IV
По улицам, брошенным тварями темными,
По призрачным крышам, пустым коридорам,
По затхлому тлену в пустующих комнатах,
По кромке разрушенных стен и заборов,
Мелодия льется по узким карнизам,
Меж труб водосточных взвывая порою,
В час поздний, ночной, когда спят даже мысли.
Меж волком и псом, петухом и совою.
Проносится мимо костей мародеров,
Рискнувших нажиться в домах опустевших,
На выходе пойманных девушкой в черном.
Не знают оттуда живыми ушедших.
Идет вдоль домов с кружевными крестами —
Домов, где когда-то спасался Единый,
Сейчас же остался лишь нимб над костями,
И ворон с монахом теперь побратимы.
И шепотом, нотой, тягучим напевом
Вливается в уши предвестница мести.
Выходят на улицы, справа и слева,
Полчища смерти, пушистые бестии.
За музыкой призраком едет карета,
И тянут ее однодневки-поденки,
Влекомые к бледному лунному свету,
И слышит Бубонная песню ребенка.
И крысы идут, маршируя рядами,
Сбиваясь в колонны, в несметные тучи,
И черной рекой с берегами-домами,
Плывет по проспектам войско Падучей.
По лунной дороге на глади озерной,
Как ястребы к солнцу, как лемминги к морю,
Из города, ставшего живодерней —
На дно, гипнотической музыке вторя…
…И даму, проигрывающую с судьбой
В ей неподвластное домино,
Крысы уверенно тащат в отбой —
На дно, на самое дно…
Потом Крысолов исчез на рассвете, но предупредил людей:
«К ночи приду за обещанной платой, иначе опять быть беде».
И тут-то впервые задумались люди, что именно отдают —
Бессонницей часто пугают детей в этом теплом земном раю.
А это — бессонница вековая, не отдых, а лишь туман.
И если отдать ему все свои сны — недолго сойти с ума.
И в жителей прежний закрался страх, мысли мешая снова:
Колья точить, разжигать огни — нарушить данное слово.
Он появился с первой звездой, попав в круговое пламя.
Девчонка, нетронутая чумой, первой швырнула камень.
Взметнулись колья, потек огонь, щеку ожгла лоза —
Люди травили последнюю кошку, как несколько лет назад.
Он бился, не спрашивая причин — все было яснее дня:
Безумцы, нарушившие договор, сегодня его казнят.
И долго еще не сдавался он под натиском подлецов…
Когда же безжалостный столб огня ударил его в лицо,
Растаял мороком человек, взметнувшись черным котом,
И тенью исчез в ближайшем лесу, злобно взмахнув хвостом.
Неделя минула с жестокой расправы, и быт вошел в берега.
Не видели в этих местах Крысолова — признанного врага.
Но кошки к людям не возвращались, ночи сменяли дни,
И люди по-прежнему видели сны, а в домах горели огни.
Однажды темной безлунной ночью за полчаса до весны,
Снова повеяло ветром, и он был страшнее любой войны,
Страшнее жизни, страшнее любви, безжалостней долгих лет,
И озеро вспыхнуло изнутри, источая призрачный свет.
Проникла мелодия в каждый дом, чистая, как слеза,
Никто не заметил — от звука ее дети открыли глаза.
И двинулись медленно, босиком, по улицам налегке
К Коту в человеческом проклятом теле с ожогами на щеке.
И музыка сладкая, как дурман, туманила им сердца,
Покорно и медленно шли за Котом, не помня его лица
В кольце безжалостной западни, камней и железных пут,
Не зная, что близкие люди их больше уже не найдут…
И горечью черной сочилась фраза, тающая в дыму:
«Раз честно не отдали мне свои сны — я сам их у вас возьму».
А утром безумной волной затопило улицы и дома —
На поиски жители бросились в лес, от страха сходя с ума.
Но все усилия были напрасны и люди лишились сна,
Пока над городом не взошла возрастающая луна.
В свете ее на дорожных камнях вдруг стали видны следы
Детских, босых, окровавленных ног, исчезающие у воды…
И ища потерявшихся, как голубят,
Эти люди очень нескоро поймут,
Что дети на дне беспробудно спят
В страшном, темном озерном плену,
Что тела их густо покрыли тела
Утонувших недавно бубонных крыс,
И кошек, и всех поглотила мгла,
Утянув за собой вниз, в самый низ.
И как эти тела покрывает ил,
Так историю эту покрыли века,
Не осталось тех, кто ее не забыл,
И последние факты ушли с молотка.
Растерялись детали, изменилась развязка,
Потеряла ценность и суть — бог с ней.
И страшная быль превратилась в сказку,
По которой снимает мультфильмы Дисней,
Только этот город совсем другой —
Он надежно память свою сберег,
Ведь помнят камешки мостовой
Следы израненных детских ног.
Правда ли, вымысел — кто разберет…
Не осталось свидетелей из людей,
Но город навечно запомнит год,
Когда отыскали кости детей.
Как строили лестницы в водную гладь,
В память о жертвах тех страшных лет.
Кто рискнул в новолуние здесь побывать,
Видел шедший со дна тусклый призрачный свет.
Не идут сюда кошки, не видно птиц,
И озеро словно бы вымерло, но
Эти лестницы тянут самоубийц
На самое, самое дно…
