Не хватало воздуха, пора было выбираться на поверхность, но Иосиф тянул до последнего. И вот взмахнул судорожно руками и тотчас ощутил сильный удар…

Он стоял среди небольшой группы людей. Голова кружилась, сердце чуть ли не выскакивало из груди.

Впереди шумела поднятая плотиной река. За мостом гладкое, выложенное из бетонных восьмигранников шоссе уходило в старый еловый лес.

Сыростью веяло оттуда: стоял апрель, и снежные сугробы еще светились по укромным местам.

В стороне разворачивался автобус. Девушка в голубом пальто, помахав рукой, крикнула: «До свиданья, товарищи! Через неделю приеду за вами!» Поднялась по ступенькам, и автобус покатил прочь.

Люди махали в ответ, пока машина не скрылась за поворотом, а потом повернулись к другой девушке, ожидавшей на мосту, миловидной, но строгой — с экскурсоводческой сосредоточенностью на загорелом лице.

— Меня зовут Люся. Кто-то из вас, дорогие гости, видимо, не сдал свою путевку.

Иосифу показалось, что люди вопросительно поглядели именно на него.

Словно убеждая себя, что он ни при чем, Иосиф сунул руку в карман куртки и… вытащил оттуда небольшую книжечку.

— Именно эта, — улыбнулась девушка, приобщая книжечку к пачке точно таких же. — Еще совсем недавно, когда интерес к общинам, подобным нашей, был не так велик, экскурсии проводились бесплатно. Но поток посетителей все изменил. Выросли расходы, стали ощущаться помехи. Одним словом, мы ввели небольшую плату, — она организует гостей и частично компенсирует наши расходы. Мы ведь работаем полностью на принципах хозрасчета: собственным трудом обеспечиваем и достойный уровень жизни, и постоянную модернизацию своего хозяйства. Разумеется, сполна выплачиваем налоги в бюджет района, в котором живем, а также в бюджет центрального правительства. Кстати сказать, и район, и центр пользуются правом преимущественного заказа нашей продукции.

— Разрешите спросить, Люся, — с акцентом сказал черноволосый бородач, стоявший подле Иосифа. — Я Фриц Кайзер, психолог из Гамбурга… Ваша путевка довольно дорогая. Есть ли скидка для молодежных организаций?

— Да, господин Кайзер, для школьников, студентов, военнослужащих и пенсионеров существует скидка… Итак, мы вступаем на территорию общины с южной стороны. Сейчас пешком пройдем через лес мимо грибопитомника, пашни и выйдем к оздоровительному комплексу, где пройдем санитарное обследование, — процедура отлажена и займет не более 20 минут, а затем разместимся в жилом корпусе номер восемь, куда уже отправлен ваш ручной багаж. После короткого отдыха пообедаем, а после обеда уточним программу ознакомления с хозяйством и бытом общины.

— Мы долго ехали в автобусе, — сказала пожилая женщина. — Нельзя ли где-либо уединиться?

— Вот здесь слева, смотрите, уже виден «Теремок путника». Слева — туалеты, справа — павильон, где можно выпить березового сока или хлебного кваса…

Иосиф заглянул в «теремок», поразился чистоте и удобной планировке помещений, а затем вместе с другими туристами направился в павильон. Люся открыла входную дверь, желающие уселись за столики, где стояли бутылки с напитками.

— И умывальники, и дезинфицируемые полотенца — убедительная реклама, — заметила пожилая седоволосая дама в брюках, активистка шведского движения за гуманное обращение с животными. — Но реклама — еще не жизнь. Отражает ли она повседневный быт? Насилие добра — тоже насилие… Я читала в английском журнале об этих новых общинах. Специалисты утверждают, что это пропагандистская, рабская по существу система, которая загоняет личность в железную клетку, предписывая ей ритм жизни, навязывая работы, короче говоря, это нечто фабрики по выращиванию шампиньонов, только вместо грибов получают безликих, со всем согласных людей.

Люся отбросила со лба светлую челку.

— Не торопитесь, я покажу все монеты из нашего кошелька, вы возьмете на зуб любую. Госпожа Лундстрем (я, кажется, правильно запомнила вашу фамилию?) приводит мнение тех, кто в принципе отрицает целесообразность общинного быта. Что же, давайте проэкзаменуем каждый элемент нашей жизни прежде всего с точки зрения свободы личности. Ищите, настойчивей ищите противоречия или неясности в моих объяснениях. Вам самим предстоит ответить на вопрос: значит что-нибудь наш опыт для раскрепощения каждого человека или ничего не значит?.. Я убеждена, что община не допускает никакого насилия над общинниками. Поскольку принцип вступления в общину — полная добровольность, общинника не может неволить ежедневный трудовой урок, кстати, без понуканий — быстрее, больше!.. Вообще, стратегия нашей общественной жизни совсем иная, нежели та, что еще преобладает среди человечества. Преобладающая стратегия требует возможно большей прибыли, ради нее вздуваются масштабы производства, происходит технологическая гонка. Кто быстрее, кто лучше, кто навязчивей, тот господствует на рынках, стало быть, получает дополнительные козыри: эксплуатирует уже не только трудящихся своей страны, но и население прочих стран, которые продают сырье или покупают готовые изделия… Стратегия развития в нашей общине иная: эффективность производства — лишь следствие подчинения всех общественных сил задаче непрерывного развития, совершенствования каждой личности. Мы не участвуем в эксплуатации более слабых, но не позволяем эксплуатировать себя более сильным, памятуя о том, что первоблаго — благоприятная среда жизни. Отсюда — минимум производства при максимуме заботы о природе, ее ресурсах и досуге, необходимом для развития созидательного потенциала человека… Если бы не внешние обстоятельства, мы бы производили ровно столько, чтобы нам хватало на потребление и на воспроизводство. Мы вынуждены пока поддерживать состязательную мощь государства, поэтому подстраиваем технологические возможности к высшему международному уровню, успешно конкурируя на внешних рынках… Нас стараются вытеснить, нам создают массу помех, но мы не делаем из этого трагедии, понимая, что реальная история всегда накладывает свои ограничения, а несовершенный мир всегда упорно борется против всякого совершенства.

— Как бы вы строили отношения, если бы вокруг существовали такие же общины?

— Мы бы свели производство до неотложных потребностей и не торопились бы менять технологию, не получив полной отдачи от прежней. Зато шагали бы не с одной технологической ступеньки на другую, а сразу через две-три ступеньки… Торговали бы по гораздо более справедливым ценам, а в перспективе перешли бы к эквивалентному обмену… Вообще говоря, будущее общины, как и будущее всего людского сообщества, — в том, чтобы покончить с зависимостью от старого мирового рынка, орудия хищничества и кабалы. В конце концов, технология поможет построить совершенно иные внешние торговые отношения. Растет духовный обмен. Пока ведь он — та же торговля и та же пропаганда… В более совершенном мире станет аксиомой: насколько опасны сила и богатства у одних за счет других, настолько же опасна и односторонняя бедность, не связанная с бездарностью и ленью…

Туристы неспешно шли по дороге. Лесной воздух бодрил. Выглянувшее солнце поднимало настроение: люди шутили и смеялись…

Иосиф плелся в хвосте. Его подмывало спросить, который на календаре год, но это выдало бы его с головой, и потому он молчал.

— Справа и слева грибопитомник, — объяснила Люся. — Никакой промышленной технологии мы не используем, просто поддерживаем нормальный естественный режим. Тут в изобилии растут белые грибы, рыжики, лисички, моховики. Сбор грибов — великолепнейший вид отдыха, полная психологическая разгрузка. В течение часа грибник проходит от трех до шести километров…

Дорога вывела к полю — зеленела ровная, крепкая озимь.

Мимо проехал на велосипеде с коляской пожилой мужчина в куртке с эмблемой общины — цветком одуванчика в овальном круге. Из коляски выглядывали стеклянные бутыли.

Мужчина приветствовал гостей улыбкой и поднятием кепки.

— Все в порядке? — спросил Люсю.

Она кивнула.

— Куда он? — спросила девушка из Китая.

— В березовую рощу. Это наш пекарь. Замечательный мастер. И тонкий знаток леса. В свободное время заготавливает для общины березовый сок.

— Вы говорите, что нет никакого принуждения, — сказала шведская активистка. — Но если за счет своего свободного времени собирают березовый сок, как это учитывается?.. Экономическое и физическое принуждение — это всем понятно. Но не действует ли у вас моральное принуждение? Это ведь тоже принуждение — долбить человеку изо дня в день: «Ты можешь не повышать выработку, но община нуждается, община ждет».

— Да, да, — поддержали другие. — Ехать на спине более благородных — разве это справедливость?

Люся улыбнулась.

— Совершенный человек среди совершенных испытывает не только радость, но и потребность трудиться для всех… Впрочем, общинный вычислительный центр, который распределяет и учитывает ежедневно все произведенные работы, по четвергам, перед общим советом, выдает каждому контрольную карточку; из нее видно, сколько основной и сколько дополнительной работы произведено за неделю, за месяц, с начала года, за весь период работы. Работа исчисляется по времени, которому соответствует подвижная шкала оценок в денежном выражении… Вот, смотрите, моя карточка, — Люся остановилась, и все обступили ее. — За последний месяц я наработала сверх общей нормы шесть часов восемь минут, а всего с начала года двадцать шесть часов семнадцать минут. Вот цифра за весь период моего пребывания в общине: тридцать восемь дней с хвостиком… Каждый общинник имеет право распорядиться этим временем по собственному усмотрению. Я могу отгулять эти тридцать восемь дней, просидеть дома или пропутешествовать за границей. Могу забрать это время в рублях или в конвертируемой валюте… Всякая работа по коллективно утвержденным нормам тотчас переводится на время. Если в свое свободное время я захочу поработать, перечень необходимых общине работ я прочитаю с любого телеэкрана, подключенного к вычислительному центру.

— Я представляю Российскую академию наук, — волнуясь, сказал краснощекий юноша, — институт геронтологии. Пожалуйста, поясните подробней, как это делается.

Люся достала из сумки миниатюрный, плоский телевизор:

— Включаю канал центра… Вот перечень текущих потребностей и код. Здесь идет по три строки, потому что маленький экран… Можно повторить, провести поиск желаемого или приемлемого… Вот эта клавиша — связь с вычислительным центром. Сообщаю свой персональный код, код избранной работы и время, которым располагаю… Тотчас получаю ответ… Разумеется, желательно выполнить взятую на себя работу.

— А если почувствуете недомогание?

— Могу прерваться, могу отдохнуть, могу вовсе отказаться от продолжения работы.

— Все дело в свободном времени. Вот главное богатство, и оно растет за счет индивидуального мастерства, — задумчиво сказал краснощекий юноша. — Я полагаю, организация общины возможна только при использовании компьютеров.

Люся улыбнулась:

— Наша община начинала без вычислительного центра и тоже справлялась со своими обязанностями. Но теперь, конечно, все упростилось…

Пришли к оздоровительному пункту. Измерили температуру тела (сразу в нескольких точках), давление крови, сдали на экспресс-анализ выдыхаемый воздух. Терапевт задал контрольные вопросы.

Все оказались совершенно здоровы, только у одной женщины из Грузии заподозрили грипп. Ей предложили пройти курс интенсивной терапии.

Женщина расстроилась:

— Что вы, доктор! Я месяц ожидала очереди. Не увидеть то, что я хочу увидеть — нет-нет, это невозможно!

— Сударыня, — сказал терапевт, — сегодня для группы не будет никаких посещений. А к вечеру мы вас переведем из изолятора в вашу жилую комнату… Мы не имеем права рисковать здоровьем общинников, это подсудное дело… Санируем носоглотку, ротовую полость, проветрим легкие, дадим стимуляторы из целебных трав.

— Доктор, и меня поместите в изолятор, — попросила шведская активистка. — Мне интересно посмотреть.

— Здоровых не принимаем. Дорогостоящая процедура.

— Сколько же заплатит госпожа из Грузии?

— Ничего, она советская гражданка.

— А во что это обошлось бы мне?

— С гостей не берем.

— Так вы же на хозрасчете!

— На хозрасчете хозяйство, а не совесть и не сердце!..

За поворотом дороги у стога сена под крышей кормились лошади.

— Глядите, лошади! Экзотика или хозяйственная необходимость?

— Замечательные создания, — сказала Люся. — Не только рабочая сила, предпочтительная там, где не требуется больших усилий и желательно сохранять чистую среду, но еще и необходимый фон быта. Мне кажется, человек, который не любит животных, не связан с ними и не умеет с ними обходиться, никогда не сможет по-настоящему любить человека.

В группе заспорили.

Откуда ни возьмись, среди лошадей появились подростки. Один стал подбирать вилами сено, другой повел лошадей к конюшне, видневшейся за деревьями.

— Школьники, — объяснила Люся. — У каждого из них свои обязанности по хозяйству.

— Культа, культа не ощущаю, — сказал гость из США. — У вас непременно должен быть какой-либо культ. Меня интересует: какой именно?

Люся растерялась, пожала плечами.

— Культ?.. Вообще-то, конечно, есть. Например, культ равноправия, культ истины… Пожалуй, прежде всего культ более совершенного человека. Вся наша жизнь здесь, в общине, сопряжена с любовью и уважением к более совершенным. И это соответствует традициям нашего народа.

— Какие традиции? — напирал американец. — У вас же интернационал!

— У нас равенство всех наций, — поправила Люся. — Но каждая община, насколько я знаю, имеет все-таки явно выраженное национальное лицо. Люди иной национальности, принятые в общину, чувствуют себя вполне комфортно, потому что общинная национальная культура ничуть не уступает высшим достижениям общечеловеческой культуры…

Перед двухэтажным зданием были аккуратно сложены вещи прибывших.

— Сейчас мы разместимся в жилом доме. Этот дом для общины на нынешнем этапе развития является стандартным. Он рассчитан на 24 взрослых человека. В нем 12 квартир, каждая квартира — две раздельные комнаты с лоджией, общей ванной, общей кухней, двумя раздельными душевыми и туалетами. В таких домах живут как семейные пары, так и холостяки. Вам выпала участь холостяков. Разберитесь по парам, отдельно — мужчины, отдельно — женщины…

Иосиф поселился с бородачом из Гамбурга Фрицем Кайзером.

— Я вас не обижу, — сказал немец. — Вы, кажется, забыли внизу свой багаж. Я спрашивал, все уже разобрали свои вещи…

Иосиф недоумевал: ну, хорошо, спиритуальная энергия вынесла его за пределы своего времени, но при чем здесь вещи?

Он вышел на крыльцо и поднял красный саквояж. «Если меня остановят, скажу, что обознался…»

Иосиф всегда жил стесненно. На его долю обычно доставалась раскладушка, а тут, сияя чистотой, ожидала просторная комната с видом на луг и лес. Все радовало глаз: диван-кровать, платяной и книжный шкафы, телевизор, кассетный магнитофон, репродукция картины какого-то знаменитого мастера — умиротворяющий, старинный пейзаж — пышная, вовсе не знавшая стеснений природа…

Вдвоем с Фрицем осмотрели выложенную цветным кафелем ванную, душевые за пластиковыми занавесками, кухню с газовой плитой и холодильником.

— Маловата кухня, — разочарованно сказал немец. — За стол могут сесть не более четырех человек. Хозяйке здесь не развернуться…

— Я слышал, никто из общинников не питается дома. Да и дети с трех лет живут отдельно.

— Это все проблематично, — сказал немец. — Впрочем, жизнь в нашей стране, пожалуй, тотчас же потускнела бы, если бы мы отказались от общины. Человек не должен жить и умирать среди чуждых себе людей…

Иосиф умылся, присел на диван, попытался привести в порядок свои мысли. Необходимо было отыскать главную мысль или задачу, тогда побочные тревоги рассеялись бы сами собой. «Расслабляясь волевым усилием, учимся концентрировать свою волю», — вспомнил он доктора Шубова.

Взгляд задержался на саквояже.

Все закрытое будит желание открыть, увидеть, убедиться — этот первоинстинкт глубже банального любопытства, и все наше воспитание сводится, пожалуй, к тому, чтобы расширить представление о закрытом…

В саквояже Иосиф обнаружил зубную щетку и записку. Записку от доктора Шубова! «К сожалению, я не смогу сопровождать тебя в этом путешествии, — говорилось в ней. — Поверь, оно особенно опасно. Есть этажи истории, где преломляются все силовые поля, там бушуют вихри злой воли. Опасайся „знакомца“…»

Иосиф сразу почувствовал усталость. «Выходит, и в этом райском уголке, где мужество, честь и знание так разумно устроили жизнь, продолжается преподлейшая борьба, которую я пережил недавно в стране обмана и тюрем?..»

Разумеется, он не впал в уныние и не раскис, зная, чем чревато ослабление воли и сомнение в успехе дела. Скорее всего, он просто задремал. Очнулся от включившегося динамика — женский голос приветливо повторял: «Уважаемые гости! Прошу выйти на площадку перед домом. Через пять минут отправляемся на обед!..»

Иосиф вспомнил про соседа, бросился предупредить его, но оказалось, что он давно одет и собирается спускаться вниз.

— Мой русский друг, — сказал он, — если даже все, что мы здесь увидим, окажется абсолютно негодным, я все равно поклонюсь отцам общины — за одно то, что они используют радио и телевидение в целях эффективного управления. Я не спал, нет, я слушал разную информацию… Община уберегает своих людей от унификации, от постоянной навязчивой пропаганды, вербовки, склонения к определенному, кому-то нужному выводу… Не секрет, кто преобладает в средствах пропаганды, тот влиятельнее всех в политической жизни…

Вышли на лестничную площадку. Фриц закрыл дверь.

— Вы не забыли свой ключ?

— Нет, не забыл, — взглянув на соседа, Иосиф подумал: «Не этот ли — „знакомец“, о котором предупреждал доктор?..»

Кажется, это был не он — не те ужимки, не та манера говорить. Но все же не исключались ни ловкая игра, ни притворство, и потому нужно было соблюдать осторожность.

— Знаете, — спускаясь по лестнице, говорил Фриц, — может, я не вполне современный человек, может, у меня свой комплекс, но я не приемлю телевизора, хотя и пользуюсь им. Люди думают, что этот цветной ящик с картинками развивает их, показывая им мозаику всего мира. Это не совсем так. Могу засвидетельствовать профессионально: это все пока арифметическая информация, которую очень легко трансформировать в выводы, не отвечающие свободному выбору. Только большая культура способна подавлять эту постороннюю агрессивную волю…

На крыльце, вдыхая воздух, чистый от недавних морозов, Иосиф услыхал петуха. Голосистой птице вторила другая, в переклич включилось еще несколько дальних голосов.

— Поют петухи, — сказала дама в брюках, глядя на экскурсовода.

— Наши петухи, — сказала Люся. — Доказано, что спокойные голоса животных более всего стимулируют жизненную энергию человека. Более того, ряд тяжелых заболеваний психики поддается лечению только с помощью этих голосов… Итак, мы снова идем пешком… Можно, конечно, воспользоваться велосипедами. Видите, это велосипедная стоянка. Каждому жильцу положена такая «машина» — для внутрихозяйственных сообщений. Экономично. Полезно для здоровья. Необременительно для среды…

Иосиф присматривался к экскурсантам. Ни единый не будил в нем подозрений.

По пути в столовую обогнули стадион. В разных концах его шли занятия — состязались в прыжках школьники, бежали по дорожкам дяди и тети среднего возраста.

— Зачем маленькой общине большой стадион? Окупить его не так просто.

— Не просто, — согласилась Люся. — Но все же дешевле построить надолго прочное сооружение, чем постоянно ремонтировать времянку… Когда-нибудь, может быть, скоро мы будем на этом стадионе собирать три-четыре-пять общин, проводя свои олимпийские игры… Пока рядом с нашей территорией нет ни одной общины, но километров за сто южнее уже открыта новая община. Ее основной профиль — разработка малогабаритной сельскохозяйственной техники. Люди там строят опытный завод. Мы подумываем уже о кооперации. Все-таки удобнее полагаться на партнера-единомышленника… Соборность, артельность, община — это формы социального быта, исторически сложившиеся в нашем народе, но затем насильно разрушенные врагами нашего народа. Нас лишили великих ценностей. Теперь мы вновь обретаем их.

— Скажите, а что это за терема?

— Детский сад-интернат. Посещение не предусмотрено: карантинный режим. Но если группа заинтересуется, я покажу… Пожалуй, именно детский сад более всего характеризует цели и смысл нашей работы: человек ведь входит в мир таким, каким создало его детство…

Общинная столовая поражала отнюдь не сельским размахом и в то же время уютом. Здесь питание считали первостепенным по важности делом. Кормили общинников три раза в день (детей и стариков — четыре), но один из залов работал постоянно, так что проголодавшийся всегда мог подкрепить свои силы: от самых дальних жилых корпусов столовая отстояла всего в десяти минутах спокойного хода.

Умывальни и туалеты отличались безукоризненной чистотой, холлы с креслами и высокими окнами, за которыми открывался великолепный ландшафт, собирали любителей передохнуть и перекинуться словом.

Преимущества коллективного питания были налицо. Общинники, как потом убедился Иосиф, были избавлены от всех форм изнурительного, дорогостоящего самообеспечения, вызывающего обычно нервотрепку, соперничество и «скользящую мораль».

Централизованное обеспечение позволило не только находить необходимые продукты, но и — что не менее важно — эффективно использовать пищевые отходы, значительная часть которых вовсе пропадает в современных городах и поселках.

Главными критериями работы столовой были гигиена, санитария и искусство приготовления пищи. Каждого человека кормили с учетом его желаний и здоровья.

Столы были снабжены специальными пультами. Посетитель выбирал необходимые блюда, корректировал величину порции (больше нормы, норма, меньше нормы, половина нормы); в раздаточной сразу же выполнялся индивидуальный заказ и все подавалось на специальной тележке.

Иосиф насчитал в меню пять первых блюд, восемь вторых, десять видов закусок и десять видов напитков, — ни одна хозяйка в домашних условиях не могла бы предложить такого разнообразия.

Через несколько минут светловолосый подросток, по виду школьник, вкатил на тележке заказанный обед, объяснив, что он «дежурный по развозке».

— Совместная трапеза у всех народов считается праздником. Мы сделали праздник постоянным, — гордо объяснил он.

— А если кто-нибудь очень торопится?

— Торопиться есть вредно, — смущаясь, ответил подросток. — Виноват и тот, кто торопит, и тот, кто торопится.

— Но если необходимо?

— Вот здесь в меню обозначены три вида комплексного обеда. Он подается немедленно…

Все туристы заказали гораздо больше того, что могли съесть: то ли хотели проверить возможности столовой, то ли попробовать побольше аппетитных блюд.

Иосиф съел порцию отварного филе морского окуня с салатом из свежей капусты и горошка, борщ с мясом, блины с красной икрой и выпил два стакана клюквенного напитка.

После обеда посыпались вопросы.

— Это санаторная жизнь! — воскликнул молодой ученый. — Откуда община берет такие колоссальные средства?

— Колоссальные? Отнюдь нет, — возразила Люся. — Вы измеряете богатство нашего стола мерками своей семьи. Да, такое питание в семье вряд ли возможно. А коллективу посильно, и обходится намного дешевле…

Выходило, что община — самая экономичная в мире социальная ячейка. И даже то, что она почему-то несколько уступала по технике и технологии самым новейшим производствам, с лихвой компенсировалось качеством товаров и услуг, экономией по прочим статьям повседневного быта: в общине не было «руководящего слоя», отделенного от людей функциональной и психологической стеной, не было традиционных служб торговли, суда, милиции и т.п.

Материальное потребление в общине было безденежным, равным по жилью, питанию, одежде, медицинскому обслуживанию, по доступу к образованию и культуре. Потребление определялось научно и нравственно обоснованными нормами достаточности (даже если экономические возможности общины позволяли большее).

Объяснения Люси вызвали бурные дебаты.

— Эта пропаганда надоела, — закричала госпожа Лундстрем. — Если играть, то уж не краплеными картами! Сознайтесь, вы профессиональный идеологический работник?

— Нет, я математик, инженер вычислительного центра. Я вернулась из отпуска, и меня попросили на неделю подменить слесаря нашей фабрики, который входит в группу по связи с общественностью. Он не только опытный слесарь, но и журналист. Дискуссии об опыте общины — его хобби. К сожалению, он на операции, но не в нашей больнице, — мы такие сложные операции у себя пока не делаем, — у него камни в почках.

— Но вас, конечно, готовили для того, чтобы ловко промывать мозги? — не отставала седая шведка.

— Зачем кому-то промывать мозги, если мы базируемся на ценностях, которые для нас незыблемы? Нам довольно правды. Более совершенная жизнь делается не пропагандой и насилием, а экономическим и духовным интересом, сознательным выбором своей перспективы.

— Какой же экономический интерес может существовать в общине, если каждый уравнен со всеми в потреблении материальных благ? Это уравниловка, которую мы заклеймили как порок неразвитого социализма! Разве вы, в СССР, не утверждали, что не может быть общего богатства без богатых людей?

Все вытянули шеи, стараясь не пропустить ни единого слова в ответе экскурсовода.

— В общине существует «коллегия мудрецов», переизбираемая ежегодно. Коллегия обсуждает стратегию нашего хозяйственного и духовного роста до того, как она предлагается на обсуждение общего собрания: зачем тратить время на сырые предложения? Так вот, эти люди могли бы, конечно, дать исчерпывающий ответ на все ваши вопросы. Но, думаю, и меня они не поставили в тупик… Начнем с суждения о том, что без богатых людей не может быть богатого общества. Вот это как раз пропагандистское, безосновательное и зловещее суждение, его цель — разрушение социализма. В нашей общине богатство создается как раз без богатых людей, иначе говоря, без имущественного расслоения, морального разъединения и узурпации власти. Но мы строим впервые не руками нищих рабов, а руками свободных людей, располагающих всеми необходимыми материальными средствами для полноценной жизни. Мы все богаты в одинаковой степени… Да, социализм — не уравниловка, качество жизни каждого должно определяться трудовым вкладом, а не спекуляцией, не групповым сговором, не «тихими» хищениями, не подкупом должностных лиц и тому подобное. В то же время не должен быть нанесен ущерб равенству людей. Уравниловка — одно, равенство — совсем другое… В нашей общине нет уравниловки в качестве жизни, но господствует правовое и материальное равенство, без которого всякий разговор о социальной справедливости лишен смысла. Обеспечение жильем, пищей, одеждой, отпуском и отдыхом, средствами развития личности — это не привилегия, а, по нашему убеждению, право трудящегося, как вода, воздух, солнце, нормальная окружающая среда. Степень нашего общего богатства и нашей духовной свободы сделала это правом, от которого мы уже не откажемся никогда. Да отчего и не торжествовать этому праву, если каждый общинник сознательно и совершенно добровольно работает на всю мощь своих физических и нравственных сил? Мы ведь в общину никого силой не загоняли, каждый сам выбрал свою судьбу. Мы положили конец вопиющей несправедливости, когда одни трудятся изо всех сил и не имеют ничего, а другие ловко и нагло прикарманивают чужие богатства, умножая ложь, подлость, разврат и преступления. Все те люди у нас, которые благодаря наследственным особенностям и личным стараниям превосходят других силой ума, мудростью, способностью к самоорганизации и тому подобное, получают льготы. Вернее, сами реализуют эти льготы — более полно, чем другие, пользуются возможностями для самосовершенствования личности. Чем же еще может отличаться свободный от свободного, если не степенью личного совершенства? Утверждать, что хозяин и его работник, сытый и голодный могут быть равными — это нагло лгать… Сегодня я покажу вам символическую арку, парадный вход на территорию общины. На Аллее Памяти вы увидите деревья, посаженные в честь самых совершенных из тружеников общины. Один из них закончил свой земной путь, его бронзовый бюст украшает теперь наш форум, зал для общего собрания. Это наша история, наша слава, и она не подлежит пересмотру, потому что освящена свободной волей общины.

— Хорошенькая награда — награждать новым трудом! — воскликнула шведка. — Никогда не соглашусь выбиваться из сил ради того, чтобы вновь выбиваться из сил! Это новая форма рабства!

— Но ведь никто не навязывает вам этого «рабства», сударыня, — неожиданно для самого себя сказал Иосиф. Все повернулись к нему, но он не растерялся: — Я был в других землях… Когда навязывают то, что правящая группа считает свободой, это рабство. А какое же рабство в том, если я хочу личного совершенства? Если нахожу в созидании совершенного свою свободу, одно из самых величайших удовольствий жизни? Вы не хотите жить в общине — это ваше право. Но зачем же ставить под сомнение право других людей — жить так, как они хотят, не нанося никому ущерба?

— Этот человек прав, — сказал Фриц. — Я бы добавил к его словам: счастье — всякая работа, пока она радует и утешает сердце.

Немца поддержали. Но шведка осталась при своем мнении:

— Отложим спор. Столовая — чудесно. Но я хочу видеть людей, которые делают возможной такую столовую.

— Наверно, есть все-таки смысл посмотреть сад-интернат? — спросила Люся.

— Опять идти пешком? — пожаловался кто-то.

— Современный человек отвыкает от ходьбы и тем наносит невосполнимый ущерб здоровью.

— А что, и малые дети ходят пешком в столовую?

— И малые, конечно.

— А если дождь или метель?

— Вот там, глядите, стеклянная галерея. Это переход из интерната в здание столовой…

Люся вновь дала повод для спора. Показывая детскую площадку (пустовавшую, потому что у детей был послеобеденный отдых), сказала, что задумано построить специальный ландшафтный парк — со скалами, водопадом, диковинными растениями и даже небольшим зоопарком.

— Футурум цвай, — усмехнулся корпулентный кооператор из Одессы. — Теперь и я подозреваю, что кто-то втихаря финансирует эту вашу общину. Для рекламы.

В том же духе высказались шведка и один из американцев, низкорослый человек, когда-то эмигрировавший из Винницы.

— Скоро я ознакомлю вас с бюджетом общины, — мягко возразила Люся. — Позорная цивилизация вкладывает наибольшие средства если не в оружие, не в дестабилизацию своих конкурентов и предметы роскоши, то в орудия и средства производства. Мы вкладываем в человека. Это эффективней и справедливей. Не люди — для производства, а производство — для людей. Не свершения — для жизни, а жизнь — для свершений… Это и есть социализм…

Следуя предостережению доктора Шубова, Иосиф повсюду внимательно вглядывался в людские лица.

Когда осматривали интернат для школьников, ему показалось, будто из соседнего класса выглянул чернявый тип, похожий на негодяя, который преследовал его в тюремном королевстве.

Иосиф смело толкнул дверь в класс, вошел, но, увы, никого не обнаружил: класс был пуст. Правда, дрожала вода в графине на столе, но Иосиф подумал, что это от сквозняка, — была распахнута форточка. Мелькнула мысль — заглянуть под стол и под парты, но в класс вошли уже другие туристы.

«Показалось. С какой стати негодяй мог очутиться здесь?..»

Интернат не вызвал бурных восторгов, хотя Иосиф никогда не видел лучших условий для учебы и жизни.

Школьники размещались в отдельных комнатках, оборудованных телевизором и телефоном, а малышня жила по двое, на каждые десять человек — воспитатель. Воспитатели, сплошь симпатичные молодые люди, были влюблены в своих детей…

Потом посетили школу, которая управлялась советом из учителей и учеников. Председатель совета, физик, стал показывать физический и химический классы, но гости из западных стран сказали, что у них такие классы не хуже, а даже лучше, и физик с обидой в голосе заявил, что дело не только в оборудовании классов, а в умении им пользоваться, что его ученики готовы встретиться на международной олимпиаде с кем угодно и командное первенство будет, несомненно, за ними.

— У вас такой высокий уровень преподавания и успеваемости? — удивился коротышка-американец. — Нам надо срочно обменяться опытом. Мы пришлем приглашение.

— Зачем приглашение? — засмеялся физик. — Приезжайте со своими учениками и преподавателями. Мы поделимся педагогическими секретами. Но, честно скажу, вам их не освоить. Главный секрет — это наша община. Я был в США. У вас одаренный мальчишка тянет из себя жилы прежде всего для того, чтобы преуспеть лично. Не скрою: это мощный стимул в мире, где сильные топчут слабых, а слабые — слабейших… Но у наших ребят стимулы мощнее — слава общины, величие нашего типа демократии, нашего типа социальной справедливости с ее коллективной собственностью. Каждый из ребят хочет стать совершенной личностью, а совершенство — это не только мудрость личной жизни с ее умеренностью и ритмом, но и собственные открытия в технике и технологии, достижения в музыке, поэзии и философии, любовь к родным очагам и своему народу…

— Мы задели его достоинство, и он надавал обидчикам по щекам, — улыбаясь, сказал немец Иосифу, когда группа вышла в коридор. — Поделом. Лично я не сомневаюсь, что этот учитель способен воспитать в учениках непоколебимую жажду победы. Я несколько раз прочитал Достоевского и, кажется, понял характер русского человека: уверясь в чем-либо, он пойдет до конца, достигая высочайшего совершенства. Мы, немцы, чем-то похожи…

Твердость и долг — одно, а гордость — совсем другое. Иосиф чуть не пустил слезу, глядя на старшеклассников, собранных на встречу с туристской группой.

Эти ребята, его одногодки, выглядели и физически крепче, нежели он, и нравственно намного здоровее — это читалось в их открытых, спокойных лицах.

— Вот ты, — седая шведка указала пальцем на широкоплечего юношу, — знаешь ли ты, куда пойдешь после окончания школы?

— Знаю, — с достоинством отвечал юноша. — Я бы хотел освоить три-четыре специальности, но реально пока рассчитываю на две: одну — из числа необходимых для общинных интересов и одну — выражающую мои личные склонности.

— Что же ты выбрал?

— Мой личный интерес — астрономия, общинный — моделирование и технология пошива верхней мужской одежды. Но есть еще страсть, которой я бы хотел придать профессиональный характер — музыка. Я люблю классику и сочиняю небольшие произведения.

— Как же ты поступишь? Разорвешься на три части? — допытывалась шведка.

— Приоритет за моим желанием. В общинах нашего типа, их по стране пока немного, нет нужного мне вуза, придется поступать в обычный университет. Я думаю закончить его не за пять, а за три-три с половиной года. Община подыщет мне подобающее место работы. Если работа устроит нашу или какую-либо из родственных общин, я останусь членом общины «на вольном поселении». Если общину не устроит моя работа, мне придется выбирать. И я, конечно же, останусь в общине, — я не принимаю порядки и нравы, существующие вне общины, — они примитивны и унизительны.

— Но как практически ты выйдешь из положения? Проблемы твои не из легких.

— Если человек не способен решать свои проблемы — это слабый, никчемный человек. Проблемы — жизнь, глупо бояться жизни… Вот мой друг, — десятиклассник показал на соседа, — ему проще: он хочет изучать иностранные языки, международное право, работать в системе министерства иностранных дел или в другой подобной сфере. Его желания вписываются в интересы общины.

— Вы не о друге, о себе, пожалуйста, — настаивала шведка. — Как вы выйдете из своего положения?

— Могу поступить в консерваторию, музыка тоже входит в круг нынешних приоритетов общины. Окончу консерваторию и, не переставая заниматься музыкой, освою моделирование верхней одежды. Буду работать в общине и писать музыку. В перспективе родственные общины намерены создать камерный оркестр. Это потребует профессионалов.

— А как же астрономия?

— Буду осваивать самостоятельно, беря очные и почтовые консультации. Община выделит деньги на использование необходимых технических средств. У нас прекрасная библиотека. Мы микрофильмируем многие зарубежные издания. Через пару лет будем иметь единый общинный банк научных знаний.

— Короче говоря, твои муки выбора еще не кончились.

— Проблема выбора — главная и для человека, и для общества, — заметил десятиклассник.

— Еще вопрос, — сказала шведка. — У вас есть родители? Братья? Сестры?

— Отец и мать, два брата и сестра.

— Какое духовное значение в вашей жизни имеет семья? Нам сказали, что дети воспитываются в семьях только до трех лет, после поступают, как болванки, для обточки в общинные учреждения — в детский сад и школу-интернат… Какие чувства вы сохраняете к родному дому, если и дома у вас, по существу, нет?

Иосифу стало не по себе: в вопросе было не много такта. Но юноша умел держать себя в руках, усмехнувшись, он подчеркнуто вежливо наклонил голову:

— До второго класса мы жили вне общины… Мои братья родились уже здесь. Сейчас они в интернате. Звонят родителям ежедневно, часто приходят домой, но еще чаще родители навещают их… Это, конечно, не самая идеальная система устройства семьи. Наше поколение, закрепив новую мораль и двинув выше экономику, пожалуй, создаст более совершенную… Братья не хотели вначале ходить в детский сад. Старший плакал, уходя даже на полдня. А потом ему понравилось, он уже рвался в сад — там интереснее и полезнее проходит время… Община вырабатывает в людях самостоятельность, даже автономность. Хотя мы привыкаем к высокому уровню жизни, к труду и творчеству в спокойной обстановке, каждый в состоянии жить и работать вне общины, пользуясь деньгами и всеми незрелыми отношениями, построенными на выгоде и преобладании… Тем не менее все мы постоянно сознаем, что кроме общины у нас есть еще святыня — семья, родители… Отец и мать для меня — друзья, единомышленники, люди, которые не только всегда поймут, но и сделают все, чтобы помочь…

Иосиф гордился толковым сверстником, был доволен его ответами, но что-то защемило в груди, обида или досада, — подумалось, что все проблемы жизни — вечные, но те, что приходится решать ему, Иосифу, порою слишком унизительны, хотя, конечно, люди жили гораздо хуже и проблемы их были еще запутанней и неразрешимей.

«По крайней мере, здесь, в общине, найдено средство гармонизации отношений между родителями, и это, конечно, очень важно для детей — знать, что отец и мать дружат, никогда не ссорятся, не оскорбляют один другого, что дом был и остается святым…»

Видимо, других людей тоже интересовала эта проблема, потому что, нагнав группу, Иосиф услыхал слова Люси:

— …Положение семьи находилось на грани катастрофы. Семья — зеркало, где сходятся лучи всех общественных недостатков. Более половины семей распадалось, положение в оставшихся двух третях было вопиющим: вражда, война на истощение, которая уже сама по себе загоняла общество в тупик, разрушала его творческий, созидательный потенциал… Спрашиваете, отчего не расходились и эти? Оттого, что негде было жить, некуда было деть детей, не было вообще никаких иных вариантов существования, никакой отдушины, кроме дикого самогубства — пьянства и нравственного падения. Миллионы людей губили в себе человека из-за семейных неурядиц… Община поставила заслон губительному, разрушающему процессу: мы принимаем пока не каждого из желающих, а отбираем людей, как команду на корабль, берем только тех, которые готовы вместе с нами к долгому и успешному плаванию… За последние шесть лет у нас не распалась ни единая семья, хотя условия для супружеской свободы вполне подходящие: если испортился климат и невозможно уже договориться, супруги могут в тот же день расселиться в такое же точно жилье — для холостых… И дети не особенно потеряют, поскольку родителей не освобождают от общей ответственности по воспитанию детей.

В группе стали шутить.

— Я бы только тем и занимался, что женился бы да разводился, — сказал коротышка-американец.

— Все это прекрасно, разрешает многие проблемы, но все же не идеал, — сказал сотрудник Российской академии.

— Не идеал, — согласилась Люся. — Идеал наш, конечно, гораздо выше того, что мы осуществили. Мы развели конфликтующую семью по сторонам. Но вообще мы хотим, проводя демографическое планирование, собрать под одной крышей все три поколения — так жили традиционно в нашем народе. Это оздоровит психическую жизнь каждого поколения. Представляете: вместе — при полной возможности уединения?..

По дороге к «товарному центру» общины опять проходили мимо стадиона и столовой.

«А не пошутил ли доктор Шубов?» — подумал Иосиф. И только подумал, глядь, катит на велосипеде какой-то тип. Не доезжая до группы, остановился на обочине и смотрит.

«Чернявый?..»

Чувствуя щупальцы ненавидящих глаз, Иосиф смело направился к своему противнику.

Взоры скрестились, как шпаги.

— Узнал? — прохрипел двойник отравившегося полицейского.

— Хочешь, я скажу людям, кто ты такой?

Двойник зловеще рассмеялся:

— Люди не поверят, и я доставлю тебя в медицинский пункт, где и забальзамирую, сделав необходимый укол. Тебе уже не уйти.

— Я принял вызов и не уступлю. Ты ведь силен только там, где тебя боятся.

— Придет час, затрясешься, — злобно прошипел двойник, толкнул велосипед и, вскочив на него, заторопился прочь, озираясь, словно ожидая погони или выстрела.

— Кто такой? — спросили в группе.

Люся пожала плечами.

— Это не общинник, нет… Кажется, подменный медицинский работник. Вчера у нас неожиданно скончался терапевт. Вообще-то мы не пользуемся услугами вольнонаемных, но тут ситуация оказалась безвыходной — разгар эпидемии гриппа. Облздравотдел порекомендовал своего лучшего специалиста. Возможно, это он…

«Не этот ли тип виноват в смерти терапевта?» — предположил Иосиф.

Зная, что предстоит померяться силами, Иосиф раздумывал о том, имеет ли он право обратиться за помощью к общинникам.

Занятый своими мыслями, он уже не особенно вникал в объяснения, которые давала Люся. Они только усиливали досаду: вот, люди построили и успешно испытали совершенно новую модель социального быта, впервые исключавшую проникновение в этот быт бездельников и эксплуататоров…

Осматривали «форум», внушительное сооружение, предназначенное для общих собраний.

Круглое, под куполом, оно походило на римский цирк: в самом низу находился стол председателя собрания и место для секретаря. Вокруг стола, поднимаясь все выше и выше, шли скамьи для общинников.

— …Существующие типы демократии превозносятся пропагандой как вершина справедливости, но это, конечно, ложь. Все демократии обслуживают свой тип несправедливого общества, и народ, хотя и голосует, остается постоянно жертвой сговорившейся кучки. Его властью пользуются демагоги, преследующие свои цели. Люди обычно не задумываются над тем, что они не свободны прежде всего в выборе кандидатов…

— Не совсем так, — перебила старая шведка.

— Но, в сущности, именно так, — повторила Люся. — Я бывала в западных странах, жила в семьях и вела доверительные разговоры — такие, какие мы ведем сегодня.

— В огороде бузина, — сказал кооператор из Одессы.

— Думаю, наш очаровательный экскурсовод здорово-таки искажает сущность западной демократии, пусть неумышленно, но искажает, — добавил коротышка-американец. — Это бредни, будто какие-то империалистические силы тайно готовят политических лидеров и навязывают их народу. Все делается свободно, у нас существуют законы, которые запрещают махинации подобного рода.

— Слушайте, господин Фишмэн, — вмешался, скривившись, как от зубной боли, другой американец, молчаливый, замкнутый человек, о котором говорили, что он бывший офицер-ракетчик. — Всегда вы суетесь со своим мнением, выдавая его за мнение американской или даже мировой общественности. Зачем дурачить честных людей? Да, у нас дирижируется все сверху донизу, и вы хорошо знаете об этом!.. Я совершенно согласен с леди: вся наша демократия, какими бы побрякушками ни обставлялась, на выходе имеет чуждую нам диктатуру!

Люся попыталась унять вспыхнувшую размолвку:

— Я вовсе не навязываю своего мнения, друзья. Я хотела всего лишь подчеркнуть мысль об относительности, исторической обусловленности каждой демократии… Кстати, я невысокого мнения и о той демократии, которой недавно пользовалась сама. Почему кандидат от одного коллектива имеет преимущество перед кандидатом от другого коллектива? Не конкурируют ли не столько кандидаты, сколько стоящие за ними силы?.. В общине все иначе, и это мне по душе. Мы, действительно, впервые управляем сами — власть непосредственно исходит от нас, общинников, она никому не передоверяется. У нас вообще нет устойчивой группы «властителей». Какими бы талантливыми ни оказывались те или иные люди, мы не позволяем им обрасти мохом зазнайства. Они не могут изменить принципов устройства нашей жизни. Эти принципы — достояние всех общин нашей страны… Группа общинных судей, а эти люди пользуются наивысшим доверием, постоянно следит за тем, на какой основе складываются противоположные мнения. Любой общинник в любое время вправе поднять любой вопрос перед общиной. Мы ведем тщательный учет всех предложений, всех инициатив, и это помогает избегать образования противостоящих групп. Каждый из нас бдителен: стремится не допустить положения, при котором один человек мог бы использовать во вред другому преимущества своего положения. Если, скажем, общинники по графику чистят свинарник, то своей очереди, какая бы обстановка ни складывалась, не избежит ни старший специалист, ни член «коллегии мудрецов». То обстоятельство, что никто из общинников не получает преимуществ в материальном и правовом положении, притормаживает эгоистические и эксплуататорские наклонности. Вот он — принцип равенства. Все нынешние общества страдают прежде всего от расслоения, от монополизации власти и информации, от насилия в отношениях между трудом и формой присвоения его результатов…

После осмотра «форума» Люся провела гостей по залам общинной библиотеки. Это было что-то сказочное. Читательские кабинеты располагались по всей окружности здания, из каждого окна открывалась прекрасная панорама, стимулирующая напряженную умственную работу и компенсирующая нагрузки для зрения. Кабинеты были тоже именными — бумаги и книги лежали в них в том порядке, в котором их оставил хозяин: не дай бог спугнуть чужой замысел!

В каждом кабинете стоял диван для отдыха. Тут же находился вывод от музыкального компьютера. Можно было послушать (надев наушники) любую музыку.

Библиотека занимала верхние этажи «форума», в нижних размещались кружки по интересам, — десятки кружков.

Самым примечательным было то, что в них стабильно и совершенно добровольно занимались люди.

— Непобедимо общество, в котором не пропадают таланты, — заключил молодой ученый из Владивостока. — Оно возьмет любые вершины духа, организации и производства. Здесь — истинное богатство нации. Боже, как же мы этого не понимали?

— Мы? — сощурилась Люся. — Мы понимали. Не понимали и не могли понять те, кому навязали ложь как правду, кто за десятилетия бесконтрольности привык к положению работодателя, усвоил его «философию», только в самой низкой, тюремной форме, когда не жаль ни единого человека, когда человек и не замечается, потому что не замечается и собственная личность, — ее нет, она функция старшего начальника — и в интеллектуальном, и в национальном измерении…

— Лучше бы не приезжать мне сюда, — сказал ученый из Владивостока. — Только расстроился…

Иосиф переживал тоже. Внезапно соединилось в нем все увиденное и услышанное. «Могут же, могут люди счастливо и радостно устроить жизнь! Кто же мешает, кто стоит на пути, кому поперек горла их добрые, сердечные отношения?..»

И понимал: поперек горла те, кто ехал, едет и хочет всегда ехать на людской спине, кто оттого и сеет повсюду ложь и насилие, чтобы сохранить в незыблемости эксплуатацию. «Всесильные люди — бессильны, если разъединены неравенством, невежеством, голодом, страхом, бедностью, гибелью своих духовных очагов!..»

— С чего вы начали?

— Начинали не мы, — сказала Люся. — Инициаторы объединились в кооператив высшего, «цивилизованного», как говорил Ленин, типа. Их поддержало социалистическое государство, это его прямая обязанность. Нам дали кредиты, помогли создать инфраструктуру, наладить производство… Короче, организовать общину как обычное предприятие. Но впервые это было социальное предприятие. Социализм, таким образом, впервые начал выполнять свою прямую и главную задачу — он начал с предоставления благ больших, чем дает людям капитализм. Никто не стремился к поголовной «общинизации», всем было интересно, что даст опыт первой общины. И опыт оправдал себя.

— Ваш социализм переживал кризис именно потому, что он не выполнял своей прямой задачи, — со вздохом заметил американец, бывший офицер-ракетчик. — Я давно догадывался о значении целей и стимулов. Застой в России был вызван прежде всего этим — утратой высоких целей и стимулов. И как задачи, и как повседневной практики. Ваши враги сумели добиться многого, не прибегая к атомным бомбам.

Люся пожала плечами.

— Теоретические споры — не моя сфера.

— И все же, — сказал американец, — люди не хотят участвовать в созидании того, о чем имеют смутное представление. Вам запрещали даже фантазировать.

— Я тоже не люблю пустых философствований, — вмешался коротышка-американец. — Если хотите знать мое мнение, я считаю, что, насаждая общины, ваше государство поступает несправедливо по отношению к другим гражданам.

— А вот это антисоциалистическая пропаганда, — сказал бывший офицер-ракетчик. — Зачем же тогда социализм, если он не открывает людям путь к подлинной свободе и подлинному равноправию? Его главная функция — созидать клеточки нового общества. Слава богу, что народная власть, опомнившись, стала искать и нашла путь к стабилизации без насилий, без общей команды… Община — это, действительно, предприятие. Но, в отличие от грабительского, частного, оно приносит пользу всему обществу. Оно быстро самоокупается, оно рентабельно во всех смыслах, дает ту перспективу развития, которой не было раньше… Даже сложнейшие проблемы национального самосознания и национальной культуры приобретают в ее условиях совсем иное звучание.

— Опять вы за теорию, — упрекнула Люся. — Смотрите больше на практику, именно она подтверждает или отрицает все теории. Общину никто не выдумывал, она явилась последовательным продолжением хозрасчета, самофинансирования и аренды… Кстати, мы уплачиваем равные со всеми другими предприятиями налоги, но уплачиваем стабильно, накапливая резервы значительно быстрее. Общинник пользуется месячным доходом примерно в 400 — 500 рублей, это гораздо меньше, чем срывает с общества спекулянт и частник, спрятавшийся за кооперативную вывеску. Но доходы спекулянта не создают никакого нового качества жизни. Мы же создаем новое, гораздо более высокое качество жизни, оттого нас поддерживают, — мы наглядно реализуем революционные обязательства перед народом нашей страны и всего мира.

— Одно волнует меня более всего, — сказал молодой ученый из Владивостока, — то, что община поняла, наконец, роль и значение свободного творческого времени. Вот оборотная сторона человеческого совершенства… Именно здесь я понял: я живу слишком бездарно, сражаясь за каждую минуту творчества. Это беспомощная кустарщина. Общинник, в сравнении со мной, проживает в 5-6 раз более продолжительную жизнь, если жизнь измерять по возможностям творческой самореализации личности.

— А ее только так и следует измерять, — сказала Люся. — Каждый из нас стремится к совершенному образу жизни, но это предполагает все больший резерв свободного времени. Чтобы получить его, мы поневоле рационализируем производство и ищем самую результативную технологию. Мы кровно заинтересованы в постоянном обновлении, поскольку заинтересованы в более совершенной жизни своего духа…

— Ах, не преувеличивайте, — воскликнул кооператор из Одессы, с явным раздражением принимавший многие разъяснения Люси. — Пройдет какое-то время, и мы явимся свидетелями нового загнивания. Общины такого типа уже были. В СССР и Китае их называли коммунами.

— Заблуждаетесь, — сказала Люся. — Или заблуждаете, что гораздо хуже… Никогда прежде не предпринималось серьезных попыток создания общин нашего типа, а то, что делалось, — было либо издевательством над идеей, компрометацией ее, либо полным невежеством. Для того чтобы заработал механизм, нужны строго определенные условия. Оборвите в моторе только один проводок, и мотор заглохнет. Не дайте критическую массу, и реакция ядерного деления не пойдет. Те же принципиальные условия требуются и в случае социального механизма. Община на нищете и принудиловке жить не может. Ее «критическая масса» — раскрепощающий материальный достаток, появление людей, стремящихся к постоянному повышению качества своей личности, испытывающих потребность во все более полном постижении сущности вещей и все более полном единении с природой…

Осматривали общинный товарный центр.

Утомленный своими переживаниями, Иосиф хотел поскорее возвратиться в свою комнату, лечь на спину, закрыть глаза и передумать все с самого начала, потому что хаос и сумбур поднялись в душе, — будто взболтнули сосуд с осадком и вся прозрачная жидкость замутилась хлопьями медленно оседающих частиц.

Он понимал, что нужно взять себя в руки, вникнуть в разговор, потому что товарный центр был одним из главных учреждений общины…

Денежного обращения в общине не было, деньги сохранялись лишь для учета и расчетов с внешним миром. Каждый общинник заявлял о своих материальных нуждах, выбирая необходимые ему вещи по образцам или товарным каталогам, которые постоянно обновлялись. Заказы в пределах личного лимита потребления удовлетворялись, как правило, очень быстро: в центре работали асы, широко использовавшие компьютеры для обработки запросов и связей с поставщиками.

Товарный центр занимался как реализацией товаров, произведенных общиной, так и приобретением необходимого сырья, оборудования, строительных материалов, продовольствия, предметов бытового назначения. Тут производился учет всех материальных поступлений и всех расходов.

Гостей ознакомили с основными цифрами. Финансовые обязательства перед общиной намного превышали ее задолженность по платежам.

— За счет чего такая высокая рентабельность? Как удается работать в ритме, исключающем авралы, спешку, гонку, взаимные упреки?

Главный специалист товарного центра покосился на часы.

— Мы дисциплинировали всех, с кем имеем дело. Но прежде того дисциплинировались сами. Нашим контрагентам известны не только наши имена и телефоны, но и время обеда или вечернего чая — до минуты. Многие предпочитают иметь дело с нами. Повсюду все более ценится выигрыш во времени.

— И все-таки — как удается обеспечить такой высокий уровень накоплений? Передовая технология, высокая профессионализация, практическое отсутствие брака и простоев — это понятно. Но это не все.

— Слагаемых много, — кивнул главный специалист. — У нас нет посредников и прихлебателей. Исключено головотяпство. Трассы мы копаем один раз, дороги и здания строим так, что не требуется постоянного ремонта. Нерадивый переделывает работу трижды — это аксиома. И потом — забота всех о сохранности общинного имущества, высочайший уровень утилизации отходов. Вам, конечно, уже сказали, что в общине не выбрасывается в мусорный ящик ни единое бритвенное лезвие, ни единая разбитая стеклянная банка — все накапливается и идет в дело… Но главное — мы устранили причины, по которым социализм хромал на обе ноги…

Мучила бессонница. Хотелось спать и было невозможно заснуть. Мерещилось, будто кто-то открывает ключом дверь, кто-то уже проник в квартиру и ждет момента, чтобы наброситься со страшным оружием, похожим на заостренный стальной крюк…

Пассивно ожидать Иосиф не хотел и не мог. Да и сознавал силу правды: разве он желал или желает чьей-либо несвободы? Разве не всеобщее благоденствие — его цель? И разве это только одного его желание — освободить людей от кровопийц и обманщиков, дать им возможность свободно и радостно творить, постигая сущность земной доли?..

Поразила такая мысль: «Если сатанинское существо явилось из того мира, стало быть, рассчитывает на прибыль себе и в новом мире. Стало быть, если не довести до конца схватку, что-то непременно изменится повсюду…»

Иосиф более не колебался. Оделся, запер своим ключом дверь, спустился вниз и вышел на улицу.

Моросил дождь, едва слышно крапал по подоконникам.

Было около двенадцати, но во всем доме не светилось ни единого окна: свободные от ночных дежурств общинники ложились спать рано.

Иосиф подошел к дороге, ведущей к школе и столовой: поблескивали мокрые бетонные плиты. Фонари горели скупым ночным светом, но все же позволили разглядеть вдали людей. Не желая объясняться, отчего бродит по территории общины, Иосиф затаился за дорожным щитом.

Приближались двое. Облик одного из них был знаком — двойник, «князь тьмы», как назвал его однажды доктор Шубов. Второго человека Иосиф видел впервые — толстый, массивный, в дождевике с капюшоном.

Шаги были хорошо слышны, но разговор можно было разобрать только вблизи.

— Я живу в этом корпусе, — сказал двойник, останавливаясь у развилки дороги, ведущей к жилому дому. — Ступай и хорошенько выспись: завтра расплатишься. Завтра, как договорились. В обед, когда он придет.

— Не знаю, — дребезжащим от страха голосом ответил мужчина в дождевике с капюшоном. — Я дал слово, но не знаю, сумею ли сдержать его.

— Зато я знаю, — повысил голос двойник. — Мало того, что ты будешь изобличен перед всеми в преступлениях, я погублю твоего ребенка и лишу рассудка твою жену!

— Хорошо, хорошо, — чуть не плача, сказал мужчина и зашагал по мокрым плитам.

«Князь тьмы» поглядел ему вслед, произнес какие-то слова на незнакомом языке, но едва мужчина скрылся за поворотом, побежал к рыбхозу.

Иосиф тотчас последовал за ним, держась обочины, далеко обходя фонари. Несколько раз попадал в глубокие лужи, в одном месте растянулся на глине, вымазал одежду и руки, но — ни на секунду не упускал из виду коварного негодяя.

Вскоре двойник вышел на дамбу возле рыбопитомника, там остановился и согнулся, как будто завязывал шнурки на ботинках.

Иосиф расслышал звук упавшей железной крышки. После этого двойник вернулся к дороге, походил взад-вперед, словно убеждаясь в безопасности, заторопился к жилому дому и вошел в тот же подъезд, где поселился Иосиф.

Это была задача!

В растерянности Иосиф отправился к дамбе. Как, вероятно, и двойник, он исходил из того, что община охраняется только с внешних сторон, но в отличие от двойника очень хотел, чтобы его заметил сторож.

Но сторожа не было.

Возбужденный до предела, Иосиф обшаривал места, где ходил двойник, с такой тщательностью, словно хотел найти потерянное кольцо. Фонарик, которым он пользовался, был слаб — батарейка в нем села, и лампочка горела все хуже.

Но труд был все же вознагражден: у механизма, регулирующего слив, Иосиф обнаружил железный люк, с трудом поднял крышку и посветил внутрь.

То, что он разглядел, едва не заставило в ужасе отшатнуться: в люке, который вел к механизмам и предназначался для ремонтников, на веревочных петлях, как муха в паутине, висел связанный по рукам и ногам человек. Светилось его лицо, изо рта торчал кляп.

При виде Иосифа человек открыл глаза и слегка пошевелился — закачался над водою, рискуя вывалиться из петель и тотчас же утонуть.

«Вот кто поможет разгадать замыслы негодяя!..»

Иосиф забрался в люк и вытащил изо рта несчастного кляп.

— Умираю, — простонал человек, — умираю от холода и жажды!

— Теперь уже близка свобода, — сказал Иосиф и ножом, который носил с собою, срезал веревки, стягивавшие руки и ноги человека. — Выбирайтесь отсюда, а я подстрахую снизу.

— Нет-нет, у меня не хватит сил, все затекло, мышцы одеревенели.

Иосиф снизу подсоблял человеку, и тот со стонами начал потихоньку высвобождаться из тенет, хватаясь руками за перильца железной лестницы.

— Кто вы? — спросил Иосиф, закрыв люк и выключив фонарь. — Говорите быстро, ваш истязатель недалеко.

— Страшный тип! Скорее отсюда…

Через минуту Иосиф узнал, что человек — тот самый врач, которого облздравотдел послал в общину, чтобы заменить на время скончавшегося терапевта. Врач ехал на своей машине. В нескольких километрах от общины «проголосовал» какой-то тип. Не остановиться было нельзя, потому что он выскочил на самую середину дороги.

Сев в машину, незнакомец оглушил врача выстрелом из газового пистолета, завладел его документами, связал, затолкал в багажник и так въехал на территорию общины.

Машину поставил на специальной стоянке, а вечером перевез связанного к дамбе и спрятал в люк.

— Это опасный преступник, и затеял он, конечно, какое-то непростое дело… Боже, как я рад, что снова стою на земле!

— Вырваться из когтей стервятника — еще не все, — сказал Иосиф, обеспокоенный заговором против ничего не подозревающих мирных людей. — Мы должны изобличить негодяя. Сейчас пройдем к птицеферме. Там нет сторожа, но есть внутренний телефон…

«Неужели и общину погубит ротозейство? — думал Иосиф, отворив двери фермы. — Неужели общинники убеждены, что все люди хотят им добра?..»

Иосиф ошибался. У людей, которым хватило мужества и мудрости отстаивать совершенство посреди несовершенного мира, хватало и осторожности: они-то уж наверняка знали, кто не заинтересован в успехе их предприятия.

Иосиф отыскал телефон, но едва стал набирать номер дежурного, помеченный на специальной табличке, появился сторож. На груди у него висел миниатюрный радиотелефон. Все, что он говорил и что говорили ему, по всей видимости, могли слушать и другие люди, охранявшие покой общины.

— Кто здесь? — сторож ослепил Иосифа и его спутника мощным фонарем.

— Я прибыл с группой туристов, — сказал Иосиф. — Это врач, посланный облздравотделом, его функции в настоящее время исполняет самозванец. Совершено преступление, требующее срочного разбирательства.

— Человек, которого вы назвали врачом, очень слаб. Следует вызвать машину?

— Не знаю. Боюсь, как бы мы не вспугнули преступника…

Через пять минут подошел электромобиль. Еще через пять минут Иосиф оказался в диспетчерском пункте.

— Вот человек, которому вы можете доверить все без утайки, — сторож указал на спортивного вида мужчину, сидевшего за пультом.

Диспетчер дружески кивнул Иосифу и сказал сторожу:

— Проверь исправность систем в овощехранилище. Отчего-то на градус повысилась температура. — И когда сторож вышел, пригласил: — Садитесь, пожалуйста.

— Видите ли, — сказал Иосиф, — то, что я хочу сообщить, может быть, преждевременно слышать моему спутнику. Разрешите ему обождать в коридоре.

— Это, пожалуй, правильно, — согласился врач. — Тем временем я постараюсь хоть немного прийти в себя. Я голоден, не найдется ли у вас стакана молока?

— Молока нет, а вот кефиром угощу, — диспетчер вышел в коридор, сопровождая врача.

Через минуту вернулся.

Иосиф начал рассказывать с жаром, упомянув про доктора Шубова, и хотя его слушали внимательно, он чувствовал, что ему не верят, принимая рассказ за маниакальное самовнушение.

— Быть может, в природе и существуют двойники, «съемные личины» и все подобное, — наконец мягко сказал диспетчер. — Но мне об этом неизвестно. Путешествия по эпохам — не слыхал… И потом, я хорошо помню врача, присланного облздравотделом. Это именно тот человек, которого вы привели сюда. Да, он почти в невменяемом состоянии, хотя утром я видел его вполне здоровым, но я объясняю это исключительно воздействием вашего психического поля…

Иосиф разинул рот: как? как это может быть, чтобы преступник и жертва, двойник и несчастный соединялись в одной внешности?

— Учитывая поздний час, — продолжал диспетчер, — я советую вам вернуться в свой корпус и постараться хорошенько уснуть, дать отдых нервной системе… По вашим словам, что-то замышляется против вас или кого-либо другого только в полдень. До полудня я проверю все версии, и мы найдем способ нейтрализовать злоумышленника. Это я обещаю твердо и готов поручиться.

— И все же, — сказал Иосиф. — Вы принимаете меня за идиота. Пусть так. Но постарайтесь утром найти присланного врача и сравните его с тем человеком, которого я привел.

«Детский лепет, — подумал о своих словах Иосиф. — Как трудно растолковать истину тем, кто слышит о ней впервые! Ум смущает всякая неожиданность!..»

— Да, да, конечно, я обещаю, — диспетчер вышел в коридор вслед за Иосифом. — И наш уважаемый врач…

Он не договорил: в коридоре врача не было. На подоконнике стояла бутылка кефира, окно было отворено, на полу перед окном, размазанная, остывала лужа свежей крови. Капли крови были и на подоконнике.

Диспетчер бросился к окну, закричал в темноту:

— Доктор, доктор?..

Когда он повернулся, Иосиф увидел на его лице изумление и тревогу.

Диспетчер тотчас сверился с какой-то таблицей, нажал какие-то кнопки.

— Телефон врача не отвечает. И это доказывает…

— Ничего не доказывает, — перебил Иосиф. — Но это уже целиком ваше дело.

Он вышел на улицу. Дождь почти прекратился. Но ветер, кажется, усилился.

— Найдете дорогу? — выглянул из дверей диспетчер. — Вот эта бетонка приведет вас сначала к стадиону, а затем к жилому корпусу, где вы остановились. Пожалуйста, никого больше не вовлекайте в это дело!..

Потрясенный, Иосиф поплелся к дому. События ночи исчерпали его силы. «Вот сейчас, пожалуй, сойдись я на узкой тропке с „князем тьмы“, я бы уступил, — дух мой ослаблен. Дух ослаблен всегда, когда человек не видит перспективы… Но как же я не вижу перспективы? Да вот же она, тут, в этой общине… Мой долг — защитить этих людей, потому что они защищают справедливость для всех, не порывая с лучшими традициями…»

Ветер шумел. Вокруг было пустынно. Иосиф никого не встретил ни у дома, ни на лестничной площадке. Отперев двери квартиры, услыхал храп соседа, потихоньку умылся, развесил для просушки одежду и лег спать. Тревога одолевала, но усилием воли он вытеснил ее, догадываясь, что источник тревоги не столько внутренний, сколько внешний, — волны разрушительной энергии, посылаемой «князем тьмы» или его сообщниками.

«Ничего у вас не выйдет, ровным счетом ничего, — повторял, засыпая, Иосиф. — На вашей стороне ложь и коварство, на моей — правда и добро. Вы разрушаете, я полон желания созидать, вы губите природу, я хочу ей свободы так же, как себе…»

Проснулся Иосиф свежим и бодрым. Выпил апельсинового сока, бутылку которого нашел в холодильнике, и принялся чистить свою одежду.

— Вы не используете возможностей, которые предоставлены нам, — шутливо укорил Фриц. — В памятке написано, что мы можем, как общинники, пользоваться услугами по стирке, чистке и починке белья, верхней одежды и обуви. Здесь в прихожей, в этом ящике, полно нейлоновых сеток с номером дома и квартиры. Я положил в одну свои сорочки, в другую — старые шлепанцы. Посмотрим, какой у них сервис… И вы сдайте костюм и рубашку… Если нет смены, я одолжу куртку и брюки, роста мы почти одинакового…

Еще сумерки витали, а группа уже собралась перед домом. Рассказывали друг другу, как спали, и выходило, что все спали превосходно, только госпожа Лундстрем спала скверно — «из-за щемящей тишины».

Появилась Люся, и все пошли к столовой.

— Ну, а если проливной дождь? — спросила госпожа Лундстрем. — Или метель? Или сильный мороз? Опять топать по дороге? А у меня воскресный день, я хочу полежать в постели. Или прихоть и демократия не совместимы?

— Иная прихоть только и считает себя демократией, — сказала Люся. — Вся беда, господа-товарищи, что вы судите об общинниках, не живя их жизнью, не чувствуя их чувствами, не думая их думой. Поверьте, у нас несколько иное восприятие жизни. Мы убеждены, что мудрость начинается с умения человека управлять своими желаниями, постоянно выбирая между прихотью и пользой. Это значит, что никто не дает себе послабления, все строго следят, как бы послабление себе не обернулось стеснениями для другого… Мы выработали особый стиль жизни. Вездесущей взвинченности и постоянным беспокойствам противопоставили душевное равновесие, уверенность и глубокую убежденность в правильности своего выбора. Никому из нас не нужно делать карьеру, выслуживаться, мучительно мозговать над проблемами личного быта. Размеренная, насыщенная жизнь гарантирована прочностью нашего коллективизма, посильным, честным трудом и непрерывным развитием потенциала личности. Вот главное ристалище нашего самолюбия — совершенство… Я хорошо помню об иной жизни и все еще несу на себе многие ее пороки. Я чувствую себя уютно только в общине, и, если честно, меня тяготят объяснения с людьми, которые не понимают меня с полуслова… Не сердитесь, я отношусь ко всем вам с полной искренностью, со всем дружелюбием, не подстраиваясь и не подлаживаясь, но мне смешны многие ваши вопросы… Знаете ли вы о том, что такое любовь к сотоварищу, что такое ритм повседневной жизни? Ритм — это предпосылка совершенства, основа здоровья и непрерывности развития… Наш уклад жизни, конечно же, пока не идеален, но он нами принят, устраивает подавляющее большинство, не готовое к более высокому ладу. Да и экономические возможности общины, сами условия ее существования среди иных структур социальной жизни не позволяют сделать новые радикальные шаги… Доказано, что небольшая прогулка перед приемом пищи чрезвычайно благотворна. Мы все привыкли к прогулке и без нее не садимся за стол… Если на улице дождь, мы пользуемся плащами и велосипедами. Если снег, мороз или туман, непременно ходим парами. Если же кто-либо недомогает, но не хочет оставаться дома, за ним присылают электромобиль. Надо только заблаговременно сообщить о желании… А вообще полежать в постели никому не возбраняется. Существует дюжина способов отсрочить и перенести завтрак, обед или ужин. Но обычно все придерживаются общего распорядка.

— Как я понял, распределение работы, питание, организация досуга регулируются при помощи электронно-вычислительных машин, — сказал ученый из Владивостока. — Не ущемляет ли вашей свободы эта механическая воля?

— Нет, — ответила Люся. — Не машина нам приказывает, сама машина работает по программам, подготовленным очень душевными, очень щепетильными людьми. Принципы этих программ были приняты всей общиной… Машиной мы пользуемся только оттого, что человек не в состоянии быстро и безошибочно разрешить множество громоздких технических проблем. Да в этом и нет необходимости. Человеческий мозг нужен для решения нестандартных задач. Если машина говорит мне, что в шестнадцать сорок я могу поиграть в теннис, это значит только то, что в шестнадцать сорок корт будет свободен, и никто не станет, ожидая своей очереди, действовать мне на нервы…

— Использование компьютеров в технических целях — это меня не волнует, — вмешался Фриц, сосед Иосифа, — но вот попытки заменить диалектику живого ума набором технических приемов — это уже тревожит… Я принципиальный противник так называемой «художественной литературы», которую создают ныне с помощью машин. Там все бизнес, моральное мародерство, все заимствовано, все чужое — мысли, ситуации, словарный запас, нет озарения, нет личных переживаний автора, которые бы передавались читателю. «Произведения», создаваемые посредством технологических операций, — чистое мошенничество.

— Но почему мошенничество? — возразила шведка. — И прежде так или иначе в рукописях использовались мысли, запомнившиеся из чужих книг. Где тут принципиальное различие?

— Весьма существенное. Если чужая мысль или образ вошли составной частью в личность художника, это одно. Если же чужие озарения — средства для монтажа таких «произведений», это другое. Это профанация искусства… Я видел книжонки типа «Живые души», «Анти-Фауст» и так далее. Некий ловкач переписывает знаменитые произведения с помощью машины «наоборот», заменяя героев и сюжетные ходы на противоположные.

— Занятно! — воскликнул коротышка-американец. — В этом что-то есть!

— Ничего, кроме нахальства, — возразил Фриц. — Пошлая игра, а в литературе значит только подлинность чувства. Если в словах нет истинного страдания, они мертвы…

После завтрака споры возобновились. Иосиф слушал лишь краем уха. Он не допускал, что его ночной визит к диспетчеру остался вовсе без последствий, но шло время, а ситуацией как будто никто не интересовался.

«Куда девался врач? Отчего мой рассказ не произвел должного впечатления? Не состоит ли диспетчер в сговоре с двойником?..»

— …Я принимаю все, что видел, — напористо говорил коротышка-американец. — Я не принимаю одного, которое опрокидывает все: я не вижу оппонентов вашей общинной системы. Почему нет возражающих, критикующих, предлагающих нововведения? Нужна решительная революционизация всего дела! Парманентная перестройка, как выразился один из гениальнейших людей вашего первого настоящего парламента!

— Не толкайте нас к крайностям, мы уже хорошо знаем, что за этим стоит, — погрозила пальцем Люся. — История нашей страны пестрит примерами странного «усердия», обращавшего все благие замыслы в свою полную противоположность… Вы напрасно ищете формальную зацепку. Возможностей для критики и инициативы у нас не меньше, чем у вас. Пожалуй, несравненно больше: в общине есть институты, которых не знает остальной мир. «Коллегия мудрецов» у нас занимается еще и детальной проработкой постоянно предлагаемых изменений. Ее задача — дать заключение о всех возможных последствиях новаций. Для автора заключение имеет консультативный характер. Зато позволяет ему наращивать свой политический потенциал, не только продумывать, но и просчитывать экономические, экологические, социальные и духовные последствия своих предложений… Кстати сказать, тщательнейшей и многосторонней экспертизе, способной учесть динамику любого числа переменных, подвергаются все решения общего собрания. Нередки случаи повторного рассмотрения проблем. Цель: не допустить бесполезных или вредных решений. Метод проб и ошибок, которым некогда пользовались, признан преступным невежеством…

— Сколько голосов нужно, чтобы внести вопрос на рассмотрение общего собрания?

— Один. Свой собственный.

— А чтобы заняться пересмотром принятого решения?

— Минимум десятую часть членов общины. Таким образом, пересмотр ошибочного решения встроен в механизм жизни общины. Но он отражает уровень нашей нынешней культуры. От общества, регулируемого не номинальным, не мифическим, а реальным большинством, мы когда-нибудь перейдем к обществу, учитывающему весь спектр мнений. Но это — перспектива.

— Мне кажется, ужасно скучно — постоянно голосовать, выявляя мнение большинства.

— Но это мнение большинства коллектива, а не демагогов, которые отстаивают свои интересы, прикрываясь интересами народа… С помощью техники мы можем провести референдум, не выходя из квартиры или находясь на рабочем месте… Но главное не в этом, главное: все мы реально вырабатываем в себе навыки управления общими делами… Время, которое теряется на взаимные советы, с лихвой компенсируется качеством принимаемых решений, их не приходится повторять или менять ввиду полной бесполезности… Например, мы строго следим за уровнем здоровья общинников. Здоровье легче поддерживать, поправлять — уже сложнее. Ни один из наших людей не появится в обществе, чувствуя недомогание, — эпидемиям гриппа и прочих заразных болезней у нас поставлен заслон. Гигиена, санитария — здесь мы большие привереды. Пустое — остерегаться болезнетворных микробов, но не пустое — сохранять в организме равновесие микрофлоры…

— Почему же раньше не додумались до такого устройства жизни? Я не верю, что не позволяли экономические возможности… Как же не быть богатству, если никто не расхищает его, никто не паразитирует? Вот общество, застрахованное от преступлений! — воскликнул ученый из Владивостока.

— Не совсем так, — возразила Люся. — Люди идут на преступления не только от отчаяния, но и по расчету на выигрыш. Устранив почву для отчаяния, мы еще далеки от того, чтобы поставить непреодолимые барьеры опасному эгоизму… Мы постоянно имеем дело с внешним миром, где эгоизм — главная пружина отношений… Правда, для большинства из нас эгоизм — форма невежества, но все же и у нас есть люди, которые считают, что понижение эгоизма делает личность нежизнеспособной. Тут есть о чем поспорить… Община умножает богатство и утверждает свой авторитет не все большим количеством производимой продукции, а все лучшим качеством и меньшей себестоимостью, в основе которой — самая высокая экономичность организации личного и общественного быта. В производстве мы легко осваиваем наиболее наукоемкие подходы. Тут нам все карты в руки. Пройдет еще несколько лет, и за нами будет не угнаться по уровню образования, морального единства и производства. Вот отчего так беспокоятся иные из наших «доброжелателей».

— Случаются ли у вас нарушители дисциплины? — перевел разговор в другое русло кооператор из Одессы.

— Пока не было. Община образована из добровольцев, жаждавших справедливого порядка. Они понимают, что это фундамент и гражданского, и национального достоинства, которого, увы, лишено общество, где «демократия» маскирует вопиющую несправедливость.

— Мне кажется, если человек имеет право на труд, он должен иметь право и на ничегонеделание. Это демократично.

— А мне кажется, демократией тут и не пахнет. Тут демагогия: протаскивая вседозволенность, она всегда протаскивает диктатуру более сильных и наглых. Разлагает созидательное начало, делая общую власть беспомощной.

— Я слышал, у вас запрещено вино и курение? Уверен, это тоже ограничение личной свободы.

— Отнюдь. Мораль налагает сотни ограничений, но не деформирует личности, напротив, помогает ей укрепиться. Без уважения прав другой личности совершенная личность невозможна… Да, вино, курение и все прочие виды наркотических средств строго запрещены уставом. Люди знают, до какого страшного развала докатилось общество, неспособное освободиться от этих навязанных пороков. Пьют — отчего? Главным образом от пустоты личной жизни, оттого, чтобы сгладить неудобства быта, не отчаяться вовсе от мерзости и тупиков обстоятельств, но тем самым увековечивают и мерзости и тупики… Мы тут тверды: спиртное наряду с «промывкой мозгов» — выверенный способ одурачить трудящихся. Если мы не подадим примера, кто это сделает?.. Мы для всех открываем радость трезвого образа жизни — без падения человека в человеке, без пустых потерь времени, деформаций интеллекта, разрушения его тончайших структур. Состояние опьянения не только вредно и унизительно, но и не интересно…

И вдруг слушавший все эти объяснения Иосиф догадался: «А что, если общинники видят „князя тьмы“ в образе прибывшего к ним врача?.. Тогда, действительно, все логично: и то, что так недоуменно слушали мои объяснения, и то, что встретили врача, как старого знакомого, хотя врач ни разу в жизни не видел диспетчера…»

Возникнув, догадка сразу укрепилась: в самом деле, он, Иосиф, использует особые возможности для перемещения в эпохах, его видение вещей и явлений совсем иное…

Осматривали пахотные поля и сельскохозяйственный комплекс. На мехдворе, крытом, асфальтированном, в общем, вполне пригодном для сезонного хранения техники, Иосифа не оставляло чувство, что чья-то злая воля постоянно пускает в него черные стрелы. То же было при посещении складов на железнодорожной ветке, построенной на долевых началах райисполкомом и общиной…

Подъехали к фабрике по пошиву модной верхней одежды. Все туристы сгорали от любопытства: еще бы, предстояло увидеть сердце экономического благополучия общины.

— Это вовсе не сердце, — засмеялась Люся. — Сердце — наша общая воля, свобода нашей души. Экономика начинается с самочувствия человека, с его психологического настроя. Машины и технология — важно, очень важно. Но производство — средство, а не цель. Труд кабалит, если не освобождает и не награждает. Да, вокруг пока еще преобладают какие-то странные, навязчиво невежественные подходы: уже с утра, под предлогом повеселить, взрывают психическое равновесие пустейшей болтовней или «музыкой», уместной разве что для пляски сатаны, — душа теряет равновесие, словно от алкоголя, человек уже не способен на интенсивную интеллектуальную работу: он не решит сложной задачи, не примет лучшее из возможных решений, а концентрация усилий обойдется ему в три-четыре раза дороже с точки зрения энергетических затрат. Даже простой физический труд не даст рекорда: тонус неустойчив, нервы взбудоражены. В таких условиях люди быстрее стареют и изнашиваются — снижается производительная мощь нации, заклиниваются ее мыслительные качества, огрубляются чувства… В общине, напротив, утро начинается непременно с классических мелодий Чайковского, Мусоргского, Баха, Моцарта, настраивающих на гармонию. Вы даже и представить не можете, какие могучие созидательные силы пробуждает внешняя гармония в гармоничном существе… По вечерам, в целях успокоения, умиротворения, оздоровления организма, мы слушаем народную музыку. Тоже самую популярную. Лишь на концертах и музыкальных занятиях заставляем душу трудиться сполна…

Ничего примечательного при осмотре фабрики Иосиф не нашел. Наверно, был слишком напряжен — думал о кознях «князя тьмы», вовсе не случайно затесавшегося в общину и теперь вот угрожавшего ей своими подлостями.

Впрочем, Иосиф все же обратил внимание на то, что в фабричных цехах, небольших, уютных, с отличной вентиляцией и звукоизоляцией, более всего ценили ритм, переговариваться по делам, не относящимся к работе, было не принято. Дурным тоном считались и громкие разговоры во время пауз, — комната отдыха напоминала загородный дом: кресла, камин, картины, деревья за окном, клетка с канарейкой; тут можно было угоститься фруктами и соком, чаем или кофе.

Возможно, Иосиф что-то прослушал, но он понял так, что в общине постоянно обсуждались предложения, касавшиеся улучшения производства, или хозяйства, или эстетики быта. Все эти предложения считались высшей ценностью общины, им уделялось первостепенное внимание.

«Счастлив — кто знает, что все лучшие порывы его души служат интересам людей. Тяжело тем, кто не встречает понимания и поддержки, кто всю жизнь тратит на то, чтобы доказать очевидное…»

Гостей повели уже на беседу к директору фабрики, называемому в общине «координатором производства», когда какой-то человек схватил Иосифа за рукав.

— Можно вас на минутку?

Иосиф узнал диспетчера.

— В чем дело?

— Мы обнаружили труп врача, присланного в общину, — хмуро сказал диспетчер, — потому хотим вернуться к разговору, который, к сожалению, показался слишком неправдоподобным.

— Только хитрая ложь обставляет себя правдоподобием, — Иосиф повторил слова доктора Шубова. — Я удивился, отчего вы приняли за врача совсем другого, вовсе не похожего на него типа.

— Отчего же?

— Причина не в вас, а во мне. Я хорошо знаю о его подлинной сути. Но это мой секрет.

Диспетчер вздохнул:

— Не собираюсь выпытывать. Однако необходимо как можно скорее найти и обезвредить преступника. Он должен ответить за убийство. Иначе тень подозрения падет на общинников, а у нас полно недоброжелателей, и они тотчас поднимут вой по всему миру. Любителей наживы за чужой счет бесит, что община убедительно развивает новое качество жизни, приучает людей высоко мыслить и искренне чувствовать, то есть возвращает им исконные права… Да и тесним мы потихоньку торгашей на внутренних и внешних рынках, не помогает им даже сговор. При одной и той же технике себестоимость товаров у нас гораздо ниже, а качество выше…

Иосиф понимал, что его просят о помощи.

— Меня не нужно убеждать. Ваша община — то, что только снится бесправным, обобранным и униженным… Вы искали убийцу?

— Искали. Но не нашли. Боюсь, что и не найдем: если он сумел принять облик врача, он, скорее всего, способен принять и какой-либо другой облик… Возникла реальная угроза нашему единству: общине противопоказаны чужеродные элементы, она не терпит закулисных махинаций или группировок, полная открытость — ее принцип…

Вышли во двор фабрики, сели в электромобиль, служивший, видимо, для целей внешней охраны, потому что диспетчер, нажимая кнопку на пульте, тотчас вызывал дежурные посты. Все отвечали, однако, что на их участках ничего подозрительного не замечено.

— Не знаю, что и делать, — сказал диспетчер. — Разве можно допустить, что это оборотень?..

Он, конечно, хотел разузнать подробней о «князе тьмы», но Иосиф посчитал неуместным повторять о докторе Шубове и своих путешествиях.

— Изловим негодяя, тогда попытаюсь объяснить. Хотя объяснять почти что и нечего: это непримиримый враг всякого мирного, трудящегося человека. Он посягает на святая святых: свободу, справедливость и милосердие. Конечно, он опасен для общины. Но не преувеличивайте: он бессилен перед разумным, сплоченным коллективом. Он благоденствует лишь там, где нет единства, где каждый за себя, где забыта честь и дума о родной земле.

Поколесили по территории общины. Иосиф вглядывался в людей, которые встречались.

— Нет, таким макаром мы этого типа не изловим. Он не настолько прост, чтобы самому забрести в сети…

Подъехали к моргу, приземистому строению на отшибе от всех служб.

Диспетчер открыл оцинкованную дверь. Со стеклянным перезвоном засветились газоразрядные лампы. На широком столе лежал человек, которого Иосиф нашел в люке, у самой плотины. Глаза его были раскрыты, в них застыл ужас.

— Специалисты не смогли определить причину смерти. Никаких видимых следов насилия. Кровь пролилась из горла.

— Он убит сгустком психической энергии, — сказал Иосиф. — Истекающая ненависть легко повреждает мир несовершенного человека. Вероятно, врач поддавался сторонним влияниям. Не исключено, что он ослабел морально…

Вид новой жертвы вызвал прилив гнева и желание поскорее сразиться с преступником.

— У покойного жена и две дочери-школьницы. Они уже звонили. Ума не приложу, как объяснить им смерть отца.

— Надо прочесать всю территорию, — сказал Иосиф.

— Стыдно, — потупив голову, сказал диспетчер. — У нас гости. Получается, что мы беззащитны.

— Стыдиться надо не того, что плохо, а того, что допустили до плохого, — сказал Иосиф. — Гостям надо прямо объявить: на территорию общины проник злоумышленник, он убил человека… Наступает время обеда, я думаю, можно задержать людей на полчаса…

Не выходя из электромобиля, диспетчер связался с дежурным вычислительного центра, и тот сразу передал по радио и телевидению четкий приказ по трудовым бригадам — каждой был определен сектор, исходный рубеж, полоса прочеса и все прочее, исключавшее какие-либо неясности.

Иосифа заинтересовал район дамбы. Может быть, потому, что именно там он обнаружил несчастного врача. Но, может, и по какой-то иной причине: казалось, что использование люка возле створа плотины не было случайностью.

Через некоторое время бригады стали докладывать об обстановке в вычислительный центр. Сообщили и о том, что среди гостей, закончивших осмотр фабрики, недостает человека, но что его только что видела дежурная восьмого корпуса жилого дома…

— Вы? — поразился диспетчер. — Ну, и дела!.. Оставайтесь здесь, я загляну в корпус, он рядом, в пятидесяти метрах от нас!

Диспетчер выбрался из машины и зашагал через рощу. Иосиф заметил, как он переложил из заднего кармана брюк в карман куртки какой-то предмет.

«Пистолет… Не знает, что одного оружия мало: стрелять в такого негодяя — все равно что стрелять в тень…»

Между тем сообщение поступало за сообщением. Иосиф обратил внимание на то, что людям, обследовавшим район рыбхоза и плотины, работник птицефермы Серегин сказал, что видел незнакомца, направлявшегося к грибопитомнику. Дежурный вычислительного центра тотчас велел группе, уже закончившей прочес своей полосы, двигаться к грибопитомнику.

«Какая-то чушь… Три минуты назад, при перечислении людей, работающих на складе у железнодорожной ветки, был назван Серегин… Или это однофамилец?..»

Иосиф изнывал от бездействия. То хотел бежать на помощь диспетчеру, то на птицеферму.

— Внимание, внимание! — раздалось из динамика. — Дежурная восьмого корпуса только что обнаружила на лестнице в бессознательном состоянии Федорова. Турист, ранее находившийся в своей комнате, исчез…

«Федоров — диспетчер», — заключил Иосиф и выскочил из машины.

Он верно рассудил, что подле Федорова уже есть свой человек, и побежал к птицеферме. Местность была хорошо знакома. Вот здесь шоссе, там жилой корпус и дорога к столовой.

«Почему преступник крутится на территории общины? Что ему нужно?..»

Иосиф потянул дверь на себя и вошел, встреченный стойкими запахами автоматизированного куриного царства. В комнате для персонала никого не было, пуста была и раздевалка. Иосиф решил обойти всю ферму.

Кудахтали в клетках куры — кто вспугнул их? Чуть слышно работала вентиляция. Крутились колеса — электронный механизм тащил в ковшиках снесенные яйца и укладывал их в прессованные коробки-гнезда.

«Негодяи хотели бы устроить жизнь всего человечества по типу этой фермы, — подумал Иосиф, ступая по выложенному кирпичом полу. — Железные клетки, оптимальный рацион и — результат труда, уносимый к хозяину электронными ковшиками… Человек не освободится, пока не освободит закабаленную им природу. Все эти прирученные животные должны получить от своего существования нечто большее, нежели дешевую технологию выращивания и забоя. Когда человек поймет, что даже червь имеет равное с ним право на землю и воду, он освободится от гордыни, первопричины пороков. Может, это и пробудит гордость… Где иерархия насилия, там нет справедливости…»

И вдруг его прожег взгляд. Инстинктивно Иосиф шагнул в сторону и обернулся, — тяжелый нож, брошенный опытной рукой, воткнулся в деревянный столб — чуть выше головы Иосифа.

Из-за огромной бочки, как паук, выскочил «князь тьмы». Кривую физиономию искажала ненависть, волосатые руки сжимали стальной крюк — с его помощью рабочие передвигают по рельсам емкость для кормовой смеси.

— Негодяй! — вскричал Иосиф. — Попался!

— Попался — ты!

Чернявый замахнулся.

Иосиф успел присесть — крюк просвистел над его головой. Не давая опомниться, негодяй подскочил и ударил Иосифа ногой в живот.

Перед глазами поплыли радужные круги, перехватило дыхание. Но гнев вернул Иосифу мужество и решимость. Он знал, что сильней своего врага, знал, что победит, и неожиданным броском опрокинул его на пол.

— Не уйдешь! Не я, люди будут судить тебя, и твоя казнь станет праздником всеобщего освобождения!

— Никто и никогда не узнает обо мне! — прорычал чернявый. — Если даже сброд тупых фанатиков этой грязной общины на время пересилит меня, они все равно не доберутся до сути. Я, я правлю миром! Я единственный полновластный творец событий!

— Лжешь, — оборвал Иосиф, — события творятся вопреки твоим преступным желаниям. Пожар и смерть — не события, это обрыв событий, события — рождение новой мудрости, нового добра и новых людей. События — это подвиги во имя правды.

— Ненавижу! Всех ненавижу! — чернявый задыхался, пена проступила в уголках кривого рта. — Думаешь, при помощи добра можно построить мир, где все будут свободны? Нет и нет! Тупые невежды, вы не знаете, насколько противоречивы вещи и явления, о, не знаете! Великие знания принадлежат только нам, мы навечно сохраним их в тайне!

— Замолчи, — сказал Иосиф. — Омерзительна твоя самоуверенность и жажда паразитировать на всем, что существует, на живом и мертвом… Сейчас сюда придут люди, твоя песенка завершится. Сколь ты ни ловок и сколь ни многолик, а все же пройти сквозь каменные стены тебе не дано.

— При мне мой скипетр! Тюрьма — не для таких, как я! Тюрьма — для таких, как ты!.. Ха-ха-ха! Сейчас, сейчас, пока сброд увлечен поисками прошлогоднего снега, произойдет взрыв, плотина разрушится, и вода зальет и затопит пространство на десятки километров вокруг!.. Наши люди проектировали плотину, чтобы вернее разрушить ее… Если бы не доктор Шубов, твой покровитель и мой лютый враг, я бы давно разделался с тобою!..

Желая пресечь новое преступление, Иосиф рывком поднял чернявого за ворот и потащил прочь из здания фермы.

Негодяй пытался сопротивляться, но, видимо, Иосиф в самом деле подпитывался какой-то посторонней силой, потому что легко встряхивал коварного противника.

— Сейчас покажешь, где стоят заряды, иначе, клянусь всеми святыми, я выверну тебя наизнанку!..

Иосиф не договорил: внезапно перед ним поднялась в воздух гора земли и блеснуло пламя…