5-я ударная армия под Варшавой
Дивизии и полки 5-й ударной армии в августе — начале сентября освободили Бессарабию и передислоцировались на север Украины к Ровно и Ковелю. Немецко-фашистские войска покатились на Балканы и к Венгерской низменности. А что в это время происходило вообще на советско-германском фронте? Войска маршалов Г. К. Жукова, И. С. Конева, К. К. Рокоссовского, Р. Я. Малиновского, Ф. И. Толбухина и других полководцев и военачальников вершили там великие победные дела.
В Москве гремели победные салюты. Прежде всего, в честь освобождения от врага белорусских земель. Регулярными частями Красной армии и мощными партизанскими соединениями в ходе операции под кодовым названием «Багратион» к 3 июля 1944 года была очищена от врага столица славной Белой Руси — город Минск. А в конце того же месяца освобожден город Брест. Белоруссия сбросила ненавистное ярмо оккупантов.
В летней кампании наше Главное командование ставило цель — разгромить немецкие группы войск «Центр» и «Северная Украина». Цель эта была достигнута. К осени 1944 года враг здесь был разбит и вышвырнут за пределы Украины.
Важным событием на фронте явилось форсирование реки Западный Буг и вступление Красной армии на территорию Польши. Это произошло 17 июля. Наши воины знали, что они идут туда как освободители. Но на территории Польши длительное время проводилась русофобская политика. Поэтому было издано обращение к польскому народу, в котором говорилось:
«Красная Армия не ставит себе задачу присоединить к Советскому Союзу какую-либо часть польской земли и наводить в Польше свои советские порядки… Наступил исторический час, когда польский народ сам берет в собственные руки решение своей судьбы. Создан Польский Комитет Национального Освобождения, единственная правомерная власть на территории Польши, выражающая интересы польского народа. В этот час вы должны оказывать всемерное содействие Красной Армии и этим самым ускорить разгром немецко-фашистских армий и установление нормальной жизни на свободной, независимой польской земле».
События развивались стремительно. 27 июля 1944 года наши войска вышли на реку Вислу и начали форсировать водный рубеж в районе Магнушева и Пулавы…
* * *
Стояние на земле Западной Украины принесло немалую пользу. Войска обучались, стала поступать новая техника, совершен переход на зимнее обмундирование. Побывав в штабе дивизии, где нам, группе участников боев на Днестре, вручили ордена и медали, я увидел нечто новое. Там, во дворе дома, где размещался штаб дивизии, стояли образцы новой техники, поступившей к нам. Я увидел самоходную артиллерийскую установку — САУ, с пушкой калибра 76 миллиметров. Ее осматривал комдив со своими заместителями и штабистами. Эту установку я принял вначале за средний танк, она от него мало чем отличалась. Но, видно, все же существенно отличалась, потому что к ней проявил интерес и генерал. Тут же стояла и противотанковая пушка калибра 57 миллиметров. На фоне этой техники офицеры фотографировались.
Во все полки нашей дивизии, поредевшие в прежних боях, приходили пополнения — маршевые роты. Ребята совсем молоденькие, по 17–18 лет. Наши стрелковые роты доводились до штатной численности 120 человек. Повторно мы провели тактические учения на тему «Атака и наступление усиленного стрелкового батальона в глубине обороны противника». В боевых порядках находились САУ и новые противотанковые орудия, правда, пока что лишь единичные образцы. С новобранцами проводили и строевые занятия.
Нашу дивизию передали 9-му стрелковому корпусу. Командир корпуса генерал Иван Павлович Рослый провел с офицерами дивизий методические сборы. Находясь в резерве, мы зря времени не теряли, учились и учили свои подразделения.
Мы были в то время в районе Ковеля. Здесь получили 16 октября приказ на передислокацию. Начался период маршей, их предстояло совершить не менее десяти. По лесным песчаным дорогам, а кое-где и через болота надо было преодолеть примерно 350 километров.
В анкетах мы раньше писали: «За границей не был». Важный пункт. С этого дня придется отмечать: «Был за границей». Хотелось зафиксировать этот момент, запомнить увиденное. Обратил внимание на закат солнца — нас провожал нежно-розовый горизонт. Справа и слева — желтая стерня скошенных хлебов, потом — картофельное поле. Возле дороги на лужайке сидел у копны сена босоногий мальчишка, а рядом паслась костлявая корова. Холодновато в октябре босоногому…
Все так просто. Нет даже признаков пограничных сооружений.
Переходы наши осуществлялись в основном ночами, при потушенных фарах, без костров. В каком-то крупном селении прошли мимо черной громады костела. Храм Спасителя пострадал. Крыша обрушилась, но прямые кресты выстояли. Храмовую площадь изуродовали траншеи, воронки…
В польских селениях мы иногда встречали солдат и офицеров возрождающегося Войска Польского. Они в фуражках-конфедератках и шинелях темно-салатового цвета с широким хлястиком. Один раз я разговаривал с красивым офицером с погонами поручика. По национальности он белорус. Разыскивает своих солдат, дезертировавших из батальона. Дезертирство у них — до 20 процентов. Возвращенных в часть наказывают — пятью-десятью сутками ареста с содержанием на гауптвахте. Если солдат сбежал с оружием — дают 15 суток ареста.
Во всех воеводствах, где прошла Красная армия, возникли народные советы: гминные, сельские и городские, и повятовые. В обращение уже введена польская валюта — злотые. Наш начфин уже выдал нам злотые — ими мы рассчитываемся с населением за услуги.
Из агитационных материалов мы знали, что в Польше в городе Люблине имелось временное правительство. Но еще существовало и эмигрантское правительство в Лондоне. Такое двоевластие не способно приносить пользу.
Лондонское эмигрантское правительство по радио и в печатных изданиях распространяло среди населения слухи, что якобы красноармейцы, ГПУ начнут сгонять польских крестьян в колхозы, а городских жителей — в ряды стахановцев. Когда мы проходили через населенные пункты, люди присматривались к нашим подразделениям, ведь «лондонцы» объясняли, что Красную армию еще ждет 1920 год, когда пан Пилсудский сумел отбить атаку буденновцев на Варшаву.
Но вскоре нелепость измышлений «лондонцев» стала очевидной и народ успокоился и в основной массе поверил люблинскому правительству. Членом этого правительства была писательница Ванда Василевская, пользующаяся всеобщим уважением и любовью. Чуть позже с огромным успехом прошла кинокартина «Радуга», снятая по ее сценарию. Она, радуга, порой встречала нас в пути. Мы эту ленту смотрели на территории Польши.
Нашего начальника штаба майора А. А. Хоменко руководством было решено отправить на учебу в Военную академию. Нам было жалко расставаться с Александром Андреевичем. С ним было легко работать. К тому же он — храбрый офицер, не кланялся пулям, а это ценилось. После войны Хоменко, кавалер ордена Александра Невского и многих других наград, успешно окончил Военную академию им. Фрунзе, а затем — Академию Генерального штаба. Позже работал в Генеральном штабе Вооруженных сил. Кажется, в 1960-х годах его отправили в зарубежную командировку. Занимал должности военного, военно-воздушного и военно-морского атташе при советских посольствах в Швейцарии, Италии, Алжире. Закончил карьеру военного дипломата в генеральском звании в Польской Народной Республике. В то время шла так называемая холодная война. Возникли два противостоящих друг другу военных блока — Североатлантический и Варшавский. Работы у генерала Хоменко хватало — и по линии МИДа, и по линии Министерства обороны.
Комполка спросил, прощаясь с Хоменко:
— Кого рекомендуешь на пост начальника штаба?
— Любого из шести помощников, — ответил он.
На место Хоменко определили капитана В. Г. Маноцкова. По возрасту он был старше всех нас. Из запаса. Работал директором средней школы.
Дружеское отношение жителей Польши к нашим войскам однажды обернулось для нашего полка негативной стороной. Событие произошло во время одного суточного перехода, когда мы достигли довольно крупного старинного города Калиша. Готовя его к обороне, фашисты вырыли противотанковые рвы глубиной до десяти метров. До нашего прихода через ров перекинули мост. По нему прошли техника и пехота нашей дивизии. Мы проскочили опасное место, а могли бы попасть в ловушку. На дне рва я увидел перевернутый танк, несколько пушек и автомашин. Следов боя видно не было и трудно было на ходу определить, почему случилось несчастье.
Градоначальник и его окружение решили устроить полку армии-освободительницы из соседней страны нечто приятное: вечером был торжественный прием. Заместитель командира полка Сергей Артемов, начальник штаба Вениамин Маноцков остались в штабе, а к полякам в гости отправился полковник Григорий Бушин, взяв с собой начальника артиллерии, полкового инженера и других. Зная, что я к спиртному равнодушен, меня Маноцков отправил туда «в качестве наблюдателя».
В правительственном дворце все было поставлено на варшавский манер. Возглавлял встречу градоначальник. С ним рядом — начальник криминальной полиции, другие официальные лица. Обильный стол. Дипломатические речи. Оркестр и танцы. Танцевали все, кроме меня. Я сослался на боль в раненной осколком снаряда ноге. Наш полковник Бушин — ему было за пятьдесят — быстро устал и присел в кресло. И к нему на колени, средь шумного бала, свалилась разгоряченная вальсом миниатюрная панночка. При этом она жарко прижала его седеющую голову к своей декольтированной груди.
На другой день полк из города ушел. Спустя несколько дней через штаб дивизии в наш штаб поступил пакет. Комполка где-то отсутствовал, пакет вскрыли мы. Там было сообщение о том, что в штабах полков люди теряют бдительность; имеются наборы фото, где красуются на приеме у знатных поляков наши пьяные офицеры. В конверте находился снимок нашего полковника в объятиях дамы-иностранки. Мы не знали, как поставить в известность полковника. Но он и без нас узнал о пакете из разговора с командиром дивизии. Полковника свалил инсульт. Надо ли объяснять, что все фотоснимки сделал сотрудник контрразведки «Смерш».
Сочинять объяснительную записку полковник не мог по состоянию здоровья. Ее написал я: «Я, капитан такой-то (фамилия), посланный для присмотра за своими офицерами на приеме у поляков, докладываю о следующем…» В моей записке имелись фразы: «причуды психопатки», «комполка и его подчиненные вели себя безупречно». Записку отправили наверх. Потом мы узнали, что ее прочли Жуков и Берзарин. Не знаю, как реагировал Берзарин, а Жуков по-кавалерийски выругался. Ругань адресовалась не нашему полковнику, а уполномоченному Смерш. Маршал увидел в отснятых сценах голую провокацию. Донос оставили без последствий, полковник с болезнью справился. Но в полку он с месяц только числился, а командовал полком Сергей Артемов. Потом Артемова утвердили в этой должности, а Бушина зачислили в резерв. Мало помогло мое заключение: «Молодая полька, обняв прилюдно офицера, по-своему выразила ему признательность за освобождение города от оккупации».
Висла
У бойцов полка и дивизии вкус к учебе не пропадал. Взводы и роты, уходя на занятия в поле, в лес, уже самостоятельно отрабатывали решение таких задач, как движение за огневым валом, бой в лесу, форсирование водной преграды, бой ночью. Маршал Жуков передвинул нас из района Минска-Мазовецкого в Варшавскую Прагу.
При желании можно было увидеть водную артерию, пересекающую польскую столицу. На противоположном берегу Вислы три месяца тому назад темные силы разыграли кровавый спектакль. Главнокомандующий партизанской Армией крайовой граф Бур-Комаровский с санкции польского «Лондона», 1 августа поднявший варшавян на восстание, не захотел вступать в контакт с нашим командованием. И все же наши самолеты сбрасывали в повстанческие районы оружие, снаряжение, продовольствие и медикаменты. Помощь не помогла. Бур и его штаб сдались немцам в плен, и их отправили на курорты в Швейцарию. Над остальными участниками восстания фашисты учинили расправу. Я увидел в бинокль Вислу. На фоне разрушенных строений, взорванного моста просматривалась черная водная полоса. Оттуда время от времени немецкая артиллерия вела огонь по району Праги. Восстание явилось частью политических игр польской эмиграции в Лондоне. Силы немцев здесь были велики. И генералам-дилетантам, вроде Бур-Комаровского, рассчитывать на победу не приходилось. Но они суетились.
Для чего на Вислу перебросили 5-ю ударную армию? Это прояснилось в первых числах января 1945 года. Командарм Н. Э. Берзарин уже имел документ с изложением задачи для его армии. 5-я ударная армия, являясь центром боевого порядка фронта на Магнушевском плацдарме, обязана была в первый день боя прорвать оборону противника на участке Выборув — Стшижка, уничтожить врага в тактической глубине, овладеть плацдармом на левом берегу реки Пилицы и обеспечить ввод в прорыв 2-й танковой армии. В последующем наступать в западном направлении и на двенадцатый день операции выйти на реку Бзуру. Общая глубина операции — 155 километров. Среднесуточный темп — 13–15 километров. Справа наступает 61-я армия генерала Белова, слева — 8-я гвардейская армия Чуйкова.
…Если бы сам Николай Эрастович Берзарин писал мемуары, он наверняка обратил бы особое внимание на начало января. Жукову требовалось установить более тесное взаимодействие между плацдармами, и он решил провести штабные игры с командирами всех соединений фронта. Для участия в них маршал пригласил командующих 8-й гвардейской армией B. И. Чуйкова, 5-й ударной армией Н. Э. Берзарина и командующих 1-й и 2-й танковыми армиями М. Е. Катукова и C. И. Богданова и их начальников штабов. Игры состоялись 4 января в штабе 69-й армии генерала В. Я. Колпакчи. Их можно было назвать интеллектуальной генеральной репетицией будущего сражения. Как главный режиссер, Г. К. Жуков высветил все, чего ожидает от каждого участника сражений, где и как он должен поступать.
Немцы нас засыпали листовками, просвещая наивных: «Не надейтесь на “второй фронт”. В Арденнах он рухнул!» Эта геббельсовская галиматья нас не трогала. Мы делали свою работу. Еще 29 декабря за Вислу, под Магнушев, из полка уехал капитан Сергей Иваница со своей батареей 120-миллиметровых минометов. С ним отправились саперы взвода со старшим сержантом Андреем Одинцовым, кавалером ордена Славы III и II степени. Ребятам дал какое-то задание командир полка Сергей Артемов.
С какой целью уехали эти подразделения на плацдарм? Мне, автору, не понадобилось ломать голову над этим вопросом. На помощь пришел ветеран войны, наш однополчанин-артиллерист, ныне полковник в отставке Владимир Жилкин, проживающий сейчас в Ярославле. Он прислал мне странички воспоминаний, где я прочел:
«248-ю дивизию и ее 771-й артиллерийский полк, в котором я служил командиром взвода управления шестой батареи, на Магнушевский плацдарм вводили по частям. Вначале, перед новым годом, ввели нас, артиллеристов, и только в январе 1945 года — стрелковые полки, другие части и спецподразделения. Мы должны были, заняв наблюдательные пункты, организовать разведку позиций противника, его силы и средства, систему огня, тщательно подготовить и спланировать огонь своей артиллерии. Безусловно, нам предоставлялась возможность использовать данные о противнике, взятые у наших предшественников, подразделений 8-й гвардейской армии, находившихся в обороне на плацдарме длительное время. Гвардейцев мы должны были сменить накануне нашего наступления.
О том, что наступление в скором времени начнется, мы, конечно, знали, хотя приказа еще не имели.
Свой наблюдательный пункт командир 6-й батареи капитан Тюрин занял рядом с первой траншеей, где находились пехотинцы. По соседству располагался наблюдательный пункт командира 2-го дивизиона майора Фисуна. Орудийные расчеты оборудовали себе окопы и простенькие блиндажи. Организовали непосредственное охранение, обязательное с наступлением темноты.
Наша настороженность оказалась отнюдь не чрезмерной. Ночью 9 или 11 января (точно не помню) я в своем укрытии на земляных нарах, одетый и в обуви, прилег отдохнуть. Внезапно меня разбудили близкий грохот разрывов гранат и треск автоматов. Мгновенно сообразил: напали фашисты! В ушах — хруст, стук… Рядом укрытия командиров батареи и дивизиона. Надо прикрыть их огнем, где-то тут разведчики и связисты. В темноту крикнул слова команды: “Ко мне!” А они уже находятся рядом. Падаем наземь, готовые отбить бросок врага. Но огонь вдруг стал удаляться. Перебежками добрались до места схватки. Через несколько секунд с нами был и майор Фисун. Мы обнаружили такую картину.
В траншее боевого охранения лежал ничком разведчик, стонов не слышно: убит! Его напарника, ефрейтора Козуры на месте не нашли. Меня и других передернуло от страшной мысли: ефрейтора уволокли фашисты.
Командир дивизиона проводной связью доложил командиру полка Дунину о случившемся. На рассвете в полк прибыл командующий артиллерией армии генерал П. И. Косенко. Он распорядился тщательно осмотреть весь участок боевого охранения, даже полосу, прилегающую к немецким проволочным заграждениям и траншеям. Наши разведчики и саперы под покровом снежной пыли в маскхалатах довольно долго ползали по нейтралке. В одном месте проволока повреждена, поблизости нашли солдатский ремень, пробитый пулей, — доставленную поисковиками находку осмотрели и установили, что это ремень ефрейтора Козуры.
Уезжая, генерал Косенко сказал нам, чтобы мы поточнее установили судьбу захваченного в плен бойца. Я стал ждать дня атаки, намереваясь продолжать поиски следов Козуры в ходе наступления. Но когда оно, наступление, начнется?»
Магнушевский плацдарм
Маршал Г. К. Жуков и одновременно он же — заместитель Верховного главнокомандующего, он же — солдат, желал иметь в битве за Берлин обнаженный обоюдоострый меч. И он его получил в виде 5-й ударной армии под командованием генерал-лейтенанта Н. Э. Берзарина.
Но когда конкретно приступить к наступательным боевым действиям? Это — прерогатива И. В. Сталина, он — лидер Советского государства, Верховный главнокомандующий. Он, и только он вправе определить дату начала операции.
В этой операции приводился в действие механизм взаимодействия наших вооруженных сил с экспедиционными войсками антигитлеровской коалиции. Ведь одновременно с ней союзниками осуществлялась Арденнская операция (16 декабря 1944 года — 29 января 1945 года), проводимая на юго-западе Бельгии. Известно, что это наступление гитлеровцы сумели отбить. Части и соединения союзников, бросив позиции и оружие, обратились в бегство. Над этими войсками навис ужас Дюнкерка.
Английский премьер Уинстон Черчилль обратился тогда к Сталину с просьбой ускорить нанесение удара по немцам с рубежа Вислы. Глава Советского государства уважил просьбу Черчилля, приказал войскам 1-го Белорусского фронта, куда входила 5-я ударная армия, развернуть наступление на врага на восемь суток раньше, чем намечалось прежде. Что это означало для нас, для 899-го стрелкового полка? Мы не завершили свою программу учебы с новым пополнением по новому «Боевому уставу пехоты» (БУП-42). Нам полагалось несколько противотанковых орудий калибра 57 миллиметров. Доставить их не успели. А против «тигров» и «пантер» сорокапятки слабы. На бумаге остались партии инженерного имущества. Транспорт… Нам снарядили несколько грузовых автомобилей. Их — нет.
В 771-м артиллерийском полку, в стрелковых полках в качестве тягачей использовались взятые в калмыцких степях верблюды. Они еще у нас есть, хотя многие погибли. На войне верблюды хороши. Я был в Египте в 1967 году, видел полки, уходящие в бой. Там шли арабские полки на верблюдах с притороченными на спине минометами и пулеметами, верблюд — чудо-животное, можно сказать, священное. Но ведь в январе 1945 года мы были в Европе. Здесь все — на моторе! Просто — хоть волком вой. Однако и при нехватке техники все мы понимали, что союзнический долг — превыше всего! Так нас воспитали.
12 января 1945 года мы передислоцировались на левый берег Вислы, на Магнушевский плацдарм. Те позиции, которые мы приняли, занимали гвардейцы генерала В. И. Чуйкова; им выделили другой участок обороны. Мы, ударники, наконец, оказались на Берлинском направлении.
Что такое Магнушевский плацдарм?
Плацдарм получил название от местечка Магнушев южнее Варшавы (по фронту до 44 километров, глубиной до 15 километров, был захвачен войсками 8-й гвардейской армии в августе).
На плацдарме Г. К. Жуков сосредоточил войска численностью около 400 тысяч человек. Войска эти имели 8700 орудий и минометов и около 1700 танков и самоходно-артиллерийских установок.
Этим силам противостояла немецкая группа армий «А». В эту группу входили 22 дивизии, в том числе четыре танковые и две моторизованные, пять бригад и восемь боевых групп. Пехотная дивизия у немцев по численности равнялась нашим двум дивизиям. А что такое «боевая группа»? Это — формирование из нескольких разбитых частей-бригад, полков. Дрались они с особым упорством.
Выше я назвал дату передислокации — 12 января. Фактически мы шли на плацдарм в ночь с 12 на 13 января. Через Вислу переправлялись по заранее наведенным мостам, прошли через селения Жабанец, Комиссия, Скурга, Вулька Тарновска, Гжибу… Наши саперы оборудовали командный пункт полка северо-западнее села Осемборув.
Командир полка объяснил нам, работникам штаба, что наш 899-й стрелковый полк действует во втором эшелоне дивизии (в первом — 902-й стрелковый полк). Дивизия, в свою очередь, находится во втором эшелоне корпуса. Оборона врага глубоко эшелонирована, ее глубина — 18–20 километров.
Времени у нас — в обрез. Надо как можно быстрее разработать всю боевую документацию в соответствии с замыслом комдива и решением командира полка. Замысел и решение претворили в схемы, таблицы, распоряжения и приказы, довели их до командиров всех степеней, потом мы разошлись по окопам. Я оказался в роте автоматчиков старшего лейтенанта Валентина Михеева. Гвардейцы, передавшие нам свои траншеи, содержали их в образцовом состоянии. Стены они обшили досками и горбылем. Грунт песчаный, и без дерева стены не устояли бы. Фашисты — в 150–200 метрах от наших траншей. Их передний край прикрыт минными полями и колючей проволокой. То в одном, то в другом месте порой вспыхивает перестрелка.
Но в блиндаже Михеева настроение у бойцов прекрасное. У самого Михеева имелась гитара, и он знал в ней толк. Потому что на «гражданке» в Ленинграде он был учителем танцев. И были здесь, кроме него, таланты. Один из них и напевал блатную песенку «Здравствуй, моя Мурка…». Шлягер исполнялся в шутливо-надрывном стиле. Побывал я и у батарейцев. Батарея славилась тем, что у них один наводчик до войны работал в мастерской, изготовлявшей головные уборы. Он мне подарил отличную шапку-кубанку. Она мне понравилась, и я с удовольствием водрузил ее на свою голову. Теплая, удобная.
Вернулся я на свое место на командном пункте за полночь. Забрался в отведенное мне место в укрытии и лег спать.
В четыре утра батальоны поднялись по сигналу «Тревога!». Людей накормили завтраком, выдали на сутки сухой паек. Стрелков снабдили патронами и гранатами. Эта деловая суета продолжалась до шести утра. По окопам пробежал полковой почтальон, солдат Фесенко, раздавая листочки с воззванием военного совета 1-го Белорусского фронта. Достался такой листочек и мне. Приведу цитаты из этого волнующего документа, адресованного бойцам, сержантам, офицерам и генералам войск:
«Боевые друзья! Настал великий час! Пришло время нанести врагу последний сокрушающий удар и осуществить историческую задачу, поставленную Родиной, — добить фашистского зверя в его собственном логове и водрузить над Берлином знамя победы…» Горячие строки воззвания зовут к подвигу, волнуют. Да, настала пора сполна рассчитаться с захватчиками. Мы видели муки и горе, причиненные нашему народу оккупантами. Мы видели пепелища на месте наших городов и сел, помним о наших людях, загубленных фашистами. Теперь, наконец, мы сведем счеты с врагом. Военный совет напоминал нам о пройденном боевом пути:
«Мы идем в Германию после Сталинграда и Украины, после Белоруссии, через пепел наших городов и сел. Горе государству мракобесов! Ничто теперь не остановит нас!» Военный совет напоминал, что пришло время освободить из немецкой неволи наших людей, угнанных на каторгу фашистскими поработителями. Этим людям угрожает смертельная опасность. И чем быстрее мы будем в Германии, тем больше их будет спасено. Одновременно мы поможем полякам, чехам и другим угнетенным народам Европы сбросить цепи рабства. В предстоящих боях мы до конца выполним нашу роль воинов-освободителей.
«…Нам не впервые бить врага. Войска нашего фронта били его смертным боем под Сталинградом и под Курском, на Днестре и на Нарве. Мы били его и тогда, когда он шел на нас со своими подручными. Теперь гитлеровские прихвостни, жестоко проученные Красной Армией, поворачивают оружие против фашистской Германии. Мы били врага и тогда, когда сражались против полчищ захватчиков одни, а теперь вместе с нами его бьют американцы и англичане, французы и бельгийцы. На этот раз мы добьем врага окончательно». Обращаясь к воинам фронта, военный совет призывал каждого участника великой битвы проявить на поле боя мужество, смелость, решительность.
«Мы сильнее врага, — такими словами военный совет заканчивал свое воззвание. — Наши пушки, самолеты и танки лучше немецких, и у нас их теперь больше, чем у врага. Эту первоклассную технику дал нам наш народ, который не жалеет сил и труда для нашей победы.
Мы сильнее врага, так как бьемся за правое дело, против рабства и угнетения. Нас вдохновляет на подвиг партия Ленина — Сталина — партия победы.
В победный и решительный бой, славные богатыри!
Ратными подвигами возвеличим славу наших боевых знамен, славу Красной Армии!»
Гроза грянула в 9.00. Началась доселе невиданная артиллерийская подготовка, а точнее — артиллерийское наступление на плацдарме. Участвовали тысячи орудий разных калибров. Различались залпы артиллерии РГК. Такая обработка вражеских позиций длилась три часа. Выше уже сказано о большой глубине вражеской обороны, в ней, как это и положено, существовали промежуточные и отсечные рубежи. Артогнем надо было все эти инженерные сооружения разрушить. Происходило то, чему я был свидетелем 19 ноября 1942 года, в сражении под Сталинградом. Налицо был неотразимый по своей разрушительной мощи вал огня и стали. То, что артиллерия работала три часа, было своеобразной заботой о человеке. Артогонь вместо штыка — такое практиковалось нечасто. До этого пишущая братия нахваливала штык. Но сам-то «певец штыка» мог бы лично броситься в штыковую атаку? «Пуля-дура, штык — молодец!» — пусть это останется красивой фразой екатерининского генералиссимуса.
На КП нам трудно было разговаривать между собой, мешал ужасный грохот — неподалеку в овражке стояла гаубица, которая неустанно обрабатывала свои цели. И еще донимала «катюша». Но она неподалеку проревела всего пяток раз.
В 12.00 наши стрелковые батальоны, получив команду «Вперед!», поднялись и, стреляя на ходу, двинулись к вражеским позициям.
На нашем участке немцы, узнав о прорывах на флангах, стали с боем отходить, избегая контакта с наступающей пехотой. Вступали в бой только подразделения прикрытия.
Все пришло в движение. Вокруг нас простиралась чуть-чуть всхолмленная равнина, поросшая елочками и сосняком. Ночью в воздухе кружились снежинки, а сейчас воздух был чист, стоял легкий морозец, градусов до пяти. Подразделения сначала двигались по пространству врассыпную, но некоторые из них постепенно стали сворачиваться в колонны и выходить на проселки и к грейдеру, в направлении селения Нова Гура.
У меня была верховая лошадь, я сначала передвигался верхом по дороге вместе с пушками, обозами, санитарной ротой, потом отдал коня связному, а сам пошел пешком.
Отступление противника обозначилось зримо. Но огневые точки немецких арьергардов всё же давали о себе знать.
Не говоря уже о командирах полков и дивизий, большинство высших чинов корпусов, армий находились с нами, непосредственно в зоне боевых действий. С ними небольшими группами передвигались на разных видах транспорта и штабные офицеры. Таким способом оперативные группы офицеров во главе с генералами осуществляли управление войсками.
Поскольку 5-я ударная армия находилась на главном направлении, здесь, у генерала Берзарина, особенно в первые дни безотлучно работал маршал Г. К. Жуков, совмещая свой командный пункт с КП командарма. Как это он практиковал и во время Сталинградской битвы, чему я свидетель, у него между командными пунктами и тылом связь поддерживалась проводными средствами, по радио, а также через офицеров связи на машинах и самолетах. Радиостанции были смонтированы на машинах — колесных и гусеничных.
В первый день наступления с Магнушевского плацдарма маршал Жуков находился фактически в боевых порядках в нашем 9-м корпусе. Мы в этом убедились.
Убедились потому, что произошло дорожное ЧП. По грейдеру, проложенному здесь через небольшое болотце, двигался наш стрелковый полк и еще врезались какие-то грузовики, орудия, обозы. И вдруг возник затор, потому что у какого-то шофера впереди, как говорится, «по закону подлости», заглох мотор. Транспорт напирал друг на друга, и движение прекратилось. Люди суетились, офицеры бегали, отдавая какие-то команды, бегал и я в том числе, а сдвига не получалось. Вдали заскрежетал немецкий шестиствольный миномет.
Я по кочкам, через болотце, отбежал в сторону и остолбенел. Правее, совсем недалеко, виден был изрытый ямами бугор и на нем — курган. В неглубокой траншее — группа высших чинов. Они были узнаваемы — Жуков, Берзарин, авиаторы, танкисты.
Маршал, увидев безобразие на грейдере, оставил свой окопчик и широким шагом направился к скоплению паниковавших людей и техники.
Почувствовал я, что сейчас он крикнет: «Что это такое?!»
И мгновенно, как молния, над столпотворением раздались возгласы: «Жуков! Жуков! Жуков!»
И тут по грейдеру прошло что-то вроде судороги. Сотни рук схватились за свою технику, за транспортные средства. Десятки рук уцепились в борта и скаты злосчастного поврежденного студебекера». Неисправная машина вместе с какими-то ящиками полетела с насыпи в болото. Колонна мгновенно стала выправляться и силой солдатских мускулов, конской энергией, загремевших моторов начала принимать привычную форму: тягачи, обозы, пушки резко сдвинулись, и вся эта масса ринулась вперед.
Я увидел лицо маршала, на котором не было следов даже давней улыбки. Комфронта пошел к кургану. Там были Берзарин, Косенко, Кущев, Боков, другие генералы; один из них — авиатор. Держа в руке микрофон, летчик-генерал отдавал команды своим эскадрильям, видневшимся в небе.
Я побежал по кочкам, так как насыпь была высока и в насыпи кое-где были видны щели. А в одном месте я увидел трупы немецких солдат, ствол миномета, потом — плиту… Опорная плита… Фашисты, кажется, оторвались от преследования…
Но грохот артиллерии не утихал. Впереди, в километрах пяти-шести, у лесного массива, поднимались клубы черного дыма, плескались багровые языки пламени. Горел какой-то склад. А дальше? Гитлеровское командование ввело термин «крепость». Каждая деревушка, хутор, фольварк — это опорный пункт, крепость. Проломят в стене дома, забора, амбара дыру, сунут в нее пулеметный ствол — и палят оттуда. Боеприпасов у них хватает. Такая «крепость» долго не держится. До того времени, пока артиллеристы не подтянут поближе пушку.
К вечеру боевые действия шли уже на Пилице. Это — левый приток Вислы. Река сравнительно многоводная, по ней даже ходили баржи. Саперы постарались, они по сигналам разведки навели на реке переправы. На нашем пути переправа простреливалась. Саперам и стрелкам потребовалось пару часов, чтобы уничтожить огневую точку. Некоторые подразделения сумели переправиться по льду.
Наш 899-й полк вошел в прорыв и сосредоточился в лесу под селением Бела Гура. Мы здесь заняли оборону, узнав, что правее на Пилице, у населенного пункта Варка, идут жестокие бои — там, собрав силы в кулак, немцы контратакуют. На карте возле Варки обозначены холмы и лесной массив. Вражеская оборона, как видно, сохранилась — бои у Варки ведут полки 301-й дивизии. Командиром у них — Владимир Семенович Антонов. Ах эта пресловутая Пилица! Почти на двое суток затормозила она наше наступление.
Пилицу мы пересекли бегом по дощатому мосту и, когда выбрались на дорожное полотно, наткнулись на пулеметные очереди. У подножия каменистого холмика затарахтел пулемет. Наша штурмовая группа уничтожила эту огневую точку. Рядом, используя ледяной покров, пересек реку и вышел вперед батальон 902-го стрелкового полка.
Изгнание оккупантов из Варшавы — это и наша заслуга. Потому личный состав 5-й ударной удостоился награды — медали «За освобождение Варшавы». После преодоления реки Пилица в прорыв вошли соединения 1-й армии Войска польского под командованием генерала Станислава Поплавского. В обход Варшавы с запада наступала 61-я армия.
Немецким дивизиям, прежде всего инженерным частям, имевшим гитлеровский приказ — взорвать и сжечь Варшаву, грозили окружение и уничтожение. И фашисты покинули дымящиеся руины Варшавы. Пал сильнейший бастион вражеской обороны на Висле.
Теперь уже все наши войска, действующие на Берлинском направлении, вышли на оперативный простор. Начался стремительный бросок к Одеру.
…Здравомыслящие поляки, хотя теперь они в меньшинстве, объективно оценивают заслуги СССР в освобождении Польши. Награждение польских и российских ветеранов медалями «60 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов» состоялось в российском посольстве в Варшаве. Некоторые ветераны были награждены медалью Жукова. Всего в 2005 году награды в Варшаве получили 120 польских и российских ветеранов. На праздничной церемонии присутствовал бывший глава Польского государства, ветеран Войска польского генерал Войцех Ярузельский. Россияне и поляки понесли в годы Второй мировой войны самые большие потери в процентном отношении к численности своего населения, отметил он, напомнив, что 60 лет назад бои все еще шли на фронте протяженностью почти полторы тысячи километров, где каждый день погибали тысячи российских и польских солдат. Генерал Ярузельский вспомнил своего боевого друга, подпоручика Рышарда Кулеша, убитого в бою с фашистами 18 апреля 1945 года. «Без решающего вклада СССР не было бы победы, а нас, поляков, ждало бы уничтожение», — сказал генерал…
В 2009 году газета «Правда» опубликовала воспоминания ветерана войны, полковника Ивана Ильича Кустова «600 суток на переднем крае». Во время битвы на Магнушевском плацдарме Кустов был командиром стрелковой роты 1052-го стрелкового полка 301-й стрелковой дивизии. Он пишет:
«За руководство боем при форсировании Пилицы мне было присвоено звание Героя Советского Союза. Первому батальону, в который входила наша рота, предстояло ворваться в траншеи противника. Мы завязали рукопашный бой. Фашисты отступили. Преследуя врага, наша рота оказалась отрезанной от своего полка.
Мы по рации сообщили своим, где находимся, получили приказ — держаться во что бы то ни стало: помогут танками, проходы для них скоро разминируют. До вечера гитлеровцы шесть раз ходили в атаку — мы выстояли. Во время контратаки я был ранен в правое предплечье. Со жгутом на раненой руке встречал седьмую атаку неприятеля, на исходе дня. Тогда подошли наши танки».
Итоги этого боя в наградном листе заняли всего несколько строк:
«…За два дня боев ротой капитана Ивана Кустова было уничтожено 210 и захвачено в плен 25 гитлеровцев. Иван Кустов лично в этих боях уничтожил 27 фашистов. Достоин звания Героя Советского Союза».
Кроме Кустова звание Героя Советского Союза получили и двое его подчиненных: командир взвода лейтенант Герасим Киробев и пулеметчик Геннадий Ворошилов. Так в один день в роте Кустова появилось три Героя Советского Союза.
Лавина стали и огня
Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет!..
Меч — это блицкриг. Фашисты получили свой блицкриг — молниеносную войну на финише. Такое им не снилось и в дурном сне. После поражения вермахта немецкий генерал Ф. В. фон Меллентин писал о Висло-Одерской стратегической операции: «Русское наступление развивалось с невиданной силой и стремительностью… Невозможно описать всего, что произошло между Вислой и Одером в первые месяцы 1945 года… Европа не знала ничего подобного со времени гибели Римской империи».
Это сказал автор, которому незачем что-либо преувеличивать. Я готов целиком и полностью подтвердить правильность оценки этой обстановки.
В наступлении мы не отличали дня от ночи. Нас, пехотинцев, в снежной мгле обгоняли танки, конница, сутки за сутками пролетали в кошмарах безостановочного движения. Продолжая наступать, наш полк прошел сквозь селения Литчизну, Завады, Выгоду, Боровины и другие населенные пункты. Боровины остались чуточку в стороне, и здесь, на пространстве, покрытом мелколесьем, от перебежчика-поляка, служившего фельдфебелем в вермахте, мы узнали, что против нас идут сводный полк СС и батальон полевой жандармерии. Сведения эти подтвердила и наша конная разведка. Предстоял встречный бой.
Командир полка приказал выдвинуть вперед и на фланги артиллерию, бронебойщиков и пулеметы. Командиры батальонов рассредоточили стрелковые роты. Батарею Александра Буймова, его 76-миллиметровые пушки, прикрыли 8-я и 9-я роты и взвод пешей разведки. И мы сразились с эсэсовцами.
Бой длился четыре часа. Наш полк вышел победителем. Были убиты 110 вражеских солдат и офицеров, многие были ранены, девять солдат противника сдались в плен, остальные рассеялись по лесам. Когда стрельба прекратилась, появились местные мужчины и женщины с торбами. Через фельдфебеля мы им передали, чтобы они занялись ранеными фрицами. Фельдфебель начал с ними разговаривать, о чем-то спрашивать, а нам сказал, что сюда уже вызван отряд из «холопских батальонов» (что-то вроде местного ополчения. — В.С.). Фельдфебель попросил нас насовсем отпустить его к полякам. Мы его охотно отдали, охарактеризовав: «Надежный. Славянин. Наш человек».
Трофеи подобрали солидные. Взяли пять 75-миллиметровых пушек, десяток минометов, около ста повозок с боеприпасами и продовольствием, три автомашины «БМВ» и грузовик.
А совершенно редким трофеем стало еще и боевое знамя полка СС. Автоматы «шмайссер» растащили поляки. «Не зря немцы называют поляков гиенами поля боя», — ворчал Бушин.
Боем руководил, находясь в батальонах, полковник Артемов. Умело и решительно действовали начальник разведки Полтавец, командир 3-го батальона Боровков, командир разведвзвода Рогачев и другие командиры. И рядовые проявляли чудеса храбрости. Они герои? Безусловно. Докладывая об этой операции, начальник штаба полка Маноцков запросил штаб дивизии насчет возможности награждения отличившихся. Есть и те, кого надо отметить наградами посмертно. Ответ разочаровал майора, и его худое лицо с впалыми щеками помрачнело. В телефонной трубке прозвучали слова: «Не надо. Это не бой, а стычка с противником. Бои будут потом».
Мы не забыли слово «потом». Потом в наградных документах, в реляциях мы упоминали село Боровины. Оно занесено в «Журнал боевых действий» полка.
В городах и крупных селениях, местечках, хуторах нас поляки встречали радостно. Если город, то на улицы выходили люди с флагами стран Объединенных Наций. Наши воины быстро разучили мелодию и слова польского гимна «Марш Домбровского». Валентин Михеев, командир роты автоматчиков, ехал с автоматом и гитарой в карете, раздобытой в богатой усадьбе, на вороных конях. При исполнении им «Марша Домбровского» поляки ликовали.
Мы, однако, чувствовали, что часы праздника продлятся недолго. Зазевавшихся порой настигали пули. Командир полка потребовал отбросить кареты, вороных и спешиться. Без дисциплины пропадем. Вскоре полк пересек линию мощных долговременных фортификационных сооружений, возведенных во время Первой мировой войны.
Холмистую местность здесь рассекли «зубы дракона» — линии противотанковых надолбов и рвов. И тут же — несокрушимые казематы, крепости с подземными пакгаузами и капонирами из железобетона. Из этих гнезд врага можно было выкурить только с помощью тяжелой артиллерии, огнеметов; и бутылки с коктейлем Молотова здесь пригодились бы.
На 1-м Белорусском фронте был 516-й отдельный огнеметный танковый полк; ожидалось, что огнеметчикам найдется работа. Эти танкисты обычно действуют вместе со штурмовыми батальонами. Но, слава богу, фашисты той линией не воспользовались. Предпочли не задерживаться.
Здесь сделали краткую остановку бронетранспортер и «виллис» командарма. По поручению Берзарина ближние доты осмотрели сведущие в фортификационном искусстве офицер Андрей Полторак и саперы. Выслушав информацию А. Ф. Полторака, генерал Берзарин заметил:
— «Зубы дракона» мертвы. Видно, зуавов-смертников в Третьем рейхе не нашлось. Вся суть дела не в бетоне, а в живом существе по имени «человек»…
Немцы ретировались поспешно, но все же чья-то рука успела (видимо, рука предателя-власовца) черной краской на серой бетонной стене вывести крупно: «Смерть разбойникам Жукова!»
Мы восприняли эту грозную фразу как комплимент.
Как же они выглядели в натуре, эти «разбойники»? Ответим вкратце. Чтобы далеко не ходить за примерами, давайте вернемся к факту, о котором рассказал в своих воспоминаниях ветеран войны Владимир Жилкин. Офицер 771-го артполка поведал нам о трагедии, о захвате в десятых числах января фашистами ефрейтора Козуры из боевого охранения.
Командир дивизиона поручил тогда офицеру Жилкину в ходе боевых действий на Магнушевском плацдарме попытаться выяснить судьбу ефрейтора. Начало письма Владимира Жилкина уже изложено. Далее офицер-фронтовик вспоминает:
«Я пошел на поиск следов Козуры не один. Со мною шел рядовой Тлегенов Муса (он казах, просил называть его русским именем Миша). Так вот Миша, помогая мне искать сборные пункты для немцев-военнопленных, охранял меня. Но, не доходя до Пилицы, Мишу ранил фашистский автоматчик. Я кое-как довел его до медпункта, как оказалось, принадлежавшего 301-й дивизии. Медики моего Мишу взяли. И теперь я мотался один, ища немцев-пленных, воевавших в окопах возле наших батарей, у селения Осемборув. Очень обрадовался, что одного такого нашел. Немец-телефонист сдался русским в плен утром 14 января, при прорыве обороны. Телефонист перед сдачей в плен присутствовал при допросе ефрейтора. Козура был окровавлен, говорить не мог, только просил воды. Просил пить, а обер-лейтенант добивался сведений о вновь прибывших на плацдарм войсках. Авиация их обнаружила. Козура повторял: “Пить, пить”. Ничего не добившись, фашистский офицер сказал другому немцу, наверное, врачу, чтобы тот умертвил ефрейтора, в блиндаж принесли медицинские инструменты, ефрейтору стали делать уколы, несчастный закрыл глаза, по его щекам потекли слезы, и он умер. Где он похоронен? Этого немец-телефонист не знал».
Ефрейтор Козура! Славный воин-жуковец! Таких враги называют «разбойник» — «Rauber». Но он — герой-патриот России! Такими гордится наша ненаглядная родина.
«…“На допросе ефрейтор назвал свое имя: ‘Иван’, шептал слова молитвы. И я тогда решил выбрать момент и сложить оружие”, — признался мне немец-связист» — этими словами заканчивает свое письмо полковник-фронтовик В. А. Жилкин.
Наступление
Дату вступления войск 5-й ударной армии 1-го Белорусского фронта на территорию коренной Германии можно назвать точно: 27 января 1945 года. В этот день на пути следования наших частей в городе Лукац-Крейц мы прочли надпись на фанерном щите, прибитом к телеграфному столбу:
«Вот она, проклятая Германия!»
Выступив из Магнушева 14 января 1945 года, мы к 28 января преодолели более 500 километров. С боями, по бездорожью, сквозь ветер и снегопад. «Пехота — царица полей» — красиво звучит. Но какой тяжкий ратный труд был взвален на матушку-пехоту! Никогда не забуду одни страшные сутки марш-броска. До цели, до села Эшенбуш, надо было преодолеть что-то около 60 километров. Шли проселками и перелесками, в условиях густой снежной метели. Каждый боец был нагружен, как верблюд. Что нес солдат? Вещмешок с предметами личной гигиены и с суточным пайком. Имел набитую патронную сумку, винтовку или автомат, несколько ручных гранат. На салазках обычно волокли ящики с минами, станковые пулеметы.
У меня, офицера, этого добра не было. Я шел пешком, ведя лошадь на поводу. Проходили черные пустые селения, лесные чащи. Наконец-то показались какие-то огоньки, скопление транспорта, орудия. Эшенбуш! Шли очень долго, а достигли поселка после полуночи. Я полностью потерял способность передвигаться. Ординарец взял мою лошадь и пошел искать хозвзвод, чтобы лошадь накормить, а я, отпустив его, забрался внутрь какого-то помещения, где при свете керосинового фонаря спали вповалку люди.
Кто-то уступил мне место в углу, где я сел на пол. Нет, я не уснул — я просто потерял сознание. Очнулся примерно через четыре часа. Разбудил меня запах нашатырного спирта. Это так будил меня штабной шифровальщик лейтенант Жевак. Он смеялся. «Штаб дивизии срочно требует донесение о потерях!» — объяснил он мне свой поступок.
Я разыскал наш «зуммер», переговорил с подразделениями. Мне дали цифру — потеряно девять человек. Кроме того, недосчитываемся одного офицера. Этот политработник прислан нам всего месяц назад. Весьма заметен был: колоритен — в белом полушубке и коня подобрал белой масти. И вот потерялся. С солдатами — ясно, кого-то, оторвавшегося, подберет другая часть. А кто-то, обессилев, упал в буерак-колдобину, и его замело снегом. Но куда девался офицер? Спросил о нем лейтенанта-смершевца. Контрразведчик шепнул мне: «Известно одно. Этот Дуков неделю назад в фольварке дамами интересовался». Продолжать разговор не стали. «Юбочную» версию подтвердил заместитель командира полка по политчасти майор А. 3. Суслин. При разговоре с глазу на глаз он начал философствовать: мол, на пути воюющих больше всего страдают курица и женщина. И заключил: «Дуков вляпался».
— Погоны сорвали? — спросил я.
— Хуже, — ответил майор и пальцем коснулся своего виска.
Я понял так: подозреваемым в изнасилованиях занялись сотрудники Смерш. И у Дукова другого выхода не нашлось. Когда кончилась война, мне пришлось отвечать на письма родных Дукова. Они вполне резонно требовали конкретного ответа. А что наш штаб мог им сообщить? Жалко ведь родственников, они потеряли близкого человека. Мы послали в райвоенкомат, который призвал его в армию, извещение-похоронку: «В такой-то местности пропал без вести». Это была моя инициатива.
Эшенбуш — первое селение, откуда жители-немцы не успели бежать. Мы, офицеры, проследили, чтобы жителей солдаты не обижали. И в штаб жалоб не поступало. Тогда при различных ЧП сигнал мог дойти до прокуратуры, до Смерш. Случай с Дуковым показал, что только одно разбирательство может оказаться роковым.
И все же бойцы вступали с населением в общение. Мой связной, ушлый саратовчанин Алик Циммерман, как оказалось, умеет бегло разговаривать на немецком языке. И людям это понравилось. Когда, отдохнув сутки, мы отсюда уходили, Алик рассказал мне, что хозяйка дома, где он ночевал, подобрала ему невесту и уговаривала его остаться в Эшенбуше бургомистром.
— Ты немец? — спрашивали его женщины.
— Нет, я русский, — отвечал Алик. — Но я в школе учил немецкий язык, не щадя живота своего.
Алик объяснил происхождение своей фамилии. Она — придуманная. У него рано умерли родители, с шести лет бродяжничал. Какой-либо официальной бумажки с фамилией не имел. Определили в сиротский дом, где директором был российский немец. Безымянным детям, попавшим ему под опеку, он присваивал фамилии, одного сорванца записывал в книгу учета под фамилией «Бетховен», другого «Шиллер», третьего «Бисмарк». Алику досталась кличка «Циммерман». В районо директору потом сделали замечание. Должны же быть у бродяжек родственники, их искать надо. Тогда и фамилии не придется выдумывать.
…Не хотелось уходить из гостеприимного Эшенбуша, но надо. С войной надо закругляться.
Одер — река германской судьбы
В тот переход по бетонной автостраде мы быстро одолели 20 километров. Подошли к городу Фридберг. Перед нами через город прошли наши авангарды. С балконов зданий, над магазинами, различными учреждениями свешивались белые и красные полотнища. Город обстреливался, но значительных разрушений мы не увидели. В лесных колках, куда проникли наши разведчики, взяли бродячих пленных до сорока человек. Они напоминали дезертиров и сами в этом признавались. Валялось немало военной техники. Ее пересчитывали, чтобы отчитаться перед вышестоящими штабами. Исправные грузовики — вот что ценилось. Поэтому верблюдов и лошадей в подразделениях наших поуменьшилось.
Из Фридберга, не делая передышки, пошли на город Нойдамм. Знали, что в Нойдамме засел немецкий гарнизон, есть артиллерия и танки. Об этом предупреждали пленные. Это серьезно, предстоит бой. По пути к этому городу попалось селение Хоккенвальде. Но оттуда за час до нашего появления вышел полк 94-й гвардейской дивизии. Селение горело. Мы узнали, что в окрестностях Хоккенвальде убит полковник Г. Н. Шостацкий. Шофер его вездехода принял вооруженную группу немцев за своих. Печально… Наверное, сплоховала разведка. Как это опасно — допустить беспечность.
Достигнув фольварка Бар с кирпичным заводиком, нам пришлось остановиться. Со стороны заводской трубы сначала дал несколько очередей крупнокалиберный пулемет, потом его сменил ручной Мг-34. Вдруг сбоку из оврага картинно выскочила группа конников. На всадниках черные черкески с алыми башлыками, головы увенчаны кубанками. Казаки лихо проскочили сквозь огненную полосу и исчезли. Меня «ансамбль» развеселил. К чему эти черкески? Перестреляют, как куропаток. И откуда храбрецы? Уж не разведчики ли из 94-й?
— Нет, — пояснил находившийся рядом со мной Николай Полтавец в такой же кубанке. — Пожалуй, это ребятки из кавкорпуса генерала Белова. Вчера я на соседней магистрали видел их эскадроны, они вихрем неслись вместе со снежной бурей.
А кирпичный заводик не умолкает, строчит. Комполка приказал батарее 76-миллиметровых пушек Буймова уничтожить пулеметные гнезда. Артиллеристы свое дело знали. На завод было послано до десятка снарядов. И огонь прекратился. Над заводом поднялся огненный столб.
Преодолели еще пару километров пути. Навстречу мимо нас по направлению в тыл по шоссе двигалась цепочка тридцатьчетверок. Передний танк остановился. Открылся люк, и оттуда выбросили записку. Подобрали мы ее и прочли: «Город занят немцами. Там наших нет. У нас другая задача».
Танки, обдав нас гарью, укатили.
А вот уже краснокирпичные, краснокрышие дома в четыре — пять этажей. После некоторых мер по подготовке к штурму города бой за Нойдамм начался.
Баррикад не было, стреляли из подъездов, с крыш. Наши пехотинцы отвечали огнем, перебегая от дома к дому, продвигаясь к центру города, к кирхе, к ратуше. Фашистов выбили с окраины, они отступили. В черту города, на мостовую выехали наш обоз в конских упряжках, санитарные повозки. И это было ошибкой. А на войне за ошибку чаще всего расплачиваются кровью.
Как оказалось, на городской площади у ратуши разместилась батарея немецких зенитных орудий «эрликон». Пушки стали бить настильным огнем вдоль улиц. Телеги разнесло в щепки, бились в упряжах на асфальте раненые лошади. Погибли и попавшие под огонь ездовые, часть медперсонала.
Когда же наш штурмовой отряд прорвался к «эрликонам», обнаружилось, что там, у вычислительных устройств, суетятся женщины в униформе солдат вермахта. С ними поступили без жалости, никого не пленили. На войне как на войне! Они, эти зенитчицы, выполняя приказ своего командира, действовали, как железные винтики «эрликонов»; они приняли смерть достойно. Никто не услышал ни воплей, ни визгов.
Немцы раньше славились прочностью семейных устоев. Они писали и говорили, что место женщины в жизни — в трех «к»: «кюхе» — «киндер» — «кирхе». Гитлеровцы нашли ей четвертое место — у «эрликонов».
С Нойдаммом покончено. Привал. Еще привал. Что у нас впереди? Впереди — река Одер. За Одером — городок Гросс-Нойендорф. Наша задача — занять Гросс-Нойендорф. В «Воспоминаниях солдата» генерал вермахта Гудериан не мог не сказать об одном крупном событии той войны: «1 февраля у Кюстрина русские вышли к Одеру…»
Наши войска вышли к Одеру не только у Кюстрина. Нашими войсками был занят берег реки протяженностью до 30 километров.
Части и соединения 5-й ударной армии первыми из войсковых объединений 1-го Белорусского фронта, сокрушив приодерскую вражескую оборону, завязали сражение непосредственно на Одере. 31 января — 1 февраля 248-я стрелковая дивизия (Н. 3. Галай), 89-я гвардейская дивизия (X. Ф. Есипенко), 94-я гвардейская дивизия перешагнули этот мощный водный барьер для того, чтобы закрепиться на захваченных плацдармах. Форсировали Одер с ходу, без инженерных средств, под огнем врага, по ненадежному льду, разбитому авиацией и артиллерией противника.
В это время маршал Г. К. Жуков передал генералу Берзарину и военному совету армии письмо-обращение:
«…На 5-ю Ударную армию возложена особо ответственная задача — удержать занимаемый плацдарм на западном берегу реки Одер и расширить его хотя бы до 20 километров по фронту и до 10–12 километров в глубину.Г. Жуков».
Я вас прошу понять историческую ответственность за выполнение порученной вам задачи и, рассказав своим людям об этом, потребовать от всех исключительной стойкости и доблести.
Желаю вам и руководимым вами войскам исторически важного успеха.
Ответом на эту просьбу могло быть только дело.
Военный совет армии призвал бойцов, сержантов, офицеров и генералов: «Основным законом каждого солдата, офицера и генерала, ведущего бой на плацдарме, должно быть — ни шагу назад!»
Командный пункт маршала Жукова с начала февраля размещался в городе Нойдамм. Оттуда и было доставлено в нашу армию жуковское письмо.
Обстановка отчаянная. Наступая таким темпом, войска выдохлись.
Маршал Жуков, обращаясь к Берзарину с письмом, просит генерала и его людей, не полагаясь на подкрепления, удержать завоеванный плацдарм. Завоевала его в ночь с 1 на 2 февраля прежде всего наша 248-я стрелковая дивизия. На мою горемычную долю выпало непосредственное, личное участие в том страшном бою, когда дело доходило до использования гранат и штыков. Расскажу в деталях, как дрались мы за этот плацдарм.
…Утро 1 февраля 1945 года. Мы на марше, в душе — черно. И потому, что погребли несколько однополчан в Нойдамме, в том числе и одного врача. И потому, что впереди зловещий Одер. Погода похожа на весеннюю. Пасмурно. Поля подтаивают. Достигли Фюрстенфельде, где сделали привал. Главный наш снабженец расщедрился, распорядился приготовить после первого и второго блюда еще и крепко заваренный чай с сахаром вволю. Мы отгоняли от себя ту мысль, что, возможно, ужина не будет.
Надеяться нам не на кого. Шоссе пустынно — только наш полк. Полк движется в авангарде. Все шагают, и всем тоскливо, и это понятно. Впереди нас — рубеж, Одер, а за ним — Берлин. Ведь там — Верховное командование самой сильной армии в мире, там — мощь, там — сам Адольф Гитлер. Слева и справа, где-то тоже движутся такие же, как наш, стрелковые полки, измотанные в походе, они идут такими же полями и перелесками. Бронетехники не видно, и артиллерии, кроме полковой, — нет.
Природа послала плохую видимость, небо закрывают тучи. В этом — спасение. Немецкие «юнкерсы» стали появляться чаще. Снизившись, они сбрасывают на магистраль бомбочки, дают пулеметные очереди. Отваливают в сторону — боятся наших зенитных пулеметов.
Несколько часов я в седле. Устал, но и идти пешком не хочется. Догнал меня на своей киргизской лошадке майор Косяк. По солдатской терминологии — «Бабай», то есть дедушка. Как я уже сказал, наш главный снабженец. Ему под пятьдесят. Конармеец в Гражданскую войну.
Стефан Косяк знаменит, он — человек-легенда. В изданной на Украине книге «Трипольская трагедия» он — один из персонажей повествования. Один из четырех комсомолят, оставшихся в живых после того, как свирепый атаман Зеленый, за которым они гонялись, истребил поголовно весь красноармейский отряд.
Двигаясь на конях бок о бок, мы разговорились. Косяк поникшим голосом сказал:
— Почему-то возникли в сознании белые хатенки Триполья, Днепр и атаман Зеленый…
— Забудьте Зеленого, Стефан Иванович, — ответил я. — Допотопная история. Мы теперь в Бранденбургской провинции, столичной провинции Германии.
— Для меня история не допотопная, не уходит из памяти, словно все происходило вчера, — объяснил Косяк. — Мы были такими молодыми, юными, все для нас казалось простым.
— Стефан Иванович, понимаю вас хорошо. И я иногда погружаюсь в мистику.
— Не мистика, голубчик, а предчувствие надвигающейся беды. В самом деле, едем так, словно нас ждет теща, добрая тетка. А наткнемся мы на стальной кулак. Мы в роли птенчиков. Где танковая поддержка? Где мостопонтонные части? Где, наконец, прикрытие с воздуха? До Берлина — всего семьдесят километров. Они подготовили засаду. Они нанесут контрудар, чем отбиваться? Сорокапятками? От «тигров» и «пантер»?
— Спорить не стану, — ответил я. — Как всегда, вся надежда на выносливость Ваньки-солдата. Наверное, и Жуков сейчас рвет на голове волосы. От невозможности помочь нам. И у Берзарина добавляется седина. У них карманы пусты. Неплохо то, что нам помогает накопленная инерция наступления. Пока противник откатывается, скоро заблестит река Одер. Водная преграда. Но такие преграды мы уже видели…
Помолчав, Косяк тронул коня. У Стефана Ивановича дети и внуки в Киеве, скучает по ним. Стефану Ивановичу выговориться захотелось. Знает ведь, что ради заморских союзничков стараемся. И страдаем. Наши тылы отстали, бронетехника отстала из-за нехватки горючего. Мехчасти увязли в грязи. Янки и томми там, за морем, труса празднуют, а мы, русские, отдуваемся за всех этих прохиндеев.
Остановить камень, стронутый на склоне горы, невозможно.
В 17.00 через фольварк Клоссов и прибрежные лесные массивы батальоны наши вышли на поемные луга у реки Одер. На противоположном берегу в сумерках все же можно различить смутные очертания островерхих построек крупного немецкого населенного пункта.
Это — Гросс-Нойендорф.
Там, как это и отмечено на наших картах, имеются защитные земляные дамбы с вкраплением железобетона — эти дамбы спасают селение от разлива вешних вод. Нечего и строить догадки, насыпь нынче — это система огневых точек. На карте здесь значились выселок в пять-шесть домиков, паромная переправа. Причал есть и паром есть, вмерзший в лед. На реке сохранился ледовый покров. Пехота, обозы, пушки полковые — пройдут! Странно, что немцы нас сюда пропустили. Несколько пулеметов могли нас остановить. Серьезное упущение немецких командиров.
Немецкие наблюдательные посты не могли не обнаружить сосредоточение русских в пойме Одера, они всполошились. И был открыт массированный артиллерийский, минометный и пулеметный огонь по боевым порядкам нашего полка. Ледяной покров был достаточно прочным, но немецкие бомбардировщики, наверное, с утра его бомбили. Имелись воронки, через которые била вода. А теперь лед разрушали артиллерия и минометы.
По плану боя немедля развернулся 2-й стрелковый батальон под командованием майора Василия Пархоменко. Бойцы по талому снегу и заполненным водой тропинкам выдвинулись на лед и цепями пошли вперед. Поверх льда шла вода, плотный огонь мешал продвижению наших стрелков, кое-где их цепи ложились на лед в воду. Губительно это!
Атака могла захлебнуться, такая перспектива встревожила полковника Артемова. Командир полка сказал нам, штабным офицерам, что надо немедленно вмешаться. Мы должны бежать на лед, поднять стрелков и с ними вырваться на берег. Нельзя терять ни секунды.
Три капитана, в их числе и я, пишущий эти строки, а также полковой инженер Сергей Бирюков и начхим Михаил Пороцкий побежали и, перепрыгивая через бурлящие потоки, достигли цепей, увидели симптомы надвигающейся катастрофы. Люди лежат в воде, голов поднять не могут. Мы бегаем во весь рост, кричим. Свистят пули, свинцовый ливень. Упал, обливаясь кровью, Миша Пороцкий. Солдаты, увидев офицеров, все же поднялись и сумасшедшим вихрем бросились к берегу. Падали убитые и раненые. Но кто-то вырвался на землю.
Перед моей группой солдат на берегу оказалось кладбище. Из-за каменных и бетонных глыб стреляли засевшие среди обелисков гитлеровцы. Но тут легче, и нас камни прикрывают. Здесь — земля. Видим мы и повозки с боеприпасами, видим полковую пушку. Шум боя доносится с улиц селения. Наши роты добрались до улиц Гросс-Нойендорфа, завязали бои среди жилых построек. Гросс-Нойендорф — не конечная наша цель. Должен быть плацдарм, а для этого надо захватить еще и соседнее маленькое селение Ортвиг.
К Ортвигу стали откатываться и фашисты. На Ортвиг обязаны наступать и соседи из второго эшелона, подразделения 902-го стрелкового полка. У них задача «сладкая» — захватить сахарный завод. И с наших позиций слышно было, что там, у сахарного завода, идет жаркая перестрелка. Значит, 902-й полк у своей цели. Крепкий орешек завод — заборы бетонные, кирпичные стены, подвалы. Крепость! И она в руках 902-го. Сначала взяли кондитерский цех, потом ликерный…
Через час-полтора немцы опомнились, они контратаковали наши позиции. Причем фашисты подтянули танки, которые гремели и изрыгали огонь юго-восточнее и северо-восточнее Ортвига. И много танков — до полусотни. Была ночь, но от пожаров и осветительных ракет движение танков можно было различить. С ними сразились перемахнувшие через Одер противотанковые наши пушки. И запылала вражеская броня. Мужественные артиллеристы героически сражались и, не отступая ни на шаг, погибали. К вражеским позициям на бронетранспортерах подбрасывалась пехота. А нашему полку помощи — никакой!
Наши солдаты сражались, но обстановка ухудшалась. У врага — численное превосходство — и в людях, и в технике. Рота противотанковых ружей, которой командовал Борис Толокнов, вступила в единоборство с «тигром». Истребители танков сумели поджечь «тигра», а потом вступили в бой с самоходным орудием. Пуля сразила Толокнова…
Рядом, в каменном строении, гитлеровцы окружили взвод лейтенанта В. П. Селезнева. Солдаты Селезнева сражались до конца и сгорели в своей крепости. Лейтенант А. В. Рыкованов занял кирпичный сарай, отбивался до последнего патрона, причем его он оставил для себя. В этом жестоком бою за Одерский плацдарм пали смертью храбрых заместитель командира роты лейтенант Ф. И. Жариков, командир роты лейтенант М. Т. Потапов и другие офицеры.
А вот еще редкостный эпизод, относящийся к разряду чудес героизма. Когда уже стало ясно, что Ортвиг мы потеряли, оттуда до командного пункта С. Г. Артемова добрался связист и доложил, что там, фактически в тылу у немцев, на земляной дамбе закрепились и обороняются автоматчики со своим командиром Михеевым. Старшему лейтенанту Михееву приказали оставить свой рубеж и соединиться с основными силами. И через некоторое время командир полка узрел и самого храбреца. Он, воюя на дамбе до рассвета, сумел выдержать натиск врага, не потеряв ни одного солдата. Держался бы и дольше, но не осталось боеприпасов.
Валентин Михеев, бывший моряк, а на гражданке артист, побывал в 1941 году в плену у немцев, перенес пытки и издевательства. Бежал из плена, сохранив где-то в обуви корочку от удостоверения командира со своей фамилией. И его без помех восстановили в офицерском звании. Михеев люто ненавидел фашистов. Живого немца видеть не мог. Видимо, произошел психический сдвиг — увидев пленного, рвался, чтобы прикончить его. Михеева, видно, следовало бы убрать с передовой. Но было не до того! Сам Михеев в конце концов не выжил. В Берлине при штурме рейхсканцелярии сложил-таки свою буйную головушку.
Мои однополчане и вся 248-я захватили Гросс-Нойендорф, закрепились за Одером, остались там лицом к лицу с врагом. Захваченные в плен немецкие солдаты показывали, что к Гросс-Нойендорфу переброшена хорошо укомплектованная мотострелковая дивизия. Немецкая пехота, поддержанная танками, выбила 899-й стрелковый полк из Ортвига. Наши роты отошли к западной окраине Гросс-Нойендорфа на позиции оставшихся там наших подразделений. Несколько взводов пехоты, искупавшись в Одере, вернулись на исходные рубежи к Клоссову.
Хотя мы и удерживали вместе с 902-м полком занятый плацдарм, но 899-й в этой важной операции лаврами не был увенчан. Комдив находился в Ортвиге в 902-м полку на КП у подполковника Ленева, устроенном на территории сахарного завода. Там были пушки 771-го артполка. Они отбивали атаки немецких сил.
Ситуация, сложившаяся на участке 899-го полка, раздражала маршала Г. К. Жукова и генерала Н. Э. Берзарина. Где-то недалеко от Клоссова находился их КП. Туда были вызваны лично командир полка Сергей Артемов и начальник штаба Вениамин Маноцков. Им пришлось давать объяснение случившемуся. Маноцков позже мне подробно рассказал об этой встрече с командармом.
Они с командиром полка проехали километров пять на лошадях. На берегу Одера стояло бревенчатое строение, заваленное досками. Тут же — настил для сушки сена, рядом — сторожка. В ней и был Берзарин в черной казачьей бурке. Сидел и что-то писал порученец Жукова.
Бой на Одерском плацдарме у Гросс-Нойендорфа
Состоялся напряженный диалог.
— Товарищ Артемов, — сказал Берзарин. — Вы знаете, что полк Ленева, заняв сахарный завод, удержался? Комполка представлен к званию Героя Советского Союза. А вы свою дамбу бросили на произвол судьбы. В чем дело?
— Дамба, товарищ генерал-лейтенант, — это земляная насыпь. Нас раздавила моторизованная дивизия. Потеряли там две трети батальона. Теперь мы нашли место, где бетон и кирпич, и обороняемся. Против остатков полка — немецкая дивизия, и подошла еще бригада.
— Дорогой мой полковник, — несколько оттаяв, произнес Берзарин. — Сколько вам лет?
— Скоро будет двадцать девять. В мае…
— Взрослый вроде бы человек, — уже спокойно произнес генерал. — Вражеские силы существуют не для того, чтобы их пересчитывать. А чтобы их громить. Вы же ранее занятые позиции уступили врагу. Частично уступили. Их придется возвращать. Мы дадим вам противотанковый дивизион. Комдив Галай дает из второго эшелона батальон 905-го стрелкового полка. Хватит вам?
— Мы тоже перегруппируем силы, — доложил Маноцков. — Батальоны окопались, боеприпасы есть. Свои позиции удержим, товарищ генерал!
— Добро! — заключил командарм. — Ступайте.
Впоследствии мы, офицеры и бойцы 899-го стрелкового полка, нередко слышали слова нарекания, явно несправедливые. За то, что вызвали волнение в высших штабах. Лично себя я ни в чем не мог упрекнуть. Попав на лед Одера, я, служа живой мишенью, поднял в атаку роту стрелков. Мы захватили вражеские траншеи и надолбы на окраине Гросс-Нойендорфа. Тогда, в ночь с 1 на 2 февраля, немецкая пуля раздробила мои кости. Спасибо расчету 76-миллиметрового орудия, возле которого я упал. Пушкари перевязали раны, вытащили с поля боя. На некоторое время я выбыл из строя. С ранением в грудь и руку, в бинтах лежал сначала в Клоссове, в санроте. А полк остался на своем плацдарме, воевал там в течение всего февраля и до середины марта. А 24 марта 1945 года, после выполнения своей боевой задачи, наш полк и всю 248-ю дивизию перебросили под город Кюстрин. С этого рубежа в апреле войска 1-го Белорусского фронта двинулись на Берлин. Меня эвакуировали в полевой госпиталь в Нойдамм. Там нас, раненых солдат и офицеров, посетил Николай Эрастович Берзарин. Он беседовал с нами, вручил награды. Я получил орден Отечественной войны II степени.
На другой день я, прогуливаясь во дворе госпиталя, увидел офицера, который направлялся к подъезду нашего корпуса. Узнал его по походке. Такая походка бывает только у прирожденных артиллеристов. Я бы назвал ее королевской. Да, это Владимир Жилкин, командир взвода управления из нашего 771-го артполка.
Владимир подошел ко мне. Я поинтересовался, какими судьбами его занесло сюда, в Нойдамм. Он объяснил:
— В дивизиях по распоряжению командарма формируются команды для отправки сюда, в «дом отдыха». Санчасти посылают сюда с передовой ослабевших и измотанных бойцов. Красноармейцам нравится этот курорт. Ванны, парикмахерские с одеколоном. Медосмотр и лечение, если необходимо. Витамины. Я привез своих ребят — разведчиков, связистов.
Я повел Жилкина в кинозал, где ожидалось выступление московских артистов. Приехала даже Клавдия Шульженко. Сам командарм, генерал Берзарин пригласил сюда, на Одер, звезду эстрады, харьковчанку Клавдию Ивановну. Голос ее должны услышать герои перед штурмом Берлина. Услышали они песни и романсы «Синий платочек», «Молчание», «Руки», «Голубка»… Исполнена была и любимая командармом песня «Мой костер».
В зале рядом со мной сидел командир роты, капитан из 301-й стрелковой дивизии Сагадат Нурмагамбетов, Герой Советского Союза. Он сражался на Кюстринском плацдарме. Берзарин сказал о нем: «Герой — джигит». С ним были его однополчане: отважные артиллеристы, командиры расчетов 45-миллиметровых орудий, кавалеры орденов Славы Василий Иванов и Зиновий Савин. Свеженькие орденоносцы! Награждены за бои на Одере…
В госпитальных палатах оказались корреспонденты из «Красной звезды», два подполковника — П. Трояновский и Л. Высокоостровский. Они рассказали нам о своих встречах с генералом Берзариным.
— Мы, — сказал Трояновский, — просили Николая Эрастовича разрешить нам хотя бы на ночь перебраться за Одер. Но генерал не позволил, он нам сказал: «Я очень уважаю печать. И понимаю ваши намерения. Но сейчас нельзя. Пока рановато, с часу на час обстановка может осложниться — ждем вскрытия реки. Тогда вы там застрянете на несколько дней. А я понимаю так: газете нужны оперативные материалы. — Помолчав, генерал добавил: — Никакая сила нас с того берега уже не столкнет. Дополнительно переправляем туда артиллерию, зенитки».
Берзарин посоветовал осветить в «Красной звезде» подвиг командира батареи 902-го стрелкового полка капитана С. Седукевича. Этого капитана, бледного, худого, корреспонденты нашли у нас же. Офицер рассказал журналистам:
— Да, в первый день шли на нас тридцать танков и бронетранспортеров. Мы их бьем, они идут. Ведем самый беглый огонь, такой беглый, на какой только способны. Кострами пылают подбитые машины. А остальные идут. Вот упал наш боец Попов. Потом падает Кучеренко, и скоро у нас осталось только одно орудие. Но я должен сказать: одно орудие — тоже немалая сила. Но вот упал наводчик. Встал на его место…
— Нам рассказывали, что вы были дважды ранены и оставались в строю…
— Все раненые оставались в строю, — ответил офицер.
Вошедший в палату врач добавил, что Седукевич получил пять ран. Сказав это, врач попросил гостей дать раненому немножко отдохнуть.
…Много лет спусти, 18 марта 1980 года, подполковник в отставке П. Трояновский опубликовал в «Красной звезде» очерк «Подвиг на Одере», в котором также рассказал о мужестве командира полка Георгия Ленева. При этом, однако, отметил, что он, руководя боем, допустил не одну оплошность. Он мог бы помочь, например, стрелкам 899-го полка артогнем тогда, когда враг штурмовал дамбу и бойцам нечем было отбить натиск превосходящих броневых сил немцев. Я сам слышал, как полковник Артемов, встретившись с Леневым на праздновании трехлетия дивизии, вспомнил о критических замечаниях командарма в адрес штабов 902-го и 899-го полков, не сумевших в боях за Одер наладить толковое взаимодействие.