По временам мне грезится уют Забытого истрепанного рая, Где мы взахлеб читали Макса Фрая, И из окна смотрели на салют… Где умирали, в чью-то жизнь играя, И знали, что друзей не предают. Я возвращаюсь, от себя устав, И память, отдаваясь легкой болью, Ласкает сердце кисточкой собольей, Когда я погружаюсь в кенотаф, Где серебро, осиновые колья, И теплая, живая темнота. Передо мной заброшенный архив. Избитые, проигранные гаммы Из памяти сгибают оригами, Где так нелепы первые штрихи Лучей пятиконечной пентаграммы, И крестик-анх в шкатулке из ольхи. Где «Эры Водолея» белый чай Толкает в кровоток сердечный клапан. В суицидальные ласкающие лапы Бросались, наспех сердце очертя. И солнце на двоих — настольной лампой, Для нас, смешных и яростных чертят. В стихах несли фантастику и правду, И рифмы отдавались легким бредом. На фразы разбирали Кастанеду, Цитировали Олди и Лавкрафта. Нам кубик «магги» в кружке был обедом, И было вечным будущее «завтра». Купались в ощущениях тревоги, И в тестах Роршаха разгадывали кляксы, Легко и просто срок прожить авансом, В том доме, где когда-то жили боги… И запах книжек, талька и пластмассы — Приюта бесшабашно-одиноких… …Я в капище забытых преступлений, Где память пахнет горьким нафталином… Стою на старых брошенных руинах Изменником, явившимся с повинной. Среди погасших прожитых видений… Без глупых слез и лишних сожалений. Вокруг — обломки детской колыбели, Мы просто выросли из нас. Не уцелели.