1

После ссоры мать объявила, что подает на развод. Отец сказал: «Смешно. Но — как хочешь!»

Прежде они быстро мирились, а теперь вот не разговаривали целую неделю. Я понимаю, у них много работы, они устают, но — зачем ссориться? Как вообще получается, что близкие люди перестают понимать друг друга? В чем вина обстоятельств и в чем — самих людей?

Сегодня я слышал, как они договаривались выступать на суде. «Пусть твоя мать перебирается сюда, а я поселюсь на ее жилплощади», — предложил отец. «Многого захотели, сударь, — с презрением бросила мать. — Устроиться за чужой счет? Не выйдет!.. Нет, будем делить эти две комнаты!» — «Делить так делить, согласен…»

Как же я без отца? Да и мать — неужели ничем уже не дорожит? Вся наша еще недавно счастливая семья — что будет с нею?..

Из-за родительских ссор я съехал в прошлой четверти по всем предметам, по физике и по химии едва натянули тройки. Классная выговаривает за невнимательность на уроках и плохое поведение. «Пополз вниз, Кравец, пересматривай теперь все свои планы! Одаренность — прекрасно, но если человек не работает, он становится обыкновенной посредственностью…»

Откуда знать учителям, отчего все пошло наперекосяк? Я не рассказывал о беде даже лучшему другу — сочувствие здесь не поможет.

Что-то надо делать…

Уйду из дому. Оставлю родителям записку, что так больше не могу, и уйду. Пусть прочувствуют, что такое развал дома. Пусть поищут, если я им нужен. Может, после этого образумятся?..

 

2

К полудню Иосиф добрался до реки. Возле нее решил провести три-четыре дня — пока хватит продуктов.

У реки было древнее название — Вйлия. И место было умиротворяющее, тихое, красивое. Лес и кустарники подступали к самому берегу, единственная дорога, которая вела сюда, просматривалась издалека.

«Даром время не потрачу, — думал Иосиф, перебирая взятые с собой учебники. — Подгоню историю и литературу, порешаю задачи — все подряд…»

Он понимал, что поступил нехорошо, что родителям придется страдать и волноваться. Но иного выхода не оставалось, так он считал.

Как всякий городской житель, Иосиф не был приспособлен к походной жизни — такая жизнь сулила одни лишения и неприятности. И даже то, что зима до самого конца простояла теплая и бесснежная, не спасало положения: ночевать в апрельском лесу все равно было неприятно.

Беспокоило, что могут нагрянуть хулиганы, которым ничего не стоит чикнуть ножом по горлу или толкнуть в воду с обрыва, чтобы завладеть трешкой или зажигалкой.

Особенно пугали алкоголики и наркоманы. Отец не раз повторял: «Там, где хищения и нетрудовые доходы, полно тех, кто паразитирует. Эти несчастные люди не жалуют других несчастных…»

Иосиф не вполне понимал, как обогащение одних вызывает обнищание и одичание других, но отец, конечно, был прав: у их соседа, например, организовавшего шарашкину «контору по сбыту», названную «кооперативом», и таскавшего домой деньги в авоське, спился сын, бросил институт, а недавно, говорят, ограбил своего приятеля…

Кроме хулиганов в лесу можно было встретить и диких зверей — волка или рысь…

Но решение было принято: побоку все страхи!

На небольшой поляне возле разлапистой сосны Иосиф соорудил шалаш, сложил свои вещи и провизию, купленную за деньги, заработанные летом на заводе.

Едва стало смеркаться, Иосиф лег спать. Но сон долго не давался: было холодно, сыро, а главное — как-то не по себе.

Мало-помалу усталость и свежий воздух взяли свое. Иосиф уснул, но спал недолго, не более часа, прохватился в тревоге, выбрался из шалаша, залез на дерево и сидел там, думая о доме, о матери, об отце, крепко сердился на них, вынудивших его переменить привычное течение жизни и забраться в глушь, где столько опасностей и не с кем перемолвиться словом.

«Ну, и пусть пропаду, — шептал он, испытывая временами почти отчаяние, — вам же будет хуже!..» Но все же понимал, что пропасть не имеет права: какой толк гибнуть, когда жизнь только начинается и нужно еще столько увидеть и столько сделать?..

На рассвете, закоченевший от холода и ветра, Иосиф спустился на землю, забрался в шалаш и, едва лег, тотчас уснул.

Приснилось, будто сидит он на дереве, прислонившись спиной к шершавому стволу, и вдруг видит, что от дороги свернула к лесу легковая машина.

Вот она остановилась, двое с фонариками полезли через кусты — прямо к сосне, где прятался Иосиф.

— Эге, — сказал один, — да тут расположился какой-то фрайер. Конура, однако, пуста.

— Позырь, может, где-то рядом. Свидетели нам ни к чему.

Они стали шарить вокруг. «Бандиты!» Иосиф так перетрусил, что уже готов был признаться: «Тут я, на дереве, не трогайте меня!» Но губы не повиновались.

А бандиты стали копать лопатами яму, потом притащили из машины что-то тяжелое, похоже, тело убитого человека, и, бросив в яму, закопали.

— Хана, — сказал один, потирая руки. — Обштопали и это дельце. Сюда легавые не сунутся. Ну, пойдем!

— Постой, — сказал его сотоварищ. — Для верности нужно три раза воткнуть нож в землю. Тот самый. Примета.

— Примета так примета, — первый достал нож. Нож был в крови…

Проснувшись, Иосиф пытался понять, куда делись бандиты.

Вокруг стояла тишина. Все было в тумане, даже ближние сосны угадывались еле-еле. Над ними, вверху, чуть просвечивалось солнце.

Нигде не было ни следа разрытой земли.

«Сон, — догадался Иосиф. — Кто и зачем попрется в такую даль, да еще ночью?..»

Видимо, организм как-то приспособился к холоду — почти уже не чувствовал его. Вспомнились слова отца: «Разве то сон — на мягких кроватях, за окнами, не пропускающими ничего, кроме пыли? Настоящий сон — под звездами, на голой земле. Там человек действительно отдыхает, а мы только накапливаем усталость…»

Прав был отец — такой бодрости, такой свежести во всем теле Иосиф не ощущал давно.

Редкие птицы тенькали и пищали по-весеннему, хотя впереди их наверняка еще ожидали заморозки.

«Продержусь, — подумал Иосиф. — Дрожать больше не буду. Хотя осторожность не повредит…»

Он пошел к реке, поражаясь, как гулко отдается в тишине каждый шаг.

Широкая, терявшаяся в тумане река с хрустальным перезвоном несла свои нескончаемые воды. Иосиф освежил лицо.

И вдруг рядом послышалось громкое, уверенное пение необыкновенной птицы — кенора или соловья: «Ти-ти-ти, фьюить, фьюить!..»

«Какая красотища!.. Когда помирятся родители и я наверстаю упущенное в школе, непременно приедем сюда, на Вилию. Доберемся автобусом, а потом пешком. Нет большего удовольствия, нежели ходить по земле своими ногами…»

Словно подтверждая свою мысль, он легко поднялся по крутому, осыпистому берегу, стараясь не спугнуть птицу. Но не птицу увидел — велосипед и рюкзак. Чуть поодаль к реке спускался полноватый лысый мужчина босиком, в закатанных по колено спортивных штанах и без майки. Вот он приостановился и засвистел — ай да ловкач!

Мужчина вошел в воду, ступая осторожно, с кряканьем и бормотанием омыл руки и грудь, поболтал ногами.

Иосиф наблюдал за незнакомцем, не зная, уйти ему прочь или вступить в беседу. «Когда и как появился этот человек? Минуту назад здесь никого не было и в помине. И если он только что подъехал, не мог же он, право, так быстро раздеться…»

Человек, обернувшись, заметил Иосифа. У него было широкое добродушное лицо, толстый нос, на котором висели очки в круглой проволочной оправе, седые и пушистые — возле ушей — волосы.

— Здравствуй, — сказал человек. — Не правда ли, чудесное утро?

— Неужели не холодно? — удивился Иосиф.

— Напротив, очень тепло, — человек вылез на берег, вытащил из рюкзака полотенце и принялся растираться, вновь покряхтывая и бормоча от удовольствия. — Почему ты не на занятиях?

— Есть причины.

— Это причины временные… Ты из десятого «А»?

— Откуда вы знаете?..

Человек быстро надел туфли, облачился в клетчатую рубашку.

— Я знаю все, что хочу знать.

— Вот как? Кто же вы и откуда?

— Что ж, давай знакомиться… Тебя зовут Иосиф? Прекрасно. А меня — доктор Шубов. — Человек подмигнул. — Вчера я прибыл из Франции, из Мон-Сен-Мишеля, есть такой очаровательный городок на севере. Когда-то, лет сто назад, там сидел в тюрьме один из моих друзей. Он замуровал записку, в которой сообщал свой нынешний адрес… К сожалению, я узнал об этом совсем недавно от рыцаря Робера де Клари, крестоносца, участвовавшего в походе на Константинополь…

«Сумасшедший… Какая-то чушь: на вид человеку не более шестидесяти», — подумал Иосиф.

— Сколько же вам лет?

— По паспорту — пятьдесят пять. Но это условность, как и все остальное в этом мире… На свете я прожил, пожалуй, уже лет семьсот или восемьсот…

— Вот как! — Иосиф удивленно присвистнул. — И что же, вы живете в Минске?

— Теперь в Минске.

— И где работаете?

— Это несущественно. Я ведь не волшебник и тружусь примерно так же, как и остальные. Может быть, чуточку результативней.

— Как это не волшебник? — схитрил Иосиф. — У вас такие знакомые.

— Знакомых много, — кивнул человек, — но об этой стороне жизни другие и не догадываются… В прошлом году я принимал участие в поисках Неоптолемовой башни в устье Днестра. Представь, именно я подсказал, где следует искать, достал со дна первую греческую амфору, изготовленную в конце первого века до нашей эры… Помоги, дружок, подкачать заднее колесо — шина спустила.

Доктор Шубов достал насос и, закрепив его, подал Иосифу. Иосиф постарался. Ощупав шину, доктор остался доволен.

— Что ты здесь делаешь, Иосиф?

— Угадайте.

— Ты сбежал из дому и провел ночь под открытым небом. Твои заботы для меня весьма просты. Я готов помочь.

Иосиф хмыкнул:

— Вы же не волшебник!

Доктор рассмеялся:

— Да, конечно. Но все-таки я знаю кое-что такое, чего не знаешь ты…

Было столько доброжелательности в его словах, что Иосиф не выдержал — рассказал о предстоящем разводе родителей.

— Твоей беде можно помочь, — выслушав, сказал доктор. — Я знаю уже твой характер и твои возможности. Но я не знаком с твоими родителями. Нельзя лечить болезнь, не выслушав пациента. В чем причина ссоры?

— Точно не скажу. Они, бывало, ссорились и раньше, но быстро мирились. А после того как отца обчистили проходимцы, мать уже не хочет уступать.

Доктор поправил очки и понимающе кивнул.

— Неподалеку отсюда живет лесник, великий знаток трав и животных, чудесный человек. Я гощу у него по субботам и воскресеньям… Поехали к нему, позавтракаем вместе и вместе прикинем, что и как…

Это было бы неплохо — посидеть в теплом доме и съесть чего-нибудь домашнего. И доктор, несмотря на странности, вызывал доверие, но все-таки Иосиф решил проявить осторожность: люди случаются всякие, иные способны ловко прикидываться друзьями…

— Лучше позавтракаем здесь.

Доктор пожал плечами.

— Пожалуй, ты прав… Что ж, у меня тоже найдется кое-какая еда. Я стал весьма практичным человеком. Жизнь научила многому. Порою выходишь из дома всего на десять минут, а можешь исчезнуть на годы…

Туман рассеивался. Все теплее светило солнце. Возле шалаша, под соснами, доктор расстелил плащ-палатку, достал из рюкзака термос с горячим молоком, хлеб и жареную колбасу с пахучим тмином.

— Угощение лесника, — объяснил доктор. — Вот здесь, в банке, вареные бобы с салом и целебными приправами. Попробуй.

Вкуснее всего были бобы. Прямо таяли во рту.

— Многовато перца, пощипывает.

— Это хорошо, — доктор с аппетитом жевал хлеб, поглядывая в небо. — Перец — в меру, конечно, — дезинфицирует и оживляет ткани. Больше всего он полезен после легкой тепловой обработки — с яблоками или со свеклой… Когда тебе понадобится постигать искусство питания, первооснову здоровья, начинай с сочетаемости элементов. В ней — главный секрет… Мудрецы, жившие у нас в России, да и те, что жили в Китае или в Персии, открыли поразительные тайны. Можно съедать в три раза меньше, но при этом в два раза эффективнее для организма. Правда, организм организму рознь. У каждого свое состояние и свои особенности обмена. Одному довольно меда и ореха, другому кусочка сушеного мяса и глотка винного уксуса, третий требует родниковой воды, кукурузной лепешки и печеной репы… Но главное при любом состоянии — духовное равновесие, способность к периодической внутренней концентрации, а затем к расслаблению и отдыху. Среди древних римлян ходила поговорка: semper idem — всегда одно и то же. Ее приписывают Цицерону, но Цицерон только извратил смысл мудрости. Утратив умение предков уравновешивать страсти, создавать внутренний покой тела и духа, римские сановники, следуя советам шарлатанов, пытались сохранять одно и то же выражение лица. Такая примитивная невозмутимость считалась у них достоинством… Люблю знание как душу Природы, ненавижу знание как конторские счеты и пуще всего презираю выдрессированных наукой… Окрыляет не знание как таковое, окрыляет зрячая душа. Ее свет — не от вспышки пороха, но от сияния цветов, от прозрачности волны, от смеха глаз…

 

3

Слушая доктора, Иосиф проникался к нему все большим доверием. После завтрака сказал:

— Вы спрашивали, что окончательно рассорило моих родителей? Преглупейший случай.

— Не сомневаюсь, что преглупейший. Поверь, мой друг, не только простые люди, но и великие вожди, и великие государства терпели поражения, придавая важное значение самым обыкновенным глупостям. Из этого следует, между прочим, что люди должны очень серьезно воспринимать глупости. Но люди слишком высокомерны, предпочитают рассуждать об умных вещах, ничего не смысля в глупостях. В результате — делают уступки именно глупостям… Бьюсь об заклад, твоя мать страдает от какого-то хронического недуга, а твой отец не торопится возвращаться домой.

— Да, у нее больна печень. Она часто не в духе.

— Ей кажется, что отец приносит не все деньги?

— Откуда вы знаете?

— Поживи с мое, — вздохнул доктор, — узнаешь больше. Все, что происходит с человеком, отражено на его лице, запечатлено в облике и манерах. Поступок — тот же след. Если по следу можно найти зверя, то по поступку можно определить жизнь и характер человека… Что же все-таки случилось?

— Как-то отец пришел с работы раньше обычного. Почувствовал сильные боли в сердце и отпросился… Только заявился, а это было часа в четыре, дома был я один, раздались настойчивые звонки в дверь. Звонили так, будто стряслась беда или пришла милиция. Отец открыл. В прихожую вскочили две женщины в пестрых платках и юбках. «Где твоя жена? — закричала одна из них, размахивая руками. — Слышишь гудки? Мы привезли мандарины, принимай, как договорились!» — «Позвольте, — сказал отец, — вы, наверно, ошиблись. Моя жена не имеет никакого отношения к мандаринам». — «Как, разве у тебя не такой адрес (и она назвала наш адрес)? Это адрес директора овощного магазина номер пять. Что, магазину не нужны мандарины?.. Эй, парень, что ты там выглядываешь (это она ко мне обратилась), ты что, не любишь мандарины? Приходи сейчас к овощному, насыплю тебе бесплатно полную сетку! Аромат! Сорт! Сладость!» — «Вы ошиблись, — отец был ошеломлен, хотел выпроводить бесцеремонную гостью, но все же клюнул на ее показную щедрость. Честные и добрые люди всегда желают видеть добро и честность. — Вам дали неверный адрес. Моя жена работает в строительной организации». — «Ладно, где работает, там работает, — хлопнула в ладоши женщина, снимая шаль. — Разреши тогда, дорогой, воспользоваться туалетом. Пока ждали, пока гудели, пока говорили, моей подруге стало невтерпеж…»

Не дожидаясь согласия отца, обе женщины устремились в разные комнаты.

«Не туда, не туда», — отец жестами показал мне, чтобы я проследил за женщинами, но я его не понял. Да и как-то неудобно следить за людьми, которые перешагнули порог вашего дома.

— Конечно, — кивнул доктор. — На это весь расчет. Финал, давай финал!

— Отец выпроводил женщин, они все тараторили и вели себя очень развязно. А мать, придя с работы, обнаружила, что пропала ее сумка с деньгами и документами. И украшения, лежавшие в комнате на подзеркальнике — золотое кольцо и янтарное ожерелье. Ну, и получился скандал: она обвинила отца в ротозействе, в равнодушии к интересам семьи. «Я все — в дом, а ты — из дому, нам не по пути».

— Ну что ж, Иосиф, случай — не из самых тяжелых. Выше голову! Считай, что мы помирили твоих родителей. Остаются кое-какие детали, но мы их быстро уладим… У меня есть приятель, который поможет нам… Он недавно виделся с князем Курбским, и тот назвал ему три тайника с драгоценностями. Уж что-то наверняка сохранилось и к середине лета будет найдено. Он пригласит на поиски твоих родителей, я об этом позабочусь, и они получат законную долю. От государства, разумеется. Оно выплачивает четвертую часть стоимости найденного клада…

Иосиф недоумевал. То, что он услыхал, было неправдоподобно, но доктор Шубов внушал доверие — поневоле закрадывалась мысль о чудодействе: разве возможно сообщаться с людьми, которые жили в прошлом?

Отправились к леснику. Дорогой Иосиф спросил:

— Разве это реально — встреча с людьми, которых давным-давно нет на свете?

Доктор указал на сухую траву:

— Жизнь этой травы кончилась, но вот она, перед тобою… Многое скрыто от наших взоров. Мы пока еще слишком невежественны, слишком бедны, слишком задавлены заботами о собственном выживании, чтобы иметь естественную возможность общаться с прошлым и будущим… Ты честный парень, Иосиф, ты не злоупотребишь знанием, которое я тебе доверю, не причинишь вреда ни природе, ни людям… Знай, существует текущее время — это время, в котором мы живем. Оно несется сплошным потоком: минута примыкает к минуте, день ко дню, столетие к столетию. Нет никакого зазора и никакого спасения: человек вынужден все быстрее бежать, чтобы поспевать за событиями, отмечающими перемены времени. Даже когда мы не бежим в этом несовершенном, однолинейном времени, бежит, задыхаясь и изнывая, наша душа. Вот отчего многие мыслители не могут дать полноценную, истинную картину меняющегося мира: они не ощущают перемен, перемещаясь параллельно с тою же скоростью, не имея возможности обогнать события… Но существует и другое время, уточняющее первое, придающее ему пространственность и координатность. Оно тоже реально, хотя мы обыкновенно думаем, что его выражают книги, картины, архитектура, антиквариат, сказания… Слушаешь меня внимательно? Понимаешь каждое слово? Надо повторить с самого начала или продолжать?.. Хорошо, я продолжаю, но помни отныне: условие всех наших бесед — полное уяснение сказанного. Не понял, попроси повторить, потому что человек, сбившийся со счета, уже напрасно запоминает дальнейшие цифры. То же и с понятиями… Итак, на всех материальных процессах запечатлевается совокупное время. Получается, что прошлое или будущее, случившееся или еще не случившееся открыто людям, воспринимающим материальные слепки или идеальные символы времени. Через них возможно входить в прошлое или будущее. Это не значит, что ты пролезаешь в прошлое или будущее, как пролезают в сад — сквозь пролом в заборе. Нет, проницание совершается с помощью магнетизма самой объемной истины, регенерирующей прошлые или наводящей новые биоэнергетические поля большой плотности. Эти поля способен создавать и воспринимать каждый разумный человек, потому что в каждом содержится частица творческой мощи природы, во всякое время соединяющей прошлое, настоящее и будущее. Все зависит от духовной функции. Поверь мне, эта функция выражена у тебя достаточно ярко. Подлинное нашей жизни совершается не только в смертном, но и в бессмертном, отстоящем от нас. И это зависит от человека — вовлекать в свою жизнь больше вечности или не вовлекать. Знать иные времена — это значит правильнее понимать нынешние. Без прошлого и будущего нет настоящего. На наши судьбы влияет не только то, что некогда было с нашими предками, но и то, что когда-нибудь еще произойдет с нашими потомками, что существует только в проекции, в генетике времени. Парадокс? Но разве вся жизнь не соткана из таких парадоксов?.. Я знаю людей, которые раздвигали рамки своего существования за счет жизни в вечности. Например, Николай Васильевич Гоголь. О, его величие более всего объясняется свободным перемещением не только в пространстве, но и во времени, — это было постоянной функцией его духа, которая у других людей существует в зачатке, как музыкальность, но почти не развита или развита слабо. Поверь, человек нынешнего века все еще не знает подлинной свободы: он не реализует всех своих сил и возможностей… Эй, Иосиф, ты, кажется, заснул? Думай же, думай, точно следуй за каждым словом; если упустишь хотя бы одно, будешь слышать уже только мой голос, а меня потеряешь из виду… Кто приучается думать на высоком энергетическом уровне, открывает для себя второй мир — мир осуществленной гармонии и истины, кто ленится думать, обходясь неряшливым обслуживанием своих первичных, неразвитых потребностей, тот и в этом мире, мире неосуществленной гармонии и несостоявшейся истины, чувствует себя достаточно одиноко… Десятый класс — возраст, когда подростки уже способны осваивать сложнейшие понятия!.. Ты, я вижу, устал, вот тебе маленькая разрядка — я прочитаю наизусть строки из письма Джона Китса, поэта, прожившего на свете всего лишь двадцать четыре года, но оставившего вечный след в духовной истории англичан и, тем самым, в истории всего мира. Китс писал своему другу: «Многие обладают оригинальным умом, вовсе об этом не подозревая: их сбивает с толку обычай. Почти каждый может, подобно пауку, соткать из того, что таится у него внутри, свою собственную воздушную цитадель. Пауку достаточно кончика листка или ветки, чтобы приняться за дело. Так же и человек должен довольствоваться немногими опорами для того, чтобы сплетать тончайшую пряжу своей души, просторную для странствий и сулящую своей необычностью многие наслаждения. Но умы смертных настолько различны и устремляются по столь различным путям, что поначалу невозможно поверить в существование общих вкусов и дружеской близости даже между немногими. Тем не менее, устремляясь в противоположные стороны, умы пересекаются множество раз — и в конце концов приветствуют друг друга у конечной цели. Старик поговорит с ребенком и ступит на его тропинку, а ребенок задумается над словами старика…» Иосиф, ты понял? Заметь, это было написано почти два столетия назад, а какая свежесть мысли! Вечный мир сказал здесь устами мира преходящего… Много чудесных людей среди современников, но и среди предков и потомков они встречаются в изобилии. Однажды мне посчастливилось беседовать с Федором Михайловичем Достоевским. Виделись мы с ним в июне 1874 года в Эмсе, где русский гений лечился… Такие встречи прибавляют жизни на целые столетия! Вот кто свободно проникал в историю прошлую или грядущую!..

Утомленный речью доктора, но одновременно и восхищенный его доверием, Иосиф спросил:

— Неужели и я смогу когда-нибудь обозревать прошлое и будущее?

— Несомненно. Каждый, кто хочет расширить границы своего присутствия на земле, может и должен стать властелином того ничтожно малого и одновременно почти бесконечного времени, которое отпущено судьбой. Просто захотеть — мало. Нужно воспитать свою душу. Труд человека вершит те же чудеса, что и природа. Взять, к примеру, дельтаплан. Поднимаясь в гору, ты несешь его на себе. Зато потом крылья несут тебя над пространством — ты видишь и чувствуешь то, что не мог видеть и чувствовать прежде… Чтобы преодолеть первичную логику, удерживающую нас в однолинейном времени бытия, мы должны усвоить миллион причин и миллион следствий, научиться связывать причины с причинами, отделенными пространством, и следствия со следствиями, отделенными эпохами. Вот принцип действия аппарата, готового устремить нас в бездну существовавшего несуществующего или существующего несуществовавшего. Для раскрепощенного разума нет границ: он опирается на бесконечность. Сначала вещи вызывают стойкое ощущение законов их связи, а затем законы связи вызывают стойкое ощущение вещей. Что это — чудесная интуиция, свойственная природе? Я склонен думать, что это именно интуиция, — она заложена в каждую вещь как ее продолжение и развитие. Упорство и выдержка — и мы получаем самые волшебные дары мироздания…

 

4

Лесник перестроил для своего ученого друга старую баню, поднял в ней второй этаж — на манер дачного домика. Наверху доктор Шубов держал книги, привезенные из города, и разные инструменты, с помощью которых делал опыты.

Пока Иосиф колол дрова, доктор и лесник накрыли стол: поставили по кружке простокваши, вареное мясо, салат из свеклы с яблоками и орехами и кислую капусту.

— Кто умеет есть, тот умеет жить, — сказал доктор Шубов. — Гигиена, умеренность и разнообразие, отвечающее состоянию и потребностям организма, — условие, при котором человек может управлять собственной энергией…

Неторопливо пили чай на травах — без сахара. Лесник рассказывал о последних новостях, возмущался, что озеро, где он рыбачит, погибает, поскольку недотепы из «Сельхозхимии» спустили в воду несколько цистерн аммиака, что продолжаются вырубки старинных лесопосадок по краям дорог, — будто бы ради расширения пахотных угодий, и эта близорукость ударит по людскому здоровью: и хлеб, и овощи в полосе дорог ядовитые…

Доктор кивал головой.

— Люди не пытаются узнать о самых существенных своих интересах — как это назвать? Дикостью? Нищетой духа? Все гнусности на свете творятся людьми — и теми, которые причиняют страдания, и теми, которые помогают, и теми, которые терпят. Все они приближают время общей погибели… Думать, думать теперь надо, каждому думать, прикидывать общие интересы на завтрашний день. Иной за десятку готов реку вспять повернуть, а то, что его сыну и внуку придется тысячи занимать, чтобы с голоду не умереть, об этом в башке и не ворохнется… Типичная картина: тракторист или шофер остановился, кого-то ожидает, мотор работает, облако газа вокруг, а он спокойно сидит в кабине, — ни малейшего понятия о коллективе и его интересах. И таких, увы, много, которые ни в чем не усомнятся, сделают, что прикажут, любую бумагу подпишут, любое решение одобрят.

— Да, — горько сказал лесник. — Многие оценивают мир только по тому, уютно живется в мире лично им или неуютно. Невежды, они растрачивают свои энергетические запасы на пустую борьбу с соплеменниками и поэтому ничего не достигают, ничего не значат для себя, для семьи, для народа, для планетной общины. Предназначение человека — не в том, чтобы побивать себе подобных, а в том, чтобы овладеть истиной жизни, получить полное право на свое время, на пространство, в котором разворачивается судьба. Гармония бытия — не пустое слово.

— Слыхал? Учись, — обратился доктор к Иосифу, показывая на лесника. — Не трать силы на пустяки, не ограничивай себя бесконечными проблемами собственного быта!..

После обеда доктор сунул под мышку какую-то книгу, взял складные кресла и привел Иосифа на поляну, со всех сторон укрытую густым ельником.

— Твои знания о добре — пока самые поверхностные. Немного стоит добрый поступок, совершенный от здоровья и хорошего настроения. Добро — тогда добро, когда служит добру, вызывая ответное добро… Истинно добрый — кто далеко видит и твои, и свои, и общие интересы. Только он способен открыть в человеке его простор, и тогда человек понесет по свету новую доброту. Это одно из величайших свершений, на которые мы способны, — побуждать к добру других людей. — Он расставил кресла. — Тебе необходим свежий воздух. В сущности, ты переутомился. Вот я и подкреплю твою нервную систему… Располагайся в кресле поудобнее. Как только я начну читать, закрой глаза и слушай мой голос. Моя задача — возбудить в тебе новую энергию, привести в такое пограничное состояние, когда начинается спонтанное поступление собственных ресурсов… Помни: ты частица мироздания, ты не выше и не ниже реки, травы, облаков. Ты утратил связь со многими явлениями мира, но способен ее восстановить… Суета — это первичное, календарное время. Есть время вечности — когда открывается сущность вещей и понятий. Твое время сейчас — не на стрелках часов, твое время — в тепле солнечного луча, в дыхании ветра, в звуке моего голоса… Расслабься, вздохни спокойно, нет места больше хаотическому движению в поле суеты, вектор твоего духа — бессмертие. Смертное существо, ты полный властелин своего бессмертия…

Доктор Шубов стал читать книгу — монотонно звучали слова. Они вытесняли беспокойство, внушая, что подлинная правда жизни витает над всеми событиями дня или года. Иосиф утратил самоощущение, зато шум ветра в темных кронах елей стал сильнее и многозначительнее; солнечные лучи, падая на лицо, уходили к душе, и там происходило что-то, чему нет названия в неразвитом еще человеческом языке. Мысль освобождалась от всех стеснений, все легче и свободнее парила она в пространстве, и само пространство было уже не тем, которое видят перед собою, а другим, которое не видят, — оно лишь смыкается со зримым пространством и уходит от него в бесконечность…

 

5

Пахло снегом. Густые хлопья медленно опускались на голую землю, на пожухлые травы, на скалы.

Дали были замутнены. Иосиф опасался, что пройдет стороной людское поселье и тем погубит себя: в этих необозримых долинах, где столько непуганой птицы и зверя, человеку нужен, необходим сотоварищ: сегодня ты подранишь камнем зайца или куропатку, но завтра, подобно куропатке, станешь добычей медведя или тигра, одному не устоять в этом вечном состязании выносливости и силы, осторожности и опыта.

Снегопад усиливался, идти становилось все труднее. Возле высоких скал Иосиф решил переждать непогоду. Только выбрал укромное местечко с подветренной стороны, как тут же почуял приближение какого-то крупного зверя: сначала посыпались камни, а потом стал слышен и тяжелый топот.

Иосиф осторожно выглянул из укрытия, пытаясь пораньше распознать опасность. Рука сжимала заостренный камень.

Внезапно донеслись людские голоса — кричали охотники. Через минуту у ручья, берегом которого только что прошел Иосиф, показался огромный мамонт.

Зверь уходил от погони достойно — не срываясь в трусливый бег. Необычайно чуткий, теперь он ничего не слышал из-за звуков собственного движения.

Вот он прошел совсем рядом — мелькнули загнутые вверх бивни; терпко пахнуло разгоряченным телом, укрытым космами шерсти, — у брюха они свисали свалявшимися, грязными сосульками. Иосифу показалось даже, будто он разглядел скошенные глаза, выражавшие обиду и презрение.

Мамонт свернул возле скал и стал спускаться к реке, двигаясь наискось так, чтобы не поскользнуться, — сдвинутые камни и разворошенная глина обозначили его путь.

«Зверь уйдет, если переберется через реку. Он отлично плавает, хотя и остерегается зимней воды…»

Выждав еще немного, Иосиф направился в ту сторону, где должны были быть охотники. Он не боялся встречи с ними: обычай всех племен строго запрещал причинять вред чужаку, если он никого не обидел; напротив, люди обязаны были накормить и обогреть пришлеца, а если это малый ребенок, то и сыскать ему кормилицу. Это невесть когда и кем установленное правило торжествовало на всем обитаемом пространстве, и, кажется, не было еще случая, чтобы его нарушили.

Временами Иосиф замирал на месте и вслушивался, но не различал иных звуков, кроме ветра, шороха снежинок да гомона ворон, доносившегося из леса за рекой.

«Э-ге-гей!» — призывно закричал Иосиф. Раз, другой, и охотники, правильно истолковав крик, изменили направление движения. А вскоре разом обступили Иосифа.

Эти люди имели жалкий вид, но Иосиф ничем не выдал своих чувств, — высокомерие и насмешка считались самым грубым оскорблением.

Охотники были смуглы, у каждого на шее — амулет, на бедрах — понёва из шкуры мелкого зверя мехом наружу, скорее всего кошачья или заячья.

— Эй, человече, — сказал, почтительно поклонившись и опустив свое копье, старший из охотников. — Ты не видел, куда побежал мохнатый зверь?

— Туда, — показал рукою Иосиф. — Зверь выбился из сил. Если его преследовать, к полудню добыча станет вашей.

Охотники посовещались. Никто не навязывал своего мнения, каждый только ответил на вопрос старшего.

— Мохнатый зверь силен и опытен, — сказал старший охотник. — Удача миновала нас, мы не подготовили второй ловушки, а копьем взять этого великана невозможно. Мы возвращаемся домой. Если хочешь, ступай с нами.

Иосиф поклонился и молча пошел за людьми, так же молча потянувшимися вслед за старшим охотником.

Никто не озирался на Иосифа, никто ни о чем не расспрашивал. Разговаривать на охотничьих тропах не полагалось, расспрашивать же незнакомца считалось нарушением воли богов.

Примерно через час пути, когда Иосиф уже совершенно выбился из сил, подошли к обрывистому холму, у подножия которого темнела пещера. Неподалеку молодые женщины палками выбивали из расстеленной на земле шкуры мамонта грязь и пыль, вычесывали шерсть деревянными гребнями, похожими на грабли.

Следуя приглашению старшего охотника, Иосиф, нагнувшись до пояса, ступил в пещеру. На миг ослеп от темноты. В нос ударил смрад скученного жилья.

Приглядевшись, увидел сбоку от входа небольшой костер. В глубине вместительной пещеры угадывались люди, слышался приглушенный скулеж грудных детей.

— Слава богам и хранителям рода! — старший охотник поклонился огню и тронул рукой старейшину, шевелившего угли. — Сегодня мы упустили добычу: злые духи повернули мохнатого зверя на тропу, где не было ловушки. После трапезы возобновим загон… А это — встреченный человек из чужого племени.

Старейшина, бородатый мужчина лет сорока, худой, болезненного вида, указал Иосифу место подле себя.

— Можешь подремать, человече, — сказал он. — Здесь тепло, а блохи перед трапезой кусают не так сильно, как после…

Иосиф только у очага почувствовал, как перемерз. Наслаждаясь теплом, он старался разглядеть обитателей пещеры, отметив про себя, что жизнь их далеко не проста и не радостна, — впрочем, в нем говорили предрассудки, навязанные цивилизацией, поклоняющейся вещам и личным удобствам.

С удивлением он установил, что больным и слабым людям отведен самый низкий и холодный угол пещеры. Было очевидно, что те члены общины, от которых уже нельзя ожидать прибыли для общего дела, не пользуются большой заботой и вниманием. Иосифу показалось это несправедливым — забыть о добре, которое принесли люди в пору своей молодости и силы. Но в племени господствовала другая, освященная веками мудрость: все преимущества — тем, кто поддерживает крепость и славу рода, хранит предания, умеет врачевать и добывать пищу…

Немощных стариков в пещере было немного — трое или четверо. Столько же и матерей с младенцами. Всем остальным оставаться в пещере не полагалось, они выполняли какую-либо работу: готовили дрова, чистили шкуры, шили одежду, обрабатывали куски кремня, чтобы получить скребки или наконечники для копий и стрел…

Неожиданно Иосиф почувствовал прикосновение: старейшина с интересом пощупал его вельветовую куртку.

— Человече, — тихо сказал он, — за твое одеяние, сделанное, верно, из очень мягкой кожи, я готов дать целую корзину яиц куропатки. Это большое лакомство.

Иосиф поразился предложению. Обычай разрешал торги только в особых случаях. Кажется, старейшина вообще не смел заводить разговор на эту тему.

Чтобы выиграть время, Иосиф спросил:

— Где ты держишь яйца куропатки?

— Покрытые пчелиным воском, они сложены в корзину, а корзина опущена на дно ручья. Так поступали предки.

«Предки никогда не понуждали к обмену», — подумал Иосиф и, закрыв глаза, сделал вид, что погрузился в дрему.

Но старейшина, видимо, крепко пленился мягким вельветом, потому что вновь ощупал его пальцами:

— Я добавлю тебе то, что мы жертвуем для духов земли и неба, — орехи и толченые целебные корни с янтарным медом.

Иосиф и ухом не повел, зная, что племя обычно жестоким образом карает старейшину, изобличенного в непочтении к обычаям, а заодно казнит и всякого из причастных.

— Отвечай же, пришлец!

— Я вижу, в твоем племени не принято укрывать от холода тело. Ни боги, ни люди не простят уклонения от обычая.

— Чепуха, — возразил старейшина, озираясь, однако. — Мне больше по нраву обычай твоего племени: зачем изнурять тело непогодой, если можно укрыть его шкурой, не стесняющей движений?.. Нам досталось от старины много обычаев, которые следовало бы искоренить. И прежде всего возмутительный предрассудок, будто большинство собрания знает толк во всяком деле.

Иосиф промолчал: определять мудрость решения по большинству голосов — древний обычай, в справедливости которого нельзя было усомниться. Считалось, что обычай даровали людям сами боги. Разве не от них пошла притча о Мардуре, самонадеянном предводителе племени гоакинов?.. Однажды злой дух вселился в Мардура и внушил, что его племя, потесненное со своих угодий, получит покой и счастье, если утонет в водах священного озера Танан. Мардур велел построить огромную лодку, вывез всех своих людей на середину озера и ночью прорубил днище лодки. Когда кто-то из соплеменников в ужасе спросил, как можно было принять такое роковое решение, не посоветовавшись с собранием, Мардур ответил, что собрание не утвердило бы решения, потому что оно кажется безумным. «Но оно действительно безумно! — воскликнул тот человек. — Даже если большинство ошибается, на его стороне боги!» — «Я выше всех богов!» — воскликнул Мардур. Услышав кощунственные слова, человек столкнул Мардура в воду, и тот пошел на дно…

— Что скажешь о сделке? — старейшина дернул Иосифа за рукав. — Не хочешь меняться, подари!

— Чужеземец не вправе навязывать своего мнения о дозволенном и недозволенном. Я боюсь нарушить обычай, он священ повсюду.

— Это только так говорится, — проворчал старейшина, подкладывая в огонь смолистый комель. — Умные люди не признают глупые обычаи. Надоело насилие мертвецов. По какому праву они командуют живыми? У них был свой опыт жизни. У нас свой.

— Нет, — сказал Иосиф. — Опыт, за который заплачено слезами и кровью, — общий опыт.

Старейшина долго молчал. Было заметно, что он крепко раздосадован.

— Власти, настоящей власти недостает, чтобы покончить с пустыми баснями старины, — наконец сказал он, шумно вбирая ноздрями воздух. — Я избран старейшиной, но велика ли моя власть? Я распределяю работы, поддерживаю очаг и стараюсь помнить, кто куда ушел… Я не имею права даже раздать пищу, наградить того, кто лучше других понимает меня и помогает мне!

Он покачал головой. А Иосиф подумал про себя, что разум одного человека, как бы ни был могуч, все же таит в себе много противоречий, поддается влияниям и может быть использован во вред остальным людям…

Женщины закричали снаружи, извещая, что вернулись охотники.

Иосиф вышел из пещеры вместе со старейшиной. В ярком свете дня гомонили добытчики. Они оказались более удачливы — принесли на шестах убитого оленя.

Отрубленную голову с рогами тут же возложили на жертвенный камень, и все запели молитву, восхваляющую мужество охотников и благосклонность божества, охраняющего род. Пение подхватывали даже маленькие дети и старики, поднявшиеся со своих лежанок.

Иосиф с восторгом внимал общей молитве. Возможно, ее пели и тысячу лет назад.

После молитвы принялись за разделку туши. Старейшина суетился среди мужчин, указывая, какая часть мяса пойдет на обед, какая будет оставлена про запас.

Задымил приготовленный очаг. Однако куски мяса распределял уже не старейшина, а старший группы удачливых охотников.

Иосиф нашел это весьма справедливым и разумным. «Конечно, — подумал он, — реальная власть должна быть сопряжена с конкретным трудовым вкладом, только тогда она моральна…»

Было видно, что старейшине не нравится, как идет дележ. Он надулся, встревал со своими замечаниями, ревниво следил за старшим охотником, который самый первый кусок положил себе, так что все воочию видели, как он оценивает своих сотоварищей и остальных сородичей, не участвовавших в охоте.

Это был прилюдный экзамен на объективность и мудрость, и тот, кто не выдерживал его, завтра уже не мог рассчитывать на избрание старшим охотником.

Отменные порции получили все охотники, даже те, которых в тот день удача обошла стороной. Большие куски мяса достались гончару, оружейнику, женщинам-кормилицам, несколько меньшие — остальным женщинам и детям и еще меньшие — больным и старикам, не привлекавшимся уже к трудным общим работам и имевшим почетное право съесть половину того, что они собирали на поле или в лесу: это были, как правило, большие знатоки трав и кореньев, пищи грубой, но целебной.

Последними получили свою долю старик-хранитель огня, он же колдун рода, и старейшина.

Все принялись за еду. В мигающем свете костра бородатые лица казались страшными и свирепыми. И тем более поражала сила обычая, которому беспрекословно подчинялись люди.

Мужчина, раньше всех закончивший трапезу, стал обсуждать историю какого-то Клобла, как выяснилось, удачливого охотника из соседнего рода, — он покинул сородичей, назвав их дармоедами. Ослабленные мором, они не смогли наказать строптивца.

Этот Клобл подговорил людей другого племени бросить занятия рыбной ловлей, водил их куда-то за Фиолетовые Горы, и каждый привел оттуда по молодой жене и по пленнику. Пленников заставили взрыхлять поле и ухаживать за посевами, дающими съедобные клубни.

— Клобл обидел людей своего рода, — сказал молодой, с отечным лицом мужчина. — Однако же никто не оспорит, что он и те, кто пошел за ним, живут ныне богато и весело. Они построили себе семейные дома из прутьев, все щели обмазали глиной, а пленников загоняют на ночь в пещеру, пещеру закрывают кольями и сторожат. Хлопотно, зато днем сторожа спят сколько хотят и едят сладкие клубни.

— Клоблу помогают добрые духи, — вздыхая, говорили другие. — Если бы нам помогали, разве мы оставались бы в этой смрадной пещере? До самых холодов мы жили бы в деревянных хижинах, где больше света, воздуха и места.

Однако большинство людей гневно осуждало Клобла.

— Чем восхищаетесь, братья? Презрение древних обычаев принесет всем нескончаемое горе. Прадеды, давшие нам законы, знали о жизни такое, чего не могут знать нынешние гордецы, призывающие плевать на стариков и забывающие, что сами идут к старости… Кто наймет раба, сам уподобится рабу, кто захочет свободы и радости только для себя одного, всех ввергнет в рабство и печаль. Потомки Клобла станут рабами — таков непреложный закон.

— Чепуха, — оспаривал мужчина с отечным лицом, переглянувшись со старейшиной. — Кто же из сильных и опытных людей будет стараться, видя, что его долю раздают другим, слабым и ленивым? Если бы старательный человек работал на самого себя, он имел бы пищи и всего другого гораздо больше, чем теперь.

— Ложь это, ложь и слепота сердца! Позорят нас такие речи! Мы остаемся братьями, пока помогаем друг другу, пока храним бескорыстие, доброту и честность. Кичась своей случайною силой и удачей, безумец забывает, что без поддержки сородичей он лишь пылинка, гонимая ветром. Сегодня здоров и доволен, завтра болен и полон отчаяния — кто утешит его, кто обогреет у очага, кто защитит?.. Злой дух может совратить нечестивца, но к чему это приведет? К крови, к нужде, к опустошениям! Предки повторяли, что легко сбить спесь с гордеца и ленивца и вернуть их в лоно служения родным святыням, но трудно остановить нищету и насилие, которые вспыхнут среди людей, едва они разойдутся в стороны и отдадут сильнейшему долю слабейших… Все это уже было на земле — необузданное самолюбие, обособление, пресыщение и слава одних, голод и униженность других, но окончилось печально… Человек сохранит радость, пока будет трудиться ровно столько, чтобы прокормиться и поддержать предания и обычай. Если труда будет меньше, человек растворится среди зверей, если больше, погибнет от тщеславия и страстей, от ненависти и соперничества…

— Старики пугают своими выдумками, — вмешался старейшина, с явным удовольствием слушавший весь спор. — Установления ветхой старины хороши до тех пор, пока не мешают почину и поиску. Кто хочет приостановить жизнь — прав ли он?

— Странные речи молвишь, старейшина, — заметил пожилой охотник. — Отныне я не верю тебе: ты не выполняешь долга — не бережешь заветов, которые охраняют нас от напастей… Да, человек может сотворить необычайное, но необычайное похитит обычное. Нет ничего на земле, что не имело бы изнанки… Гордыня и лишняя собственность обрывают связи человека с богами и землей. Нет для духа равновесия там, где нет пределов для жажды обладания и власти. Или ты забыл старую поговорку: «Зачем делать сосуд из глины, если он замутит сосуд ручья?..»

Наконец все завершили трапезу. Маленьких детей напоили из горшка, а все остальные отправились на водопой к мелкой, спускавшейся с гор речке, видимо, притоку той большой реки, к которой ушел мамонт, спасаясь от погони.

Иосиф с любопытством глядел, как люди, смеясь и подталкивая друг друга, спустились по камням к берегу и, рассредоточившись, стали ломать тонкий лед и пить, зачерпывая воду руками.

— Словно стадо диких животных, — скривившись, презрительно заметил старейшина. — Все эти порядки страшно надоели. В племенах, где ценят ум и понимают толк в жизни, они почти разрушены… В прошлый солнцекруг я был за теми горами. — Он махнул в сторону гор. — Там почитают старейшину как избранника, которому во всякое время понятен голос духов рода. Ему первому дают долю добычи. А летом ставят из шкур отдельный шалаш. Вождь должен думать, а не нюхать отделения кишок. Почет старейшины — почет рода. Сила власти старейшины — сила рода…

Иосиф неопределенно кивнул, подумав про себя, что мудрые древние заповеди вряд ли устоят перед алчностью таких властолюбцев и ловких болтунов, как старейшина, готовый осмеивать и оплевывать все обычаи только потому, что они не позволяют ему лично обрести желанные преимущества…

На ночь Иосифу предложили место в пещере. Место было весьма удобным, но впечатления дня требовали не сна, а уединенного размышления. Он решил прогуляться.

— Куда? — спросил сторож у выхода из пещеры, седоволосый, но крепкий еще старик.

— По нужде.

— Смотри же, не отдаляйся. Днем больше добрых духов, ночью преобладают злые.

— Звери боятся человека.

— Вот это и плохо. Во времена моей молодости не позволялось без надобности пугать зверя. Если человек слишком возвысится над тварями, которые его окружают, он пожелает возвыситься и над людьми, с которыми живет. Что это принесет, кроме вражды и страданий?..

Иосиф наслаждался тишиной. Надвинувшаяся ночь поражала умиротворенностью. Пахло мокрой глиной, снегом и черноталом, — там, где речка разливалась, поднимались его густые заросли.

Иосиф отошел от пещеры и присел на камень.

Вдруг порыв ветра донес до него голоса. Шлепали босые ноги — приближались люди.

«А если враги?» Опасение не было безосновательным: хотя обычай осуждал нападение в ночное время, без объявления войны и выставления обиды, всякое случалось.

Иосиф поднялся с камня, скользнул в тень у подножия холма.

И вот отчетливо прозвучал хриплый и злой голос — это был голос старейшины:

— Убивать их надо, иноплеменников, — чего шныряют, чего ищут, что вынюхивают?.. И этого, молодого, который приплелся неизвестно откуда… Ты, Хок, пристукни его дубиной, как договорились, за ночь труп растащат волки — никто нас не обвинит. Духи на нашей стороне, я слышу их голоса отчетливей, чем глупый колдун Порей.

— Напрасно оговариваешь колдуна, старейшина, — возразил, видимо, тот, кого назвали Хоком. — Он отлично предсказывает события по бегу жуков, по полету птиц, по внутренностям белок и зайцев. Разве не он предупредил в позапрошлый солнцекруг, что будет долгая и затяжная зима? Мы бы передохли от холода и голода, если бы не он.

— Все это очень просто, братья, — высокомерно перебил старейшина. — К затяжной зиме печень у белки покрывается салом. Да и у куропаток отрастают чулки на лапках… Я толкую о другом: я хорошо понимаю духов, потому меня надо избрать также и колдуном. Если вы выкликнете и настоите, вы будете пользоваться моей благосклонностью… Вообще пора сделать так, чтобы не удачливый охотник, а старейшина делил добычу. Если старейшина будет молить духов об успехе, значит, это его успех, не так ли?

— Может, и так… Только ведь обычай. Предки тоже что-то понимали…

— Что-то, может, и понимали… Только спали на голой земле. Даже хмельное хлёбово не умели готовить из сладких корней. А дело-то простое и приятное…

— Слыхал я, что умели и квасить, и сбраживать, да запрещалось. Хмельной человек теряет голову, не признает ни роду, ни племени, ни закона, ни обычая…

— Так ты хмеля в рот не бери, коли не умеешь владеть собой! — зло оборвал старейшина. — Разболтались не к месту! Где иноплеменник?

— Ушел вперед по этой дороге. Лучше всего его покараулить здесь, — сказал голос. — Хотя я не уверен, что мы поступим по воле богов, если убьем его… Зря думаешь, старейшина, что тонкие шкуры, которые он носит, достанутся тебе. Собрание решит, кому отдать… Скорее всего их наденет охотник Кун или колдун Порей.

— Вот вся наша справедливость, — сказал старейшина. — Один рискует, а достается другому… Когда дойдет до дележа, кричите громче, что надо отдать старейшине, тогда я отплачу вам добром, а если еще выкликнете меня на раздачу добычи и это пройдет, вам будут доставаться самые лакомые куски. И работа — полегче. И почетные пояса с талисманами… Делить между всеми — это уравниловка! У кого заслуг больше, у того и прав должно быть поболее… Придет время, обещаю вам, братья, когда мы будем заставлять работать на себя других людей, или из чужого племени, или глупых и нерадивых из своего, а сами будем только командовать и вкушать радости… Кто умен, тот и силен. Кто силен, за того и боги…

Как ни волновался Иосиф, все же он подумал, что старейшине, пожалуй, удастся разрушить вековые обычаи. Подкупленные и соблазненные им негодяи поддержат его на общей сходке, и если люди, не подозревая о заговоре, отступят от древних установлений, жизнь покатится к неравенству, расслоению и разброду, не станет единства, одни взберутся на шею другим, а если те возмутятся, их убьют, посадят на цепь, в яму, в тюрьму, боги уйдут в храмы, и встанет между людьми и богами каста жрецов, люди будут нести и нести этой касте — в надежде вернуть счастливые времена вольности, но все будет напрасно…

— Мне пора, — сказал старейшина. — Как бы не вызвать подозрения долгим отсутствием!.. Сородичи наши темны и дики, не уважают, как подобает, своих избранников: подозревают и говорят в лицо всякую оскорбительную чушь. И ничего до поры не возразишь. Я слыхал, в каком-то племени старейшину объявили божьим сыном. Он получил право бить палкой всякого, кто ему перечил или докучал, — разумно!..

Старейшина ушел, а его сообщники, вооруженные дубинами, остались на камнях и сидели молча, пока звуки шагов не растворились в тишине.

— Пошел снег, — зевнув, сказал один. — Густые хлопья, как и предсказал колдун Порей. Мороз к утру возьмется крепкий… Не кажется ли тебе, что мы не должны так усердствовать ради старейшины? Растянуться бы сейчас на мягкой шкуре да задать храпака…

— Что сговорено, то сговорено, — возразил другой. — Если мы не исполним его желания, он найдет способ погубить нас… Отправит охотиться в долину тигров и не произнесет нужного заклинания. Или заставит отнести послание в племя кудлатых. Они и слушать тебя не станут, шарахнут по башке и сожрут без соли…

— Потому и не надо поддерживать старейшину, — стоял на своем первый. — Нарушение обычая, если кто-то получает слишком большие права. Тогда не обходится без любимчиков и выслужливых… Если хочешь знать, он негодяй, наш старейшина, его надо бы судить и до смерти забить камнями: поставленный следить за установлениями предков, он подрывает установления. Я собственными ушами слыхал, как он говорил Симху, этому пьянице и лентяю: «Подговори десяток надежных людей, и мы станем независимы от собрания. В случае чего стрекалами образумим строптивых». Посуди сам, разве это не предательство?

— Пожалуй, — согласился второй. — Почему-то теперь все больше раздолья предателям. Рушат порядки отчич и дедич… Разве прежде дрались за жезл старейшины? Нет, не дрались, наоборот, люди упрашивали самых достойных. Старейшина так же охотился и ловил рыбу, так же вымачивал шкуры, чистил пещеру и таскал дрова. А теперь! Теперь за этот жезл тягаются по нескольку бездельников и задавак, пуская в ход пустые обещания и даже подкупы. А почему? Потому что придумали какой-то почет для самого жезла, старейшина теперь только распределяет работы и следит за соблюдением обычаев, не отвечая за их нарушение.

— Верно рассуждаешь, брат… Знай, я того же мнения. Давай изобличим старейшину перед миром.

— Эка куда хватил! Это опасно. А тебя, пожалуй, я изобличу, не обижайся. Уже ясно, что пришлеца ты убивать не станешь, как же мне оправдаться?

— Позволь-позволь, что ты мелешь? Выходит, ты сам бесстыжий человек! Ради выгоды готов поступиться интересами сородичей, так?

— Забери их всех злой дух, надоели! Разве плохо — получить отдельную пещеру? Чтоб всегда сухо, чтоб огонь и чтоб похлебка из вареных хлебных зерен. Как подумаю, душа тает.

— Ну, брат, теперь я вижу, что ты продажная шкура… Можешь идти доносить старейшине, но и я расскажу, что знаю и слышал. Пусть рассудят люди! В конце концов, боги благоволят к нам, пока мы творим добро для сородичей!

Возмущенный общинник пошел прочь. Но не ступил он и шага, как второй бросился за ним — в темноте завязалась драка.

«Мерзавец убьет честного человека…»

— Остановитесь, заклинаю вас! — вскричал Иосиф, выбегая на дорогу.

Сильный удар камнем в грудь опрокинул его на мокрую от снега землю. Вероятно, негодяй целил в голову, но промахнулся.

Упав, Иосиф откатился подальше и вскочил, готовый к обороне.

Страшный, предсмертный вопль раздался между тем в глухом пространстве.

Не думая о себе, Иосиф кинулся к раненому.

— Держись, человече!.. Что, что с тобою?..

Раненый не отвечал. Его голова была залита кровью, — Иосиф ощупал ее пальцами.

Подняв с земли не подававшего признаков жизни человека, Иосиф потащил его к пещере.

Человек был очень тяжел. Иосиф задыхался, но не останавливался, боясь только, что собьется с дороги и упадет, причинив раненому новые страдания: он помнил, что тропинка возле пещеры обрывалась круто к ручью.

До цели было еще далеко, когда впереди внезапно вспыхнули десятки огней. Через мгновение его окружила возбужденная толпа — с факелами, копьями и боевыми топорами.

Иосиф увидел, что стоит у самого обрыва. С благодарностью глядя на людей и еще не понимая смысла происходящего, он опустил раненого на снег, — тот слабо застонал.

— Смотрите, у него руки в крови! — завопил кто-то (Иосиф узнал голос негодяя, затеявшего драку). — Он собирался скрыть преступление, сбросив убитого в овраг!..

«Вот кто поднял по тревоге людей, вот отчего они тотчас схватились за оружие…»

— Выслушайте меня, — растерянно воскликнул Иосиф. — Ваш соплеменник был ранен, я нес его в пещеру, чтобы при свете огня оказать помощь!

Вперед вышел старейшина. Он наклонился над раненым, тронул его за нос и, выпрямившись, сказал:

— Мертв!

Крики проклятья пронеслись по толпе. В искаженных от прыгавшего света лицах Иосиф увидел ярость.

«Что же они не хотят выслушать меня? Старейшина лжет, что человек мертв!..»

Старейшина поднял руку — толпа затихла.

Иосиф воспользовался этим.

— Выслушайте меня! Я скажу правду!..

— Он убил нашего соплеменника, — грозно перебил старейшина.

«Смерть ему, смерть!..»

Старейшина вновь жестом потребовал тишины.

— Голос духа, покровителя нашего рода, только что сказал: «Я давно подозревал этого чужака. Он лазутчик и намерен привести своих, чтобы затеять войну. Не слушайте его, свяжите и отправляйтесь спать. А в полдень свершите волю большинства, которое требует смерти!»

Раздался дружный вопль согласия. Иосиф похолодел: «Неужто возобладает обман?» Он хорошо знал, что повсюду среди людей существует нерушимое правило — выслушивать обвиняемого. «Как же так?..»

Между тем двое дюжих мужчин больно заломили Иосифу руки, связали их кожаной веревкой. В рот сунули смердящий клок волчьей шкуры.

Задыхаясь, Иосиф уступил. В отчаянии он уже не соображал, что выкрикивали в толпе, следовавшей по пятам. Заметил только, что снегопад кончился и небо начало прочищаться, — замигали в бездонной выси голубые звезды.

Иосифа втолкнули в узкую яму, вырытую у стены пещеры, накрыли решеткой из тяжелых кольев, и вскоре люди — как по команде — угомонились, продолжив прерванный сон.

Иосифу было не до сна. Он кусал губы, с тоской думая, как неодолимы чаще всего коварство и подлость.

В пещеру задувал ледяной ветер: как и предрекал колдун, брался крепкий мороз.

«Как же так? Как же люди позволяют топтать обычаи, которые ограждают их интересы? Не воля героя защищает справедливость, а незыблемые, обязательные для всех установления, порядки, которые поощряют добро и препятствуют злу… Как же не понимают люди, что их подталкивают к кабале и несчастьям, выкорчевывая крупицы правды, с трудом и муками добытыми для них дальновиднейшими из предков?..»

Еще до зари ушли за добычей охотники, с рассветом женщины и дети отправились пополнять запасы хвороста и сучьев, потому что ударивший мороз грозил продержаться довольно долго.

Оставшиеся в пещере подходили к яме, глядели сквозь решетку на свернувшегося калачиком Иосифа и проклинали его.

В полдень ученик колдуна, мужчина щуплый и мелкий, поднял решетку и, достав кляп, подал Иосифу воды.

Напившись, измученный Иосиф благодарно кивнул. Надежда все еще не оставляла его.

— Почему никто не хочет знать правду? — спросил он, видя, что поблизости нет других людей.

— Правда нужна людям, когда они осознают общие интересы, — ответил мужчина. — Если большинство думает только о себе, место правды заступают расчет и выгода. Подлый старейшина подкупил многих сородичей. Они забыли о своем долге — служить общине, а не человеку, закону, а не власти.

— Как самочувствие бедняги, которого один из ваших ударил камнем, чтобы предотвратить разоблачение старейшины?

— Он умер еще ночью, — тихо сказал ученик колдуна. — Его задушили.

— Значит, тебе известна правда?

— Мне — да. Но эта правда не нужна другим. Они не хотят ни ссор, ни выяснений. Они слишком устали от всей своей жизни, потому что еда и питье милее им чести и мужества.

— Старейшина хотел убить меня, чтобы завладеть моей одеждой. Подговоренные им люди должны были исполнить его волю, но один воспротивился…

— Жадные, себялюбивые типы заведут всех в бездну нескончаемых страданий, — сказал ученик колдуна. — Если не поставить предел жадности человека, пользующейся изворотливым умом, погибнут все. Не будет ни мира, ни счастья. Ни в душе человека, ни вне ее… Негодяи повсюду внушают, что повторение заповедей предков не изменяет жизни к лучшему. И люди соблазняются, если в них пробудилась жажда выгод. Ничтожные не знают, что желание лучшего отрицает хорошее… Совершенное — не значит «приятное для одного», это «полезное для всех»… Повторяются день и ночь, повторяются зима и лето — что здесь плохого? Если бы не было повторений, жизнь прекратила бы свое течение. И разве сами мы не повторяемся, требуя питья и пищи, сна и размышления о прекрасном?..

«Удивительный человек…»

— Ты все понимаешь, — сказал Иосиф, — помоги мне освободиться.

Человек пожал плечами.

— Не могу. Тут я бессилен.

— Вопиющее беззаконие — на глазах у всех?

— Вопиющие беззакония только и творятся на глазах у всех. Люди не подозревают, как они глупы, когда помышляют лишь о себе, и этим пользуются растлители обычаев.

Ученик колдуна сунул в рот Иосифу кляп, опустил решетку и ушел.

Спустя какое-то время решетку осветил факел — над ямой наклонилась девушка. Плоское лицо, широкий нос, маленькие, зоркие глаза.

— Меня зовут Ойва, — прошептала она, — я дочь старейшины. Я знаю, ты невиновен, чужеплеменник, и мне стыдно за отца. Но я боюсь сказать людям, что он грезит о власти вождя. Это ведь тоже преступление — поношение отца. Как ты считаешь? Эй, ответь мне!

Иосиф хотел показать знаками, что возмущен несправедливостью, но ему стало жаль девушку, решающую непростую нравственную задачу. Он передумал и кивнул согласно: да, мол, считаю так же, как и ты.

Девушка была потрясена — стояла не двигаясь. Конечно, втайне она ожидала именно такого ответа, но была убеждена, что получит совсем другой.

Тряхнув густыми темными волосами, она сказала:

— Ты справедлив. Теперь я знаю, что мне делать.

Она достала из-за пояса костяной нож и, держа его в зубах, стала поднимать решетку, но тут в пещеру вошел старейшина.

— Ойва, чего тебе там надо? — грубо закричал он. — Куда я велел идти?

Девушка повиновалась — ушла прочь.

В полдень, когда вернулись охотники, Иосифа вывели на мороз.

Был солнечный день. Люди — все босиком — сгрудились вокруг большого плоского камня, на который поднялся старейшина.

— Этот человек убил нашего брата. Как чужеплеменник он заслуживает смерти. Прежде чем все мы сойдемся на тризну, почтим память убитого сородича, я хотел бы получить от вас ответ на вопрос: следует ли убийцу утопить в проруби или сбросить со скалы?

— Сбросить! — прокричал из толпы голос, который хорошо помнил Иосиф. Он увидел, наконец, воочию этого негодяя, волосатого типа с низким лбом и расширяющимися книзу челюстями.

«Сбросить, сбросить со скалы!» — повторили люди.

Иосиф не терял надежды, верил, что оправдается, ведь все было несправедливо.

И в самом деле раздался голос: «Пусть скажет чужеземец!»

«Может быть, это Ойва?» — подумал Иосиф.

— Братья, — воззвал старейшина. — Сегодня утром добрый дух, охраняющий наш род, трижды сказал мне: «Не слушайте человека, убившего вашего соплеменника, иначе навлечете на себя мор и пагубу!..» Мы должны слушаться доброго духа!..

Все было чудовищной ложью. Иосиф все еще не хотел верить, что люди так легко позволят обмануть себя.

— И еще сказал добрый дух, — продолжал старейшина: — «Разденьте догола убийцу, поставьте на краю пропасти, и пусть столкнет его колдун вашего рода. После этого дозволена общая трапеза…»

Вероятно, старейшина плел какую-то свою интригу, потому что эти слова вызвали недовольство.

Старший группы охотников поднялся на плоский камень.

— Братья, это нарушение!

— В чем дело? — закричали из толпы.

— В день свершения казни всякому человеку из рода, даже младенцу, запрещается прием пищи! Это неукоснительное установление предков, оно не может быть нарушено!.. Прежде чем решать о казни, старейшина обязан был собрать всех на обед. Теперь поздно, и я — по праву первого охотника — не стану делить пищу.

— Сами разделим! — заорал волосатый, с низким лбом человек. — Пора отменить обычай, осложняющий жизнь! Почему никто иной не вправе разделить пищу, кроме добытчика? Пусть это делает отныне и всегда старейшина!..

Поднялся шум, и трудно было определить, кого поддерживает большинство, охотника или старейшину с его прихлебателями.

— Тихо! — крикнул старший охотник. — Перебивший меня будет лишен пищи!.. Право на совет с добрыми духами рода имеет каждый из нас, но только совет колдуна обязателен для всех. Подавая советы от имени добрых духов, старейшина пренебрег заповедями предков. Он забыл и о том, что колдуну запрещено принимать участие как в сражениях, так и в казнях: теряет благоволение богов священник, обагривший руки кровью… Есть еще и другое, но я сдержу себя, чтобы не уронить авторитета старейшины.

— Говори! — послышались голоса. — Что у нас за старейшина, если он не знает обычаев или не хочет соблюдать их?

— Хорошо, я скажу… Обычай разрешает забрать любую вещь у поверженного противника, кроме его амулета. Когда же кого-либо казнят, будь то единоплеменник или чужак, никто не вправе посягнуть на его одежду. Она осквернена. Стало быть, раздеть догола этого человека можно только в том случае, если волю добрых духов, о которой поведал старейшина, подтвердит колдун.

— Ничего не знаю о такой воле, — пожал плечами колдун.

«Он знает, что я невиновен, знает, какой негодник старейшина, но молчит… Я, конечно, погибну, если не произойдет чуда, — подумал Иосиф. — И самое горькое — моя смерть ничего не изменит и не продвинет к правде этих бедных, обманутых людей…»

На казнь Иосифа повели трое палачей, которых назначил старейшина. Это были, видимо, его сообщники, от них нельзя было ожидать пощады.

Оставшиеся у пещеры молча глядели вслед.

«Меня ли вы казните, люди?» — хотелось крикнуть Иосифу, но губы его не слушались, он весь дрожал от холода.

Палачи и жертва медленно поднимались в гору по глубокому снегу. Впереди, опираясь на копье, ступал высокорослый детина, рыжий и, кажется, немой. Процессию замыкали два стражника.

Когда отошли от пещеры, стражники вытащили изо рта Иосифа кляп.

Иосиф приостановился, попробовал вдохнуть полной грудью, но в глазах помутилось, он едва не упал. Откашлялся, освобождаясь от противного волосяного остья.

— Прекрасный солнечный день, — сказал он, обращаясь к стражникам. — Я очень сожалею, братья, что из-за меня вы останетесь сегодня голодными.

— Скверный обычай, — проворчал один из стражников. — Все обычаи, которые трудно исполнять, должны быть отменены. Их придумали люди, которые жили, как звери.

— Ошибаешься, — возразил Иосиф, удивляясь, что как бы даже перестал чувствовать холод. — В обычае много смысла: какою бы справедливой ни казалась казнь, все же это одновременно и преступление со стороны тех, кто так или иначе допустил до казни. Бывает, что люди не разобрались, ошиблись, стали жертвой хитрости. Об этом и напоминает обычай…

— Не болтай! — закричал стражник, отчего-то обеспокоившись. — И какому дураку взбрело на ум сбрасывать убийцу? Не проще ли было бы связать его и кинуть с обрыва?.. После снегопадов здесь часто сходят лавины.

— Я не убийца, братья. Это ваш старейшина убийца. Он нарочно подстроил, чтобы я ни слова не сказал в свое оправдание. Но знайте, всех вас покарают боги за несправедливость.

— Нас не покарают, — сказал другой стражник. — Мы делаем то, что велит старейшина. Он отвечает перед богами, а мы отвечаем перед ним.

— Ошибаешься, брат. Это заблуждение — думать, что можно избежать ответственности перед богами. Все люди рождены равными — с равной ответственностью.

— Так только говорится, — сказал стражник, которому явно не хотелось приближаться к обрыву. — Все люди рождаются из одного места, но всем достаются разные места в жизни. Перед богами должны отвечать те, кто ближе к ним.

«Вот начало рабской психологии — неравенство, добровольное одобрение навязанного неравенства…»

Пора было подумать и о самом себе: надежда на чудесное освобождение таяла с каждым шагом.

Сердце переполнилось обидой. Какими ничтожными казались с высоты люди, все еще стоявшие у пещеры! Для них это был спектакль.

«В крайнем случае спрыгну с противоположной стороны склона, не доходя до отвесной скалы… Убьюсь, поломаю ноги, замерзну в снегу… А если не убьюсь?..»

Видимо, палачи догадывались о возможности побега: сузили треугольник, — Иосиф был в досягаемости их цепких жилистых рук.

«Помирать, так с музыкой…»

— Воз-мез-ди-е не-го-дя-ям! — внезапно, во весь голос закричал Иосиф.

Лица у стражников вытянулись: что-то, видимо, случилось. Иосиф вдруг заметил, что и он, и люди, которые вели его на казнь, начали сдвигаться со своего курса: вся снежная масса, висевшая на гребне горы, издавая странный звук, стала съезжать куда-то вбок; все быстрее и быстрее, — нечего было и мечтать выбраться из нее.

«Руки, связаны руки», — только и подумал Иосиф…

 

6

Сердце выскакивало из груди, мышцы напряглись до боли: Иосиф с трудом приходил в себя.

Над ним высилась не горная громада, и сам он лежал не на дне скалистого ущелья, засыпанного снежной лавиной, — над ним высились верхушки елей и слышался умиротворенный голос доктора Шубова:

— …Простейшее скольжение во времени. Но есть и более сложные способы, когда используется вся гамма средств. Можно конденсировать энергию ума и чувства, преобразовывать их в поля большой плотности, и тогда они вступают во взаимодействие с долгоживущей психической энергией, являющейся, говоря упрощенно, как бы зеркалом происшедшего, невостребованной библиотекой прошлых биоэнергетических импульсов… С помощью суперпсихотрона, который мне посчастливилось изобрести, но который так и не запатентован, потому что все еще не удается сделать хороший опытный образец, превращенную персонифицированную энергию можно передавать, «вживлять», вкладывать в любую особь. Но эти опыты пока крайне опасны своим непредсказуемым характером…

— Скажите, — испытывая головокружение, Иосиф боялся вывалиться из полотняного кресла, — я в самом деле только что был в ином времени?

— Разумеется, — кивнул доктор Шубов. — Если бы не моя подстраховка, ты наверняка разбился бы вдребезги. Не сомневайся, твои палачи погибли… Их тела были найдены в разгар лета. Тебя, бесследно пропавшего, посчитали посланцем доброго духа. Люди вскоре убедились в измене старейшины, хотя число предателей от этого не сократилось… Любопытно, чувствуешь ли ты, как расширился опыт твоей жизни? Если да, какой вывод из происшедшего можешь сделать?

— Я прожил еще одну жизнь… Смотрите, вот следы от ремней, стягивавших мне руки, — смотрите!.. Почему-то мне кажется, я не смог бы побывать там, в жилищах наших далеких предков, если бы во мне было больше эгоизма, нежели в данную минуту.

— Это отличное «кажется»! Важный вывод. Я восхищен, что ты так легко и свободно пришел к нему. Что ж, я не ошибся, решив заняться тобою… А вот и маленькая награда за первый опыт. Помнишь дочь старейшины? Костяной нож, который она держала?.. Представь, девушка сунула нож тебе в карман, надеясь, что ты как либо воспользуешься им в борьбе за свободу.

Иосиф полез в карман и — о чудо! — вытащил костяной нож, который совсем недавно принадлежал густоволосой Ойве. Нож, сделанный весьма искусно, был острым, как бритва.

— После твоей «гибели» девушка решилась изобличить отца перед всем миром. Он был осужден к изгнанию, но Ойва попросилась в изгнание вместо отца и покинула племя… Тебе предстоит еще познать космический смысл человеческой доброты. Доброта — это, строго говоря, ощущение всеобщей связи вещей, именно то, что сближает человека с природой и делает его творцом. Ни один себялюбец, ни один эгоист не способен к подлинному творчеству…

— Скажите, а можно мне еще куда-нибудь? Но не в прошлое, а в будущее?

— Всему свое время, — нахмурясь, сказал доктор. — Не будем торопиться. Жизнь — штука серьезная. Это не развлечения, это постижение истины и красоты мира… Чтобы издавать верные звуки, инструмент должен быть настроен… Мой друг лесник отправился в город. Он навестит твоих родителей, так что вскоре нас могут ожидать интересные вести.

Доктор ушел, а Иосиф долго еще бродил по бесснежному лесу, — в душе теснилась какая-то радость, какая-то догадка о смысле человека, но вместе с тем и грусть: вот увидел он воочию, как жили предки, увидел, что не умели они сохранить заповеданное отцами и потому неумолимо приблизили час общей кабалы и общего горя. Все были братьями, были равными между собою, и жизнь казалась отрадной, но позволили плести интриги более хитрым, дали преимущества более сильным, и сильные, сложившись с хитрецами, начали игнорировать древние обычаи, соблазняя людей отказаться от равенства между собою в пользу лукавого равенства перед лукавым законом…

Пережитое указывало на страшную драму всего человечества. Пытаясь осмыслить ее, Иосиф захотел почитать о первобытных людях у профессиональных историков.

Он вошел в дом и стал перебирать книги во всех шкафах, — разрешение было получено еще раньше, когда доктор Шубов показывал свое обиталище.

Наконец нужная книга была найдена. Иосиф принялся за чтение и вскоре поймал себя на мысли, что ему скучно, — автор книги рассуждал о вещах, ему вовсе не известных, он никогда не был там и не знал толком, как все происходило…

«Прав доктор Шубов: довольно увидеть изнутри пару веков, и громада человеческого опыта, которая пугает сейчас воображение, станет доступной, выявив все свои изъяны… Неужели и я когда-нибудь сумею разбираться в книгах, как в буквах алфавита: буду легко выделять немногие, но действительно ценные, содержащие подлинные знания?..»

Появился доктор. С виду самый обыкновенный человек — с манерами простецкими и сердцем открытым и бесхитростным.

Но Иосиф уже убедился в том, что этот человек не только красив и совершенен, он всемогущ, и именно сознание силы делает его таким снисходительным и щедрым.

— Ну-с, вчера ты был заурядным десятиклассником, честным, самостоятельным — не спорю. Но сегодня ты поднялся несколько над самим собою: воочию видел то, что — увы — пока не могут видеть другие.

— Кто-то сказал: большое знание утомляет.

— Но малое — бесполезно. И ты более страдаешь пока от малого знания. Великое знание раскрепощает… Скажи-ка мне, отчего люди потеряли свое лицо?

— Наверно, оттого, что оно не казалось им достойным.

— Приемлемо, — похвалил доктор. — Ты делаешь успехи. Книги, которые ты листал, говорят о том, что единство людей разрушило либо богатство, либо бедность. Твое мнение?

Иосиф пожал плечами.

— Мне кажется, то и другое. Бедность ведет к равнодушию, богатство плодит жестокость и лень.

— Тут не вся правда, — сказал доктор. — Разложение первобытной общины шло веками. Люди не сразу отреклись от установлений предков, дозволявших развитие личности только в рамках общности. Соблазняясь богатством, властью и преимуществами богатства и власти, личность разрушала прежде всего общность… Твой старейшина мог быть смелым воином. Воспользовавшись слабостью соседнего рода, он мог перебить часть мужчин, а на оставшихся наложить дань. Если бы ему удалось обложить данью еще один род, а может, и племя, он мог бы уже жить, не работая, но только воюя. Вот тебе и сословие, вот тебе и класс.

— Что же, виновата сильная личность?

— Не личность, но эгоизм личности, желание ее подчинить себе большинство, вместо того чтобы подчиниться большинству ради гармонии. Стихийные силы вышли на простор, народы столкнулись, создали несовершенные города и государства, а вместе с ними — страдания для миллионов людей. Организованное насилие — обратная сторона утраченного равенства… Понять это с ходу нельзя, это надо прочувствовать. И ты в этом скоро убедишься…

 

7

Иосиф шел по пустыне, днем его донимал палящий зной, а ночью — пронизывающий холод.

Подготовлен он был к походу основательно — за плечами висел шар, наполненный легчайшим газом. Подъемная сила шара почти полностью компенсировала вес воды и пищи, которые Иосиф прихватил с собою, а поскольку было уже немало съедено и выпито, шар брал на себя теперь и часть веса Иосифа, и это значительно облегчало движение.

Вот только ветер создавал помехи. Если дул попутный, Иосиф бежал скачками, легко взбираясь на высокие дюны, при встречном — прижимался к земле и пережидал.

За время пути Иосиф не встретил ни единого оазиса, ни единого следа разумной деятельности человека. Если не считать проржавевшего, занесенного песком бульдозера да полотна недостроенной или разобранной железной дороги.

Правда, однажды случилось догнать караван из шестидесяти шести верблюдов. Иосиф с близкого расстояния наблюдал за караванщиками в черных тюрбанах, расположившихся на ночной привал. Они направлялись, по всей видимости, в ту же страну, везли наручники и резиновые дубинки, намереваясь выгодно обменять свой товар.

На исходе дня Иосиф увидел высокую стену, сложенную из кирпичей, не связанных никаким раствором. Стена местами была разрушена. Выцветший рекламный щит сообщал, что путник вступает в пределы самого культурного и самого демократического в мире государства.

Иосиф обрадовался, облегченно вздохнул и перебрался через пролом.

С того момента его не покидало чувство, что за ним следят. Он терялся в догадках, кто бы мог это делать, поскольку снова до горизонта тянулись одни унылые пески. Правда, вскоре он увидел низенькие, ветхие сараи, посеревшие от дождей и солнца, — тысячи ржавых замков и замочков висели на кривых дверках, кое-где дверки были сломаны или сгнили, — из мрака светились какие-то точки…

«Неужели там прячутся кошки? Но кого они тут ловят?.. Наверное, сусликов», — предположил Иосиф, мечтая поскорее добраться до городского жилья, вымыться под горячим душем и отоспаться на мягкой постели.

Не успел он отойти от сараев и сотни метров, как откуда-то нагрянула орава разбойников. Вопя страшными голосами, они набежали со всех сторон.

— Дуюспикинглишь? — одноглазый бандит ткнул пистолетом в живот Иосифу.

— Я говорю на всех языках мира. Какой язык предпочитают господа?

Лучше бы он не называл их господами. Орава сбила его с ног, в считанные секунды он лишился не только шара и рюкзака, в котором имелись еще запасы воды и пищи, но и кепки, очков, майки — было отнято все, вплоть до трусов. Иосиф стоял голышом, прикрываясь руками, а вокруг кипели страсти — шел дележ захваченного имущества.

— Валюта, валюта! — один из разбойников восхищенно подбрасывал на ладони кошелек Иосифа.

— Владея этим шаром, я открою аттракцион «Гигантские шаги», — похвалялся другой, пухлощекий, с отвислыми губами. — Каждый, кто купит билет, сможет побегать по кругу, держась за шар руками. Может быть, этой штукой заинтересуются туристы из Политании и Бензагаса. Тогда у меня будут доллары и франки!

— Продаю спортивные трусы и туфли! — кричал третий разбойник. — Меняю на запасные части велосипедов всех марок и систем!..

Одноглазый, расположившись на песке, угощался из рюкзака Иосифа. Вокруг, протягивая руки, стояли его компаньоны. За плечами у них торчали кремневые ружья.

Никто не обращал на Иосифа уже ни малейшего внимания. Он выбрался из галдящей толпы и пошел своей дорогой, сбитый с толку, но все же радующийся тому, что остался жив.

Никто не гнался за ним, никто не кричал «стой!», и Иосиф вновь очутился в пустыне, над которой уже засветились звезды.

«Где я? — недоумевал он. — Я же условился с доктором Шубовым, что загляну в будущее. Какое-то недоразумение…»

Подгоняемый холодом, Иосиф всю ночь упрямо шел по пескам, а утром, выбившись из сил, упал и заснул.

Когда проснулся, увидел, что неподалеку от него, у высокого дощатого забора, пустыня кончалась.

Стыдясь своего вида, Иосиф приблизился к забору. За забором уже был настоящий оазис: виднелись пальмы, дома и дороги, по которым сновали машины.

«Вот он, долгожданный рай!..»

Но как было подойти к проходной? Поискав глазами, Иосиф заметил пожелтевшую газету. Прикрыв ею бедра, он толкнул двери проходной.

Трое в фуражках с кокардами тотчас уставились на него. Судя по всему, это были полицейские.

— Турист или предприниматель? — спросил один.

— Газетник, — разочарованно протянул другой. — Проходи, сейчас подадут подводу, на которой ты отправишься в тюрьму.

— В тюрьму?

— Эка, бестолковый! В самую обыкновенную тюрьму, где пахнет парашей и полно клопиков и блошек.

Иосиф уже собрался выскочить из проходной, но путь преградила опустившаяся сверху железная решетка.

— Ну, что ты дрожишь? — сказал полицейский. — Все ищут выгоду, что же остается делать бедным защитникам правопорядка?.. Два скублона за газету, которую мы специально оставляем у проходной. Три скублона за оформление протокола и горячий завтрак.

— Мне не давали завтрака.

— И не дадут. Это только так говорится — для округления счета… Итак, к пяти скублонам сорок за содержание в тюрьме и пять страховка, итого пятьдесят скублонов. Это сумма твоего выкупа… А теперь выбери в этой куче штаны и рубаху и жди в камере, пока не покличем.

— Меня зовут Иосифом.

— Хоть Наполеоном. Лишь бы поскорее выкупили, потому что с нас требуют отчисления.

— Кто?

— Наш генерал. И еще король-губернатор…

В событиях не просматривалось никакой логики, и потому Иосиф решил не терзаться понапрасну. В конце концов, каждое время несло на себе след общей драмы человечества и потому было по-своему интересным.

В полдень полицейский вывел Иосифа из затхлой камеры, посадил на подводу, запряженную волами, сковал руки и ноги железной цепью и помахал рукой.

— Машин сколько, папаша, — сказал Иосиф вознице, у которого борода начиналась от самых глаз. — А мы на волах.

— На волах — не на своих ногах. Машины сплошь иностранные, и ездят в них иностранцы…

Иосиф ничего не понимал.

— А скажи, любезный, отчего тут кругом полно воров?

— То не воры, — отвечал словоохотливый возница, не поворачивая головы. — То служащие королевской таможни. Честные все люди, свободные граждане, занятые свободным личным трудом. Цоб-цобе!..

Иосиф боялся упустить что-либо важное, рассматривая город.

В центре, на вершине холма стояло угрюмое здание, напоминавшее крепость. Это была тюрьма.

— А это что за дома? — Иосиф указал на особняки, утопавшие в экзотической зелени.

— «Дома мысли», жилища советников короля-губернатора.

— Их много.

— Много. Иначе правление не было бы «самым мудрым». На каждый десяток аборигенов приходится два советника… Они умеют выколотить положенное — натурой, деньгами и изложением мысли.

— «Изложением мысли»? Что за чепуха?

— Не чепуха, а главный признак великой демократии. Каждый должен насобачиться в правильных речах по любому поводу: ветреной погоды, прыщей на носу, любви к родным полам и паласам… Натуральный налог побуждает выращивать огурцы, разводить кроликов и т.п. Денежный — заставляет продавать произведенные продукты советникам, которые владеют деньгами и перепродают купленное за границу. Ну, а налог изложением мысли закрепляет пламенное почтение к королю-губернатору. Неплательщиков у нас сажают в тюрьму или казнят.

— Если все заняты производительным трудом да еще упражняются в сдаче экзаменов на правильные мысли, у вас должно быть богатое общество, — с иронией сказал Иосиф.

— Ну, конечно, — кивнул возница. — Всякое богатое общество богато прежде всего бедностью. Чтобы получились большие деньги, надо их собрать по копейке и сложить в одни руки… В нашей стране мало дождей, оттого мы быстро роем землянки и не покрываем их крышей. Во-первых, всегда свежий воздух, во-вторых, всякому видно, что происходит у соседа, и полицейские не обременяются вербовкой доносчиков, — сами патрулируют по дорожкам. А ночью светят фонариками… Удобства, кругом удобства. Вдруг, например, убежал из тюрьмы заключенный. Где он может спрятаться, если кругом заборы? Нигде, только в землянке. А так как кровати не предусмотрены — где ж на всех напасешься? — и одеял, конечно, нет, то полицейский, включив фонарик, тотчас видит, где свояк, где чужак. И тогда следует изъятие грешника. Хозяин землянки, где найден беглец, получает сто ударов розгами и пять скублонов штрафа.

— Скублоны? — вспомнил Иосиф. — Ты бы показал мне, что это такое. Хотя бы один скублон.

Возница присвистнул.

— Если бы я сам видел, что это такое!.. Никто не знает, никто не видел. Только советники, ученый персонал. Скублоны, говорят, можно переводить на золото. Народ хотя и речистый, все же пока малограмотный, покрадет скублоны-то, ежели ему доверить. Вот и записывают на бумажках: причитается столько-то скублонов. Ну, и ты отрабатываешь. Цены тебе не известны, зато известны советникам. Так придумал король-губернатор. Широчайшей и глубочайшей мысли человек! Семи пядей во лбу, хотя, честно говоря, я его, как и скублон, живьем не видел. Показывают по телевизору, что на главной площади города, но только со спины. Боятся покушения. Убьют короля, развалится королевство…

Подъехали к тюремному зданию. Иосиф в сердцах сказал:

— Смеешься надо мной, человек! Или нарочно приставлен, чтобы смутить мой дух белибердой.

— Сначала все так говорят, — кивнул возница. — А которых мне приходится везти дальше, те уже не спорят — молчат…

Пока тюремщики в ярко-желтых штанах и куртках снимали цепь, Иосиф успел разглядеть, что улицы вокруг безлюдны, тени от домов очень темные, почти непроницаемые, а редкие птицы величиной с ворону совершенно не машут крыльями и оставляют за собой в воздухе какой-то след…

Над парадным тюремным входом пламенела аршинная вывеска: «Братство всеобщих сердец».

По сторонам сопели тюремщики, сзади бряцал шашкой стражник.

Железные двери отворились легко, без скрипа. Входя в огромный зал, в прошлом, видимо, храм, Иосиф подумал, что неограниченное желание свободы и счастья одними людьми непременно оборачивается для большинства других людей несвободой и бедой. «Откуда знали об этом наши пращуры, о которых мы думаем как о диких полулюдях? Глупости было и там немало, но разве ее стало меньше по прошествии веков?..» Гулкие коридоры, многочисленные двери, все новые и новые группы стражников — Иосиф был, как во сне, пока, наконец, не очутился в грязной и вонючей камере.

На нижних нарах лежал человек.

— Турист? — спросил он.

— Меня ограбили и посадили за то, что я был голым.

— Веская причина.

Заключенный мог быть провокатором, однако сознание правоты толкало Иосифа на откровенность. «Пусть видит, что у меня нет двойного дна…»

— Меня пообещали выпустить, если я раздобуду пятьдесят скублонов.

Узник хрипло рассмеялся.

— Мы приговорены к вечному заключению.

— Мне обещали. Режим называет себя «самым демократическим».

— Он и есть «самый демократический». Просто мы не входим в число демократов. Эти должности заняты советниками короля… Нас посадили для того, чтобы советники спокойно пользовались своей демократией. Наше заточение приносит им колоссальные прибыли: они установили поголовный налог «на содержание заключенных», угрожая в противном случае переработать узников на компост. А это чьи-то отцы, матери, дети… Кстати, приговоренных к смерти ожидает именно такая участь. Компост из человеческих тел — главная статья государственного экспорта.

— Какой экспорт, если в страну не ведет ни одна дорога? По крайней мере, с юго-востока… Правда, я видел в пустыне странный караван. Купцы везли дубинки и наручники.

— Выходит, вы кое-что видели, — сказал человек. — Другим не случается увидеть и этого… Караваны иноземцев поддерживают ложь о нашем процветающем государстве. Но что они увозят отсюда? Наших детей… Все больше тех, кто не в состоянии выплатить налоги. Они платят детьми. Это морально добивает народ. Он вымирает, равнодушный уже ко всему на свете… Его задушили законами. Законы оказались страшнее всех пыток и жестокостей прошлого. Советники обставили «законами» всю нашу жизнь — с пеленок до гроба, так что человеку некогда ни вздохнуть, ни разогнуться: нужно постоянно думать об исполнении закона или об уплате штрафа за неисполненный закон. В этом вся наша жизнь… У нас кругом законы: о плевании, о сморкании, о чихании, даже о ношении каких-то фетровых шляп. Как посмотреть, как сесть, как стоять, как говорить, как молчать — на все свои законы. Советники короля требуют их неукоснительного и ежеминутного исполнения… Разговаривая с вами, я нарушил, по крайней мере, сотню законов и должен быть за это брошен в долговую яму как задолжавший казне энное количество скублонов…

Иосифу казалось, будто он в сумасшедшем доме: во всем, что происходило вокруг, не было никакой логики.

— Какие же законы ты нарушил?

Заключенный стал загибать пальцы.

— Закон о выдыхании воздуха, — он требует после каждого вдоха и после каждого выдоха мысленно трижды славить мудрость короля-губернатора и его выдающихся советников. Закон о неподдержании беседы на общие темы. Закон о донесении на каждого, доискивающегося личной правды. Закон о запрещении тишины, побуждающий постоянно кричать, петь, хохотать, стучать молотком или свистеть…

— Как же вы живете? — изумился Иосиф. — Как уцелели? Как сохранили способность к рассуждению и мысли?

— Эта загадка более всего пугает советников… Они парализовали силы народа постоянной ложью, нищетой, пьянством и развратом. Совести ни в ком не осталось, сын готов продать отца и брата, дочь обманывает мать… Одна только тайная сила природы сохраняет нас от полного вырождения.

Заключенный внезапно заплакал. Худые его плечи содрогались под полосатой тюремной робой.

— Скоро я умру… Мне не страшно. Страшно, что будет с людьми, с моею несчастной родиной.

— Успокойся, — сказал Иосиф. — Народ не умирает, пока рождаются честные люди, готовые сражаться за народ.

— Это правда?

Хорошо, что в камере был полумрак, и бедный узник не мог разглядеть, что его утешитель — юноша. Впрочем, Иосиф чувствовал себя уже значительно повзрослевшим: за его плечами была жизнь среди первобытных. Да и немногие часы, проведенные на этой странной земле, не прошли бесследно.

Открылось окошечко в железной двери — принесли отвратительно пахнущую еду.

Узник схватил миску и стал жадно хлебать, Иосифа тошнило от одного запаха.

— Суп из микробных белков. Но люди привыкают. Иначе подохнешь.

— Здесь есть микробиологическая промышленность?

— Промышленности нет, в сточных водах разводят микробов, колонии которых разрастаются в хлопья. Хлопья собирают сачками и высушивают. Все придумали советники…

Иосиф от «еды» отказался. А когда появился тюремщик, чтобы сопроводить заключенных в туалет, сказал:

— Я начинаю голодовку.

Тюремщик пожал плечами и плюнул Иосифу в лицо.

Позднее, когда ушел тюремщик, Иосиф спросил своего сотоварища:

— Зачем они причиняют людям такие страдания?

— Страдания — суть всей системы. Советники хотят превратить жизнь каждого человека в непрерывные заботы и муки. Унизить, раздавить личность — вот повседневная забота тюрьмы…

Вскоре явились стражники — потащили Иосифа на допрос.

Он оказался в пыточной — отгороженной стенами части храма, где прежде был орган.

На мозаичном полу пылал костер, на огне калились ножи и клещи.

Иосифа поставили перед каким-то чином, сидевшим в кресле в капюшоне с прорезями для глаз и рта.

— Смутьян?

— А ты кто? Начальник тюрьмы?

— Его первый советник. Должность начальника у нас вакантная.

Советник буквально источал ненависть. Ее волны как бы сдавили пространство, затрудняя дыхание. Но Иосиф не был беззащитным невеждой. Беседы с доктором Шубовым помогли ему противостоять психической атаке. Он засмеялся, и смех его — искренний, уверенный — вызвал растерянность палача.

— Я жертва заговора, — сказал Иосиф. — Но я добьюсь правды. И помогу людям добиться правды. Нет и не будет такой тюрьмы, в которую можно было бы упрятать весь мир.

— Ошибаешься, ничтожный! Только тюрьма избавит мир от людей, заплесневевших в догмах доисторического быта!.. Какой правды ты хочешь? Есть одна правда: мое желание, моя воля! Вся твоя жизнь — мое понятие о твоей жизни. И даже тюрьма — моя щедрость.

— Люди, о которых ты рассуждаешь столь высокомерно, родились на своей земле. Они не уступят прав, этого не позволит ни их совесть, ни их любовь…

— Молчать! — крикнул советник. Он был выведен уже из равновесия. — «Своя земля»? Ни у одного народа нет своей земли. Она принадлежит тому, кто ею владеет. Понял?.. Любовь к земле, всякий там патриотизм — бескультурье, пещера, недочеловек!

— Вот как ты обходишься с людьми, которые кормят и поят тебя! — смело сказал Иосиф. — Вот как относишься к тем, которые богатствами своей культуры преподали тебе уроки грамотности!..

Советник вскочил с кресла. В прорезях капюшона сверкнули злые глаза.

Понимая, что палач попытается доказать свое превосходство, Иосиф поклялся про себя, что тоже не уступит.

— Прежде чем мы скрестим шпаги, я хочу знать, что ты за птица? Почему здесь командуешь?

— Какие шпаги? Это я, я должен спросить тебя, — заорал советник, поправляя то и дело капюшон, съезжавший, вероятно, с лысой головы. — К моему мнению прислушивается сам король-губернатор!.. Я имею право командовать нищим и глупым сбродом по праву должности и своего ума!

— Люди нищие, потому что ты и тебе подобные обирают их до нитки. Глупые, потому что ты и тебе подобные измучили их ложью, кровью и тюрьмами. Но дух тем упорней, чем изощреннее и наглее пытаются сломить его. Дух распрямится и распрямит волю. И тогда не устоят никакие насильники! При всем их самодовольстве и «уме», маскирующем низость и эгоизм!

— Поджарю, повешу, утоплю, зарежу, задушу, разотру в порошок!.. Запомни, у этого сброда нет ни своей судьбы, ни своих чувств, ни своих песен! Я, я даю им судьбу, и чувства, и песни, и моду, и все правила жизни! Я, я! У них нет своих мыслей, я даю им мысли, которыми они должны жить во всякий час! Я, я!..

Советник подал сигнал. С двух сторон выступили дюжие палачи.

— Хватайте, жгите его каленым железом!

Иосиф не растерялся: в самый последний момент он присел, так что палачи столкнулись друг с другом.

Воспользовавшись секундным замешательством, Иосиф выхватил из огня длинный нож на толстой деревянной рукоятке.

— Назад, негодяи!

Палачи вместе с советником наставили пистолеты.

— Презренные трусы! Смотрите же, как беспредельна воля у людей, убежденных в правде!

Иосиф приложил раскаленный нож к своей левой руке у локтевого сгиба. Задымилась кожа — на руке остался глубокий ожог.

Было больно, очень больно, но показать страх перед мучителями было бы еще больнее. Охваченный гневом, думая о всех жертвах кошмарного застенка, Иосиф сделал то, что еще минуту назад показалось бы ему напрасной затеей.

— А вот мы тебя испечем в тех местах, где это будет менее приятно!..

Не раздумывая Иосиф схватил советника за грудки, прикрылся им, как щитом, и приставил нож к горлу.

— Если кто-либо выстрелит, я проткну тебе горло!

— Не стрелять! — приказал советник подручным. Он ничего не видел: капюшон съехал ему на глаза.

Отступать было нельзя, наоборот, следовало побыстрее захватить следующую позицию.

— Слушать приказ! — скомандовал Иосиф. — Оставаться на месте, а я с господином советником пройдусь по тюрьме. Все должны видеть, какой он демократ!

— Поправь мне капюшон, — плаксиво попросил советник и в тот же миг выстрелил из пистолета.

Но Иосиф ожидал подвоха и на долю секунды раньше изо всех сил тряхнул коварного негодяя: пуля прошла мимо, слегка задев плечо.

— Эй, вы, — грозно сказал Иосиф палачам, отобрав у советника пистолет. — Бросить оружие в костер… Ну!.. И сидеть смирно, пока за вами не придут!

Прикрываясь обмякшим советником, он вышел из пыточной камеры и захлопнул дверь.

В коридоре никого не было. Иосиф намеревался пройти по камерам и освободить людей. Но вовремя догадался о бесполезности затеи: не зная его, узники, пожалуй, не поднялись бы на борьбу.

— Вот что, советник, выведи-ка меня самым коротким путем из здания тюрьмы. И забудь о новом коварстве, если не хочешь получить пулю. Второй жизни у тебя нет!

— Следуй за мной!

Иосиф чувствовал, что силы вот-вот оставят его: болело плечо, болела рука, кружилась голова.

— Подними меня и неси. Выберемся из тюрьмы, там посмотрим. Ну!..

Сытый бездельник, кряхтя, поднял Иосифа. Иосиф одной рукой обхватил его за шею, другой приставил пистолет к груди.

— Поехали!

Миновали несколько постов. Повсюду угодливо спрашивали: «Не тяжело ли, господин советник? Не подсобить ли, господин советник?..» Взбешенный негодяй обрывал всех грубо, кричал, чтобы не совали носа в чужое дело.

Наконец выбрались из тюрьмы, над которой красовалась вывеска «Братство всеобщих сердец».

— Больше не могу, — простонал советник, обливаясь потом, — устал с непривычки. Передохнем…

— Я тебе передохну! Привык жить распустив пупок! Тащи скорее в какую-нибудь харчевню, где можно было бы выпить стакан сладкого чая!

— В этом паршивом городе нет ни одной харчевни. Нельзя поощрять народ к безделью. Он должен валиться с ног от забот, тогда в его башке не завяжется ни одной опасной мысли… Может, ко мне домой? — залебезил советник.

— Давай!

— Сил больше нет, товарищ, компаньеро, камерад, фройнд…

— Давай-давай, чтобы ни одной мысли не завязалось в твоей башке!

Советник потащил Иосифа по улице. Это была странная улица: по сторонам тянулись высокие кирпичные заборы, невозможно было определить, что за ними, — новые тюремные дворы, пустыри или жилые дома.

Наконец остановились перед воротами. Советник разъяренно постучал носком ботинка.

Отпер старик-слуга.

— Что смотришь, скотина?

— Позвольте помочь, господин советник!..

— Заткнись, это мой гость!..

Войдя в дом, советник повалился на пол, повторяя, что надорвался, что у него начинается грыжа, что он умирает от переутомления, но Иосиф заставил притворщика подняться.

— Ты хитрый, хитрый, — повторял советник. — Если бы ты пошел со мной рядом, тебя бы убил снайпер. О, у нас прекрасные снайперы среди полицейских. Мы научили их не жалеть преступников, и они щелкают их, как орехи… Их надо отстреливать, они плодятся, подобно кроликам, и тем путают все наши финансовые планы…

Иосиф морщился от угодливой и наглой болтовни. Он велел поскорее накрыть стол, посадить за него всех домочадцев, а прислугу запереть в какой-либо из комнат.

— Сейчас, сейчас, только зачем же всю прислугу? Кто же будет нам прислуживать?..

Наконец стол был накрыт. Жена советника, раскормленная особа, протиснувшись в дверь боком, тотчас начала трещать о том, что она совершенно больной человек, курорты ей только вредят, она все время полнеет, несмотря на строжайшую диету.

Тем не менее она тотчас принялась за поставленную перед ней курицу, отведала и фаршированной рыбы, и маринованных грибов, и черной икры, которую особенно рекомендовала Иосифу есть со свежими ананасами.

— Это все мои любимые дети, — повторяла она писклявым голоском. — Это Пут, это Путик, это Путанчик, это Путичок, это Путинка, это Путашка. Гениальные дети. Знаете, мы очень привыкли к демократии — все проблемы решаем по желанию. Это очень удобно, всегда знаешь, что твои дела в порядке… Нас почему-то не любит невежественное местное население, но мы так благодарны королю и его дальновидным советникам. Мы вкушаем настоящую свободу… Но главное — дети, наше будущее… Ой, это лучшие дети города! Взять хотя бы Путанчика. Он не пишет пока стихов и не компонирует музыку, но он уже склеивает импортные самолетики. Если бы вы видели, как славно он это делает! Все по схеме, никакого отклонения от схемы!..

Иосиф, как во сне, видел разнообразную снедь, пухлые лица с блестящими пуговками глаз, жующие челюсти.

— Лучше, лучше жуйте, работайте зубками, — говорила детям жена советника. — Помните: переваривание пищи начинается с вашего рта… И где кончается? Путашка, скажи мне, скажи на ушко!.. О, ответ, достойный ученого!..

— Вы большой человек! — глядя на Иосифа с самой радушной улыбкой, вещал между тем советник. — Зачем ссориться, если можно достойно поладить? Умные люди всегда могут поладить. Общий гешефт, и дело в шляпе… Пожалуйста, вы можете жениться, я дам в жены Путашку или Путинку или, на худой конец, найдем подходящий товар у моих знакомых. Все будет устроено, не пройдет и недели, как вы получите генеральские погоны. Здесь кругом столько бестолочи и самоедства, что только здесь и делать настоящую карьеру…

Иосиф чувствовал, что засыпает. Сонливость расслабляла, отодвигая в сторону опасности: «Спать, только спать…»

Он клевал носом, однако приметил, что советник внимательно наблюдает за ним и уже подает какие-то знаки жене.

«Что-то замышляют…»

Советник наглел, «дружески» хватал за руки:

— Вы честный, совестливый, настоящий человек… Отпустите на минутку по нужде. Пожалуйста!..

Иосифу надоело расплывчатое, лягушачье лицо.

— Только не задерживайся.

— Я мигом, уважаемый, добрый, милосердный товарищ, камерад, фройнд!..

Советник выскользнул из столовой, и тут только Иосиф сообразил, какую ошибку сделал. Сунув под рубашку пистолет, он последовал за советником и тотчас услыхал его захлебывающийся голос.

Иосиф на цыпочках подошел к комнате, в которой негодяй разговаривал по телефону:

— …Окружили? Отлично!.. Стреляйте, убивайте, делайте что хотите! Это чрезвычайно опасный тип, если его не укокошить, он наверняка поднимет восстание!.. Да, да, решительность и дерзость!.. Атакуйте через четверть часа… За меня не беспокойтесь, я укроюсь в своем убежище…

Советник бросил трубку телефона и, прислушавшись на миг, побежал по коридору.

Иосиф на некотором расстоянии преследовал его.

Советник спустился по лестнице в темный подвал. Включил свет, подошел к массивной металлической двери, сбоку от которой стоял огромный сейф, набрал нужный код, и электронный механизм распахнул сейф. Советник выхватил из него желтый мундир и желтую фуражку с кокардой и начал переодеваться, поглядывая на часы.

Иосиф понял, что у него остался последний шанс.

— Руки вверх! — крикнул он, едва советник стал снимать брюки. — Стоять на месте!

Он подбежал к сейфу и сразу увидел ключ. Собственно, кроме ключа, больше ничего там не было.

— Я все слышал, — сказал Иосиф. — Ты способен зарезать зятя в родном доме.

Советник упал на колени.

— У меня одна, только одна жизнь и много великих замыслов! Пощадите, и я заплачу столько, сколько хотите!..

В голову пришла дерзкая мысль.

— Ну-ка, поскорее надевай мою арестантскую рвань, а я этот желтый мундир!

Советник запротестовал, и тогда Иосиф выстрелил из пистолета возле его уха. В одну секунду мерзавец переоблачился в полосатую куртку и полосатые штаны.

Иосиф надел мундир и фуражку и взял в руки ключ.

— Бога ради, не входите в подвал! Погибнете!

Иосиф оттолкнул советника и повернулся к железной двери. В этот момент негодяй изо всей силы ударил Иосифа по голове, а потом схватил сзади, пытаясь повалить. Он был силен, этот раскормленный бездельник, Иосиф чуть не уступил ему, тем более что ослаб за дни заточения и голодовки.

Обороняясь, Иосиф ударил напавшего рукоятью пистолета. Тот с громким воем схватился за нижнюю челюсть.

Иосиф вставил ключ в замочную скважину, но ключ не поворачивался. Стоя на коленях, советник сказал:

— Так и быть, я покажу подземное хозяйство, о котором не ведает и король. Убедившись в моем могуществе, вы перемените отношение ко мне. Любой компромисс лучше борьбы.

Поднявшись с пола, советник нажал какую-то кнопку в сейфе, сейф закрылся.

— Теперь путь свободен!

Замок щелкнул легко и вытолкнул ключ, который Иосиф тут же сунул в карман.

Массивные стальные двери распахнулись. Иосиф вошел в ярко освещенный зал, толкая впереди себя советника.

Он увидел то, что меньше всего ожидал увидеть, — шеренгу солдат с автоматами и офицера в пятнистой желто-черной форме.

Офицер вытянулся в струнку и скомандовал: «Смирно!»

Затем, печатая шаг, приблизился к Иосифу и отдал честь:

— Повелитель, армия готова к выполнению приказаний!

— Полковник Пуш, — вскричал советник, — скорее помогите мне вернуть мой мундир! Я ограблен!

— Связать негодяя, — Иосиф указал на советника. — Кляп в рот и в карцер!

Советник был связан и лишен возможности вести агитацию. Его схватили за руки и за ноги и унесли.

— Проведите меня в штабной кабинет! — сказал Иосиф, смущаясь от того, что генеральская форма висела на нем балахоном.

Он пошел следом за офицером, соображая, как получше выполнить свою неожиданную роль и не дать врагам козырей для интриг, которые, конечно же, должны были последовать.

Миновав длинный коридор, офицер ввел Иосифа в помещение штаба, у дверей которого несли охрану часовые.

«Я им вовсе ни к чему, — устало подумал Иосиф. — Неужели они повинуются мундиру?..»

Помещение было заставлено радиостанциями, электронно-вычислительными машинами, телефонами и другой техникой, о назначении которой Иосиф даже не подозревал.

Перед ним угодливо распахнули еще одни двери:

— Ваш кабинет, повелитель!

— Позвоните мне через три часа.

Оставшись один, Иосиф закрыл дверь на засов, осмотрел комнату отдыха, лег на диван и тотчас уснул.

Во сне он не забывал, что находится под землей — среди солдат. «Кто такие, откуда и для какой цели собраны?» Он тревожился за себя, за всех людей: «Что случилось в этой несчастной стране?..»

Настойчиво звонил телефон. Иосиф поднял трубку.

— Беспокоит полковник Пуш. Прошло ровно три часа.

Болела голова, тело ныло от слабости, но отступать было невозможно.

— Распорядитесь, чтобы здесь, в кабинете, накрыли стол для нас двоих. Я хочу в спокойной обстановке выслушать ваш рапорт…

Пока приготовили ужин, Иосиф искупался в ванной и надел чистое белье. Его он нашел в бельевом шкафу в комнате отдыха.

— Вот что, полковник, давайте сначала поедим, а потом потолкуем.

Иосиф съел немного творога со сметаной и салат из моркови, дав полную возможность насытиться офицеру, и это, кажется, расположило его.

— Почему вы, уважаемый Пуш, подчинились мне, а не проходимцу, с которым я пришел?

— Мы подчиняемся не конкретному лицу, а кодовой программе.

— Где же эта программа?

— Вшита в ваш китель. — Полковник слегка улыбнулся. — Но без брюк программа, представляющая из себя комплекс электронных устройств, не может функционировать.

Изнуряющая тревога чуть отпустила. Иосиф рассмеялся:

— А я хотел попросить вас позвать портного и сузить брюки и китель!

— Это невозможно. Вы не первый, кто надел эту генеральскую форму. Уверяю вас, она не слишком хорошо сидела и на других.

— Но, может быть, я первый, кто будет отдавать вам справедливые приказы?

— Мне безразлично, повелитель, какими будут приказы. Я существую для того, чтобы точно выполнять их, а не для того, чтобы анализировать их смысл.

Ответ разочаровывал. Но нужно было действовать, а не предаваться эмоциям.

— Какими силами мы располагаем?

— Здесь постоянно находится около восьми тысяч человек. Мы располагаем сотней танков и самоходных лучевых установок, двумя десятками истребителей и транспортными самолетами. Вооружение пехоты позволяет выполнить любую задачу: подавить силы неприятеля, захватить город, разогнать скопления демонстрантов…

— Какие отношения к подземной армии имеет король-губернатор?

— О короле мне ничего неизвестно…

Приоткрывались зловещие планы. Кто-то тайно готовил государственный переворот или кровавое подавление народного выступления. А может быть, агрессию против соседних государств?

Голова шла кругом.

— Пусть приведут сюда арестованного.

Полковник включил рацию, висевшую на шее наподобие бинокля.

— Говорит Пуш. Доставить арестованного.

Двери кабинета раскрылись, два дюжих солдата ввели советника.

— Ну, несостоявшийся родственничек, будешь говорить или нужно прибегнуть к методам палачей из твоей тюрьмы?

— Буду говорить. Воды мне, воды, умираю!

— Преувеличиваешь. Ты губил людей без счета и не жалел их… Кто и для чего подготовил подземную армию?

— Не знаю.

— Какое отношение к армии имеет король?

— Не знаю.

— Где ты взял этот желтый руководящий мундир?

— Не помню.

— Сковать и увести!

— Я буду говорить, буду говорить! — завопил советник. — Дайте только глоток воды!.. Армия создана нами на случай восстания фашистов.

— Каких фашистов? Народ задавлен, и, насколько мне известно, поработителям не противостоит ни одна сила.

— Мы хотим, чтобы население этой глупой страны беспрекословно служило нам. Однако населенцы не понимают выгод покорности и бунтуют все чаще. Это и есть фашизм, то есть неподчинение нашей демократии.

— Все ясно, — сказал Иосиф. — У вас фашисты — все те, кто не приемлет вашей власти…

— Мы все равно всех задавим! — заорал вдруг, вытаращив глаза, советник. — Полковник, хватайте самозванца!..

Лицо полковника Пуша выражало полнейшую бесстрастность.

— Что вы думаете о словах этого негодяя?

— Нам не позволено думать, повелитель, нами управляют машины. Мы подчиняемся программам.

Полковник снял фуражку и наклонил голову. На макушке виднелись спиральные антенны.

«Что же такое творится!..»

— У всех солдат антенны?

— Разумеется. Новобранцы, поступающие под землю, вначале подвергаются операции в секретной клинике, она называется «Братство всеобщей любви».

— Опять «братство»! Что известно о клинике?

— Это самостоятельное воинское формирование.

— Где оно находится?

— У главного выхода из подземелья.

Иосиф почувствовал, что советник занервничал. «Кажется, мы приблизились к голове змеи…»

— Кто поставляет новобранцев?

— Не знаю, они поступают к нам из клиники.

Иосиф повернулся к советнику:

— Откуда берутся новобранцы?

— Из числа арестованных и приговоренных к смерти. Они подвергаются хирургическим корреляциям ради переработки сознания.

«Как невинно и обыденно названо чудовищное преступление над личностью — „хирургическая корреляция“! Кучка сговорившихся негодяев сосет кровь и пот народа, считая, что только это и есть демократия…»

— Уведите арестованного, — брезгливо сказал Иосиф. — Давать только ту пищу, которой питается весь народ: студень из микробного белка и болотную воду.

Солдаты увели советника.

— Вы странно рассуждаете, повелитель, — полковник страдальчески наморщил лицо. — Нам не позволят выйти на солнечный свет и живой воздух… Представьте муки людей и их нетерпение поскорее вернуться в родные деревни, увидеть близких, если они еще живы… Всех нас извели страшные головные боли. Едва человек попытается подумать не о том, о чем надлежит ему думать ежеминутно — о мудрости старшего начальника, — под черепной коробкой появляются крысы и грызут мозги.

— Теперь уже близка ваша свобода, полковник… Вот мой приказ: немедленно захватить секретную клинику! Сопротивляющихся уничтожить, остальных арестовать. Мы должны узнать всю правду.

Полковник отдал честь:

— Разрешите выполнять?

— Желаю успеха. Докладывайте о ходе операции.

Полковник вышел. Загудела сирена, замигали разноцветные лампочки на плане, занимавшем всю стену кабинета.

Иосиф понял, что это план подземных сооружений, но не было уже сил вглядываться и разбираться: он переживал, что посягнул на чужие жизни, отдав приказ о военных действиях.

«Ну, хорошо, — думал он, — допустим, армия овладеет „клиникой“, что потом? Выйти с армией на поверхность?.. А дальше?.. Что делать дальше?.. Как отнесется к появлению армии народ?.. А если такие проходимцы, как советник, внушат людям о фашистском путче, и вместо борьбы за свободу и справедливость получится братоубийственная война?..»

Иосиф все еще раздумывал о том, что делать, когда зазвонил телефон.

— Говорит полковник Пуш…

Полковник добился блестящей победы. Он уничтожил все линии связи «клиники» с внешним миром и тотчас же со всех сторон окружил ее. Борьба была упорной, оказалось, у главарей «клиники» была своя, секретная охрана, насчитывавшая более двухсот человек.

— Был момент, когда я опасался за исход операции, — признался полковник. — Дело в том, что противник мог вызвать психическое расстройство у моих солдат и офицеров (и у меня тоже), если бы ему удалось вывести из строя систему, обеспечивающую ваше верховенство, повелитель. Его люди пробрались в главный центр управления. Им не хватило двух-трех минут, между тем как мне, чтобы посоветоваться с вами, нужно было не менее пяти. И я решился, зная, что все под угрозой. Я использовал лучевое оружие.

— Отлично, — похвалил Иосиф. — Как видите, инициатива принесла победу.

— Агенты противника были уничтожены, но под угрозой оказалось оборудование главного центра управления. Если бы случились неполадки в компьютерах, армия могла полностью выйти из-под контроля, произошел бы бунт с непредсказуемыми последствиями.

Иосиф вдруг понял, какой страшной опасности подвергался эти часы. Понял и другое: окружавшие его люди действуют скорее всего, как роботы…

— Доставить сюда для допроса главного руководителя «клиники»!

— Он покончил с собой, приняв цианистый калий. Мы захватили его в кабинете уже мертвым.

Иосиф растерялся.

— Каковы потери?

— Сорок четыре убитых с нашей стороны и двадцать семь — со стороны охраны «клиники».

— Приезжайте, вместе осмотрим «клинику»…

Через полчаса полковник провел Иосифа к электромобилю, что-то сказал шоферу, и машина помчалась по тоннелю. Мелькали освещенные перекрестки. В одном месте проехали казарму.

— Кто построил такое гигантское сооружение?

— Заключенные. Из совершенно секретного архива мне известно, что здесь, под землей, некогда были обнаружены большие полости, образованные подземной рекой. Вначале в них размещалась политическая тюрьма, а потом развернули строительство военной базы.

Электромобиль притормозил.

— Останавливаться в тоннелях запрещено, но я хочу, чтобы вы увидели кладбище строителей. Имейте в виду, за каждой плитой похоронено 250 человек. Могильщики были очень скрупулезны.

Он включил фонарь. Сноп света медленно прошел по стене, — кругом виднелись замурованные квадратные ниши. Сотни ниш…

Молча поехали дальше.

«Невежеством своим, нищетой, а стало быть, покорностью и беспомощностью народ оплачивает собственную тюрьму, — горько заключил Иосиф. — Нищих вынуждают думать о куске хлеба, невежественных — о развлечениях. Люди забыли, что правда составляет их главную пищу и главную радость, людей обезоружили насилием и ложью, и вот они разошлись во мнениях и стали непримиримы. Каждый пытается спастись сам по себе, оттого нет и не будет общего спасения…»

Покружив по тоннелям, шофер подъехал к зловещей лаборатории.

Тут сновали вооруженные солдаты, стояли танки, похожие на луноходы, — полковник объяснил, что они работают на электрических аккумуляторах, а бронею служит особое многослойное стекло.

Видны были следы недавнего боя. Несмотря на вентиляцию пахло пороховой гарью, повсюду валялись обломки кирпича, стаскивалась в кучу искореженная и сгоревшая военная техника.

Светловолосый офицер с безумными глазами провел Иосифа и полковника в канцелярию «верховного магистра», возглавлявшего «клинику».

Это были шикарно отделанные помещения с великолепной мебелью, картинами по стенам и фальшьокнами, за которыми виднелись спокойные сельские пейзажи — особым образом освещенные панорамные фотографии, или, скорее, искусные макеты. Да и воздух здесь, чувствовалось, подвергался не только дополнительной очистке, но и дезинфицированию — пахло сосной и полевыми травами.

— Именно здесь магистр покончил с собою, а перед тем уничтожил кислотой содержимое секретных сейфов. Правда, в одном не сработала система, нами извлечено более сорока коробок с различными материалами.

— Все это нужно тщательно изучить, — сказал Иосиф, впрочем, сомневаясь, придется ли ему лично листать архивы супернегодяев.

Он устало опустился на диван подле комнатных пальм. Полковник Пуш остался у дверей.

— Доставить заместителя магистра, повелитель?

— Да-да, но, пожалуйста, не зовите меня повелителем. Мне неприятно слышать это слово, оно раздражает.

— Простите, — сказал полковник, — такое обращение предписывают уставы и инструкции…

Два офицера ввели заместителя магистра. Внешне он походил на советника начальника тюрьмы — та же сытость, та же наглость, та же уверенность в безнаказанности.

— Поясните, что здесь произошло?

— Временная накладка. Нечто непредвиденное. Порядок будет скоро восстановлен нашими мудрыми братьями.

— Ты в этом уверен?

— Абсолютно… Почему вы обращаетесь ко мне на «ты»?

— Потому, что ты подлежишь суду народа как преступник. Может быть, только раскаяние несколько смягчит вину, за которую, безусловно, положена смертная казнь.

— Ну, это мы еще посмотрим.

— Итак, — Иосиф повернулся к полковнику, — пусть арестованный пояснит главные цели и задачи «клиники». Если он будет говорить не по существу, определите его в карцер. Тут их великое множество…

— Послушайте, я согласен говорить. В конце концов, когда в воздушном шаре дыра, нужно выбросить кое-какой балласт. Но я буду говорить лишь в пределах своей компетенции. «Клиника» использовалась для решения трех задач верховного руководства. Во-первых, для непрерывного пополнения армии. Во-вторых, для пополнения рабочих команд, износ которых был столь велик, что они полностью менялись в течение двух лет. — Тут он запнулся. — Вот и все.

— Вы не назвали главного.

— Это не главное, — поморщился заместитель магистра. — Контроль над моральным уровнем подземного контингента — третья наша задача. Она не главная. Главными и весьма дорогостоящими были операции по вживлению в мозговые центры антенн и последующая переориентация рефлексов — процесс крайне болезненный и, не буду скрывать, сопряженный с большой смертностью.

— Уточните смертность.

— Шесть из десяти.

Иосиф почувствовал неодолимую усталость. Стало тоскливо и одиноко. «Видимо, я сделал ошибку, что связался с доктором Шубовым. Не лучше ли было играть в домино, оглушать себя роком, листать пустые книжонки?..»

— Хотя хороших книг мало, — вдруг сказал Иосиф. — А все выдуманные истории — ничто в сравнении с подлинной жизнью.

Заместитель магистра взглянул с усмешкой. Иосиф понял, что невольно высказал вслух свои мысли.

— Наука утверждает, что здоровье человека на 45 процентов зависит от избранного образа жизни, 25 процентов приходится на состояние окружающей среды, причем эта цифра постоянно растет, 20 процентов — это наследственность, а все остальное — польза и вред медицины… Как выглядят цифры применительно к «подземному контингенту»?

— Данных нет, но я вам скажу: главное в выживаемости — природное здоровье и приспособляемость к новой роли.

— В качестве раба?

— Пожалуй.

Иосиф потерял интерес к допросу. Правда, на бесстрастном прежде лице полковника появилось новое выражение.

— У вас есть вопросы?

— Пусть пояснит о методах контроля над личным составом армии. Я слышу об этом впервые.

Заместитель магистра вздохнул.

— Пусть отметят в протоколе допроса, что я подчиняюсь насилию.

— Насилие мы еще не применяли, — нахмурился полковник. — Но я намерен использовать какое-либо из орудий, обнаруженных нами в камерах для послеоперационных больных.

— Рано или поздно все наши соперники терпят поражение, — сказал заместитель магистра. — Рано или поздно восстанавливается высшая воля…

— Молчать! — оборвал полковник. — Не то я приведу в исполнение свою угрозу! Что-то ты значил прежде, мошенник, но теперь ты ноль!.. Кстати, именно так ты сказал мне, когда я впервые попал в твои лапы. Не думай, что все, которым ты ампутировал мозги, позабыли об этом.

Негодяй втянул голову в плечи. Он был нагл, поскольку был лжив и труслив. Как только его раскусили, он превратился в жалкое ничтожество.

— Итак?

— Мы управляли «контингентом» с помощью радиопередатчиков, а также с помощью агентов.

— Можно ли сейчас отыскать этих агентов?

— Не знаю. Для них предназначены особые радиостанции, особые компьютерные программы и особые каналы связи.

— Куда стекалась информация?

— Не знаю.

— Что известно о действиях агентов в чрезвычайных обстоятельствах?

— Не знаю. Но думаю, они способны парализовать власть любых узурпаторов…

Негодяя отправили в камеру. Полковник молчал, кусая губы.

— Кем вы были прежде?

— Прежде я командовал войсками этой страны. Я был любимцем короля. Я видел опасность и мог устранить ее. Но мои противники втерлись в окружение королевы и скомпрометировали меня. Заговорщики умеют делать это тем успешней, чем честнее и талантливей человек.

Он покачал головой.

— В таком случае трон окружали ничтожества?

— Увы, с этого начинаются все перевороты… Я должен был забыть о своем прошлом. «Клиника» полностью «стирает» личность — ее опыт, чувства, страсти, привязанности… Была стерта и моя душа… Удивительно, однако — вспомнилось… Спасибо вам, повелитель. Что-то вы сделали такое, что оживило меня… Оказывается, и у меня есть прошлое, где были родина, мать и отец, семья, дети… Боже, неужели можно вернуться к естественной, настоящей жизни?..

Иосифу стало жаль этого человека. Кажется, он пробуждался от спячки. Но что значил один, когда вокруг «спали» тысячи людей?

— Возможно, ваши новые чувства объясняются тем, что осиное гнездо перестало контролировать вас… Это мы выясним. Меня беспокоят сейчас агенты, рассеянные по армии.

— Уже приняты меры… Я немного бы стоил, если бы не понимал, что все это значит… Чем более зловеща и действенна система контроля, тем проще ее обезвредить, этого не знают наши высокомерные и самонадеянные враги… Мы уже установили, что агентуру обслуживает отдельный компьютер в командном центре. Можно вывести его из строя и выловить агентов по отдельности. Но я поступил иначе…

— Вы хотите собрать агентов в одном месте?

— Именно. Задача непростая.

Зазвонил телефон. Полковник жестом попросил разрешения снять трубку.

— Слушаю… Блокирующее устройство?.. Еще часов двадцать? Нет, это не устраивает, мы не знаем, что может произойти через пять минут… Ищите новые подходы. Привлечь весь персонал электронной разведки.

Полковник положил трубку.

— Пытаясь «восстановить положение», агенты могут пойти на уничтожение подземных сооружений. Либо применить отравляющие вещества…

— Я профессионал, повелитель. Мой штаб в состоянии просчитывать варианты куда более сложных ситуаций. Все наличные силы разведки выявляют предполагаемые места подрыва или выброса отравляющих веществ. Обследуются все помещения, все вентиляционные шахты.

Запищал другой телефонный аппарат.

Выслушав сообщение, полковник сказал:

— Ну вот, нащупана первая нить… После прекращения радиопрограмм для агентов в частях появились солдаты и офицеры, испытывающие недомогание, но пытающиеся скрыть свое состояние. Все они взяты под контроль… И еще: из разных подразделений в армейскую агитационную библиотеку пробрались два солдата. Оба пытались проникнуть в книгохранилище через читальный зал…

В полночь выявились замыслы агентов противника. Оказалось, все они действовали автономно, снабженные средствами опознания друг друга в чрезвычайной обстановке. Их целью было пустить в подземные сооружения усыпляющий газ долговременного действия, после чего уничтожить «организаторов переворота». Выяснилось также, что существовал план полного разрушения подземных коммуникаций путем подрыва зарядов огромной мощности, расположенных в секретных камерах книгохранилища…

Остаток ночи Иосиф провел в мучительных раздумьях: что делать дальше?

Допустим, он выведет армию из подземелья? Будет ли она сражаться за свободу народа? Да и сам народ — как истолкует внезапное появление армии? Не спровоцирует ли это кровопролитную гражданскую войну?

В то же время никак нельзя было передоверять власти над армией.

Оставался единственный выход: самому идти на разведку, устанавливать связи с людьми.

Утром после завтрака Иосиф вызвал полковника.

— Я высоко ценю ваши выдающиеся способности и весьма сочувствую вашей личной беде, — сказал он. — Думаю, мы добьемся правды… Но для этого я должен на некоторое время покинуть вас. Извольте вывести меня на поверхность и дайте совет, как вернуться назад.

— Пока вы владеете золотым мундиром, мы примем вас через любой наблюдательный пост.

— Неужели и дальше вы будете подчиняться мундиру, а не здравому смыслу?

Полковник пожал плечами.

— Система, которая действует, всесильна. Моего понимания мало. Нужны изменения в системе.

«Может, вовсе отказаться от своих замыслов? Столько риска и такие ничтожные шансы…»

— Выполняйте приказ!..

Иосифа доставили в огромный зал, предназначенный для сосредоточения войск перед выходом на поверхность.

В одном из ворот была открыта стальная дверь. В нее вошли полковник, Иосиф, два сопровождающих офицера и — попали в пустой склад.

На минуту Иосиф замер, опьяненный свежестью воздуха, который как бы отмывал его от затхлой атмосферы подземелья. Голова кружилась, хотелось дышать и дышать — наслаждаться этим великим счастьем жизни.

Непонятное творилось и с полковником. Он вдыхал воздух, зажмурив глаза, молитвенно сложив руки…

В помещении склада гулял ветер. Окна вверху были выбиты, там, хлопая крыльями, летали голуби, светил иной свет — живой, живительный свет солнца.

— Вот граница нашей территории, — сказал полковник. — За этими стенами ходят уже полицейские патрули. Они ничего не знают о нас, мы почти ничего не знаем о них.

Один из сопровождающих офицеров, приблизившись, протянул Иосифу серую клеенчатую сумку.

— Что это?

— Обычное снаряжение агентов, которых время от времени направляла на поверхность «клиника», занимаясь какими-то своими делами. Здесь традиционный костюм жителя этих мест, десятизарядный пистолет взамен того, что вы оставили у себя в кабинете, кошелек с некоторой суммой денег и пропуск…

— Пользоваться им, однако, не советую, — добавил полковник. — Конечно, враги подняли уже на ноги свои службы, вы тотчас попадете под наблюдение. Лучше всего подкупить охрану. Одного «деруна» будет довольно. Это половина скублона.

— И все же, если не вернусь… Действуйте на свой страх и риск… Помните, вы должны народу. Нет выше долга…

Иосиф снял мундир, сунул его в сумку, положил сверху пистолет, надел штаны из темного пластика и куртку из мешковины.

— Здесь, возле двери склада, будет ежедневно дежурить наш человек. Подойдя к двери, нужно три раза стукнуть и сказать: «Пастух вернулся к овцам». Это пароль. Желаю успеха!

Козырнув, полковник повернулся и пошел прочь.

«Вот плоды дрессировки: моя судьба ему уже безразлична… Если я вовсе лишусь этого проклятого мундира, он расстреляет меня без малейшего чувства жалости».

Иосиф вышел из складского помещения.

Окутало море света. На глаза невольно навернулись слезы: «Грязно и гадко живет человек в таком прекрасном мире…»

Не сразу, но все же Иосиф узнал местность: это был край той же самой пустыни, которой он шел несколько дней назад.

Унылые песчаные холмы, пучки светлых колючек, вдали — забор и кое-как сколоченная проходная, откуда Иосиф прямиком угодил в тюрьму.

 

8

Иосиф шел проселочной дорогой. Вокруг была тишина и безлюдное пространство. Изредка попадались поля. Издалека они казались ровными и хорошо возделанными.

Он шел и думал о том, что за дни скитаний узнал многое о стране, но не узнал ничего такого, что помогло бы сблизиться с ее жителями. Как и в первый день, они повсюду сторонились его, общаться с ними можно было только через советников, подвизавшихся в каждом учреждении, в каждой деревне.

Люди называли свою страну Прогрессиния. Это было новое название, прежнего никто не помнил или боялся вспомнить: за прежнее название четвертовали.

Иосифа поражало, что люди как бы совершенно не обращали внимания на свою жалкую долю.

— Это понятно, — сказал ему за чаепитием сельский советник, которому он представился инспектором налогового управления, показав купленный документ. — Аборигены вымирают и перед смертью, понятно, переживают некоторое безразличие.

— Вы слишком неосторожны, коллега, — упрекнул Иосиф, — это цинизм.

— Это же между нами, — усмехнулся советник. — Не бойтесь, они уже не возродятся, они сломлены: не хотят ни свободы, ни благосостояния. И в моей деревне, например, даже не помышляют о борьбе. Я ввел такую философию: что ни случается, все к лучшему. И они утешились.

Разговор шел в сельской чайной, где чай выдавался по талонам. Иосиф подозвал человека, который мыл пол:

— Как называется народ Прогрессинии?

— Не знаю. Не интересуюсь. Слава королю, мы себя уже и за народ не считаем, преодолели предрассудки каменного века. Мы готовы слиться с любым племенем, о котором нам скажут: «Вот ваши братья…»

Сельский советник выслушал ответ с явным удовольствием.

— Спросите его насчет культуры. Это один из самых сознательных пролетариев.

Иосиф повернулся к человеку.

— А была ли прежде у вас культура?

— Прежде никакой культуры не было. Нигде не было. Культура зародилась с началом деятельности советников!

— Н-да… А вот книги, песни, сказки? Это как?

— Придумано участниками кружков художественной самодеятельности. Но после советников!

— Выдержанный член нашего потребительского кооператива, — похвалил советник. — В моем округе все — выдержанные. Ради выдержанности не пожалеют ни отца, ни матери. Большой порыв. Правда, когда напиваются, колошматят друг друга чем попало — наносят нежелательный ущерб качеству рабочей силы.

— А чего они хотят?

— Сытной еды и справедливости распорядителя работ. Это их мечта… Еще любят страдать. Я не возбраняю: ведь что-то и любить надо… Они много чего любят. Дождь любят — пьют дождевую воду. Сладкая, говорят. Кино любят. Построишь их в колонну по два и ведешь на фильм «Про невидимок». Или на этот — «Про чертей». Знают оба фильма наизусть.

— А что, у вас других фильмов не крутят?

— Зачем? Аборигенам неизвестно, что существуют другие фильмы…

Такие вот странности встречались повсюду, где побывал Иосиф.

В другой деревне сельский советник похвалился:

— Мы близки к идеалу: люди у нас заняты постоянно или производительным трудом, или написанием соображений о производительном труде. Мы даже публикуем рукописный журнал «Вестник вдохновенного труда».

— Каждый может написать что хочет?

— Нет, конечно. Только что-нибудь правильное.

— А неправильное?

— Такого автора мы направляем к психиатру, это наш человек. Он накладывает дополнительный налог и повышает его, пока автор упорствует. Таким образом все подготавливаются для демократического восприятия демократического порядка. Каждый абориген должен приучиться к мысли, что без демократии он не способен ни жить, ни дышать, ни помнить…

Иосиф выразил притворный восторг остроумным изобретением.

— Я практикую и другие существенные методы, — оживился советник. — Поощряю в населенцах разноязычие и диалекты. Тогда они чувствуют не одинаково, а различно. И конфликтуют. Очень удобно. Какие-нибудь азуги идут войной на зуганов, трезоры — на полканов… В первые годы культурной революции, когда мы не владели еще всеми руководящими должностями, мы заставляли оценивать ум в зависимости от должности. Теперь мы управляем талонами. На покупку крупы. На посещение душевой. Чуть что, грозим: «Отнимем!» Ну, они все в дрожи. Каждый хочет, чтобы ему дали талон, а это в наших руках. Отсюда непререкаемый авторитет… Стыда уже ни в ком не осталось, а где нет стыда, не бывает такой опасной ереси, как совесть. Из бессовестных же можно вить любые веревки…

— Чтобы добиться этих целей, нужен план, — Иосиф продолжал играть свою роль.

— Разумеется, — кивнул сельский советник. — Мы и действуем строго по единому плану. Не отступаем от него. Управление массами — хитрая наука… Чем больше хаоса и беспорядка, тем сильнее уповает население на защиту власти, тем предрасположеннее оно к железной диктатуре. Вы же знаете: демократия — это когда есть хороший кнут. Для жирной рыбы нужен острый маринад… Ну, а вообще идеальным было бы, если бы мы могли подключать на ночь мозги каждого аборигена к специальной аналитической сети. Представляете, машина контролирует, выдает ордеры на арест. Да это население через два поколения полностью утратит бесполезный для него разум, произойдет величайшая победа просвещения! Даже свобода плакать — все-таки свобода. А вот когда мы запретим даже это — будем бить и не позволим плакать, — тогда мы получим самый перспективный биологический материал! Тогда ты их насилуй, а они просят прощения, ты их жги, а они требуют огня посильнее, — вот оно, идеальное для нас мироустройство!..

«Неужели негодяи уже убили этот несчастный народ?..»

Иосиф знал, что не отступит, не бросит в беде людей, которые не могли уже отвечать за собственные пороки.

«Посмотрим-посмотрим», — упрямо повторял он, удивляясь, что все так пустынно вокруг.

Но вот он услыхал стук топоров: одна из пальм впереди рухнула, перегородив дорогу.

Иосиф приблизился к срубленной пальме. Там толпились уже худые, загорелые крестьяне. В поломанных стеблях мелькнули зеленые кокосовые орехи.

— Зачем же вы погубили пальму? — удивился Иосиф. — Столько плодов! Столько необходимой пищи! Да и заработки… Час назад я спросил в придорожной лавке, мне сказали, что весь урожай кокосовых орехов пошел на экспорт.

— Возможно, ты прав, — нахмурясь, ответил один из крестьян, по-видимому, старший группы. — Но у нас есть указание расчистить дорогу ради ее расширения в завтрашний день.

— Зачем же расширять дорогу, которой пока никто не пользуется?

— Ею будут пользоваться. Может быть, даже иностранные туристы, — выкрикнул какой-то мальчуган, кожа да кости, но в руке — топор.

Старший группы глянул на него строго, и тот умолк.

— Да, это правда, пока нет ни щебня, ни асфальта. Но все будет. Если приказали рубить пальмы и расширять дорогу, все будет. Не при нас, так при наших внуках… Нельзя даже допустить, чтобы от людей, называющих себя мудрыми, исходили глупые предложения…

Иосиф покачал головой, вздохнул и, поклонившись толпе, пошел дальше. Но грубый голос тотчас окликнул его.

— Эй ты, по какому праву отвлекаешь людей? Да и сам шатаешься в страдное время? Покажи-ка разрешение на передвижение!

Это был, верно, распорядитель работ, потому что при его появлении люди молча разошлись в стороны и, подняв топоры, обступили следующую пальму.

— Я спросил о том, любезный, скоро ли будут строить дорогу, если уничтожают прекрасные деревья?

Распорядитель глядел с подозрением.

— Не нашего ума дело, когда будут строить. Может, это королевская тайна.

Иосиф показал карточку, купленную день назад у полицейского. Полицейский подсел к нему в харчевне, чтобы выяснить личность, и Иосиф попросил какой-либо документ, выложив в потную ладонь три «деруна».

Распорядитель глянул на карточку с печатью Главного министерства полиции и добрых гражданских нравов, и по его лицу растеклась подобострастная улыбка.

Иосиф подмигнул.

— И все же, отчего вы рубите деревья, а не ухаживаете за посевами?

— Мы любим короля и его полномочных представителей.

— Так дорога не нужна ни завтра, ни послезавтра!

— Дорога — это идея, — важно отвечал распорядитель. — Весь мир должен удивляться нашим грандиозным починам… Что же касается земельных наделов, то они у нас не так велики, с ними справляются старики и дети… А воду для полива получают только те, кто срубит за день пять пальм. Такова норма…

Иосиф пожал плечами, махнул рукой и зашагал дальше, боясь, что не сдержится и обругает глупого человека.

Теперь он шел по дороге, уже лишенной защиты деревьев. Нестерпимо палило солнце, ветер бросал в лицо пыль и песок.

Выбившись из сил, Иосиф сошел с дороги, спустился под мост, где среди зарослей камыша бежал крохотный ручеек.

Послышались крики. Неподалеку трое крестьян били палками и пинали ногами молодую женщину. Не помня себя от возмущения, Иосиф подбежал к людям, расшвырял их и закрыл собою жертву.

— Что вы делаете, опомнитесь!

— Эта женщина должна понести наказание, — закричал один из крестьян. — Мы копаем канал, а она отказывается, говоря, что у нее больной ребенок. У нас у всех больные дети.

— Что за канал вы копаете?

Иосиф увидел глубокую яму — в ней толпились крестьяне, опираясь на мотыги.

— Видите? Они не работают! Разве они не правы? Всем копать, так всем, потому что каждый захочет потом покататься на лодке и порыбачить!

Иосиф уже кое-что соображал в местных порядках.

— Послушайте, люди, зачем вы копаете канал? Тут протекает всего лишь маленький ручей, который полностью разбирается на поливы. Вы загубите ручей, он уйдет под землю…

— Кто ты такой? — оборвал человек, стоявший на краю ямы с длинным шестом, на котором черной и белой краской были помечены метры. — За гнусную пропаганду тебя нужно упрятать в тюрьму!.. Знай, здесь будет огромный канал. По нем потечет вода, и все мы поплывем на лодках и будем ловить рыбу. Так говорит наш господин советник!..

Женщина со стонами поднялась с земли.

— Уходи, — сказала она Иосифу. — Я допустила непростительную слабость. Да, у меня умирает сын. Но я должна помочь людям, они делают важное, историческое дело. Мы все будем добровольно копать канал на своем участке, а дальше будут копать другие, и счастье придет в наш засушливый край.

— Вы издеваетесь друг над другом, братья, — сказал Иосиф. — Нет никакой пользы народу там, где нет пользы человеку. Неужели ваши сердца превратились в камни? Завтра у каждого из вас может случиться беда…

— Она должна работать, как остальные. Если мы не выполним установленной нормы, с нас не спишут задолженности, а задолженность столь велика, что забирает весь наш урожай. Мы питаемся червями и улитками. Мы едва таскаем ноги и завтра подохнем сами.

— Хорошо, — сказал Иосиф, — я берусь выполнить ее норму, но позвольте ей уйти к своему ребенку.

— Кто ты такой, чтобы вмешиваться в наши дела?

Иосиф вновь достал полицейскую карточку. Печать произвела нужное впечатление. Женщина со слезами благодарности протянула Иосифу свой кетмень и побежала в сторону деревни.

Спустившись в яму, Иосиф стал копать песок и глину, наполняя корзины. Другие крестьяне вытаскивали их из ямы, укладывая глину ровной дорожкой.

Работа спорилась. Иосиф даже забыл, что она бессмысленна, потому что для настоящего канала потребовалось бы в тысячу раз больше людей.

— Послушай, ты родственник этой женщины? — тихо спросил человек, копавший рядом.

— Нет, не родственник.

— У тебя есть к ней дело?

— Я впервые ее вижу.

— Странно. Что же ты берешься за чужую работу?

— Мне просто жаль бедную женщину.

— Неужели среди нас еще остались люди, которые жалеют других людей?..

Он не договорил. Что-то с ним случилось. Да и со всеми — будто незримый вал прокатился по толпе крестьян — все присмирели, поникли.

— Навались, навались! — зычно закричал распорядитель. — Живей, живей!

Иосиф увидел, как от дороги к ручью спускался человек на ишаке. На его голове желтел тюрбан.

— Ну, как поживаете? Хорошо, да?.. Скоро будете чувствовать себя еще лучше. Как только окончите канал, каждый построит лодку и будет ловить рыбу. Хороший приварок к домашнему столу.

Он слез с ишака, достал из сумки бумагу.

— Я уже сообщал, что сюда тянут радиосеть. Дело хлопотное, сеть большая и тяжелая. Но как дотянут, вы каждый день будете знать о том, что творится на свете… Как сказал? Нет радиоаппаратов?.. Они и не нужны. Регулярные плательщики налога получат наушники. И другие тоже — когда ликвидируют задолженность… Пока сеть далеко, я кое-что вам расскажу… Вот, — прочел он по бумажке, — в государстве С. орудуют контрабандисты. Грабят местное население, вывозят за границу золото и серебро… Хорошо, что у нас нет ни золота, ни серебра. Как считаете?.. И я так считаю… В государстве Б. от укусов рептилий ежегодно умирает 2,4 тысячи человек… У нас ведь никто не гибнет от рептилий… Что, рептилий нет? Это же хорошо… Что такое рептилия? Животное наподобие крокодила… Еще мода такая — в одном зарубежном государстве: если кто взял в рот сигарету, ему тут же предлагают банан. Человек ест банан и очень быстро отучается от вредной привычки… Нет бананов? Но ведь и табака, слава богу, нет… Тоже за рубежом: во время карнавала — есть такие разнузданные групповые пляски — задавили более 150 человек… А один человек, тоже иностранец, залез в клетку с ядовитыми кобрами и живет там уже второй месяц. Кто из вас отважился бы на такой поступок?.. А, не слышу!.. Никто? Так вот и работайте, дружно работайте, чтобы не оказаться один на один с коброй или иной очковой змеей…

Человек в тюрбане сел на ишака и уехал.

— Сегодня мы вновь не заслужили ни единого замечания, — сказал распорядитель работ, едва человек скрылся из виду. — Выдержим еще неделю, каждый получит право купить по метру мануфактуры. Нельзя позволить прошлогоднего срыва: не только нашим детям, но и нам самим нечем будет прикрыть гомольки…

Иосиф работал изо всех сил. Его сосед, в конце концов, сказал:

— Ты с лихвой выполнил норму, можешь уходить.

— День уже на исходе. Пожалуй, я останусь на ночлег в вашей деревне. Как думаешь, разрешит староста?

— Конечно, если ты ему что-нибудь подаришь. Коробку спичек, например, или цветной карандаш… Подожди, мы все закончим работу, я покажу, где найти старосту…

По дороге в деревню крестьянин, приотстав от своих, сказал Иосифу:

— Ты хороший человек, я верю тебе, хотя в наше время человек почти не верит человеку.

— Почему?

— Не знаю.

— Не потому ли, что всех нас терзает один враг?

— Может быть… Кто сует нос во все щели, быстро заканчивает жизнь.

— Если не сопротивляться, все мы окажемся на свалке.

Крестьянин долго молчал.

— А может, мы преувеличиваем свои беды? Слыхал небось, и за границей плохо, совсем плохо живут люди. Где много зажиточных, там полно контрабандистов, они отнимают серебро и золото… А рептилии, эти злющие крокодилы? Ай-яй-яй, сколько народу пострадало!..

Крестьянин привел Иосифа к дому старосты. Староста сидел на корточках у клетки и кормил травой кроликов.

— Вот, — гордо сказал он, — кролики подросли, и я завтра сдам их для стола его величества короля-губернатора. Я мог бы оставить одного кролика для себя, но я не ем мяса. Отвык. По мне гораздо лучше сушеная саранча… Чего это ты пришел? — спохватился он вдруг, вставая и принимая важный вид.

Крестьянин, указывая пальцем на Иосифа, объяснил.

— Ну, иди, мы как-нибудь поладим, — сказал староста. — Иди-иди, пора приниматься и за свое хозяйство, скоро уж и звезды на небо взойдут… Лентяи, — добавил он, напуская на себя значительность. — Не распорядишься, есть не захотят… Ну, так что, ты просишь записку? Это все труд и расход писчего материала…

— У меня найдется для вас пара коробков спичек.

— Это ты хорошо придумал, — оживился староста. — У меня в доме как раз кончились спички. А еще?

— А еще пачку печенья.

— Превосходное, должно быть, печенье, — обрадовался староста. — Давненько мы не едали фабричного печенья. А своего у нас не пекут. Все тут лентяи, правда, и муки нет, и соли нет, и сахара тоже не бывает, но главное ведь желание, верно?..

Он завел Иосифа в свой дом, маленький, словно предназначенный для кукол, а не для людей, цыкнул в зашумевшую голосами темноту, в крохотных сенях зажег керосиновую лампу, присел к тумбочке, открыл чернильницу, вытащил из нее пером муху и, высунув от усердия кончик языка, медленно вывел на клочке бумаги: «Согласен на спанье».

Иосиф поблагодарил и вышел на улицу. Оказалось, его поджидал крестьянин.

— Слушай, добрый человек, — сказал он. — Тут как раз проходила сейчас женщина, которой ты помог. Сын ее жив, она зовет тебя в свой дом. Соглашайся, потому что свободного места больше нигде нет. Есть еще, правда, на деревенской площади под апельсиновым деревом, но на дереве живут священные вороны и могут крепко попортить твою одежду.

— Хорошо, — сказал Иосиф, и они пошли к дому той женщины. — Объясни, отчего у вас в деревне вороны считаются священными?

— Да ведь если не объявить священными, их половят и поедят…

Женщина пригласила в дом, такой же игрушечный, как и дом старосты. Сказала, светя коптилкой:

— Где удобнее, там и устраивайся, спасибо за доброе дело. Видно, благодаря тебе господь бог и сжалился над моим сыном.

В комнатке на камышовой подстилке лежал отец женщины — безрукий калека. Тут же был и ее сын — тонкая шея, воспаленные глаза.

«Неужто от недоедания?» — Иосиф достал оставшуюся пачку печенья.

Мальчишка издал короткий звук, открыл рот и выставил руку. Мать сунула печенье, и он стал торопливо поедать, словно боясь, что могут отнять.

— Ест, — счастливо сказала женщина. — Может, и поправится.

Иосифу было тяжело смотреть на голодного паренька.

— Перед домом широкое крыльцо, я лягу там. Вот разрешение от старосты…

Едва Иосиф вышел на крыльцо, старик, отец женщины, притащил в своих культях скрученную циновку, ловко расстелил ее.

— Какой из меня помощник семье? Так только, объедала. Но вот же не могу убить себя, а сам никак не умираю.

— Как же это вы лишились рук?

Старик усмехнулся.

— Видно, ты издалека, называешь меня на «вы», как в добрые старые времена. Теперь на «вы» обращаются только к полицейским да господам советникам. А мы — что? Говорящий навоз… По деревням ни сказок не сказывают, ни песен не поют. Все забыто, что изнутри направляло жизнь людей, вносило радость и смысл. Разве смыслом могут быть налоги?.. А руки — что же, чистил я колодец, люди упустили бревно, и оно раздробило кости на обеих руках.

— Тяжела доля — жить ради налогов или милости начальства.

— Крестьяне думают не только о налогах, их заставляют думать еще о разных законах, которые предлагают королю советники. Каждый должен правильно высказываться, а кто не выскажется, тому не дадут керосина и детей не допустят к занятиям в школе, хотя, по правде сказать, какая теперь школа? Учителей нет, вместо них отставные полицейские. И учатся дети всего год. Читают по складам проекты законов… Вот, например, «О порядке посещения музеев», «О способах передвижения по воздуху летательных аппаратов разного назначения»…

«Тут и музеев нет, и летательные аппараты для людей — что канал с богатыми рыбными ловлями», — подумал Иосиф.

— Люди отчаялись, еще чуть — и все до единого будут только за себя. Мы стараемся, чтоб каждый за всех, — ничего не получается.

— И не получится, пока вас пригибают к земле. А разбежитесь каждый по углам, и вовсе всем крышка.

— Что же делать?

— Бороться за свободу… Но сначала нужно осознать условия, в которых живет народ… Вам все кажется, что нет трещотки, помимо сороки, нет врага, помимо собственного языка… Знаете ли вы, что вас сознательно обманывают?

— Кто? Не может быть. Все так любят короля.

Иосиф понизил голос:

— Уже готова армия, которая сметет короля и бросит народ за колючую проволоку — как мятежника.

— Не верю, — сказал старик. — Полицейские — это все наши, вчерашние деревенские ребята. Они не позволят уничтожить свой народ и свою землю.

— Их и не спросят об этом, свернут шею прежде, нежели они задумаются о том, что происходит.

— Ты добрый человек, — сказал калека. — Но эти твои речи противоречат всему, что мне известно, я не могу верить им. Королевство переживает тяжелое время, и врагов у него полно, но сейчас от нас требуется единство помыслов. Так говорят господа советники. Мы должны сплотиться в общем отпоре.

Он постоял, прислушиваясь, громко сказал: «Да здравствуют король и его верные слуги!» — и ушел спать.

Иосиф не спал, переживал новую неудачу. Который уже раз он заводил разговор, пытаясь растолковать людям правду их положения, привлечь на свою сторону, но люди отшатывались от него, как от чумного. Не верили словам о подземной армии, о «клинике», о предательской роли советников короля, все это казалось досужим вымыслом. Конечно, люди боялись, но они же искренне не допускали, что можно так глумиться.

«Вот следствие господства чудовищной лжи — мало уже тех, кто понимает, что происходит… На это и ставят коварные мошенники… Они нарочно устраивают все таким образом, чтобы нищета и лишения людей были постоянными. Нищий народ легко держать в бесправии и невежестве, легко лишать гордости, побуждать низкопоклонствовать и подражать, забывать о достоинстве. И вот результат: свой своего больно бьет, не зная, что чужой того ждет… Когда на всех не хватает, кругом дефицит, люди поневоле начинают топтать соотечественников: лишь бы себе урвать, ведь всем все равно не хватит. И не представляют, что, попирая других, более слабых, тем самым готовят почву, чтобы попирали и их, ибо неизбежно приходят и более сильные в сравнении с ними…»

Иосиф переживал за людей, на мгновенье лишь отвернувшихся некогда от правды и тотчас вовсе утративших ее, — постигло их наказание за беспечность и забвение мудрости предков. Глядел в бездонное ночное небо и думал о том, что должен помочь людям. И не только потому, что понял кое-что за время скитаний, но и потому, что ему удалось встать во главе армии, которая, конечно же, если не промедлить, вернет народу украденную свободу — то главное, без чего ни один народ не возродится и не сохранит себя.

Иосиф достал из-под головы спортивную сумку, раскрыл ее, ощупал золотой мундир.

«Но как, как поднять людей? Люди думают, что правильно судят о своем положении. Увы-увы, от них скрыты многие события и многие тайны…»

Послышался шорох. Затем дыхание и шаги. Иосиф сжался, готовый к борьбе. Нервы напряглись до предела. «Вор? Украдет генеральский мундир и — прощай навеки, полковник Пуш!..»

У порога дома появился человек.

— Эй ты, — шепотом позвал Иосиф. — Я узнал тебя. Ты привел меня в деревню. Что тебе нужно?

Крестьянин вздрогнул от неожиданности.

— Ты, добрый человек?.. Скорее беги прочь, кто-то выдал тебя. Полицейские прикатили за тобой на велосипедах из соседнего городка.

— Спасибо, — Иосиф вскочил с камышовой подстилки. — Покажи, куда бежать.

— Постой, я с тобою!.. Им известно, что я определил тебя на ночлег. Они, конечно, арестуют меня. Посадят. А из тюрьмы еще никто не возвратился домой.

— Как же твоя семья?

— Нет у меня семьи. Отца и матери я не помню. Дочь и жена умерли в прошлом году. В доме одна больная старуха — теща. Так ей и без того не мил белый свет…

«Кругом несчастье, — думал Иосиф, осторожно шагая вслед за своим спасителем, перебираясь через какие-то канавы и заборы. — Несчастья держат крепче любых цепей…»

— Стой, — предупредил крестьянин. — Они идут, я слышу. Прячься.

Послышались торопливые шаги. Выглянувшая из-за туч луна осветила трех полицейских, тащивших за собою овчарку в наморднике. Впереди всех семенил тщедушный человечек.

— Доносчик. Я знаю его, это мой сосед. Завидует, что в моем доме всегда тихо. А кому шуметь? Теща немая, а я не умею ругаться сам с собою…

Полицейские приближались.

— А ну как выскользнет, я тебя плеткой меж ушей! — свирепо пообещал один из полицейских. — Раньше, раньше нужно было донести, мы бы его на канале взяли, а ночь, что стог сена — не одного агитатора, целую роту агитаторов можно спрятать.

— Не извольте сомневаться, господин вахмистр, — оправдывался человечек. — Я не сразу заподозрил. Это ведь осознать надо. Но он сейчас как пить дать дрыхнет без задних ног… Я тотчас заприметил, что он не крестьянин. И копает не по-нашему, и говорит как-то странно…

Они прошли.

— Надо поторопиться, — сказал Иосиф. — У них ищейка, пойдут по следам… Давай-ка махнем через гору. Дорогу знаешь? Не заблудишься?..

Выйдя из деревни, они побежали мимо королевских виноградников, ища дорогу в горы, но, видимо, в спешке потеряли ее.

— Здесь собака следа не возьмет, — задыхаясь, сказал крестьянин. — Здесь недавно использовали яды… Давай, добрый человек, отдохнем, я совсем выбился из сил.

Иосиф различил где-то вдали собачий лай.

— Скоро рассвет. Это только усложнит наше положение.

— Не могу, браток, болит сердце.

Присели на землю.

— Трагедия, а не жизнь, — сказал Иосиф. — На своей земле, и приходится скрываться. Разве справедливо?

Крестьянин лежал на спине.

— Так и живем. Глупые и завистливые — друг друга пожирают. Так и говорят о нас: «глупый народ».

— Все это ложь, подлое внушение. Народ не глуп, а оглушен своим горем, обобран, угнетен, обманут. Правду прячут советники.

— Зачем же прятать?

— Затем, чтобы люди не выбрались из рабского положения, чтобы при каждом случае, поражаясь безобразиям и своей полной беспомощности, говорили себе: глуп народ наш, ничего не умеет, ни к чему не способен…

Рассвет встретил беглецов далеко от деревни в предгорьях.

— Какая красота! — восхитился Иосиф.

— Этой красоты мы не видим. Некогда — хоть подыхай, но плати налоги… Все эти плодородные земли принадлежат советникам короля. Уж не знаю, где они взяли столько денег, чтобы скупить участки.

— Ну, вот видишь, не оттого ли бедствуют крестьяне, что так вольготно живут королевские советники?

— Нам объясняют иначе: крестьянин получает за свой труд, полицейский — за свой, советник — за свой. Если бы они не трудились, государство пришло бы в упадок и развалилось.

— А представь себе, что нет уже больше ни советников, ни полицейских, налоги сократились в десять раз. Разве погибло бы государство?..

Крестьянин хотел что-то ответить, но тут со стороны перевала показался черный грузовик. Он остановился метрах с трехстах. Как тараканы, из него высыпались полицейские и, растянувшись широкой цепью, заторопились навстречу беглецам, делая прочес.

«Всех подняли на ноги, теперь не убережешься», — подумал Иосиф.

— Слушай меня внимательно, — сказал крестьянин. — Если мы будем прятаться тут, среди обломков скал, нас неминуемо обнаружат и схватят. За себя я не боюсь: в застенке жил, в застенке подохну, какая разница? А тебе погибать нельзя. Я не понимаю всех твоих слов, но чувствую, что ты владеешь нужной для всех правдой… Вон, видишь, справа — кукурузное поле, а за полем сады? Там, за садами, — поместье богатого королевского советника. Я отвлеку полицейских, а ты пробирайся к кукурузному полю, а потом и к поместью. Туда полицейские ищейки не доберутся. Если я уцелею, то дам круг и приду туда же…

Не успел Иосиф возразить — крестьянин пополз уже среди камней, потом внезапно вскочил и побежал к зарослям камыша у подножия холма, — там было озеро, из которого брали воду для полива.

Полицейские тотчас заметили беглеца. Послышались возбужденные крики, посыпались выстрелы…

Крестьянин падал, полз и снова бежал в полный рост, и полицейские, как натренированные псы, помимо своей воли устремились за беглецом. Но не все. Несколько человек направилось к камням, где прятался Иосиф.

Совсем ничтожные шансы на спасение сокращались с каждой минутой. Но Иосифа больше всего беспокоила судьба благородного крестьянина.

«Нет-нет, люди не пропали для свободы и правды. Пока совесть теплится хоть в немногих, есть надежда…»

Между тем события быстро продвигались к развязке. Крестьянин не учел, что полицейским, спускавшимся с горы, бежать было гораздо легче, чем ему.

Приблизившись, полицейские открыли огонь — нельзя было поднять и головы, — они пытались отрезать беглеца от озера.

Он понял этот простейший маневр, вскочил и дал из последних сил такого стрекача, что сумел все же добраться до камышей. Но силы его были на исходе, и это решило дело. Вероятно, крестьянина убили или тяжело ранили, — возбужденная свора полицейских в светло-коричневых френчах хлынула обратно. Двое волокли за ноги по земле не подававшего признаков жизни крестьянина.

Ненависть охватила Иосифа: безмозглые полицейские помогали давить собственный народ, не подозревая, что близок час, когда подлинным хозяевам положения не потребуются даже предатели.

Иосиф вытащил пистолет и снял затвор с предохранителя, сожалея, что у него нет другого, более грозного оружия.

Впрочем, он не собирался идти на риск: было бы глупо — заплатить жизнью двух-трех полицейских за собственную свободу и золотой мундир, позволявший поднять на врага многотысячную армию.

Полицейские приближались. Иосиф пополз, выискивая местечко, где можно было бы понадежней спрятать сумку с золотым мундиром.

Кругом были вросшие в землю камни. Угроза потери золотого мундира все сильнее беспокоила Иосифа. Теперь он охотно уничтожил бы его — сжег, разорвал на мелкие части, но, увы, и этого уже он не мог сделать.

Тревожно стучало сердце, разламывалась голова.

А голоса полицейских слышались уже совсем рядом. Они не торопились, они явно рассчитывали на добычу.

И вдруг Иосиф увидел узкую щель, уходившую под мощный пласт гранита. Не раздумывая он протиснулся в нее. Но щель оказалась не только укрытием, но и западней: у самого лица кто-то задвигался и зашипел. Вглядевшись, Иосиф замер от ужаса: в метре от него, раздув шею, качалась крупная кобра. Светились стеклянные глаза…

Что было делать?

А тут полицейские, обнаружив щель, затеяли перебранку. Иосиф видел их пыльные ботинки и светло-коричневые брюки.

— Кто бы из нас ни увидел его первым, давай говорить, что увидели одновременно, тогда и тебе, и мне гарантировано вознаграждение. Зачем нам подсиживать друг друга? — сказал один полицейский.

— Главное — поймать, — сказал другой. — А уж поделиться наградой как-нибудь сумеем… И не подбивай меня против командиров: они мои кормильцы… Обследуй-ка эту расщелину. Он должен быть где-то здесь. Я сразу понял, что тот крестьянин пытался отвлечь внимание. Уж кого-кого, а меня не провести: я полицейский в третьем поколении…

Решали секунды, даже доли секунд.

Рукой, в которой была спортивная сумка, Иосиф попытался выгнать из щели кобру. Она отпрянула к каменной стене и вновь подала угрожающие звуки, явно не желая выбираться наружу.

Просовывая сумку вдоль стены, Иосиф теснил кобру к щели, и она, внезапно решившись, кинулась наружу.

— Кобра! Змея!

— Бей!

Раздалось несколько беспорядочных выстрелов.

— Ушла, — облегченно вздохнул один из полицейских. — Если бы я сунул морду в эту щель, как ты мне советовал, я получил бы крепкий поцелуй.

— По крайней мере, теперь уж нет необходимости туда соваться, — сказал другой полицейский. — Там, где кобра, нет места человеку…

Они прошли дальше, а Иосиф, подумав, что они могут вернуться, осторожно выбрался наружу и затаился за камнями. Он видел спины обоих полицейских совсем рядом — буквально в нескольких шагах.

Не искушая судьбу, он отполз подальше от страшного места, радуясь, что так удачно завершилась его встреча с коварной змеей.

Вот и дорога. Спрятавшись в кусты, он увидел, что по дороге спускается порожний полицейский грузовик.

Грузовик остановился почти напротив. Вскоре подошли полицейские, тащившие убитого крестьянина. Раскачав, они забросили тело в кузов.

— Этот готов, — сказал шоферу облавщик. — Но не он нам нужен. Тут должен быть второй. Снизу идет подкрепление, человек сорок, так что ему от нас не скрыться.

Они пошли к камням, а Иосиф, зная уже, что вниз не пробиться, подполз к грузовику, спрятался под ним, а потом, дождавшись, когда шофер отвлекся, выбрался с другой стороны дороги.

Он видел, конечно, что дорога обрывается в пропасть, но не представлял себе, что пропасть так крута и ужасна.

Подстегиваемый опасностью, он начал спускаться, но внезапно осознал, что совершил непростительную ошибку: за кустом молодого инжира скала круто уходила вниз. Еще одно движение, и он не удержался бы…

Противная дрожь охватила тело. Медленно, замирая от страха, он попытался, вскарабкавшись на камни, вернуться к дороге, но услыхал голоса. Иосиф судорожно уцепился за тонкий ствол инжира, чувствуя, как начинает скользить нога…

Он лихорадочно решал, что лучше сделать: бросить сумку с золотым мундиром в пропасть или спрятать где-либо здесь, на обрыве…

Но он не совсем верно определял свое положение. Действительно, его мог заметить каждый, кто подошел бы к краю пропасти. Но в том-то и дело, что никто из полицейских не решался приблизиться к краю, боясь обвала. Да и страшно было глядеть с дороги в долину, которая открывалась далеко внизу сквозь сизоватую дымку. Каждому было понятно, что упавшего ожидала страшная смерть.

— Он где-то здесь, нет сомнения, — послышалось над самой головой. — Повторите прочес с самого начала. И та группа, что поджимает снизу, пусть еще раз обследует каждый клочок земли. Он мог забраться в любую нору, в любую щель. Повторите приказ: первому, кто обнаружит опасного государственного преступника, будет выдан велосипед лучшей иностранной марки с двумя запасными камерами и талон на крупу…

Поиски «преступника» продолжались до позднего вечера. Иосиф терял последние силы.

Когда грузовик ушел, он с трудом вскарабкался на пустынную дорогу, но идти не мог и долго лежал, не имея сил даже пошевелиться.

Позднее он узнал, что только это и спасло его, потому что полицейские только сделали вид, что уехали, а на самом деле кругом расставили свои секреты.

Повезло, повезло…

Ночью он пошел к перевалу, рассчитывая забраться в дом какого-либо советника, чтобы поесть и переодеться.

Заранее продумав маршрут, Иосиф почти не блудил. Он не пошел через кукурузное поле, а свернул на проселочную дорогу, которая привела к поместью, окруженному высоким забором. За забором бегали овчарки — слышался глухой, яростно-настороженный лай.

Он определил, что собаки бегают по проволоке, стало быть, не так страшны.

Иосиф не любил собак. Не любил за то, что они с одинаковым усердием служили и хорошим и плохим людям.

Обойдя вокруг поместья, Иосиф решил, что лучше всего проникнуть внутрь со стороны сада.

«Заберусь в сад, а там будет видно. Если нападут собаки, буду стрелять, и тогда уже волей-неволей придется будить хозяев», — решил Иосиф. После напряженного дня все казалось простым.

И ему опять повезло. Пока он раздумывал, звезды пропали, воздух сгустился, и — началась гроза. При свете молний он залез на забор, а потом забрался на открытую веранду.

Рыча пробежали овчарки. Вероятно, они учуяли чужака, но дождь, падавший стеной, сбивал запах, к тому же кругом грохотало, и лай походил в этом шуме скорее на жалкий скулеж, нежели на призыв хозяев к бдительности.

Отворилась дверь на веранду. В темноту вышли двое.

Иосиф нырнул под большой круглый стол.

В креслах возле стола расположились, как выяснилось, владелец поместья и командир полицейской части, проводивший в районе облаву.

— …Не знаю, майор, как вы, но я повсюду ощущаю, что меня контролируют. Конечно, свои люди не обидят, а все же неприятно. Здесь, на веранде, мы можем пооткровенничать гораздо больше, чем в гостиной за картами.

— Так, — сказал полицейский, — только я, в отличие от вас, не считаю подслушивание безобидной шуткой. Все мы заодно, когда дело касается аборигенов, но едва речь заходит о чем-либо более существенном, о высшей власти, например, среди нас находятся те, которые стремятся оговорить и испачкать остальных, претендуют на первенство, как будто это их наследственное право.

— Да-да, возмутительно… Перед нами такие огромные земельные угодья и рабочие ресурсы, мы могли бы по отношению друг к другу проявлять большую сдержанность… Сознайтесь, вы заехали ко мне с деловым предложением. Я чувствую, оно жжет ваши карманы. Выкладывайте без страха. Мы давно симпатизируем друг другу. Общее — всегда общее, пока оно не нужно лично нам. В конце концов, оппозиция среди нас — это оппозиция ради нас всех. Надо давать дорогу более достойному, чтобы нашему делу сопутствовал наибольший успех. Мы не можем полагаться только на сложившиеся кланы власти, как это свойственно низшим народам и составляет едва ли не главную причину их постоянной беспомощности.

— Очень рад, что вы поняли меня. Но мои предложения зависят от некоторых условий.

— Конечно же, от поимки государственного преступника, обобравшего нашего прежнего вождя.

— Да, вождь показал себя последним подонком. Он сам привел врага к дверям подземного лагеря.

— Не надо так, майор… Гм, мне хотелось бы поскорее сказать: генерал… Не надо осуждать тех, кто старался, но прошляпил. Это наш человек. А наши люди для других должны быть всегда гениальны, мужественны и непогрешимы. Если даже они, скажем так, некомпетентны и трусливы. Враги должны трепетать при одном нашем имени.

— Пожалуй.

— Так что же с преступником?.. При нем находится мундир повелителя. Это известно двум-трем лицам в государстве от нашего суперсекретного агента в подземном гарнизоне.

— Я тоже узнал об этом, потому я здесь, — сказал полицейский. — Это великий шанс. И я думаю, вы примете, в случае удачи, мундир из моих рук.

— Ах, какая вы умница, майор! Быть вам маршалом и главным управляющим королевской канцелярией!

— Щедрость ваша никак не соответствует моему великодушию… Мое условие таково: обновление королевской власти. В конце концов, нам принадлежит вся власть и — довольно чикаться. Пусть аборигены привыкают к нашей полной власти! Любой ропот против демократии должен подавляться виселицей или сумасшедшим домом. Страх — вот главный учитель безмозглых масс!

— Гениально сказано, майор! И гениально просчитано, из чего я заключаю, что само небо благословляет нашу встречу. Эти молнии, эти громы. Будто гигантские стальные нити сшивают договор о нашем сотрудничестве!

— Ваши слова тают во рту, как арахисовое мороженое! Не скрепить ли наше взаимопонимание порцией рома?

— Ни в коем случае! Мы выходим на финишную прямую, нужна трезвость и еще раз трезвость! Оставьте аборигенам эту гнусную склонность к алкогольной соске! Когда все завершится, мы сумеем расслабиться другим способом!..

Сидя под столом, Иосиф слушал заговорщиков. Одна мысль владела им: как использовать услышанное в интересах людей, за которыми не признавалось никаких человеческих прав?

Вспышки молнии временами ярко освещали веранду, и тогда Иосиф видел ноги своих противников, их искаженные, ползущие по деревянному полу тени. О, если бы негодяи знали, что вожделенный предмет, составляющий самую суть заговора, находится возле их ног!

— Ладно, — сказал полицейский. — Завтра я предполагаю закончить операцию. Со всех сторон выдвинуты новые заслоны. Золотой мундир непременно будет в моих руках… Но сколь ни связаны мы нашим единомыслием, во всем должны быть гарантии. Условием последующей передачи вам золотого мундира должно быть устранение короля. Разумеется, после того, как подземный легион целиком перейдет в ваши руки… Устранение короля мы представим актом террора со стороны фанатически настроенных аборигенов, совращенных иностранными агентами. Вы понимаете, переворот должен быть полным, чтобы устранить всякие мечты о новых переменах… Мы должны возвести свой храм на тысячелетия… И поставим не столько на тайную полицию, сколько на целесообразные законы. Если все хорошенько продумать, аборигены станут мечтать об одиночестве и молчании, мы даже детей заставим обращаться к родителям не иначе как по письменному прошению, скрепленному должностным лицом. Мы разрешим все, кроме недовольства нашим демократическим строем, но это недовольство будем приписывать каждому, кто будет для нас опасен или нежелателен. Самоубийство станет для аборигенов милее, чем продолжение жизни, и таким образом искоренится сама идея протеста.

— Видно, что вы, мой друг, многое блестяще предусмотрели, — помолчав, несколько обеспокоенно сказал хозяин поместья. — Но проясните, пожалуйста, кто будет королем?

— Королем буду я. Только действующим королем. Вы будете главнокомандующим и моим первым министром.

— Но я и сейчас в первой десятке министров.

— Вы получите новые поместья. И тысячи аборигенов в качестве крепостных… Право добычи алмазов и продажи их за рубеж.

— Маловато… А что, если я сообщу о вашем заговоре, майор?

— Боюсь, вы не протянете после этого и суток, дорогой соумышленник. Телефона здесь нет, а мои люди, контролирующие провинцию, перехватят любого вашего гонца и свернут ему шею… И, согласитесь, если через денек-другой я сам облачусь в золотой мундир, уже ничто не помешает моей воле.

— Хорошо, по рукам, ставьте задачи!

Они пожали руки и звучно поцеловались.

— Я привез химическую бомбу, — сказал полицейский. — Она способна уничтожить все живое в радиусе пяти километров. Бомба выполнена в виде прекрасных часов. Вы заводите часы, ставите на стол короля и убираетесь прочь. Король или его люди поднимают часы, чтобы переставить, и — наш план осуществляется полностью…

— А другие, которые окажутся поблизости? Это ведь все наши лучшие люди?

— Издержки перемен… Все эти люди спелись и достаточно обюрократились. Вокруг нового престола нужны новые люди, которые будут держаться за нас как за своих спасителей.

— Да, — сказал владелец поместья, пережидая серию грозовых разрядов, — я несколько недооценил вас: думал, ко мне явился пылкий новичок, нуждающийся в опытном наставнике, но вижу, что имею дело с большим профессионалом… Что ж, это меня радует. Но, допустим, потребуется немедленное использование химического заряда?

— И это предусмотрено. Довольно повернуть часовой механизм в обратную сторону, и устройство срабатывает незамедлительно… Вот бомба, в этом изящном деловом портфеле. Принесите керосиновую лампу, я наглядно покажу вам.

Хозяин поместья ушел за лампой.

Зловещие планы потрясли Иосифа. От сидения на корточках у него затекли ноги. Он не знал, что ему делать. Стрелять в негодяев? Но сколько других негодяев находится на территории поместья? Вздохнув, Иосиф опустился на пол и вытянул ноги. В то же время вытянул ноги и начальник полиции.

— Кто там? — нервно вскрикнул майор, отдергивая свои ноги.

Иосиф поднял пистолет и мяукнул: «Мяу!» Сердце его застучало, он приготовился к борьбе не на жизнь, а на смерть.

Тут появился хозяин поместья с лампой. Гость глянул под стол, но, к счастью, ему не удалось разглядеть что-либо во мраке.

— Кошки, — сказал он сердито. — Здесь бегают кошки.

— В такую погоду это неудивительно. Все хвостатые твари боятся небесной кары, и человек им кажется богом. Хотя человек — то же самое ничтожество, только бесхвостое, и так же трепещет.

— Мы должны бояться не кары божьей, а взрыва инстинктов безмозглой толпы. Пока власть наша незыблема, бог — заодно с нами. Бог всегда на стороне сильнейшего и хитрейшего. Сильнейший и хитрейший и придумал бога… Владея источниками жизни, мы властвуем над всеми людьми. Хлеб, вода, воздух, даже самая возможность дышать должны все более зависеть от нас… Но давить аборигенов надо их же руками, не жалея расходов на подкупы, чтобы никто и никогда прямо не указал на нас пальцем… И бить, бить безжалостно тех, кто способен добраться до сути событий, пытается заглянуть в нашу святая святых. Они должны быть изобличены как шизики, бандиты, террористы, шовинисты!.. Чтобы избавиться от зарождения протеста, мы должны позаботиться о том, чтобы у аборигенов не было ни секунды свободного времени, — только заботы элементарно прокормиться и уцелеть, в крайнем случае — оглушить себя алкоголем или чем-либо еще, что дебилизирует, гасит энергию, превращает в ничто творческие силы.

— Вы большой стратег, майор.

— Это азы стратегии избранных богом среди скопища проклятых и обреченных, которые задуманы природой для того, чтобы служить нам… Но вернемся к сути разговора. — Щелкнул замок портфеля, на стол поставили что-то увесистое. — Прекрасные часы, не правда ли? И все эти камни — натуральные драгоценные камни. Кто не польстится на такой уникальный подарок?..

Иосиф понял: теперь или никогда. Да, он снова рисковал, но какое значительное дело не сопряжено с риском? Нельзя сотворить даже крохотного добра, не поступаясь своими личными интересами, правда, столь же крохотными, как и сотворенное добро, ибо интересы, самые большие и неограниченные, прямо предполагают вершение самого большого и неограниченного добра для других; добро прекрасно не столько тем, что мы кому-то подаем руку, сколько тем, что освобождаем себя от рабской зависимости…

Иосиф выскочил из-под стола и, схватив бомбу, скомандовал:

— Руки вверх! Стреляю без предупреждения!

Оба негодяя остолбенели от неожиданности. Майор потянулся за «часами», но Иосиф ударил его рукоятью пистолета по макушке, — полицейский не должен был усомниться в серьезности своего положения.

Майор заорал как резаный, но Иосиф заставил его встать с поднятыми руками.

— Ты ответишь за это, — пригрозил владелец поместья. — За лицезрение советников короля в приватной обстановке, то есть без масок, положена смертная казнь!

— Ах, вы еще носите маски, скрываете от людей свои подлые лица! Но я знаю теперь не только ваши лица, но и ваши черные души… Вы ищете человека, который носит при себе золотой мундир властелина подземной армии, не так ли?.. Разыскиваемый вами человек — я.

Заговорщики издали возглас удивления.

— Не вздумайте только попытаться перехитрить меня. Золотой мундир спрятан в надежном месте, но появится тотчас, едва в этом будет необходимость. Пришла пора освободить несчастный народ от вашего ига, покончить с величайшей ложью и величайшим преступлением.

— Вы слышали, что здесь говорилось, господин? — заикаясь, спросил полицейский, держась за голову.

— Чем вы докажете, что золотой мундир у вас? — спросил владелец поместья.

— Это уже доказал вам бывший повелитель. Если же он кое о чем умолчал, я могу сослаться на полковника Пуша, который ожидает моего приказа… Секретный «инкубатор» уничтожен, все его агенты арестованы.

Негодяи были ошеломлены. В эту минуту под ними зашатались все опоры, уверенность в своей неуязвимости сменилась страхом.

— Нам нужно обдумать все обстоятельства, — сказал полицейский.

— Хорошенько уясните: при первой же попытке как-либо выкрутиться сработает ваша бомба…

— Что вы делаете, что вы делаете, уважаемый? — заволновался владелец поместья.

— Я ставлю стрелку в нужное положение и завожу механизм… Уточним наши позиции: вы желаете окончательно прибрать власть к своим рукам, я дал слово освободить народ.

— Кто дал слово, тот может и забрать его обратно, — сказал владелец поместья. — Весь вопрос, как я понимаю, упирается в сумму. Мы согласны сделать вас королем этой страны, если вы будете учитывать все наши интересы.

Иосиф усмехнулся, подумав: «Подлец не в состоянии понять честного человека…»

— Власть, как вы правильно говорите, уже давно в наших руках, — сказал полицейский. — Однако для незыблемого правления необходимо время от времени сбрасывать поднятых нами идолов, чтобы можно было начинать с самого начала. Люди должны вдохновляться новой надеждой, таковы их нравы… Вот мы тут и сговаривались о маленькой косметической операции. Король стал настолько авторитетным, что у аборигенов уже могут зарождаться преступные мысли, будто в недостатках их жизни виноваты не только они сами, а кто-то еще. Это следует пресечь в зародыше. Мы уже давно распускаем слухи, что благо несут одни советники короля и что злоумышленники хотели бы устранить этих советников, самых мудрых и необходимых для правления людей, тем самым вызвать анархию и погубить государство, осрамившись перед всем миром. Но раньше это действовало, а теперь не действует…

— Не усложняй, — оборвал полицейского его компаньон. — Тут нужен практический подход: зачем создавать друг другу сложности? Все мы умные люди, неужели мы не поладим?.. В конце концов, все должны преклониться перед силой…

— Ложь, мы должны преклониться перед справедливостью! — оборвал Иосиф.

— Разумеется, разумеется! Но в природе всегда справедливей то, что сильнее… Вот, гремит гроза. Она справедлива. Сама природа требует грозы. Так и умный человек: если он может обмануть более глупого, пусть накажет его за глупость.

— Напрасно ты так примитивно передергиваешь, — строго сказал Иосиф. — Природа справедлива — в этом нет сомнения. Но она справедлива, когда свободна от насилия человека. Атомная бомба — тоже природа, но природа, втиснутая в корысть и ненависть… Народ, живущий на своей земле, — кто смеет навязывать ему волю?

— Этот народ глуп и беспомощен! Поглядите, он сам пожирает лучших своих детей!

— Даже если он беспомощен, в этом виноват не он, а его жалкое положение: он слишком ограблен, бесправен, забит, зажат в чудовищную систему эксплуатации. Вся его вина — в том, что он терпит поработителей, а не стряхнет их вместе со своими цепями!

— Господин неизвестный, — затараторил владелец имения. — Зачем печься о судьбе народа, которому безразлична собственная судьба?.. Если он получит свободу, о которой вы говорите, он распнет вас первого, потому что вы будете напоминать ему о его холопском положении. Он все равно останется несчастным, он уже отравлен, разделен на части, в нем нет ничего здорового, это уже не народ, а скопище особей. Все противостоят всем и уже не понимают общих интересов… Эти аборигены лобызают старшего по должности и унижают всякого, кто не может дать отпора. Вы посмотрите на лозунги, которыми они обвешали стены своих лачуг: «Любите камни своей деревни!» Камни, подчеркиваю, а не саму деревню… «Свободное время — изучению правил автомобильного движения!» Это в стране, где в продаже нет даже велосипедов. Ха-ха-ха!.. «Гражданский долг каждого — вовремя внести налог!» Вы скажете, им дали лозунги. Да, им дали лозунги. Но ведь они сами повесили их на стены и сами мучают, истязают каждого, кто замечает в лозунгах полный идиотизм… Зачем думать об этом мертвом, лишенном ума народе? Народы приходят и уходят. Этот рабский народ должен исчезнуть, вымереть, раствориться, отдать все свои богатства, стать навозом для взращения другого, избранного небом народа!..

Иосиф сдерживался, чтобы получше уяснить «логику» наглецов. Но лишний раз убедился, что никакой логики в самоуверенных бреднях нет. Зато в избытке желание оправдать себя во что бы то ни стало.

— Не будем скрывать: мы хотим приобрести вас для общего дела. Вы будете есть на золоте и серебре, у вас будет столько челяди, сколько пожелаете, клоуны будут услаждать ваш день, наложницы будут караулить ваш благосклонный взор… А, разве плохо получить все это?

Иосиф засмеялся. «Торгаши и представить себе не могут, что есть люди, для которых личная выгода ничего не значит…»

— Вы уступите дурачку клоунов и наложниц, чтобы он не трогал вашей кровавой власти…

— Давайте сторгуемся! Называйте цену!

— Вот моя цена, — сказал Иосиф. — Мы втроем немедля отправляемся к королю!

— Но, господин, вас не пропустят! Пропускают только в масках. Каждая маска имеет свой электронный шифр!

— Я полагаю, у вас найдутся еще и запасные. В противном случае один из вас поедет в мешке — связанным по рукам и ногам…

Через несколько минут полицейская машина отошла в направлении столицы.

На заднем сиденье, держа пистолет наготове, расположился Иосиф. Подле него лежала спортивная сумка с золотым мундиром, часами и запасной маской советника.

Оба заговорщика теснились на переднем сиденье.

Дождь кончился, но дорогу без конца преграждали потоки воды.

— Осторожней, шофер, — беспокоился полицейский. — Пока не сползем с горы, будь предельно осторожен.

На рассвете подъехали к посту.

Иосиф велел остановить машину и позвал старшего полицейской группы.

— Как идут дела?

Старший группы растерялся.

— Отвечай, болван! — заорал майор.

— Завтра утром мы начинаем новый прочес.

— Прекрасно. У вас есть запасы оружия?.. Немедленно погрузите в нашу машину десятка два автоматов с запасом патронов.

Старший группы переминался с ноги на ногу.

— Исполняй, сукин сын! — заорал майор.

Весь багажник автомобиля был заполнен оружием…

В ближайшей деревне остановились. Иосиф велел выгрузить оружие и собрал жителей деревни.

— Как живете?

— Отлично, лучше не надо, господин. Только б еще хуже не было!

— Знаете, кто вас угнетает, кто лишает свободы и правды, вынуждает лгать и душить голос собственной совести? Королевские советники!

Люди молчали. Потом выступил некий человек:

— Нас никто не угнетает. И без господ советников мы не можем, — кто построит нас в шеренгу, кто станет собирать налоги? Мы живем счастливо под солнцем мудрости короля. Лучшие из нас, кто старается, получают по талонам даже кильку, это большое народное признание. Все мы своевременно изучаем законы. Но их трудно пока выполнять: в деревне три четверти дебилов, а больных — четыре пятых…

Иосифа поразила унылая покорность людей.

— Скоро в стране произойдут большие перемены, вы получите полную свободу!

— Свобода — это хорошо. А будет ли хлеб? — спросил какой-то старик.

— Кто свободен, тот трудится вдохновенно, у него всегда достаток и досуг.

— Нам вообще-то не нужен достаток, — сказал тот же старик. — Где богатые, там грабители и разбойники. А где досуг, там обман и разврат…

«Да разве вы и без того не ограблены? Разве не обмануты и не унижены так, как никогда не были унижены даже рабы?» — хотелось крикнуть Иосифу, глядя на голодных, измученных людей.

— Есть ли среди вас тайные полицейские и агенты?

Люди насупленно и угрюмо молчали.

— Сказано вам, сукины сыны! — заорал майор. — Или не видите, кто перед вами? Порки захотелось? Тюрьмы?.. Тайные полицейские, секретные осведомители и агенты, три шага вперед, арш!

Большая половина толпы приблизилась на три шага.

— Все имеющееся в карманах оружие сложить на землю! — скомандовал Иосиф.

Образовалась куча из ножей, плеток и увесистых камней.

— Вы арестованы, — сказал Иосиф тайным полицейским и прочей сволочи. — Идите домой. И горе тому, кто поднимет руку на односельчан… Кру-гом! По домам!..

Иосиф призвал оставшихся крестьян спасать отечество.

— Разбирайте оружие, оно ваше! И защищайте свою свободу!

Никто из людей даже не шелохнулся. Иосиф вновь воззвал к справедливости и правде, но результатом было то же — недоверчивое молчание. Наконец старая женщина, протянув крупные, узловатые руки, сказала:

— Нам бы, господин, хотя бы одну коровку на село. Детки умирают без молока-то…

Машина мчалась на предельной скорости. Иосиф вздыхал, глядя за окно, дума его была занята судьбою несчастного народа, из которого изверги вытянули всю душу.

А владелец поместья и полицейский, напялившие прозрачные маски, до неузнаваемости изменившие их лица, довольно ухмылялись.

— Ну, что, убедились в полной бесперспективности своей затеи? — спросил владелец поместья. — В среде аборигенов не осталось ни единого высокого побуждения…

«Десятилетиями уничтожали все самое талантливое, здоровое и самобытное, а теперь изображают несчастное положение народа как итог его собственной глупости, лени и равнодушия…»

Иосифа мучил вопрос: как пробудить самосознание, как вырвать несчастных из лап обмана и самообмана? Догадывался он, что люди более всего люди, когда свободно служат свободной мечте, но распад нравов достиг уже предельной стадии, — о свободной мечте, видимо, не могло идти и речи.

«Каким же судом нужно судить банду, высосавшую из народа все живые соки, оскопившую его волю, подменившую желания, лишившую своих мыслителей, поэтов, ученых и проповедников? Воистину, гнусное преступление заслуживает самой жестокой кары…»

— Если хотите продлить существование этого племени, остается единственный путь: крепить узы дружбы с нами, — сказал майор. — В своем поместье вы сможете проводить любые социальные эксперименты, при условии, конечно, что ни одно слово пропаганды не перейдет через заборы… Вы получите любимый уголок, потому что вся страна — это огромная навозная куча, и если еще удается выращивать овощи, то только благодаря нашим неусыпным стараниям…

 

9

Столица встретила пустынными улицами и серыми подслеповатыми окнами.

Иосиф велел подъехать к тюрьме и распорядился привести заключенного, с которым сидел в камере. Он подумал, что человек, много рассказывавший о бедствиях людей, поможет в борьбе за их освобождение.

Майор написал записку, Иосиф, проверив, передал ее шоферу, шофер побежал по ступенькам и вскоре вернулся в сопровождении заключенного, по виду почти и не изменившегося.

Иосиф помнил даже, как зовут этого человека, необыкновенно вдруг оробевшего.

— Ну, вот, Бар, окончились твои мучения. Поедешь со мной. Вместе подумаем о том, как освободить из темницы остальных заключенных.

— Да, да, конечно, — пробормотал Бар. — Повсюду надо высоко нести знамя прогресса…

Перед королевским дворцом Иосиф надел запасную маску, и все четверо, включая Бара в полосатой тюремной дерюге, проследовали через ворота и оказались в помещениях королевской канцелярии.

Тут кипела своя жизнь, сновали сотни чиновников-аборигенов. Каждый тащил какие-то бумаги, каждому нужны были подписи, визы, согласования, одобрения, рекомендации, резолюции…

— Представьте себе, все эти прожорливые насекомые ничего не производят, — сказал владелец поместья, не терявший, видимо, надежды перекупить Иосифа. — Все их бумаги, в конце концов, попадают в мусоросборник, откуда прямиком идут на фабрику по производству картонных гробов. В столице сложно с лесом, а пластиковые мешки засоряют почву и тем самым отравляют плоды, которые попадают нам на стол.

Иосиф ужаснулся.

— Зачем же тогда дурачить этих людей?

Сановник улыбнулся змеиной улыбкой.

— Здесь вернейшие из наших слуг. Мы должны поддерживать миф о том, что заботимся об усердных слугах. Часть из них, отдав все силы, оседает здесь — ради пайка. Но следует иметь в виду, что все эти существа живут не более недели. Чтобы не обременять казну, их попросту умерщвляют.

— А как же миф?

— Никто не знает, что они умирают… Их отправляют в «санаторий». На самом деле это газовая камера…

«Нет пределов цинизму…»

— Вы недоговариваете, — перебил Иосиф. — Какую еще прибыль вы извлекаете из страданий несчастных?

— Некоторых аборигенов, которые нам нужны, мы приглашаем во дворец — для демонстрации нашего человеколюбия. Они приходят с экскурсоводом, видят этот муравейник и понимают, что их вымирающий народ не достоин иной участи.

— Какая низость!

— Не совсем так… В игре, которая ведется, есть элементы большого смысла. Например, во время выборов короля.

— Каких выборов?

— Не удивляйтесь, мы единственное демократическое королевство во всем мире! Ежегодно мы избираем своего короля.

— Кто ж это мы?

— Ну, мы, советники. Мы избираем, а процедуру осуществляют вот эти чиновники. Они проводят выборы на местах, подсчитывают голоса. И по завершению работы, которая, разумеется, тоже идет в мусорный ящик, мы устраиваем для чиновников обед… О, они очень любят этот обед, только и говорят о нем. Ради обеда они согласны были бы проводить выборы хоть ежедневно!

— Что же это за обед?

— Например, жареная рыба или суп с клецками. К порции подается стакан водки. Все аборигены упиваются вдрызг! Ползают, как крысы, а иные вываливаются через окна.

Оба советника весело расхохотались. Но Иосифу было не до смеха: каждая новая деталь, каждая новая черточка государственной системы приотворяла величайшее глумление шайки, захватившей власть в свои руки…

— Никогда не вспыхнет революция в стране, где на все случаи имеются целесообразные законы, — говорил полицейский. — Если приглядеться, любое беззаконие — тоже закон. Отцы государства, которые умеют рассчитывать игру жизни на девять шахматных ходов вперед, объявляют целесообразные законы самыми демократическими, выражающими волю всего населения, и спокойно делают свое дело…

Вспомнилось, как однажды Иосиф спросил заключенного: «За что срок намотали, братец?» — «Засуха у нас была. Половина народу перемерла. Я и скажи на поминках: „Что же нам воду не дадут? В стране столько советников!“ Меня схватили и дали десять лет „за неуместное упоминание должностных лиц“, оказалось, и такой закон есть. Мол, не твое собачье дело интересоваться, сколько советников…»

— Да, — сказал Иосиф, — не повстречайся я с вами, я бы не знал, что у каждого явления государственной жизни есть своя подкладка.

— А иногда и две! — засмеялся полицейский. — Демократическое право предоставляет нам такие возможности, какие не снились ни одному диктаторскому режиму. И главное — мы не при чем. Ни один камень не летит в нас: народ сам принял законы, что из того, если они кого-то ломают пополам?

— Вы приняли законы, при чем здесь народ?

— Народ должен выполнять принятые законы. Ради того мы и короля держим: у аборигенов сильны верноподданические чувства и связанные с ними пустые надежды…

Перейдя залы, где за стеклянными загородками кишели исполнители бумаг, Иосиф со своими спутниками оказался в приемной короля.

Майор с видом знатока тут же сообщил, что приемной практически не пользуются, так как король никого не принимает; наоборот, короля вызывают в приемную, когда хотят ему что-то втолковать.

Кабинет короля поразил вызывающей бедностью. Это была небольшая комната с рабочим столом, на котором стоял один-единственный телефон, да и то, как выяснилось, неисправный. Стулья — грубо сколоченные, едва ли не из деревенской харчевни.

И сам король поразил Иосифа. Это был болезненного вида, тусклый абориген средних лет, одетый в театральные обноски.

— Я настолько одинок, настолько оторван от всяких дел, — сказал король, потирая руки, — что рад всякому, даже незначительному событию…

Из дальнейших слов стало понятно, что король не имеет права выходить из кабинета, принимать людей по своей инициативе и даже ни разу не видел членов своего правительства.

— День ото дня меня и мою семью кормят все хуже и хуже. Дошло до того, что я постоянно голоден. Передайте, пожалуйста, главным из моих советников, которых я не имею, к сожалению, чести знать лично, что я могу в одно прекрасное время окачуриться от истощения сил и тем самым возбудить нехорошие слухи.

— Не преувеличивайте, ваше величество, — упрекнул майор. — Если вы протянете ноги от истощения, об этом не напишет ни одна газета мира.

— Пожалуй, — король нахмурился. — Давайте как-либо отметим ваш приход и закажем сюда ужин…

— Не положено, ваше величество, — сказали советники. — Поверьте нам, мы давно служим при вашем дворе и знаем порядки. Не положено по соображениям гигиены.

Но Иосиф тоже хотел подкрепиться и потому велел немедленно принести ужин.

— Спасибо, — поблагодарил король. — Все ведут себя так, будто давно произошел государственный переворот… Я каждый день подписываю разные декреты и указы и вот недавно обнаружил в мусорном ящике подписанные мною, но разорванные декреты и указы. Как это объяснить?

— Вероятно, чрезвычайным обилием декретов и указов, — нагло заметил майор. — Вверенный вам народ просто не успевает переваривать их.

Появился толстый, лукавого вида человек в засаленном камзоле и сказал, что подать к столу нечего.

— Дефицит, ваше величество, кругом дефицит.

Иосиф подозвал негодника к себе, взял за горло и велел понюхать дуло пистолета. Тотчас явились фрукты, колбасы, сыры, салаты и разные тонизирующие напитки.

Король сразу накинулся на еду. Он выгребал рукой печенье и конфеты из вазы и засовывал в карманы, вероятно, для своих детей.

— Какова цель вашего визита, господа?

Иосиф раскрыл рот, чтобы объяснить, но вмешался полицейский:

— Я полагаю, к делу мы приступим тотчас после трапезы.

Принесли горячее блюдо. Переставляя спортивную сумку, из которой торчала шляпка «часов», Иосиф заметил какое-то движение. То ли майор, сидевший по правую сторону, взмахнул рукою, то ли сановник, сидевший по левую.

Каменные лица были непроницаемы. И тогда Иосиф, которого не покидало чувство тревоги, поменял свое блюдо с блюдом майора.

— Ну-ка, ешь!.. Что за кислая мина? Снять маску!

Король, не переставая есть, с интересом наблюдал за происходящим.

— Снимите маску, — поддержал он Иосифа. — Я разрешаю.

Майор снял с лица желеобразную присоску. Чернели испуганные глаза.

Иосиф подцепил вилкой кусок мяса.

— Ешь!

— Нет-нет, — закричал полицейский. — Не хочу, не буду! У меня расстройство желудка!

— Как не стыдно, — оборвал его сановник. — Соблюдайте элементарные нормы деловых отношений! Не ставьте остальных под удар… Ешьте, если уж попались…

— Ах ты, гнида! Сам меня подбил, — озлился полицейский. Бросил в рот кусок мяса, зажмурился и вдруг, дернувшись и выкатив глаза, осел на стуле. И тотчас же что-то зашумело, загудело, забилось, будто заработала швейная машинка, тело майора вспучилось и лопнуло со зловещим хлопком. Откуда ни возьмись, появился хвостатый черный субъект, очень похожий на только что скончавшегося, только гораздо меньше.

Иосиф, не целясь, выстрелил в него. Но тот отскочил в сторону, прыгнул к окну и, разбив стекло, исчез.

Некоторое время все сидели молча. Лишь король как ни в чем не бывало с аппетитом продолжал ужин.

— Кто такой? — спросил Иосиф, с отвращением вглядываясь в скончавшегося майора и не замечая уже никаких следов разрыва на его теле. — Кто это, черный, выскочил из трупа негодяя, пытавшегося отравить меня?

— Я никого не видел, — пожал плечами Бар.

— А это? — Иосиф показал на разбитое окно.

— Следы от вашей пули.

— Что вы скажете, ваше величество?

— У вас хорошая реакция, вы убереглись от смерти. Надо было бы убрать отсюда тело. Оно уже издает зловоние и мешает трапезе почтенных людей.

— Что скажешь? — Иосиф впился взглядом в сановника. — Ты подбил его подсыпать яду?.. Кто это, черный такой, с хвостом?

— Я никого не подбивал, — пожал плечами сановник. — И не видел никого с черным хвостом.

— Случается, что у двуликих иногда отделяется второй лик, — заметил король. — Я слышал об этом. Это очень опасные типы, в которых живут двойники. Разве я не прав и такое не случается?

— Иногда случается, — нехотя подтвердил сановник. — Но крайне редко.

— И даже весьма нередко, можно сказать, часто, — возразил король. — И не только после смерти… Это двойник, та самая половина склеенной личности, которая продолжает начатое дело.

— Спасибо, ваше величество, за важное пояснение, — поблагодарил Иосиф. — Я учту все это.

— Вы очень нервны, — сказал король, глядя на Иосифа. — Вы расколошматили мое окно. Теперь оно будет стоять разбитым до самых холодов…

Разговор приобретал болезненный характер, мысль в нем увязала, как ноги на глинистой дороге после осенних дождей.

Иосиф понял, что слишком устал.

— У меня мало времени, приступим к делу. Ваше величество, проведите нас в помещение, которое не прослушивается.

Кивнув, король встал и отвел их в комнату, примыкавшую к кабинету. Ее, кажется, полностью перестраивали — со стен отбита штукатурка, полы разобраны.

— В той части дворца, где я живу, нет помещения, которое бы не прослушивалось, — сказал король. — Но вот здесь начат капитальный ремонт, и, я полагаю, здесь можно еще поговорить. — Он радостно потер руки. — Неужели мои подданные подняли восстание? Я многие годы жду этого, но знайте, я не поддержу восставших. Во-первых, я не верю в успех восстания. Во-вторых, очень люблю своих советников и не собираюсь лишать их привилегий, которыми они пользуются исключительно по причине своего ума и мудрости. А в-третьих, с началом восстания я сам подлежу немедленной ликвидации вместе со своим семейством…

Сбивчивые, жалкие слова, перечеркнувшие все надежды.

— Неужто вам, ваше величество, неизвестно, какие беззакония творятся в королевстве?

— Это меня не волнует. Когда я сую нос не в свое дело, меня так же, как прочих, лишают талонов на крупу и масло. И даже к празднику я не могу получить необходимые для детей фрукты. Таковы наши порядки. Кто не подчиняется им, тот не ест.

— Что же вы здесь делаете?

— Подписываю законы, — уныло сказал король. — Иногда играю в шашки и карты… Скоро в стране будет объявлено десятилетие филологических ренессансов. Каждый город, каждая деревня должны сочинить свой особый язык. Представляете, как возрастет стимул к жизни у людей, которые перестанут понимать друг друга? Все мы любим заграницу, но не можем попасть туда. И вот получится так, как если бы каждый город и каждая деревня очутилась за границей. И даже валюта не потребуется…

Иосиф с сожалением оглядел короля.

— Вы слыхали что-нибудь о подземной армии?

Король заткнул пальцами уши.

— Кыш-кыш! Ничего не слышал и слышать не желаю!

Иосиф покачал головой.

— Видите, — со льстивой улыбкой сказал сановник, — в этой стране революция немыслима, потому что страна и без того изнывает от обилия свободы… Давайте же по-деловому обсудим, что вы хотите получить за свой товар. Спокойно, с глазу на глаз. На основе взаимной выгоды.

— Что же, основа не плоха. Посоветуйтесь с королем, а потом поторгуемся!

С этими словами Иосиф закрыл короля и сановника в пустом грязном помещении. В отчаянии сказал Бару:

— Кругом идиотизм. Я изнемогаю. Я мог бы освободить народ и короля, но я не вижу ни короля, ни народа. Посоветуй, что делать?

— Наверно, следует начать с освобождения узников тюрем и упразднения полиции.

— Что это даст?.. Можно разрушить все тюрьмы, можно разоружить всех полицейских, разогнать всех насильников, но как разрушить тюрьму страха, невежества и эгоизма, в которую посадил себя каждый человек? Как дать свободу, о которой люди привыкли мечтать как о чем-то, что может переменить их судьбу, но боятся взять ее в свои руки, потому что боятся лишнего труда, лишнего риска?.. Если на место одних душегубов пролезут другие, намного ли переменится отвратительный и тоскливый быт?..

«Что я говорю? — остановил себя Иосиф. — Кто внушает мне эту аберрацию мысли, кто искажает ее?.. Свобода от палачей непременно принесет свободу от страха, честь возродится тотчас, едва станет возможен честный… Да, свобода не декрет, а социальное устройство, при всех условиях гарантирующее справедливость. Без справедливости нет и не может быть свободы… Людей лишили единства, родины, знаний. Народ ослеп и обезумел… Чем выше бог, тем удачливее всякое предприятие дьявола. Но час пробил — пора шаг за шагом разрушать постройки дьявола, камень за камнем созидать новый дом жизни…»

Усталость давила. Иосиф чувствовал, что сотни ненавистников посылают в него черные стрелы проклятий, — не мог сосредоточиться и нащупать надежду, которая бы послужила мощным щитом и экраном.

— Что ты думаешь обо всем этом, Бар? Мне кажется, ты кое-что понял и постараешься до конца исполнить свой долг.

— Да, — кивнул Бар, — я постараюсь. Жизнь, которой мы живем, нестерпима. Пора разрушить всю паутину лжи, которая опутала страну… Пока я сидел в тюрьме, советники короля придумали «Закон об истинном служении отечеству». Отныне каждый житель должен ежемесячно предоставлять властям характеристики на людей, с которыми общается. И вот полуголодные, нищие люди, которые не могут сыскать времени, чтобы заштопать прорехи в собственном платье (а за это платятся штрафы!), каждую свободную минуту строчат характеристики, потому что за них начисляют дополнительный паек. Люди чураются родственников, знакомых и даже на работе не хотят знать никого, кроме надзирателя и нарядчика. Двулицые торжествуют: разве в этих условиях может вызреть хоть какое-то зерно протеста?

— Друг мой, — сказал Иосиф, — ты понял правду о положении народа. Теперь у меня нет сомнений: народ воспрянет духом!

— Воспрянет. Воспрянет, потому что догадывается о своей несчастной доле…

Иосиф слушал своего единомышленника и чувствовал, что теряет нить разговора. Сон все сильнее наваливался на него — сказывались нервные перегрузки.

Попросив Бара разбудить в случае чего-либо непредвиденного, Иосиф закрылся в комнате, примыкавшей к той, в которой были заперты король и уцелевший заговорщик, лег на пол и тотчас как в яму провалился…

Иосиф спал не более часа и пробудился в тревоге, разбитый неопределенными сновидениями.

Подняв голову, тотчас увидел, что кто-то пытается пробраться в его комнату. Стальная пила монотонно, чтобы не разбудить, выпиливала квадрат в дубовой двери. Зловещая работа была близка к завершению.

Иосиф кашлянул и поднял пистолет. Пила тотчас исчезла.

И тут Иосиф хватился спортивной сумки — сумка пропала!

Он вспомнил, что еще сомневался, закрываться ему в комнате или не закрываться — неудобно было перед Баром, — и только в самый последний момент решил, что долг перед всеми важнее щепетильности перед сотоварищем; именно тогда он вытащил пакет с золотым мундиром и спрятал его себе под рубашку.

Пакет был на месте. Но куда делась сумка с «часами» — бомбой, которой он устрашал своих противников?

— Бар, — позвал Иосиф. — Где ты?

— Тут, — отвечал голос из-за двери. — Сижу на стуле и караулю ваш сон.

— Что-нибудь случилось?

— Ничего особенного.

— А все-таки?

Он открыл дверь, зная, что теперь уже не представляет серьезной опасности для своих врагов и легко может быть схвачен.

Бар сидел на стуле, и, не имея еще никаких улик, Иосиф тотчас заподозрил именно Бара. «С какой стати я доверился этому человеку? Разве не ясно, что говорить можно одно, а делать другое? И почему Бар столько времени сидел в одной и той же камере для новичков? Прибывавшие менялись, а он оставался — почему?..»

— Кто приходил сюда?

— Заглядывал какой-то слуга. Чернявый такой, тонкий. Ему понравилась спортивная сумка, брошенная здесь в углу. Я даже не знаю, чья сумка. Он предложил десять скублонов, талоны на сахар и куриные потроха. Извините, я посчитал предложение выгодным и согласился.

Бар протянул желтые талоны.

«Врет, все врет…»

— Это была моя сумка. Я по забывчивости оставил ее… Не огорчайся, Бар. Ущерб, который нам причинили, невелик. Мы по-прежнему владеем оружием, способным защитить нас всех…

— Что же это за оружие?

— Сейчас, сейчас расскажу… Подожди здесь, я сбегаю в туалет, приведу себя в порядок, затем мы продолжим нашу беседу…

Почуяв опасность, Иосиф попытался ввести в заблуждение своих противников.

Нельзя было терять ни минуты. Выйдя в коридор, он услыхал возбужденные голоса. Из открывшегося лифта на площадку вывалилась целая толпа вооруженных полицейских, — командир уже ставил перед ними какую-то задачу.

Не раздумывая Иосиф завернул за угол коридора и бегом устремился к залам канцелярии. Он беспрепятственно миновал два поста. Наверно, их не успели еще оповестить.

Так или иначе Иосиф оказался в потоке суетящихся чиновников. Но на него обращали внимание: он был в костюме советника (переоделся во время грозы — в поместье) и на лице имел маску.

Он вбежал в первый попавшийся стеклянный бокс и приказал лысому старику, подшивавшему бумаги:

— Раздевайся, живо! Вот тебе за твою одежду десять скублонов и талоны на куриные потроха!

— Моя одежда того не стоит! — завопил испуганный чиновник. — Это насилие!

Иосиф достал из кармана пистолет, после чего беспрепятственно переоблачился, вышел из бокса и затерялся среди снующих людей…

Выбравшись из дворца, услыхал, как повсюду включились громкоговорители:

— Внимание, внимание! В залах и комнатах дворца находится опасный государственный преступник, пытавшийся совершить покушение на короля и одного из его мудрейших советников! Преступник одет, как советник, но, возможно, уже и переменил одежду. Останавливайте работу, хватайте подозрительных, вызывайте охрану! Кто задержит преступника, получит дом с огородом пожизненно и полное освобождение от налога!..

«Поднимется большой переполох…»

Иосиф шел быстро, выбирая наиболее узкие и кривые улочки. У керосиновой лавки задержался, купил бутылку керосина и пачку спичек.

Мимо промчался полицейский наряд на мотоциклах.

— Вы не знаете, что происходит? — спросил он у продавца.

— Что происходит, то происходит, не нашего ума дело. Обо всем объявят в свой час.

«Из города мне не выйти… Эх, хотя бы десяток бойцов, мы бы пробились, хотя бы десяток тех, кто не боялся бы умереть, защищая свой бедный народ!..»

Увидев в конце улицы толпу полицейских, Иосиф свернул в первый попавшийся двор, пустой и унылый. Из помойного ларя выскочила кошка.

Иосиф крикнул на нее, выхватил из-за пазухи золотой мундир, облил его керосином и чиркнул спичкой. Пыхнуло пламя, в небо пополз столб черного дыма.

«Прощай, полковник Пуш, отныне ты и твое воинство полностью свободны от присяги перед тряпкой, командовавшей вашими мозгами. Может быть, теперь вы догадаетесь подумать о своей свободе…»

Глянув на дом, Иосиф заметил в окнах настороженные лица. Кусая губы, он прошептал: «Я бы не уступил, полковник Пуш, я бы не уступил, будь со мной хотя бы несколько отважных товарищей!..»

Растоптав ногой пепел, Иосиф пересек двор, прошел под арку и выглянул на улицу. Шла тотальная облава: с одной и другой стороны приближались полицейские. Увидев дверь в глухой стене арки, Иосиф решительно постучался. Открыл бледный мужчина.

Направив на него пистолет, Иосиф вступил в грязное, захламленное помещение.

— Что здесь такое?

— Парикмахерская, господин, — пролепетал человек. — Вход в нее с улицы. Это вход в жилую комнату. Я думал, жена вернулась с базара.

— Кто в парикмахерской?

— Никого… Мое дело совсем захирело. Столько рубят голов, что люди уже безразличны к прическам. Прическа для висельника — зачем?

— Вот что, — Иосиф выгреб из кармана оставшиеся деньги. — Ты рассуждаешь слишком смело для своей профессии, из чего я заключаю, что ты связан с полицейскими. Так это или не так, покажет ближайшее время. Вот тебе деньги, спрячь меня и никому ничего не говори, получишь еще столько же.

Парикмахер проворно сунул деньги под фартук.

— Будьте спокойны, я все исполню. «Гешефт есть гешефт, — как говорит первый министр короля, — гешефт выше политики». Политика меня не интересует.

Он провел Иосифа до стенного зеркала, отодвинул его за край, обнажив тайник, — крохотный закуток с табуреткой.

Иосиф вступил в тайник, сел на табуретку, зеркало встало на свое место, и сразу выступили из темноты щели под потолком — для притока воздуха и дырочки в зеркале, позволявшие наблюдать за клиентами.

«Зря я доверился, — подумал Иосиф о парикмахере. — Это, несомненно, проходимец, он тотчас заложит меня…»

Увидев, что парикмахер вышел, Иосиф выбрался из тайника, осмотрел комнату и спрятался между стойкой для пальто и обшарпанным диваном.

Не прошло и минуты, как в парикмахерскую ввалилась свора полицейских. Вперед протолкался низенький чернявый тип. Он держал за шиворот парикмахера.

— Говоришь, преступник за зеркалом? Посмотрим, посмотрим. Всем приготовиться, стрелять только по моему приказу!

Чернявый рывком отодвинул зеркало.

Некоторое время все изумленно созерцали пустой тайник.

— Он был тут, — растерялся парикмахер. — Я сам посадил его туда.

В это время где-то на верхнем этаже упал таз, звеня, что-то покатилось.

— Часть людей — наверх! — скомандовал чернявый.

«Где я видел этого мерзавца? — подумал Иосиф. — Ах, это же двойник полицейского майора!.. Отделившаяся гнусность, которую носил в себе двуликий, уже возомнивший себя королем этой страны!..»

Полицейские, выполняя приказ, затопали по лестницам.

— Ты что, вздумал смеяться надо мной? — чернявый тряхнул парикмахера и несколько раз ударил его рукой в перчатке по щекам. — Сколько он тебе заплатил?

— Вот все, что он мне дал, — униженно бормотал осведомитель. — Моя честность известна полиции. Все мои деньги — ваши деньги…

— Всыпать ему плетей!

Полицейские поволокли парикмахера, который размахивал руками и кричал, что он самый честный и порядочный парикмахер в городе, что полиция всегда пользовалась его услугами и была довольна.

Чернявый достал из кармана какой-то прибор. Полицейский офицер почтительно стоял рядом.

— Он должен быть здесь, — сказал чернявый, постукивая пальцем по прибору. — Последние измерения указали именно на этот квадрат.

Вошел полицейский, неся на вытянутых руках жестяной таз.

— Во дворе обнаружены останки сожженного предмета, — доложил он. — Осведомитель с верхнего этажа показал, что нечто, похожее на сложенное платье, было сожжено молодым человеком среднего роста минут за пять до нашего прихода!

Чернявый поковырялся в пепле.

— Да, это именно то, что они ищут. Но это детали, они меня не интересуют. Меня интересует человек, который знает слишком, слишком много для того, чтобы оставаться на земле. Пока он жив, наше царство не будет прочным… Отнесите это в мою машину!

Жестом руки он выпроводил полицейского.

Но тут вбежал другой полицейский. Он беспрестанно козырял и заикался.

— В подвале дома обнаружен ход к подземному каналу!

— Отсюда можно туда добраться?

— Да, лестница ведет прямо в подвал, там люк. Правда, люк был закрыт на замок. А замок затянут паутиной.

— Так что же ты морочишь мне голову, бревно? — взорвался чернявый. — Ищите, лучше ищите! — И когда полицейский выбежал, повернулся к офицеру: — Возьмите запасную роту, начинайте новый прочес! Охватите весь квартал, сдвигаясь сюда, к этому дому!

Офицер козырнул и вышел.

Иосиф тотчас же выскочил из своего убежища, поднял пистолет:

— Стоять смирно, повиноваться точно!

Лицо чернявого исказила гримаса ненависти:

— Нам тесно на этой земле! Или ты, или я! — задыхаясь, выкрикнул он. — Смерть, только смерть рассудит нас!

Иосиф не успел выстрелить — ловким движением чернявый выбил из его руки пистолет. Тогда Иосиф схватил за ножку сушильный колпак и обрушил его на чернявого — раз и другой.

Зашатавшись, чернявый упал, но в следующую секунду нанес Иосифу сильнейший удар ногой в живот.

Противники сцепились в борьбе. Одолевал чернявый, он душил Иосифа, прижав его к полу. Задыхающемуся Иосифу подвернулся под руку аппарат, с помощью которого следили за местоположением золотого мундира. Схватив его, он из последних сил ударил по голове чернявого. Чернявый отвалился, как насосавшийся клещ. Зная хорошо повадки негодяя, Иосиф хотел добить врага, но сдержался: не привык бить поверженного.

Оглядевшись, бросился в коридор, нашел дверь, ведшую в подвал, и побежал вниз, не зная еще, выберется ли на волю.

В подвале горел свет, его, конечно, включили полицейские, только что побывавшие здесь. Иосиф метнулся в одну сторону — уперся в глухую стену, кинулся в другую сторону и — увидел в полу люк. Люк был раскрыт — подле массивной железной крышки лежал огромный замок.

Иосиф заглянул в люк, но ничего не увидел. Прислушался — где-то далеко внизу шумел поток. Он зажег спичку и бросил ее. Но спичка погасла, не долетев до воды.

И тут он услыхал топот ног — полицейские хлынули в подвал.

Раздался голос чернявого:

— Одни — налево, другие — направо! Не стрелять, брать только живьем!

И тогда Иосиф, зажмурившись, прыгнул в люк…

 

10

Доктор Шубов тряс за плечо, добродушно повторяя:

— Очнись, очнись, дорогой, ты рядом с друзьями, которые не дадут тебя в обиду!..

Иосиф лежал на кровати. Голова кружилась, тело болело, будто после жестоких побоев. И в самом деле, на руках, на ногах, повсюду были свежие ссадины.

Не хотелось и думать о пережитом. Одно удивляло: как могли жить люди в таком аду? Откуда черпали терпение и надежду?

— Учитель, — сказал он, чувствуя неодолимую усталость, — я чуть не захлебнулся.

— Пожалуй, — кивнул доктор. — На этот раз ты, действительно, чуть не погиб. Но я, видишь, сумел уберечь тебя.

— Разве вы сопровождали меня?

— Иногда я наблюдал за тобой и, скажу честно, остался доволен… Это я заносил в парикмахерскую лохань с сожженным золотым мундиром. Я вернулся тотчас, намереваясь освободить тебя из лап негодника, но ты опередил меня.

— Вы имеете в виду чернявого? Кто это такой?

— Долгий разговор. Скоро ты сам сумеешь ответить на свой вопрос. Ты чувствуешь себя все уверенней. Твой нынешний опыт, умение чувствовать и находить определяющие связи между событиями жизни позволяют надеяться, что ты уже недоступен для махинаторов. Тебя не обманешь, не проведешь на дешевке, не внушишь чепухи… Знакомясь с подлинной историей, ты убеждаешься, сколько лапши вешают людям на уши фальшивые «друзья народа».

— Кто такие?

— Те, кто не любит работать, но любит роскошно жить. Это все предполагает разбой, обман и беззастенчивый грабеж народа. В конечном счете, всеобщий заговор против него.

— Учитель, меня интересует недавняя история нашей страны.

— Успеется… Мне, например, гораздо интереснее беседовать со Святославом, с Плутархом Херонейским или знакомиться с Римом времен Диоклетиана… Сколько раз история могла выбрать иное русло!.. Обстоятельства, которые решают пути великих народов и даже целых цивилизаций, — вот вопрос, который никого не должен оставить равнодушным. Сколько открытий! И как величава вечность даже среди малозначащих, монотонных событий!.. Иногда, утомившись от прозы календарных дней, я наведываюсь в гости к старику Синь Ци-цзину. Молодость его прошла в седле, «в пыли походов, в подвигах геройских». Он перевалил в XIII век, и до самой смерти сердце его горело решимостью сражаться с иноземными завоевателями. И поэт он отменный.

— Счастливый вы человек, — сказал Иосиф. — Нельзя не любить жизнь, когда знаешь о ней самое сокровенное.

— Прекрасная мысль, — похвалил доктор Шубов. — Но ты тоже счастливый — ты понимаешь великую роль знания. Без знания невозможна любовь. А без любви жизнь не имеет смысла… Пока ты странствовал, я помирил твоих родителей. Сегодня они должны приехать сюда. Лесник привезет их на своем «Москвиче». Так что скорее приводи себя в порядок. Пойдем, обольешься холодной водой из бочки, добавишь себе здоровья… Никто не свершит задуманного, если не научится разумно пользоваться своими силами. Тратить на пустяки дары богов более чем глупо. Как история отсеивает все второстепенное, так и личная судьба. Мало ли тех, кто впустую потратил себя? Ел, пил, развлекался, зарабатывал деньги — зачем? Что принес судьбе своего народа?.. Помни, не существует раздельной жизни тела и духа. Малая жизнь духа определяет малую жизнь тела, если даже человек занимается атлетикой и устанавливает рекорды. Великая жизнь духа определяет совершенно иной уровень жизни тела. Задача человека — подняться на вершины духа. Конечно, это сложно, тысячи преград на пути, но человек способен преодолеть сложности своего быта и противоречия эпохи… Я все чаще задумываюсь о том, что индивидуальные погружения в эпохи, как бы ни были поучительны, ничего не дают, нужны коллективные, а это требует общих высот духовного совершенства. Там, в глубине столетий или в просторах будущего, особенно нужны единомышленники. Все эксперименты нужно перенести туда… Убежден, что можно научиться управлять ходом исторических событий. Но прежде необходимо освободить историю от подтасовок и лжи. Не сосчитать, сколько настоящих героев оклеветано, сколько великих имен стерто, сколько негодников пользуется чужой славой!

— Можно своротить горы, если найти побольше единомышленников, — сказал Иосиф. — Учитель, вы пробудили во мне новую мечту!

— Это хорошо. Мечта, замысел — это начало любых свершений… Восстанавливай свои силы, а мне нужно сделать кое-что по хозяйству…

Иосиф и не подозревал, насколько чудодейственна ледяная вода. Облившись, он почувствовал себя опять бодрым и свежим.

И все же тревога не покидала его. Хотелось поговорить обо всем с доктором Шубовым обстоятельней.

Со двора донеслись сигналы подъехавшей машины. «Лесник привез отца и мать», — радостно подумал Иосиф и заторопился навстречу.

Машина сигналила, но никто не выходил. В окне кухни мелькнуло обеспокоенное лицо доктора Шубова.

Едва Иосиф приблизился к машине, из нее выскочил юркий старичок — грива белых волос и белая борода. Он был в кожаной куртке и синих джинсах. Темные очки скрывали его глаза.

— Иванов, журналист, — отрекомендовался он. — Телевидению стало известно о вашей истории, я хотел бы снять пару кадров для репортажа…

Не давая опомниться, он потащил Иосифа за дом, поставил у стены, отступил на несколько шагов и поднял камеру с необыкновенно длинным объективом.

«Какое телевидение? Какая история? Журналист, видимо, все перепутал…»

Не успел Иосиф сказать об этом, как откуда-то вихрем налетел доктор Шубов, толкнул журналиста, из объектива «камеры» выкатился столб пламени, раздался выстрел, и заряд, предназначенный для Иосифа, ушел в воздух.

Между «журналистом» и доктором завязалась борьба. Несмотря на свой грузный вид, доктор оказался необычайно сильным и ловким. Он бросил «журналиста» на землю, сорвал с него белый парик и бороду, и Иосиф тотчас же опознал в «журналисте» чернявого двойника отравившегося полицейского майора.

Изумленный Иосиф кинулся на помощь доктору, но злодей бросил дымовую шашку и внезапно исчез.

— Что с вами? — Иосиф наклонился над доктором, недвижно лежавшим на земле.

— Я ранен. Не трогай меня… Сейчас все пройдет.

— Как же пройдет? Как же пройдет? — Иосиф чуть не плакал от досады.

Доктор дышал тяжело и говорил медленно:

— Мерзавец охотился за тобой. Это доказывает, что ты далеко продвинулся в постижении истины… Посмотри, стоит ли еще там машина?

— Странно, никакой машины я не вижу.

— Ничего странного. Это была не настоящая машина, а внушенный образ ее. Мерзавец в совершенстве владеет приемами сгущения психической энергии. Но сила его невелика. Материализованные им вещи тотчас же распадаются… Погоди, ты будешь владеть гораздо большей силой, вот отчего тебя стремятся убрать.

— Он один или их много?

— Их немало, но все они подобны друг другу. И все связаны друг с другом, так что общаясь со многими, ты, в сущности, имеешь дело с одним, воздействуя же на одного, влияешь на всех… Их могущество — вызов законам природы, оттого оно висит на волоске. Отсюда ненависть и вероломство… Кризис миновал, мне уже лучше.

Доктор осторожно поднялся с земли и, держась за грудь, направился к дому.

Иосиф шел следом.

— Как только вы уцелели?

— Эта наука посильна для каждого, кто стремится к правде… Скоро и ты научишься пропускать через себя сгустки разрушительной энергии и оставаться неуязвимым.

Он вошел в дом и не раздеваясь прилег на диван.

— Ничто не дается без потерь, мой друг… Будь осторожен, не попади впросак. Знай, этот тип не может поразить тебя с дальнего расстояния.

— Жалею, что еще там не прикончил негодяя.

— Он боится тебя. Как всякий сгусток зла, он поглощает биоэнергетические поля. И если даже ты промахнешься, если стрела твоей правды пройдет рядом, она все равно поразит его. Напротив, твой потенциал добра создает вокруг тебя такой мощный панцирь, что все поля лжи не могут преодолеть его. Вот для чего он идет на сближение. Он ищет дыру или пробоину в твоем биоэнергетическом экране.

Иосиф не все понял в объяснениях, понял только, что надо быть готовым к поединку.

— Я готов сразиться.

Доктор Шубов усмехнулся.

— Он никогда не пойдет на честный бой. Он будет нападать исподтишка и действовать незаметно. И, в сущности, победить его можно только последовательным постижением все более полной правды… Со временем совершенный становится неуязвимым, недоступным для вражеского удара. Тогда противник гибнет сам собой, едва попадает в его лучистое биополе. Вот отчего он смертельно боится твоего совершенства…

К полудню лесник привез родителей Иосифа. Обрадованные, они поочередно обнимали сына и без конца повторяли, что очень соскучились, что теперь дома его ждет мир и покой.

Иосиф был доволен, но старался скрыть свои чувства, чтобы мать и отец глубже осознали ошибку.

Мать сказала со вздохом:

— Господи, как же мы глупы! Считаем свои мелкие царапины, а про то, что и другие страдают, не хотим даже и знать. И что мы не поделили? Это ведь счастье, к тому же очень короткое, жить на земле среди друзей, стараться, чтобы все было лучше.

И отец, видимо, многое понял за те дни, что провел вне семьи.

— Да-да, — поддержал он мать, — вымещать на ближних досаду от невезения — самое последнее дело…

Иосиф познакомил родителей с доктором Шубовым.

Кто бы сказал, что он ранен и только что расслабленно лежал на кровати! Он смеялся так радушно и говорил так забавно и умно, что, кажется, в него влюбились и мать и отец Иосифа.

А когда сели за стол, доктор сказал, и каждый это отнес на свой счет:

— Подлинное — объединяет. Если люди не находят дороги друг к другу или внезапно теряют ее, значит, подлинное от них уходит или ушло… Завидую тем, кто своими руками творит подлинное. Вот у Ивана Ивановича, нашего хозяина, — сад, видели, какой сад? Под осень он приглашает воспитанников из детских домов: «Собирайте, ребята, яблоки!» А они, как увидят всю эту красоту, как почуют щедрость земли, так все озорство из них вон — даже стесняются рвать яблоки, верно я говорю?.. Всякий бескорыстный плод роднит человека с человеком…

Все смеялись, всем было весело, все чувствовали себя непринужденно, будто давние друзья.

— Переночуйте у нас, — предложил родителям лесник. — Отведу на сеновал, небось забыли в своем городе, что это такое. На свежем воздухе (какой он ни есть теперь на планете, лучшего-то нет!) не сон — сказка. А после завтрака отвезу вас домой.

— Вместе поедем, — сказал доктор Шубов («Ай, умница!» — восхищался Иосиф). — Представьте, мне хорошо знаком директор школы, где учится ваш сын. Думаю, будет лучше, если я объясню причину пропуска, не так ли?..

Ожидание покоя и лада в родном доме напомнило о том времени, когда не было ни покоя, ни лада. Иосифу захотелось подумать обо всем спокойно и обстоятельно, чтобы каждый момент занял в душе свое положенное место.

Доктор Шубов будто прочитал его желание.

— Приглашаю всех в лес — рубить сухостой. Кто рубить, кто носить, кто складывать, кто красотой любоваться… Чаще всего люди сами губят свои сокровища… Процветал человек, пока использовал разум для необходимой защиты, а чуть приобрел защищенность, примитивный эгоизм заговорил в нем, захотел он гарантий и легкого хлеба. Оружие пошло, армии, крепости, запасы продовольствия, а за всем этим — рабы, обиженные, казни несогласных… Назначение разума — не повредить чудо жизни, созданное не нами, повсюду отстоять гармонию. Самое разумное — нести добро другому, а кто себе одному несет, неслыханно себя обирает, приближая общую печаль… Жизнь научит, когда болото дойдет до горла. Тогда закричат, запричитают, но, пожалуй, уже не смогут отыскать ни козла отпущения, ни подлинного виновника…

— В личных отношениях — то же самое, — сказала мать Иосифа. — В семейной жизни нельзя искать себе выгоды, это разрушает семью.

— А как надо жить?

— Надо о других заботиться больше, чем о себе. Едва каждый станет думать о том, как бы другому было хорошо, будет хорошо всем.

— Сильная мысль! — просиял доктор. — Но одно звено все же упущено, ай-яй-яй, упущено!.. Ну, Иван Иванович?

Лесник пожал плечами. Может быть, нарочно.

— Иосиф?

Иосиф тоже не нашелся.

— Мы хотим, чтобы сообщались два отдельных сосуда, чтобы содержимое одного свободно переливалось в другой…

— Надо их соединить, — сказал отец Иосифа.

— Вот! — торжествующе поднял палец доктор Шубов. — Чтобы люди хотели и могли заботиться друг о друге, нужно жизнь так перестроить, чтобы все сосуды сообщались. Но как это сделать — подумайте!.. В лес, друзья, в лес!..

Иосиф видел, как радуются эти люди, как весело им и интересно друг с другом, и невольно думал о словах доктора: что же это такое «сообщающиеся сосуды», которые позволят людям по-иному дышать, мыслить и чувствовать?..

 

11

Не хватало воздуха, пора было выбираться на поверхность, но Иосиф тянул до последнего. И вот взмахнул судорожно руками и тотчас ощутил сильный удар…

Он стоял среди небольшой группы людей. Голова кружилась, сердце чуть ли не выскакивало из груди.

Впереди шумела поднятая плотиной река. За мостом гладкое, выложенное из бетонных восьмигранников шоссе уходило в старый еловый лес.

Сыростью веяло оттуда: стоял апрель, и снежные сугробы еще светились по укромным местам.

В стороне разворачивался автобус. Девушка в голубом пальто, помахав рукой, крикнула: «До свиданья, товарищи! Через неделю приеду за вами!» Поднялась по ступенькам, и автобус покатил прочь.

Люди махали в ответ, пока машина не скрылась за поворотом, а потом повернулись к другой девушке, ожидавшей на мосту, миловидной, но строгой — с экскурсоводческой сосредоточенностью на загорелом лице.

— Меня зовут Люся. Кто-то из вас, дорогие гости, видимо, не сдал свою путевку.

Иосифу показалось, что люди вопросительно поглядели именно на него.

Словно убеждая себя, что он ни при чем, Иосиф сунул руку в карман куртки и… вытащил оттуда небольшую книжечку.

— Именно эта, — улыбнулась девушка, приобщая книжечку к пачке точно таких же. — Еще совсем недавно, когда интерес к общинам, подобным нашей, был не так велик, экскурсии проводились бесплатно. Но поток посетителей все изменил. Выросли расходы, стали ощущаться помехи. Одним словом, мы ввели небольшую плату, — она организует гостей и частично компенсирует наши расходы. Мы ведь работаем полностью на принципах хозрасчета: собственным трудом обеспечиваем и достойный уровень жизни, и постоянную модернизацию своего хозяйства. Разумеется, сполна выплачиваем налоги в бюджет района, в котором живем, а также в бюджет центрального правительства. Кстати сказать, и район, и центр пользуются правом преимущественного заказа нашей продукции.

— Разрешите спросить, Люся, — с акцентом сказал черноволосый бородач, стоявший подле Иосифа. — Я Фриц Кайзер, психолог из Гамбурга… Ваша путевка довольно дорогая. Есть ли скидка для молодежных организаций?

— Да, господин Кайзер, для школьников, студентов, военнослужащих и пенсионеров существует скидка… Итак, мы вступаем на территорию общины с южной стороны. Сейчас пешком пройдем через лес мимо грибопитомника, пашни и выйдем к оздоровительному комплексу, где пройдем санитарное обследование, — процедура отлажена и займет не более 20 минут, а затем разместимся в жилом корпусе номер восемь, куда уже отправлен ваш ручной багаж. После короткого отдыха пообедаем, а после обеда уточним программу ознакомления с хозяйством и бытом общины.

— Мы долго ехали в автобусе, — сказала пожилая женщина. — Нельзя ли где-либо уединиться?

— Вот здесь слева, смотрите, уже виден «Теремок путника». Слева — туалеты, справа — павильон, где можно выпить березового сока или хлебного кваса…

Иосиф заглянул в «теремок», поразился чистоте и удобной планировке помещений, а затем вместе с другими туристами направился в павильон. Люся открыла входную дверь, желающие уселись за столики, где стояли бутылки с напитками.

— И умывальники, и дезинфицируемые полотенца — убедительная реклама, — заметила пожилая седоволосая дама в брюках, активистка шведского движения за гуманное обращение с животными. — Но реклама — еще не жизнь. Отражает ли она повседневный быт? Насилие добра — тоже насилие… Я читала в английском журнале об этих новых общинах. Специалисты утверждают, что это пропагандистская, рабская по существу система, которая загоняет личность в железную клетку, предписывая ей ритм жизни, навязывая работы, короче говоря, это нечто фабрики по выращиванию шампиньонов, только вместо грибов получают безликих, со всем согласных людей.

Люся отбросила со лба светлую челку.

— Не торопитесь, я покажу все монеты из нашего кошелька, вы возьмете на зуб любую. Госпожа Лундстрем (я, кажется, правильно запомнила вашу фамилию?) приводит мнение тех, кто в принципе отрицает целесообразность общинного быта. Что же, давайте проэкзаменуем каждый элемент нашей жизни прежде всего с точки зрения свободы личности. Ищите, настойчивей ищите противоречия или неясности в моих объяснениях. Вам самим предстоит ответить на вопрос: значит что-нибудь наш опыт для раскрепощения каждого человека или ничего не значит?.. Я убеждена, что община не допускает никакого насилия над общинниками. Поскольку принцип вступления в общину — полная добровольность, общинника не может неволить ежедневный трудовой урок, кстати, без понуканий — быстрее, больше!.. Вообще, стратегия нашей общественной жизни совсем иная, нежели та, что еще преобладает среди человечества. Преобладающая стратегия требует возможно большей прибыли, ради нее вздуваются масштабы производства, происходит технологическая гонка. Кто быстрее, кто лучше, кто навязчивей, тот господствует на рынках, стало быть, получает дополнительные козыри: эксплуатирует уже не только трудящихся своей страны, но и население прочих стран, которые продают сырье или покупают готовые изделия… Стратегия развития в нашей общине иная: эффективность производства — лишь следствие подчинения всех общественных сил задаче непрерывного развития, совершенствования каждой личности. Мы не участвуем в эксплуатации более слабых, но не позволяем эксплуатировать себя более сильным, памятуя о том, что первоблаго — благоприятная среда жизни. Отсюда — минимум производства при максимуме заботы о природе, ее ресурсах и досуге, необходимом для развития созидательного потенциала человека… Если бы не внешние обстоятельства, мы бы производили ровно столько, чтобы нам хватало на потребление и на воспроизводство. Мы вынуждены пока поддерживать состязательную мощь государства, поэтому подстраиваем технологические возможности к высшему международному уровню, успешно конкурируя на внешних рынках… Нас стараются вытеснить, нам создают массу помех, но мы не делаем из этого трагедии, понимая, что реальная история всегда накладывает свои ограничения, а несовершенный мир всегда упорно борется против всякого совершенства.

— Как бы вы строили отношения, если бы вокруг существовали такие же общины?

— Мы бы свели производство до неотложных потребностей и не торопились бы менять технологию, не получив полной отдачи от прежней. Зато шагали бы не с одной технологической ступеньки на другую, а сразу через две-три ступеньки… Торговали бы по гораздо более справедливым ценам, а в перспективе перешли бы к эквивалентному обмену… Вообще говоря, будущее общины, как и будущее всего людского сообщества, — в том, чтобы покончить с зависимостью от старого мирового рынка, орудия хищничества и кабалы. В конце концов, технология поможет построить совершенно иные внешние торговые отношения. Растет духовный обмен. Пока ведь он — та же торговля и та же пропаганда… В более совершенном мире станет аксиомой: насколько опасны сила и богатства у одних за счет других, настолько же опасна и односторонняя бедность, не связанная с бездарностью и ленью…

Туристы неспешно шли по дороге. Лесной воздух бодрил. Выглянувшее солнце поднимало настроение: люди шутили и смеялись…

Иосиф плелся в хвосте. Его подмывало спросить, который на календаре год, но это выдало бы его с головой, и потому он молчал.

— Справа и слева грибопитомник, — объяснила Люся. — Никакой промышленной технологии мы не используем, просто поддерживаем нормальный естественный режим. Тут в изобилии растут белые грибы, рыжики, лисички, моховики. Сбор грибов — великолепнейший вид отдыха, полная психологическая разгрузка. В течение часа грибник проходит от трех до шести километров…

Дорога вывела к полю — зеленела ровная, крепкая озимь.

Мимо проехал на велосипеде с коляской пожилой мужчина в куртке с эмблемой общины — цветком одуванчика в овальном круге. Из коляски выглядывали стеклянные бутыли.

Мужчина приветствовал гостей улыбкой и поднятием кепки.

— Все в порядке? — спросил Люсю.

Она кивнула.

— Куда он? — спросила девушка из Китая.

— В березовую рощу. Это наш пекарь. Замечательный мастер. И тонкий знаток леса. В свободное время заготавливает для общины березовый сок.

— Вы говорите, что нет никакого принуждения, — сказала шведская активистка. — Но если за счет своего свободного времени собирают березовый сок, как это учитывается?.. Экономическое и физическое принуждение — это всем понятно. Но не действует ли у вас моральное принуждение? Это ведь тоже принуждение — долбить человеку изо дня в день: «Ты можешь не повышать выработку, но община нуждается, община ждет».

— Да, да, — поддержали другие. — Ехать на спине более благородных — разве это справедливость?

Люся улыбнулась.

— Совершенный человек среди совершенных испытывает не только радость, но и потребность трудиться для всех… Впрочем, общинный вычислительный центр, который распределяет и учитывает ежедневно все произведенные работы, по четвергам, перед общим советом, выдает каждому контрольную карточку; из нее видно, сколько основной и сколько дополнительной работы произведено за неделю, за месяц, с начала года, за весь период работы. Работа исчисляется по времени, которому соответствует подвижная шкала оценок в денежном выражении… Вот, смотрите, моя карточка, — Люся остановилась, и все обступили ее. — За последний месяц я наработала сверх общей нормы шесть часов восемь минут, а всего с начала года двадцать шесть часов семнадцать минут. Вот цифра за весь период моего пребывания в общине: тридцать восемь дней с хвостиком… Каждый общинник имеет право распорядиться этим временем по собственному усмотрению. Я могу отгулять эти тридцать восемь дней, просидеть дома или пропутешествовать за границей. Могу забрать это время в рублях или в конвертируемой валюте… Всякая работа по коллективно утвержденным нормам тотчас переводится на время. Если в свое свободное время я захочу поработать, перечень необходимых общине работ я прочитаю с любого телеэкрана, подключенного к вычислительному центру.

— Я представляю Российскую академию наук, — волнуясь, сказал краснощекий юноша, — институт геронтологии. Пожалуйста, поясните подробней, как это делается.

Люся достала из сумки миниатюрный, плоский телевизор:

— Включаю канал центра… Вот перечень текущих потребностей и код. Здесь идет по три строки, потому что маленький экран… Можно повторить, провести поиск желаемого или приемлемого… Вот эта клавиша — связь с вычислительным центром. Сообщаю свой персональный код, код избранной работы и время, которым располагаю… Тотчас получаю ответ… Разумеется, желательно выполнить взятую на себя работу.

— А если почувствуете недомогание?

— Могу прерваться, могу отдохнуть, могу вовсе отказаться от продолжения работы.

— Все дело в свободном времени. Вот главное богатство, и оно растет за счет индивидуального мастерства, — задумчиво сказал краснощекий юноша. — Я полагаю, организация общины возможна только при использовании компьютеров.

Люся улыбнулась:

— Наша община начинала без вычислительного центра и тоже справлялась со своими обязанностями. Но теперь, конечно, все упростилось…

Пришли к оздоровительному пункту. Измерили температуру тела (сразу в нескольких точках), давление крови, сдали на экспресс-анализ выдыхаемый воздух. Терапевт задал контрольные вопросы.

Все оказались совершенно здоровы, только у одной женщины из Грузии заподозрили грипп. Ей предложили пройти курс интенсивной терапии.

Женщина расстроилась:

— Что вы, доктор! Я месяц ожидала очереди. Не увидеть то, что я хочу увидеть — нет-нет, это невозможно!

— Сударыня, — сказал терапевт, — сегодня для группы не будет никаких посещений. А к вечеру мы вас переведем из изолятора в вашу жилую комнату… Мы не имеем права рисковать здоровьем общинников, это подсудное дело… Санируем носоглотку, ротовую полость, проветрим легкие, дадим стимуляторы из целебных трав.

— Доктор, и меня поместите в изолятор, — попросила шведская активистка. — Мне интересно посмотреть.

— Здоровых не принимаем. Дорогостоящая процедура.

— Сколько же заплатит госпожа из Грузии?

— Ничего, она советская гражданка.

— А во что это обошлось бы мне?

— С гостей не берем.

— Так вы же на хозрасчете!

— На хозрасчете хозяйство, а не совесть и не сердце!..

За поворотом дороги у стога сена под крышей кормились лошади.

— Глядите, лошади! Экзотика или хозяйственная необходимость?

— Замечательные создания, — сказала Люся. — Не только рабочая сила, предпочтительная там, где не требуется больших усилий и желательно сохранять чистую среду, но еще и необходимый фон быта. Мне кажется, человек, который не любит животных, не связан с ними и не умеет с ними обходиться, никогда не сможет по-настоящему любить человека.

В группе заспорили.

Откуда ни возьмись, среди лошадей появились подростки. Один стал подбирать вилами сено, другой повел лошадей к конюшне, видневшейся за деревьями.

— Школьники, — объяснила Люся. — У каждого из них свои обязанности по хозяйству.

— Культа, культа не ощущаю, — сказал гость из США. — У вас непременно должен быть какой-либо культ. Меня интересует: какой именно?

Люся растерялась, пожала плечами.

— Культ?.. Вообще-то, конечно, есть. Например, культ равноправия, культ истины… Пожалуй, прежде всего культ более совершенного человека. Вся наша жизнь здесь, в общине, сопряжена с любовью и уважением к более совершенным. И это соответствует традициям нашего народа.

— Какие традиции? — напирал американец. — У вас же интернационал!

— У нас равенство всех наций, — поправила Люся. — Но каждая община, насколько я знаю, имеет все-таки явно выраженное национальное лицо. Люди иной национальности, принятые в общину, чувствуют себя вполне комфортно, потому что общинная национальная культура ничуть не уступает высшим достижениям общечеловеческой культуры…

Перед двухэтажным зданием были аккуратно сложены вещи прибывших.

— Сейчас мы разместимся в жилом доме. Этот дом для общины на нынешнем этапе развития является стандартным. Он рассчитан на 24 взрослых человека. В нем 12 квартир, каждая квартира — две раздельные комнаты с лоджией, общей ванной, общей кухней, двумя раздельными душевыми и туалетами. В таких домах живут как семейные пары, так и холостяки. Вам выпала участь холостяков. Разберитесь по парам, отдельно — мужчины, отдельно — женщины…

Иосиф поселился с бородачом из Гамбурга Фрицем Кайзером.

— Я вас не обижу, — сказал немец. — Вы, кажется, забыли внизу свой багаж. Я спрашивал, все уже разобрали свои вещи…

Иосиф недоумевал: ну, хорошо, спиритуальная энергия вынесла его за пределы своего времени, но при чем здесь вещи?

Он вышел на крыльцо и поднял красный саквояж. «Если меня остановят, скажу, что обознался…»

Иосиф всегда жил стесненно. На его долю обычно доставалась раскладушка, а тут, сияя чистотой, ожидала просторная комната с видом на луг и лес. Все радовало глаз: диван-кровать, платяной и книжный шкафы, телевизор, кассетный магнитофон, репродукция картины какого-то знаменитого мастера — умиротворяющий, старинный пейзаж — пышная, вовсе не знавшая стеснений природа…

Вдвоем с Фрицем осмотрели выложенную цветным кафелем ванную, душевые за пластиковыми занавесками, кухню с газовой плитой и холодильником.

— Маловата кухня, — разочарованно сказал немец. — За стол могут сесть не более четырех человек. Хозяйке здесь не развернуться…

— Я слышал, никто из общинников не питается дома. Да и дети с трех лет живут отдельно.

— Это все проблематично, — сказал немец. — Впрочем, жизнь в нашей стране, пожалуй, тотчас же потускнела бы, если бы мы отказались от общины. Человек не должен жить и умирать среди чуждых себе людей…

Иосиф умылся, присел на диван, попытался привести в порядок свои мысли. Необходимо было отыскать главную мысль или задачу, тогда побочные тревоги рассеялись бы сами собой. «Расслабляясь волевым усилием, учимся концентрировать свою волю», — вспомнил он доктора Шубова.

Взгляд задержался на саквояже.

Все закрытое будит желание открыть, увидеть, убедиться — этот первоинстинкт глубже банального любопытства, и все наше воспитание сводится, пожалуй, к тому, чтобы расширить представление о закрытом…

В саквояже Иосиф обнаружил зубную щетку и записку. Записку от доктора Шубова! «К сожалению, я не смогу сопровождать тебя в этом путешествии, — говорилось в ней. — Поверь, оно особенно опасно. Есть этажи истории, где преломляются все силовые поля, там бушуют вихри злой воли. Опасайся „знакомца“…»

Иосиф сразу почувствовал усталость. «Выходит, и в этом райском уголке, где мужество, честь и знание так разумно устроили жизнь, продолжается преподлейшая борьба, которую я пережил недавно в стране обмана и тюрем?..»

Разумеется, он не впал в уныние и не раскис, зная, чем чревато ослабление воли и сомнение в успехе дела. Скорее всего, он просто задремал. Очнулся от включившегося динамика — женский голос приветливо повторял: «Уважаемые гости! Прошу выйти на площадку перед домом. Через пять минут отправляемся на обед!..»

Иосиф вспомнил про соседа, бросился предупредить его, но оказалось, что он давно одет и собирается спускаться вниз.

— Мой русский друг, — сказал он, — если даже все, что мы здесь увидим, окажется абсолютно негодным, я все равно поклонюсь отцам общины — за одно то, что они используют радио и телевидение в целях эффективного управления. Я не спал, нет, я слушал разную информацию… Община уберегает своих людей от унификации, от постоянной навязчивой пропаганды, вербовки, склонения к определенному, кому-то нужному выводу… Не секрет, кто преобладает в средствах пропаганды, тот влиятельнее всех в политической жизни…

Вышли на лестничную площадку. Фриц закрыл дверь.

— Вы не забыли свой ключ?

— Нет, не забыл, — взглянув на соседа, Иосиф подумал: «Не этот ли — „знакомец“, о котором предупреждал доктор?..»

Кажется, это был не он — не те ужимки, не та манера говорить. Но все же не исключались ни ловкая игра, ни притворство, и потому нужно было соблюдать осторожность.

— Знаете, — спускаясь по лестнице, говорил Фриц, — может, я не вполне современный человек, может, у меня свой комплекс, но я не приемлю телевизора, хотя и пользуюсь им. Люди думают, что этот цветной ящик с картинками развивает их, показывая им мозаику всего мира. Это не совсем так. Могу засвидетельствовать профессионально: это все пока арифметическая информация, которую очень легко трансформировать в выводы, не отвечающие свободному выбору. Только большая культура способна подавлять эту постороннюю агрессивную волю…

На крыльце, вдыхая воздух, чистый от недавних морозов, Иосиф услыхал петуха. Голосистой птице вторила другая, в переклич включилось еще несколько дальних голосов.

— Поют петухи, — сказала дама в брюках, глядя на экскурсовода.

— Наши петухи, — сказала Люся. — Доказано, что спокойные голоса животных более всего стимулируют жизненную энергию человека. Более того, ряд тяжелых заболеваний психики поддается лечению только с помощью этих голосов… Итак, мы снова идем пешком… Можно, конечно, воспользоваться велосипедами. Видите, это велосипедная стоянка. Каждому жильцу положена такая «машина» — для внутрихозяйственных сообщений. Экономично. Полезно для здоровья. Необременительно для среды…

Иосиф присматривался к экскурсантам. Ни единый не будил в нем подозрений.

По пути в столовую обогнули стадион. В разных концах его шли занятия — состязались в прыжках школьники, бежали по дорожкам дяди и тети среднего возраста.

— Зачем маленькой общине большой стадион? Окупить его не так просто.

— Не просто, — согласилась Люся. — Но все же дешевле построить надолго прочное сооружение, чем постоянно ремонтировать времянку… Когда-нибудь, может быть, скоро мы будем на этом стадионе собирать три-четыре-пять общин, проводя свои олимпийские игры… Пока рядом с нашей территорией нет ни одной общины, но километров за сто южнее уже открыта новая община. Ее основной профиль — разработка малогабаритной сельскохозяйственной техники. Люди там строят опытный завод. Мы подумываем уже о кооперации. Все-таки удобнее полагаться на партнера-единомышленника… Соборность, артельность, община — это формы социального быта, исторически сложившиеся в нашем народе, но затем насильно разрушенные врагами нашего народа. Нас лишили великих ценностей. Теперь мы вновь обретаем их.

— Скажите, а что это за терема?

— Детский сад-интернат. Посещение не предусмотрено: карантинный режим. Но если группа заинтересуется, я покажу… Пожалуй, именно детский сад более всего характеризует цели и смысл нашей работы: человек ведь входит в мир таким, каким создало его детство…

Общинная столовая поражала отнюдь не сельским размахом и в то же время уютом. Здесь питание считали первостепенным по важности делом. Кормили общинников три раза в день (детей и стариков — четыре), но один из залов работал постоянно, так что проголодавшийся всегда мог подкрепить свои силы: от самых дальних жилых корпусов столовая отстояла всего в десяти минутах спокойного хода.

Умывальни и туалеты отличались безукоризненной чистотой, холлы с креслами и высокими окнами, за которыми открывался великолепный ландшафт, собирали любителей передохнуть и перекинуться словом.

Преимущества коллективного питания были налицо. Общинники, как потом убедился Иосиф, были избавлены от всех форм изнурительного, дорогостоящего самообеспечения, вызывающего обычно нервотрепку, соперничество и «скользящую мораль».

Централизованное обеспечение позволило не только находить необходимые продукты, но и — что не менее важно — эффективно использовать пищевые отходы, значительная часть которых вовсе пропадает в современных городах и поселках.

Главными критериями работы столовой были гигиена, санитария и искусство приготовления пищи. Каждого человека кормили с учетом его желаний и здоровья.

Столы были снабжены специальными пультами. Посетитель выбирал необходимые блюда, корректировал величину порции (больше нормы, норма, меньше нормы, половина нормы); в раздаточной сразу же выполнялся индивидуальный заказ и все подавалось на специальной тележке.

Иосиф насчитал в меню пять первых блюд, восемь вторых, десять видов закусок и десять видов напитков, — ни одна хозяйка в домашних условиях не могла бы предложить такого разнообразия.

Через несколько минут светловолосый подросток, по виду школьник, вкатил на тележке заказанный обед, объяснив, что он «дежурный по развозке».

— Совместная трапеза у всех народов считается праздником. Мы сделали праздник постоянным, — гордо объяснил он.

— А если кто-нибудь очень торопится?

— Торопиться есть вредно, — смущаясь, ответил подросток. — Виноват и тот, кто торопит, и тот, кто торопится.

— Но если необходимо?

— Вот здесь в меню обозначены три вида комплексного обеда. Он подается немедленно…

Все туристы заказали гораздо больше того, что могли съесть: то ли хотели проверить возможности столовой, то ли попробовать побольше аппетитных блюд.

Иосиф съел порцию отварного филе морского окуня с салатом из свежей капусты и горошка, борщ с мясом, блины с красной икрой и выпил два стакана клюквенного напитка.

После обеда посыпались вопросы.

— Это санаторная жизнь! — воскликнул молодой ученый. — Откуда община берет такие колоссальные средства?

— Колоссальные? Отнюдь нет, — возразила Люся. — Вы измеряете богатство нашего стола мерками своей семьи. Да, такое питание в семье вряд ли возможно. А коллективу посильно, и обходится намного дешевле…

Выходило, что община — самая экономичная в мире социальная ячейка. И даже то, что она почему-то несколько уступала по технике и технологии самым новейшим производствам, с лихвой компенсировалось качеством товаров и услуг, экономией по прочим статьям повседневного быта: в общине не было «руководящего слоя», отделенного от людей функциональной и психологической стеной, не было традиционных служб торговли, суда, милиции и т.п.

Материальное потребление в общине было безденежным, равным по жилью, питанию, одежде, медицинскому обслуживанию, по доступу к образованию и культуре. Потребление определялось научно и нравственно обоснованными нормами достаточности (даже если экономические возможности общины позволяли большее).

Объяснения Люси вызвали бурные дебаты.

— Эта пропаганда надоела, — закричала госпожа Лундстрем. — Если играть, то уж не краплеными картами! Сознайтесь, вы профессиональный идеологический работник?

— Нет, я математик, инженер вычислительного центра. Я вернулась из отпуска, и меня попросили на неделю подменить слесаря нашей фабрики, который входит в группу по связи с общественностью. Он не только опытный слесарь, но и журналист. Дискуссии об опыте общины — его хобби. К сожалению, он на операции, но не в нашей больнице, — мы такие сложные операции у себя пока не делаем, — у него камни в почках.

— Но вас, конечно, готовили для того, чтобы ловко промывать мозги? — не отставала седая шведка.

— Зачем кому-то промывать мозги, если мы базируемся на ценностях, которые для нас незыблемы? Нам довольно правды. Более совершенная жизнь делается не пропагандой и насилием, а экономическим и духовным интересом, сознательным выбором своей перспективы.

— Какой же экономический интерес может существовать в общине, если каждый уравнен со всеми в потреблении материальных благ? Это уравниловка, которую мы заклеймили как порок неразвитого социализма! Разве вы, в СССР, не утверждали, что не может быть общего богатства без богатых людей?

Все вытянули шеи, стараясь не пропустить ни единого слова в ответе экскурсовода.

— В общине существует «коллегия мудрецов», переизбираемая ежегодно. Коллегия обсуждает стратегию нашего хозяйственного и духовного роста до того, как она предлагается на обсуждение общего собрания: зачем тратить время на сырые предложения? Так вот, эти люди могли бы, конечно, дать исчерпывающий ответ на все ваши вопросы. Но, думаю, и меня они не поставили в тупик… Начнем с суждения о том, что без богатых людей не может быть богатого общества. Вот это как раз пропагандистское, безосновательное и зловещее суждение, его цель — разрушение социализма. В нашей общине богатство создается как раз без богатых людей, иначе говоря, без имущественного расслоения, морального разъединения и узурпации власти. Но мы строим впервые не руками нищих рабов, а руками свободных людей, располагающих всеми необходимыми материальными средствами для полноценной жизни. Мы все богаты в одинаковой степени… Да, социализм — не уравниловка, качество жизни каждого должно определяться трудовым вкладом, а не спекуляцией, не групповым сговором, не «тихими» хищениями, не подкупом должностных лиц и тому подобное. В то же время не должен быть нанесен ущерб равенству людей. Уравниловка — одно, равенство — совсем другое… В нашей общине нет уравниловки в качестве жизни, но господствует правовое и материальное равенство, без которого всякий разговор о социальной справедливости лишен смысла. Обеспечение жильем, пищей, одеждой, отпуском и отдыхом, средствами развития личности — это не привилегия, а, по нашему убеждению, право трудящегося, как вода, воздух, солнце, нормальная окружающая среда. Степень нашего общего богатства и нашей духовной свободы сделала это правом, от которого мы уже не откажемся никогда. Да отчего и не торжествовать этому праву, если каждый общинник сознательно и совершенно добровольно работает на всю мощь своих физических и нравственных сил? Мы ведь в общину никого силой не загоняли, каждый сам выбрал свою судьбу. Мы положили конец вопиющей несправедливости, когда одни трудятся изо всех сил и не имеют ничего, а другие ловко и нагло прикарманивают чужие богатства, умножая ложь, подлость, разврат и преступления. Все те люди у нас, которые благодаря наследственным особенностям и личным стараниям превосходят других силой ума, мудростью, способностью к самоорганизации и тому подобное, получают льготы. Вернее, сами реализуют эти льготы — более полно, чем другие, пользуются возможностями для самосовершенствования личности. Чем же еще может отличаться свободный от свободного, если не степенью личного совершенства? Утверждать, что хозяин и его работник, сытый и голодный могут быть равными — это нагло лгать… Сегодня я покажу вам символическую арку, парадный вход на территорию общины. На Аллее Памяти вы увидите деревья, посаженные в честь самых совершенных из тружеников общины. Один из них закончил свой земной путь, его бронзовый бюст украшает теперь наш форум, зал для общего собрания. Это наша история, наша слава, и она не подлежит пересмотру, потому что освящена свободной волей общины.

— Хорошенькая награда — награждать новым трудом! — воскликнула шведка. — Никогда не соглашусь выбиваться из сил ради того, чтобы вновь выбиваться из сил! Это новая форма рабства!

— Но ведь никто не навязывает вам этого «рабства», сударыня, — неожиданно для самого себя сказал Иосиф. Все повернулись к нему, но он не растерялся: — Я был в других землях… Когда навязывают то, что правящая группа считает свободой, это рабство. А какое же рабство в том, если я хочу личного совершенства? Если нахожу в созидании совершенного свою свободу, одно из самых величайших удовольствий жизни? Вы не хотите жить в общине — это ваше право. Но зачем же ставить под сомнение право других людей — жить так, как они хотят, не нанося никому ущерба?

— Этот человек прав, — сказал Фриц. — Я бы добавил к его словам: счастье — всякая работа, пока она радует и утешает сердце.

Немца поддержали. Но шведка осталась при своем мнении:

— Отложим спор. Столовая — чудесно. Но я хочу видеть людей, которые делают возможной такую столовую.

— Наверно, есть все-таки смысл посмотреть сад-интернат? — спросила Люся.

— Опять идти пешком? — пожаловался кто-то.

— Современный человек отвыкает от ходьбы и тем наносит невосполнимый ущерб здоровью.

— А что, и малые дети ходят пешком в столовую?

— И малые, конечно.

— А если дождь или метель?

— Вот там, глядите, стеклянная галерея. Это переход из интерната в здание столовой…

Люся вновь дала повод для спора. Показывая детскую площадку (пустовавшую, потому что у детей был послеобеденный отдых), сказала, что задумано построить специальный ландшафтный парк — со скалами, водопадом, диковинными растениями и даже небольшим зоопарком.

— Футурум цвай, — усмехнулся корпулентный кооператор из Одессы. — Теперь и я подозреваю, что кто-то втихаря финансирует эту вашу общину. Для рекламы.

В том же духе высказались шведка и один из американцев, низкорослый человек, когда-то эмигрировавший из Винницы.

— Скоро я ознакомлю вас с бюджетом общины, — мягко возразила Люся. — Позорная цивилизация вкладывает наибольшие средства если не в оружие, не в дестабилизацию своих конкурентов и предметы роскоши, то в орудия и средства производства. Мы вкладываем в человека. Это эффективней и справедливей. Не люди — для производства, а производство — для людей. Не свершения — для жизни, а жизнь — для свершений… Это и есть социализм…

Следуя предостережению доктора Шубова, Иосиф повсюду внимательно вглядывался в людские лица.

Когда осматривали интернат для школьников, ему показалось, будто из соседнего класса выглянул чернявый тип, похожий на негодяя, который преследовал его в тюремном королевстве.

Иосиф смело толкнул дверь в класс, вошел, но, увы, никого не обнаружил: класс был пуст. Правда, дрожала вода в графине на столе, но Иосиф подумал, что это от сквозняка, — была распахнута форточка. Мелькнула мысль — заглянуть под стол и под парты, но в класс вошли уже другие туристы.

«Показалось. С какой стати негодяй мог очутиться здесь?..»

Интернат не вызвал бурных восторгов, хотя Иосиф никогда не видел лучших условий для учебы и жизни.

Школьники размещались в отдельных комнатках, оборудованных телевизором и телефоном, а малышня жила по двое, на каждые десять человек — воспитатель. Воспитатели, сплошь симпатичные молодые люди, были влюблены в своих детей…

Потом посетили школу, которая управлялась советом из учителей и учеников. Председатель совета, физик, стал показывать физический и химический классы, но гости из западных стран сказали, что у них такие классы не хуже, а даже лучше, и физик с обидой в голосе заявил, что дело не только в оборудовании классов, а в умении им пользоваться, что его ученики готовы встретиться на международной олимпиаде с кем угодно и командное первенство будет, несомненно, за ними.

— У вас такой высокий уровень преподавания и успеваемости? — удивился коротышка-американец. — Нам надо срочно обменяться опытом. Мы пришлем приглашение.

— Зачем приглашение? — засмеялся физик. — Приезжайте со своими учениками и преподавателями. Мы поделимся педагогическими секретами. Но, честно скажу, вам их не освоить. Главный секрет — это наша община. Я был в США. У вас одаренный мальчишка тянет из себя жилы прежде всего для того, чтобы преуспеть лично. Не скрою: это мощный стимул в мире, где сильные топчут слабых, а слабые — слабейших… Но у наших ребят стимулы мощнее — слава общины, величие нашего типа демократии, нашего типа социальной справедливости с ее коллективной собственностью. Каждый из ребят хочет стать совершенной личностью, а совершенство — это не только мудрость личной жизни с ее умеренностью и ритмом, но и собственные открытия в технике и технологии, достижения в музыке, поэзии и философии, любовь к родным очагам и своему народу…

— Мы задели его достоинство, и он надавал обидчикам по щекам, — улыбаясь, сказал немец Иосифу, когда группа вышла в коридор. — Поделом. Лично я не сомневаюсь, что этот учитель способен воспитать в учениках непоколебимую жажду победы. Я несколько раз прочитал Достоевского и, кажется, понял характер русского человека: уверясь в чем-либо, он пойдет до конца, достигая высочайшего совершенства. Мы, немцы, чем-то похожи…

Твердость и долг — одно, а гордость — совсем другое. Иосиф чуть не пустил слезу, глядя на старшеклассников, собранных на встречу с туристской группой.

Эти ребята, его одногодки, выглядели и физически крепче, нежели он, и нравственно намного здоровее — это читалось в их открытых, спокойных лицах.

— Вот ты, — седая шведка указала пальцем на широкоплечего юношу, — знаешь ли ты, куда пойдешь после окончания школы?

— Знаю, — с достоинством отвечал юноша. — Я бы хотел освоить три-четыре специальности, но реально пока рассчитываю на две: одну — из числа необходимых для общинных интересов и одну — выражающую мои личные склонности.

— Что же ты выбрал?

— Мой личный интерес — астрономия, общинный — моделирование и технология пошива верхней мужской одежды. Но есть еще страсть, которой я бы хотел придать профессиональный характер — музыка. Я люблю классику и сочиняю небольшие произведения.

— Как же ты поступишь? Разорвешься на три части? — допытывалась шведка.

— Приоритет за моим желанием. В общинах нашего типа, их по стране пока немного, нет нужного мне вуза, придется поступать в обычный университет. Я думаю закончить его не за пять, а за три-три с половиной года. Община подыщет мне подобающее место работы. Если работа устроит нашу или какую-либо из родственных общин, я останусь членом общины «на вольном поселении». Если общину не устроит моя работа, мне придется выбирать. И я, конечно же, останусь в общине, — я не принимаю порядки и нравы, существующие вне общины, — они примитивны и унизительны.

— Но как практически ты выйдешь из положения? Проблемы твои не из легких.

— Если человек не способен решать свои проблемы — это слабый, никчемный человек. Проблемы — жизнь, глупо бояться жизни… Вот мой друг, — десятиклассник показал на соседа, — ему проще: он хочет изучать иностранные языки, международное право, работать в системе министерства иностранных дел или в другой подобной сфере. Его желания вписываются в интересы общины.

— Вы не о друге, о себе, пожалуйста, — настаивала шведка. — Как вы выйдете из своего положения?

— Могу поступить в консерваторию, музыка тоже входит в круг нынешних приоритетов общины. Окончу консерваторию и, не переставая заниматься музыкой, освою моделирование верхней одежды. Буду работать в общине и писать музыку. В перспективе родственные общины намерены создать камерный оркестр. Это потребует профессионалов.

— А как же астрономия?

— Буду осваивать самостоятельно, беря очные и почтовые консультации. Община выделит деньги на использование необходимых технических средств. У нас прекрасная библиотека. Мы микрофильмируем многие зарубежные издания. Через пару лет будем иметь единый общинный банк научных знаний.

— Короче говоря, твои муки выбора еще не кончились.

— Проблема выбора — главная и для человека, и для общества, — заметил десятиклассник.

— Еще вопрос, — сказала шведка. — У вас есть родители? Братья? Сестры?

— Отец и мать, два брата и сестра.

— Какое духовное значение в вашей жизни имеет семья? Нам сказали, что дети воспитываются в семьях только до трех лет, после поступают, как болванки, для обточки в общинные учреждения — в детский сад и школу-интернат… Какие чувства вы сохраняете к родному дому, если и дома у вас, по существу, нет?

Иосифу стало не по себе: в вопросе было не много такта. Но юноша умел держать себя в руках, усмехнувшись, он подчеркнуто вежливо наклонил голову:

— До второго класса мы жили вне общины… Мои братья родились уже здесь. Сейчас они в интернате. Звонят родителям ежедневно, часто приходят домой, но еще чаще родители навещают их… Это, конечно, не самая идеальная система устройства семьи. Наше поколение, закрепив новую мораль и двинув выше экономику, пожалуй, создаст более совершенную… Братья не хотели вначале ходить в детский сад. Старший плакал, уходя даже на полдня. А потом ему понравилось, он уже рвался в сад — там интереснее и полезнее проходит время… Община вырабатывает в людях самостоятельность, даже автономность. Хотя мы привыкаем к высокому уровню жизни, к труду и творчеству в спокойной обстановке, каждый в состоянии жить и работать вне общины, пользуясь деньгами и всеми незрелыми отношениями, построенными на выгоде и преобладании… Тем не менее все мы постоянно сознаем, что кроме общины у нас есть еще святыня — семья, родители… Отец и мать для меня — друзья, единомышленники, люди, которые не только всегда поймут, но и сделают все, чтобы помочь…

Иосиф гордился толковым сверстником, был доволен его ответами, но что-то защемило в груди, обида или досада, — подумалось, что все проблемы жизни — вечные, но те, что приходится решать ему, Иосифу, порою слишком унизительны, хотя, конечно, люди жили гораздо хуже и проблемы их были еще запутанней и неразрешимей.

«По крайней мере, здесь, в общине, найдено средство гармонизации отношений между родителями, и это, конечно, очень важно для детей — знать, что отец и мать дружат, никогда не ссорятся, не оскорбляют один другого, что дом был и остается святым…»

Видимо, других людей тоже интересовала эта проблема, потому что, нагнав группу, Иосиф услыхал слова Люси:

— …Положение семьи находилось на грани катастрофы. Семья — зеркало, где сходятся лучи всех общественных недостатков. Более половины семей распадалось, положение в оставшихся двух третях было вопиющим: вражда, война на истощение, которая уже сама по себе загоняла общество в тупик, разрушала его творческий, созидательный потенциал… Спрашиваете, отчего не расходились и эти? Оттого, что негде было жить, некуда было деть детей, не было вообще никаких иных вариантов существования, никакой отдушины, кроме дикого самогубства — пьянства и нравственного падения. Миллионы людей губили в себе человека из-за семейных неурядиц… Община поставила заслон губительному, разрушающему процессу: мы принимаем пока не каждого из желающих, а отбираем людей, как команду на корабль, берем только тех, которые готовы вместе с нами к долгому и успешному плаванию… За последние шесть лет у нас не распалась ни единая семья, хотя условия для супружеской свободы вполне подходящие: если испортился климат и невозможно уже договориться, супруги могут в тот же день расселиться в такое же точно жилье — для холостых… И дети не особенно потеряют, поскольку родителей не освобождают от общей ответственности по воспитанию детей.

В группе стали шутить.

— Я бы только тем и занимался, что женился бы да разводился, — сказал коротышка-американец.

— Все это прекрасно, разрешает многие проблемы, но все же не идеал, — сказал сотрудник Российской академии.

— Не идеал, — согласилась Люся. — Идеал наш, конечно, гораздо выше того, что мы осуществили. Мы развели конфликтующую семью по сторонам. Но вообще мы хотим, проводя демографическое планирование, собрать под одной крышей все три поколения — так жили традиционно в нашем народе. Это оздоровит психическую жизнь каждого поколения. Представляете: вместе — при полной возможности уединения?..

По дороге к «товарному центру» общины опять проходили мимо стадиона и столовой.

«А не пошутил ли доктор Шубов?» — подумал Иосиф. И только подумал, глядь, катит на велосипеде какой-то тип. Не доезжая до группы, остановился на обочине и смотрит.

«Чернявый?..»

Чувствуя щупальцы ненавидящих глаз, Иосиф смело направился к своему противнику.

Взоры скрестились, как шпаги.

— Узнал? — прохрипел двойник отравившегося полицейского.

— Хочешь, я скажу людям, кто ты такой?

Двойник зловеще рассмеялся:

— Люди не поверят, и я доставлю тебя в медицинский пункт, где и забальзамирую, сделав необходимый укол. Тебе уже не уйти.

— Я принял вызов и не уступлю. Ты ведь силен только там, где тебя боятся.

— Придет час, затрясешься, — злобно прошипел двойник, толкнул велосипед и, вскочив на него, заторопился прочь, озираясь, словно ожидая погони или выстрела.

— Кто такой? — спросили в группе.

Люся пожала плечами.

— Это не общинник, нет… Кажется, подменный медицинский работник. Вчера у нас неожиданно скончался терапевт. Вообще-то мы не пользуемся услугами вольнонаемных, но тут ситуация оказалась безвыходной — разгар эпидемии гриппа. Облздравотдел порекомендовал своего лучшего специалиста. Возможно, это он…

«Не этот ли тип виноват в смерти терапевта?» — предположил Иосиф.

Зная, что предстоит померяться силами, Иосиф раздумывал о том, имеет ли он право обратиться за помощью к общинникам.

Занятый своими мыслями, он уже не особенно вникал в объяснения, которые давала Люся. Они только усиливали досаду: вот, люди построили и успешно испытали совершенно новую модель социального быта, впервые исключавшую проникновение в этот быт бездельников и эксплуататоров…

Осматривали «форум», внушительное сооружение, предназначенное для общих собраний.

Круглое, под куполом, оно походило на римский цирк: в самом низу находился стол председателя собрания и место для секретаря. Вокруг стола, поднимаясь все выше и выше, шли скамьи для общинников.

— …Существующие типы демократии превозносятся пропагандой как вершина справедливости, но это, конечно, ложь. Все демократии обслуживают свой тип несправедливого общества, и народ, хотя и голосует, остается постоянно жертвой сговорившейся кучки. Его властью пользуются демагоги, преследующие свои цели. Люди обычно не задумываются над тем, что они не свободны прежде всего в выборе кандидатов…

— Не совсем так, — перебила старая шведка.

— Но, в сущности, именно так, — повторила Люся. — Я бывала в западных странах, жила в семьях и вела доверительные разговоры — такие, какие мы ведем сегодня.

— В огороде бузина, — сказал кооператор из Одессы.

— Думаю, наш очаровательный экскурсовод здорово-таки искажает сущность западной демократии, пусть неумышленно, но искажает, — добавил коротышка-американец. — Это бредни, будто какие-то империалистические силы тайно готовят политических лидеров и навязывают их народу. Все делается свободно, у нас существуют законы, которые запрещают махинации подобного рода.

— Слушайте, господин Фишмэн, — вмешался, скривившись, как от зубной боли, другой американец, молчаливый, замкнутый человек, о котором говорили, что он бывший офицер-ракетчик. — Всегда вы суетесь со своим мнением, выдавая его за мнение американской или даже мировой общественности. Зачем дурачить честных людей? Да, у нас дирижируется все сверху донизу, и вы хорошо знаете об этом!.. Я совершенно согласен с леди: вся наша демократия, какими бы побрякушками ни обставлялась, на выходе имеет чуждую нам диктатуру!

Люся попыталась унять вспыхнувшую размолвку:

— Я вовсе не навязываю своего мнения, друзья. Я хотела всего лишь подчеркнуть мысль об относительности, исторической обусловленности каждой демократии… Кстати, я невысокого мнения и о той демократии, которой недавно пользовалась сама. Почему кандидат от одного коллектива имеет преимущество перед кандидатом от другого коллектива? Не конкурируют ли не столько кандидаты, сколько стоящие за ними силы?.. В общине все иначе, и это мне по душе. Мы, действительно, впервые управляем сами — власть непосредственно исходит от нас, общинников, она никому не передоверяется. У нас вообще нет устойчивой группы «властителей». Какими бы талантливыми ни оказывались те или иные люди, мы не позволяем им обрасти мохом зазнайства. Они не могут изменить принципов устройства нашей жизни. Эти принципы — достояние всех общин нашей страны… Группа общинных судей, а эти люди пользуются наивысшим доверием, постоянно следит за тем, на какой основе складываются противоположные мнения. Любой общинник в любое время вправе поднять любой вопрос перед общиной. Мы ведем тщательный учет всех предложений, всех инициатив, и это помогает избегать образования противостоящих групп. Каждый из нас бдителен: стремится не допустить положения, при котором один человек мог бы использовать во вред другому преимущества своего положения. Если, скажем, общинники по графику чистят свинарник, то своей очереди, какая бы обстановка ни складывалась, не избежит ни старший специалист, ни член «коллегии мудрецов». То обстоятельство, что никто из общинников не получает преимуществ в материальном и правовом положении, притормаживает эгоистические и эксплуататорские наклонности. Вот он — принцип равенства. Все нынешние общества страдают прежде всего от расслоения, от монополизации власти и информации, от насилия в отношениях между трудом и формой присвоения его результатов…

После осмотра «форума» Люся провела гостей по залам общинной библиотеки. Это было что-то сказочное. Читательские кабинеты располагались по всей окружности здания, из каждого окна открывалась прекрасная панорама, стимулирующая напряженную умственную работу и компенсирующая нагрузки для зрения. Кабинеты были тоже именными — бумаги и книги лежали в них в том порядке, в котором их оставил хозяин: не дай бог спугнуть чужой замысел!

В каждом кабинете стоял диван для отдыха. Тут же находился вывод от музыкального компьютера. Можно было послушать (надев наушники) любую музыку.

Библиотека занимала верхние этажи «форума», в нижних размещались кружки по интересам, — десятки кружков.

Самым примечательным было то, что в них стабильно и совершенно добровольно занимались люди.

— Непобедимо общество, в котором не пропадают таланты, — заключил молодой ученый из Владивостока. — Оно возьмет любые вершины духа, организации и производства. Здесь — истинное богатство нации. Боже, как же мы этого не понимали?

— Мы? — сощурилась Люся. — Мы понимали. Не понимали и не могли понять те, кому навязали ложь как правду, кто за десятилетия бесконтрольности привык к положению работодателя, усвоил его «философию», только в самой низкой, тюремной форме, когда не жаль ни единого человека, когда человек и не замечается, потому что не замечается и собственная личность, — ее нет, она функция старшего начальника — и в интеллектуальном, и в национальном измерении…

— Лучше бы не приезжать мне сюда, — сказал ученый из Владивостока. — Только расстроился…

Иосиф переживал тоже. Внезапно соединилось в нем все увиденное и услышанное. «Могут же, могут люди счастливо и радостно устроить жизнь! Кто же мешает, кто стоит на пути, кому поперек горла их добрые, сердечные отношения?..»

И понимал: поперек горла те, кто ехал, едет и хочет всегда ехать на людской спине, кто оттого и сеет повсюду ложь и насилие, чтобы сохранить в незыблемости эксплуатацию. «Всесильные люди — бессильны, если разъединены неравенством, невежеством, голодом, страхом, бедностью, гибелью своих духовных очагов!..»

— С чего вы начали?

— Начинали не мы, — сказала Люся. — Инициаторы объединились в кооператив высшего, «цивилизованного», как говорил Ленин, типа. Их поддержало социалистическое государство, это его прямая обязанность. Нам дали кредиты, помогли создать инфраструктуру, наладить производство… Короче, организовать общину как обычное предприятие. Но впервые это было социальное предприятие. Социализм, таким образом, впервые начал выполнять свою прямую и главную задачу — он начал с предоставления благ больших, чем дает людям капитализм. Никто не стремился к поголовной «общинизации», всем было интересно, что даст опыт первой общины. И опыт оправдал себя.

— Ваш социализм переживал кризис именно потому, что он не выполнял своей прямой задачи, — со вздохом заметил американец, бывший офицер-ракетчик. — Я давно догадывался о значении целей и стимулов. Застой в России был вызван прежде всего этим — утратой высоких целей и стимулов. И как задачи, и как повседневной практики. Ваши враги сумели добиться многого, не прибегая к атомным бомбам.

Люся пожала плечами.

— Теоретические споры — не моя сфера.

— И все же, — сказал американец, — люди не хотят участвовать в созидании того, о чем имеют смутное представление. Вам запрещали даже фантазировать.

— Я тоже не люблю пустых философствований, — вмешался коротышка-американец. — Если хотите знать мое мнение, я считаю, что, насаждая общины, ваше государство поступает несправедливо по отношению к другим гражданам.

— А вот это антисоциалистическая пропаганда, — сказал бывший офицер-ракетчик. — Зачем же тогда социализм, если он не открывает людям путь к подлинной свободе и подлинному равноправию? Его главная функция — созидать клеточки нового общества. Слава богу, что народная власть, опомнившись, стала искать и нашла путь к стабилизации без насилий, без общей команды… Община — это, действительно, предприятие. Но, в отличие от грабительского, частного, оно приносит пользу всему обществу. Оно быстро самоокупается, оно рентабельно во всех смыслах, дает ту перспективу развития, которой не было раньше… Даже сложнейшие проблемы национального самосознания и национальной культуры приобретают в ее условиях совсем иное звучание.

— Опять вы за теорию, — упрекнула Люся. — Смотрите больше на практику, именно она подтверждает или отрицает все теории. Общину никто не выдумывал, она явилась последовательным продолжением хозрасчета, самофинансирования и аренды… Кстати, мы уплачиваем равные со всеми другими предприятиями налоги, но уплачиваем стабильно, накапливая резервы значительно быстрее. Общинник пользуется месячным доходом примерно в 400 — 500 рублей, это гораздо меньше, чем срывает с общества спекулянт и частник, спрятавшийся за кооперативную вывеску. Но доходы спекулянта не создают никакого нового качества жизни. Мы же создаем новое, гораздо более высокое качество жизни, оттого нас поддерживают, — мы наглядно реализуем революционные обязательства перед народом нашей страны и всего мира.

— Одно волнует меня более всего, — сказал молодой ученый из Владивостока, — то, что община поняла, наконец, роль и значение свободного творческого времени. Вот оборотная сторона человеческого совершенства… Именно здесь я понял: я живу слишком бездарно, сражаясь за каждую минуту творчества. Это беспомощная кустарщина. Общинник, в сравнении со мной, проживает в 5-6 раз более продолжительную жизнь, если жизнь измерять по возможностям творческой самореализации личности.

— А ее только так и следует измерять, — сказала Люся. — Каждый из нас стремится к совершенному образу жизни, но это предполагает все больший резерв свободного времени. Чтобы получить его, мы поневоле рационализируем производство и ищем самую результативную технологию. Мы кровно заинтересованы в постоянном обновлении, поскольку заинтересованы в более совершенной жизни своего духа…

— Ах, не преувеличивайте, — воскликнул кооператор из Одессы, с явным раздражением принимавший многие разъяснения Люси. — Пройдет какое-то время, и мы явимся свидетелями нового загнивания. Общины такого типа уже были. В СССР и Китае их называли коммунами.

— Заблуждаетесь, — сказала Люся. — Или заблуждаете, что гораздо хуже… Никогда прежде не предпринималось серьезных попыток создания общин нашего типа, а то, что делалось, — было либо издевательством над идеей, компрометацией ее, либо полным невежеством. Для того чтобы заработал механизм, нужны строго определенные условия. Оборвите в моторе только один проводок, и мотор заглохнет. Не дайте критическую массу, и реакция ядерного деления не пойдет. Те же принципиальные условия требуются и в случае социального механизма. Община на нищете и принудиловке жить не может. Ее «критическая масса» — раскрепощающий материальный достаток, появление людей, стремящихся к постоянному повышению качества своей личности, испытывающих потребность во все более полном постижении сущности вещей и все более полном единении с природой…

Осматривали общинный товарный центр.

Утомленный своими переживаниями, Иосиф хотел поскорее возвратиться в свою комнату, лечь на спину, закрыть глаза и передумать все с самого начала, потому что хаос и сумбур поднялись в душе, — будто взболтнули сосуд с осадком и вся прозрачная жидкость замутилась хлопьями медленно оседающих частиц.

Он понимал, что нужно взять себя в руки, вникнуть в разговор, потому что товарный центр был одним из главных учреждений общины…

Денежного обращения в общине не было, деньги сохранялись лишь для учета и расчетов с внешним миром. Каждый общинник заявлял о своих материальных нуждах, выбирая необходимые ему вещи по образцам или товарным каталогам, которые постоянно обновлялись. Заказы в пределах личного лимита потребления удовлетворялись, как правило, очень быстро: в центре работали асы, широко использовавшие компьютеры для обработки запросов и связей с поставщиками.

Товарный центр занимался как реализацией товаров, произведенных общиной, так и приобретением необходимого сырья, оборудования, строительных материалов, продовольствия, предметов бытового назначения. Тут производился учет всех материальных поступлений и всех расходов.

Гостей ознакомили с основными цифрами. Финансовые обязательства перед общиной намного превышали ее задолженность по платежам.

— За счет чего такая высокая рентабельность? Как удается работать в ритме, исключающем авралы, спешку, гонку, взаимные упреки?

Главный специалист товарного центра покосился на часы.

— Мы дисциплинировали всех, с кем имеем дело. Но прежде того дисциплинировались сами. Нашим контрагентам известны не только наши имена и телефоны, но и время обеда или вечернего чая — до минуты. Многие предпочитают иметь дело с нами. Повсюду все более ценится выигрыш во времени.

— И все-таки — как удается обеспечить такой высокий уровень накоплений? Передовая технология, высокая профессионализация, практическое отсутствие брака и простоев — это понятно. Но это не все.

— Слагаемых много, — кивнул главный специалист. — У нас нет посредников и прихлебателей. Исключено головотяпство. Трассы мы копаем один раз, дороги и здания строим так, что не требуется постоянного ремонта. Нерадивый переделывает работу трижды — это аксиома. И потом — забота всех о сохранности общинного имущества, высочайший уровень утилизации отходов. Вам, конечно, уже сказали, что в общине не выбрасывается в мусорный ящик ни единое бритвенное лезвие, ни единая разбитая стеклянная банка — все накапливается и идет в дело… Но главное — мы устранили причины, по которым социализм хромал на обе ноги…

Мучила бессонница. Хотелось спать и было невозможно заснуть. Мерещилось, будто кто-то открывает ключом дверь, кто-то уже проник в квартиру и ждет момента, чтобы наброситься со страшным оружием, похожим на заостренный стальной крюк…

Пассивно ожидать Иосиф не хотел и не мог. Да и сознавал силу правды: разве он желал или желает чьей-либо несвободы? Разве не всеобщее благоденствие — его цель? И разве это только одного его желание — освободить людей от кровопийц и обманщиков, дать им возможность свободно и радостно творить, постигая сущность земной доли?..

Поразила такая мысль: «Если сатанинское существо явилось из того мира, стало быть, рассчитывает на прибыль себе и в новом мире. Стало быть, если не довести до конца схватку, что-то непременно изменится повсюду…»

Иосиф более не колебался. Оделся, запер своим ключом дверь, спустился вниз и вышел на улицу.

Моросил дождь, едва слышно крапал по подоконникам.

Было около двенадцати, но во всем доме не светилось ни единого окна: свободные от ночных дежурств общинники ложились спать рано.

Иосиф подошел к дороге, ведущей к школе и столовой: поблескивали мокрые бетонные плиты. Фонари горели скупым ночным светом, но все же позволили разглядеть вдали людей. Не желая объясняться, отчего бродит по территории общины, Иосиф затаился за дорожным щитом.

Приближались двое. Облик одного из них был знаком — двойник, «князь тьмы», как назвал его однажды доктор Шубов. Второго человека Иосиф видел впервые — толстый, массивный, в дождевике с капюшоном.

Шаги были хорошо слышны, но разговор можно было разобрать только вблизи.

— Я живу в этом корпусе, — сказал двойник, останавливаясь у развилки дороги, ведущей к жилому дому. — Ступай и хорошенько выспись: завтра расплатишься. Завтра, как договорились. В обед, когда он придет.

— Не знаю, — дребезжащим от страха голосом ответил мужчина в дождевике с капюшоном. — Я дал слово, но не знаю, сумею ли сдержать его.

— Зато я знаю, — повысил голос двойник. — Мало того, что ты будешь изобличен перед всеми в преступлениях, я погублю твоего ребенка и лишу рассудка твою жену!

— Хорошо, хорошо, — чуть не плача, сказал мужчина и зашагал по мокрым плитам.

«Князь тьмы» поглядел ему вслед, произнес какие-то слова на незнакомом языке, но едва мужчина скрылся за поворотом, побежал к рыбхозу.

Иосиф тотчас последовал за ним, держась обочины, далеко обходя фонари. Несколько раз попадал в глубокие лужи, в одном месте растянулся на глине, вымазал одежду и руки, но — ни на секунду не упускал из виду коварного негодяя.

Вскоре двойник вышел на дамбу возле рыбопитомника, там остановился и согнулся, как будто завязывал шнурки на ботинках.

Иосиф расслышал звук упавшей железной крышки. После этого двойник вернулся к дороге, походил взад-вперед, словно убеждаясь в безопасности, заторопился к жилому дому и вошел в тот же подъезд, где поселился Иосиф.

Это была задача!

В растерянности Иосиф отправился к дамбе. Как, вероятно, и двойник, он исходил из того, что община охраняется только с внешних сторон, но в отличие от двойника очень хотел, чтобы его заметил сторож.

Но сторожа не было.

Возбужденный до предела, Иосиф обшаривал места, где ходил двойник, с такой тщательностью, словно хотел найти потерянное кольцо. Фонарик, которым он пользовался, был слаб — батарейка в нем села, и лампочка горела все хуже.

Но труд был все же вознагражден: у механизма, регулирующего слив, Иосиф обнаружил железный люк, с трудом поднял крышку и посветил внутрь.

То, что он разглядел, едва не заставило в ужасе отшатнуться: в люке, который вел к механизмам и предназначался для ремонтников, на веревочных петлях, как муха в паутине, висел связанный по рукам и ногам человек. Светилось его лицо, изо рта торчал кляп.

При виде Иосифа человек открыл глаза и слегка пошевелился — закачался над водою, рискуя вывалиться из петель и тотчас же утонуть.

«Вот кто поможет разгадать замыслы негодяя!..»

Иосиф забрался в люк и вытащил изо рта несчастного кляп.

— Умираю, — простонал человек, — умираю от холода и жажды!

— Теперь уже близка свобода, — сказал Иосиф и ножом, который носил с собою, срезал веревки, стягивавшие руки и ноги человека. — Выбирайтесь отсюда, а я подстрахую снизу.

— Нет-нет, у меня не хватит сил, все затекло, мышцы одеревенели.

Иосиф снизу подсоблял человеку, и тот со стонами начал потихоньку высвобождаться из тенет, хватаясь руками за перильца железной лестницы.

— Кто вы? — спросил Иосиф, закрыв люк и выключив фонарь. — Говорите быстро, ваш истязатель недалеко.

— Страшный тип! Скорее отсюда…

Через минуту Иосиф узнал, что человек — тот самый врач, которого облздравотдел послал в общину, чтобы заменить на время скончавшегося терапевта. Врач ехал на своей машине. В нескольких километрах от общины «проголосовал» какой-то тип. Не остановиться было нельзя, потому что он выскочил на самую середину дороги.

Сев в машину, незнакомец оглушил врача выстрелом из газового пистолета, завладел его документами, связал, затолкал в багажник и так въехал на территорию общины.

Машину поставил на специальной стоянке, а вечером перевез связанного к дамбе и спрятал в люк.

— Это опасный преступник, и затеял он, конечно, какое-то непростое дело… Боже, как я рад, что снова стою на земле!

— Вырваться из когтей стервятника — еще не все, — сказал Иосиф, обеспокоенный заговором против ничего не подозревающих мирных людей. — Мы должны изобличить негодяя. Сейчас пройдем к птицеферме. Там нет сторожа, но есть внутренний телефон…

«Неужели и общину погубит ротозейство? — думал Иосиф, отворив двери фермы. — Неужели общинники убеждены, что все люди хотят им добра?..»

Иосиф ошибался. У людей, которым хватило мужества и мудрости отстаивать совершенство посреди несовершенного мира, хватало и осторожности: они-то уж наверняка знали, кто не заинтересован в успехе их предприятия.

Иосиф отыскал телефон, но едва стал набирать номер дежурного, помеченный на специальной табличке, появился сторож. На груди у него висел миниатюрный радиотелефон. Все, что он говорил и что говорили ему, по всей видимости, могли слушать и другие люди, охранявшие покой общины.

— Кто здесь? — сторож ослепил Иосифа и его спутника мощным фонарем.

— Я прибыл с группой туристов, — сказал Иосиф. — Это врач, посланный облздравотделом, его функции в настоящее время исполняет самозванец. Совершено преступление, требующее срочного разбирательства.

— Человек, которого вы назвали врачом, очень слаб. Следует вызвать машину?

— Не знаю. Боюсь, как бы мы не вспугнули преступника…

Через пять минут подошел электромобиль. Еще через пять минут Иосиф оказался в диспетчерском пункте.

— Вот человек, которому вы можете доверить все без утайки, — сторож указал на спортивного вида мужчину, сидевшего за пультом.

Диспетчер дружески кивнул Иосифу и сказал сторожу:

— Проверь исправность систем в овощехранилище. Отчего-то на градус повысилась температура. — И когда сторож вышел, пригласил: — Садитесь, пожалуйста.

— Видите ли, — сказал Иосиф, — то, что я хочу сообщить, может быть, преждевременно слышать моему спутнику. Разрешите ему обождать в коридоре.

— Это, пожалуй, правильно, — согласился врач. — Тем временем я постараюсь хоть немного прийти в себя. Я голоден, не найдется ли у вас стакана молока?

— Молока нет, а вот кефиром угощу, — диспетчер вышел в коридор, сопровождая врача.

Через минуту вернулся.

Иосиф начал рассказывать с жаром, упомянув про доктора Шубова, и хотя его слушали внимательно, он чувствовал, что ему не верят, принимая рассказ за маниакальное самовнушение.

— Быть может, в природе и существуют двойники, «съемные личины» и все подобное, — наконец мягко сказал диспетчер. — Но мне об этом неизвестно. Путешествия по эпохам — не слыхал… И потом, я хорошо помню врача, присланного облздравотделом. Это именно тот человек, которого вы привели сюда. Да, он почти в невменяемом состоянии, хотя утром я видел его вполне здоровым, но я объясняю это исключительно воздействием вашего психического поля…

Иосиф разинул рот: как? как это может быть, чтобы преступник и жертва, двойник и несчастный соединялись в одной внешности?

— Учитывая поздний час, — продолжал диспетчер, — я советую вам вернуться в свой корпус и постараться хорошенько уснуть, дать отдых нервной системе… По вашим словам, что-то замышляется против вас или кого-либо другого только в полдень. До полудня я проверю все версии, и мы найдем способ нейтрализовать злоумышленника. Это я обещаю твердо и готов поручиться.

— И все же, — сказал Иосиф. — Вы принимаете меня за идиота. Пусть так. Но постарайтесь утром найти присланного врача и сравните его с тем человеком, которого я привел.

«Детский лепет, — подумал о своих словах Иосиф. — Как трудно растолковать истину тем, кто слышит о ней впервые! Ум смущает всякая неожиданность!..»

— Да, да, конечно, я обещаю, — диспетчер вышел в коридор вслед за Иосифом. — И наш уважаемый врач…

Он не договорил: в коридоре врача не было. На подоконнике стояла бутылка кефира, окно было отворено, на полу перед окном, размазанная, остывала лужа свежей крови. Капли крови были и на подоконнике.

Диспетчер бросился к окну, закричал в темноту:

— Доктор, доктор?..

Когда он повернулся, Иосиф увидел на его лице изумление и тревогу.

Диспетчер тотчас сверился с какой-то таблицей, нажал какие-то кнопки.

— Телефон врача не отвечает. И это доказывает…

— Ничего не доказывает, — перебил Иосиф. — Но это уже целиком ваше дело.

Он вышел на улицу. Дождь почти прекратился. Но ветер, кажется, усилился.

— Найдете дорогу? — выглянул из дверей диспетчер. — Вот эта бетонка приведет вас сначала к стадиону, а затем к жилому корпусу, где вы остановились. Пожалуйста, никого больше не вовлекайте в это дело!..

Потрясенный, Иосиф поплелся к дому. События ночи исчерпали его силы. «Вот сейчас, пожалуй, сойдись я на узкой тропке с „князем тьмы“, я бы уступил, — дух мой ослаблен. Дух ослаблен всегда, когда человек не видит перспективы… Но как же я не вижу перспективы? Да вот же она, тут, в этой общине… Мой долг — защитить этих людей, потому что они защищают справедливость для всех, не порывая с лучшими традициями…»

Ветер шумел. Вокруг было пустынно. Иосиф никого не встретил ни у дома, ни на лестничной площадке. Отперев двери квартиры, услыхал храп соседа, потихоньку умылся, развесил для просушки одежду и лег спать. Тревога одолевала, но усилием воли он вытеснил ее, догадываясь, что источник тревоги не столько внутренний, сколько внешний, — волны разрушительной энергии, посылаемой «князем тьмы» или его сообщниками.

«Ничего у вас не выйдет, ровным счетом ничего, — повторял, засыпая, Иосиф. — На вашей стороне ложь и коварство, на моей — правда и добро. Вы разрушаете, я полон желания созидать, вы губите природу, я хочу ей свободы так же, как себе…»

Проснулся Иосиф свежим и бодрым. Выпил апельсинового сока, бутылку которого нашел в холодильнике, и принялся чистить свою одежду.

— Вы не используете возможностей, которые предоставлены нам, — шутливо укорил Фриц. — В памятке написано, что мы можем, как общинники, пользоваться услугами по стирке, чистке и починке белья, верхней одежды и обуви. Здесь в прихожей, в этом ящике, полно нейлоновых сеток с номером дома и квартиры. Я положил в одну свои сорочки, в другую — старые шлепанцы. Посмотрим, какой у них сервис… И вы сдайте костюм и рубашку… Если нет смены, я одолжу куртку и брюки, роста мы почти одинакового…

Еще сумерки витали, а группа уже собралась перед домом. Рассказывали друг другу, как спали, и выходило, что все спали превосходно, только госпожа Лундстрем спала скверно — «из-за щемящей тишины».

Появилась Люся, и все пошли к столовой.

— Ну, а если проливной дождь? — спросила госпожа Лундстрем. — Или метель? Или сильный мороз? Опять топать по дороге? А у меня воскресный день, я хочу полежать в постели. Или прихоть и демократия не совместимы?

— Иная прихоть только и считает себя демократией, — сказала Люся. — Вся беда, господа-товарищи, что вы судите об общинниках, не живя их жизнью, не чувствуя их чувствами, не думая их думой. Поверьте, у нас несколько иное восприятие жизни. Мы убеждены, что мудрость начинается с умения человека управлять своими желаниями, постоянно выбирая между прихотью и пользой. Это значит, что никто не дает себе послабления, все строго следят, как бы послабление себе не обернулось стеснениями для другого… Мы выработали особый стиль жизни. Вездесущей взвинченности и постоянным беспокойствам противопоставили душевное равновесие, уверенность и глубокую убежденность в правильности своего выбора. Никому из нас не нужно делать карьеру, выслуживаться, мучительно мозговать над проблемами личного быта. Размеренная, насыщенная жизнь гарантирована прочностью нашего коллективизма, посильным, честным трудом и непрерывным развитием потенциала личности. Вот главное ристалище нашего самолюбия — совершенство… Я хорошо помню об иной жизни и все еще несу на себе многие ее пороки. Я чувствую себя уютно только в общине, и, если честно, меня тяготят объяснения с людьми, которые не понимают меня с полуслова… Не сердитесь, я отношусь ко всем вам с полной искренностью, со всем дружелюбием, не подстраиваясь и не подлаживаясь, но мне смешны многие ваши вопросы… Знаете ли вы о том, что такое любовь к сотоварищу, что такое ритм повседневной жизни? Ритм — это предпосылка совершенства, основа здоровья и непрерывности развития… Наш уклад жизни, конечно же, пока не идеален, но он нами принят, устраивает подавляющее большинство, не готовое к более высокому ладу. Да и экономические возможности общины, сами условия ее существования среди иных структур социальной жизни не позволяют сделать новые радикальные шаги… Доказано, что небольшая прогулка перед приемом пищи чрезвычайно благотворна. Мы все привыкли к прогулке и без нее не садимся за стол… Если на улице дождь, мы пользуемся плащами и велосипедами. Если снег, мороз или туман, непременно ходим парами. Если же кто-либо недомогает, но не хочет оставаться дома, за ним присылают электромобиль. Надо только заблаговременно сообщить о желании… А вообще полежать в постели никому не возбраняется. Существует дюжина способов отсрочить и перенести завтрак, обед или ужин. Но обычно все придерживаются общего распорядка.

— Как я понял, распределение работы, питание, организация досуга регулируются при помощи электронно-вычислительных машин, — сказал ученый из Владивостока. — Не ущемляет ли вашей свободы эта механическая воля?

— Нет, — ответила Люся. — Не машина нам приказывает, сама машина работает по программам, подготовленным очень душевными, очень щепетильными людьми. Принципы этих программ были приняты всей общиной… Машиной мы пользуемся только оттого, что человек не в состоянии быстро и безошибочно разрешить множество громоздких технических проблем. Да в этом и нет необходимости. Человеческий мозг нужен для решения нестандартных задач. Если машина говорит мне, что в шестнадцать сорок я могу поиграть в теннис, это значит только то, что в шестнадцать сорок корт будет свободен, и никто не станет, ожидая своей очереди, действовать мне на нервы…

— Использование компьютеров в технических целях — это меня не волнует, — вмешался Фриц, сосед Иосифа, — но вот попытки заменить диалектику живого ума набором технических приемов — это уже тревожит… Я принципиальный противник так называемой «художественной литературы», которую создают ныне с помощью машин. Там все бизнес, моральное мародерство, все заимствовано, все чужое — мысли, ситуации, словарный запас, нет озарения, нет личных переживаний автора, которые бы передавались читателю. «Произведения», создаваемые посредством технологических операций, — чистое мошенничество.

— Но почему мошенничество? — возразила шведка. — И прежде так или иначе в рукописях использовались мысли, запомнившиеся из чужих книг. Где тут принципиальное различие?

— Весьма существенное. Если чужая мысль или образ вошли составной частью в личность художника, это одно. Если же чужие озарения — средства для монтажа таких «произведений», это другое. Это профанация искусства… Я видел книжонки типа «Живые души», «Анти-Фауст» и так далее. Некий ловкач переписывает знаменитые произведения с помощью машины «наоборот», заменяя героев и сюжетные ходы на противоположные.

— Занятно! — воскликнул коротышка-американец. — В этом что-то есть!

— Ничего, кроме нахальства, — возразил Фриц. — Пошлая игра, а в литературе значит только подлинность чувства. Если в словах нет истинного страдания, они мертвы…

После завтрака споры возобновились. Иосиф слушал лишь краем уха. Он не допускал, что его ночной визит к диспетчеру остался вовсе без последствий, но шло время, а ситуацией как будто никто не интересовался.

«Куда девался врач? Отчего мой рассказ не произвел должного впечатления? Не состоит ли диспетчер в сговоре с двойником?..»

— …Я принимаю все, что видел, — напористо говорил коротышка-американец. — Я не принимаю одного, которое опрокидывает все: я не вижу оппонентов вашей общинной системы. Почему нет возражающих, критикующих, предлагающих нововведения? Нужна решительная революционизация всего дела! Парманентная перестройка, как выразился один из гениальнейших людей вашего первого настоящего парламента!

— Не толкайте нас к крайностям, мы уже хорошо знаем, что за этим стоит, — погрозила пальцем Люся. — История нашей страны пестрит примерами странного «усердия», обращавшего все благие замыслы в свою полную противоположность… Вы напрасно ищете формальную зацепку. Возможностей для критики и инициативы у нас не меньше, чем у вас. Пожалуй, несравненно больше: в общине есть институты, которых не знает остальной мир. «Коллегия мудрецов» у нас занимается еще и детальной проработкой постоянно предлагаемых изменений. Ее задача — дать заключение о всех возможных последствиях новаций. Для автора заключение имеет консультативный характер. Зато позволяет ему наращивать свой политический потенциал, не только продумывать, но и просчитывать экономические, экологические, социальные и духовные последствия своих предложений… Кстати сказать, тщательнейшей и многосторонней экспертизе, способной учесть динамику любого числа переменных, подвергаются все решения общего собрания. Нередки случаи повторного рассмотрения проблем. Цель: не допустить бесполезных или вредных решений. Метод проб и ошибок, которым некогда пользовались, признан преступным невежеством…

— Сколько голосов нужно, чтобы внести вопрос на рассмотрение общего собрания?

— Один. Свой собственный.

— А чтобы заняться пересмотром принятого решения?

— Минимум десятую часть членов общины. Таким образом, пересмотр ошибочного решения встроен в механизм жизни общины. Но он отражает уровень нашей нынешней культуры. От общества, регулируемого не номинальным, не мифическим, а реальным большинством, мы когда-нибудь перейдем к обществу, учитывающему весь спектр мнений. Но это — перспектива.

— Мне кажется, ужасно скучно — постоянно голосовать, выявляя мнение большинства.

— Но это мнение большинства коллектива, а не демагогов, которые отстаивают свои интересы, прикрываясь интересами народа… С помощью техники мы можем провести референдум, не выходя из квартиры или находясь на рабочем месте… Но главное не в этом, главное: все мы реально вырабатываем в себе навыки управления общими делами… Время, которое теряется на взаимные советы, с лихвой компенсируется качеством принимаемых решений, их не приходится повторять или менять ввиду полной бесполезности… Например, мы строго следим за уровнем здоровья общинников. Здоровье легче поддерживать, поправлять — уже сложнее. Ни один из наших людей не появится в обществе, чувствуя недомогание, — эпидемиям гриппа и прочих заразных болезней у нас поставлен заслон. Гигиена, санитария — здесь мы большие привереды. Пустое — остерегаться болезнетворных микробов, но не пустое — сохранять в организме равновесие микрофлоры…

— Почему же раньше не додумались до такого устройства жизни? Я не верю, что не позволяли экономические возможности… Как же не быть богатству, если никто не расхищает его, никто не паразитирует? Вот общество, застрахованное от преступлений! — воскликнул ученый из Владивостока.

— Не совсем так, — возразила Люся. — Люди идут на преступления не только от отчаяния, но и по расчету на выигрыш. Устранив почву для отчаяния, мы еще далеки от того, чтобы поставить непреодолимые барьеры опасному эгоизму… Мы постоянно имеем дело с внешним миром, где эгоизм — главная пружина отношений… Правда, для большинства из нас эгоизм — форма невежества, но все же и у нас есть люди, которые считают, что понижение эгоизма делает личность нежизнеспособной. Тут есть о чем поспорить… Община умножает богатство и утверждает свой авторитет не все большим количеством производимой продукции, а все лучшим качеством и меньшей себестоимостью, в основе которой — самая высокая экономичность организации личного и общественного быта. В производстве мы легко осваиваем наиболее наукоемкие подходы. Тут нам все карты в руки. Пройдет еще несколько лет, и за нами будет не угнаться по уровню образования, морального единства и производства. Вот отчего так беспокоятся иные из наших «доброжелателей».

— Случаются ли у вас нарушители дисциплины? — перевел разговор в другое русло кооператор из Одессы.

— Пока не было. Община образована из добровольцев, жаждавших справедливого порядка. Они понимают, что это фундамент и гражданского, и национального достоинства, которого, увы, лишено общество, где «демократия» маскирует вопиющую несправедливость.

— Мне кажется, если человек имеет право на труд, он должен иметь право и на ничегонеделание. Это демократично.

— А мне кажется, демократией тут и не пахнет. Тут демагогия: протаскивая вседозволенность, она всегда протаскивает диктатуру более сильных и наглых. Разлагает созидательное начало, делая общую власть беспомощной.

— Я слышал, у вас запрещено вино и курение? Уверен, это тоже ограничение личной свободы.

— Отнюдь. Мораль налагает сотни ограничений, но не деформирует личности, напротив, помогает ей укрепиться. Без уважения прав другой личности совершенная личность невозможна… Да, вино, курение и все прочие виды наркотических средств строго запрещены уставом. Люди знают, до какого страшного развала докатилось общество, неспособное освободиться от этих навязанных пороков. Пьют — отчего? Главным образом от пустоты личной жизни, оттого, чтобы сгладить неудобства быта, не отчаяться вовсе от мерзости и тупиков обстоятельств, но тем самым увековечивают и мерзости и тупики… Мы тут тверды: спиртное наряду с «промывкой мозгов» — выверенный способ одурачить трудящихся. Если мы не подадим примера, кто это сделает?.. Мы для всех открываем радость трезвого образа жизни — без падения человека в человеке, без пустых потерь времени, деформаций интеллекта, разрушения его тончайших структур. Состояние опьянения не только вредно и унизительно, но и не интересно…

И вдруг слушавший все эти объяснения Иосиф догадался: «А что, если общинники видят „князя тьмы“ в образе прибывшего к ним врача?.. Тогда, действительно, все логично: и то, что так недоуменно слушали мои объяснения, и то, что встретили врача, как старого знакомого, хотя врач ни разу в жизни не видел диспетчера…»

Возникнув, догадка сразу укрепилась: в самом деле, он, Иосиф, использует особые возможности для перемещения в эпохах, его видение вещей и явлений совсем иное…

Осматривали пахотные поля и сельскохозяйственный комплекс. На мехдворе, крытом, асфальтированном, в общем, вполне пригодном для сезонного хранения техники, Иосифа не оставляло чувство, что чья-то злая воля постоянно пускает в него черные стрелы. То же было при посещении складов на железнодорожной ветке, построенной на долевых началах райисполкомом и общиной…

Подъехали к фабрике по пошиву модной верхней одежды. Все туристы сгорали от любопытства: еще бы, предстояло увидеть сердце экономического благополучия общины.

— Это вовсе не сердце, — засмеялась Люся. — Сердце — наша общая воля, свобода нашей души. Экономика начинается с самочувствия человека, с его психологического настроя. Машины и технология — важно, очень важно. Но производство — средство, а не цель. Труд кабалит, если не освобождает и не награждает. Да, вокруг пока еще преобладают какие-то странные, навязчиво невежественные подходы: уже с утра, под предлогом повеселить, взрывают психическое равновесие пустейшей болтовней или «музыкой», уместной разве что для пляски сатаны, — душа теряет равновесие, словно от алкоголя, человек уже не способен на интенсивную интеллектуальную работу: он не решит сложной задачи, не примет лучшее из возможных решений, а концентрация усилий обойдется ему в три-четыре раза дороже с точки зрения энергетических затрат. Даже простой физический труд не даст рекорда: тонус неустойчив, нервы взбудоражены. В таких условиях люди быстрее стареют и изнашиваются — снижается производительная мощь нации, заклиниваются ее мыслительные качества, огрубляются чувства… В общине, напротив, утро начинается непременно с классических мелодий Чайковского, Мусоргского, Баха, Моцарта, настраивающих на гармонию. Вы даже и представить не можете, какие могучие созидательные силы пробуждает внешняя гармония в гармоничном существе… По вечерам, в целях успокоения, умиротворения, оздоровления организма, мы слушаем народную музыку. Тоже самую популярную. Лишь на концертах и музыкальных занятиях заставляем душу трудиться сполна…

Ничего примечательного при осмотре фабрики Иосиф не нашел. Наверно, был слишком напряжен — думал о кознях «князя тьмы», вовсе не случайно затесавшегося в общину и теперь вот угрожавшего ей своими подлостями.

Впрочем, Иосиф все же обратил внимание на то, что в фабричных цехах, небольших, уютных, с отличной вентиляцией и звукоизоляцией, более всего ценили ритм, переговариваться по делам, не относящимся к работе, было не принято. Дурным тоном считались и громкие разговоры во время пауз, — комната отдыха напоминала загородный дом: кресла, камин, картины, деревья за окном, клетка с канарейкой; тут можно было угоститься фруктами и соком, чаем или кофе.

Возможно, Иосиф что-то прослушал, но он понял так, что в общине постоянно обсуждались предложения, касавшиеся улучшения производства, или хозяйства, или эстетики быта. Все эти предложения считались высшей ценностью общины, им уделялось первостепенное внимание.

«Счастлив — кто знает, что все лучшие порывы его души служат интересам людей. Тяжело тем, кто не встречает понимания и поддержки, кто всю жизнь тратит на то, чтобы доказать очевидное…»

Гостей повели уже на беседу к директору фабрики, называемому в общине «координатором производства», когда какой-то человек схватил Иосифа за рукав.

— Можно вас на минутку?

Иосиф узнал диспетчера.

— В чем дело?

— Мы обнаружили труп врача, присланного в общину, — хмуро сказал диспетчер, — потому хотим вернуться к разговору, который, к сожалению, показался слишком неправдоподобным.

— Только хитрая ложь обставляет себя правдоподобием, — Иосиф повторил слова доктора Шубова. — Я удивился, отчего вы приняли за врача совсем другого, вовсе не похожего на него типа.

— Отчего же?

— Причина не в вас, а во мне. Я хорошо знаю о его подлинной сути. Но это мой секрет.

Диспетчер вздохнул:

— Не собираюсь выпытывать. Однако необходимо как можно скорее найти и обезвредить преступника. Он должен ответить за убийство. Иначе тень подозрения падет на общинников, а у нас полно недоброжелателей, и они тотчас поднимут вой по всему миру. Любителей наживы за чужой счет бесит, что община убедительно развивает новое качество жизни, приучает людей высоко мыслить и искренне чувствовать, то есть возвращает им исконные права… Да и тесним мы потихоньку торгашей на внутренних и внешних рынках, не помогает им даже сговор. При одной и той же технике себестоимость товаров у нас гораздо ниже, а качество выше…

Иосиф понимал, что его просят о помощи.

— Меня не нужно убеждать. Ваша община — то, что только снится бесправным, обобранным и униженным… Вы искали убийцу?

— Искали. Но не нашли. Боюсь, что и не найдем: если он сумел принять облик врача, он, скорее всего, способен принять и какой-либо другой облик… Возникла реальная угроза нашему единству: общине противопоказаны чужеродные элементы, она не терпит закулисных махинаций или группировок, полная открытость — ее принцип…

Вышли во двор фабрики, сели в электромобиль, служивший, видимо, для целей внешней охраны, потому что диспетчер, нажимая кнопку на пульте, тотчас вызывал дежурные посты. Все отвечали, однако, что на их участках ничего подозрительного не замечено.

— Не знаю, что и делать, — сказал диспетчер. — Разве можно допустить, что это оборотень?..

Он, конечно, хотел разузнать подробней о «князе тьмы», но Иосиф посчитал неуместным повторять о докторе Шубове и своих путешествиях.

— Изловим негодяя, тогда попытаюсь объяснить. Хотя объяснять почти что и нечего: это непримиримый враг всякого мирного, трудящегося человека. Он посягает на святая святых: свободу, справедливость и милосердие. Конечно, он опасен для общины. Но не преувеличивайте: он бессилен перед разумным, сплоченным коллективом. Он благоденствует лишь там, где нет единства, где каждый за себя, где забыта честь и дума о родной земле.

Поколесили по территории общины. Иосиф вглядывался в людей, которые встречались.

— Нет, таким макаром мы этого типа не изловим. Он не настолько прост, чтобы самому забрести в сети…

Подъехали к моргу, приземистому строению на отшибе от всех служб.

Диспетчер открыл оцинкованную дверь. Со стеклянным перезвоном засветились газоразрядные лампы. На широком столе лежал человек, которого Иосиф нашел в люке, у самой плотины. Глаза его были раскрыты, в них застыл ужас.

— Специалисты не смогли определить причину смерти. Никаких видимых следов насилия. Кровь пролилась из горла.

— Он убит сгустком психической энергии, — сказал Иосиф. — Истекающая ненависть легко повреждает мир несовершенного человека. Вероятно, врач поддавался сторонним влияниям. Не исключено, что он ослабел морально…

Вид новой жертвы вызвал прилив гнева и желание поскорее сразиться с преступником.

— У покойного жена и две дочери-школьницы. Они уже звонили. Ума не приложу, как объяснить им смерть отца.

— Надо прочесать всю территорию, — сказал Иосиф.

— Стыдно, — потупив голову, сказал диспетчер. — У нас гости. Получается, что мы беззащитны.

— Стыдиться надо не того, что плохо, а того, что допустили до плохого, — сказал Иосиф. — Гостям надо прямо объявить: на территорию общины проник злоумышленник, он убил человека… Наступает время обеда, я думаю, можно задержать людей на полчаса…

Не выходя из электромобиля, диспетчер связался с дежурным вычислительного центра, и тот сразу передал по радио и телевидению четкий приказ по трудовым бригадам — каждой был определен сектор, исходный рубеж, полоса прочеса и все прочее, исключавшее какие-либо неясности.

Иосифа заинтересовал район дамбы. Может быть, потому, что именно там он обнаружил несчастного врача. Но, может, и по какой-то иной причине: казалось, что использование люка возле створа плотины не было случайностью.

Через некоторое время бригады стали докладывать об обстановке в вычислительный центр. Сообщили и о том, что среди гостей, закончивших осмотр фабрики, недостает человека, но что его только что видела дежурная восьмого корпуса жилого дома…

— Вы? — поразился диспетчер. — Ну, и дела!.. Оставайтесь здесь, я загляну в корпус, он рядом, в пятидесяти метрах от нас!

Диспетчер выбрался из машины и зашагал через рощу. Иосиф заметил, как он переложил из заднего кармана брюк в карман куртки какой-то предмет.

«Пистолет… Не знает, что одного оружия мало: стрелять в такого негодяя — все равно что стрелять в тень…»

Между тем сообщение поступало за сообщением. Иосиф обратил внимание на то, что людям, обследовавшим район рыбхоза и плотины, работник птицефермы Серегин сказал, что видел незнакомца, направлявшегося к грибопитомнику. Дежурный вычислительного центра тотчас велел группе, уже закончившей прочес своей полосы, двигаться к грибопитомнику.

«Какая-то чушь… Три минуты назад, при перечислении людей, работающих на складе у железнодорожной ветки, был назван Серегин… Или это однофамилец?..»

Иосиф изнывал от бездействия. То хотел бежать на помощь диспетчеру, то на птицеферму.

— Внимание, внимание! — раздалось из динамика. — Дежурная восьмого корпуса только что обнаружила на лестнице в бессознательном состоянии Федорова. Турист, ранее находившийся в своей комнате, исчез…

«Федоров — диспетчер», — заключил Иосиф и выскочил из машины.

Он верно рассудил, что подле Федорова уже есть свой человек, и побежал к птицеферме. Местность была хорошо знакома. Вот здесь шоссе, там жилой корпус и дорога к столовой.

«Почему преступник крутится на территории общины? Что ему нужно?..»

Иосиф потянул дверь на себя и вошел, встреченный стойкими запахами автоматизированного куриного царства. В комнате для персонала никого не было, пуста была и раздевалка. Иосиф решил обойти всю ферму.

Кудахтали в клетках куры — кто вспугнул их? Чуть слышно работала вентиляция. Крутились колеса — электронный механизм тащил в ковшиках снесенные яйца и укладывал их в прессованные коробки-гнезда.

«Негодяи хотели бы устроить жизнь всего человечества по типу этой фермы, — подумал Иосиф, ступая по выложенному кирпичом полу. — Железные клетки, оптимальный рацион и — результат труда, уносимый к хозяину электронными ковшиками… Человек не освободится, пока не освободит закабаленную им природу. Все эти прирученные животные должны получить от своего существования нечто большее, нежели дешевую технологию выращивания и забоя. Когда человек поймет, что даже червь имеет равное с ним право на землю и воду, он освободится от гордыни, первопричины пороков. Может, это и пробудит гордость… Где иерархия насилия, там нет справедливости…»

И вдруг его прожег взгляд. Инстинктивно Иосиф шагнул в сторону и обернулся, — тяжелый нож, брошенный опытной рукой, воткнулся в деревянный столб — чуть выше головы Иосифа.

Из-за огромной бочки, как паук, выскочил «князь тьмы». Кривую физиономию искажала ненависть, волосатые руки сжимали стальной крюк — с его помощью рабочие передвигают по рельсам емкость для кормовой смеси.

— Негодяй! — вскричал Иосиф. — Попался!

— Попался — ты!

Чернявый замахнулся.

Иосиф успел присесть — крюк просвистел над его головой. Не давая опомниться, негодяй подскочил и ударил Иосифа ногой в живот.

Перед глазами поплыли радужные круги, перехватило дыхание. Но гнев вернул Иосифу мужество и решимость. Он знал, что сильней своего врага, знал, что победит, и неожиданным броском опрокинул его на пол.

— Не уйдешь! Не я, люди будут судить тебя, и твоя казнь станет праздником всеобщего освобождения!

— Никто и никогда не узнает обо мне! — прорычал чернявый. — Если даже сброд тупых фанатиков этой грязной общины на время пересилит меня, они все равно не доберутся до сути. Я, я правлю миром! Я единственный полновластный творец событий!

— Лжешь, — оборвал Иосиф, — события творятся вопреки твоим преступным желаниям. Пожар и смерть — не события, это обрыв событий, события — рождение новой мудрости, нового добра и новых людей. События — это подвиги во имя правды.

— Ненавижу! Всех ненавижу! — чернявый задыхался, пена проступила в уголках кривого рта. — Думаешь, при помощи добра можно построить мир, где все будут свободны? Нет и нет! Тупые невежды, вы не знаете, насколько противоречивы вещи и явления, о, не знаете! Великие знания принадлежат только нам, мы навечно сохраним их в тайне!

— Замолчи, — сказал Иосиф. — Омерзительна твоя самоуверенность и жажда паразитировать на всем, что существует, на живом и мертвом… Сейчас сюда придут люди, твоя песенка завершится. Сколь ты ни ловок и сколь ни многолик, а все же пройти сквозь каменные стены тебе не дано.

— При мне мой скипетр! Тюрьма — не для таких, как я! Тюрьма — для таких, как ты!.. Ха-ха-ха! Сейчас, сейчас, пока сброд увлечен поисками прошлогоднего снега, произойдет взрыв, плотина разрушится, и вода зальет и затопит пространство на десятки километров вокруг!.. Наши люди проектировали плотину, чтобы вернее разрушить ее… Если бы не доктор Шубов, твой покровитель и мой лютый враг, я бы давно разделался с тобою!..

Желая пресечь новое преступление, Иосиф рывком поднял чернявого за ворот и потащил прочь из здания фермы.

Негодяй пытался сопротивляться, но, видимо, Иосиф в самом деле подпитывался какой-то посторонней силой, потому что легко встряхивал коварного противника.

— Сейчас покажешь, где стоят заряды, иначе, клянусь всеми святыми, я выверну тебя наизнанку!..

Иосиф не договорил: внезапно перед ним поднялась в воздух гора земли и блеснуло пламя…

 

12

Очнулся Иосиф на узкой улочке незнакомого города. Шел дождь, все было вокруг серым и мокрым. Болела голова, сжимало сердце, грусть давила гирей.

Пара лошадей тащила по улице экипаж. Протропали по булыжникам подковы. Мелькнуло за стеклом чье-то испуганное лицо.

Иосиф шел по мостовой, зная, что его ждут. Возле булочной почуял запах печеного хлеба и понял, что голоден.

Но вот и человек, который ожидал Иосифа. В черном пальто и черной шляпе. С тростью в руках.

— Здравствуйте, доктор Шубов!

— Здравствуй, мой друг, — доктор с улыбкой приподнял шляпу. — Ты подаешь надежды. Но ты слишком эмоционален, ввязываешься в драки, тогда как твоя основная задача — смотреть и набираться мудрости.

— Где мы?

— В Берлине. Сейчас середина 1922 года.

Из растворенных дверей справа слышалась джазовая музыка.

— Кабаре «Мюльхаузен», — вслух прочел Иосиф.

Толкнув зеркальные двери, вошли внутрь. Доктор Шубов оставил в раздевалке пальто и шляпу и, пригладив редкие волосы возле ушей, повел Иосифа в полутемный зал, обитый малиновым штофом.

Заняли столик, на котором горели три свечи. Сверкал бронзовый канделябр. Подошел официант. Иосиф выбрал какое-то блюдо. Доктор повторил просьбу на немецком языке.

Заиграл оркестр, разместившийся в раковине сцены. Оттуда выпорхнула круглолицая певичка, запела бодрым, но деревянным голосом. Несколько пар стали танцевать на пятачке у эстрады.

А потом к пятачку повалила публика. Танцующие встали полукругом и захлопали в ладоши.

Иосиф увидел растрепанного человечка, слишком короткого для своей большой головы. Человечек заплясал, дергаясь в стороны и делая длинными руками какие-то замысловатые движения.

— Кто такой?

— Знаменитый когда-то русский поэт, — задумчиво сказал доктор Шубов. — Гений, потерявший опору… Там, вокруг, эмигранты, он пытается что-то втолковать им, но они не понимают свои высшие интересы и потому не понимают друг друга. Только высшие интересы сводят людей воедино…

Иосифу сделалось стыдно и за знаменитого поэта, и за себя, не помнившего ни строчки его стихов.

Когда пение окончилось и музыканты опустили инструменты, к столику подошел, недвусмысленно покачиваясь, их соотечественник.

Светился благородный лоб, опушенный сединами, мерцающие глаза, казалось, излучали свет и в то же время были прозрачны: что-то еще виделось в их глубине, но Иосиф боялся выказать свое любопытство.

— Как бы велика ни была трагедия, — сказал доктор Шубов, не глядя на поэта, — благородный человек не имеет права поступаться достоинством. Если у человека нет воли бороться за справедливый мир, а примириться с существующим он не может, надо найти более достойный выход, нежели стакан плебейского зелья.

— Господа, господа, — глухо возразил поэт. — Не осуждайте меня… Я показывал, как мы проплясали свою мечту, свою Россию… Мы не нашли пути к народу, а стало быть, и к себе. Кто это понял? Никто, никто. — И, подняв глаза к потолку, сжимая у груди белые руки, поэт произнес: — «Тот дьявол проклятый, который в Отчизне разбил наши жизни!»

Словно споткнувшись, он поглядел по сторонам и пошел прочь неверными, слабыми шагами.

— Им не откроется знание, которое приоткрывается тебе, Иосиф… Они звали перемены, они жаждали перемен, маясь от своей пустоты, но были слишком ленивы, слишком доверчивы и в самый ответственный момент передоверили судьбу в чужие руки. — Доктор Шубов вздохнул и покачал головой. — Люди верят тому, что чаще повторяется. Они верят демагогам, второстепенному, а не главному: куда идти? как жить? для чего?.. Начинать надо с общего идеала жизни, то есть с обозримой цели. Лишь когда она определена и уяснена, можно решить для себя вопрос о смысле жизни. Все остальные вопросы — подчиненные. Есть ли польза спорить по конкретным проблемам торговли, или производства, или школьного преподавания, пока мы не представляем, как должна выглядеть экономическая и духовная модель жизни, которая отвечает нашему внутреннему миру?

«Мы счастливы, когда нас понимают. Но разве меньшее счастье, когда мы понимаем людей и жизнь?» — подумал Иосиф и вспомнил внезапно о последних секундах своей жизни в общине. Он тащил негодяя к створу плотины, уже хорошо виднелась квадратная чаша рыбопитомника, а от жилого корпуса, чуть скрытого березовой рощей, бежали люди…

— Что случилось с общиной? Негодяй затопил ее?

— Нет, — нахмурясь, сказал доктор Шубов, — подлость не способна разрушить разумное, если за ним — хорошо организованный коллектив. Она разрушает только постройки разрозненных людей или брошенного ими на произвол судьбы государства… Ты гордишься пробудившимися от сна… Но скажи, разве община беспроблемна?

— Я мало видел, — смутился Иосиф.

— По косточке, отпечатавшейся в куске угля, настоящий ученый воссоздает облик живого существа… Предмет твоей мысли всегда должен иметь четкие очертания. Все неопределенно только у тех, кто слаб духом. И прежде всего мечта. Напротив, у сильных она имеет плотность реальности.

— Мне кажется, — сказал Иосиф, — в общине — все те же проблемы, которые извечно волнуют людей: взаимоотношения между собой, связь с природой, семья, дети, их воспитание и образование, досуг, труд, личное совершенство, общий и индивидуальный смысл жизни… Главное — что общинники могут разумно решать все свои проблемы, тогда как при другой организации жизни между желанием человека и его трудом все время стоит банда лукавых посредников.

Доктор Шубов постучал ножом о вилку, глянув туда, где пела новая певичка.

— Ты пойдешь дальше меня, — сказал он. — Так и должно быть, если учатся всерьез. Беда, что нас всерьез не учили, делая прислужниками ничтожных знаний, тогда как мы имеем право быть их полными хозяевами… Ничто не оправдывает людей. Во всякое время они в состоянии открывать и защищать правду…

Появился официант с подносом. Ловко расставил кушанья, пожелал приятного аппетита и… вдруг Иосиф увидел, что это никакой не официант, а все тот же «князь тьмы».

— Ты понял? — подмигнув, сказал доктор, когда он отошел. — Не притрагивайся к пище, давай выбираться отсюда. Сначала ты, потом я…

Иосиф встал и пошел к выходу. Он был еще в коридоре, когда в зале поднялась суматоха: завизжали женщины, хлопнуло несколько револьверных выстрелов, зазвенела разбитая посуда.

— Шнель, шнель, майн либер Аугустин! — прокричал доктор Шубов, пробегая со своей тростью под мышкой. — Филистеры никогда не уразумеют, зачем к их рогам привязывают веревки!..

Волосатые руки настигли Иосифа на улице, где пахло дождем, печеным хлебом и гиацинтами, выставленными в горшках на чугунную решетку балкона в доме напротив.

Он беспокоился о докторе, которого окружила толпа разъяренных мужчин в черных фраках. Выставив кулаки, они подступали к доктору, а он, беспечно смеясь, защищался тростью. Но вот подбежали полицейские с овчаркой. Оскалив пасть, овчарка бросилась на доктора, но он сунул ей трость в зубы, взмахнул руками и — взмыл в воздух, все выше и выше. Облик его, теряя очертания, превратился в сгусток дыма, дым медленно рассеивался, а толпа все стояла разинув рот, и овчарка бегала среди толпы, держа в зубах коричневую трость…

— По-видимому, это был обыкновенный шарлатан! — сказал прохожий в котелке другому прохожему, пузатому господину в бакенбардах. — Я наблюдаю зрелище уже шесть минут с четвертью. — Он щелкнул крышкой серебряных часов и спрятал их в карман жилета.

Иосиф засмеялся. Не глупые суждения поразили его, — открытие, что он бессмертен. Что отныне он может жить в любом веке, в любом литературном или музыкальном сочинении, в любом чувстве, в любой картине природы, оставаясь жить посреди своего времени, исполняя его долги. «Знающий истину — вечен, сколько бы лет ни прожил. Печатью небес отмечен, он в век обращаться может…»

Его куда-то тащили. Но он не боялся. Какую беду могли причинить ему, защищенному энергетическим полем истины?

С нарастающим грохотом приближался экипаж. Лошади, кося глазами, мчались, будто испуганные бесом. Взмахнули руки — швырнули связанного Иосифа на мокрый булыжник. Над ним мелькнул круп вороного коня, поднятое копыто нацелилось в грудь, огромное колесо с железными ободьями пришлось как раз поперек туловища…

 

13

— Разве можно спокойно жить, когда все пространство судьбы ограничено домом, двором, деревней, районом или даже эпохой? — усмехнувшись, сказал доктор Шубов. — Человек приходит в мир для того, чтобы успеть прожить жизнь всего человечества. Непосильная задача? Ничуть не бывало. Культура человечества существует не ради книг или театров, не ради музеев или выставочных залов. Культура существует только для того, чтобы наполнить душу человека светом эпох, потому что ведь и тьма эпох, сгущаясь все плотнее, сопровождает каждый шаг его жизни. Может быть, ты никогда не подумаешь об авторе прекрасной книги как о человеке из крови и нервов, из боли и тоски, но если ты почувствуешь своим сердцем то же, что чувствовал и он, ты воздашь должное его искусству: поднимешься над обыденностью, увидишь дальше и поймешь больше… Любой талант — это умение ограничивать желанное ради необходимого.

— Это все сказка.

— А жизнь и есть сказка, Иосиф. Людям не позволяют жить полнокровной жизнью, и потому они не примечают этой сказки. Посуди: тысячелетия дикого насилия, постоянной нищеты и невежества. Из-за чего? Из-за того, что иные из двуногих хотят бездельничать, стало быть, сосать чужие соки… Как-то я отправился в XXX век, все было настолько интересным, и я так подружился с тамошними существами, что один из них пожелал сопровождать меня обратно. Он выдержал лишь несколько дней. «Какой-то мошенник надел на голову корзину и, объявив себя посланником бога, заставил работать на себя и свою „команду“ остальных людей, заменил корзину золотом и стал передавать золотую шапку-горшок по наследству, именуя это короной и утверждая, что повиновение коронованным предписали небесные силы. Какая пошлость, какое невежество!» Впрочем, еще большее невежество наш потомок находил в том, что всякие шайки успешно дурачат людей, используя уже не корзины на голове, а микрофоны и телеэкраны, присваивают себе пышные титулы, при помощи лжи, лести, насилия и подкупов захватывают богатства и власть, принадлежащие народу, и при этом славят самих себя как самых мудрых и самых справедливых. «Насилие и нищета царят у вас, — говорил человек из будущего. — Именно поэтому люди и не могут организовать справедливую жизнь».

— Доктор, — с мольбою в голосе сказал Иосиф, — не могли бы вы помочь мне побывать в том будущем?

— Пока тебе рано отправляться в столь рискованные путешествия: у тебя и знаний маловато, и духовный мир твой слишком груб и неотесан, слишком примитивен и однозначен… Если бы несколько человек совершили хронофонный контакт с каким-либо отрезком будущего, каждый из них увидел бы одно и то же совершенно иначе. Дело в том, что оно каждый раз выстраивается, опираясь на фактический духовный потенциал человека.

— Стало быть, мы не видим общего будущего, мы видим как бы свое собственное будущее? — предположил Иосиф.

— Не совсем так, — сказал доктор. — Но близко к истине. Действительно, наше фактическое будущее мы могли бы предугадать и «прощупать», если бы все были совершенны… Впрочем, и в том будущем, которое ты можешь увидеть самостоятельно, многие черты достоверны, поскольку твой духовный потенциал связан с духовным потенциалом человечества, а он несет в себе частицы совершенства.

Иосиф стал упрашивать доктора помочь хоть одним глазком взглянуть на далекое будущее.

— Вы же сами сказали, ничто так не обогащает личность, как погружения в хронофонное пространство, то есть блуждания по векам и странам. Только тот по-настоящему понимает современность, кто понимает прошлое и видит грядущее.

— Справедливо. И есть много приемов, позволяющих человеку дозировать погружения в океан времени. Ты этим искусством пока не владеешь, можешь соскочить с орбиты и тогда навредишь себе. Как в прошлом есть мрачные, трудно доступные для непосвященных хронофонные уровни, так и в будущем…

И все же Иосиф упросил испытать его на выдержку и твердость духа.

— Смотри же, не пожалей после, — доктор усадил Иосифа в кресло, велел закрыть глаза, достал свою таинственную книгу и принялся ее читать.

Сначала речь доктора журчала монотонным ручьем, более усыпляя, нежели возбуждая интерес, затем появилось какое-то необычное слово (позднее Иосиф никак не мог припомнить его); повторяясь в связи с другими словами, оно заставляло светиться всеми гранями одну большую мысль. Мысль эта приблизительно была такой: «Самое ценное — то, что человек находит внутри себя, — это отпечаток всей бесконечности земной жизни, след предков, пройдя по которому только и возможно постичь действительную, подлинную жизнь».

Мысль ускользала, порождая тревогу, тревога росла, Иосиф ощущал себя будто в гигантском черном тоннеле; где-то далеко впереди что-то светилось… И вдруг Иосиф почувствовал, что его больше нет, что он лишился вовсе всякого веса — подобно блуждающей пылинке, попал в световой луч, и давление света понесло куда-то, где был выход из тоннеля…

В этот как раз момент Иосиф обязан был (так требовал доктор Шубов) вывести себя из состояния духовной аннигиляции, но сил не хватало, даже слабый поток света увлекал его — все быстрее и быстрее. Так продолжалось до тех пор, пока не последовал удар и внезапная остановка.

Иосиф догадался, что умирает, и, может быть, только эта догадка спасла его, потому что он застонал…

Очнулся он на гулком железном трапе. Вокруг стояли какие-то неуклюжие люди в одинаковых синих комбинезонах, из которых торчали провода и шланги.

— Тебе повезло, парень, — сказал один из них, и голос его так же гулко прозвучал, как и его шаги, закололо даже в ушах. — Тебе повезло, потому что взрывом повредило именно ту часть платформы, где работала бригада ремонтников: они тотчас заделали пробоину, предотвратив пожар и утечку дыхательной смеси.

— Где я? — спросил Иосиф.

Чьи-то руки подняли его с железных мостков и усадили на складной полотняный стул. Иосиф увидел, что у каждого из людей в синих комбинезонах из правого кармана на бедре торчит именно такой стул.

— Где я?

— На станции СР-ЗО77/11, — отвечал тот же гулкий голос.

Появились врачи — тоже в комбинезонах. Один катил на тележке аппаратуру. Как узнал после Иосиф, на тележке была смонтирована хирургическая и реанимационная палатка.

Операции, однако, не потребовалось, все ограничилось противошоковым уколом.

— Вы из новоприбывших? — спросил врач.

Иосиф кивнул молча.

— Я вижу, вы не взяты на учет. В течение часа зайдите, пожалуйста, в шестнадцатый отсек, комната номер восемь, там регистрируют, выдают стандартные средства жизнеобеспечения и распределяют по трудовым бригадам — после медицинского освидетельствования…

Доктора удалились вместе с тележкой. Люди разошлись. Остался только один человек — юноша лет семнадцати-восемнадцати, судя по чертам нежного лица.

— Вам что-нибудь нужно?

— Вы сидите на моей кровати, — сказал юноша в комбинезоне. — Если я подарю ее вам, на чем же я буду спать?

— Но это стул.

— Сейчас — да. Но эта штука раскладывается еще и для ночного отдыха.

— Как, разве вам негде жить?

— Есть проблемы, — уклончиво сказал юноша, складывая стул-кровать и пряча его в карман на бедре. — Вы, кажется, совершенно еще не представляете нынешней жизни.

— А что это за станция?.. Неужели мы в космосе, а не на земле?

Юноша слабо улыбнулся.

— Мы не просто в космосе, мы в дальнем космосе, то есть вышли из околоземного пространства. Там, как известно, настоящее столпотворение. Продолжается война роботов, уничтожающая все живое. Мы в войне не участвуем, мы передвигаемся за Землей, по той же орбите. Вчера взорвалась дружественная нам станция, в нее врезалось неизвестное космическое тело. Приборы не зарегистрировали его приближения, вероятно, оно пришло вовсе со стороны, из другой галактики. Все люди погибли.

— Сколько их было?

— Примерно столько же, сколько у нас: около десяти тысяч…

Неожиданный разговор приоткрыл ужасное.

Оказывается, лет десять назад на Земле вспыхнул ожесточенный конфликт: в смертельную схватку вступили не государства против государств, а небольшая группа «богоизбранных» — против всех остальных жителей планеты. Вначале мирные люди не сообразили даже, что происходит: то в одной, то в другой стране стало стремительно вымирать население. Эпидемия перекинулась на весь мир, но зловещие козни были раскрыты, хотя банда «богоизбранных» тщательно контролировала все газеты и журналы, все радио— и телестудии, безжалостно убивая всех, кто хотел сказать правду.

В ходе войны трудовые люди Земли поняли, что их разделял не столько социализм и капитализм, сколько преступная пропаганда, препятствовавшая деловому сотрудничеству, выдававшая сугубые интересы боссов за интересы народов, ссорившая народы, разжигавшая национализм и подозрительность, высокомерие и зазнайство, топтавшая классические накопления культуры, — без них понимание подлинного мира невозможно.

Война обнажила глобальный заговор. Честные люди повсюду терпели поражения, потому что у «богоизбранных» внезапно объявились неведомые прежде виды оружия.

— Откуда они взялись? — удивился Иосиф.

— Вы, верно, с луны свалились, — сказал юноша. — Сегодня каждый знает это.

— Я жил в отдаленном районе, где не было даже людей.

Юноша пожал плечами.

— До того как разразилась эта последняя, надеюсь, война, нас дурили всякими экстрасенсами, летающими тарелками, якобы явившимися из космоса, и прочей белибердой… Вселенской эксплуатации рук была предпослана вселенская эксплуатация духа: к нашим мозгам присосался кровавый клещ, впуская в них свой яд и свою заразу… Это были вовсе не космические НЛО, это было тайное оружие боссов, которое они испытывали, прикрываясь инопланетянами. Все экипажи они готовили в условиях полного отрыва от земной человеческой жизни. Этим ребятам вдолбили, что они «сыновья неба», их великая миссия — очистить Землю от неразумных нынешних существ, приготовить для прилета «братьев». Вот почему командам потерпевших аварию НЛО запрещали вступать в контакт с людьми. Это было чудовищное преступление. Несчастных земных детей пытались видоизменить даже чисто внешне — с помощью все той же тайной генной инженерии. Однако боссы просчитались: зло и ложь противны самим основам разумной жизни. Как ни старались «избранные», в команде нашелся честный человек, который рискнул разведать, что же это за люди, которых он уничтожает тысячами при помощи «лучей смерти». Таким образом, заговор был раскрыт, боссам, задумавшим втихаря основать новую мировую рабовладельческую империю, был нанесен сокрушительный удар. Но война подорвала природу: в атмосфере появились примеси, губительные для человека и многих животных и растений, стали невозможны ни промышленность, ни сельское хозяйство. Люди умирали миллионами, их никто уже не хоронил. Эта вот станция монтировалась в глубокой тайне и предназначалась для боссов. Но их космический «поезд», направлявшийся сюда, был взорван, а команда, уже ожидавшая здесь, взята в плен и перебита. Здесь создан музей — это по пути в шестнадцатый отсек, возле фабрики по производству микробных белков, единственной пищи, которой мы и наши потомки обречены питаться не менее двухсот лет. Пойдем, я покажу…

Иосиф пошел вслед за юношей, не отдавая себе отчета в том, что делает. Он был смят и раздавлен. Прав оказался доктор Шубов: эта человеческая история уже не просветляла, а только оскопляла дух: в ней не было ни единого просвета надежды.

«А мы живем, дышим воздухом, купаемся в море, жуем чудесный хлеб и — не задумываемся о том, какое будущее всем нам готовят за кулисами событий… Надо поскорее вернуться, предупредить людей, выступить против всех, кто держит в подполье свои подлые замыслы, кто считает себя избранником бога и готовится к захвату всего мира…»

Юноша привел в музей. Собственно, это был пустой шестигранный зал, где было решено выставить различные документы и материалы, свидетельствующие о трагическом бегстве землян со своей погибающей планеты. Но таких материалов еще не было, только за стеклом, освещенным прожектором, стояло лопоухое существо, бывший директор орбитальной станции. Выпученные его глаза смотрели прямо на посетителя.

— Этот тип погружен в среду, охлажденную почти до абсолютного нуля.

Иосиф кивнул: замороженный негодяй не представлял для него никакого интереса.

— Я очень голоден.

— Никто тут не поможет. Запасы воды и пищи строго лимитированы. Баню проводят технической, то есть синтезированной водой один раз в полгода… Впрочем, попробуй из этого тюбика, он выдается каждому прибывшему на станцию как неприкосновенный запас.

— Запас не буду, — сказал Иосиф, повертев в руках тюбик, весом и размером напоминавший зубную пасту.

Какая разница! Мне он не понадобится, — юноша отвинтил колпачок.

Вспомнилось о том, как первые космонавты брали на орбиту варенье из смородины, шоколадное желе с орехами…

Хотелось есть, и Иосиф выдавил в рот немного зеленой слизи, напоминавшей живую гусеницу. Едва слизь коснулась языка, стало так противно, что вытошнило.

— Не буду, — сказал он, задыхаясь от конвульсий и кашляя, стыдясь, что испачкал железный трап.

— Глупо, очень глупо. Всех поначалу рвет, еще посильнее, чем вас. Сказано: это же отходы микробной жизни. Вроде как их испражнения… А что сделаешь? Хлеба с маслом никто уже не предложит. К новому году обещают по сухарю…

Юноша достал из кармана кусок красной бумаги и, присев на корточки, накрыл вытошненное Иосифом.

— Самому убирать нельзя. Здесь есть служба, которая берет анализы. Они ищут еще какой-то необходимый микробный штамм.

Взгляд юноши внезапно затуманился, лицо сморщилось.

— Боже мой, — горько сказал он. — Самое главное в нашей жизни — не подохнуть от отчаяния. Догадывались ли люди прежде, какие муки их ожидают?

— Да, — согласился Иосиф, — я тоже не представляю, как перенести весь этот ад.

— И все же, — с надрывом воскликнул юноша, — это самая большая подлость теперь — уступить после стольких потерь, после стольких мук! Честь и смысл настоящего мужчины не в том, чтобы ублажать себя развлечениями, держать подле себя красивую жену и иметь достаток — это все смешное недомыслие прошлого, — но в том, чтобы шаг за шагом вернуться к правде и справедливости, — ради возвращения на Землю, которую мы когда-то проклинали!.. Терпеть, терпеть — за несчастных глупцов, избравших путь соглашательств и уступок!

— Вы правы, — сказал Иосиф, — только кому нужна мудрость на крышке гроба?

Юноша взглянул пристально. В глазах его были слезы.

— Новым поколениям будет, возможно, легче: они забудут о свободе и воле, которыми пользовался каждый из нас, мечтая о более полной свободе и более совершенной воле: мы дышали воздухом, грелись в лучах солнца, пили живую воду, рожденную в самих недрах земли…

Иосиф не мог больше слушать, — эта была, действительно, катастрофа всех катастроф — отказаться от Земли, пусть даже на три-четыре поколения. «Разве вчерашний человек мог отказаться от своих жалких выгод хотя бы на день или на месяц? А ведь от этого зависело все…»

Решение созрело тотчас: возвращаться назад и бить в набат, не страшась никаких лишений. Что значила даже смерть в сравнении с мучениями и страшной смертью миллиардов людей!

Иосиф протянул руку юноше и крепко пожал ее.

— Какая удача, что я встретил именно вас. Считайте, что вы возродили меня к новой жизни.

— Если бы я был поэтом, — сказал юноша, — я бы запечатлел для потомков страшные картины: отчаявшись найти спасение на Земле, люди пытались найти спасение в космосе. Они каялись, но уже было поздно… Погибая, они боролись за право выжить — как их осудить? Возле ракетодрома, куда я прилетел с отцом на вертолете, ползали сотни тысяч людей, спасти их было уже нельзя — они умирали, теряя зрение и задыхаясь… Персонал работал героически: одна за одной взлетали ракеты, предназначенные для доставки на орбиту материалов и продовольствия, и одна за одной взрывались на высоте двухсот километров. Я думаю, ракеты уничтожал космический робот, запущенный бандой «избранных», но, возможно, причины были в другом… Люди шли навстречу неминуемой смерти — разве возможно забыть об этом?..

Едва Иосиф распрощался с юношей, к нему подошел работник космической станции.

— Следуй за мной, если хочешь поскорее убраться из этого ада. Люди никогда не унаследуют своей истории, потому что не история волнует их, а собственные низменные страсти…

Человек быстро шагал вдоль металлической стены. Иосиф почти бежал вслед за ним, гулко стучали железные мостки.

Человек подошел к какой-то двери и открыл ее своим ключом, пропуская Иосифа.

Иосиф вошел, не понимая еще толком, зачем ему нужен этот человек и что, собственно, он предлагает.

Дверь затворилась сама собою, щелкнул автоматический замок.

Иосиф осмотрелся. Повсюду, до высоченного потолка, шли трубы, тянулись связки проводов, что-то постукивало, то ли переключатели трансформатора, то ли какие-то другие автоматические приборы. По матовой внешней ячеистой стене ползли испарения.

— Где мы находимся?

— В одном из ремонтных блоков, — мигание ярких ламп искажало черты лица работника станции, но Иосифу показалось, что он где-то видел его прежде. — Здесь есть камеры, ведущие в открытый космос. Хочешь посмотреть?

— Конечно. Кто откажется от такой возможности?.. Вы сказали, что человечество ничему не может научиться. Что вы имели в виду?

— Об этом поговорим после, когда я принесу скафандры, — мужчина поднялся по гулкой железной лестнице и исчез.

Тревога нарастала. В первый раз Иосиф подумал о том, что может и не вернуться на Землю. Доктор Шубов рассказывал, что неподготовленные люди, попадая в драматические периоды истории, теряют голову, допускают неисправимые ошибки и лишаются возможности возвратиться. Они так и умирают в чужом времени.

«Нет-нет, уж я-то во всяком случае не потеряю голову, — подумал Иосиф. — Я хорошо знаю, что необратимого будущего не бывает. Оно всякий раз выстраивается на основе тех тенденций, которые преобладают. Сейчас преобладают эгоизм, усталость и нищета и, как следствие, безоружность перед демагогией… Надо вмешаться, предупредить об опасности…»

Работник станции был уже внизу, Иосиф не заметил, когда он спустился.

— Если хочешь взглянуть за борт, надевай поскорее этот скафандр. Он работает автоматически, так что его может носить и малый ребенок. Снабжен радиотелефоном…

Надели скафандры. Человек подвел Иосифа к шахте, вызвал лифт, и они поехали.

— Ну, вот, несколько камер разделяли нас от космоса. Эта площадка — последняя. За прозрачной дверью — космос.

— Какая темнота! — вырвалось у Иосифа.

— Присоединись к шлангу жизнеобеспечения, иначе не откроется дверь… В этой камере почти уже не ощущается гравитации. Чувствуешь легкость своих движений?

«Почему я доверился этому человеку, кто он?»

— Ты хотел спросить, кто я такой, — послышался в наушниках ледяной голос. Человек усмехнулся. — Я представляю здесь тех, кто потерял на время и власть, и влияние, был убит или погиб при пожарах и взрывах. Я представляю здесь касту избранных.

— Как, — изумился Иосиф, — здесь, на этой станции, есть люди из банды, ввергшей землян в космическую катастрофу?

Человек похлопал его по алюминиевому плечу.

— Это не они ввергли землян в катастрофу, сами земляне вызвали катастрофу, отказавшись принять верховное правительство мудрейших. Они отказались ежегодно сокращать человечество на сто миллионов и потому потеряли пять миллиардов. Они наказаны и впредь будут более благоразумны.

— Чудовищно, — возмутился Иосиф, осознав, что стал жертвой доверчивости. — Вы защищаете бандитов?

— Я их не защищаю, я их представляю… Наша власть не разрушена — нет, она будет восстановлена. Мы размножимся, укрепимся и вновь выступим единым фронтом. Жалкое скопище непосвященных, если даже выживет, передаст со временем всю власть в наши руки, оно не сможет управлять собою. Мы постараемся, чтобы стадо вновь передралось и перессорилось. Мы скупим всех, играя, как и прежде, на самых низменных страстях. Мы вновь предложим демократию и вновь установим свою диктатуру…

— Гнусный мошенник! — вскричал Иосиф, испытывая такое негодование, которого не испытывал никогда прежде. — Тебе мало всего того, что уже случилось, ты вновь замышляешь кровавые козни! Не бывать этому!

Человек захохотал.

— Уж не хочешь ли ты разоблачить меня? — нагло сказал он. — Так вот, знай, меня не разоблачит никто. Я сам здесь главный разоблачитель. И гублю всякого, кто становится на моем пути… Ты прибыл на эту станцию со шпионскими целями, я легко докажу это…

Между тем дверь камеры раздвинулась, отворившаяся бездна сжала сердце Иосифа, потянула к себе. Она всасывала, завораживала, отшибала волю. Нет, тьма за бортом станции не была сплошной, где-то угадывались огни, но оторопелый взгляд не мог определить, далеко они или близко.

— Ну, выходи! — грубо скомандовал человек из шайки, погубившей большинство землян. — И не говори, что тебе страшно. Ты должен умереть, я заманил тебя сюда, чтобы скрыть все улики. Надеюсь, теперь ты узнал, кто я?

Иосиф похолодел (да, теперь он узнал «князя тьмы»), но в следующую секунду самообладание вернулось к нему, — он изо всех сил толкнул негодяя в бездну. Раскинув руки, тот скрылся в черном пространстве. Но шланг удержал, и он вновь очутился на площадке, схватил Иосифа и попытался выбросить его наружу.

Некоторое время они боролись на площадке, нанося друг другу удары, но бандит был опытней: стоило Иосифу оступиться, как он закрыл прозрачную дверь — створки сдавили круглый шланг, по которому в скафандр Иосифа поступал воздух.

— Щенок, — орал бандит. Иосиф ясно видел его за толстой стеклянной дверью. Грим съехал с его потного лица, выявив знакомые отталкивающие черты. — Пока вы раздумываете, как с нами бороться, мы уничтожаем наиболее решительных из вас. Там, где речь идет о власти над миром, не может быть колебаний!

С этими словами он выхватил из-за пояса нож, перевел на нем рычажок, и нож внезапно превратился в раскаленное лезвие. Нет, это было жало плазмы, и этим жалом он тотчас перерезал шланг.

Иосиф сразу почувствовал, что лишился кислорода. Он задержал дыхание и подтянулся почти до самой двери, рассчитывая, что бандит откроет ее.

Тот, действительно, вновь распахнул дверь камеры. Но в грудь Иосифу ударила мощная газовая струя из пистолета, он полетел в бездну, теряя сознание, и огромная станция, светя иллюминаторами, медленно проплыла над ним…

 

14

За Балеарскими островами галера три дня шла на веслах — держался полный штиль.

При палящем солнце и команда, и гребцы-висельники, и немногочисленные пассажиры постоянно испытывали жажду, так что капитан забеспокоился, хватит ли до Чивиты-Веккии запасов пресной воды.

Духота была нестерпимой, особенно под верхней палубой, где работали гребцы, — оттуда исходило зловоние.

«Сколько же их там?» Иосиф заглянул в синеватую полутьму: каждое весло обслуживало два человека, восемь весельных пар требовали тридцати двух человек. Плюс старший гребной команды и надсмотрщик.

Мерцали глаза, мерно раскачивались голые торсы, звенели цепи…

Иосиф был слугою юной дочери графа Учелло, целый год прогостившего у короля Фердинанда. Граф приходился королю родственником по жене, король сулил хорошую должность, но внезапно скончался при самых загадочных обстоятельствах. Новый король, взошедший на престол после кровопролитных волнений, не пожелал видеть при своем дворе венецианца, все богатство которого составляла очаровательная дочь.

Иосифа служба не обременяла: к юной графине была приставлена еще одна служанка — она заботилась о ее платье и столе, — Иосифа держали на побегушках, но ему доставляло удовольствие оказывать услуги доброй и кроткой 14-летней девушке.

Сознавая временность своей службы, Иосиф забавлялся, вел подчас раскованные разговоры с графом и держался весьма смело по отношению к юной графине.

Час назад он написал ей записку, в которой признавался в искренней любви. И как было не любить это очаровательное, добрейшее создание, высоко и трепетно верившее в божий промысел и божью защиту?

Иосиф слонялся по палубе, когда его окликнула старая служанка Умберта.

— Зовет госпожа!

Иосиф вошел в крохотную каюту.

Юная графиня сидела на койке, держа на коленях книгу, и обмахивалась веером. На ней было голубое платье со множеством складок. Она старалась придать своему лицу строгое выражение, но получалось плохо: глаза графини смеялись. Иосиф видел это, но не подавал вида: знал, что госпожа считает долг высшей заповедью благородного человека. Долг и еще достоинство, которое должно во всякий час оттенять долг.

— Удивительно, как много мух на этом корабле.

— Не заметил, госпожа, — Иосиф пожал плечами.

— Кто не гребует, тот не боится бога, — подняв брови, сказала графиня.

— Чего же гребовать? На корабле обычно много протухшей солонины, — ею кормят гребцов. А мухи любят порченое. Они ничего не понимают в поварском искусстве.

— Ты держишься со мною недопустимо вольно. Запомни, гордыня до добра не доводит… Я получила твою записку. За дерзость тебя, конечно, следует крепко высечь… Но я простила, приняв во внимание хороший слог твоего письма… У какого монаха ты учился грамоте?

— Меня учило, моя госпожа, множество учителей. Я окончил девять полных классов средней школы в одном из столичных городов Европы…

Графиня закрыла лицо веером.

— Да ты настоящий шут! Твои слова и поступки порой просто забавны. Ты говоришь, тебя учило несколько учителей, отчего же ты столь невежественен? Ты не умеешь толково отвечать на вопросы, застегиваешься не на все пуговицы и ходишь, запустив руки в карманы. А порою и насвистываешь. Так не держат себя грамотные люди… — Тут она, сколько ни крепилась, не выдержала и расхохоталась… — Вот тебе, шут, шутовской вопрос: много ли чертей могут сесть на кончик иголки, которой вышивают икону?

— Я не верю в силу иконы, моя госпожа. Я не верю в бога. Его нет. Мы хотим, чтобы он был. И было бы, пожалуй, хорошо, если бы он был. Но его нет. Человек сам отвечает за все, что происходит на земле. И ему не на что опереться, кроме как на правду.

Графиня нахмурилась. В серых глазах сверкнули лучики неподдельного гнева.

— Замолчи, несчастный! Тебя надо распять на кресте!.. Кто дает нам правду, если не высшая воля?.. Поднимая руку на бога, еретики хотят сокрушить святое и праведное: священность семейных уз, почтение к отцу, уважение к матери. Они соблазняют на ложь и вероотступничество, зовут губить ближнего, отнимать у бедного и наслаждаться слезою несчастного. Ступай же прочь с глаз, и доколе не прояснится твой разум, затемненный твоими безнравственными учителями, не являйся!

Она поднялась и топнула ножкой.

Раскаиваясь за свой неосмотрительный поступок, Иосиф вышел на шкафут и присел за бухтой аварийного каната. Паруса были безжизненны, море пустынно. Мерно ударяли весла, кокотали куры в клетках, в нос били запахи корабельной кухни — там кок стучал ножом и ругался на всех языках мира.

Казалось, вместе с ветром замерло и остановилось время, — странный уют ощущала душа.

Иосиф подремывал, когда возле него встали два пассажира. Один — массивный, рыжебородый, другой — низенький и щуплый, с длинным носом, торчавшим из-под берета. Они разговаривали вполголоса по-гречески, но Иосиф великолепно понимал их.

— Не трусь, — сказал рыжебородый, отирая лицо шарфом. — Неуч, что дремлет в тени, — слуга венецианской семьи. Он кое-как говорит даже на своем языке. И вообще, все тайные разговоры лучше всего вести на виду у возможных шпионов.

— Зачем ты позвал меня?

— Затем, что ты, дорогой сородич, можешь заработать целое состояние, едва пошевелив пальцем… Что ваши лекарские ухищрения в сравнении с этим умением — заставлять золото течь струйкой, поковыривая в носу!

— Короче!

— Слыхал ли ты что-нибудь про людей, которые покупают место на корабле для того, чтобы корабль никогда не пришел в порт назначения?

— Что ты имеешь в виду? И отчего столь многозначительно рассмеялся? Уж не хочешь ли ты сказать, что наш корабль обречен? — обеспокоился носатый.

— Есть замечательное изречение, господин эскулап: «Мир желает быть обманутым. Что ж, пусть его обманывают!» Слова слетели с уст Ромула Августула, последнего римского императора, когда он узнал, что его окружение подкуплено и готово предаться врагам. Император невзначай выразил великую тайну: нельзя строить храм из дерева, если оно источено червями.

— Ты слишком обстоятелен, — сказал носатый. — Давай же, говори о сути, не тяни!

— Успеется. Видишь, корабль снова дрейфует? Гребцы выбились из сил и требуют отдыха. Скотина должна получать отдых, иначе с нее ни шерсти, ни мяса… Так вот, дружище, корабль на рассвете станет добычей пиратов. Это так же верно, как то, что ты следуешь в Калабрию, везя рекомендательное письмо от известного проходимца, и надеешься получить место княжеского лекаря.

Носатый покачал головой.

— Доносчики тебе не солгали. Если корабль захватят пираты, я никуда не попаду!

— Испугался. Зря. Как раз только тогда ты и попадешь прямиком к своему князю…

Иосиф внимательно прислушивался к беседе заговорщиков. Он догадывался, что оба этих человека — недобрые, корыстолюбивые, лживые, и все различия между ними — один побаивается идти на преступление, а другой — подбивает на него.

— Что я должен сделать?

— Почти ничего, и куча денег — твоя. Клянусь самой страшной клятвой… Сейчас мы оба пойдем к капитану, и я стану говорить. При этом временами буду обращаться к тебе. Твоя задача — важно кивать, полагаясь во всем на меня. Понял?.. Смотри же, не подведи, я умею мстить не менее щедро, чем благодарить за услуги!..

Они пошли на ют. Иосиф незаметно последовал за ними. Окно капитанской каюты было растворено настежь, он подобрался к окну, спрятавшись под трап, который вел к гафелю бизань-мачты.

— Что угодно господам? — послышался голос капитана, человека довольно пожилого, опытного, участвовавшего, говорят, даже в кругосветном плавании.

— Господин капитан, — нагло сказал рыжебородый, — беседа у нас очень важная, и ставка в беседе — наши жизни. Ваша жизнь и наши жизни.

— Что это значит? Вы, кажется, угрожаете?

— Не угрожаем, почтеннейший, вы сами угрожаете себе слишком громким голосом. Если в каюту постучат люди, я тотчас разобью здесь эту колбу. Вот она. В колбе экскременты человека, в муках скончавшегося от черной чумы. Видите?.. Завтра, на рассвете, корабль будет захвачен пиратами алжирского эмира Барбароссы. Я уполномочен сообщить, что вы окружены… Человек храбрый, верный долгу, вы постараетесь сражаться, не зная, что половина команды уже вам изменила…

— Не может быть! — вскричал потрясенный капитан. — Барбаросса — жалкий самозванец, негодяй, которого терпит господь только в наказание за наши грехи! Его место на виселице! Если он посмеет напасть на меня даже тремя кораблями, я сумею отбиться!.. Он и его челядь, разбойники из бывших ростовщиков и лавочников, погубили десятки тысяч европейцев. Они топили в море и резали на части самых благородных испанцев, мстя за изгнание гнусного племени обманщиков и фарисеев из пределов нашей земли. Барбаросса собственноручно задушил Салима, законного алжирского эмира. И я ему уступлю? О нет, господа! Вы пришли с негодной миссией, и вам придется оправдать себя по суду за угрозы!

Капитан, видимо, вскочил со своего места и схватился за оружие.

— Остановитесь, безумец! — испугался рыжебородый. — Я не сомневаюсь в вашем личном благородстве. Но вот здесь мой товарищ — он подтвердит каждое мое слово… В славном городе Толедо живет ваша единственная дочь-вдова с двумя очаровательными внуками. Так вот, если вы сейчас же не дадите слово сдать корабль, к тому же почти не приспособленный к битве, — что значит дюжина солдат и три пушки, которыми вы располагаете? — если решитесь на сумасбродное сражение, донья Тереза и ее крошки будут зарезаны, как каплуны, и ни один ангел не спасет их…

— Негодяй! — взорвался капитан, но следом застонал, как раненый, получивший удар кинжалом.

Сердце у Иосифа забилось, будто он сам в эти минуты выбирал между честью и жизнью близких людей. Не устрашенный черной чумой, старый капитан содрогнулся, подумав о судьбе невинных младенцев.

Иосиф догадывался, что рыжебородый блефует, иначе говоря, беспардонно лжет, запугивает вымышленной опасностью. Но ему было легко так думать, потому что речь шла не о его близких и еще потому, что он не представлял себе реально жизни людей, которых на каждом шагу подкарауливали несправедливость и предательство.

— И все же я буду сражаться, — помолчав, твердо сказал капитан. — Я жил честно и хочу умереть, не замарав чести. И если господу будет угодно отнять у меня дочь и внуков, что ж, я готов принести на алтарь любви к нему и эту великую жертву!

— Никаких жертв не надо, — вкрадчиво сказал рыжебородый. — Мы объявим о вашей болезни и отпустим вас домой без всякого выкупа! Вы столько лет безупречно служили испанской короне и своей чести, что имеете право пожалеть тех немногих, кто непременно погибнет в неравной борьбе с пиратами!.. А чтобы совесть не мучила ваше сердце, мы теперь — до утра — закроем вас в вашей каюте, дав честное слово исполнить все по уговору…

Бедный капитан сломился, когда рыжебородый огласил по бумажке длинный список заговорщиков.

Они быстро закрыли каюту на замок, который предусмотрительно захватили с собой, а затем захлопнули и железные ставни единственного окна.

— Плачет дурачок… А мы положили начало делу, — потирая руки, довольно сказал рыжебородый. — Он перепугался, услыхав о своей дочери. Старик напрочь забыл, что сам же рассказывал о ней венецианскому графу, надутому индюку, которому еще предстоит заплатить нам за себя и свой выводок!.. Ненавижу, всех ненавижу!.. Да, они знатны и богаты, но я умнее и хитрее их, их титулы и денежки должны перекочевать ко мне — это будет высшей справедливостью! Свобода и равенство — наш лозунг!

— Скажи, где ты взял список заговорщиков? — спросил носатый.

— Купил у юнги за горсть медяков!..

Негодяи удалились к нижней палубе, где, сложив весла, отдыхали гребцы. Надсмотрщик с коробом обходил ряды, давая каждому по лепешке и куску солонины. Старший гребной команды наливал из ведра по ковшу воды.

Рыжебородый кликнул старшего.

— Эй ты, слушай внимательно, если дорожишь своей шкурой! Корабль окружен пиратами. Здесь, на корабле, повсюду их люди! Капитан сдался, его заперли в каюте…

Не давая опомниться, рыжебородый добавил, что сейчас будет отдан приказ расковать гребцов, и они, конечно же, прежде всего расправятся со старшим команды и надсмотрщиком.

— Если не хочешь повиснуть на рее, тотчас, но тихо, не поднимая шума, возьми двух-трех человек, в которых уверен, спускайте шлюпку и убирайтесь с корабля. Вот вам на расходы, и поминайте мое благочестие! — Рыжебородый сунул ошеломленному человеку кошелек с деньгами.

— Верных людей нет, я поплыву вдвоем с надсмотрщиком, — заикаясь, промолвил старший гребной команды. — Собачья должность всегда предполагает одинокую конуру.

— Освободи трех-четырех гребцов, которые помогут со шлюпкой, — подмигнув, сказал рыжебородый. — Да живей-живей, пока я не передумал!

Четверо наиболее покладистых каторжников были немедленно раскованы. Они и составили затем главную силу заговорщиков, которые до той минуты, кроме наглости и нахальства, вообще никакой реальной силой не располагали.

— Эй вы, живая дохлятина, — рыжебородый пальцем подозвал к себе каторжников. — Бог с моей помощью дарует вам свободу. Поклянитесь же, что не упустите ее, повинуясь моим приказам! Завтра каждый из вас получит за дело свою долю! Жизнь улыбнулась вам, к черту сомненья!

И приказал спускать шлюпку. Вахтенный матрос, видя вопиющее нарушение, подскочил и поднял крик, но рыжебородый велел немедленно связать его и бросить за борт, что и было исполнено. Другие матросы, увидев жуткую смерть своего товарища и узнав от рыжебородого, что капитан уже сдал пиратам корабль, растерянно и недоуменно созерцали происходящее.

— Не вмешивайтесь, все вы получите свободу и свою долю серебра, достаточную, чтобы провести остаток жизни без всякой заботы!..

Шлюпка была спущена, старший и надсмотрщик перебрались в нее.

— Эй, — приглушенно закричал старший рыжебородому уже из шлюпки. — Передайте бочонок пресной воды! И кошелек, черт возьми, где кошелек, который вы мне дали? Он исчез из моего кармана!

— Отваливай поскорее, сукин сын! — перегнувшись через борт, зарычал рыжебородый. — Еще минута, и тебе придется разделить участь вахтенного!

Испуганные люди взялись за весла. Над морем уже витала вечерняя заря.

Рыжебородый приказал освободить еще несколько гребцов и тут же приобрел их доверие, «разрешив» воспользоваться припасами корабельной кухни. Заартачившийся кок получил удар ножом в живот и скончался на месте.

— Двух человек приставить к каюте капитана! — уверенно гремел уже рыжебородый. — Остальные за мной! Разоружим офицерскую сволочь, главных врагов нашей общей свободы!..

Перепуганный не на шутку, Иосиф понесся к своему патрону.

На настойчивый стук дверь каюты открыл слуга графа, человек ленивый и мрачный.

— Чего тебе?

— Пропусти к хозяину!

— Хозяин помолился и уже лег почивать. Приходи завтра!

— Мне надо немедля!..

— Кто там вопит? — раздался из каюты ворчливый голос графа. — Это ты, что ли? Приплелся, чтобы морочить мне голову подцепленными где-то историями?

— Хозяин, на корабле бунт! Если не принять меры, к утру все мы станем пленниками пиратов!..

Иосиф был допущен к койке — настолько короткой, что граф вынужден был поджимать ноги. Стеснения явно выводили его из себя.

Иосиф рассказал все, что подслушал.

— Такие дела так не делаются, — досадуя, граф щипцами снимал нагар с походной свечи — она стояла на медной подставке, прикрытая сверху медным абажуром. — Зачем ты меня поднял с постели?.. Капитан должен понимать, что ему грозит за добровольную сдачу корабля, приписанного к армаде его величества. Да и офицеры на военных судах — опытный народ, сумеют утихомирить бунтовщиков.

— Вступив в переговоры с офицерами, рыжебородый напоил их всех вином. Они распевают песни, не соображая, что происходит!

— Пьянство офицеров — не наше дело!..

Старик гнал прочь Иосифа, но Иосиф не уходил, и тогда граф, осерчав, швырнул в него своим сапогом. Сапог попал в спину.

Подумав о кроткой Анне, дочери графа, Иосиф сдержал гнев.

— Хозяин, вы крепко пожалеете о том, что не послушались верного слуги!

Старик встал, проклиная подлый люд всего мира, велел себя одеть и только тогда направился к капитану.

Но уже было поздно: по палубе ходили вооруженные каторжники.

— Назад! — один из них замахнулся саблей. — Есть приказ: никому не выходить из кают!

— Гнусный сброд, — осерчал граф, — что вы здесь надумали? Мне нужно немедля к капитану!

— Послушай, ты, — прервал его бандит, сплевывая на сапоги графа. — Время твоей власти истекло! Корабль принадлежит пиратам! И если ты вздумаешь перечить, я отсеку твой самонадеянный кочан!

— Мерзавец! — вне себя вскричал граф. — Клянусь честью, я повешу того, кто забыл, что на божьей земле есть божьи законы!

— На божьей земле нет божьих законов, — грязно выругавшись, сказал другой каторжник. — О тех, что придуманы для бессильного человека, мы поговорим завтра!..

Граф сник и тотчас ретировался в свою каюту, а Иосиф вновь выскользнул на палубу.

«Власть рыжебородого уже обеспечена: люди сцепились друг с другом, позабыв, кто дергает их за веревочку, — подумал Иосиф. — Один и тот же спектакль разыгрывается повсюду и — странное дело — всегда с успехом…»

Возле сторожевого фонаря каторжники играли в кости. Не привыкшие к несению службы, они отвлекались, к тому же были сильно пьяны, так что пробраться мимо них не составило большого труда.

В камбузе горел свет. За столом сидели рыжебородый и его приятель. Перед ними горкой валялись кости.

— А хороша курица, — утирая жирные губы, по-гречески говорил рыжебородый. — Этот капитан — настоящий гурман. Но отныне мы с ним поменялись ролями, не правда ли?.. Слушай, ты мне понравился, эскулап, зачем тебе ехать в далекую провинцию, чтобы там, изнывая от скуки, очищать кошельки местной знати? Давай со мной!.. Не прометнешься. Будешь резать конечности пиратам, иногда — лечить атаманов.

— Я даю, в основном, психологические сеансы, резать я не умею, — уклончиво заметил носатый.

— Все шельмы называют себя психологами, — захохотал рыжебородый. — Но меня не проведешь, у меня нюх на шарлатанов!.. Черт с тобой, шарлатань себе на здоровье!.. Главное тут — не подавать виду, что чего-то не знаешь. Человек — бестия, где ничего заранее не предскажешь. Ты режь, и пусть кровь хлещет фонтаном. Подохнет, так подохнет, а выздоровеет — тебе слава… Конечно, ни я, ни другие из наших не будут пользоваться твоим ремеслом, а шантрапа — турки и прочие — какая разница, будут они жить или подохнут?.. Послушай меня, со временем ты станешь тоже великим человеком и прославишь наш род. Надо прославлять наш род, это копилка нашего духа. Прославлять наш и топтать чужие. Чем ниже они, тем выше мы. Запомни: враги — все, кто не стоит перед нами на коленях. Но и тот, кто стоит, но может встать, — тоже враг!

— Ты владеешь тончайшей наукой, о которой я только кое-что слыхал, да и то краем уха, — похвалил носатый.

— Это великая наука, и я приобщу тебя к ней!.. Усердный единомышленник — для него мы ничего не пожалеем! Но он должен отработать, отблагодарить… Хороша была курица с сушеною грушей, ай, хороша!.. Запомни, главное — убедить всех в том, что ты хочешь того же, что и они, навязать им свою опеку, тогда из них можно вить веревки… Еще несколько часов назад мы были с тобой зачуханными пассажирами зачуханной посудины, а теперь! Теперь мы ее полновластные хозяева, и те, кто вообще-то сильнее нас, кланяются нам и заискивают перед нами. Вот доказательство возможностей нашей науки… Да здравствует наука! Пей и не грусти. Все будет так, как начертано на скрижалях. Надо уметь брать за горло. С испанцами надо быть испанцем, с турками — турком, оставаясь самим собой… Дураки убеждены: кто говорит на их языке, тот выражает их интересы. Это одно из замечательнейших заблуждений каждого племени, особенно племени бедного, униженного, раздираемого противоречиями. Мы должны сеять противоречия. Чем гуще, тем лучше… Видишь, мы тут попиваем самое сладкое винцо, а они караулят друг друга и убивают друг друга, чтобы услужить нам, не имеющим пока другого оружия, кроме ловкости своего ума. Мы платим им их же имуществом — вот мудрость!

Потирая руки, рыжебородый вновь наполнил медные кружки.

— Так и надо: их руками — наши дела. Но тут многое нужно знать и над многим работать. Нужно вкладывать мозги и деньги, чтобы получить с прибылью и то и другое… Главное — поощрять, умножать между остолопами неравенство, это создает напряженность в отношениях между ними, а она для нас выгодна, ее можно использовать. Опираться надо на тех, кто не хочет работать.

— Люди трудолюбивы, — сказал носатый. — Они прекрасно знают, что только труд уберегает их от голодной смерти и полной нищеты.

— Э-э, — запротестовал рыжебородый, — все делается просто, если знаешь свойства этих бестий. Самый прилежный пахарь, если его дважды накормить и напоить досыта за участие в самой обыкновенной драке, уже никогда не возьмется за соху… Важно вовремя соблазнить. Обывателя — позволив ему оскорблять власть и красть чужое, раба — пообещав свободу, ученого и поэта — наградив незаслуженным венком славы, женщину — дорогим подарком… Отчего все красотки гарема продажны? Оттого, что отвыкли работать и радостью считают не хлопоты по дому, не детей, а благоволение самодовольного петуха, который может посыпать золотые зернышки, а может и не посыпать… Вера в бога сильна там, где человек каждодневно трудится, а где не трудится, ловит более слабого, чтобы нажиться на нем, вера никому не интересна. — Рыжебородый опять захохотал. Он нравился себе и не скрывал этого.

В камбуз заглянул один из каторжников.

— Господин старший, — сказал он по-испански, смущаясь оттого, что босоног, грязен, одет в рвань и вынужден тревожить своих освободителей. — Там капитан просит выпустить его для отправления нужды. И наши товарищи-гребцы спрашивают, когда с них снимут цепи.

— Бездельник, — по-испански отвечал рыжебородый, принимая важную позу, — разве ты ослеп и не видишь, что твои командиры совещаются? Передай ребятам: не робеть! Эту последнюю ночь пусть поспят у своих весел. Так надо. А завтра мы постелем для них в хозяйских опочивальнях. Капитану же велите помалкивать. Чтоб ни единого звука, не то лишится головы еще до восхода солнца! Понял, малыш?

И «малыш», верзила под два метра, вытянулся перед проходимцем, униженно ощерив гнилые зубы.

— Понял, господин старший!

— Постой, не уходи! Ответь-ка мне, дружок, за что ты угодил на галеры?

— Угодил — это уж верно… Отряд королевских войск пришел в нашу деревню на постой. Ну, солдаты испортили мою дочь. Защищая ее, я невольно убил одного служивого.

— Молодец! Отныне назначаю тебя моим телохранителем. Будем вместе мстить испанской короне за надругательство над достоинством маленьких людей. Завтра, с утра, будь рядом возле меня и прилежно исполняй свое дело. Понял?

— Понял, господин!

Довольный тем, что его как-то выделили из массы сотоварищей, каторжник ушел, счастливо улыбаясь.

А рыжебородый продолжал, но уже по-гречески:

— Вот как надо с этими детьми. Последний дурак не считает себя дураком. Его нужно ободрить, занять, сунуть ему цацку. Забавляясь, он не усомнится в твоих словах и тогда, когда все вокруг будут кричать, что это «чистейшая ложь»… Вот что значит, если на плечах не брюква, а селекционные мозги, которые надо заставлять упражняться каждый день… Миром повелевают не монархи. Отнюдь. Через монархов и свиту миром управляют немногие избранные мудрецы. Все прочие — работают и подчиняются. Так было и будет!

— Но почему ты не освобождаешь всех гребцов?

— Догадайся!.. Сброд крепок, пока вокруг сброд. А если объявится среди него хоть один так называемый честный христианин, каждое ничтожество будет готово почувствовать раскаяние… Ты уверен, что висельники не переметнутся, сообразив, как мы лихо обштопали все дело?..

Слушая бахвальство пьяного негодяя, Иосиф чувствовал смятение, новый переворот в своем сознании. Кажется, с чего бы? Или он прежде не видел самовлюбленных захребетников, или никогда не слыхал о том, что кроме выразителей народных интересов есть эксплуататоры этих интересов, паразиты, нагло выдающие себя за подлинных защитников народа? Нет, все это он видел и слышал, но он впервые воочию наблюдал, как из ничего, буквально из одного только подлейшего замысла, в результате несложных манипуляций возникли власть и влияние, сокрушившие и прежнюю власть и прежнее влияние, казалось бы, весьма устойчивые, защищенные законом и вооруженной силой.

Иосиф представил себе масштабы каждодневного обмана доверчивых людей, каждодневного отнятия у них суверенных прав и использования этих прав для закрепления чужой и чуждой власти: «Кто же может быть свободен в мире, где действуют такие ловкачи? Никто и никогда не может сказать с уверенностью, свободен ли он даже в тех поступках, о которых решает будто бы добровольно…»

Утром Иосиф с тоской убедился еще и в том, сколь призрачны установления, которые люди по большей части признают незыблемыми.

Перед рассветом были убраны все паруса и спущен испанский флаг. Иосиф не знал, какие переговоры провели заговорщики с матросами и младшими офицерами, но якобы половина команды не возразила против сдачи корабля пиратам при условии, что ей сохранят жизнь и свободу.

Дальнейшая трагедия разыгралась на юте, куда негодяи притащили капитана, немногих верных ему людей и пассажиров, предварительно отняв у них личные вещи и оружие.

Рыжебородый, возле которого неотлучно вертелся каторжник с секирой на плече, важно выступил вперед.

— Корабль сдан освободителям, — сказал он. — Все уступили преобладающей силе, и сейчас будет решена участь тех, кто не согласен с подавляющим большинством и цепляется за присягу, давно осужденную самими разумными людьми в цивилизованных странах…

«Какое подавляющее большинство? Какие разумные люди? — недоумевал Иосиф, стоя возле своей госпожи. Она держала под руку старого отца, пытаясь ободрить его. — Да и где эти самые пираты, стращая которыми были поодиночке сломлены все честные люди?..»

— Итак, капитан, если вы согласны сдать корабль, как о том объявили вчера, и приказать всем своим людям прекратить всякие помыслы о бессмысленном сопротивлении, подтвердите это немедля. В противном случае вас ожидает злая участь.

— Вы наглый лжец и подлейший бунтовщик, — сказал капитан, который буквально поседел за ночь. — Я не объявлял о своем согласии сдать корабль. Будучи обманут и заперт заговорщиками в каюте, я предоставил течение событий на волю Бога и вижу теперь, что заговорщики преуспели. Я заявляю, что все лица, которые спровоцировали беспорядки или поддержали их, будут осуждены королевским судом и пойдут на виселицу. Сохраняя верность данной мною присяге, я требую немедленного освобождения всех противящихся насилию.

Раздув ноздри, рыжебородый поглядел с ненавистью: он не ожидал встретить отпора со стороны человека, еще вчера, казалось, раздавленного угрозой убийства дочери и внуков.

— Хорошо, — сказал он, подмигивая каторжникам, не представлявшим, конечно, какое чудовище встало во главе их. — Первым мы освободим капитана, мучителя христиан, прикованных к веслам и вынужденных жрать тухлую солонину… Связать его!

Трое негодяев набросились на капитана и тотчас опутали руки и ноги его толстой веревкой.

«При чем здесь капитан? Разве он определял участь гребцов, осужденных на галеры?.. Как ловко науськивают на людей, мешающих осуществлять гнусные замыслы!..»

Иосиф не успел додумать свою горькую мысль: связанного капитана подтащили к борту и швырнули в воду. С тихим всплеском завершилась судьба мужественного человека.

Рыжебородый со злорадной усмешкой обернулся на остальных пленников, ожидая униженной мольбы о пощаде или согласия присоединиться к пиратам.

Все молчали, пораженные столь крутой расправой.

— Кто желает сохранить свою жизнь, пусть перейдет на эту сторону, — указал рыжебородый.

От горстки пленников отделился лишь один человек — слуга графа, плут и картежник, наверняка уже стянувший лучшие вещи из походного сундука своего хозяина.

— Выходит, только один человек дорожит своей шкурой? — продолжал рыжебородый. — Что ж, я позабочусь о том, чтобы остальные горько раскаялись за свое безрассудство…

И вдруг вперед выступил граф.

— Господа, — крикнул он, обращаясь к пленникам. — Негодяи не пощадят нас, вперед — за честь и свободу!

И первым бросился на рыжебородого, ударом кулака сшиб его с ног, и рыжебородый, только что сохранявший осанку победителя, с поросячьим визгом пополз на четвереньках, пытаясь выбраться из свалки, которая возникла.

Его телохранитель замахнулся секирой, но граф, опытный воин, видимо, не раз глядевший в лицо смерти, прыгнул на каторжника и повалил его.

— Испанцы! Бейте негодяев! — раздался его зычный голос.

Но связанные офицеры были беспомощны. Впрочем, одному из них удалось сбросить путы. Отбиваясь от каторжника, он обезоружил его и пинком послал за борт. Другой каторжник, спасаясь от увесистых кулаков, бросился наутек вверх по вантам.

Иосиф подхватил оброненную кем-то дубину, обломок весла, и, нанося удары направо и налево, стал пробираться к рыжебородому, который, прячась за спинами околпаченных бродяг, махал руками и истерически кричал по-гречески своему соплеменнику:

— Зови остальной сброд на помощь! Скорее!..

Тут выяснилось, что подавляющее большинство матросов и младших офицеров загнали в трюм. Стоило пробиться к ним и освободить, иго рыжебородого было бы свергнуто.

Но орава весельников, прибежавших на помощь своим сотоварищам, без малейших сомнений подавила отчаянное сопротивление горстки безоружных людей. Граф был зарублен саблей, два офицера изувечены ножами и выброшены в море. Оставшихся в живых посадили под замок в каюту капитана. Их ожидала, конечно, самая злая участь.

Молодая графиня держалась очень мужественно. Она была прекрасна даже в своем горе. Слезы бежали по ее бледному лицу, но она повторяла служанке:

— Я не плачу, не плачу, Умберта. Отец умер так, как и подобает настоящему рыцарю, я горжусь им. И нам, нам предстоит теперь, не дрогнув, испить ту же чашу!

— Что же делать? — спросил Иосиф.

— Я уже не могу защитить тебя, — сказала Анна, — спасайся на свой страх и риск. Нас ожидает рабская доля в хозяйстве какого-нибудь мавра или турка. Ни тебя, ни меня не выкупят, но каждый должен сражаться за свою жизнь до последнего, чтобы таким образом спасти свою душу.

— Нет, госпожа, — сказал Иосиф. — Теперь, когда случилась беда, я ни за что не расстанусь с вами по доброй воле и все свои силы употреблю на то, чтобы облегчить вашу судьбу.

Прекрасная Анна отвернулась, чтобы скрыть слезы.

— От тебя я этого не ожидала, — промолвила она. — Ты всегда был своенравен и себе на уме. Прости, я иногда думала о тебе хуже, чем ты есть…

«Может быть, самая большая ценность, которую оставил для общей культуры этот так называемый „высший класс“, почти целиком существовавший за счет своих рабов, — традиция великодушия, верности данному слову, стойкости в превратностях судьбы и горделивая верность святыням, — подумал Иосиф. — Не все эксплуататоры по рождению были эксплуататорами по духу…»

Без еды и без воды, страдая от духоты, пленники просидели взаперти до позднего вечера. Незадолго до заката солнца в щелку неплотно притворенной ставни Иосиф разглядел, что к борту галеры пристало пиратское судно. Спустя некоторое время послышались крики людей и следом — выстрелы. Вероятно, это казнили непокорных.

В сумерках в каюту втолкнули еще несколько человек. Что это за люди, очередные невольники или шпионы пиратов, было неизвестно. Когда один из них, изрыгая гнусности, попытался снять золотое кольцо с руки Анны, Иосиф обрушил на голову негодяя бронзовую капитанскую чернильницу. Видимо, это возымело должное действие, потому что Анну больше никто не трогал.

Миновала долгая ночь и еще полдня. Служанка Анны, у которой было слабое сердце, упала в обморок.

Иосиф стал стучать в дверь. Дверь, наконец, открыли.

— Кто тут шумит? — грозно спросил полуголый каторжник, к тому же не вполне трезвый. — Изрублю всякого, кто сунется со своими претензиями!.. Да здравствует свобода народа! Смерть тиранам!..

Иосиф объяснил, что люди падают в обморок от духоты и жажды.

— Ха-ха-ха! Сейчас принесем свежего пива!

Каторжник куда-то ушел и вскоре вернулся с компанией таких же пьяных ублюдков. Они сунули в каюту ведро, наполненное мочой, и, хохоча, стали похваляться своим остроумием…

Всю ночь на корабле шла попойка, а утром, когда взялся хороший ветер, пленников решили перевести в трюм.

В каюте капитана осталось несколько умерших, среди них — старая служанка Анны.

Проходя по палубе, Иосиф увидел на мачте черный пиратский флаг.

Рыжебородый собственноручно заносил в большую кожаную тетрадь имена, титулы, возраст и род занятий каждого пленника. Узнав о скончавшихся, грязно выругался по адресу каторжников.

— Ленивые скоты, способные только на то, чтобы лакать хмельное пойло! Нанесли братству ущерб — кругленькую сумму можно было выручить на любом невольничьем рынке!.. Смотрите же, если сумма потерь превысит сумму дохода, вам придется самим надеть на шею рогатку невольника! Великое братство пиратов дарует свободу, но не поощряет разнузданности и злоупотреблений!..

Рыжебородый, конечно же, неспроста устроил этот спектакль. Во-первых, он давал понять каторжникам, что время ликования позади и новые главари потребуют от них такого же безоговорочного подчинения, как прежние хозяева. Во-вторых, гасил в пленниках искры последней надежды.

В темном, вонючем трюме Иосифу было суждено промучиться еще целую неделю. На день узникам давали по кусочку сушеного сыра, маленькой лепешке и крохотному черпачку гнилой воды.

Половину своей воды Иосиф отдавал Анне, стойко переносившей лишения, сумевшей и в этих ужасных условиях сохранить достойный вид.

Наконец выгрузились в многолюдном порту.

Вокруг сновали люди в чалмах и халатах. Это был Алжир, незадолго до того захваченный авантюристом, много раз менявшим религию и имя, прежде чем объявить себя Барбароссой Первым. Кто хоть немного слышал его историю, поражался, как он оказался предводителем главных пиратских гнезд Средиземноморья; не обошлось, конечно, без убийств и подкупов, но были еще и другие тайные пружины; поговаривали, что он ставленник ростовщиков всего Востока, задумавших основать собственное королевство.

Пленников повели через город. Иосиф, сколь ни был измучен, шутил со своей госпожой, пытаясь заинтересовать ее видом необычного города.

В сущности, это была большая пыльная деревня, только возле дворца правителя теснилось несколько великолепных зданий и величественная мечеть.

Что ожидало несчастных, стало ясно, когда проходили возле мечети. Охранники начали больно хлестать людей кнутами, крича, что неверным запрещено даже глядеть на мусульманский божий дом.

Словно стадо баранов, пленников загнали через низенькие ворота во двор, огороженный каменной стеной. Это было место, где собирали и сортировали невольников, чтобы затем повыгоднее сбыть на рынке.

На помосте в тени сидел важный, полусонный чиновник, перед ним стояли воины со щитами и копьями, толмачи и писцы с навешенными на шею досками. Все новоприбывшие были описаны еще раз: имя, происхождение, возраст, род занятий, знание языков, искусств и ремесел.

Растерянные люди не знали, как лучше защитить себя — приписывали себе разные достоинства. Чиновник спрашивал о том, может ли пленник освободиться за выкуп, на какую сумму рассчитывает, адрес поручителей или посредников.

Каждому присваивался номер, дощечку с номером тотчас вешали на шею, запрещая снимать под угрозой смерти.

Затем женщин отделили от мужчин, впервые всех накормили обильной, хотя и дрянной пищей, позволили умыться и привести себя в порядок.

Понимая речь иноплеменников, собранных за оградой, Иосиф узнал множество историй и поразился масштабам охоты на людей, которую Барбаросса сделал главнейшей статьей дохода своего кровавого государства. Пираты не ограничивались захватами кораблей и их грузов, не довольствовались продажей на невольничьих рынках команды и пассажиров, они нападали на прибрежные испанские, французские, генуэзские и другие земли — ради пленных, которых брали десятками тысяч.

«Как же так? Под носом у всего христианского мира процветает преступный бизнес, и могущественные империи оказываются бессильны пресечь его?.. Как же так? Отчего все шумные походы против пиратской банды завершаются всегда тихо и безуспешно?..»

Иосиф недоумевал.

Однажды он услыхал от пожилого господина из Мессины, посла какого-то герцога:

— …Карл Пятый, располагая сотнями кораблей и опытных мореходов, никак не может высадить войска здесь, на побережье Алжира. Знаете, почему? Потому, что крупнейшие сановники императора подкуплены. Да-да, пираты повсюду держат своих людей, и как им не держать этих людей, если они ежегодно получают доходы, во много раз превышающие доходы сильнейших империй?.. Смотрите, крепость на островке Пеньон, сооруженная арагонцами, до сих пор успешно отбивается от пиратов. Непобедимость пиратов — коварная ложь, как ложь и то, что они стремятся создать государство свободы и социальной справедливости. Как это может случиться, если они существуют за счет убийств, грабежей, насилий и рабства? Их главари нарочно увлекают несчастных, но те получают не свободу и умиротворение, а непрерывные походы, разврат и разгул, полное духовное опустошение и скотство, увечья и смерть… Людям кажется все очень простым: одни грабят, другие — отбиваются от грабителей. Но, право, я, объехавший весь мир и кое-что знающий о его скрытых пороках, берусь утверждать, что грабеж такого размаха — явление не случайное, это бесовское предприятие. И оно вершится только потому, что совращены самые влиятельные лица…

Слова возмущенного господина наводили на самые грустные размышления, но Иосиф не решился развивать перед ним свою точку зрения.

Сердце болело об Анне. Иосиф был готов к мукам своей новой судьбы, сознавая, что эта действительность для него переходная, что он как-либо вырвется из плена. Но как она? У этой хрупкой и нежной девочки, нисколько не повинной в том, что она была рождена и воспитана в богатой семье, не могло быть такой уверенности.

Правда, во время бесед в корабельном трюме он убедился, что вера Анны в справедливость бога ничуть не меньше его уверенности в том, что он, Иосиф, не подвластен крайностям событий. Но тем более было жаль ее чистой и святой веры.

Иосиф поклялся Анне, что не оставит ее в беде, и она недоумевала, как это невольник, лишенный даже малейшей возможности протестовать, может прийти на помощь. Однако она от всей души поблагодарила его, и ее благодарность только укрепила чувства Иосифа. Он в самом деле привязался к этому экзотическому цветку и без колебаний отдал бы свою жизнь за то, чтобы этот цветок рос и расцветал, пусть даже вовсе недоступный ему: счастье Анны воспринималось им, как собственное счастье…

Потом, позднее Иосиф убедился в великодушии юной графини: когда обстоятельства сложились для нее так, что она могла выбирать между личной безопасностью и чистым порывом сердца, она без колебаний предпочла голос сердца и попыталась облегчить долю своего верного слуги, на которого она, правда, и смотрела как на слугу, не в силах переступить предрассудков эпохи.

Мог ли Иосиф поставить ей в вину заблуждения? Да и понимал, что ответная любовь, если бы он и добился ее, ничего, кроме новых мучений, не принесла бы, потому что он был визитером в судьбе Анны и рано или поздно должен был покинуть ее…

Однажды на заре появились гнусного вида мавры и с явным удовольствием принялись перещупывать невольников, отбирая их для продажи. Вызывая людей по номерам, они разделяли их по группам; недужных и стариков, не пообещавших никакого выкупа, отправили в подземелье.

Иосиф надеялся, что увидит Анну, но этого не случилось: женщин сортировали отдельно.

После водопоя из общего корыта (пленники лакали воду, как звери) погнали на рынок.

Иосиф впервые видел богатое и пестрое восточное торжище. Он воспринимал его как живую картинку, потому что богатства рынка для невольника не существовали. Не существовали ни эти финики, дыни, орехи, продававшиеся прямо с возков, над которыми были устроены плетеные шатры — укрылища от палящих лучей солнца или песчаной бури.

За той частью рынка, где продавали овец, коз, лошадей и мулов, начинался невольничий рынок, разноязыкий и пестрый, признававший один-единственный довод — деньги. Чалмы и фески перемежались здесь шляпами и бурнусами, тут сновали лукавые мавры, толпились шумные турки, неторопливо ходили египтяне и сирийцы, суетились евреи, и все громкими голосами убеждали друг друга, что качество «товара» совсем упало, а выручка едва покрывает издержки на его содержание.

Торгаши беспардонно лгали, сбивая цены, на виду у всех подкупали пиратских посредников, давая бакшиш.

Это было ристалище насилия и обмана, место позора и унижения. Мужчин покупали на сельхозработы, редко — в качестве учителей или воспитателей, женщин брали для услужения в домах или грязных притонах, где всякий сброд спускал краденые деньги, обогащая все тех же работорговцев. Это для них старался Барбаросса, пираты были лишь орудием их обогащения.

Вместе с группой незнакомых мужчин Иосифа поставили на пыльной площадке под навес из куска ветхой парусины.

Купцы пальцами открывали невольникам рты, смотрели зубы, глаза, щупали мускулы, справлялись через переводчика о здоровье. Иногда, не предупреждая, били в живот или грудь, по реакции определяя, у кого больны печень, почки или желчный пузырь. Это были опытные торгаши.

Напротив Иосифа остановился низенький, пузатый человек. На пухлом лице моргали круглые сальные глазки.

— Это не испанец, — сказал купец вертевшемуся рядом толмачу. — Спроси, откуда?

— Из Русистана, почтенный, — перевел толмач.

— Это на севере, — купец наморщил лоб. — Там вечные льды и выносливые люди. Вижу-вижу. — И вдруг больно ущипнул Иосифа ниже спины. — Худорлявый — кляча! Кормить надо, чтобы вышел толк. Кормить, как индейку! Большие расходы.

Он вновь протянул коричневую руку, но Иосиф ударил по руке.

Коротышка налился гневом.

— Эй ты, толмач, передай северному барашку, что на жаровне ему будет столь же уютно, как и южному! — И выставил пухлую щеку и волосатое ухо. — Пусть поцелует! Ну!..

Иосиф плевком ответил на угрозу.

Все замерли.

Купец достал шелковый платок, неторопливо вытерся и, блеснув глазами, сказал:

— Покупаю раба.

— Но я передумал, — посредник разом смекнул, что представился случай заработать. — Этот дерзкий раб стоит в два раза дороже!

— Плачу и эту цену! Надень ему веревку на шею и тащи в мой дом! Я накину за труды!

— Э, нет, — сказал Иосиф по-арабски, обращаясь к посреднику. — Меня, отпрыска благородного рода, не смеет купить за деньги ни один негодяй мира. Отведи-ка меня к своему хозяину, мы с ним потолкуем о выкупе.

Посредник сразу вспотел.

— Откуда ты знаешь арабский? — изумился он, переглянувшись с купцом и толмачом. — На твоей дощечке помечено, что ты говоришь только по-испански.

— Сам посуди, человек, — забавляясь, ответил Иосиф. — Разве может житель Русистана говорить только по-испански?

— Послушай раба, но поступи наоборот, — подмигнул торгаш, доставая из-за цветного пояса кошелек, вышитый жемчужными зернами. — Ты не слыхал этих вздорных речей, не так ли? Серебро при себе лучше золота при мулле. Я набавлю, будешь доволен.

Посредник понял, рожа его растеклась в улыбке.

— Да-да, совсем непонятное бормочет этот строптивый раб! Возьми еще парочку, почтенный, я привешу ко всем доску и дам человека доставить товар до самого дома!

Они склонились друг к другу, шушукаясь. Наконец ударили по рукам.

Вмиг слуга посредника притащил разъемную на две половины доску с прорезями для шеи. Иосифа и еще одного невольника поставили друг другу в затылок, сдавили шеи деревянной колодкой, концы стянули ремнями — до концов было не дотянуться, так что невольники оказались беспомощными. Более того, чтобы продвигаться вперед, не причиняя себе боли, им необходимо было сгибаться или тянуться вверх так, чтобы шеи были на одном уровне — ловкая придумка истязателей.

Щелкнул бич, купленных рабов погнали по жаре. Иосиф был так подавлен, что почти и не глядел по сторонам на столицу морских разбойников.

Столица казалась сонной и безразличной — приземистые хатки за стенами из глины, горячая пыль по щиколотку на кривых улочках, мальчишки с собаками, в густой тени навьюченные ослы и стайки горлиц, хлопавших крыльями в ослепительном небе.

Взгляд задерживался на зеленых кронах персиковых и абрикосовых деревьев; там, за глухими стенами, текла своя жизнь, но Иосиф догадывался, что жизнь эта нелегкая и нерадостная, потому что жители Алжира были обложены тяжелой данью в пользу захватчиков-пиратов.

Наконец остановились перед воротами, на которых было написано имя хозяина, привратник впустил невольников во двор. Иосиф увидел роскошный хозяйский дом, сад и пруд, за которым виднелось несколько хозяйственных построек.

Тут подоспел коротышка-купец, на пухлом его лице все еще хранились следы злобы и досады. Он схватил плеть и принялся хлестать Иосифа изо всех сил. Прикрываясь руками, Иосиф дергался от боли, причиняя тем страдания и себе, и своему сотоварищу.

Но вот купец устал, отшвырнул плеть и со словами «ты возместишь еще, мерзкое животное, все мои расходы!» ушел к дому, — дюжий слуга сопровождал его.

С невольников сняли колодку и сказали: «Будете ухаживать за посевами на земле господина. Сейчас придет распорядитель работ. Следуйте его указаниям, иначе он искалечит вас. Только за усердный труд и примерное поведение положены пища и ночной отдых».

Едва невольники присели в тени на прохладную землю, появился распорядитель работ: принес старые камышовые шляпы, велел надеть их и повел к овчарне, где тощий, как палка, раб возился над корытами с землей, высаживая в них рассаду.

Распорядитель объяснил, что рассада — это ячмень, предназначенный для овец, доставляемых с загородного хозяйства господина; поскольку овец надо подкормить, а пастбищ в городе нет, животных кормят загустевшими побегами ячменя. Для этого рассаживают по корытам строго определенное количество рассады и готовят почву под новый посев под руководством старшего раба, которого зовут Буба.

Распорядитель ушел, а Буба, пилигрим из Далмации, растерявший, видимо, всю набожность, принялся учить своих сотоварищей, при малейшей оплошности отвешивая им оплеухи. Иосиф терпел, думая про себя о том, что насильники и эксплуататоры неслучайно насаждают кругом жестокость и неравноправие, — подневольные люди ссорятся между собою, вымещают друг на друге все свои обиды и тем позволяют главным своим мучителям сохранять непоколебимую власть.

Поначалу работа показалась даже интересной. Переносные корыта с землей, действительно, весьма хитроумно заменяли пастбище. Маленькое зернышко при заботливом уходе в течение двух недель образовывало пышное растение.

Деревянных корыт с зеленым ячменем насчитывалось более сотни. Сегодня стравливали одни, завтра другие, так что конвейер действовал бесперебойно, снабжая скот таким запасом свежих кормов, который могло обеспечить только огромное поле.

Иосиф проработал в хозяйстве несколько дней, поражаясь, как быстро полуголодная, тупая, монотонная жизнь подавляет все высокие мысли и чувства. Он стал таким же медлительным и сонным, как остальные рабы, и однажды поймал себя на том, что наибольшую радость ему доставляет жужжание навозных мух — уютное, умиротворяющее, навевающее покорность и равнодушие ко всему на свете.

Как-то в полдень явились евнухи и увели Иосифа в баню. Там раздели донага, велели прополоскать какой-то жидкостью рот, терли мочалками спину, руки и ноги, мылили голову, потом парили в бочке с горячей водой и, завернув в простыни, отнесли в пристройку господского дома.

Маленькая, полутемная комнатка была заставлена коврами и мягкими шелковыми подушками. Принесли еду: жирный плов, верблюжий кумыс и сладкие орехи.

Иосиф тотчас разделался с едой, зная, что в его положении принято наедаться досыта, и улегся отдыхать, радуясь, что его никто не неволит.

Заглянувший евнух окурил комнату дымом, Иосиф уснул и спал долго-долго; во сне виделись ему мухи, жужжавшие возле кучи навоза, которым удобряли почву для ячменной рассады.

Ночью Иосиф проснулся от жажды. И опять принесли вкусную и жирную пищу, и опять он пил верблюжий кумыс и ел орехи, и опять комнату окурили приторным дымом, и он опять спал, и опять видел во сне мух и ряды высаженных им ростков ячменя.

Пробудившись, Иосиф долго лежал без движения, чувствуя слабость, лень и еще тревогу: «Неужели ты забыл угрозы гнусного рабовладельца? Месть, страшная месть ожидает тебя…»

Хотелось посмотреться в зеркало, но веки слипались, подушки манили, как магнит.

Когда принесли еду, Иосиф сказал:

— У меня на языке прыщ, дайте зеркало.

— Зеркало не положено. Ешь, да поскорей!

— Есть не буду, пока не принесете зеркало.

— Мы лекаря покличем.

— Но без осмотра языка я не притронусь к пище!..

Через некоторое время передали крошечное зеркальце.

Иосиф взглянул на себя и увидел, что заплывает жиром, как индюшка: физиономия округлилась, глаза сделались безразличными и равнодушными.

— Мерзавцы! — Иосиф сунул слуге зеркало и велел немедленно убирать принесенные яства.

Честно говоря, ему хотелось есть, очень хотелось есть, — человек, лишенный самостоятельной жизни, быстро приспосабливается к любому предложенному режиму, — но Иосиф догадывался, что беспрекословное выполнение воли хозяина окончится для него самым прескверным образом.

Прибежали хозяйские слуги, повалили Иосифа, стали лить в горло кумыс, и ему приходилось глотать, чтобы не захлебнуться. А потом он впал в полное безразличие: видимо, в кумыс подмешали сонного зелья.

Когда Иосиф проснулся, на него смотрел коротышка-хозяин. Руки за спиной. На роже — довольная ухмылка.

— Плод созревает, — похвалил он своих слуг, — цена повышается… В баню пока не водите, делайте массаж, пусть больше спит.

— Послушайте, — сказал Иосиф. — Я знаю историю и географию, алгебру и геометрию. Я мог бы обучать ваших детей, клянусь, я бы старался.

— У меня нет детей, раб.

— Но, может быть, есть родственники, которым вы завещаете свои богатства. Человек должен жить не только в настоящем, но и в будущем.

— Не дерзи, негодник, не то вновь спущу с тебя шкуру! Я хочу жить сейчас, а что случится потом, меня не интересует!

Иосиф понял: ничто не переменит его доли.

— Потом вас закопают в землю, хозяин, и все ваши богатства растащат проходимцы. Никто не вспомнит, что жил на земле богатый, но глупый человек.

— Я глупый, но я научу тебя хрюкать, — с ухмылкой сказал хозяин. — Мне не нужны ни твои географии, ни твои истории, мне нужна твоя заплывшая жиром шкура…

Иосиф погибал. Еда и сон с каждым днем убивали в нем энергию, развивали лень, даже думать о чем-либо становилось все более трудно, все более обременительно.

«Как легко превратить человека в самое жалкое животное! Достаточно убить в нем жажду правды… И праздность, праздность — вот что сокрушает силы, они уже не ищут себе применения… Страх перед мыслью, исследующей жизнь, — это страх перед самой жизнью, потому что вне мысли никакой мир не может быть полным, стало быть, совершенным: мысль, приближающая к правде, — самое человеческое из творений человека…»

Всплески самоукоров становились с каждым днем все глуше, вязкое состояние уюта засасывало перекормленный, измученный непрерывным отдыхом организм.

Иосиф погибал, силы протеста в нем подавлялись едой и нараставшей усталостью. Однажды, когда он «страдал», говоря себе (в который раз!), что с завтрашнего дня возьмет себя в руки и начнет совершенно иной образ жизни, а может быть, осуществит побег, вдруг червячком шевельнулось: «А зачем? Что переменится? Разве есть жизнь за пределами той, которой живешь? Раб — ну и что? Раб лучше, чем труп…»

Душеловка захлопнулась, Иосиф перестал быть Иосифом: это было уже вспучившееся, как на дрожжах, перекормленное, ничтожное создание, в котором, верно, даже мозги заплыли салом…

Можно вообразить дальнейшую его судьбу, если бы не случилась перетряхнувшая все перемена.

Однажды заболевшему меланхолией Иосифу позволили выйти на улицу. Он отдыхал в тени на скамейке у пруда, наблюдая, как пятилетний сын привратника ловит рыбу. Вдруг на берегу появились коротышка-хозяин и смуглый мужчина в тюрбане.

— А вот этот гяур, не ведающий заповедей аллаха, — сказал хозяин. — Через неделю я возьму за него гораздо больше, чем предложила ваша госпожа.

— Ты, верно, забылся, — отвечал мужчина в тюрбане, вскинув брови. — Я предложил тебе деньги в виде некоторого утешения, а не платы. Если на то пошло, я могу забрать здесь все, что мне приглянется, даже твою плешивую башку.

— Это насилие, — сказал хозяин. — Несправедливость.

— Конечно, — кивнул гость. — Но разве твое богатство приобретено не насилием и несправедливостью? Так давай поладим без лишних слов: я терпелив, но прекрасно знаю, что налоги ты платишь едва ли с десятой части своих доходов!

— Ты душевный человек, раис-эфенди, — с поклоном отозвался перепуганный хозяин. — Так и быть, бери с собой этого раба. С тех пор как я увидел его, у меня случаются одни неприятности. Я потратил на него большие деньги.

— Запомни, ты не делаешь мне одолжения, — сказал гость. — Ты исполняешь волю эмира.

— Нет, я хочу, чтобы ты остался доволен нашей встречей, — залебезил хозяин. — У меня есть пистолеты необыкновенно тонкой работы. Пожалуй, я предложу тебе выбрать любой по вкусу…

В тот же день Иосиф оказался во дворце Барбароссы, эмира-самозванца, и сразу узнал, что спасен юной графиней Анной.

Ее судьба сложилась тоже очень непросто. Ее продали эмиру, но она наотрез отказалась не то что говорить с ним, но даже глядеть в его сторону. Не помогли ни угрозы, ни темница.

— Пусть не грозят мне унижением и смертью, — сказала она толмачу. — Никто не может купить моей души. Пока человек сохраняет веру в добро всевышнего, душа его устоит перед любым испытанием и останется чистой. А смерть, какой бы ни была, не может свершиться иначе, нежели с благоволения бога.

И Барбаросса, не знавший никакого удержу своим прихотям, вынужден был отступить.

— Я исполню три желания этой прекрасной графини, — сказал он, — если их целью не будет бегство. Но после того, клянусь, она станет моей женой, чего бы это мне ни стоило!..

Первым желанием Анны было — разыскать и доставить к ней Иосифа.

И вот Иосиф предстал перед графиней, стыдясь своего вида.

— Ты очень изменился, — печально сказала Анна. — Наверно, заболел или объелся скверной, отравленной пищей. Ты растолстел, как старый обжора, это тебе не к лицу.

Иосиф опустил глаза.

— Рабство оставляет следы.

На глаза графини навернулись слезы.

— Думаешь, мне легко и просто? Здесь, среди негодяев, где все пахнет нечистотами и кровью?

— Простите меня, госпожа.

— Прощаю, видя твое раскаяние… Сердце, в котором мало любви к богу, к родной земле, к собратьям, никогда не будет спокойно: успокаиваясь, оно умирает. Спокойно только то сердце, которое ищет правды. Сколько бы оно ни страдало, оно живет трижды… Понял меня?

— Понял, госпожа.

— Негодяи не могут унизить достойного. Они могут отнять у него все, кроме достоинства и любви. Это значит, они ничего не отнимут, кроме здоровья или жизни…

Иосиф вслушивался в нежный голос, в нем оживало прежнее, восторженное отношение к этой девочке. Он подумал, что предал самого себя, ни разу не вспомнив об Анне с того дня, как попал на невольничий рынок.

— Госпожа, я быстро вернусь к своему прежнему облику… Насколько я знаю, вы получили право на три желания. Одно исполнено, остались еще два.

— Эти два желания — два последних шага к моей смерти. Зачем ты торопишь их?

Иосиф оглянулся, не подслушивает ли кто, и прошептал:

— Клянусь честью, госпожа, я придумаю желание, которое освободит вас.

— Что же, — сказала Анна, тряхнув длинными волосами. — Я готова вручить судьбу человеку, который освободит меня.

Кровь ударила в голову. «Неужели она может снизойти до дружбы со слугой? Нет-нет, она никогда не снизойдет… А если узнает, что я вовсе не слуга?..»

И он решился. Сопровождая Анну на прогулке в дворцовом саду, окруженном стенами, на которых день и ночь ходили стражники, он поведал ей историю своей жизни. Графиня слушала внимательно, не перебивая, и только печально улыбалась: видимо, посчитала рассказ выдумкой больной души. Он почувствовал это, но не посмел спросить, взволнованный пожатием ее руки.

— Я давно догадывалась, что ты не простой слуга, — сказала она, — что твое предназначение — совсем иное. Я верю твоим словам. Однако обстоятельства нашей жизни таковы, что нужно тщательно позаботиться о физических и духовных силах, — кто знает, какие испытания предстоят?

— Мы спасемся, мы непременно спасемся! — горячо воскликнул Иосиф. — Чтобы придумать наиболее верный план спасения, нужно разузнать о всех замыслах негодяев. Я слышал, что испанский король уже дважды посылал военные корабли, чтобы раздавить гнездо негодяев и сжечь их суда, однако испанцам не удалось настигнуть пиратов: они где-то спрятались. Где?..

Шли дни. Эмир-самозванец дал знать графине, что выполнил ее первое желание и настаивает на скорейшем исполнении оставшихся.

Анна и Иосиф ломали голову, боясь, что непродуманной просьбой только осложнят положение.

Однажды Анна заметила слезы на глазах своей новой служанки, дочери шотландского шкипера, попавшей в руки пиратов вместе со своим отцом и братом.

— Что с тобою? Отчего ты плачешь?

— Ах, госпожа моя, — на ломаном испанском языке ответила служанка. — Вы же знаете, что за всю нашу семью родственники прислали выкуп. Но суммы не хватило, и пираты назначили наше освобождение через три года рабства. Завтра истекает срок, но отец мой заболел, а брат попал в скверную историю.

— Что же случилось?

— Брат перенял от отца его искусство и служит лоцманом — проводит суда в заливе, примыкающем к дворцовой крепости. Какой-то пиратский капитан не последовал его совету, и корабль с ценным грузом напоролся на скалы. Теперь брату угрожает смертная казнь…

Служанка горько зарыдала, а сердобольная Анна, позвав дворецкого, попросила немедленно передать эмиру свое второе желание: освободить шотландца-лоцмана, оказать помощь его больному отцу и точно в назначенный срок отпустить всю семью на родину.

Узнав о новом желании Анны, Иосиф расстроился: оно показалось ему излишней щедростью.

Однако брат служанки, обрадованный неожиданным спасением, принес известие, которому поистине не было цены.

Увидев Иосифа, он сказал:

— Ваша прекрасная госпожа может выбраться на волю, если испросит разрешение на прогулки по заливу на парусной лодке. При хорошем попутном ветре вы выйдете в море и за полчаса достигнете острова, на котором испанцы когда-то построили отличную крепость. Гарнизон крепости до сих пор с успехом отражает атаки пиратов. Если вам удастся добраться до острова, считайте, что вы спасены… Пираты распускают слухи, что давно захватили крепость, но мне точно известно, что она в руках испанцев и что испанцы недавно приняли корабли, доставившие провиант и порох… В самом Алжире тоже неспокойно: народ поднимет восстание против пиратов тотчас, едва испанская эскадра войдет в порт…

Иосиф от всей души поблагодарил доброго человека, передал его слова графине, а та изложила просьбу о прогулках на парусной лодке как свое третье, последнее желание.

В тот же день графиню навестил сам Барбаросса.

Самодовольный, разряженный, как петух, он не обратил ни малейшего внимания на слугу госпожи, читавшего ей книгу, — самозванца умилило, что графиня, слушая, вышивала.

— Графиня, — с порога заорал Барбаросса, — пораженный вашей кротостью, я бы хотел приобрести эту вышивку за три горсти золота!

— Я не хотела бы опустошать вашу сокровищницу, — отвечала, не поднимая глаз, Анна. — Сколько бы вы ни грабили людей по всему миру, разнузданный образ жизни и беспрерывная война требуют средств, которых у вас нет… Я подарю вышивку, едва окончу ее.

Барбаросса истолковал слова как намек на примирение, и жадное его сердце запело от радости.

— Я узнал о вашем третьем желании, графиня, и явился, чтобы сказать: я принимаю его. К вашим услугам хорошая парусная лодка и матрос, который прекрасно управляется с парусами.

— Я не выношу незнакомых людей. Распорядитесь, чтобы на прогулки я могла брать с собой своего старого слугу.

— Конечно, конечно, но только и мой матрос — непременно. Вокруг неспокойно, всегда лучше переусердствовать, нежели недоусердствовать, как выразился один из пророков, кажется, Даниил.

— Вы демонстрируете набожность, — усмехнувшись, сказала Анна. — Между тем известно, что вы нарочно приняли чужую веру и тайно поклоняетесь прежней.

Барбаросса громко захохотал. Он был в превосходном настроении.

— Когда очень хочешь жареного барашка, в костер можно бросить и гладильную доску!

— Особенно чужую, — добавила Анна, вызвав еще больший хохот самозванца.

Иосиф впервые вблизи наблюдал эмира. Пиратский главарь был среднего роста, пузат, рыж, кучеряв, с оттопыренными ушами. Косые глаза выдавали жадность, злобу и безграничное самомнение.

— Вы упрекаете меня в том, что я граблю людей. Но если вдуматься, я граблю грабителей.

— Не совсем так, — тихо возразила Анна. — Вернее, совсем не так.

— Я повторяю, мои заработки столь же чисты, как заработки любого купца: он грабит покупателей, продавая им товар подороже, и грабит производителей, покупая у них товар подешевле. Но эти грабители наживаются для себя, а я хочу построить царство свободы. Для тех людей, которых лишили родины или для которых она стала невыносимой… Мы не сможем устоять в этом мире, если не позаботимся о богатствах. Богатство создает власть. Когда наши богатства станут несметны, мир преклонится перед нами, потому что необозримой и бесспорной станет и наша власть.

— Чья же это власть? Власть народа? Власть благородного сословия? Власть законных наследников?

«Напрасно она дразнит негодяя, — подумал Иосиф. — Все авантюристы вспыльчивы и коварны: способны тотчас отнять то, что только что дали…»

— Я утверждаю власть племени пиратов, — горделиво сказал Барбаросса. — Если вы назовете их бандой разбойников и убийц, что ж, я не стану протестовать: в гнусном мире разбоя и насилия нельзя утвердиться иначе.

— Для праведного добро мира — опора, для неправедного зло его — оправдание.

Графиня, конечно, рисковала. Но она сбивала с самозванца спесь, заставляя его лишний раз убедиться в мерзости своей рожи. Наивная, как всякий, принявший чужую веру за истинный свет своей правды, она надеялась, видно, посеять сомнение в душе негодяя.

— Пираты ничего не созидают, только разрушают. Повсюду несут ненависть и бессердечие, разврат и наживу любой ценой, — продолжала она кротко. — Даже говорить об их царстве смешно. Царства возникают по воле бога…

— Или по воле сатаны! — раздраженно перебил Барбаросса. — Я не просто разбойник, я великий разбойник — разбойник из принципа! Я мститель, не знающий пощады!

— Разве это что-либо меняет?

— Я бы никогда не занимался пиратством, если бы мог достичь своих целей иным путем!

— Но они постыдны, ваши цели, если не могут быть достигнуты иначе.

— Да, пока эти цели не могут быть достигнуты иначе: мир не хочет покориться авторитету наиболее мудрых и просвещенных, созданных для того, чтобы управлять, осуждая одних и поощряя других… Знайте, мои пираты непобедимы, потому что во главе их стоят самые выдающиеся люди мира!

— И вы — среди них?

— Да, я среди них!.. Мы хотим объединить весь пиратствующий сброд на морях и всех разбойников на суше, дать им свою власть и утвердить самый справедливый, самый демократический принцип: власть и богатства повсюду должны принадлежать не тем, кто присвоил себе громкие титулы, власть и богатства должны принадлежать самым мудрым! Знания и ум — вот настоящие короны! Все умные люди кругом разделяют наши смелые призывы!

— Они заблуждаются, — молвила Анна, не отрываясь от рукоделия. — Они, верно, обманулись. Вы и ваши сторонники, используя энергию бездельников и негодяев, хотите лишить власти тех, кто достиг привилегий в течение столетий благодаря беззаветному служению трону, и при этом совершенно не принимаете во внимание, что именно эти люди наиболее образованны и умны. Они родились и выросли среди своего народа, знают, что стоят на его спинах, и потому никогда не допустят его разорения, между тем как пришельцы…

— Все титулованные лица — грабители! — злобно заорал эмир, уже не владея собой. Оттопыренные уши его покраснели, как петушиный гребень. — Они не признают нашей власти!

— Но тогда грабители и те, кто желает занять место старинной знати. Какая разница между тем, кого объявляют королем, или тем, кого провозглашают великим умником? В любом случае народ не имеет к этому никакого отношения…

«Негодяй сел в калошу… Ни ссылками на благородство происхождения, ни ссылками на особое предназначение нельзя оправдать привилегии… Самое справедливое — вовсе без привилегий. Богатства и власть должны принадлежать поровну всем трудящимся, иначе говоря, созидаться ими и исходить непосредственно от них. Как в общине, которую я видел… Любая привилегия — насилие, несправедливость, потому что преимущества одних перед другими пока достигаются только за счет использования преимуществ. Разве все ученики моего класса имеют отдельные комнаты, хорошее питание, блат среди преподавателей?..»

Между тем наглому самозванцу показалось, будто он победил в споре, самодовольный, он пошел напролом к своей главной цели.

— Ну вот, теперь, когда я исполнил третье ваше желание, графиня, ничто уже не может помешать тому, чтобы вы стали моей женой! Ваше сопротивление только распаляет меня, о прекраснейшая из прекраснейших женщин!

— Не торопитесь, — сухо сказала Анна. — Искренность ваших комплиментов еще требует доказательств. Третье желание только обещано, но не исполнено. Кроме того, мне известно, что вы содержите уже не один десяток так называемых жен.

— Да, мусульманский закон, который я принял, это не возбраняет.

— Но христианский закон, которому я верна, считает это мерзостью. Если вы будете добиваться моей руки, вам необходимо будет упразднить нынешний гарем…

И самозванцу пришлось сбросить маску. Речь его стала грубой и вызывающей:

— Но вы же не царского рода, графиня. Зачем ломаться? В конце концов, мы можем обойтись без празднеств и священников!..

В эту минуту в комнату стремительно вошел один из придворных и, приблизившись к эмиру, пошептал ему на ухо.

Тот поковырял в ухе пальцем и сказал:

— Если будете упрямиться, графиня, я перепродам вас как свою собственность одному из мужей, которые образуют сердцевину моего государства.

И — подал знак пригласить своих высоких покровителей.

У Иосифа, сидевшего на корточках возле кресла госпожи, перехватило дыхание, он быстро надвинул чалму на самые глаза — в покои вошли знакомые ему лица: рыжебородый, захвативший корабль, и юркий, черноволосый господинчик в куцей шапчонке — «князь тьмы».

Эмир-самозванец вскочил с кресла, сделал рукой приглашающий жест.

— Женщина, о которой мне говорили, и впрямь прекрасна, потомство от нее было бы способно обновить нашу кровь и укрепить наш род, — сказал «князь тьмы», бывший, видимо, одним из главных наставников эмира. — Но я чувствую здесь могучую постороннюю волю. Пожалуй, самым разумным было бы лишить эту женщину жизни. Даже в рабыни она не годится: волны ее влияния возбуждают непокорность.

Рыжебородый переглянулся с самозванцем. Иосиф вдруг приметил, как похожи эти люди. Впрочем, их родство тут же и подтвердилось.

— Брат мой, — сказал эмир, обращаясь к рыжебородому, — велю тебе обдумать слова великого учителя и через неделю дать мне добрый совет.

Все трое повернулись и вышли из покоев.

— Все пропало, — горько воскликнул Иосиф. — Милая госпожа, я виноват в том, что навлек на вас ненависть этих людей! Мне хорошо знакомы оба негодяя, особенно черноволосый. Я давно уже веду с ним борьбу не на жизнь, а на смерть!

Бледная графиня положила руку на плечо Иосифа. Она не поняла его порыва, поняла только, что он сочувствует ей и любит ее.

— Ничего не бойся. Теперь вполне прояснился день нашей жизни. Если несколько минут назад я еще колебалась, колебаний больше нет. Бежать, только бежать, чем бы ни кончилось… Для себя я решила твердо: лучше смерть, чем прислуживание шайке негодяев…

На следующий день к вечеру слуга привел графиню и Иосифа на берег озера в дворцовом парке. На берегу поджидал дюжий матрос с превосходной парусной лодкой.

Они сели, и матрос взялся за весла.

Лодка подошла к огромным железным воротам в крепостной стене, железные ворота медленно поднялись, пропустив лодку в залив.

В заливе матрос поднял парус и, ловко маневрируя, повел лодку к скалам, ограждавшим часть залива, тогда как другая его часть была закрыта огромной цепью, перекинутой от одной сторожевой башни, служившей маяком, до другой.

— Смотри, кругом стража, — прошептала графиня. — Однако же выхода нет, учись управлять парусами…

Конечно, матрос был приставлен, чтобы следить за госпожой. Он мог быть опытным шпионом, но Иосиф вскоре установил, что матрос слабо говорит по-испански и вовсе не понимает, когда графиня переходит на итальянский.

Хотя матрос усердно исполнял порученное дело, все же он был достаточно общителен. Попросив воды для графини, Иосиф убедил его в том, что прогуливаться в заливе, не имея на борту ни кувшина пресной воды, никак не годится.

— Запасы пресной воды и пищи запрещены, — признался матрос. — Однако, я думаю, мои начальники позволят брать хотя бы немного воды. В самом деле, я тоже испытываю жажду, а ведь сегодня еще не так жарко, как вчера…

Это было великолепным отдыхом — скользить по спокойным водам залива, любуясь старинным дворцом. Он был окружен высокими зубчатыми стенами, по которым, говорят, легко проезжала четверка запряженных лошадей.

Город поднимался на холмы, утопая в садах, — так, по крайней мере, казалось.

В оранжевых лучах заката зрелище свободной жизни навевало тоску и надежду.

Графиня глядела по сторонам, Иосиф следил за действиями матроса, но, чтобы не возбуждать подозрений, не просил никаких объяснений…

Прогулки совершались ежедневно. Возвращаясь во дворец, графиня всякий раз благодарила матроса и всякий раз дарила ему какую-либо безделушку.

Скорее всего, матрос сообщал о подарках, но могло быть и так, что он утаивал их для себя. Однако подарки не расхолаживали матроса, он вел себя ровно и сдержанно, как и в первый день знакомства.

В последнюю перед побегом ночь Иосиф не спал. Увы, он не достиг еще той степени совершенства, когда человек вовсе не беспокоится о том, что произойдет, потому что заранее делает все возможное, чтобы будущие события сложились наиболее благоприятно.

Иосиф научился неплохо управлять собою (спасибо доктору Шубову!) и, конечно, заставил бы себя уснуть, чтобы освежить к утру силы, но его угнетала неясность многих обстоятельств. Разве можно было получить подлинную свободу, убежав от пиратов?

Вспомнились слова рыжебородого о том, что «люди не умнеют и никогда не поумнеют, над ними стояла и стоять будет иная воля», стало быть, воля шайки, сплотившейся ради узурпации власти над людьми, ради их эксплуатации и духовной кабалы.

«Лжешь, лжешь, — возмущенно шептал Иосиф, следя за огромной луной, заглядывавшей в крошечное оконце его жалкой конуры. — Дело не в уме, — дело в любви к родине, в совести, в нравственной высоте мысли и чувства. Ум, стремящийся не к истине, а к выгоде, бесполезен или вреден. Вся сила человека — в том, чтобы усвоить как можно больше опыта предков, опыт не передается по наследству и, увы, до сих пор не наращивается ни школьным, ни институтским образованием. Странное дело, самое важное, самое главное для человека остается в стороне: как сберечь здоровье народа, как лучше всего развить его созидательные силы, как разумнее жить среди людей, к чему стремиться, что ценить… Насильники и эксплуататоры столетиями мешают людям овладеть горьким опытом своей жизни, понять, какие роковые ошибки допустили их предшественники, чтобы не повторять ошибок в будущем. Придуманы коварные способы замалчивания и извращения правды, разрушения накопленных ценностей, отрыва человека от истории своего народа, от нравственных, стало быть, социальных и национальных корней. „Все нравоучения старины устарели, опротивели, — назойливо твердят эксплуататоры или их пособники, повсюду выставляющие друг дружку как самых толковых и сведущих людей. — Да здравствует свобода и полная самостоятельность мысли! Долой бюрократизм и глупость отцов!..“ И люди, увы, подобно глупым рыбам, чаще всего клюют на эту наглую демагогию, которая повторяется из поколения в поколение. Изнывающим от бесперспективности своей жизни кажется, что они сами с усами. Но „усы“ — ничто. Оставь новорожденного в джунглях, он вырастет зверем — вот что такое опыт предшествующих поколений. А торгаши и захребетники натравливают детей на отцов, отцов ссорят с детьми, а всех людей — сталкивают между собою…»

И другое тревожило Иосифа: прошел он по разным народам и землям и понял, что все технические ухищрения не связаны напрямую ни со справедливостью, ни с мудростью жизни, ни с пониманием, что продвигает к идеалу и что отдаляет от него. Демагоги внушают, что прогресс техники и есть прогресс человечества. Но это никакой не прогресс, пока втуне остаются накопления правды, наполняющей душу светом смысла и радости. Вся мудрость сводится в конечном счете к совершенной нравственности, и если техника и технология современны, а нравственность на уровне самоедов и циников, никакого движения вперед нет — техника и технология помогают кабале и неправде. Чем больше мы открываем своим личным опытом, тем значительнее предстает перед нами опыт предшественников, так называемые вечные нравственные истины: сияют они, как звезды на небе; кто гасит эти звезды, остается в полном мраке…

Но росла и надежда — Иосиф вспоминал о мужественных людях общины, которые поняли освободительную суть нравственности, впервые построили жизнь так, что человек получил постоянный доступ к сокровищам человечества, и богатства не испортили его души, не помешали непрерывному улучшению материального фона жизни.

Седая шведка как-то сказала:

— Допустим, я поверила. Допустим, в общине разрешены социальные, национальные и духовные проблемы жизни, происходит синтез новой, более высокой культуры, не теряющей, однако, обретения народных традиций… Как доказать, что этот новый механизм жизни не утопичен, что он будет работать и тогда, когда исчерпается энтузиазм его сторонников?

Иосиф хорошо запомнил ответ Люси:

— Энтузиазм не исчерпается до тех пор, пока люди будут находить свою жизнь достойной жизни. Сердце общины — это стремление к личному совершенству, к получению все большей свободы, иначе говоря, все большего свободного времени. Этот аппетит не насытить никогда… Если вы внимательнее приглядитесь к структуре общинной жизни, вы увидите, что за всеми задачами стоит главная — удержать благородный порыв к совершенству. Нищий и ущемленный в правах не могут быть объективными и потому не могут быть мудрыми. Не могут быть объективными и мудрыми также и эксплуататоры. Вот отчего мы настойчиво ставим на человека, который может быть объективным. Мы не допустим ни бедности, ни излишеств, ни фальшивых монахов, ни паразитирующих наглецов. Люди не должны пресытиться до равнодушия или отчаяться на пути к совершенству… История — равнодействующая всех сил, и наша задача — позаботиться, чтобы вектор усилий указывал в одну сторону…

— Опять в одну сторону! — перебил коротышка-американец. — Опять «единая воля», которая натворила в России столько тупиков!

Люся улыбнулась.

— Я понимаю вашу логику и вашу трогательную заботу. Вас, видимо, всегда очень пугали «тупики» в России, в то время как других они только радовали… Я не политический стратег, но знаю: все достигает совершенства, когда есть непрерывное движение к совершенству. Община — оркестр, играющий по нотам все более совершенных понятий. Кто в лес, кто по дрова — как раз это и есть тупик, выгодный для врагов нашей общины… Никто не смеет угрожать свободе другого. Свобода каждого предполагает ответственность всех. Мы отвечаем перед народом и человечеством. Нас и без того упрекают со всех сторон: «Вы проповедуете идеал, который для людей невыносим!..» Невыносим для тех, кто хочет жить за чужой счет, кто хочет обманом и насилием утвердить свое особое положение, а для тружеников — единственно спасителен. Наш идеал — сретенье братства и любви, когда защищены и природа, и человек, и мечта человека. Мы еще у подножия совершенства, но мы каждодневно движемся вперед. Совершенная мечта, совершенное желание, совершенная фантазия непременно исходят из общего блага, и это источник нашего нарастающего творчества…

Нет-нет, недаром эти Люсины слова вызвали восторг у молодого ученого из Владивостока.

— Ваша община — жизнь, о которой мечтал наш народ, мир, ключ к которому был преступно украден!

— Мы не волшебники, мы реалисты. Мы создаем такие условия жизни, которые ограничивают в нас злое и поощряют доброе. Мы убедились, что равенство перед законом, как и перед богом, — насквозь лукавое, а вот равенство во всех материальных возможностях, исключающее борьбу и махинации, как раз и создает простор для индивидуального творчества… Я чувствую душевный уют только здесь, в общине, где вся структура жизни компенсирует мои личные недостатки, уравнивая в лучшем, а не выделяя среди худших. Исключительность — опасна. Именно идея исключительности разжигает ненависть среди народов, маскирует стремления олигархических групп к неограниченной власти. Основное противоречие жизни вовсе не в том, что одни люди плохие, а другие хорошие, — в том, что расистское меньшинство стремится к монополизму собственности и власти и жестоко подавляет народы, отвергая с порога всякую мысль о равенстве. Лишь на границе такой общины, как наша, кончается их господство. И это бесит расистов…

Наступило утро. Время шло ужасно медленно. Графиня Анна очень волновалась, опасаясь оплошностей и провала.

После полудня слуга отвел графиню и Иосифа к озеру. Матрос встретил без обычной радости.

— Видите флаг над башней? Это значит, скоро ожидается сильный ветер. Нет никакого смысла выходить в залив. Покружим здесь.

«Случайность или что-нибудь заподозрили?» — Иосиф был близок к отчаянию.

Голос Анны чуть дрогнул:

— Поедем, поедем! Мне все здесь опротивело. А небольшая волна — даже интересно.

Матрос поворчал, пропуская графиню и Иосифа в лодку, а потом неторопливо взялся за весла.

— Ладно, будь по-вашему, — сказал он. — Но я не советую. Здесь, в заливе, набегает неожиданный шквал и переворачивает даже крупные суда.

— Но ведь нет полной уверенности, что будет буря?

Иосиф понимал всю важность ответа на вопрос графини.

— Уверенности, что последует буря, нет. Но тем более нет уверенности, что не переменится погода. Старые люди, которые наблюдают залив в течение многих лет, знают свои приметы: если отроги гор в тумане, жди перемены погоды.

Иосиф почувствовал беспокойство графини. Он понимал, что и ее нервы на пределе.

«Будь что будет, — решил Иосиф. — Может, это даже хорошо, что поднимутся волны и ухудшится видимость…»

Едва вышли из-за стен крепости в залив, ударил свежий ветер.

— Хорошо, — громко смеясь, прокричала Анна. — Давай быстро, как на крыльях!

Матрос кивнул, потянул за фал, поднял парус: над головой хлопнуло, лодка клюнула носом, но потом выровнялась и понеслась по волнам — к восточной части города. Почти у самого берега развернулась и пошла, по желанию графини, к скалам, прикрывавшим залив со стороны открытого моря.

План побега заключался именно в том, чтобы подойти поближе к этим скалам — тогда дозорные на сторожевых башнях у западного берега залива теряли лодку из виду. Берег у скал был обрывистый, нежилой, так что именно там удобнее всего было постараться как-либо избавиться от матроса и протащить лодку через узкую протоку; корабль не мог пройти через нее, но небольшая лодка, вероятно, могла: Иосиф не раз убеждался, что за скалами плавают рыбаки.

— Подойдем к скалам, как вчера, — попросила графиня.

— Дойти туда мы, пожалуй, дойдем, если не зачерпнем бортом, — хмуро ответил матрос, — но как возвратиться обратно? Мы не осилим встречного ветра.

«Он будет попутным», — Иосиф взглянул на Анну.

— Переждем. Ты сам говорил, что ветер меняется каждые полчаса. А если не переменится, вернемся на веслах вдоль берега. Мой слуга поможет грести.

— Нет, госпожа, — сказал матрос. — Я отвечаю за вас и не хочу рисковать собственной головой. Да и дождь собирается, а в дождь прогулки запрещены.

И он стал убирать парус, намереваясь развернуть лодку, потому что волны укрупнились.

Это была критическая минута. Иосиф взглянул на берег. Вчера и позавчера он был пустынным. А теперь козы ходили по крутому склону, выбирая травку погуще да повкуснее. Впрочем, и пастух таскался следом, по-видимому, старик. Дворец и порт остались на противоположной стороне залива, и город был далеко, но все же и здесь торчали на берегу рыбацкие фелуки.

Иосиф нащупал в кармане тяжелый булыжник. Этим булыжником нужно было оглушить матроса. Но матрос взглянул озабоченно, и Иосиф понял, что не сможет ударить его, служившего во дворце еще при прежнем эмире, стало быть, никак не повинного в кознях пиратов.

— Помоги матросу! — громко сказала графиня.

Это были условленные слова. Они вывели Иосифа из замешательства. Отшвырнув прочь камень, он быстро шагнул к матросу и столкнул его за борт, тут же перехватил фал, побежавший вслед за хлопавшим беспомощно парусом, выбрал, закрепил на крючке и только тогда оглянулся на барахтавшегося в воде матроса.

Сообразив тотчас, что происходит, матрос и не пытался приблизиться к лодке. Он, конечно, понимал, что побег невольников грозит ему смертью и в том случае, если удастся, и в том, если не удастся.

— Послушай, друг, — крикнул Иосиф. — Если и доплывешь до берега, тебе не поздоровится. Берись-ка за этот конец, мы дотащим тебя до скал, там свяжем и вместе с тобою попытаемся добраться до испанской крепости… Ну, выбирай!

Матрос тотчас ухватился за брошенную веревку. Иосиф развернул лодку на прежний курс. Черпая бортом, лодка запрыгала по волнам.

Свесившись за борт, графиня помогала сохранять ее устойчивость.

— Потонете, — прокричал матрос, — убавьте парус и возьмите руль правее!..

С помощью добрых советов дошли до скал. Иосиф взмок, он и не представлял себе, сколько физических сил нужно, чтобы управлять парусами, когда нет ни навыков, ни сноровки.

Анна только и говорила что о матросе. Казалось, его жизнь беспокоит ее больше, чем собственная.

Но матрос, выбравшись на скалы, сказал, чтобы беглецы не заботились о его дальнейшей судьбе и действовали, как им заблагорассудится. Через несколько минут он был уже на берегу и, помахав рукою, стал подниматься в горы.

— По всей видимости, этот человек и сам ненавидит пиратов, — предположила графиня. — Во всяком случае, я слышала от своей служанки, что пастухи в горах не признали бандитскую власть Барбароссы и взялись за оружие. Да поможет им бог…

С трудом преодолели протоку. Это только издалека казалось, что протока широка — нагромождение скал было таково, что пришлось снять мачту и тащить лодку волоком.

Когда же скалы остались позади, долго не удавалось закрепить мачту. Нужен был крепкий помощник, юная Анна для этой роли не годилась. Она старалась изо всех сил, и все же потеряли целый час времени — тот час, который мог все переменить.

Наконец подняли парус и по наитию пустились в открытое море, потому что дали были закрыты густой пеленой дождя. Но вот дождь стал стихать, и тогда беглецы увидели впереди два корабля.

— Пираты, — тотчас определила графиня. — Боже мой, как же нам не повезло! Что же, у меня нет страха…

Да, это были пиратские многовесельные галеры. Они заметили лодку и развернулись, отрезая путь к бегству.

Галеры медленно приближались. И когда беглецы различили на одном из кораблей Барбароссу в окружении своей свиты, графиня сняла с пальца кольцо.

— Друг мой, — сказала она Иосифу. — Ты доказал преданность, и небо возблагодарит тебя. Сохрани кольцо как память о своей госпоже.

Не успел Иосиф вдуматься в слова, как графиня, перекрестясь, шагнула в воду. Он упустил момент, когда еще можно было спасти благородную девушку, более всего дорожившую своей честью. Нырять наудачу — было бессмысленно.

Иосиф заплакал от горя. Он плакал в голос, проклиная негодяев, обрекших на страдания тысячи людей по всему миру.

«Зачем, зачем ты это сделала, Анна? Разве возможно облегчить положение, оставляя борьбу? Негодяи только и ждут этого. Им выгодно, чтобы мы впадали в отчаяние и отступали!..»

Но он понимал: это было не слабостью и бегством, это было вершиной презрения к врагам, и все они, толпившиеся на палубах, отлично видели, что им брошен вызов, что истинно свободный человек не уступает своей свободы.

Пираты спешно спустили шлюпки, шлюпки закружили по темным волнам, а Иосиф все рыдал, целуя кольцо…

Убедившись, что море не отдаст беглянку, пираты окружили Иосифа и одновременно бросились на него.

Иосиф встретил их, держа в руках весло, и впервые весло показалось ему не слишком тяжелым. Он отбивался с яростью, так что ни одному из нападавших не удалось покуражиться на глазах атаманов.

Выбившегося из сил Иосифа связали и подняли на корабль эмира-самозванца. Десятки глаз уставились на него — ненавидящих и удивленных.

— А, старый знакомый, — услыхал он голос «князя тьмы». — Вот кого я ищу, вот с кем мне необходимо сквитаться!

— Развяжите раба, пусть никто не думает, что мы боимся, — сказал Барбаросса. — Мы будем судить его здесь и здесь свершим казнь.

— Не надо развязывать, — вмешался чернявый, но было поздно: пираты сдернули веревку. — Коли ты, великий эмир, проявил такое великодушие к этому упорнейшему из врагов, позволь задать ему несколько вопросов!

— Презренный трус и негодяй! — вскричал Иосиф. — Повсюду, где появляешься ты, исчадие ада, люди плачут от насилия и несправедливости, повсюду твой путь отмечен ложью и кровью невинных! Ты и пиратов превратил в банду, которая служит твоим гнусным интригам!

Он шагнул к «князю тьмы» и выхватил у него из-за пояса двуствольный пистолет.

Пираты ахнули. Барбаросса вскрикнул. Не давая опомниться врагам, Иосиф выстрелил в чернявого, тот отпрянул, но все же пуля начисто срезала его оттопыренное ухо.

В ту же секунду Иосиф не раздумывая прыгнул в открытый люк. Больно ударился о деревянную лестницу — скатился по ней в темноту трюма.

Бежать было некуда и прятаться негде. Да он и не хотел уже бежать и прятаться. Напротив, понял, что пришла пора отомстить за всех обесчещенных и поруганных людей.

Где-то здесь должны были стоять бочки с порохом, но вокруг было темно, нужно было ждать, пока нагрянут пираты.

Они не замедлили ввалиться в трюм всей всполошившейся шайкой. Впереди полуголый бородач тащил медный фонарь, сзади блестели лица в чалмах, сверкали обнаженные ятаганы.

— Осторожно, не стрелять! Не трогать беглеца, пусть сам выйдет на палубу, эмир обещал ему свободу!..

Иосиф понимал: враги врут от страха. Прячась за какими-то тюками, он разглядел впереди ровные ряды пороховых бочек и прицелился в ближайшую.

Чиркнули кремни — осечка. «Осечка? Или второй ствол вовсе не заряжен?..»

А пираты, заметив Иосифа, подбирались, крича, чтобы он сдавался на милость эмира Барбароссы Первого…

Иосиф снова взвел курок.

Прогрохотавший выстрел вызвал вспышку огня чудовищной силы…

 

15

Иосиф медленно приходил в себя. «Неужели жив?..» Да, он был жив. Лежал на кровати, раскинув руки.

С трудом поднялся и сел. Сердце стучало, в голове звенело, все тело болело, как после жестоких побоев.

Но что это? На пальце светилось узорчатое серебряное кольцо — подарок графини Анны.

«Как же все это может быть? — Иосиф ощутил приступ тоски. Он хотел тотчас же, немедля, вернуться в тот век, где погибла девушка, почти девочка, которую он полюбил всей душой. — Нет-нет, я не могу больше, я слишком устал. Из этих странствий душа выносит слишком тяжкий груз опыта…»

Вошел доктор Шубов, взглянул с тревогой.

— Я хочу сказать, — начал Иосиф…

— Не надо… Каждый из нас не только приобретает, но и отдает. Может быть, и приобретает ровно столько, сколько отдает… Не ищи утешения, его не будет — душе страдать, пока люди не поймут, что опыт истории — самое ценное, чем владеет мир. Людей обманывают снова и снова — теми же самыми словами, которыми обманывали прежде, теми же трюками, которые проделывались не раз, а наивные люди все верят в посулы, все ожидают добра и справедливости. Они трагически не понимают, что единственный исток добра и справедливости — их знание, их решимость, их сплоченность, а не «гений», которого им навязывают, не трибунная болтовня, к которой приучают, чтобы держать в кабале.

Иосиф вздохнул, кусая губы.

— Почему людям так трудно сплотиться и отстоять свою мечту?

— Им мешают, Иосиф. Людей соблазняют. Привыкшие к соперничеству и борьбе друг с другом, они бросаются на каждую наживку, теряя достоинство и вместе с ним и рассудок… Но время заблуждений не вечно, оно пройдет. Чем совершеннее будет человек, тем скромнее будут его желания, тем щедрее он станет делиться с людьми мудростью и восторгом перед красотою и богатством великой природы… Но полно грустить, надо действовать!

— Что значит — действовать?

— Значит — не жить бездарно, как обыкновенно живут, понять смысл отпущенного нам времени и сил и сражаться за их полноценное использование — это наше право. Каждый ли из нас прочувствовал свой вечный долг перед народом? А народ — не просто люди, что рассеяны по просторам земли, это прежде всего его герои, подвижники, мастера, мыслители, труженики — их объединяет общность судьбы… Эти люди не позволят вновь разъединить себя пустыми лозунгами и коварной болтовней. И только так избегнут нового ярма «князей тьмы», этих посланцев зла, у которых нет родства с людьми, нет святынь, кроме своей прибыли, корысти и мзды…

Машина приближалась к родному городу. Ожидали занятия в школе и совершенно другая жизнь дома. Какими новыми глазами смотрел Иосиф на своих повеселевших родителей! Он понял, что не они перед ним, а он виноват перед ними, — он не примечал в них прежде людей — со всеми потребностями и желаниями, слабостями и противоречиями, людей, живущих мучительной жизнью мира, решающих и неспособных решить главную загадку бытия; оттого терзающихся и в ослеплении терзающих друг друга. Они были, в сущности, добрыми, милыми людьми, но уклад жизни обеднял их отношения.

Теперь Иосиф готов был прийти им на помощь, убедить в том, что процветание мира начинается с процветания родного дома, что долг единит людей, долг, который негодяи превратили в непосильные цепи…

При въезде в город машина притормозила у светофора. Люди пошли через дорогу.

Один из пешеходов оглянулся, прикрывая лицо кепкой. У прохожего не было уха.

«Неужели это „князь тьмы“?» — подумал Иосиф. Но впервые подумал спокойно, без волнения: нет, он не оставит борьбы, и когда люди сомкнутся, темная сила исчезнет, захлебнется в своей собственной мерзости, как смертоносная бацилла, которой нет доступа к живому организму…