1

Простившись с Фадеевым, Вика пошла на железнодорожную станцию, обдумывая по дороге, что нужно предпринять, чтобы скорее попасть на фронт. Она перебрала десятки вариантов, в которых могла бы проявить мужество и отвагу, готовность к любым испытаниям. Мысленно видела себя совершающей героический подвиг то в роли санитарки, то снайпера или автоматчика, израсходовавшего боеприпасы, бросающегося под танк с гранатой. Затем фантазия ее поднялась так высоко, что она оказалась за штурвалом самолета. Занятая этими размышлениями, Вика не заметила, как добралась до своего временного места жительства. Она обняла бабушку, сказала ей: «Я скоро приду» — и отправилась на поиски Тропининой.

Шура была сейчас единственной из прежних подруг, оставшихся в городе. После освобождения Ростова они виделись однажды и, не выясняя намерений друг друга на дальнейшее, разошлись по своим делам. На этот раз Вике не повезло, Тропининой дома не оказалось. Но утром, едва они с бабушкой успели позавтракать, в комнате появилась Шура.

— Доброе утро! Ты у меня была вчера?

— Да. Стучала, стучала в дверь, никто не ответил. Потом смотрю, твоя мама вдет, на базар ходила. Сказала, что ты должна на днях возвратиться. Куда ты исчезла?

— На заработки ходила, — засмеялась Шура. — Целую неделю рыла картошку в поле и на огородах у знакомых. Есть-то маме нечего.

— А тебе, Шурочка?

— Мне она не понадобится. Я думаю, мы с тобой подадимся в другое место. Мама сказала мне: «Тут был „смерч“, искал тебя, судя по поведению — у него какая-то блажь в голове».

— Ладно, пошли на улицу, — предложила Вика.

— Зачем на холод-то пойдете? Говорите здесь. Я в ваши дела встревать не буду, — сказала с обидой Елизавета Петровна.

— Спасибо, бабуся, но нам кое-куда нужно наведаться, — вежливо ответила Шура.

Подруги выскочили на улицу, осмотрелись и, не сговариваясь, пошли в сторону военкомата.

— Шура, скажи, ты любишь Глеба?

Тропинина удивленно посмотрела на Вику и спросила:

— Ты меня разыскала для того, чтобы узнать, люблю ли я Глеба?

— Конечно же, нет. Просто я вспомнила, когда Фадеев появился перед Ниной — он такими завороженными глазами смотрел на нее! Я бы полжизни отдала за один этот взгляд!..

— Не разбрасывайся такими ломтями, жизнь-то у тебя одна.

— Но это так здорово!

— Хватит о любви, — остановила подругу Шура давай о деле. Что ты надумала?

— Воевать! Для этого и идем сейчас в военкомат, там мне обещали помочь.

— Если так, пойдем!

— Здравствуйте, подружки, — приветливо встретила их Эльза. — Ну что, Вика? Не передумала?

— Нет, — решительно ответила она, — даже подругу привела с собой.

Эльза встала из-за стола, одернула гимнастерку и энергичной, красивой походкой направилась к двери кабинета военкома.

Через несколько минут оттуда вышел подтянутый, с седеющими на висках волосами подполковник.

— Ну и что вы собираетесь делать на фронте? — спросил он подруг.

— Все, что прикажут, — ответила Вика.

— Я умею стрелять. Я «ворошиловский стрелок», — резким от волнения голосом произнесла Тропинина.

— Это уже дело! — одобрительно сказал подполковник, переводя взгляд на Шуру.

Последовали и другие вопросы. Подруги отвечали охотно, искренне, просили и настаивали, чтобы их сразу же послали на самую передовую.

— Значит, на передовую? Похвально. Подумаем, — сдержанно ответил подполковник.

Действительно, через несколько дней Эльза принесла девушкам предписание явиться на пункт сбора.

Это известие вызвало у них бурную радость, тихую скорбь у матери Шуры и суровую угрюмость у Елизаветы Петровны.

На вокзале Вика выслушала много упреков от Шуриной мамы. Елизавета Петровна держалась мужественно. Оставаясь совершенно одна, она ни словом не упрекнула внучку, только все наказывала беречь себя и смотреть, чтобы не промокли ноги, теплее укрываться на ночь, не лезть на рожон и обязательно почаще присылать письма. Когда паровоз дал свисток и, раздувая пары, потащил за собой вагоны, многие женщины, провожавшие дочерей на войну, не в силах были сдержать рыдания.

Поезд быстро набирал скорость. Оглядываясь на скорбные фигуры близких, девушки загрустили. Но молодость брала свое. Не прошло и часа, как возникли новые заботы — где разместиться, куда положить вещи…

В теплушке, где ехали Высочина и Тропинина, было еще около тридцати девушек. Осмотревшись, Вика решила взять на себя инициативу и предложила для начала разбиться по группам и определить места ночлега. Двухэтажные, крытые сеном нары по обеим сторонам от дверей делили теплушку на две равные половины. Посреди теплушки стояла «буржуйка», возле нее лежали чурки дров. Девушки затопили печь, объединили запасы продуктов, распределили обязанности и зажили дружной семьей.

До Куйбышева ехали медленно, часто останавливались. Однажды ночью, когда они подъезжали к какой-то станции, немецкий бомбардировщик сбросил на их эшелон несколько бомб. К счастью, ни одна не попала в цель, но страха девушки натерпелись.

К месту назначения прибыли на рассвете.

К обеду их уже обмундировали в мужскую военную одежду. Почти все вновь испеченные красноармейцы выглядели нелепо и очень переживали из-за этого.

На следующий день приступили к занятиям по строевой подготовке, изучению воинских уставов и освоению профессии авиационного оружейника. Подругам хотелось действовать, воевать с немцами, а тут заставили сесть за парты. В знак протеста Вика, Шура и некоторые другие девушки написали заявления с просьбой срочно отправить их на фронт.

Всех «добровольцев» вызвал к себе начальник школы и сказал:

— Ваш благородный порыв понятен. Мы одобряем ваше стремление быстрее встать в строй бойцов Красной Армии, сражаться с фашистами, отстаивать честь и независимость нашей Родины. Но, товарищи, — продолжал он, — наши летчики очень нуждаются в вашей помощи. Профессия оружейника в авиации — одна из самых главных. Если оружие на самолете исправно, летчик победит в воздушном бою. Сейчас специалистов-оружейников, знающих новое оружие, в авиации мало, поэтому летчики вынуждены после боя сами готовить оружие и без отдыха снова идти в бой… Командование школы надеется, что, пройдя недолгий курс обучения, вы станете настоящими, надежными помощниками летчиков, их верными подругами в нелегких боевых условиях.

Последние слова вдохновили девушек, и все они без колебаний взяли свои заявления обратно.

Начались ежедневные, многочасовые занятия по освоению военной специальности. Энергичная, быстрая в делах и разговорах, Вика занималась успешно. Многим она казалась человеком, которому все дается легко и который не очень-то серьезно относится к жизни. Вика чувствовала это и порой даже бравировала этим. Но на сердце у нее было очень неспокойно.

Перед отъездом в Куйбышев она снова побывала в Батайске, захотелось еще раз увидеть Фадеева, поговорить с ним. Почему-то очень было для нее важно, чтобы Фадеев знал — она не болтушка, она действительно едет воевать с гитлеровцами.

Известие о том, что Анатолий не вернулся с боевого задания, потрясло ее. Правда, в разговоре с Викой механик самолета заявил, что он не верит, что Фадеев погиб, что не такой это человек и что он вернется. С тех пор мысли о Фадееве не покидали ее. Она хотела написать Нине, но не решилась, подумала: Нина еще не оправилась от одного удара, гибели матери, а тут новые переживания…

2

Самолет круто несся к земле, вращаясь вокруг продольной оси. Каждая четверть витка завершалась ускорением вращения. Молниеносно перебрав в памяти известные ему случаи штопора в боевых и учебных условиях, Фадеев вдруг вспомнил гибель Федоренко. Что же делал в тот момент Федоренко? И что надо делать ему, Фадееву? В это время раздался сильный треск, Анатолия стукнуло о бронеспинку, потом о борт кабины, в дом повернув голову назад, Фадеев не увидел киля и стабилизатора — отвалилось хвостовое оперение. Взглянул в сторону и глазам своим не поверил: слева, выше часть. Самолет развалился на три части! В носовой части фюзеляжа находился летчик, две другие, вращаясь, падали на землю самостоятельно.

Анатолий хорошо видел мелькающую перед глазами землю — такую прекрасную и нежную раньше. Сейчас она казалась холодной, страшной и приближалась стремительно. Бессильный изменить ход событий, он скрежетал зубами и все же подумал: «Не рано ли сдаешься, Фадеев?» Что можно было сделать? Движения элеронов на вывод бесполезны, но все же он попробовал, авось получится, утопающий и за соломинку хватается. Анатолий резко двинул ручку управления вправо — самолет, задрожал, но потом от него отлетело что-то еще, и он снова стал вращаться с прежней скоростью. Анатолий не мог вспомнить случая, чтобы из подобного положения кто-то выходил благополучно. Ему стало жаль себя, и тут же жгучая ярость охватила его. «Ты еще ничего нюни!» — жестко крикнул он себе и попытался открыть фонарь. Дернул раз, другой! А земля все ближе, ближе… С третьей попытки фонарь сорвало. Фадеев расстегнул ремни и попытался покинуть самолет, но сил уже не хватало. Потоком воздуха его прижало к сиденью. Анатолий поджал ноги и до боли в мышцах резким движением выпрямился — снова неудача! Как же оторваться? Методом срыва? Нет. Это подходит, когда самолет управляем и летит в горизонтальном полете. На штопоре парашют опутает самолет, и вместе с ним будет похоронен летчик. Фадеев сделал еще одно движение — не получается! А земля несется навстречу с огромной скоростью. Анатолий, еще раз собрав все силы, оттолкнулся ногами от сиденья, перевалился через борт и… какое-то время вместе с самолетом продолжал вращение. Улучив момент, ногами оттолкнулся от него, мгновенно выдернул кольцо парашюта, замер в ожидании и подумал: «Как мы иногда торопим время: быстрей, быстрей! А сейчас тот случай, когда надо бы наоборот».

Он вытянул в стороны руки и ноги, прогнулся в пояснице, распрямил все тело параллельно земле, сделал все, что мог, пытаясь замедлить развязку, и понял: сейчас он во власти стихии и заботливых рук укладчика парашютов. Если мастер ошибся и парашют раскроется на десятые доли секунды позже, его не станет… Вдруг что-то зашелестело, коснулось лица, обожгло кожу. Анатолий инстинктивно закрыл глаза. «Так и погибнешь, Фадеев, взгляни хоть на свет божий в последний раз», — мелькнула мысль. Взглянул и не поверил своим глазам: кругом серо-зеленый омут. Что такое? Где он? Не успел сообразить, как услышал хруст льда, всплеск воды и мягкий толчок. На радостях он раскрыл рот, чтобы крикнуть «ура!», и тут же захлебнулся. Все сжалось в груди, и какая-то неведомая сила потянула его ко дну…

3

Около трех суток ушло на дорогу от Ростова-на-Дону до Москвы. В пути поезд часто останавливался — то на станции скопление воинских эшелонов и приходилось пропускать их, то просто паровоз отцепят и направят к другому составу.

Ранним декабрьским утром поезд прибыл на Павелецкий вокзал. Выйдя из вагона, Нина присоединилась к потоку приехавших пассажиров, среди которых было много военных. На привокзальной площади она села в трамвай и поехала к Москворецкой набережной.

Выйдя на нужной остановке, Нина в удивлении остановилась: прямо перед ней загородила дорогу серая громадина, обтянутая тросами. С обеих сторон эту громадину за концы тросов, намотанных на руки, держали девушки в военной, форме. «Аэростат», — догадалась Нина. Заинтересовавшись необычным предметом, она некоторое время шла рядом с аэростатчицами; проводив их взглядом, пошла к центру.

Волнуясь, Нина переступила порог нужного ей учреждения. Дежурный красноармеец внимательно изучил ее паспорт и попросил подождать в одной из расположенных рядом с проходной комнат. Вскоре в комнату вошел мужчина в военной форме с двумя кубиками в петлицах.

— Здравствуйте, вы — Фролова? — обратился он к Нине.

— Да, — робко ответила она.

— Добро. Давайте ваши бумаги.

Нина достала паспорт и направление, выданное в ростовском военкомате, передала их мужчине. Он бегло посмотрел документы, сказал:

— Сейчас ней в санпропускник, там же получите экипировку. Когда возвратитесь, продолжим разговор.

Прошло, наверное, около двух часов, прежде чем Нина — в военной форме, с вещмешком в руках — снова появилась в той же комнате.

— Ну, теперь совсем другое дело! — улыбнулся лейтенант, окинув ее взглядом. — А мы пока подготовили для вас документы. Вот, пожалуйста: красноармейская книжка, пропуск, талоны на питание, направление в общежитие. Завтра пройдете мандатную комиссию и приступите к учебе. А сейчас я покажу вам, где столовая и где ваше новое место жительства.

Весь следующий день с прибывшими в школу добровольцами знакомились специалисты. Вечером состоялся заключительный разговор, во время которого девушкам объявили решение о зачислении их в специальную школу. Нина попала в одну группу с москвичкой Таней и горьковчанкой Зоей. Вечером их переселили в отдельную комнату, и, пока они устраивались в ней, заглянул ненадолго руководитель группы — пожилой худощавый, с добрым взглядом серо-зеленых глаз.

— Полковник Лавров Иван Игнатьевич, — представился он, — ровесник века, половину жизни иду по пути, который вы избрали. Путь тернист, цветы и аплодисменты у разведчиков не в моде. Время для нашей Родины сейчас трудное, поэтому и вас, девушек, приняли в ряды бойцов невидимого фронта, как о нас говорят обычно…

Утром, перед занятиями, Лавров провел еще одну короткую вступительную беседу:

По окончании учебы вам придется работать среди фашистов, — сказал он. Нашему руководству необходима точная и своевременная информация о планах и действиях немецкого командования. На сегодня ваша задача — как можно серьезнее отнестись к усвоению тех знаний, которые вы здесь получите. Вы пройдете курс специальной подготовки, изучите те предметы, которые определит для каждой из вас свое задание, и тогда начнется изучение легенды, вживание в роль…

— Как в театре! — восторженно сказала одна из девушек.

— С той разницей, что в театре в случае успеха артист обретает известность, славу, а о разведчике будет, знать лишь командование да работники архива, — ответил ей Лавров и добавил: — А теперь о некоторых правилах школьного распорядка. В ближайшее время увольнения в город исключены. Переписка чем реже, тем лучше, и только с близкими родственниками. Естественно, что о занятиях и о вашей будущей работе ни слова. Итак, желаю успеха!

Началась учеба. Будущие разведчицы изучали военные и специальные дисциплины. Занимались по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. Иногда к вечеру девушки так уставали, что изучаемые предметы уже плохо воспринимались, и тогда подруги выходили на прогулку во двор, говорили о доме, родных, вспоминали довоенную жизнь, кинофильмы, любимых артистов…

Нине учеба давалась легко. Она была начитанна владела языками, разбиралась в военной специфике Поэтому очень скоро ее начали готовить по особой программе. Она изучала правила конспирации, структуру немецкой армии и приданных ей специальных служб, овладевала навыками добывания разведывательных данных. Новые знания она усваивала успешно, но приходилось вырабатывать умение владеть собою в любой неожиданной ситуации. Порой совсем незамысловатый, но внезапный вопрос сбивал ее с толку. Инструктор подсказывал, как развивать в себе способность к мгновенной ориентации в обстановке и такой же мгновенной реакции на слова или поступок любого человека, сохраняя при этом внешнее спокойствие. Нина много читала специальной литературы, из книг и получала дополнительные знания о новой, теперь: сильно увлекшей ее работе. Однажды в класс, где занималась Нина, вошел Лавров. Она встала из-за стола, приветствуя начальника. Ее усталый вид бросился ему в глаза. Лавров посмотрел часы, укоризненно покачал головой и сказал:

— Нина, в любом деле требуется чувство меры. Иди отдыхай.

— Есть! Но я не выполнила еще свой план, — она показала на лежавшие на столе книги. Иван Игнатьевич просмотрел книги, потом спросил:

— С какой меркой подходишь ты к этой литературе?

— Пока впитываю в себя все без разбора, — ответила Нина, — до анализа еще не дошла.

— Когда начнешь осмысливать содержание, не забудь о времени и обстановке, в которой работали эти люди. А сейчас немедленно убери книги в шкаф, и идем погуляем во дворе. Ты немного подвигаешься, составлю компанию.

— С удовольствием! — обрадовалась Нина. Она быстро надела шапку, шинель и вышла вслед за Лавровым. Опушенные инеем, в крепком морозе неподвижно стояли деревья на школьном дворе. Ярко сверкали на ном небе звезды.

— Тебе не холодно? — поинтересовался Лавров, глядя как Нина натягивает перчатки. — Замерзнешь — скажи сейчас слушай то, что я хотел бы тебе посоветовать Нина взглянула на Лаврова. В темноте она не уловила выражения его лица.

— Книги, которые ты сейчас читаешь, написаны разведчиками и о разведчиках, — начал Иван Игнатьевич. — Конечно, не учебники. В них есть факты, события, люди, раскрытые с определенной степенью достоверности. Для непосвященного многие действия кажутся очень эффектными, оригинальными, к ним привлечено основное внимание читателя. Сведения, нужные для специалиста разведчика, опущены. Разведка — это тонкая наука, имеющая свои законы, принципы, методы, и в то же время это сложнейшее искусство. Поэтому, когда будешь читать, подходи к каждому произведению с этих позиций и не забывай законов диалектики.

— Они и здесь нужны? — спросила Нина:

— Может быть, больше, чем в каких-либо других науках. Но, — продолжал Лавров, — человеческая личность в этой профессии играет, пожалуй, решающее значение. Можно постичь многие науки, необходимые разведчику, овладеть определенными способами и приемами ведения разведки, но, если у человека нет твердой убежденности в правоте своего дела, он не станет им. Некоторое время они прогуливались молча.

В эту ночь Нина долго не могла уснуть. Думала об отце, об Анатолии. От отца письма приходили редко. От Фадеева давно не было никаких вестей. Нина вспомнила его прощальные слова и то, как нежно он просил ее беречь себя, какими грустными были его глаза… И тут снова жестко, в более глубоком освещении возникли в ее памяти слова Лаврова: «Чтобы стать настоящим разведчиком, надо этой профессии посвятить всю свою жизнь…»

Нина много думала об этом и пришла к горькому выводу, что до настоящей разведчицы ей еще бесконечно далеко. Ведь даже самым элементарным — собой, своим лицом владеть она не умеет! Лишь заходит где-то рядом речь о зверствах фашистов, у нее начинает учащенно биться сердце, вспоминается мать, погибшая от рук этих изуверов. И тогда неимоверные усилия требуются ей, чтобы скрыть свое состояние.

Мысли Нины снова вернулись к Фадееву. Она тихо встала. Прикрыв абажур гимнастеркой, включила настольную лампу и написала ему письмо.

4

Отогнав немцев к западу от Ростова, советские войска продолжали удерживать инициативу на этом участке фронта. Полк Давыдова получил приказ перебазироваться на полевой аэродром западнее города Шахты.

Перед вылетом на новый аэродром для приема прилетающих экипажей Давыдов распорядился сформировать передовую команду полка во главе с инженером эскадрильи Богданова. Техники, механики и «безлошадные» летчики эскадрильи, не мешкая, погрузили на машины свои вещмешки, парашютные сумки, и передовая команда двинулась в путь.

Николай Овсянников был парень симпатичный, брюнет, веселый и жизнерадостный. Товарищи, наблюдая Овсянникова в работе, поражались энергии и расторопности воентехника первого ранга, и никто не подозревал, какое большое горе он носит в своем сердце. На Гомельщине, оккупированной гитлеровцами, остались его молодая жена и дочь. Чудное создание, дочурку Милочку, он видел, когда ей было всего несколько месяцев. Потом началась война. Иногда у Николая появлялась надежда, что жене удалось перебраться через линию фронта, но трезвый расчет начисто отвергал подобную лишь уйти из родного села и теперь скорее всего скитается где-то по чужим дворам.

Николай тяжело вздохнул и, чтобы развеять горькие думы, углубился в изучение карты. Кто-то постучал в стекло кабины. Обернувшись на стук, Овсянников увидел озабоченное лицо Овечкина, свесившегося из кузова.

— Товарищ инженер, вы дорогу до нового аэродрома хорошо знаете? — спросил сержант.

— Накануне изучил этот маршрут.

— Мне кажется, мы немного влево уклонились. Можно по проселочной выехать на большак — километров десять выиграем в расстоянии, — предложил Овечкин.

На ближайшем же перекрестке машина свернула вправо. Проехали километра два. Овечкин, зорко наблюдавший за дорогой, заметил людей впереди на опушке леса и испуганно закричал:

— Товарищ инженер, на опушке леса немцы!

— Не должно быть! До линии фронта километров тридцать, — ответил Овсянников.

— Немцы, сворачивайте скорей! — настаивал Овечкин.

— Эх, и верно! — забасил Иван Карпович, техник звена. — Завел ты нас, Овечкин!

Машина между тем продолжала идти вперед до тех пор, пока шофер собственными глазами не увидел немцев, и тут же круто развернул полуторку обратно. Находившиеся в кузове люди чуть не вывалились на повороте. Увидев их, немцы открыли стрельбу, вокруг засвистели пули.

Шофер гнал машину на максимальной скорости. Техники и летчики прижались к полу кузова, ожидая, когда машина выберется из этой передряги. С ходу пересекли дорогу, по которой только что ехали, выскочили на пахоту и понеслись по полю поперек борозд.

— Домудрил Овечкин со своими расчетами! Это тебе не в воздухе, тут земля-матушка, от нее отрываться нельзя, — ворчал техник эскадрильи по приборам.

— Не горюй, хоть разомнемся немного, попрыгаем как в былые времена со своими бабами, — пошутил Иван Карпович.

Шофер наконец-то замедлил ход. Овсянников приказал остановить машину, вышел из кабины и с улыбкой уставился на своих подчиненных. Из всеобщего грома хохота понял, что люди радуются не только шутке Ивана Карповича, но и тому, что благополучно вывались из беды…

Осматривая «газик», простреленный в нескольких местах, инженер с шофером улыбались, слушая упреки в адрес Овечкина.

— Силен Вася — нутром немца чувствует, и смел к тому же — прямо на автоматы вывел, — балагурили друзья Овечкин стоял в стороне, сгорая от стыда.

Убедившись в исправности машины, шофер и Овсяников сели в кабину.

— Вы уже не очень добивайте Овечкина, он добра хотел, — сказал Овсянников.

— Да, да, мы поняли, от его доброты до того света один шаг был! — ответил за всех Гончаров.

Передовая команда авиаполка блуждала в поисках верной дороги еще часа два и только к концу дня прибыла на место базирования.

Ночь прошла без осложнений. Рано утром на аэродроме появился командир первой эскадрильи со своим звеном, сделал два круга над площадкой. Первым сели ведомые, затем Кутейников.

В течение часа перелетел весь полк. После многих роков, преподнесенных немцами, на новом аэродроме жизнь входила во фронтовую колею гораздо быстрее. Все делалось так, как надо: самолеты рассредоточивались, маскировались, заправлялись, одновременно отрывались щели. Люди стали более бдительными, обрели опыт.

Стараясь использовать каждую минуту для боевой учебы, Богданов собрал летный состав и приступил к разъяснению особенностей сложившейся воздушной обстановки. Не успели закончить занятия, как над аэродромом застрекотал По-2. Через несколько минут все уже знали, что прилетел генерал, командующий ВВС 56-й армии.

На сбор личного состава ушло немного времени. Командующий начал свое выступление с анализа положения на фронтах. Всех радовало, что начавшееся контрнаступление под Москвой успешно развивается, что в районе Ростова тоже удалось потеснить немцев.

— Однако надо постоянно быть бдительными, — говорил генерал, — по нашим тылам бродят разведчики и диверсанты врага, они могут заглянуть и к вам. Поэтому на аэродроме должен быть парадок, — командующий говорил с ярко выраженным белорусским акцентом. — В Батайске не было у вас порядка на аэродроме и в воздухе. За это полк поплатился кровью и жизнью сынов нашей Родины…

Указав на недостатки в боевой работе полка, генерал обрисовал обстановку на участке фронта, сказал несколько добрых слов в адрес личного состава и под горячие аплодисменты вручил два ордена — Богданову и Базарову. Третий орден он передал командиру полка, пояснив:

— Будем надеяться, что вернется сержант Фадеев. У меня данных, что он погиб, нет. Место падения самолета обнаружено в плавнях юго-западнее Ростова, следов гибели летчика нет.

Не успел самолет командующего оторваться от земли, как все бросились поздравлять награжденных. Это были первые награды, полученные летчиками полка с начала войны.

Свой первый орден, Красную Звезду, Богданов получил в сороковом году. А сейчас на его груди засверкал новенький орден боевого Красного Знамени символ воинского мужества и отваги. Капитан был счастлив. Командир полка и комиссар тоже поздравили награжденных, пожелали им успехов и повели откровенный, принципиальный разговор с остальными авиаторами. Речь шла все о том же: как лучше воевать, как лучше и с наименьшими потерями выполнять боевые задания сохранять личный состав, боевую технику.

— Поступления новых самолетов в ближайшее время не ожидается, предупредил летчиков комиссар, — как зеницу ока берегите то, что есть!

После митинга люди с удвоенной энергией занялись своими делами. Только Овечкин и Гончаров ходили от самолета к самолету как неприкаянные.

— Да, Вася, был бы наш командир жив, он бы не допустил, чтобы у нас отобрали самолеты! А то ходим, как бесхозные кутята, — сказал в сердцах Гончаров.

Совсем грустные, летчики подошли к пригорюнившемуся механику самолета Анатолия, здесь же оказался и техник звена Иван Карпович Шилов. Он был старшим по возрасту, слышал в полку деловым человеком, мудрым советчиком и хорошим товарищем. Утрату командира он переживал особенно тяжело, но крепился, не подавал вида и подбадривал молодежь.

— Чего загрустили? Не горюйте, «безлошадниками» оказались не по своей вине. А то, что начальство у вас самолеты забрало, не беда. Им ведь надо на чем-то перелетать на новое место. Не трястись же комиссару полка и комэску в полуторке. Когда на задание нужно будет лететь, найдутся для вас самолеты.

— Иван Карпович, война-то идет, люди воюют, а мы сидим, — сказали в один голос Гончаров и Овечкин.

— Тезка, войны нам хватит по горло, — Иван Карпович точным движением правой руки показал ниже подбородка. — Подумай, где мы находимся? А где нам должно быть?

— На границе, — ответил Гончаров.

— Нет, Ваня, дальше — в Берлине!

— Ну, хватил, Карпович! — улыбнулся Гончаров.

— Не ну, а такова наша миссия! — убежденно сказал Шилов.

— Об этом я что-то не слышал от комиссара, — не сдавался Ваня.

— Придет время — услышишь и меня вспомнишь. Я от самой границы меряю расстояние. Половину пути на собственных ножках протопал.

Вася Овечкин взглянул на «ножки», обутые в сапоги сорок пятого размера, и улыбнулся.

— Иван Карпович, а расскажите, как для вас началась война, — попросил Гончаров.

— Война… Война разразилась неожиданно и страшно, — медленно заговорил Шилов. — Суматоха поднялась ой-ей-ей! Летчики ринулись в воздух, немцев им навстречу — целые тучи. И пошла такая кутерьма, не приведи господь!

Он не успел закончить фразу, как раздалась команда: «По самолетам!»

Полк поднялся в воздух. На земле остался лишь самолет Гончарова, «хозяином» которого сейчас считался комиссар.

— Видишь, тезка, твой самолет стоит? Иди попроси, — подтолкнул Иван Карпович молодого летчика.

Ваня быстро побежал к комиссару.

— Товарищ батальонный комиссар, разрешите взлететь в воздух! На задание, вместе со всеми!

— Займитесь-ка лучше оформлением боевого листка о вылете полка по боевой тревоге.

Товарищи по звену расхохотались от души.

— Ну и «договорился» наш Ваня!

Полк улетел, оставшиеся на земле устремили взоры на запад, строя различные прогнозы. Прошло не более тридцати минут, как с разных сторон стали появляться первые «ласточки»: кто на бреющем, кто на высоте круга, на барахлящем моторе. Первый вышел на посадку и, не выпуская шасси, плюхнулся на «живот», немного прополз и замер. Самолет оказался настолько растерзанным, что еле дотянул до аэродрома. Все удивлялись, как и почему он не загорелся? Окружившие самолет летчики-«безлошадники» и техники на все лады превозносили достоинства дельтодревесины: ЛаГГ-3 от снарядов разрушался, но горел редко.

Постепенно по одному и мелкими группами возвратились остальные. Потом, как всегда, состоялся разбор воздушного боя. Разговор был тяжелый, Давыдов в сердцах высказывался очень резко.

— Вылетело одиннадцать летчиков, возвратились восемь, один на пузе приполз, один погиб, третьего до сих пор нет, и самое обидное — никто не видел, что с ним случилось…

5

…Его тянуло вниз, и вскоре Фадеев почувствовал, как что-то тягучее стало обволакивать ноги. Он попробовал рвануться вверх — тщетно, еще раз не получается. Неужели конец?

Снова и снова пытался Анатолий высвободиться из цепких объятий тины, но безуспешно. Вспомнил о парашюте — отстегнул ремни. Собственная беспомощность бесила его. Он задыхался, в висках гулко стучало.

Фадеев рванулся из последних сил, каким-то чудом оказался на поверхности и судорожно глотнул воздух, снова погрузился в воду, тут же вынырнул и схватился руками за какие-то водоросли. Они-то и стали его опорой. Анатолий повернулся на спину, тихо откашлялся и начал осматриваться вокруг. Почти перед глазами качались стройные стебли камыша, скрепленные у основания тонким льдом. Значит, это должна быть излучина Дона, где-то, юго-западнее Ростова…

Он прислушался. Невдалеке рвались бомбы, натужно гудели моторы самолетов. Он вспомнил о своих ведомых. Где они? Что с ними? Живы ли? Тревожные мысли о боевых друзьях на время оттеснили его собственные невзгоды.

Продолжая осматриваться, Фадеев перевернулся на живот. С трудом продвигаясь, где вплавь, где отталкиваясь от дна ногами, он выбрался из тины. Напряжение постепенно спадало, пришла какая-то отупляющая усталость. Мерзли руки, проклятущие заросли и острые льдинки привели в негодность перчатки. Тонкие края льдинок то и дело впивались в окровавленные ладони. Раздвигая перед собой камыш, разгребая лед, Анатолий продолжал двигаться.

Наступила ночь — темная, холодная. Его руки совсем окоченели, даже кровь из них стала сочиться медленнее.

Взошла луна, теперь можно было определить, в какую сторону пробираться. Отыскав Полярную звезду, Анатолий решил двигаться на север. Но силы уже покидали его, усталость сковывала все мышцы. Приходилось чаще отдыхать. Набрав в легкие воздуха, он ложился на покрытую льдинками воду, и лежал так несколько секунд, затем снова продолжал двигаться, стремясь, чтобы луна находилась правее и позволяла видеть Полярную звезду.

Он двигался очень медленно, и так же медленно шла по небу луна. Фадеев понял: нужно вносить поправку в направление движения, иначе станешь крутиться вокруг одного места. Мысли его текли медленно, тяжело: останавливаться нельзя — можно замерзнуть, расслабишься — утонешь…

Набежавшее облако закрыло луну. Стало темно тихо. Фадеев почувствовал страшную апатию, совершеннейшее безразличие ко всему. Хотелось спать, спать, спать. Монотонность этой мысли убаюкивала, и он не замечал, что медленно опускается все глубже и глубже. Коснувшись ногами вязкого ила, вздрогнул и снова, выбиваясь из последних сил, заработал руками и ногами.

Он не знал, сколько прошло времени. Но вдруг уперся во что-то твердое. Анатолий попытался встать и не смог. Тогда он опустился на колени, пополз на четвереньках. Но даже ползти было трудно. Он прилег отдохнуть и мгновенно заснул. К счастью, внутренний сторож сработал, дал сигнал бедствия: замерзнешь! Анатолий приподнялся и заставил себя идти снова. Оступился и опять почувствовал — твердой опоры нет.

И снова барахтанье в воде, покрытой льдинками, снова зыбкая почва под ногами. Так продолжалось долго. Силы покидали Анатолия. Пальцы уже не гнулись, от перчаток остались одни лохмотья на опухших, кровоточащих руках. Двигаться становилось все труднее. Но снова — мелькнула надежда, снова почудилось твердое дно под ногами. Анатолий выпрямился — вода была ему всего лишь по пояс. Он сделал шаг, но упал, заставил себя подняться и пойти снова.

Заалел восток, наступало утро. Лед стал более прочным, и Фадеев, опустившись на него, пополз и… вдруг внезапно провалился в какую-то темноту.

6

Письмо Нины удивительно быстро пришло в полк, но адресата не нашло. Почтальон прочел фамилию — Фадеев, обратный адрес — Москва. Всего шесть дней, как отправлено, и уже в полку. Обычно письма ходят дольше. Кому передать его?

Решил доложить командиру эскадрильи.

Богданов взял письмо, повертел в руках, поблагодарил почтальона и положил конверт в карман. Позже снова прочел адрес отправителя. Фамилия, написанная четким, аккуратным почерком, была знакома ему. Очевидно, пишет дочь генерала Фролова. Вскрывать письмо нехорошо, но и отправлять официальный ответ «не вернулся с боевого задания» — тоже не лучший выход. И зачем спешить сообщать девушке о таком горе?

Богданов переложил письмо в планшет, пусть полежит. Вдруг все же вернется Фадеев — Богданов не очень верил в это, — тогда письмо будет лучшим подарком для Анатолия.

Комэск задумался, вспомнил своих «шкрабов», вместе с которыми начинал войну. Из девятки остались в живых всего трое — его заместитель, командир звена и он сам. Одна треть. Из нового пополнения тоже двоих потерял.

Он перебирал в памяти боевые вылеты, воздушные бои, и много вопросов вставало перед ним, на которые хотелось найти ответы. Когда, где и в чем он допускал ошибки? Почему гибли его подчиненные? Горячка боя — она была и будет, наверное, всегда. Но не только в ней причины неудач. Все еще слабо. Воюем. Почему? Вот свежий пример, последний воздушный бой. Совсем чуть-чуть не хватило, чтобы сбить «юнкерс». Этим «чуть-чуть» стали секунды, затраченные на то, чтобы отбить атаку «мессера» на ведомого. А будь, ведомый посмышленее, Богданов обязательно поджег бы «бомбера», и еще одним фашистским экипажем стало бы в нашем небе меньше.

Подошел Кутейников.

О чем задумался, сосед? — спросил он.

— Размышляю над ошибками минувшего дня и думаю над тем… — Богданов не успел закончить фразу.

— Как совершить новые? — перебил его Кутейников.

— Да, Петро, к сожалению, исправишь одну — завтра две другие появляются.

— Ты меньше думай об ошибках. Мы что — хуже других воюем?

— Не хуже.

— Так в чем же дело? — наступал Кутейников.

— Людей теряем.

— Что же мы можем сделать на этих телегах? Покажи мне летчика, который на нашем ЛаГГе с «мессершмиттами» может драться на равных! На финской у нас получше самолеты были, и то мы несли потери. Зря, Олег, себя винишь, так можно все синяки и шишки на себя взять.

— Ты прав, Петро, но не во всем. Во-первых, людей жалко, во-вторых, я несогласен, что нас упрекать не в чем. Мы много теряем не только потому, что самолеты уступают немецким, но и потому, что не научились воевать по-настоящему. Немцы ежедневно нам ума вкладывают, а мы все раскачиваемся. Инертны мы, ненастойчиво учим молодежь. До сих пор к учебе с позиций мирного времени подходим. За это и расплачиваемся кровью.

— Учим плохо? Учи лучше, — ухмыльнулся Кутейников и, махнув рукой, пошел в сторону белевших в отдалении хат.

— Ты куда? — крикнул ему вслед Богданов.

— Хочу прошвырнуться вдоль станицы да заглянуть к какой-нибудь красотке. Казачки, говорят, огонь-бабы! — отшутился Кутейников и пригласил: — Пойдем вместе.

— Да, нет… забот много, Петро. С ребятами обговорить надо, как завтра с «мессерами» драться.

— Завтра и подумаете, а то за ночь забудут.

Кутейников помедлил секунду и размашистой походкой направился к станице.

Перебрав в памяти несколько воздушных боев, Богданов подумал, что не всегда в неудачах бывают виноваты одни летчики. «Наверху» тоже иногда непродуманно ставят задачу для авиации, распыляют и без того редкие ее ряды. Да и пятибачный ЛаГГ-3 тяжеловат, слаб на вертикальных фигурах. Трехбачные машины полегче, но в полку их пока нет, и трудно сказать, когда появятся, а воевать надо. Немцы уже к Дону выходили, отсюда и Волга недалеко.

Волга. Богданов видел ее не раз под крылом самолета — раздольную, могучую. Вместе с друзьями пел когда-то песню, что врагам не видать красавицы Волги и не пить им из Волги воды.

Хороший настрой был перед войной. Правильно готовили людей. Жаль, не все удалось сделать для того, чтобы враг не топтал кованым сапогом землю советскую. Почему все-таки это произошло? Виноваты «враги народа»? Опять же непонятно: почему люди, отдавшие свою жизнь революции, так быстро становились врагами народа, за лучшую долю которого сражались? Богданов вспомнил начальника школы, других командиров — это были умные, образованные, с боевым опытом люди. Им верили, за ними шли. Потом их арестовали, и они растворились в неизвестности, как во мгле.

Эта мысль обожгла сердце Богданова и он испугался ее, остановил себя, не дал ей ходу. Постарался переключиться на другое.

Но уйти от себя не удалось. Вспомнилось то, что знал по рассказам Давыдова, Кутейникова и других командиров, которым довелось на рассвете двадцать второго июня сразиться в смертельной схватке с немцами на западной границе. Обстановка была тяжелой. Куда бы ни летели тогда наши летчики всюду встречались с превосходящими силами врага. Почему? Из разговора с друзьями, работавшими в Москве, он знал, что у нас в западных округах было самолетов не меньше, чем у немцев…

О многом передумал Богданов, но ясного ответа на все эти вопросы не нашел. И решение их от него меньше всего зависело.

Умелые действия летчиков, вот что зависит от него, наконец переключился Богданов. Поэтому надо продолжать настойчивое обучение их воздушному бою, да и не только этому.

Его размышления прервал нарастающий характерный звук. Он взглянул вверх — к аэродрому приближались фашистские бомбардировщики. Богданов бросился к самолету, но не успел добежать до него, как одна за другой начали рваться бомбы…

7

Фадеев пришел в себя от прикосновения чьих-то заботливых рук, прикладывавших к его голове мокрую холодную тряпку. Анатолий открыл глаза, увидел лицо женщины и весь похолодел. Неужели Надежда Петровна?! Но ведь ее нет в живых! Он закрыл глаза, полежал немного, потом снова приподнял веки и начал внимательно всматриваться в склонившееся над ним лицо. Опять знакомые черты. Затем они медленно растворились, как в тумане.

Когда Анатолий снова очнулся, возле него сидела другая женщина.

— Где я? — спросил он, с трудом разжав губы.

— Спи, дорогой, спи. У тебя жар, ты болен.

— Где немцы? Где я?

— Ты у рыбаков… Немцев тут нет.

Он снова впал в забытье.

Очнувшись, вспомнил, что с ним случилось. Попытался приподнять от одеяла руки и ужаснулся — забинтованные по локоть, они лежали вдоль туловища, как два березовых полена.

— Что с руками? — в ужасе спросил он.

— Руки целы, — ответила женщина, — не волнуйся, целы твои руки, но все в ранах и ссадинах. Мы их перевязали, теперь все будет хорошо.

— Сколько времени я здесь?..

Шестой день, — ответила хозяйка, — ты сильно простудился, как в огне горел, отощал. Тебе поесть пора! — Она пошла к столу и вернулась с какой-то едой. Анатолий почувствовал запах мясного бульона.

— Я не хочу есть, — сказал он, — пить хочу.

Выпив несколько глотков горячего чая, он тут же заснул.

Рыбаки долго выхаживали Анатолия. Медленно заживали его руки. Когда сняли повязки, Фадеев испугался — все ладони были в шрамах. Вскоре он начал потихоньку передвигаться по дому.

Молодой организм быстро набирал силы.

Настало время расставания с рыбаками. Хозяйка сварила ухи, нажарила рыбы. Участливо поглядывая на Анатолия, то и дело прикладывала к глазам уголок цветастого передника. Прощаясь, Фадеев спросил ее:

— Анна Ивановна, кроме вас, в дом заходили какие-нибудь женщины, когда я болел?

— Была моя дочь, она уехала обратно в Ростов, — ответила хозяйка.

Видимо, это и была та, что показалась ему похожей на Надежду Петровну.

Хозяйка, переглянувшись с мужем, достала из шкафчика полбутылки водки, какой-то заветный запас. У хозяина блеснули глаза. Он послал жену за соседом погодком, а Фадееву сказал:

— Не могу без своего верного кореша такую драгоценность потреблять…

«Корешок» явился быстро, был легок в движениях и, чувствовалось, к зелью большой охотник. Мужички обрадовались случаю и, выпив по чарке, начали наперебой расхваливать хозяйку. То, что Фадеев отказался от спиртного, вначале восприняли с недоверием и настороженностью, потом, переглянувшись, глубокомысленно изрекли:

— Летчики! Иначе и быть не должно…

После двух стопок «корешки» опьянели, разговорились, вспомнили о японской войне, перешли к германской и заключили Отечественной. Хозяин без всяких обиняков прямо задал вопрос Фадееву:

— Почему так быстро немец под Ростовом оказался?

Анатолий ответил сдержанно:

— Если судить по мне и некоторым моим товарищам, то… слабо воюем. Опыта не хватает.

— Как же плохо? — возмутился хозяин. — На наших глазах три немецких бомбардировщика сгорели! Ты, парень, себя зря не хули!

— Теперь-то куда путь держишь? — спросил «корешок».

— Снова в свой полк, — ответил Анатолий.

— Значит, воевать, как я понял? — заключил сосед.

— Только тово, с умом… — дал совет хозяин.

Хозяйка, боясь совсем расплакаться, вышла на кухню. Сидящие за столом замолкли, протрезвели, куда и хмель девался! Каждый по-своему переживал предстоящую разлуку.

Фадеев подумал: он сейчас уйдет из этого дома. Войне конца не видно. Что будет с этими уже немолодыми людьми? В комнату вошла хозяйка и, нарушив тягостное молчание, сказала:

— Подвода ждет тебя, Анатолий!

Фадеев встал. Голос его вдруг дрогнул:

— Спасибо вам за все доброе. Вы меня с того света вызволили. Жизнью я вам обязан.

— Ништо, Натолий, — глухо проговорил хозяин.

Возница умело правил лошадью, из десятка дорог выбирал самый короткий путь, и часа через три Анатолии был уже в Ростове.

Прежде всего решил заглянуть в военкомат.

Не успел он переступить порог, как Эльза встретилась ему в коридоре и со словами: «Наконец-то!» — бросилась к Фадееву. Потом объяснила:

— Нина переживает, от вас так долго нет писем.

— Можете дать мне ее адрес? — волнуясь, спросил Фадеев.

— Пожалуйста! — И Эльза по памяти продиктовала московский адрес Нины.

Попрощавшись с Эльзой, Фадеев узнал у дежурного по штабу место базирования своего полка и тронулся в путь.

Дул свежий северо-восточный ветер, выпавший ранее снег сдувало с полей, и он оседал в низинах, чтобы потом, когда, потеплеет, пополнить донские воды.

Анатолий шел по дороге, разбитой всеми видами экспорта. Порой встречались такие глубокие выбоины, что не только человеку было трудно преодолеть их, но и машины попадали в западню. На своих полуторках, «газиках» шоферы пытались обходить тяжелые участки, выезжали на стерню, оставляя в поле глубокие колеи, а иногда и увязая по ступицы колес в мягкой земле. И тогда из кузова вылезали красноармейцы, с шумом, гамом и солеными словечками вытаскивали машину из грязи, и она снова, урча натруженным мотором, шла дальше к фронту.

На попутной машине Фадеев доехал до Новочеркасска и, не задерживаясь там, двинулся дальше.

Фадеев неторопко, в меру своих сил, шел по дороге. На последнем отрезке пути его подхватили артиллеристы, тянувшие одной автомашиной две пушки. Усадили в кузов, поделились скудными запасами сухого пайка. И лишь когда он немного подкрепился, начали задавать вопросы. Молчать было неудобно, говорить всю правду не хотелось. Анатолий отделался общими фразами: сбили, подобрали добрые люди, одни выходили, другие снабдили шинелью, вот теперь добирается к своим.

— Мир не без добрых людей, — посочувствовали ему артиллеристы. Пошутили немного, от шуток перешли к серьезным разговорам.

— Ответь, сержант, почему у нас авиации. Так мало? Наших в небе тройка, фашистов — стая. Тройку немцы разгонят или побьют — лишь после этого появляется следующая. Вы что, больше чем по трое летать не умеете? — с насмешкой спросил один из артиллеристов.

Анатолия покоробила эта фраза «Опять тройка?» — подумал он и вспомнил: когда его самолет первый раз изрешетили, это он вокруг Богданова и его заместителя третьим без толку крутился. И сбили когда, тоже одной из причин была тройка. Пока развел одного ведомого влево, второго вправо, сам оказался под двойным огнем, маневрировать нельзя, ведомые мешают… Его и сбили. А ведь могло быть иначе! Даже артиллеристы не понимают, почему наши летчики тройками летают. Немцы же ходят большими группами, поэтому нашим и достается.

— Настанет время, и у нас много самолетов появится — заступился за Анатолия пожилой артиллерист. — На майском параде вон сколько их было! Сам видел!

— Еремеич, в прошлом году на учениях тоже самолетов тьма-тьмущая была. И парашютистов не счесть! А сейчас никого не видать! — не унимался молодой.

Немного помолчали.

— Вам, наверное, тоже достается? — спросил Анатолий.

— Еще как! Да что поделаешь? Если бы вместо сорокапяток другая система была, мы бы им показали! — загрустил было молодой и тут же перешел на задиристый тон: — Сорокапятка чем хороша, ее настоящий мужик взял под мышку и пошел.

Семидесятишестимиллиметровку не возьмешь!

Анатолий взглянул на Еремеича — крупного телосложения, жилистый, с большими цепкими руками, — подумал: такой возьмет! Еремеич, наверное, еще в гражданскую служил в артиллерии… Вдруг глазастый наводчик закричал во все горло:

— Воздух!

Все вскинули головы.

— А, «лаптежники» пожаловали, — сказал Фадеев, увидев пикирующих бомбардировщиков Ю-87.

Командир, сидевший в кабине полуторки, приказал шоферу повернуть к небольшому лесочку, что виднелся в стороне от дороги. По бездорожью машина запрыгала, пушки подскакивали выше машины, однако никто на это не обращал внимания. Только успели подъехать к лесу, как самолеты, развернувшись расходящимся веером, стали пикировать в точку, находившуюся недалеко от места, где стояла машина. Анатолий спрыгнул с машины, пробежал лесок и увидел разрывы бомб на стоянках самолетов. Все ясно, бомбят родной полк! Он быстро возвратился к машине и крикнул:

— Товарищ старший лейтенант! Пойдем скорей на аэродром, наш полк бомбят!

— Чем ты поможешь сейчас, сержант?! Наши пушки под бомбы подсунуть? Пока мы подъедем, они уже отбомбятся. Под случайный осколок, конечно, можем попасть…

Голос старшего лейтенанта показался знакомым Анатолию. Сомнений не было, перед ним стоял брат Вики… Алексей, возмужавший, с опаленным войной лицом. От этого оно стало еще более красивым.

— Товарищ старший лейтенант! Алеша! — вскрикнул Фадеев. Настала очередь удивляться и Алексею:

— Толька?! Чертяка ты эдакий! Фадеев, ты ли это? — загремел он.

На радостях изрядно помяв бока, забыв про бомбежку, они засыпали друг друга вопросами. Анатолий коротко рассказал все, что знал о Вике, бабушке и других ростовчанах. Алексей — о себе, о боях и трудностях войны.

— Две сорокапятки — вот теперь и вся моя батарея, — грустно закончил он.

— Трудно воюется, Алеша? — доверительно спросил Фадеев.

— Порой очень. Но обиднее то, что часто имеем дело и с бестолковщиной.

Вокруг было тихо. Налет кончился.

— Побегу скорей к своим! — сказал Анатолий, прощаясь с Высочиным.