Среди наших давно бытует молва, что письменные признания — к беде, Наши знают точную цену словам, не лгут, не путешествуют по воде. Наши не ищут выхода или брода — слишком дешевый это для них прием, Из букв королевы они выкладывают «свобода», после вонзая колотый лед В самое сердце ее. Наши обычно молча ведут допросы, не пытают и не вкалывают скополамин. Ты сам додумаешь все, о чем они спросят, и непроизвольно выложишь это им. Наши не числятся в базах по отпечаткам, по документам и справкам их тоже нет. Есть суеверие, будто на их сетчатках выжжены звездные карты, маршруты комет, Координаты планет. В конце марта у них начинает светиться кожа, наши бросают цифры и сверки смет, Бросают дома и офисы, расталкивая прохожих, идут туда, где из неба сочится свет, Туда, где от жара небо порвется клочьями. Сбиваются в стаи особей так по сто. Наши становятся по двое вдоль обочин заброшенной трассы «Киев-Владивосток» И стоят живой посадочной полосой. В полночь свечение ярче, туман по пояс, их сердца уже ударяют как будто реже, Они стоят, словно ждут запоздавший поезд, и скоро небо наполнит огонь и скрежет, Словно сейчас прожектор прорежет темень, и поток упадет на этот ночной вокзал, Наши здесь могут стать собой хоть на время, Аргусу глядя в распахнутые глаза: «Заберите нас отсюда! Заберите назад!». Без ответа, тихо, и полночь вокруг безлюдна. Не прилетели, но это не в первый раз. Наши пойдут отсюда по прежним будням, топча зеленой планеты морщины трасс, По ночной росе, из медвежьих ковшей пролитой, идут пешком несколько тысяч миль, Превращаясь обратно в Петь, Антонов и Толиков, Татьян, Ирин, Ларочек и Людмил, Соглашаясь еще немного побыть людьми.