По ночам море работает, сверлит мокрые, обкатанные камни. Говорят, если пораньше прийти на берег и долго бродить, внимательно всматриваясь, может повезти: откроется тебе такой камушек, аккуратно пробитый морем насквозь. «Куриный бог» — называются морские сувениры. Их надевают, как медальоны, на шею. «Куриный бог», по слухам, приносит счастье.

Когда я поправлюсь, то обязательно разыщу сказочный камень...

Просыпаясь, я каждое утро слушаю. Просто так, полусонно, не поднимая головы, одним ухом, и то, что я слышу, сразу же возвращает меня домой, на тихую, тесно заставленную тополями улочку.

Я слышу море, и это оно напоминает мне о доме, напоминает ритмично повторяющимся одним и тем же звуком. Звук этот море украло с метлы нашего дворника дяди Кости. Метла его шуршала по щербатым от времени плитам тротуара и пела, как море.

— Пшу-у-шх! Пшу-у-шх!

Утренней почтой мне пришло письмо. Майка писала его вместе с Кириллом.

«..На демонстрацию, Ритуся, первомайскую, конечно, мы пойдем по-семейному. А после свадьба.

Мы купили с Кириллом розовый торшер, а тетя Пана пообещала подарить на свадьбу электросчетчик. Раз пообещала, пусть дарит. Покупать не буду. Скорей поправляйся. Приезжай, и я тебя расцелую. Кириллу с тобой целоваться не дам. Ревную. Пусть просто пожмет руку...

Клавдия обрезала косу. Всем назло. Фаридка собирается увольняться. С Аркадием у них неважно. Ленка Пушкина выходит замуж за Генку Липаева. Привет тебе от девчонок. Поздравляю с днем рождения».

Под Майкиным письмом стоит дата — 16 апреля. Ведь сегодня мой день рождения! Я совсем про него забыла. Мне сегодня двадцать пять лет.

...Вспомнился наш разговор с Майкой. Тот, в самолете, когда мы летели в Москву. Майка считала на пальцах:

— «...январь, февраль, март... — и в такт счету подрагивали на ее голове золотистые завитки. Смешно, но она уже подводила итог своему прожитому. — Восемнадцать, девятнадцать, двадцать лет... Вроде взрослые, а на самом деле? Парням что... У них все проще. Вот у меня родится Дашенька, я дочу хочу, Рита. Забот-то! А дальше? Профессии никакой, и стюардессой век не пробудешь. Это не специальность. Правильно? Полетал, полетал, пока тебе еще улыбаются, а после все равно на землю...»

Может быть, права Майка? Не знаю... У каждого свое.

...Клавдия... Сколько в ней непонятного. Она не Майка и не Фаридка, нет. Майка, как струнка, чистая, певучая, только настрой правильно. Клавдия, падая, может подставить подножку. Но ведь и не падая она может такое, что трудно поддается объяснениям...

А Филиппов? А Артем?.. А сама ты?.. Почему я хочу осуждать других, ощущая в себе свою собственную схожесть с другими? Ведь ответила же я однажды Клавдии неожиданно честно, что Филиппов ничего не сделал, а сделала все я сама...

Нога подживает. Но пока еще без костылей не обойтись.

Я медленно-медленно — костыли больно врезаются — спустилась по лестнице в сад. Навстречу торопливо шагал человек в белом халате. Еще издали он закричал:

— Идите к заливу! Там дельфины!

Залив расплавило солнце. Весь санаторий толпился у берега. Дельфины черными живыми торпедами выскакивали из воды и блестели на солнце.

Чайки визжали от восторга, кружась над ними.

Далеко-далеко в море шел пароход.

За двадцать пять лет я еще ни разу не видела дельфинов.