Моему небожителю плохо, он ничего не ест,  Гулко рычит, как далекий надтучный гром.  От одного взгляда его ребятня прекращает визг.  Стою на пороге, и нет меня, и все же как будто есть.  Я к нему с добром, но ему до тьмы я и мое добро.  До уличных фонарей все мои «Держись».  В такие моменты жалею до колик, что я не пес,  Не лохматый бобик из списков безродных гончих.  Я даже не знаю, любит ли он собак.  Поцокав когтями по полу, ткнуть ему в руку нос,  Пусть он мне скажет: «Знаешь, мне плохо. Очень».  Пусть комкает шерсть, сжимает лохматость лап.  Какой с меня спрос? Почешите меня за ухом,  Вместо за плинтусом похорон и другой возни.  Не наделен интеллектом, а значит, не наврежу,  Если только чуть-чуть. Небожитель смеется сухо,  И кажется, небо и ветер смеются с ним,  Так, что по коже каскадом струится жуть.  На горечи этого смеха можно замешивать тесто,  Можно травиться им, если понять, в чем суть.  Чувство юмора шутников вне добра и зла.  Не знаю, всерьез это или нет, или это какой-то тест.  Подхожу незаметно, как пристав с повесткой в суд,  Рассыпаясь на слезы под эхо его баллад…