосек вдруг встал, потянулся, подошел к водосточной трубе, ловко вскарабкался по ней, прошел по узкому карнизу и заглянул в раскрытое окно.

Друзья, не спускавшие с него глаз, изумились: Чосек жестами звал их к себе, взывая к осторожности. «Что за чертовщина?»

Через минуту пан Дыля и Гонзасек взобрались на карниз. Окно к тому времени захлопнули, но сквозь прозрачные занавеси было все видно.

В просторном зале с камином, картинами и скульптурами вдоль стен стоял стол, над которым сверкали три хрустальные люстры. За столом сидело трое пожилых в черном, и каждый до деталей походил на Желтого Дьявола. Казалось, Желтый Дьявол разделился на три одинаковых существа. Три молодых женщины безмолвно прислуживали им.

— Который Желтый Дьявол? — спросил Чосек.

— Т-с, — пан Дыля приложил палец к губам. — Главное, мы у цели!

Подобные друг другу типы о чем-то беседовали, жестикулируя, ели и пили, а потом поднялись разом и стали прощаться.

Зал опустел, музыка пропала, появились слуги — они быстро прибирали, унося приборы и остатки пищи.

— Кто-то из них обожает дождь и сырой воздух, — сказал пан Дыля. — Кругом кондиционеры, однако, я слышу, открывают окно… Если догадка верна, мы непременно обнаружим лазейку…

Пользуясь тьмой и непогодой, друзья обошли вокруг дома по узкому карнизу. И точно: дверь на балкон второго этажа, выходившая в замкнутый двор, оказалась приотворенной. Ею и воспользовались, бесстрашно проскользнув в спальню.

Все таило опасность, но друзья решили рискнуть. Чосек включил настольную лампу и направил свет в лицо спавшему, Гонзасек разбудил его, стянув одеяло, а пан Дыля сунул туфель, завернутый в полотенце, к носу разбуженного.

— Не трепыхаться! Вот бомба, нам терять нечего! Он помог лысому сесть на кровати. Тот дрожал и говорил лишь с трудом.

— Господи, какое дерьмо! Так трястись за собственную шкуру, — брезгливо сказал пан Дыля. — Сколько себя помню, твои слуги только тем и занимались, что нагло дурачили и развращали людей! Вся эта бравада и высокомерие, вся эта жестокость к поверженным, вся эта грязь, все эти ужасы кино и телевидения, все эти супермены и — трусость!.. Двойники — тоже боязнь возмездия?

— Приказ свыше: Желтый Дьявол должен быть неуязвим.

— Так ты подлинный или подменный?

— Этого не знает никто…

Пан Дыля посчитал опасным разговаривать в спальне, заставил лысого зайти в туалет и там усадил его на трон, полагающийся этому месту.

— Зачем вы явились?

— Неужели не догадываешься?.. Как ты считаешь, много у тебя грехов?

— Грехов у меня нет! Я выполняю приказы! Если они наносят кому-то ущерб, виноват не я, а модульное мышление!

— Знакомый принцип, — сказал Чосек. — «Виноваты все, кроме нас». Ответь-ка, Дьявол, куда ты гонишь народы?

Лысый молчал.

— Ну, — пан Дыля повысил голос. — Отвечай, перед тобою те, кто немало страдал и имеет право спросить!

— Обычный человек может предвидеть всего на один ход вперед. Талантливый, умудренный опытом способен рассчитать два хода судьбы. Мы же рассчитываем события на три-четыре хода, и только потому, что мы их определяем. В этом источник нашего могущества. Мы превосходим своих соперников в тысячи раз, поскольку один верно просчитанный ход примерно в десять раз увеличивает пробивную силу замысла… Но тебе должно быть ясно, что даже четыре хода — это очень мало для жизни. Мы тоже слепцы. Кто скажет, куда ведет кривая событий? Народам можно внушить любую чушь, их легко оболванить, но не становимся ли болванами и мы сами, постоянно сносясь с болванами? Если даже презираем их так, как презираем?.. Конечно, со временем мы отгородимся от масс более капитально, чем теперь. И все же…

— Все то мерзко и преступно, что вы вершите, — покачал головою пан Дыля. — Убийцы и самоубийцы правят миром!.. И вот ведь ни тени раскаяния, одно лишь желание выкрутиться и ускользнуть!..

Он не договорил: внезапно распахнулась замаскированная под зеркало дверь в туалет, — в помещение ворвались солдаты личной охраны Желтого Дьявола. Пан Дыля, разумеется, не мог учесть, что электроника тщательно фиксировала поведение Желтого Дьявола и в туалете: все звуки записывались в особом центре, — разумеется под предлогом медицинского контроля: в этой цитадели лжи сделали вывод из собственной политики шантажа и подкупа.

Но если многого не учел пан Дыля, то охранники и понятия не имели о потенциальном противнике. Первое, что сделали они, — так полагалось по инструкции, — навалились всей оравой на лысого властелина, чтобы своими телами защитить его от возможной пули или осколка.

Воспользовавшись суматохой, пан Дыля и его друзья выскочили в коридор и, зная уже расположение комнат, — повсюду мигал аварийный свет и раздавались сигналы тревоги, — прошмыгнули в спальню, выбрались на балкон, спустились на землю, пролезли сквозь чугунные ворота и побежали в поле.

Витал еще предутренний мрак, и они рассчитывали спрятаться где-либо в перелеске, кустарнике или уединенном строении.

Вокруг тянулось ровное вспаханное поле, между тем как со стороны виллы уже слышались команды, рев военных грузовиков и шум запускаемого вертолета.

— Не могу больше, — в изнеможении выдохнул Чосек и остановился. — Сил больше нет, лягу здесь, в борозде!

Не сговариваясь, пан Дыля и Гонзасек подхватили товарища и продолжали упорный и отчаянный бег.

Но вот поле кончилось, началась целина, показались огромные деревья, как оказалось, секвои.

И тут навстречу беглецам с устрашающим лаем выскочили две овчарки.

— Собаки выдадут нас, — в замешательстве сказал пан Дыля.

— Либо да, либо нет, — сказал Гонзасек. — Шансы не исчерпаны до тех пор, пока мы можем выбирать свои действия. Не ты ли учил нас этому, Дыля?.. Когда-то я умел отлично управляться с собаками.

И он смело пошел на овчарок, издавая какой-то резкий, тонкий звук, пожалуй, скорее, свист. Овчарки тотчас замолчали. Когда же Гонзасек приблизился к ним, делая замысловатые движения руками, собаки и вовсе, поджав хвосты, пустились наутек.

— Бьюсь об заклад, собаки охраняют какой-то важный объект, — предположил отдышавшийся Чосек.

— Это частное владение, — возразил Гонзасек. — Видишь, рядом обыкновенное жилье?..

 

Индеец из племени Навахо

Беглецы разговаривали между собою, советуясь о плане действий, когда вновь послышался лай овчарок.

На поляне показался рослый человек с винтовкой. Он что-то прокричал и прислонил винтовку к стволу секвои.

Пан Дыля взглянул на Гонзасека.

— Это жест миролюбия. Узнай, чего он хочет. Ты у нас лучше всех знаешь английский.

— Я плохо понимаю разговорную речь. Но если я понимаю правильно, незнакомец кричит, что он наш друг и обещает оказать нам всяческую помощь.

— Вот оно что, — заулыбался пан Дыля. — Верно говорят: свет не без добрых людей!

Беглецы поднялись из-за валуна и пошли навстречу человеку, который приветствовал их дружескими возгласами.

— По радио и телевидению штата каждые пять минут сообщают о нападении на виллу Микеле Гоцаре банды террористов, загримированных под больших кукол, — перевел Гонзасек. — Они называют террористами всех, кто решился отстаивать свои права. Доверю вам: для меня пришел долгожданный час сквитаться с Микеле Гоцаре, главарем мафии штата, а, может, и не только штата. Это отъявленный негодяй и закоренелый преступник. На его совести жизнь моего сына… Когда-то я работал садовником в поместье этого Гоцаре. Мой сын Этоакль был одногодком с сыном босса. И вот этот юноша, кстати, такой же негодяй, как и его отец, попал в автомобильную катастрофу. Ему нужны были новое сердце и новые почки. Они услали меня прочь и взяли сердце и почки у моего сына. Они убили моего сына!.. Когда я вернулся, босс сказал: «Твой мальчик дал согласие, у меня есть свидетели. Дело сделано, ничего уже не вернешь. Если ты станешь протестовать, я убью тебя. Убью твою жену и оставшихся детей. Но я хочу дать пример верности для слуг: награждаю тебя огромным земельным участком… Этот участок, господа, — кровь, почки и несчастная судьба моего сына, — перед вами… Мне пришлось смириться со своей долей. Легче было умереть, чем смириться, но я смирился, решив на этой земле возродить свой народ. Я индеец племени навахо… Микеле Гоцаре согнал с этой земли все индейские семьи, которые я пригласил для поселения. А теперь заявил, что участок был подарен мне не навсегда, а только на десять лет, и предъявил — фальшивый, конечно, — договор. Мне не совладать в споре, потому что все власти штата у Гоцаре в кармане. Завтра исполняется десять лет со дня смерти сына, и меня лишат этого участка. Вот почему я готов сражаться и умереть… Люди трусливы, люди запуганы и думают только о заработке и пище, ничто другое их не интересует. Разве что развлечения, которые так же убоги, как и характеры. Люди глупы и сами точат топоры, которыми им рубят конечности. Я презираю соотечественников за трусость и неспособность поверить в себя и свои права!..

Несчастного звали Джо. Он повел беглецов в дом и накормил их, ни о чем не расспрашивая, но все же сообщив, что добровольные помощники Микеле Гоцаре ищут повсюду «русских диверсантов»: за поимку каждого назначена премия в сто тысяч долларов.

Пан Дыля и его друзья пили чай, когда над домом Джо на вызывающе низкой высоте пронеслись два вертолета. Они сели на поле, расчищенное для посевов кукурузы. Вскоре залаяли овчарки. Потом послышались выстрелы. Одна из собак вернулась окровавленная, упала перед порогом и издохла.

— Бежать не советую, — хмуро заметил Джо. — Там, дальше — открытое поле, вас все равно заметят. Если они окружат ранчо, нам придется гораздо труднее, чем теперь, когда мы можем встретить их тем же, что они приготовили для нас.

Он дал Чосеку охотничью двустволку и целую сумку патронов, пан Дыля получил от него пистолет. Все вышли из дома и заняли позицию.

И вот показались люди Микеле Гоцаре. Они продвигались уверенно и быстро, имея автоматы и рации, и открыли огонь, видимо, просто так, для храбрости.

Подпустив бандитов на близкое расстояние, Джо дал ответную очередь из ручного пулемета. Нападавшие залегли и, видимо, сообщили по рации, что натолкнулись на сопротивление. По всей видимости, им пообещали подмогу, потому что новой атаки не предпринималось.

— Теперь за мной, — скомандовал Джо. — Никто лучше меня не знает здешних мест. Мы выйдем напавшим в тыл и угостим их еще раз.

Тут в небе появились вертолеты. Они сбросили бомбы на ранчо, и черный дым от горящих построек пополз в небо.

— Ты изводишь мой род, Микеле Гоцаре, — со слезами проговорил индеец, глядя в небо. — Что ж, теперь я получаю полное право на месть!.. Послушайте, — обратился он к беглецам. — Если радио и телевидение не лгут, как всегда, если вы выступаете против захвата у людей последней собственности и последней свободы, следуйте за мной!

Пан Дыля кивнул: понял замысел несчастного человека.

Они спустились через колючие кусты вниз и оказались подле вертолетов и грузовика с бомбами. Два дюжих техника подвешивали к вертолетам новые бомбы.

Один вертолет взлетел. Второй готовился запустить двигатель. Кабина была еще открыта.

В этот момент индеец точным выстрелом ранил пилота, а затем грозными криками разогнал техников.

— Скорее! Это единственный выход!..

Вертолет стремительно взлетел и, развернувшись, взял курс на поместье Микеле Гоцаре, каковое имя, оказалось, носил Желтый Дьявол.

Индеец великолепно вел вертолет, местность была ему известна, и вскоре внизу показалось ненавистное поместье.

— Получай по счету! — индеец сбросил бомбы на главное здание. Раздались мощные взрывы, начался пожар. По вертолету открыли огонь из крупнокалиберного пулемета, но он быстро ушел из зоны досягаемости.

— Получили? — кричал индеец. — Если бы каждый человек не трусил дать обидчику сдачи, все было бы иным!..

Вертолет шел на малой высоте над фермерскими полями. Некоторое время Джо слушал переговоры в эфире, включив рацию, а потом разразился бранью:

— Эта гнусная жаба, этот убийца, этот подонок и негодяй Микеле Гоцаре сумел уцелеть, но, клянусь памятью предков, я отомщу!

— Можешь рассчитывать на нас, — сказал пан Дыля. — Мы иностранцы и не хотим вмешиваться, но нас втянули в события и грозят расправой. На правосудие нет никакой надежды, и потому мы будем защищать себя сами. Мы против подавления более слабых, против издевательств над беззащитными!

Утопив захваченный вертолет в озере, индеец привел беглецов в маленький городок, где у него был верный товарищ. В доме этого человека они спрятались, пока полиция проводила облавы.

Вскоре власти объявили о том, что нашли пропавший вертолет. Эксперты определили, что вертолет потерпел аварию, при которой все «бандиты» погибли.

— Они врут, чтобы усыпить нашу бдительность и скрыть свое бессилие, — сказал индеец. — Я знаю повадки негодяев. Не случайно они промолчали о раненом пилоте, которого мы передали санитарам!..

Вскоре Джо разузнал, что Микеле Гоцаре после нервного потрясения укатил на самый знаменитый курорт побережья.

Был разработан план захвата негодяя. Джо, пан Дыля и его приятели загримировались, переоделись и выехали на курорт.

 

Фокусник и затейник из Шанхая

В один прекрасный день на курорте, облюбованном высшей элитой, появился китайский фокусник Ляо Мин с черным неуклюжим пуделем.

Служба безопасности в тот же день связалась со своей конторой в Китае, и та подтвердила, что Ляо Мин — уважаемый джентльмен и пользуется хорошей репутацией как фокусник-иллюзионист, придерживаясь в политике самой умеренной линии.

И все же, когда Ляо Мин попытался вести переговоры о сеансах для отдыхающих, ему было решительно отказано: все вечера были расписаны заранее, и поскольку выступления перед королями бизнеса сулили огромные гонорары, никто из модных певцов, музыкантов и прочих умельцев развлекать публику не пожелал потесниться.

Через день в отель, где остановился китаец, приехал усатый югославский бизнесмен с обезьянкой на плече, и проверка его документов не выявила ничего подозрительного.

Вслед за тем события развернулись в такой последовательности: неожиданно заболел знаменитый тенор из Аргентины, и перед избранной публикой выступил китаец Ляо Мин. Минут пять он вызывал духов Поднебесной, а затем его черный пудель произнес несколько фраз на английском и загипнотизировал публику.

Аттракцион назывался «Познай себя во сне», и некоторые люди, не поддающиеся даже самому сильному гипнозу, наблюдали весьма любопытное зрелище.

Тут же, на открытой площадке, были устроены игры. Сначала загипнотизированные мужчины ловили загипнотизированных женщин, срывая с них шляпки, затем женщины гонялись за мужчинами, дергая их за бороды.

Потом усатый югослав с шустрой обезьянкой на плече, показав золотую корону, усыпанную бриллиантами, предложил ее в награду тому, кто победит в состязании, называемом «Бег в мешках».

Были доставлены мешки, и обезьянке поручили определить состав участников. Смешная обезьянка отобрала пятерых старичков и шестого — Микеле Гоцаре. Он хотел было отказаться, но перевесило тщеславие: он надеялся выиграть у седовласых старцев, тем более что приз, как заверил Ляо Мин, стоил не менее ста тысяч долларов.

Корона была подвешена на финишной веревке, каждому из шестерых участников надели на ноги мешок, и бег начался. По условиям состязания бегущие должны были пролезть через большой, специально установленный ящик.

Первым ящика достиг радостный Микеле Гоцаре. Когда же он выбрался из противоположного конца ящика, его телохранители заподозрили неладное: их шеф будто порыжел, похудел и как-то одряб, потеряв лоск.

Пока публика ликовала, и победитель примерял корону, китаец Ляо Мин куда-то исчез вместе со своим пуделем, исчез и усатый югослав.

Публика понемногу приходила в себя. Перепуганные телохранители установили, что корона, оцененная в сто тысяч долларов, — простая жестянка, а бриллианты — обыкновенные стекляшки.

«Микеле Гоцаре» оказался загипнотизированным дворником Чеславом Корчмареком, бывшим чешским диссидентом, а подлинный Микеле Гоцаре бесследно пропал.

Забили тревогу. Кто-то вспомнил, что видел Ляо Мина с огромным саквояжем в руках, но куда ушел «китаец», никто не знал. Бросились к администрации отеля, и она вскоре подтвердила, что все документы Ляо Мина и усатого югослава — подложные. А тут прибыла из Шанхая телеграмма, уточнявшая, что Ляо Мин три месяца назад умер в индийской клинике от СПИДа…

Тем временем в сотне миль от переполошившегося курорта разворачивались действия, в которых уже не было мистификаций: в скромном доме скромного фермера проходил суд над Желтым Дьяволом, носившим имя Микеле Гоцаре. Судьями выступали освободившиеся от грима индеец Джо (Ляо Мин), пан Дыля (щедрый югослав), Чосек (исполнивший роль обезьянки) и Гонзасек, гипнотизировавший публику в обличье черного пуделя.

— Микеле Гоцаре должен ответить за смерть многих тысяч невинных людей, за тех, у кого отняли жизнь, за тех, кого лишили свободы, за тех, кого эксплуатировали, как скотину, унижали, освистывали и позорили. Я требую для него смертной казни, — сказал индеец Джо.

— Мы тоже имеем право судить этого человека, потому что зло, чинимое им, интернационально, оно давно перешагнуло все границы, и ни один народ ныне не управляется сам собой, как положено от века. Я согласен с тем, что Желтый Дьявол уродует жизнь человечества, развращает миллионы людей, лишает их культуры предков, программирует нищету и убогость, — сказал пан Дыля.

— Я бы одобрил пожизненное заключение, — сказал Чосек.

— И я, — присоединился Гонзасек. — Это чудовище, повсюду поднимая лживый шум о правах человека, лишило прав народы. Оно создало заговор с целью тотального угнетения.

— Твое последнее слово, преступник, — сказал Джо.

— Я ни в чем не виноват, — ответил перепуганный Микеле Гоцаре. — Покуда в мире существуют миллионы дураков-фантазеров, будут существовать и те, кто их обманывает и обирает. Добро — расслабляющая иллюзия… Кто заставляет людей голосовать за наших ставленников? Кто вынуждает их сотрудничать с нами, губя своих братьев и сестер? Кто внушил им преклонение перед богатством и властью? Почему вместо труда над собою они предпочитают разврат и пьянство, лень и чревоугодничество?..

— Остановись, Гоцаре, — возмутился индеец. — Каждое твое слово — правда по форме, но наглая ложь по существу! Разве всей системой насилия и обмана ты и тебе подобные не вынуждаете людей вести жалкую жизнь тли? Как бы ни голосовали люди, они всегда будут голосовать за твоих кандидатов, которые только для вида устраивают потасовки между собою. Разве не страх перед нищетой и тотальным террором вынуждает людей прислуживать твоей шайке, жертвуя и достоинством, и судьбою близких? Разве не ты сам каждодневно проповедуешь культ богатства и власти как высшее выражение свободы? Разве ты не насаждаешь тупых и продажных начальников, не пропагандируешь разврат, не наживаешься на наркомании и на алкоголизме? Все мыслящее или покупается тобою или перемалывается в застенках!

— Но при чем здесь я? Я только один из клана, причем не самый крупный! Приговаривая меня, вы приговариваете всех, а со всеми вам не справиться никогда! Ради них существуют государства, правительства, международные общества!

— Ты органически не приемлешь правду! — вскричал индеец. — У тебя извращенное сознание! Так умри, как умер мой сын! — И индеец выхватил нож.

— Нет, — остановил его пан Дыля. — Наша мораль — выше! Справедливость не должна быть местью!.. Я знаю, что негодяи спекулируют на нашей добропорядочности и смеются над ней. Но я знаю и то, что торжествовать может только свет, и этот свет должны нести мы, потому что его больше некому нести!

— Хорошо, — сверкнул глазами индеец. — Тогда я предлагаю посадить преступника в бочку и бочку закопать в землю! Это будет прямым ответом на его преступную жизнь: он лишал людей воздуха, пространства, мысли и пищи!

— Это тоже жестоко, — сказал Чосек.

— Но он никогда не остановился бы перед жестокостью!

— Но он ответчик, а мы истцы.

И Желтого Дьявола, известного под именем Микеле Гоцаре, посадили в подвал, оставив ему немного хлеба и ящик минеральной воды.

— У тебя столько же шансов выжить, сколько у простого человека — сохранить свет и добро своей души, — сказал пан Дыля. — Этот мир переиначил ты, и ты обязан прочувствовать, насколько он справедлив!

— Но он несправедлив! — вскричал Микеле Гоцаре. — Я застал уже несправедливый мир! Что я мог предпринять?

— Многое, — сказал пан Дыля. — По крайней мере, ты мог бы не усугублять положения, не отнимать того, что принадлежит другим. Почему все газеты, которые издают твои друзья или ставленники, захлебываются от похвал режиму несправедливости? Почему шельмуют всех, поднявшихся на борьбу за правду и справедливость?..

Увы, увы, у Желтого Дьявола оказалось гораздо больше шансов выжить, нежели полагали его благородные судьи. Специальный браслет на ноге Дьявола, на который не обратили внимания, подвал непрерывные сигналы: по ним разыскали, а затем и освободили приговоренного…

 

Родословная

После суда индеец Джо спросил:

— И как тебе пришло в голову устроить бег в мешках? Остроумнее нельзя было и придумать. Мне осталось только затолкать негодяя в саквояж.

— Видишь ли, — задумчиво ответил пан Дыля. — Не я все это придумал, а мое горькое детство. Я родился близ озера Нарочь, ты, вероятно, и не слыхал никогда про такое озеро? Между тем это самое большое и самое красивое озеро в моей родной Белоруссии. Мой родитель был простым рыбаком. В тяжелое для страны время после жестокой и долгой войны он работал в пионерском лагере, имея за плечами три года передовой и четыре ранения. Большинство детей — сироты. У них не было игрушек. А у взрослых, которые смотрели за детьми, не было даже хлеба, чтобы поощрить детей. И они делали то, что делают неимущие, но уверовавшие в свое будущее люди. Вечерами они собирали детей у костров, и все вместе пели песни своей Родины. Днем устраивали соревнования на силу, выносливость и ловкость: дети бегали и прыгали, сидя на бревне, сбивали друг друга подушками, с завязанными глазами подходили к подвешенным за нитки поделкам и пытались срезать их ножницами. Смеялись, радовались, огорчались: кто получал выструганную из коры лодочку, кто свистульку из клена, кто сушеного пескаря. А иногда проводили «бег в мешках». Секрет тут один: кто слишком жадно рвется к выигрышу, непременно падает. Я вспомнил о простой и мудрой игре, когда мы развлекали миллионеров.

— Миллионы не зарабатываются, миллионы грабятся, — сказал индеец Джо. — Я бы отнял миллионы и раздал их беднякам!

Пан Дыля пожал плечами.

— Вчера я тоже так думал. Но сегодня знаю: нельзя помочь народу только тем, что возвратить принадлежащее ему. Гораздо важнее — дать образ новой жизни, которая спасет народ от бедности, мрака и бессилия перед интернациональной пропагандой и заговором. Есть иные стимулы к труду, кроме голода и палки. Нам не позволяют даже подумать о них.

— Пожалуй, — вздохнул индеец Джо, выслушав перевод. — Но здесь, в Америке, мне делать нечего. Даже если бы я был совершенно непричастен к наказанию главаря мафии, меня бы все равно скрутили в бараний рог… Поеду в Бразилию, там много людей нашего племени. Мы попытаемся возродить древний, общинный уклад жизни. То, что спасало человека прежде, — единство и солидарность соплеменников, вера в общие ценности и поклонение общим предкам, — спасет и теперь… Что будете делать вы, куда подадитесь?

— А что, если мы поедем вместе с тобою? — спросил пан Дыля. — Строить новую, действительно свободную и богатую жизнь, ту, о которой грезили народы, но, проданные и преданные, так ничего и не получили, — пожалуй, только это и имеет теперь смысл. Все остальное бессмысленно, тем более для тех, кто способен видеть и чувствовать всякую несправедливость.

— Наука о подлинной свободе — сложная наука, — сказал Гонзасек. — Начальство должно работать, а не наслаждаться своим всесилием. А люди, что люди? Пока они не в ладах с моралью, они не поднимутся до понимания важнейших истин совершенно нового самоуправления, исключающего случайных и порочных людей в качестве вождей и предводителей.

— Странные вы создания, — сказал индеец Джо. — В каждом из вас бурлит совесть. Я тотчас догадался, что вы из России. И все же вы скрываете какую-то тайну.

— Скрывать от тебя эту тайну было бы безнравственно… Я уже говорил, что наш родитель был рыбаком. Но прежде того он был инженером-констуктором военного завода. Использовав совершенно новые принципы, он создал живое существо, которое почти не отличалось от обычного человека, а по многим свойствам превосходило его. О величайшем открытии было немедленно доложено первому лицу государства. Мошенники, у которых рыло в пуху и крови, утверждают, что в стране тогда все решало первое лицо. Оно не решало и не решает ни в одной стране мира: вокруг первого лица всегда формируется клан паразитов, который использует власть исключительно в своих целях. Вот этот клан, умеющий оставаться безымянным, стал внушать, что открытие приведет к кризису и крушению государства, что «новые существа», весьма неприхотливые к пище, не употребляющие спиртного и табака, преданные высокой морали, не станут мириться с просчетами властей, с насилием и ложью. «Попомни слово, размножившись, они оттеснят наших людей со всех постов!» — «Ну, и что, — сказало первое лицо государства, — если они лучше нас представят интересы народа, пусть повсюду займут главные места!» — «Ты не понимаешь двух вещей, — возразили сановники. — Никто не может создавать этих существ, кроме известного тебе инженера! А вдруг он переменит свое отношение к собственным творениям и станет их делать злыми и пронырливыми?» — «Но ведь это честнейший и благороднейший человек!» — «Сегодня — да, а завтра? Если инженер изменит своим убеждениям, всем нам грозят неисчислимые беды. Учти, его создания живут гораздо дольше, чем обычные люди: они непременно захватят главные рычаги в государстве!»

Опасаясь за прочность своих позиций, гнусные сановники велели арестовать инженера и посадить его в тюрьму. Было состряпано дело о шпионаже и «ненаучных подходах к науке». «Я не верю, что этот достойный человек мой враг, — сказало первое лицо государства, узнав об аресте. — Я постоянно занят и не могу лично перепроверять каждое обвинение. Учтите, если узнаю, что он посажен незаконно, все вы лишитесь голов!» — «О властелин, — отвечали лукавые слуги, потом приписавшие свои преступления «властелину», — мы видим, что ты отдаешь все силы могуществу и процветанию государства! Именно поэтому мы бдительно следим за всеми, кто может представлять угрозу твоему бессмертному делу! Клянемся, что гениальный инженер, обиженный отказом признать его изобретение, в последнее время вынашивает планы передаться в руки иностранных врагов! Раз он не с нами, давай приговорим его к смерти!» — «Нет, — сказал «властелин», — губить не разрешаю!»

Но мерзавцы не отступили от своих намерений. Известно, хозяин того не съест, что сожрут его повара. Инженера отправили в Сибирь и там доводили до изнеможения тяжким трудом, рассчитывая, что он погибнет, как другие. Однажды его послали с большой группой лагерников на какие-то работы. Дело было зимой. Началась пурга, и с группой потеряли связь. Лишь через неделю явились спасатели, застав печальное зрелище: лагерники замерзли, в живых осталось лишь два человека. Остался в живых и инженер, но, догадавшись уже о кознях, взял одежду и бумаги погибшего сотоварища и так попал в больницу, а того человека похоронили как инженера. «Властелин» в то время был болен и озабочен тем, что некому передать власть, а вскоре умер в мучениях, отравленный ближайшими сановниками, таким образом рассчитывавшими спихнуть с себя ответственность за несправедливости и жестокости режима. Говорят, перед смертью «властелин» очень сожалел, что не привлек в помощники гениального инженера…

Вернулся инженер под чужой фамилией в родной край и стал работать в рыбацкой артели. Внешность его так изменилась, что его никто не узнал. Он женился, но жена умерла при родах. А сын родился с поврежденными ногами и не ходил. И вот однажды, печалясь, что нет сыну ни друга, ни сотоварища, инженер сотворил одного за другим трех живых существ. Ты их и видишь, Джо, сейчас перед собой…

Индеец был потрясен рассказом и хотел расспросить о подробностях, но пан Дыля упредил его:

— В следующий раз я все тебе растолкую! Но теперь не хочу будоражить воспоминания, ибо инженера и его сына давно уже нет в живых. А мы живем втроем, добывая себе пропитание, и никто и никогда не заподозрил, что мы не рождены, а сотворены душою и руками добрейшего из людей!

— Да, это я сразу заметил: вы бескорыстны, справедливы и мужественны. Если согласны поехать со мной в Бразилию, я буду рад. Купим участок земли. Если удастся поднакопить денег, откроем какое-либо производство.

— Будем подрабатывать фокусами, — сказал Чосек. — Гонзасек откроет школу гипноза, а я готов выступать иллюзионистом.

— Все это прекрасно, друзья, но где взять деньги на авиабилеты?

— На нас билеты не потребуются, Джо, — сказал пан Дыля. — Ты повезешь нас в чемодане. Мы уже не единожды опробовали этот способ передвижения…

 

В Бразилию

На другой день индеец Джо отправился к какому-то своему сородичу раздобыть денег. Разумеется, был нужен и новый паспорт.

Вернулся Джо только к ночи. На нем лица не было.

— Что случилось? — спросил Чосек, встретивший его на пороге.

— Беда, — Джо до крови кусал губы. — Меня обокрали!

Все отлично понимали, что это значит в их положении.

Джо опустился на стул и уронил голову на руки.

— Я получил недостающую сумму и паспорт. Мой автобус отходил через час, и я решил выпить чашечку кофе. Вошел в бар. Там крутились грязные, патлатые типы, — из тех, что всерьез восприняли лживые и противоестественные лозунги нынешнего общества, — эксплуатировать других они не могут, сами работать не хотят и озабочены только тем, как бы поживиться за чужой счет. Один из них подходил, предлагал погадать на «лунных камнях». Это сделалось модой: высыпают из стаканчика несколько разноцветных камешков и врут напропалую… Когда тип отошел, я обнаружил, что пропали мои деньги. Поверь, я поднял на ноги весь сброд, рискуя получить нож в бок, но не вытряс из негодяев ничего, кроме пыли и жалких оправданий.

— А паспорт?

— При мне.

— Ну, что же, — заключил пан Дыля, — давайте поразмыслим, как раздобыть деньги.

— Искать работу в этих краях — пустой номер, — заявил индеец.

— Однажды в Одессе я вынужден был играть в рулетку. Может, попытать счастья? — предложил Гонзасек. — Тут у меня есть некоторые шансы. Но мне нужен начальный капитал…

Индеец Джо доставил всю компанию в ближайший город. По дороге узнали, что в полдень в городе хоронят «крестного отца» местной мафии — какого-то Брейда. Все газеты напечатали биографию умершего.

— Лучшего случая нельзя и придумать, — сказал индеец, просмотрев газету. — На такие мероприятия съезжаются всякие темные типы, так что не будет недостатка в незнакомых людях. Я согласен пойти… с Чосеком, если мы сумеем придать ему соответствующий вид.

Индеец заложил свои серебряные часы и взял напрокат фрак и цилиндр.

Загримированный Чосек весьма походил на молодого Чарли Чаплина.

К полудню перед домом умершего появились индеец Джо и Чосек.

— Кто это? — грубо спросил охранник, указывая на Чосека.

— Человек из Калькутты, — подмигнув, объяснил индеец. — Он немой. Важная личность: друг Брейда в молодые годы!

Гости прошли в зал, где уже толпились друзья гангстера, некоторое время «скорбно» постояли у гроба, в соседнем помещении выпили содовой со льдом и затем так же внезапно исчезли, как и появились.

Присутствовавшие вскоре хватились своих кошельков. Гражданская панихида была скомкана. Подозрение, конечно, пало на «человека из Калькутты», поскольку выяснилось, что упоминание в газетах о годах жизни мистера Брейда было вымышленным: Брейд никогда не был в Индии, а все эти годы сидел в тюрьме за мошенничество…

Собранной «дани», как выразился Чосек, хватило на самолет до Нью-Йорка, оттуда пароходом отплыли в Рио-де-Жанейро.

На роскошной посудине, обслуживавшей главным образом досужих туристов, пан Дыля и его друзья проделали весьма интересное путешествие. Правда, большую часть времени, опасаясь детективов, они проторчали в каюте индейца Джо, где спорили о том, допустимо или не допустимо грабить грабителей. Пан Дыля был категорически против. Индеец Джо держался противоположного мнения:

— Воровство — позорное и недопустимое дело. Согласен, но лишь тогда, когда общество ведет борьбу против воровства всякого рода. Мы кругом ограблены, у нас осталось лишь право подохнуть, соблюдая свою мораль. Но мы не хотим подыхать, потому что вокруг нас благоденствуют те, которые не считают зазорным самый беспардонный грабеж!..

И вот настал день, когда корабль торжественно вошел в воды залива. Взорам пассажиров предстали небоскребы знаменитого города.

Индеец Джо взял саквояж и вышел на среднюю палубу. В саквояже прятались его компаньоны, готовые при случае открыться изнутри и проделавшие щель, позволявшую ориентироваться. У них был пистолет и баллон с газом нервно-паралитического действия.

Среди встречающих бдительный Джо тотчас разглядел переодетых детективов, но было поздно, толпа неудержимо тащила его по трапу. Впрочем, и надежда была: с какой стати будут арестовывать именно его, Джо? Документы у него в полном порядке, а его друзья ни на минуту не появлялись на палубе?

Джо не учел разговоров, которые велись в каюте. Разговоры прослушивались, и таким образом ФБР напало на след беглецов.

Едва Джо ступил на землю, у него отняли саквояж, заломили ему руки и затолкали в полицейский фургон.

— Попался, фашист! Джо молчал.

— Сейчас вытряхнем из тебя все секреты! У нас не церемонятся! Это только в газетах кричат о демократии и соблюдении прав личности! Мы надеваем на личность резиновый мешок и играем в футбол кованными сапогами! Не было еще случая, чтобы «мяч» не «раскололся» в первом же тайме!..

Джо молчал.

Пан Дыля лихорадочно думал о том, как помочь сотоварищу. В кузове трое детективов, но кто поручится, что потом, за каменными стенами, их будет меньше?

Он сунул Чосеку пистолет, сам взял в руки баллон с газом.

На одном из крутых поворотов саквояж неожиданно раскрылся.

— Эй, там, держите саквояж!..

Но в детективов уже ударила плотная газовая струя.

Тренированные детективы пытались задержать дыхание, но это было бесполезно — струя била в лицо, и сознание отключалось само собою.

Завалился и индеец Джо, для которого атака была тоже неожиданной.

Машина шла по людной улице. Пан Дыля застучал в кабину по перегородке, фургон притормозил и остановился.

«Что там у вас?» — послышался недовольный голос старшего команды, который сидел с шофером.

Он вышел из машины, открыл дверцу кузова и… тотчас осел на дорогу, выронив из рук пистолет.

Подхватив пистолет, пан Дыля вскочил в кабину. Наставив пистолет на шофера, потребовал продолжать путь, каждый раз сворачивая в наиболее узкую улочку.

Наконец, въехали в тупик и остановились. Чосек контролировал троих в кузове, Гонзасек поспешил на помощь пану Дыле.

— Что мы наделали! — воскликнул Гонзасек. — Опять не подумали о том, что включена рация!..

Шофер, видимо, посчитал момент подходящим для бегства. Неожиданно выпрыгнув из кабины, он побежал назад по улице, петляя, как заяц.

— Остановись! — потребовал Гонзасек. — Иначе я пристрелю тебя!

И пулей сбил фуражку с головы шофера. Тот тотчас остановился и стоял, не двигаясь.

Пан Дыля сел за руль, и полицейский фургон, развернувшись, помчался дальше. Улицы становились малолюдней, пошли шикарные частные дома, утопавшие в садах. Это была окраина города.

В одном месте был огромный пустырь, — готовили, видимо, место под строительство. Пан Дыля загнал туда машину и заглянул в кузов. Детективы пробовали уже подняться на ноги. Всем им надели наручники, связка которых была обнаружена в кабине.

Пришел в себя и индеец Джо.

— В голове туман, звенит в ушах, — сказал он. — Ловко вы их, ловко. Что будем делать?..

Пан Дыля хотел остановить любой проезжающий автомобиль, отъехать куда-либо подальше, там взять новый автомобиль, чтобы запутать следы, а после хорошенько обмозговать ситуацию. Об этом он и стал втолковывать Джо, но тут появились сразу три джипа с полицейскими.

Полицейские тотчас высыпали наружу и стали окружать фургон, захваченный беглецами. Они открыли плотный огонь, хотя им никто не отвечал.

Индеец Джо и пан Дыля с друзьями, незамеченные, отползли подальше от места событий, маскируясь за высоким кустарником.

В низеньком заборчике была приоткрыта калитка, и беглецы через нее направились к богатому, но запущенному дому. Они вошли в самый дом и, никого не встретив, спрятались на чердаке. И уже из чердачного окна увидели, как на открытый балкон вышла ухоженная, но весьма старомодно одетая старуха.

— Альфонсо, Альфонсо, иди поскорее проверь, кто это там топает у нас на чердаке! — закричала она. — Где ты, Альфонсо? Опять где-либо храпишь, бездельник? А неподалеку рвутся снаряды и идет самый настоящий бой! Пойди узнай, кто с кем воюет!..

— Ступай и наври что-нибудь с три короба, — обратился пан Дыля к Гонзасеку. — Видно, нам не отвязаться от этой любопытной старушки. А нам так необходима передышка!..

 

Разговор с хозяйкой

Спрыгнув с чердака, Гонзасек поспешил к хозяйке.

— Что за чудо? — вскричала хозяйка, разглядывая Гонзасека в лорнет. — Ах, умоляю, что за видение? Альфонсо, Альфонсо!..

— Не кричите, синьора, и не зовите бездельника, чтобы он не помешал важному разговору! Я прибыл… с того света. С того самого! От вашего сердечного друга! Да, именно…

Гонзасек осекся, подумав: не слишком ли большой кошелек он открыл перед чужим носом? Но бедная женщина, видимо, давно мечтала о чуде и нисколько не удивилась.

— Иисус всемилостивый! — всплеснула она руками. — Так вы от кого, собственно?

— От вашего возлюбленного, — важно сказал Гонзасек, досадуя, что его португальский столь же коряв, как и английский.

— От мужа, скончавшегося от пьянства, или от мужа, погибшего при перестрелке с уголовниками? Он имел самый высокий чин в нашей полиции…

Но Гонзасек уже овладел собою, оценил ситуацию и наметил цели, которых должен был достичь.

— От погибшего в перестрелке, синьора. Архангел Михаил так и передал мне.

— Архангел?

— Вот именно… Муженек любил вас искренне, хотя и не всегда мог объяснить глубины своего чувства! Еще бы: он был полицейским, а это особое умение угодить сильным сего мира!..

— Да, да, — оживилась старуха. — Ему слишком часто было не до меня.

— Слушайте внимательно, — сказал Гонзасек, воздействуя на хозяйку по всем правилам глубокого гипнотического влияния. — Я могу исчезнуть так же внезапно, как и появился, и уже навсегда. Сейчас вы должны сделать три вещи, которые помогут вам увидеть живое воплощение вашего мужа. Во-первых, вы никому не должны проговориться, что видели посланца с того света. Во-вторых, вы не должны допустить в дом, где живете, ни единого полицейского. В-третьих, постарайтесь сейчас же предоставить мне фотографию вашего покойного мужа.

— Боже милосердный, — хозяйка нервно рассмеялась и промокнула платком скатившуюся слезу. — Теперь, когда я вымолила у тебя это право — свидеться с Роберто, я не посмею искушать тебя ни единым новым желанием!

И она принесла портрет мужа.

Гонзасек взглянул на портрет, прикидывая, кто лучше подойдет для этой роли, индеец Джо или пан Дыля. Они и близко не подходили: полицейский чин был толст, как бочка, и росту был, вероятно, почти двухметрового.

— Учтите, синьора, — сказал Гонзасек, — те души, которые получают право навестить своих близких, уже не находят старой оболочки. Небеса — не лавка старьевщика и не склад запасных частей с компьютерным систематизатором. Вам понятно?

— Понятно, — хозяйка вновь промокнула глаза платочком и перекрестилась. — Лишь бы его душа, кроткая и нежная!..

— Будет, — пообещал Гонзасек. — Уже в пути. И усы, конечно, будут и, возможно, поцелуи, вы ведь еще не стары, синьора, а жажда тепла присуща всему живому.

— О, конечно, — сказала хозяйка, мельком оглядывая себя в одно из шикарных старинных зеркал. — Старое дерево труднее пилить, зато оно дольше держит тепло. — Синьора засмеялась почти кокетливо, не придав намеку Гонзасека ни малейшего внимания: люди, жившие преимущественно для себя, обращают внимание на других лишь постольку, поскольку это помогает им лучше уяснить собственные интересы. Кроме того она принимала, видимо, как должное, некоторую таинственность и непоследовательность речей посланца потустороннего мира. — Месяца три назад я была на приеме, устроенном по случаю вступления в должность нового мэра. Знаете, мой наряд был признан самым экстравагантным. Я даже позволила себе оголить плечи, — слава богу, они еще чисты, как в молодые годы!

Она задумчиво оголила плечо, и Гонзасек приметил, что оно было острым, как щепка, и сплошь засеянным прыщами и старческими пятнами.

— Синьора, — строго сказал он, — я запрещаю вам отвлекаться от сути происходящих событий. Волею небес вы выброшены в вечный поток времени, так что стоит убрать из головы все мелкие земные заботы!

— О да, я понимаю! И хорошо помню о нашем уговоре!..

Тут послышались грозные крики, и двор перед старинным домом заполнили полицейские.

— Вот и первое искушение, — заметил Гонзасек. — Полицейские, которых вы должны немедленно выпроводить отсюда!.. Позвольте, я укроюсь на минуту в вашем письменном столе. Я бы мог, конечно, обосноваться в вашей шпильке или кольце, но мне будет сложно быстро выйти из этого состояния.

— Конечно, конечно, — кивнула старуха, принимая внезапно тот величественный вид, которому пытаются подражать лишенные благородства, напуская на себя важность и нагличая.

Гонзасек юркнул в письменный стол. Дверь отворилась. Заспанный Альфонсо, войдя, доложил, что «прибыла полиция, и у них важное дело».

— Я не позволяю входить сюда вооруженной толпе! — властно и твердо заявила синьора. — Неужели они не понимают, в чей дом вступили? Пусть пригласят старшего!

Из-за спины Альфонсо выглянул офицер. Поклонившись, он объявил:

— Прошу прощения, мы разыскиваем государственных преступников. Неподалеку от вашего дома совершено преступление. Просим разрешить обыск дома: преступники могли скрыться на территории вашего сада…

— Сад и дом — это совершенно разные вещи! — сверкнула глазами синьора. — Преступники в доме того, кто всю жизнь ловил преступников? Господин офицер, вы не отличаетесь большим остроумием!.. Альфонсо, мой бдительный Альфонсо, всегда караулящий у входа, скажи господину: кто-нибудь входил в наш дом с того утреннего часа, как из него вышли мои служанки?

— Нет, синьора, никого не было, вот вам крест! — воскликнул лентяй и обернулся к офицеру: — Я целый день сегодня толкусь здесь, у входа, и готов перечислить, сколько мух влетело в дом и сколько вылетело из него!

— Сколько же? — офицер покраснел.

— Тридцать одна из дверей и сорок семь — в двери!

— Ты где-нибудь спал все это время, — сказал офицер, — по твоему лицу видно!

— Это у меня от рождения такое лицо! А сплю я, между прочим, ничуть не больше, чем остальные люди!.. По вашему лицу, например, видно, что вы зашибала по винной части, однако же я никогда не осмелюсь сделать подобного вывода!..

— Альфонсо, не вступай в пререкания с господином офицером! — одернула хозяйка. — Ступай, покажи ему наш сад и служебные постройки!.. Раньше мы продавали породистых лошадей, — добавила она, с улыбкой глядя на офицера. — Вы, конечно, знаете, что мой сын, возглавляющий ныне крупнейший банк страны…

— Прошу прощения, синьора, — козырнул офицер и пошел вслед за Альфонсо, который, зевая, почесывал свои бока.

Полицейские обшарили сад и все хозяйственные постройки, впрочем, уже не использовавшиеся, походили вокруг бассейна, не чищенного, вероятно, с тех пор, как построивший его человек ушел в мир иной, и удалились.

Гонзасек потихоньку выбрался из ящика письменного стола и, расположившись позади старой хозяйки, которой Альфонсо принес бутерброд и фрукты, сказал:

— Сегодня, едва минет полночь, Роберто, то есть потусторонний дух его, войдет в вашу спальню. Свеча должна гореть.

— Я волнуюсь, господи, — вздохнула синьора, полагая, что слышит ангельский голос. — Может, лучше задуть свечу?

— Ни в коем случае, — сказал Гонзасек и сел напротив хозяйки в резное кресло.

— Вы откуда взялись?.. Не хотите ли чашечку кофе?

— Вообще, духи избегают пищи, чтобы их оболочка не затвердела… Гм… Гм…

— Да, да, — кивнула хозяйка, — но здесь случай особый, не так ли?

— В какой-то степени, — сказал Гонзасек, глядя на бутерброд с сыром. — Я сопровождаю дух генерала Роберто с условием, что и мне позволят повидаться с моей тетушкой, которая живет в России.

— Россия — так далеко отсюда!

— Что поделаешь? — вздохнул Гонзасек и принялся за бутерброд, пододвинутый хозяйкой, а потом выдул чашечку кофе.

Насытясь, сказал:

— В тайны нашего, то есть потустороннего мира, нельзя посвящать сразу: это вызовет сильнейшее потрясение и смерть… Если хотите знать, дух, перед тем как получить соизволение на воплощение, должен кормиться не менее трех лет. Да-да! Вот отчего древние народы ежедневно ставили пищу умершим. Понимали, что только так могут рассчитывать на свидание с дорогими сородичами… Ныне люди злые и жадные: ставят мертвым раз или два в году. На такой пище не созревает цветок духа… Ваш первый внук, названный, как и дед, Роберто, между прочим, тоже просится на встречу.

— Откуда вам известно о внуке? — поразилась хозяйка, конечно, не догадываясь, что Гонзасек, скучая в ящике и отлично видя в темноте, рылся в бумагах и наткнулся на старые фотографии.

— Не задавайте лишних вопросов, синьора, мы об этом условились с самого начала, — упрекнул Гонзасек, думая о своих товарищах. — Я советую вам трижды на день накрывать здесь на стол, но только такую пищу, которая не оставляет следов: амброзию, сливы без косточек, курицу без костей, можно колбасу, сыр и так далее.

— Я сейчас же распоряжусь, — засуетилась хозяйка. — У меня огромное состояние, я очень бережлива! Но должна же я как-либо полезно тратить свои деньги! Вы только подскажите!..

— И еще об одном, — перебил Гонзасек. — Я не знаю, по какой причине, но дух изъявляет готовность говорить только на русском языке.

— Господи, я догадываюсь! — воскликнула синьора.

— В загробном мире все молчат, им все понятно без слов… Случайная оболочка. Диффузия. Конвекция. Корпускулы плоти…

— Да нет же, — сказала синьора, и Гонзасеку показалось, что она усмехнулась, — с чего бы? Дело в том, что я русская, дочь царского генерала Добромыслова, героя боев с австрияками!.. Я почти всю жизнь прожила вне своей Родины, но осталась, как и была русской!..

 

Пан дыля и синьора

За ужином беглецы обсудили положение. Все нашли, что Гонзасек действовал в высшей степени разумно. Договорились, что будут склонять синьору к поездке в Россию.

На пана Дылю нашло лирическое настроение. Смакуя паштет из гусиной печенки, он сказал:

— Собственно, ту же пользу для организма я способен извлекать из самого обыкновенного хлеба. Нужно лишь уметь есть его, глядя внутрь себя… Увы, забитые нынешней жизнью мои соотечественники не могут, к сожалению, объяснить своим детям, сколь важны для жизни и судьбы выработанные за века культурные устои народа, в том числе в питании. Должным образом, со вкусом съеденный хлеб может в два-три раза дать больший энергетический эффект, нежели самая изысканная пища! Чай, кофе, вода, даже целебнейшее молоко — все имеет свой час, свое назначение, все способно лечить или калечить, дарить бодрость или служить источником недуга! Я уже не говорю о гигиене. Грязные руки, грязное лицо, грязная пища, внутренняя возбужденность как загрязнение души — все это роковое, которое неизбежно ведет к страданиям и гибели! Человек возмущается неспособностью властей управлять государством, но он не поправит дела в государстве, пока не научится управлять собой и волшебными силами в себе, заложенными Матерью-Природой. Великий народ начинается с человека, радостно осваивающего культуру своего народа, в ней, а не в интригах коммерции находящего смысл и простор для существования!..

Ровно в полночь подштопанный пан Дыля, покашляв, со скрипом отворил дверь в спальню синьоры.

На столике горела свеча. Свет ее отражался во всех трех зеркалах. Синьора лежала среди подушек на широкой кровати, волосы ее были распущены, в глазах стыли ужас и любопытство.

— Здравствуй, любимая, — хрипло произнес пан Дыля отрепетированную фразу, сразу все забыл, засунул руки в карманы и покосился на неплотно прикрытую дверь, за которой толпились его вдохновители. — Я, гм-гм, пришел к тебе с приветом…

— Ты Роберто? — привстав, выдохнула старуха. — Ты вовсе не похож на себя!

— Что поделаешь? И там не санаторий, — пан Дыля сел в кресло, небрежно заложив ногу за ногу, но спохватился и переменил позу. — Увы, увы, если бы ты пережила все то, что пережил я, ты была бы иной!

— Согласна, — сказала синьора. — Я не сомневаюсь, что ты дух Роберто. О, ты прекрасно говоришь по-русски, на чарующем языке моей несчастной Родины!

— Я… как это выразиться, дух, воплотившийся в оболочку, которая оказалась свободной и проплывала мимо!

— О друг мой, можно я потрогаю тебя?

— Конечно, конечно, — пробормотал пан Дыля, жалея, что послушался Гонзасека и принимает теперь участие в недостойном спектакле: он ни разу за свою жизнь не обманывал людей. — Пожалуй, я бы выпил чашечку кофе. Что-то в горле пересохло.

— Может быть, вина? Твоего любимого?

— Нет-нет, мы все там отучились от этой гнусной и бесполезной привычки мутить свой и без того смущенный разум!

— Хорошо, тебе принесут кофе. Служанки еще не вернулись, я разбужу Альфонсо, это мой новый слуга, сын того Умберто, что служил тебе верой и правдой…

— Нет, нет, не надо Альфонсо! Если он увидит меня, я исчезну, а он умрет от разрыва сердца!

— Тогда я сама схожу на кухню.

— Нет, нет! Э-э, милая!.. Что ты так смотришь? Я, естественно, волнуюсь. Столько лет в разлуке…

Синьора поднялась с постели. Сквозь тончайший шелк рубашки проглядывало поджарое, но крепкое еще тело.

— Ты смелая женщина, — сказал пан Дыля, теребя ухо. «Черт бы побрал этого Гонзасека!»

— Может быть, тебя продезинфицировать?.. Ты все-таки из потустороннего мира, куда попадают через гроб и тление? Ты ведь всегда любил хорошие духи, не так ли?

Пан Дыля вздохнул и поправил усы.

— Нет, голубушка. Там не водятся ни бактерии, ни вирусы, ни всякая такая мура.

— Тогда нырни в мои объятья, супруг мой! — синьора протянула руки. — Мы столько лет не видели друг друга! Я молилась за тебя! И видишь, ты заслужил милости, видимо, за примерное поведение… Я умираю от одиночества в этом бессердечном мире1 Иди же, поцелуй свою любовь, которая осталась верна тебе!

— Верна и так далее — это прекрасно, — смущенно произнес пан Дыля, не ожидавший такого поворота событий. — Видишь ли… Гм… Я люблю другую и дал обет!

— Негодяй! — нежно воскликнула синьора. — Что ты мелешь? Или твой дух, Роберто, тоже способен набираться хереса, как некогда твое бренное тело? Кому ты дал обет? Кого ты любишь? И в твоем ли положении заниматься любовью?

— Постой, постой, — взмолился пан Дыля. — Не прогоняй меня своими упреками!.. Я люблю… Гм, люблю другую, потустороннюю жизнь, моя милая! Ты не представляешь, какая это все прелесть — музыка, ангелы стайками с блестящими крылышками, пирожное с нектаром!..

— Ты был в раю?

— Прямиком оттуда, — пан Дыля смущенно пошевелил усами.

— Ты, верно, все врешь, дружочек, как врал не раз и прежде: за тобою столько грешков, что в раю тебе не могло быть места ни по каким канонам!

— Пожалуй, — согласился пан Дыля. — Но ведь и там временами проводят амнистию… Да, амнистию, что же ты улыбаешься?.. Видишь ли, дорогая, — продолжал он, чувствуя, что заикается, завирается и вообще готов плюнуть на все, извиниться и убежать прочь. — Наши земные представления о грехах и представления о наших грехах наших мудрых судей не всегда совпадают. Поверь мне, я видел в раю многих из нашего общества. Даже президента, встречи с которым ты однажды удостоилась, — пан Дыля ввернул в разговор единственный известный ему факт жизни синьоры, подсказанный Гонзасеком.

— Вот уж не думала, что наша встреча примет такой оборот, — сказала синьора. — Прежде ты никогда не заводил разговоров о политике.

— Мало ли что было прежде, дорогая? Самопознание неизбежно завершается политикой. Люди хотят знать правду. Ведь статейки в газетах — это не политика, это отвлечение от политики, одурачивание несчастных, которые не представляют, в какой стороне правда!

— Не хочешь ли ты сказать, — помолчав, произнесла синьора, — что духи, которые имеют возможность воплотиться, не испытывают тяги к духовному общению?

— Именно это я и хочу сказать, — рассердился сам на себя пан Дыля. Весь разговор протекал совершенно не так, как он себе его представлял. — Брачный договор связывает людей только до смерти, а после смерти все мы сочетаемся небесным браком!.. И полно, дорогая, давай пока оставим эту тему. Пока не исполним нашего долга.

— Значит, есть надежда?

— Разумеется.

— В чем же наш долг, говори!

— В отказе от убеждения, что все может быть объектом купли-продажи. Это преступление, из-за которого боги давно покинули человека. Нынешний мир управляется без богов.

— Ужасно, — покачала головой синьора. — Наш старинный род всегда отличался благочестием. Мы никогда ни в чем не сомневались.

— И жаль, — строго сказал пан Дыля. — Навязанные представления оказались ложью!

— Если не боги, то кто же управляет нами?

— Тот, кто управлял и прежде, маскируясь именами богов. Власть Сатаны повсюду прибавилась. Богатство, которое прирастает не от личного труда, а от изнурения подневольных — преступное богатство!

Синьора улыбнулась и положила руку на плечо пану Дыле:

— Ты очень переменился, дружочек! Особенно внутренне. Можно сказать, стал совсем иным человеком, но это мне даже нравится!.. Если я верно поняла, ты чувствуешь на мне и на себе какой-то грех. Что это за грех, кроме богатства, которым мы пользуемся, конечно же, незаслуженно?

Пан Дыля внезапно понял, что с синьорой можно поладить, и подмигнул ей:

— Ну, вот и в тебе проснулась истинная твоя душа, душа, которая просит так мало, но не получает и этого малого!.. Дух одного простолюдина добровольно отдал мне свою земную оболочку, чтобы я вынырнул здесь, возле тебя. Мы должны отблагодарить этого духа.

— Непременно, непременно, Роберто!.. Крепко же ты изменился, черт возьми! — пробормотала синьора, глядя широко раскрытыми глазами. — Прежде ты не признавал никакой благодарности, только право сильного!.. Я могу увидеть этого духа?

— Это тот образ, который возвестил о моем прибытии.

— Да, да, помню… Кстати, где он?

— Сегодня ясная луна, и дух, вероятно, парит на пыльце лунного света.

— А свет — это разве пыльца?

— Пора спать, дорогая! — Пан Дыля встал и поклонился. — Сколько я пробуду здесь, рядом с тобой, зависит от тебя!

— Я буду стараться.

— А если бы тебе пришлось, за свои денежки, разумеется, доставить духа, которому я задолжал, далеко-далеко? Например, в Россию?

— Что же дух не может самостоятельно очутиться там, где пожелает?

— Самостоятельно он передвигается только во времени, но не в пространстве!.. Увы, увы, повсюду есть свои нерешенные вопросы…

Через несколько дней помолодевшая синьора, испытывая необычайную привязанность к пану Дыле, заказала авиабилеты на Москву. Один из ее чемоданов предназначался для пана Дыли и его друзей. Индеец Джо был оформлен как сопровождающий слуга — под именем Альфонсо. Альфонсо же отпустили на три месяца в родную деревню — в горы.

Все было на мази, но вдруг затосковал и заупрямился индеец Джо.

— Я бы охотно поехал в Россию, ту, которой она была прежде, когда несла новую культуру и новые принципы жизни. Теперь — нет… Поезжайте без меня. Попытаюсь объединить лучших людей своего племени. Думаю, уговорю их купить на общие деньги ранчо, где единомышленники поведут общее хозяйство. Это будет община того нового типа, о которой ты мне говорил.

— Может быть, тебе и удастся все это, — задумчиво и грустно сказал пан Дыля. — А удастся при том условии, что ты не будешь придумывать схемы из головы, но осуществишь ту действительно жизненную потребность, о которой я тебе поведал. Трагедия прошлого времени заключалась ведь прежде того в том, что люди утратили нравственность, следовательно, мудрость, следовательно, понимание того, что самые прочные постройки возводят лишь свободные и счастливые люди… Но что знают об этом обыватели, если об этом ничего не знали и их бывшие вожди? Степень знания — это прежде всего степень нравственности, только высоконравственным Природа открывает свои сокровенные тайны. Вот отчего Желтый Дьявол обречен: он обречен на невежество, хотя постоянно заботится о своем просвещении… Да, теперь мир погрузился во тьму. Повсюду стало трудно дышать. Смрад заурядности, тупого самодовольства и новой пропаганды отравил все просторы… Но люди тоже виноваты: они никогда всерьез не относились к словам своих пророков, они верили мошенникам, которые обещали больше, чтобы не дать ничего!

— Люди не хотели умирать, — тихо возразил Гонзасек.

— И именно потому их погибло в десятки раз больше!.. Готовность умереть за мир своей души — не это ли главный признак личности? А если нет личности, стоит ли коптить небо?

Всю ночь накануне отлета проговорили, словно предчувствовали, что никогда больше не увидятся…

 

На родной земле

На таможне в Москве чиновники потребовали вскрыть чемодан, в котором находился пан Дыля и его друзья.

Величественная синьора, не потеряв самообладания, предложила это сделать самим чиновникам, — протянула им ключ.

— Что у вас там?

— Сувениры для друзей. Народные поделки, которые когда-то весьма ценились и в вашей стране.

Чиновник, видимо, ожидавший взятку, ругнулся под нос и раскрыл чемодан. По всей его длине лежал пан Дыля, словно мертвый. Чиновник потрогал его пальцем.

— Смотри-ка ты!

— Из обыкновенной соломы, — сказала синьора выученную фразу и, перевернув пана Дылю, показала таможенникам Чосека, который тоже притворился неживым. — А этот из проволоки. Не правда ли, искусная работа?

— А не спрятан ли в этих игрушках, например, гашиш?

— А не спрятан ли в тебе обыкновенный дурак? — отчетливо послышались русские слова.

Таможенник оглянулся, не догадываясь, кто бы мог их произнести, и отнес услышанное на счет собственного воображения. Гашиш, золото в слитках, черная икра, старинные иконы, камни из Русского алмазного фонда, «усыновленные» и «удочеренные» дети, — это было ему понятно, а бразильская миллионерша, пожелавшая посетить могилы своих предков, — это было непонятно: «Тратить десятки тысяч рублей и долларов ради каких-то могил?..»

Так пан Дыля со своими друзьями оказался на родной земле.

Теперь можно было преспокойно смыться. Но пан Дыля посчитал это совершенно недопустимым.

— О благороднейшая Наталья Ивановна, — торжественно объявил он, оставшись наедине с синьорой. — Пришел час открыть вам новую тайну!

— Вы хотите сказать, мой нежный супруг, что пришел час и духам отправляться на небо? — проворковала синьора, и в глазах ее блеснули слезы.

— Именно, — пан Дыля ожидал расспросов, даже негодования, а тут все катилось, как по наезженной колее. — Сколько духу ни гулять, а пора и улетать!

— Вы говорите стихами. Но вы напрасно думаете, что я ничего не понимаю. Сначала я, правда, поверила вашему посланцу, но потом, когда случайно подсмотрела, как вся компания уплетает курятину и пьет виноградный сок, якобы предназначенный для небожителей, я обо всем догадалась!..

Услыхав эти слова, пан Дыля впервые в своей жизни упал в обморок: благородное сердце не выдержало угрызений совести.

Синьора окатила пана холодной водой из графина и затрясла за плечи:

— О не отчаивайтесь, мой милый, бесценный рыцарь, я никогда не подозревала вас в мошенничестве!

«Рыцарь» приоткрыл один глаз и простонал:

— Ужасно, синьора, неужели вы не были загипнотизированы?

— Конечно же, нет. Я с детства отличаюсь невосприимчивостью к гипнотическому влиянию, как большинство тех, в которых пробуждена личность. В двенадцаць лет я осталась без отца. Старинная фамилия и титул — вот все, что я имела, помимо огромного долга. И что же? На крошечной ферме я организовала разведение породистых лошадей и торговлю ими. Богатые ничтожества, ненавидящие потомственных аристократов, стали предпочитать наших лошадей. Моя ферма вошла в моду. Конечно, не без обычных в таком деле хитростей.

— И что же вы о нас думаете?

— Сначала события смешили меня, а потом я поняла, что вы честные искатели справедливости. Мне стало интересно: что из этого получится? В самом деле, что может быть любопытней для вдовы, нежели встреча с духом своего супруга? Сказать по правде, едва увидев вас, я поняла, что вы добры и благородны и, простите, сразу влюбилась!..

Тут пан Дыля вновь упал в обморок, и вновь стараниями Натальи Ивановны был приведен в чувство. Ему было стыдно за мистификацию. В то же время он жалел это одинокое и тонкое существо, принципиально отвергающее жалобы и микстуры, диеты и консультации у знаменитых шарлатанов.

— Я бы очень хотел, — искренне признался пан Дыля, — чтобы события, как в кино, открутились в обратном направлении до той минуты, когда мы случайно вступили на территорию вашего сада!

— Напрасно, — грустно возразила синьора. — Я русская и должна русским как соотечественница!.. Я догадываюсь, кто вы и ваши сотоварищи: все же иногда я заглядываю в газетки, тем громче называющие себя демократическими и свободными, чем меньше в них демократии и свободы… Я реалистка. И согласна с вами: общество, где царят торгаши, приобрело ныне удручающе однообразный и жалкий характер, это гнилое общество! Если раньше, соревнуясь, мир допускал некоторый плюрализм, то ныне дело идет ко все более ужасному подавлению нестандартной личности. Голосов плачущих уже не слышно, их заглушают рекламные оркестры. В людях все меньше духовности, достоинства, чести, индивидуальных примет… Я представляю старинный род и никогда не унижусь до восхваления тюремных режимов! Я хорошо служила и, надеюсь, продолжаю служить конституции страны, в которой живу. Но я никогда не изменю своей настоящей Родине. Родина для меня — земля и народ, которым человек из поколения в поколение отдает энергию и надежды, труд и любовь. Мы все дети Родины и в то же время Родина — наше детище, которое становится тем дороже, чем больше труда и страстей мы посвятили ему!

— Прекрасные слова, — пан Дыля поклонился синьоре. — Родина, действительно, — та земля и тот народ, ради которых сердце хочет совершать подвиги!

— Бедный Роберто, — едва приметно усмехнулась синьора, и по лицу ее, прекрасному лицу человеческой осени, озаренному лучшими воспоминаниями, пробежала тень. — Увы, Роберто никогда не мыслил такими категориями. Браво, героический дух трусливого и слабого человека!.. Да, вы правы, — добавила она твердо. — Подлинная жизнь — это когда человек совершает подвиг, рискуя при этом удобствами, положением и даже судьбой!

— Поймал вас на слове, — сказал пан Дыля. — Вы поверили мне не только потому, что почувствовали родственную душу, но и потому, что захотели совершить свой личный подвиг!

— Пожалуй, — подумав, согласилась женщина. — В мире все меньше настоящих героев, все больше ничтожества, не способных понять, что они могут быть больше или меньше только по отношению друг к другу, а подлинные масштабы им не доступны.

— Подвигов жаждет тот, совесть которого не знает утеснений, — кивнул пан Дыля. — Свободная совесть — это зов Природы в человеке!

— Так много делается против совести и против Природы!.. Мы расстаемся, но это, видимо, неизбежно… Знайте, я благословляю вас! — Синьора достала из своей сумочки пачку банкнот, которым было суждено сыграть роковую роль. — Здесь десять тысячедолларовых купюр. Возьмите, они пригодятся вам больше, чем мне!

— Нет-нет, — нахмурился пан Дыля. — Все, что угодно, только не деньги!

— Но такова моя просьба! Должна же я поставить хоть какое-нибудь условие духу моего супруга, который явился ко мне и теперь хочет покинуть меня!.. В мире, где мне суждено окончить свои дни, деньги — не мера свободы, скорее, мера кабалы и предательства… Скоро не станет ни настоящих книг, ни настоящих картин, ни настоящих поэтов, ни настоящих художников. И друзей настоящих не останется. Люди будут жить в клетках — под электронным контролем. Наркомания духа — вот общий удел. Гнусность и маразм возобладают. Но лишь на короткое время!.. Не обижайте меня, примите подарок, он послужит доброму делу!

Пан Дыля нерешительно протянул руку.

— Ваши деньги приблизят время общей свободы, — сказал он. — Падение прежних надежд породит новые, более великие и более реальные!..

 

Смерть пана Дыли

Великодушие подводит героев. Как правило, они судят о людях так же, как о себе, упуская из виду, что в других нет ни их бескорыстия, ни их щедрости.

Друзья решили ехать из аэропорта тотчас на Белорусский вокзал. Но все таксисты заламывали за проезд такие суммы, что Чосек сказал:

— Если из аэропорта в Москву не ходит трамвай или троллейбус, я согласен идти пешком, только чтобы не иметь дела с рвачами! Посмотрите на эти рожи, в них нет ничего соотечественного!

— Не обобщай, — урезонил пан Дыля. — Среди таксистов я встречал немало толковых и грамотных людей, прекрасно ориентирующихся в политике.

— Не о политике речь! — И Чосек обратился к какому-то прохожему: — Простите, то, что вокруг, это наша страна или то, что от нее осталось?

— Обалдел, что ли? — прохожий пожал плечами.

— А ходит ли здесь трамвай, любезный? — спросил Гонзасек другого прохожего.

— Опупел, лилипут!

— Видите: они не понимают русского языка!..

— Знаете что, — вдруг вспомнил пан Дыля. — У нас есть американские доллары! Десять тысяч! Это подарок Натальи Ивановны. Конечно, деньги пойдут на важное дело, но что-то мы можем истратить на текущие нужды!

— Моя память обременяется цифрами с нолями, — сказал Гонзасек. — Человек, постоянно считающий деньги, становится эгоистичнее и забывает о других… Когда-нибудь все поймут мудрый, освободительный смысл минимума. Но это предполагает потребность в культуре, которой пока нет нигде в целом свете…

Друзья стояли в растерянности на тротуаре, когда к ним подъехал таксист-частник. Выглянуло запущенное лицо под шапкой черных волос.

— Куда надо?

— На Белорусский вокзал. Таксист назвал цену.

— Проезжай, не задерживайся, — сказал Чосек.

— Артисты вселенского цирка, возвращающиеся с зарубежных гастролей, не могут заплатить за проезд? — нагло засмеялся черноволосый. — Не умеете работать, если не способны зарабатывать!

— Слушай, — сказал пан Дыля, — я заплачу тебе любимыми долларами, если ты разменяешь мне купюру!

Глаза таксиста загорелись желтым огнем.

— На Западе повсюду косят деньги возами, — хрипло сказал он, облизнув кривой рот. — Вот это жизнь! Не то, что в нашей лапотной и сермяжной!.. Что у вас за монета?

— Тысяча долларов.

— Брешешь!

Пан Дыля отделил в кармане от пачки одну банкноту и показал.

— Садись, фрайера! Заедем к Могилевчику, моему приятелю, он разобьет или разменяет на рубли по самому льготному курсу!

Нехотя сели. Поехали. Настроение было испорчено. Пан Дыля понимал, что допустил ошибку — излишне поторопился, не желая подвергаться унижениям со стороны механизированного подонка.

— Где же это вам так подфартило? — не утерпел частник. — Мой брат три года назад рванул в свободный мир, добился визы как инакомыслящий, а такой купюры до сих пор и в глаза не видал!

Пан Дыля промолчал. Промолчали и его товарищи.

— Ну, Запад! — восхищенно продолжал частник. — Там у каждого небоскреб, ранчо и автомобиль самой новейшей модели!.. Ну, если не у каждого, так у того, кто хочет! Входишь в магазин и берешь по дешевке все, что душе угодно! Только заплати! Но это у них не проблема! Я полагаю, раз у вас такие деньги, платить было чем, а?.. Вот, поди, отожрались, отпились пива!..

— А ты что, от голода пухнешь? — перебил Чосек. — Ты вот с нас за ничтожную услугу дерешь такие деньги, за которые в колхозах вкалывают два месяца!

— Зачем с колхозниками сравниваться? У них своя жизнь, у меня — своя! Меня колхозники вообще не интересуют, гори они гаром! Колхозы давно разогнать пора. Так все свободные газеты пишут! Их проблемы — это их проблемы! Я сравниваюсь только с наиболее прогрессивным!.. Если мне заплатят, как на Западе, я буду работать, как на Западе! А у нас что? Трудколония, тюрьма! Никакой свободы заработка! Простому шоферу миллиончик отстегнуть жалко!..

— Ваше «многознание» меня поражает, — не выдержал Гонзасек. — Между прочим, на Западе я не встречал людей, которые с таким презреньем отзывались бы о своей стране!

— Понимаю, — хмыкнул шофер, оставляя руль, чтобы достать сигарету. — Вы приняли меня за агента КГБ или что-нибудь в этом роде и потому вскинули свои патриотические плакаты! Так я не агент! Какого лысого мне работать агентом, если они получают втрое меньше моего? Жить — хорошо, но хорошо жить — еще лучше! Так считает мой зарубежный брат.

Он засмеялся, зажег спичку.

— У Могилевчика, ребята, вы не только толкнете свою контрабандную деньгу, но и сможете погулять, как люди: выпить заграничного пива, выкурить «Мальборо» или «Уинстон»!..

— Мы не пьем и не курим, — с досадой сказал Чосек. — Тошнит от жадности тех, кто работает хреново и никогда лучше работать не будет, потому что радости в работе не видит!

— Клиент, который платит долларами, имеет право называть меня подонком, — сказал частник. — Это мое правило! Я не обижаюсь! А чего обижаться? Я свое получу, а вы хоть через горло свои внутренности доставайте! Ваши проблемы — это ваши проблемы!..

— Послушай, уважаемый таксист, — закипая, сказал пан Дыля. — Или помолчи, или останови машину, мы воспользуемся услугами другого шофера!

— Э, нет, — нагло протянул частник, — мое от меня теперь не уйдет! Сейчас мы остановимся у Могилевчика, и если он узнает, что вы не хотите платить, его парни разделают вас, как гориллы кокосовый орех: вы не увидите больше цирковой арены!

— Да ты форменный хам, — сказал Гонзасек. — Кто дал тебе право разговаривать с клиентами в таком тоне?

— Право не дается, право берется!.. Может, и хам, — согласился частник, — только своего я уже не упущу! У меня гниловатые зубы, но мертвая хватка! Индивидуальный бизнес, личная лавочка! Колеса режима увязли именно в таких людях, как я! Они были наверху, внизу, всюду!..

— Давайте выйдем из машины, — предложил Гонзасек. — Кажется, мы вернулись не домой, а в аквариум Желтого Дьявола!

— Потерпи, — примирительно сказал пан Дыля, думая какую-то свою думу. — Каков ни есть человек, с которым мы связались, мы ему обещали и слово исполним!.. Желтый Дьявол силен тем, что плодит повсюду желтых дьяволят. Они живут переворотами человеческих судеб, поглощая их энергию… Вот что, друзья, мне пришло сейчас на ум! Мы поступили, как восставшие рабы: Желтого Дьявола не нужно было сокрушать, нужно было от его имени издавать указы и распоряжения, чтобы расшатать и лишить управления всю его империю, сделать то, что он делает повсюду ради господства своих интересов!..

Между тем такси въехало во двор мрачного, подслеповатого дома, резко затормозило, шофер стал истерически сигналить.

Пан Дыля, сморщившись от звуков, попытался открыть дверцу машины и выйти, но дверца не поддавалась.

— Не пытайтесь открывать, — с ухмылкой объявил частник. — Дверь не откроется, пока мы не расплатимся!.. А вот и Могилевчик с ребятами!

На сигналы таксиста из дому повыскакивали трое парней с резиновыми шлангами, за ними семенил обезьяноподобный, чернявый человечек с оттопыренными, будто приклеенными ушами.

— Сева, пассажиры не хотят платить «баксами», хотя уговаривались! — проорал через окошко шофер.

— А ну, вылазь! — самоуверенно скомандовал лопоухий, подавая знак громилам.

Пан Дыля спокойно выбрался из такси. Он не терял еще надежды поладить.

— Ведете себя нагло, ребята! Не люблю наглых! Да, я обещал заплатить долларами и заплачу, как уговарились. Но здесь менять деньги не буду. Мы сделаем это в более достойном месте. И, кстати, меня интересует не какой-то Могилевчик, мне нужен Белорусский вокзал. Мы договаривались о том, что нас доставят на Белорусский вокзал!

— Видишь, это периферийные «тюки», — сказал Могилевчику шофер-частник. — Бери лом и требуй соблюдения конвенции!

— Граждане, — сказал пан Дыля, — ваши наклонности нисколько не пугают меня. Повторяю, немедленно везите нас на Белорусский вокзал!

Могилевчик сплюнул возле ног пан Дыли.

— Эти пассажиры не признают прав человека и резолюций ООН! Они не уважают моего кооператива! Стало быть, они выступают против кооперативного движения, стало быть, они выступают против прогресса, стало быть, они враги правового государства! Стало быть, их следует объявить вне закона и произвести обмен валюты силой!..

Запахло стычкой. Чосек и Гонзасек выбрались из машины и встали рядом с Дылей.

— А что это за пузатая мелочь?.. Ну, усач, вытряхивай свои доллары, предлагаю сделать это свободно — в духе заграничной конституции!

Чернявый вперевалочку подошел к пану Дыле и протянул руку к его куртке. Белобрысые парни глядели пустыми глазами.

— Ну-ну, выкладывай, не вынуждай учить «резинкой»! Это больно и долго не проходит!..

Пан Дыля не был мастером кулачного боя. Он в совершенстве владел пистолетом и шпагой, но для сильного удара кулаком ему не хватало массы.

Не желая начинать первым, он отбросил руку нахала.

Чернявый подал сигнал, и в ту же секунду на пана Дылю бросились наймиты. Это позволяло использовать инерционную массу нападающих. Тем более что под ноги им метнулись Чосек и Гонзасек.

Все бандиты оказались на земле. Один, стукнувшийся о камень, разбил лицо. Другой держался за глаз и, видимо, не собирался участвовать в новой атаке.

— Ах ты, падла! — чернявый выхватил пистолет. — Зовите всех наших и глядите, чтоб не ушел ни один!..

Шофер вновь стал лихорадочно давить на клаксон. Из дома выскакивали новые белобрысые, какие-нибудь рязанские или тверские парни.

— Негодяй, — сказал пан Дыля. — Пользуешься обманутыми людьми! Вот и дети твои не будут иметь свободы выбора! Что ты сеешь, то они пожнут!

Чернявый выстрелил. Раз, другой и третий. В упор.

Все пули прошли сквозь тело, не задев жизненных центров. Пан Дыля шагнул к чернявому и отвесил ему крепкую оплеуху. Чернявый, опешив, бросился бежать, но таксист-частник и еще двое громил накинулись сзади.

— Бей, свидетелей не будет!

Используя приемы самбо, пан Дыля расшвырял и этих нападавших.

— Чосек, Гонзасек, — крикнул он, воспользовавшись короткой передышкой, — выбирайтесь отсюда самостоятельно! Да поживее! — И добавил так тихо, что друзья лишь с трудом расслышали его: — Вот он, последний час! Кто знал, что такое случится на родной земле?

Но ни Чосек, ни Гонзасек не последовали совету или, быть может, приказу. Они приняли участие в отражении новой атаки. Еще несколько здоровенных парней, рожденных матерями для защиты и украшения отеческой земли, но продавших себя негодяям, покатились на пыльную землю…

Последнее, что запомнил Чосек, лишь в самый крайний миг скрывшийся в бурьяне вместе с Гонзасеком, — Могилевчика, совавшего в карман украденные деньги, и таксиста-частника, поджигавшего машину, в которую бросили связанного пана Дылю.

Облитая бензином машина запылала свечой.

— По-ли-ция! — орал таксист, смеясь и танцуя вокруг огромного костра, поднимавшего в небо черный дым. — Пьяный пассажир сжег мою машину! А она была застрахована на два миллиона! По-лиция!..

 

Клятва

Был вечерний час. На роковой улице не виднелось ни единого прохожего. То ли дома вокруг были сплошь под сносом, то ли это был район прихлебателей Могилевчика, — некогда было ни подумать, ни выяснить, — больно рыдало сердце.

Происшедшее казалось нелепым сном. Но, увы, это был не сон, это была ужасная реальность ужасной жизни.

Чосек и Гонзасек все же разыскали полицейского, — он сидел на лавочке перед домом с пустыми стеклами. Прежде чем ответить, он протер платочком запотевшую лысину, потом взялся за чистку лидериновой прокладки фуражки.

— Не суетись и не дрыгайся! — сморщился он, когда приятели наперебой заговорили о преступлении и призвали полицейского на помощь. — Сожгли пассажира? Чтобы завладеть его собственностью?.. Могилевчик?.. А, Могилевчик! По этому вопросу, граждане, надо обращаться не ко мне, а к министру внутренних дел, может, и повыше! Они там родственники через попа Гавриила, зятя Слямзеля… Вы услыхали и забыли!.. Мы охраняем законы, ребята, а когда их нет, мы не имеем права вмешиваться!

— Разве законы могут позволять беззаконие? — в отчаянии воскликнул Чосек.

— Цыц, — сказал представитель правопорядка, не переставая орудовать платочком. — Сжигают каждый день. Если я по каждому случаю буду трепетать и возникать, некому будет докладывать случаи!.. Тебе кажется, что сожгли. А суд скорее всего докажет, что она сгорела сама и меня лишат работы. Теперь, в эпоху повальной гуманности, остаться без работы — ого-го!.. Я вам сочувствую, но посочувствуйте и мне: у меня трое детей!..

Чосек и Гонзасек все поняли. Увы, они все поняли уже тогда, когда такси въехало во двор как бы пустующего дома, который, оказывается, служил притоном шайки бандитов и вымогателей.

Увы, увы, вернувшись на Родину, друзья расслабились, потеряли бдительность, доверились первому встречному, — совершили роковую ошибку!..

Когда отошли от полицейского, Гонзасек сказал:

— Мы можем пробраться в гнездо Могилевчика и уничтожить его. Но что это даст обществу? Вместо Могилевчика будет действовать какой-либо Баранчик или Ушанчик, и прежнее беззаконие будет царить в стране! Пан Дыля сто раз повторял: самое большое надувательство — утверждать, что все события в истории носят независимый от людей характер, что народ управляется сам собой и сам определяет свою судьбу! Пока торжествует насилие, пока грабители связаны одной шайкой по всему свету, пока они владеют неконтролируемой властью, народ останется беспомощным и безголосым! Желтый Дьявол вступил и на нашу землю!

— Знаю, куда гнешь, — сказал Чосек. — Да, справедливость можно защитить только путем добровольного объединения прозревших, опомнившихся, честных, мужественных и приверженных свободе людей, которые владели бы богатством и моралью, достаточными, чтобы исключить зависть и противоборство… И все же в новую общину, которая на новой основе возродит тысячелетний опыт человечества, нельзя пускать каждого желающего, но только тех, кто стремится познать истинную суть жизни, кто свободен от глупых суеверий, насаждаемых слугами Желтого Дьявола. Народу никогда не позволяли осуществить то, о чем он мечтал и мечтает. И могут ли люди перестать искать пищу, обнаружив в ладонях камни?

— Что ты предлагаешь?

— Пока предлагаю ответить негодяям на их языке, чтобы те из них, кто уцелеет, передали другим негодяям, что честные люди способны на возмездие, ибо оно справедливо! Око за око, зуб за зуб — вот мудрость предков, и она отвечает философии Природы, единственного подлинного Бога Вселенной! Клянусь, я не отступлю от этой мудрости!

— И я клянусь. Но не кажется ли тебе, Чосек, что таким путем мы только умножим страдания людей? Кровь повлечет кровь, смерть — смерть, и противостоянию не будет конца.

— Я слыхал о подобной точке зрения. Но это точка зрения негодяев, которые стремятся уйти от ответственности за причиненные страдания. Нет, все обстоит как раз наоборот: если честные люди позволят себя обмануть вновь и остановят руку возмездия, тогда преступлениям, действительно, не будет конца, потому что негодяи окончательно сомнут честных!.. Право на суд своей совести — вот первое право действительно свободного человека! Отречься от этого права — значит отречься от свободы и человечности! Я не верю в законы, которые придумывают негодяи ради того, чтобы увековечить свое господство. Совесть — вот первый и последний закон. Но он будет возможен только в совершенном обществе!..

 

Поминки

Теперь, когда было решено наказать убийц и грабителей, Чосек и Гонзасек сожалели, что не сохранили никакого оружия.

— Утешься, Чосек! Мудрость не имеет средств к утверждению, кроме себя самой, и тем не менее побеждает. Мы будем пользоваться оружием наших обидчиков!..

Могилевчик и его банда явно нервничали. Перед домом и во дворе постоянно дежурили белобрысые холуи. Скорее всего, они были в сговоре с представителями власти, потому что полицейские патрули проезжали мимо дома, не делая остановок.

Друзья ломали голову, как быть, когда неожиданно в том же бурьяне, откуда они вели наблюдение, нашли леску, намотанную на щепку: кто-то собирался мастерить удочку. Попробовали — леска оказалась крепкой.

— Что ж, судьба подсказывает нам план действий, — сказал Гонзасек. — Вдвоем в логово Могилевчика нам не пробраться, так что я пойду первым, изображая комнатную собачку. То, что он здесь, нет никаких сомнений.

— Друг мой, для этих паразитов нет ничего святого, будь осторожней!..

Изучив действия охранников, Гонзасек проник во двор. Он не мозолил глаза, спокойно наблюдал, прячась под неисправной машиной.

— Смотри, какая-то собака, — толкнул в бок один из охранников своего напарника. — Могилевчик велел не пропускать сюда ни единую живую душу. Как проникла собака? Неужели в заборе дыра? Пойду посмотрю, а ты прогони собаку.

— Иди, иди сюда, миленькая, — притворно ласковым голосом поманил громила. — Иди, я тебе хлебца дам — ботинком под пузо! Иди, иди, дохлятина, пока не пришиб камнем!..

Гонзасеку не стоило большого труда отманить самоуверенного охранника подальше от дома, а затем, сделав вид, что он спрятался в перевернутой бочке, прошмыгнуть в подъезд и вбежать на лестницу. Уже с лестничной площадки он понаблюдал за тем, как охранник, подняв резиновый шланг, подкрадывался к бочке.

«Эти родных отцов перебьют, братьев перестреляют, но так и не догадаются, для каких целей их используют», — подумал Гонзасек и пробежал по всем четырем этажам, слушая под каждой дверью. За одной расслышал: кто-то ходит по комнатам, ругаясь, и голос показался знакомым.

Гонзасек притаился под дверью, и едва голос отдалился, потянул за ручку. Дверь отворилась, и он вбежал на четвереньках, изображая собаку.

Ему повезло: по квартире ходил пьяный Могилевчик и разговаривал сам с собою.

— С какой стати я стану помещать свои денежки в валютный фонд, а? С какой, скажите вы мне, господа присяжные? А если завтра война? А если завтра поход? Денежки мне нужны голышом и в любое время!.. Проценты?.. Жаль процентов, но чем-то приходится поступиться!..

Он грузно шлепнулся на табурет в кухне, выпил полстакана вина и запихнул в рот кусок колбасы.

— Ты, кретин, потерял девять тысяч долларов, — проговорил из-под стола Гонзасек.

— Какие девять? — отозвался Могилевчик, полагая, что беседует со своим внутренним голосом. — Откуда?

— В куртке того, кого ты сжег, было девять тысяч долларов… Ты погубил великую душу!

— Откуда известно о девяти зеленых штуках?.. И что за душа?.. Ахинея! Великим может быть только один человек на свете — Могилевчик! Или его брат! Или его сват! В крайнем случае, кто-то из его компаньонов! Остальные — шантрапа, слизь эпохи, дураки на ярмарке, где им чикрыжат мозги и карманы!

— И все равно ты потерял девять тысяч! Эту куртку успел снять шофер, и деньги он, конечно же, зажилит. А ведь это, если подумать, твои деньги. Твои денежки.

— Мои деньги! — заорал Могилевчик, наливая себе еще стакан вина. — Я несу ответственность за весь бизнес, я рискую своей шкурой, стало быть, все денежки клиентов принадлежат мне!

— Так немедленно вызови шофера сюда и здесь наедине разберись с ним!

Могилевчик забегал по квартире.

— Приготовь оружие для разговора с обобравшим тебя мошенником, уже раззвонившим, что ты готов на любые крутые меры, и ложись отдыхать! — посоветовал Гонзасек.

— Да, так и поступлю!

Он брякнул на стол пистолет, прикрыл его журналом «Огонек» и в одежде и обуви повалился на диван.

Когда установился размеренный храп, Гонзасек забрал пистолет со стола, вытащил еще и второй — из-под подушки мафиози, вскочил на окно, выходившее на улицу, раскрыл форточку и выбросил щепку, держа в руках конец лески.

Чосек в три прыжка очутился под окном. Но вот досада: леска размоталась только до половины, зависнув на высоте примерно двух метров.

Чосек раздобыл палку, но она оказалась слишком короткой.

И тут появился полицейский наряд. Чосека заметили, убегать не имело смысла.

— Откуда ты, смуглец?

— Племянник Могилевчика, разве не видите?.. Дяденька, змей запутался, помогите жилку достать!

Один из полицейских подтянул моток.

— Спасибо, — сказал Чосек, радуясь тому, что полицейские не обратили внимания, что леска тянется из форточки, стало быть, версия про змея просто-таки нелепа.

Едва полицейские скрылись из виду, Чосек подал знак Гонзасеку, и быстро очутился в комнате, где храпел Могилевчик.

Вечером в квартире разыгралась преотвратительная сцена. Могилевчик спрятал за шторами двух телохранителей и вызвал к себе таксиста-наводчика.

— Где девять тысяч долларов? — спросил Могилевчик в упор. — Если ты думаешь, что можешь безнаказанно грабить меня, ты ошибаешься: я просто закопаю тебя на свалке!

— Какие девять? — оторопел таксист.

— Не придуривайся! Деньги на бочку, или вот он, мешок, в котором сегодня же состоится твое погребение. Без музыки и скорбящих родственников!

Таксист побледнел.

— Меня оговорили! Я не утаил от тебя ни цента!

— Театр оставь для телеящика и трудящихся масс, — сказал Могилевчик. — Играть в подкидного мы больше не будем. Или девять тысяч долларов, или твоя ничтожная жизнишка!

— Меня оговорили, шеф! Денег у меня нет!.. Чтобы спастись, я достану деньги! Только после этого на меня не рассчитывай!

— Обыскать!

Телохранители скрутили таксиста и вывернули его карманы. Среди бумаг было найдено около трехсот долларов.

— Это дневная выручка, я приехал ее сдавать, — объяснил таксист.

Но Могилевчик уже решил разделаться с ним. По сигналу телохранители накинули на шею таксисту петлю и начали душить.

— Слушай, — сказал Чосек Гонзасеку. — Я не могу видеть, как скорпионы жалят змею. Если мы пришли вершить правосудие, давай действовать!

И он выскочил из-под дивана, держа перед собой пистолет.

— Всем не двигаться! — крикнул он. Один из телохранителей потянулся за своим пистолетом, но раздался выстрел, и рука бандита повисла бессильно.

Гонзасек отобрал у всех оружие.

— Узнаешь? — спросил Чосек. — Мы пришли получить по счету!

Могилевчик затрясся.

— Причем здесь я? Это все они, жалкое быдло, требующее от меня все новых рублей и долларов! Можешь ликвидировать эти ничтожества, но со мною прошу разобраться по суду: у нас правовое государство, оно не допустит несправедливости!..

— Молчи, негодяй, — взорвался один из телохранителей. — Ты давно продал всех нас, хотя мы служили тебе верой и правдой, набивая твои карманы и твое пузо!..

— Выяснять отношения нужно было раньше, — сказал Чосек. — Но одна сторона считала, что может ездить на чужой спине вечно, а другая, ослепленная невежеством и лакейством, надеялась, что с ней посчитаются и, в конце концов, допустят до общей кухни! Как видите, ничего не вышло! Одни завели в тупик других, и все теперь — скорпионы в банке! Все одинаково виноваты перед людьми, которых грабили, отнимая последнюю надежду!

— Пощадите! — заорал лопоухий Могилевчик, упав на колени. — Я буду служить вам! Буду платить ежегодно десять тысяч долларов, пощадите!.. Мы договоримся, мы договоримся, это просто абсурд — отказываться от собственной выгоды!..

— Что скажет преступник-таксист? — перебил Гонзасек. — Надеюсь, ты уже в состоянии понимать, что происходит?

— Я не виноват! — завизжал таксист резаным поросенком. — Это он, подлюга, это Могилевчик, угрожая каждому по-одиночке, вынуждал всех заниматься преступным бизнесом!..

— Возмездие неотвратимо, — сказал Чосек. — Даю три минуты, чтобы каждый вспомнил о том, что ему от рождения была дана совесть, а, стало быть, свобода выбирать между добром и злом!..

Телохранители и таксист тотчас ринулись на Могилевчика. Могилевчик ударил ножом, который прятал в рукаве, таксиста в живот, после чего телохранители отработанными приемами свернули Могилевчику шею. Хрустнул шейный позвонок, и главарь банды, выпучив глаза, кулем повалился на пол.

Все произошло столь стремительно, что Чосек и Гонзасек просто не успели предотвратить самосуд.

— Убирайтесь прочь, негодяи и предатели! Идите и передайте всем, что черные дела никто и никогда не вычеркнет из памяти народа!.. Мы могли бы, мстя за убитого товарища, перестрелять сейчас всех холуев и сжечь это гнездилище насилия и лжи, но мы не станем этого делать, потому что не это освободит несчастный народ!.. Подумайте, смогут ли жить ваши дети и дети ваших детей в атмосфере всеобщего зла, которую вы создаете, соучаствуя в гнусных замыслах паразитов?..

Увешанные оружием, Чосек и Гонзасек не спеша покинули дом и двор, где окончил свою жизнь мужественный и справедливый пан Дыля.

Их ждали трудности. Но они знали, что придут в поселок на Браславщине, где родились и где дали друг другу клятву на верность своей земле…