В этом доме удушливый запах лекарств и надежд. Ведущий, вошедший сюда, теперь будет ведом. Здесь роятся предчувствия траурных черных одежд — Это смерть приходит в мой дом. В этом доме тяжелый осадок несбывшихся слов, Отгремевшее эхо когда-то веселых фраз, Но мечты теперь стоят дешевле, чем барахло — Это смерть к нам идет сейчас. Она не спешит, по пути заходит к знакомым, И кровью пятнает следы на белом снегу, И хотя мой рассудок ожиданьем набит до оскомин, Я могу только ждать, но уже почти не могу. В этом доме предчувствие боли вьет сети в углах, Паутиной на плечи ложится груз прожитой лжи, И хотя будут силы, и раны покроет зола — Я чувствую стыд за то, что остался жив. В этом доме кощунственен смех и улыбка — грех, В этом доме на слезы нет сил, а золото — медь, Неотвратимость, как ртутный пар, заражает всех — Они знают, что в этот дом направляется смерть. Она молча кивает в ответ на мои молитвы, Улыбается грустно на «Только бы пронесло…» И делает жизнь надуманной и разбитой, Окуная в реку Аида свое весло. Я удерживаю в руках жар чужих ладоней, Не могу прощаться, слова застревают в горле, Я прошу передать привет всем, кого я помню. Я тоже там буду, как только вырвусь на волю. Появляется молча, не роняя ни звука, ни слова, Я ввожу ее в наш кенотаф, отходя на край, Колдует неслышно, как врач у постели больного, И страшна только тем, что всегда и во всем права. Ускользает бесшумно, не слышу ее шагов. Она знает — теперь у меня другие дела. В истерике бьется сердце, острее вины любовь. Я не слышу ее, но знаю — она ушла. Я зову ее в дом, потому что она — честней, Она чище горячечных снов и тяжелых мук, Но после ее ухода не выпустить теплых рук, Которые становятся холодней…