Глава 1

Настойчивый телефонный звонок разбудил меня около полуночи. Обычно в это время я бодрствую, но сегодня решила лечь пораньше, пока дома нет мужа и сына, и как следует выспаться. Как видно, не судьба. Если это кто-то из моих подруг, убью при встрече. Но голос в трубке был незнакомым, с едва заметным акцентом, да и звонок, похоже, междугородный.

— Здравствуйте, могу я услышать Наталию Истомину?

— Это я. Слушаю вас.

— Меня зовут Марион, я внучка графини Порошиной. Восемь лет назад бабушка была в Санкт-Петербурге, и вы были у нее переводчиком. Вы помните ее?

— Графиню Порошину? Конечно, помню, как можно ее забыть. А вы, значит, та самая Марьяша, о которой она вспоминала каждые десять минут? Очень рада вас слышать. Чем могу помочь?

— Не могли бы вы завтра встретить меня в аэропорту? К сожалению, совсем не знаю города…

— Конечно, завтра у меня как раз выходной. Говорите номер рейса….

Вот это сюрприз! Ко мне в гости едет внучка Графини. Прислала-таки старушка весточку о себе, пусть и через восемь лет. А ведь я ее уже почти забыла. Хотя впечатления от знакомства с нею остались самые сильные.

Графиня в моей жизни появилась, когда я только начинала карьеру переводчика. После окончания филологического факультета Ленинградского университета в начале 1990-х не просто было устроиться переводчиком в приличную фирму, поэтому я стала работать в школе преподавателем английского языка. Однако очень скоро поняла, что Макаренко из меня не получится. Учебный год я выдержала, нагрузка, к счастью, была небольшой. Но с последним школьным звонком решительно написала заявление об уходе. «Школьный вальс» недолго играл в моей трудовой биографии.

Некоторое время посидела дома — занималась воспитанием сына Кирюшки да домашними делами, но превращаться в домохозяйку с красным дипломом ЛГУ мне не хотелось. Помог случай.

Соседка по лестничной площадке зашла ко мне позвонить. На мое счастье ей не сразу удалось дозвониться, нужный номер постоянно был занят. Пока она справедливо негодовала по поводу своего испорченного телефона и слишком болтливого абонента, которому никак не могла дозвониться, мы с ней выпили по чашечке кофе, потом по второй и миленько проболтали часа два-три.

Эту соседку раньше я совсем не знала. Она была дамой из музыкальной тусовки, часто ездила за границу, где подолгу жила, и мне как-то не приходилось с ней общаться. Но мы так разоткровенничались друг с другом, что я пожаловалась незнакомому, в общем-то, человеку на свое незавидное положение, на то, что не могу найти хорошую работу. Решить эту, как мне казалось, неразрешимую проблему для моей соседки оказалось проще простого. Тот самый болтун, которому она никак не могла дозвониться, как раз искал переводчика для работы в только что открывшемся под его руководством культурном центре «Интер». Так что уже через неделю я была зачислена в штат центра «Интер» на должность переводчика.

Началась совсем другая жизнь — встречи иностранных делегаций, походы в театры, музеи, экскурсии по знаменитым пригородам — Петродворец, Павловск, Пушкин… Сбылось то, о чем я мечтала все пять лет студенческой жизни. В общем, жизнь заиграла новыми красками. А тут и графиня Порошина подоспела…

К ее приезду в центре стали готовиться заранее. Составляли маршруты экскурсий, графики посещений театров и музеев, переделывали их по несколько раз и постоянно сверяли по телефону с помощником графини Пьером, не жалея денег на международные разговоры.

Графиня Порошина впервые приезжала в Россию после того, как в 1921 году эмигрировала во Францию. Она слыла дамой известной в эмигрантском парижском бомонде: была одним из руководителей русского музыкального общества во Франции, меценатствовала, владела крупными художественными галереями, бутиками и чем-то еще, о чем даже наш вездесущий шеф не знал. Но он точно знал одно: состояние графини было огромно. И очень рассчитывал на некую благотворительную помощь, которую графиня непременно должна была оказать «Интеру» в качестве гонорара за сердечный прием на родной земле.

Наш директор Эдуард Петрович Чепуров был на верху блаженства. Он как ребенок радовался тому, что первым вышел на Порошину и она приезжала в Россию по приглашению именно нашего центра. Шеф немедленно оповестил об этом всех конкурентов, организовал серию интервью в ведущих городских газетах, в общем, устроил некую PR-акцию и центру «Интер», и себе, любимому. Но немного просчитался.

Сойдя с трапа авиалайнера, графиня Порошина поехала не в центр, как было запланировано, а в апартаменты, любезно предоставленные ей французским консульством на все время пребывания в России. Чепуров лично поехал встречать ее в аэропорт. Получив от графини учтивый отказ на посещение центра «Интер», он немедленно предложил свои услуги в качестве переводчика, но она пожелала видеть в качестве переводчика и помощника не мужчину солидного возраста, а легкую на подъем девушку. И достаточно требовательным тоном попросила организовать его это как можно быстрее. Эдуард Петрович тут же позвонил в центр, отменил банкет, на который уже были приглашены журналисты, а мне велел немедленно ехать к графине:

— А почему я? Вы же сами хотели ее сопровождать.

— Да я, Наташенька, рожей не вышел. Давай-ка без лишних разговоров бери такси и мухой к нашей графинюшке, чтоб ей… Да повежливей там с ней, старушка, похоже, крепкий орешек.

Судя по тону разговора, шеф был не просто зол, а очень зол. И куда только его светские манеры подевались? Однако я с большим удовольствием покинула офис, так как там началось что-то невообразимое. Журналисты уже начинали подъезжать, банкетные столы ломились от закусок «в европейском стиле» и дорогих алкогольных напитков, каким-то невероятным образом раздобытых Чепуровым без талонов, а виновница торжества укатила совсем в другом направлении. Да, мне лучше поскорее отсюда уехать, пока разъяренный босс не вернулся.

Но как только я назвала водителю такси адрес и поняла, что уже через полчаса предстану перед «крепким орешком», то онемела от страха. Уж если она такого матерого международника, как Эдуард Петрович, объехавшего полмира, смогла поставить на место, что же тогда ждет меня? У первого попавшегося цветочного лотка я остановила машину и купила чудесный букет белых хризантем. Это мои любимые цветы, пусть они послужат мне талисманом.

 

Глава 2

Дверь мне открыла сама Графиня. «Не барское это дело — двери открывать», — было первое, что пришло мне на ум. Но уже в следующее мгновение я засомневалась в том, что это она. Ведь это просто невозможно, чтобы женщина, которой далеко за 80, могла так выглядеть. Даже если она имеет огромное состояние и живет в Париже!

Бесспорно, что передо мной стояла особа «голубых кровей» — невозможно было принять за прислугу эту даму. Высокая, статная женщина с осанкой балерины, безукоризненно причесанная, с большими, слегка подкрашенными глазами (без малейшего намека на обвисшие веки!) внимательно и излишне строго рассматривала меня. На ней была изумительного покроя бирюзовая блузка из легкого, почти воздушного, шелка и строгие черные брюки. «Ну не могут, не могут так выглядеть очень пожилые женщины, — уговаривала я сама себя. — Может быть, я адресом ошиблась?»

Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Наконец я сообразила, что неприлично так явно демонстрировать свое удивление:

— Извините, пожалуйста, графиня Порошина здесь остановилась? — брякнула я первое, что пришло в голову.

— Нет, чудное дитя, я обратно в Париж улетела. Входите же, а то здесь везде сквозняки, а я их не выношу.

— Здравствуйте, Наталья Александровна. С приездом, — сказала я и протянула букет. Графиня улыбнулась, приняла букет и величаво пошла по коридору.

— Здравствуйте, деточка. С замками там сами разберитесь. И помогите Нюше, она в столовой, — уже на ходу ответила она мне.

Итак, все понятно. Графиня в чистом виде — даже имени моего не спросила, а сразу на кухню отправила, как прислугу какую-нибудь. А я все-таки переводчик. Но это, похоже, только цветочки. Надеюсь, картошку чистить меня не заставят?

Нюша оказалась милой женщиной неопределенного возраста, очень шустрой и улыбчивой, полной противоположностью своей хозяйки. Она сразу же попыталась исправить положение:

— Не сердитесь на нее, пожалуйста, она очень устала с дороги. Ненавидит летать на самолетах.

Я взялась за дело — стала нарезать тонкими ломтиками деликатесы, привезенные Нюшей. Зная о том, что в Петербурге большинство продуктов можно купить только по талонам и что прилавки продовольственных магазинов пустуют, запасливая Нюша привезла с собой две огромные сумки с провизией.

Пока мы с нею сервировали стол, Наталья Александровна исследовала квартиру — присаживалась на диваны и кресла, попробовала прилечь на кровать, внимательно изучила вид из окна. Судя по выражению лица, ей все это не очень понравилось. «Сервис звездочки на три, не больше», — бросила она Нюше.

А на меня квартира произвела сильное впечатление. Находились сии хоромы в привилегированном доме на Ленинском проспекте, где жили крупные чиновники из городской мэрии и сотрудники различных консульств, и обставлены были так, как рисуют в рекламных проспектах. Опять же шикарные портьеры, ковровые покрытия… Ну до чего же эта барынька капризна!

Когда стол был накрыт, Графиня пригласила и меня, и Нюшу:

— Ну, что же, давайте знакомиться, чудное дитя. Как вас зовут?

— Натальей, как и вас.

— Тезки, значит. Это хорошо. Налей-ка нам с тезкой, Нюша, водочки. Я все-таки на родину вернулась и хочу это событие отпраздновать.

Я не большая любительница крепких напитков, но отказаться не решилась и, глядя, как Наталья Александровна ловко «приговорила» граммов 50 прозрачной жидкости из запотевшего графинчика (действительно, крепкий орешек), повторила ее манипуляции.

Жидкость оказалась волшебной, хотя немногим напоминала нашу отечественную водку: все волнения и переживания этого трудного дня вдруг притупились, напряжение спало и я наконец-то почувствовала себя в своей тарелке, причем летающей. Да и Графиня размякла, повеселела, и мы принялись с ней за любимое занятие женщин всех стран и континентов — легкую светскую беседу, изредка приукрашиваемую последними сплетнями. Нюша тем временем ловко меняла закуски, не забывая наполнять наши рюмки. Начали, как водится, с мужчин:

— Что-то мне ваш Чепуров не понравился — выскочка, да и хитер сверх всякой меры. Нелегко, наверное, работать под началом такого руководителя?

— Как начальник он совсем даже не плох — никогда не повышает голоса на подчиненных, со всеми учтив.

— Ну, прямо как у Грибоедова: «…угождать всем людям без изъятья — хозяину, где доведется жить, начальнику, с кем буду я служить, слуге его, который чистит платья, швейцару, дворнику, для избежанья зла, собаке дворника, чтоб ласкова была…»

Услышав эту цитату, знакомую еще по школьным сочинениям, я чуть не подавилась от удивления:

— Вы так хорошо знаете русскую классику, цитируете наизусть Грибоедова?!

— Да я ведь русская, русс-ка-я… А Чепуров вдруг решил стать моим переводчиком, хотя русский язык я знаю лучше, чем он. Вот и вы, чудное дитя, мне нужны не как переводчик, а как помощник и гид.

— Да, а где же ваш референт Пьер? Такой важный господин, босс с ним чуть ли не каждый день созванивался, программу вашего пребывания составлял.

При этих словах и Графиня, и Нюша от души рассмеялись:

— Пьер — референт? Важный… Ну и ну, да Петенька никакой не референт, а мой водитель, ну и, если угодно, телохранитель. А вообще-то он племянник Нюши, она ему вместо матери. И живем мы все вместе в моем доме в Иври.

— Но он так активно обсуждал все маршруты экскурсий…

— Пришлось бедному мальчику поиграть в моего референта, — смеясь, ответила графиня. — Просто Чепуров очень надоел мне своими звонками, а Петеньке не привыкать. Он мальчик грамотный — пять лет со мной по галереям и выставкам ездит, со многими знаменитостями знаком. Петенька, скорее всего, разыгрывал этого Чепурова, для него это что-то вроде игры, а твой начальник, болван, даже и не догадался.

За разговорами я совершенно потеряла счет времени, и только заметив, что в окно уже не светит ласковое сентябрьское солнце, а заглядывают сумерки, сообразила, что опаздываю в садик за Кирюшкой. Извинившись, я быстро оделась, уточнила график на завтрашний день и не без сожаления покинула этот дом.

Следующие две недели я целиком посвятила графине Порошиной. К девяти утра я приезжала в квартиру на Ленинском проспекте, завтракала с нею (это было обязательным условием), выслушивала Нюшины наставления, брала свою подопечную под руку и вела к машине. Часа через четыре мы возвращались обедать и немного отдохнуть, а потом вновь уезжали «осматривать окрестности». Домой я возвращалась поздно или очень поздно, чем безумно раздражала своих мужчин — Кирюшку и Саню. И если Кирюшку мне удавалось задобрить парой упаковок яркой жевательной резинки, то у мужа при упоминании о Графине моментально портилось настроение. «Нашла себе работенку — обслуживать полусумасшедшую старуху, — ворчал на меня Саша, — ты переводчик, а не сиделка. Когда же она, наконец, в свой Париж укатит?»

Я же все больше привязывалась к Наталье Александровне и очень не хотела думать о расставании. Чепуров, казалось, забыл о ее существовании да и о моем тоже. Раз в три дня я звонила в офис, отчитывалась о том, где мы бываем, но на самый главный вопрос моего шефа — когда же Порошина посетит «Интер» — ничего вразумительного ответить не могла. Графиня просто игнорировала эти приглашения, ссылаясь на то, что не выполнила еще свою собственную программу пребывания в Питере и ей лишний раз не хочется общаться с этим выскочкой Чепуровым.

Я заметила, что ей вообще не хочется общаться с людьми: она была молчалива и очень задумчива. Изредка, гуляя где-нибудь в Летнем саду или по набережной Красного Флота, она украдкой прикладывала к глазам кружевной платочек, а потом долго молчала, чтобы сдержать подступившие слезы. Иногда же у нее бывало чудное расположение духа, и тогда она без конца вспоминала своих подружек, родственников, с удовольствием разглядывала новые дома и строения и безумно радовалась, когда вспоминала название улицы, или встречала знакомый дом. Особенно любила прохаживаться по набережным Фонтанки и Мойки, где, по ее мнению, мало что изменилось, зато Дворцовая площадь и садик у Адмиралтейства стали совсем другими.

С трудом она узнала и мост Лейтенанта Шмидта, который в ее юные годы был Николаевским. Когда я сказала, что мост был реконструирован и практически полностью перестроен в 1930-х годах, Графиня цинично пошутила:

— Неужели тогда что-то строили? Я думала, только ссылали в лагеря…

После каждой длительной прогулки Графине требовался отдых. Мы возвращались домой, где Нюша нас кормила и обязательно, хотя бы на часок, укладывала хозяйку спать. Сама же брала свой неизменный крючок для вязания, нитки и… становилась необыкновенно болтливой. В отличие от Графини, она любила поговорить. А так как кроме меня у них почти никто не бывал, я становилась единственным слушателем.

Именно от Нюши я узнала, что Наталья Александровна — вдова графа Порошина. О собственных, более знатных княжеских корнях она не любила распространяться. В парижском эмигрантском обществе ее все знали как графиню Порошину.

 

Глава 3

Во Францию будущая графиня Порошина попала в 1921 году, когда вместе с матерью и сестрой из голодной «красной» России бежала в Европу от преследований большевиков. Ей шел тогда семнадцатый год. Мать, Александра Григорьевна, овдовевшая еще до Февральской революции, какое-то время жила под вымышленным именем у своей бывшей модистки в Петербурге с младшей дочерью. Старшую дочь Наталью двенадцати лет она отправила из холодного и голодного Питера на хутор Малатьевский на юге России, где жила ее старая няня — Василиса Кузьминична, боготворившая Сашеньку и ее дочерей. Она согласилась приютить у себя Наташу, выдав за бедную родственницу, оставшуюся без родителей. Естественно, знатное происхождение пришлось тщательно скрывать от местных жителей, которых, к счастью, на хуторе было немного.

В Малатьевском Наташа прожила четыре года, узнав все тяготы деревенской жизни. Ей приходилось вставать на заре, ухаживать за скотиной, работать в поле. Она и говорить стала иначе — нараспев, по-простому, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не разглядел в ней особу «голубых кровей». Хутор Малатьевский был захудалым, неприметным, а потому все революционные бури, смена «белых» на «красных», и наоборот, здесь проходили тихо, без кровопролития и всевозможных бесчинств.

Осенью 1921 года Александра Григорьевна прислала весточку из Питера, она звала Наташу назад. Намечался переезд во Францию, необходимо было готовить документы для выезда за границу. Наташа подчинилась воли матери и вернулась в родной город.

Мать поначалу не узнала в розовощекой пышнотелой красавице свою дочь. Четыре года, прожитых в деревне на свежем воздухе и здоровой крестьянской пище, ей пошли на пользу. Из субтильного двенадцатилетнего подростка Наташа превратилась в настоящую девушку, только очень тихую и грустную. Она все время молчала, по ночам тайком плакала в подушку, но Александра Григорьевна ее состояние приписывала тоске по няне и по Малатьевскому.

За время, проведенное в революционном Петрограде, Александра Григорьевна очень изменилась. Она поменяла не только фамилию, но даже имя и сословие. Став по новым документам купеческой дочкой, радикально изменила внешний вид — коротко подстригла волосы, из блондинки превратилась в брюнетку, приобрела соответствующий гардероб и даже устроилась машинисткой в какую-то пролетарскую контору. Ей бы только кожанку и маузер в руки — и «Валькирия революции» готова. Однако все это было ширмой, прикрытием для того, чтобы иметь возможность хоть как-то получить необходимые для выезда за границу документы.

Александра Григорьевна спешила. Недавно она встретила на Литейном свою давнюю знакомую еще по дореволюционным временам. Александра сделала вид, что ее приняли за другую женщину, но с тех пор потеряла покой. Ей казалось, что обман обязательно вскроется, большевики не простят ей дворянского происхождения и обязательно расстреляют. Такая участь уже постигла некоторых ее знакомых, а умирать, не прожив еще и сорока лет, ей очень не хотелось.

Наконец в ноябре по поддельным документам Александре Григорьевне с дочерьми удалось-таки выехать сначала в Финляндию, а затем и во Францию.

Переезд в Париж Наташа запомнила навсегда. Впечатления были далеко не радостные — серый, невзрачный Северный вокзал, хмурое туманное утро, неулыбчивые, какие-то сонные парижане. В отличие от старшей дочери, Александра Григорьевна, напротив, была необычайно весела. Наконец-то она покинула эту большевистскую Россию, где ни одной ночи не спала спокойно. Она жива, здорова, с ней ее милые крошки, о чем еще может мечтать женщина? Теперь только найти подходящего спутника жизни для себя и со временем составить выгодные партии для Наташеньки и Оленьки. Старшая дочь ее, правда, очень огорчала. Нелюдимая стала, неулыбчивая. Все время молчит, как будто говорить стесняется. Хотя, скорее всего, так и есть. Не желает демонстрировать свой южнороссийский акцент. Ну, ничего, теперь ей на русском не придется много разговаривать, пора переходить на французский. Какое счастье, что покойный муж настоял на том, чтобы гувернанткой у девочек была настоящая француженка. Как же теперь пригодится знание французского!

Мечты Александры Григорьевны скоро сбылись. Уже через несколько месяцев она подобрала подходящее жилье на рю де Лион, хотя другие эмигранты из России годами искали себе квартиры и все безрезультатно. Легко адаптировавшись в среде русских эмигрантов, она нашла работу в русской балетной труппе Театра Елисейских полей. Здесь ей очень пригодились навыки, которым обучила ее модистка Евдокия в Петрограде: она изумительно вышивала, умела кроить и шить наряды и удивительно ловко обрабатывать края тонких тканей.

В театре, начав с простой костюмерши, она вскоре стала сама моделировать и шить балетные костюмы. Это оказалось очень выгодным и хорошо оплачиваемым занятием. Да и театральное окружение, в котором она очень быстро адаптировалась, очень тепло приняло Александру Григорьевну. Надо отдать должное ее потрясающей коммуникабельности — она умела располагать к себе людей, независимо от их положения в обществе. От нее были без ума не только балерины и концертмейстеры, но и консьержки, лавочники, чиновники различных ведомств, банкиры. С одним из таких она и познакомилась на премьере балета «Жизель» в апреле 1924 года.

После удачных гастролей во многих странах Европы Русский Романтический театр приехал на парижские сезоны. Его выступления на сцене Театра Елисейских полей стали сенсацией года. Билеты приобрести было невозможно, весь французский бомонд устремился на выступления труппы. На премьере «Жизели» Александра Григорьевна сидела рядом с крупным мужчиной в дорогом костюме. Затаив дыхание, он следил за игрой артистов. Он так эмоционально переживал сцену сумасшествия и смерти Жизели, что Александра Григорьевна, поддавшись порыву, протянула ему свой кружевной платочек. У мужчины на глазах действительно были слезы…

Так она познакомилась с Мишелем Робером. Мужчина оказался холостяком, безумно влюбленным в балет. Александра Григорьевна в своей далекой жизни в царской России была знакома с самим Дягилевым, они даже жили по соседству в доме на набережной Невы рядом с Николаевским дворцом. Поэтому общих тем для разговора у Александры Григорьевны и ее нового знакомого оказалось предостаточно. А уж быть очаровательной собеседницей Александра Григорьевна умела! Как, впрочем, и очаровательной женщиной.

Робер был года на три младше своей новой знакомой, но это не остановило его, и он по-французски страстно влюбился в русскую красавицу. Он привязался также и к дочерям своей новой пассии — молчаливой, всегда немного угрюмой Наташе и очаровательной Оленьке. Робер служил управляющим в банке, был состоятельным и очень одиноким человеком. Родителей он потерял давно, близких родственников не имел, а с дальними не знался. Единственным близким для него человеком был его опекун, друг отца, очень известный во Франции адвокат. К счастью Александры Григорьевны, большой ценитель балета…

Свадьбу сыграли меньше чем через год. Но переезд в богатый дом Робера, роскошь, уют и прочие блага не сделали Наташу счастливей. Она по-прежнему была замкнутой и молчаливой. Мать очень переживала за нее, как ни старалась, но никак не могла найти с ней общий язык. Мишель тоже старался: покупал Натали дорогую одежду, украшения, всевозможные безделушки. Напрасно. Девушка замыкалась все больше и больше, объясняя свое угрюмое настроение тоской по России.

Деятельная мамочка решила, что девушке пора замуж. Она очень активно приступила к поискам жениха. К ее счастью, несмотря на замкнутый характер, Наташа была необычайно хорошенькой. Любые «выходы в свет» — на балет, в оперу, на вернисажи — подтверждали то, что недостатка в поклонниках у Натали не будет. На нее обращали внимание не только молодые люди, но и мужчины постарше, из окружения Мишеля.

Несмотря на то что нужды в деньгах у Александры Григорьевны не было, она не оставила своего любимого занятия — моделировать и шить костюмы. Сблизившись с супругой управляющего одним из парижских модных домов, русской по происхождению и страстной поклонницей русского балета, она принимала активное участие в работе над некоторыми коллекциями одежды. Но большую часть своего времени и таланта она тратила на создание нарядов для себя и своих дочек, в чем очень преуспела. Шик и утонченная элегантность стали визитной карточкой мадам Робер и ее дочерей. Наталья унаследовала это до самой старости, в чем я лично смогла убедиться уже в начале 1990-х годов.

Благодаря влиянию своей матери, страстной поклонницы музыки, балета и живописи, Наташа очень полюбила французскую живопись, особенно импрессионистов, не пропускала ни одного вернисажа. Как-то на выставке она познакомилась с графом Порошиным, тоже эмигрантом из России. Однако, в отличие от семьи Наташи, он покинул Родину еще в 1917 году, как тогда казалось, ненадолго. Но в «красную» Россию обратной дороги не было.

Он бежал во Францию вместе с родителями, довольно пожилыми людьми, прихватив лишь небольшую часть состояния. Им удалось обосноваться в Париже и даже приобрести небольшую квартирку на улице Оффенбаха. Однако средств на жизнь не хватало. Сергею Порошину пришлось искать работу, чтобы содержать родителей. Какое-то время он поработал таксистом, затем пересилила любовь к лошадям, и он нанялся конюхом к богатому конезаводчику. Родителей оставил в квартирке на улице Оффенбаха, а сам переехал в предместье Парижа Иври-сюр-Сен. Он был неплохим наездником, и хозяин вскоре предложил ему попробовать свои силы в тренинге и испытаниях верховых лошадей. В этом Сергей преуспел. Жокеем он не стал, но тренер из него получился превосходный. В ученики к Порошину шли люди состоятельные. Учиться верховой езде у графа Порошина стало престижно и модно.

Свободное время, которого у Сергея было немного, он проводил в общении с бывшими соотечественниками, иногда вместе с ними ездил в театр или на выставки. На одной из них он встретил Наталью и понял, что такое любовь с первого взгляда. Девушка совершенно очаровала его своей истинно русской красотой, манерами, улыбкой. Они познакомились. Несмотря на приличную разницу в возрасте (он был старше девушки почти на десять лет), между ними установились теплые отношения. Наташе он очень напоминал родного отца, безумно любившего лошадей, научившего девочку держаться в седле совсем в юном возрасте. А Сергей просто влюбился…

Мадам Робер эти отношения были не по нраву. Вопреки ожиданиям Александры Григорьевны, Наташа нашла кавалера не среди богатых банкиров французского происхождения, а в разношерстном эмигрантском обществе. Граф Порошин ей также напоминал мужа, с которым она фактически рассталась, узнав о его связи с другой женщиной. До развода дело не дошло из-за гибели неверного супруга, а потом в России началось такое, что она сама с трудом осталась жива. И вот теперь этот граф-конюх, который заморочил голову ее Наташеньке! Наверняка окажется повесой и любителем карточных игр.

Но повлиять на старшую дочь мадам не удалось. Видя, что мать скептически относится к ее избраннику, Натали в один прекрасный день просто ушла жить к нему, не спросив материнского благословения, проявив при этом удивительную твердость. Так она стала графиней Натальей Александровной Порошиной.

 

Глава 4

О своей жизни с графом Порошиным Графиня не любила рассказывать даже своей самой верной помощнице и наперснице Нюше. Подруг Наталья Александровна не признавала. Она была уважаема в обществе, принимала гостей, устраивала вечеринки в своем имении в Иври-сюр-Сен, но подруг не имела. Откровенничала только с Нюшей и, по мере необходимости, со своим адвокатом. Из обрывочных воспоминаний, которым Графиня предавалась очень редко в присутствии Нюши, последняя узнала, что супруги Порошины жили долгое время в Африке, там же и появилась на свет их единственная дочь Полина. Граф Порошин до конца жизни занимался любимым делом — коневодством, имел конезаводы не только во Франции, но и в Африке, одно время был даже владельцем ипподрома. Сама Графиня имела более широкий круг увлечений — музыка, живопись, балет. Это она унаследовала от матери, с которой после своего замужества находилась в натянутых отношениях вплоть до ее кончины.

У Графини помимо дочери Полины — очень ветреной особы — есть очаровательная внучка Марьяша, которую титулованная бабушка просто боготворит. Все дела Графиня ведет сама, помогает ей очень ушлый адвокат из русских — Орлов, дочери же она ничего не доверяет.

В одной из наших с Нюшей доверительных бесед она призналась мне, что Наталья Александровна очень обижается на дочь:

— Все, говорит, внучке оставлю. Иначе Полина все мое состояние на своих кавалеров изведет.

— А что, много кавалеров?

— Достаточно. Она, конечно, их за своих протеже выдает. Говорит, что они гениальные авангардные художники. У нее ведь есть своя картинная галерея — на мужнины денежки приобретенная, — так она там всякие модные выставки устраивает, вернисажи. Петенька мой одного из ее протеже даже из борделя вызволял. Может, он и гениальный художник, только ругался, как портовый рабочий с похмелья.

— А что же Пьер в борделе делал?

— Так ведь хозяйка попросила за Полинкой и ее ухажером присмотреть после очередного вернисажа. Ну, он и присмотрел… Пол инка после трех-четырех фужеров шампанского засыпает сном младенца, а дружку ее, видно, мало показалось. Вот он и рванул в бордель. Ну и Петенька за ним. Тот как напился в лоскуты и давай там скандал устраивать! Петенька его пристукнул немножко да домой привез. Ой, да что это я разболталась совсем. Пойдем лучше чайку выпьем.

Так из приватных бесед с Нюшей у меня сложилась полная картина жизни семейства Порошиных. Богатые тоже плачут. Наталья Александровна при всех своих капиталах и положении страдала из-за своей беспутной дочери так же, как и тысячи простых россиянок, вынужденных воспитывать внуков вместо своих легкомысленных дочерей. Марьяша, по словам Нюши, была полной противоположностью своей матери — собранная, начитанная девочка, очень воспитанная и приветливая. Любимица не только бабушки, но и всего порошинского окружения.

Девочке шел только пятнадцатый год, она свободно говорила не только по-французски, но и по-английски — ее отец был шотландцем, и она несколько лет жила с ним в Америке после того, как супруги расстались. Девочка имела совершенно шотландское имя — Марион Маккреди, но только в начале своей жизни. Потом обстоятельства распорядились так, что Марион Маккреди стала просто Марьяшей…

После таинственной гибели мужа в Америке Полина забрала девочку к себе. Но богемный образ жизни, который она привыкла вести, не позволил ей стать хорошей матерью. Поэтому бабушка перевезла Мари в свое поместье в Иври, стала звать ее по-русски Марьяшей и учить языку предков. Русский язык Марьяша очень полюбила — благо, учителя были хорошие, быстро освоила сложные при изучении падежи, писала практически без ошибок, но при разговоре от акцента никак не могла избавиться.

— Не ребенок, а космополит, — не без гордости говорила о девочке Нюша, — собирается учиться в Сорбонне, говорит, хочет стать специалистом по русистике. Очень хотела поехать с нами, но бабушка не захотела отрывать ее от учебы. Говорит, что еще не раз посетит Россию, когда подрастет.

— А по-моему, зря она девочку не взяла, — удивилась я. — У хозяйки вашей возраст какой, сможет ли она еще раз в Россию приехать? Кто же тогда Марьяше родовое гнездо покажет?

— Ну, милая, а ты-то на что? Хозяйка к себе просто так никого не подпускает, а к тебе вон как привязалась. Она людей насквозь видит, никакого рентгена не надо. Хорошего человека от подлеца вмиг отличит. Понятное дело — такую жизнь прожила.

— Я все удивляюсь, как же она умудряется так хорошо держаться! У нас после 80 лет мало кто такую физическую форму имеет и ясный светлый ум… Я просто поражаюсь ей.

— Знала бы ты, Наташенька, какие деньги она во все это вкладывает, каких специалистов посещает. Каждые два года в Швейцарию ездит на омоложение, по три месяца там живет. И меня, представь себе, даже не берет с собой. Что там с нею делают — большой вопрос, но возвращается оттуда лет на десять моложе. Полинка от зависти с ума сходит, тоже ведь не девочка — к пятидесяти идет, но мать эту клинику в большом секрете держит. Даже адвокат ее не знает адреса…

— Извините, Нюша, за нескромный вопрос, а откуда такое богатство у Графини взялось?

— Вот этого я не знаю. Наверное, от матери осталось, да и супруг ее владел элитными конюшнями. Когда она меня наняла в 1965 году, лет через пять после кончины супруга, то была уже очень состоятельной дамой. А откуда богатство взялось, никогда не говорила, не любит она про свою семейную жизнь рассказывать, да я и не спрашиваю. Не мое это дело. А хозяйка не откровенничает, и ты к ней лучше с расспросами не лезь, не понравится ей это…

В конце второй недели пребывания в Питере Наталья Александровна перешла к официальной части визита, как она выражалась, — к посещению присутственных мест. Мы побывали на приеме у французского консула, в Доме дружбы на Фонтанке, к великой радости моего шефа, посетили «Интер». Графиня при этом была очень мила, шутила с Чепуровым, восторгалась тем, чем занимается наш центр, и делала это весьма убедительно, хотя я знала, что это ей в тягость. Но Графиня была прекрасной актрисой, и шеф ни на секунду не усомнился в искренности ее поведения. Тем более что получил желаемое — чек на энную сумму, которая привела его в полный восторг.

Накануне отъезда Наталья Александровна захотела пригласить меня в умопомрачительный ресторан на прощальный ужин. Я выбрала ресторан гостиницы «Европейская», где у нас с Сашей пять лет назад была свадьба. Настроение у меня было прескверное — не радовали самые изысканные закуски, икра, игристое «Мартини Асти». Мне не хотелось, чтобы Графиня уезжала, и я утешала себя тем, что это просто работа, нельзя так привязываться к людям. Сколько еще будет таких же интересных людей в моей переводческой практике!

Сейчас я понимаю, что была не права. Графиня Порошина была единственной в своем роде, таких я больше не встречала. А в тот вечер мы просто побеседовали с ней, и она попросила меня помочь ее внучке — лет этак через пять, может десять, когда она приедет в Россию.

— Я поручу ей выполнить одно очень важное дело, — сказала Графиня. — Важное и для меня, и для нее. Кроме вас, Наташенька, у меня здесь нет надежных людей. Я очень рассчитываю на то, что вы сможете ей помочь.

— Наталья Александровна, так может быть, есть смысл это важное дело выполнить сейчас? Я готова вам помочь, если нужно куда-то съездить, можете смело на меня рассчитывать.

— Нет, дитя мое, я с этим справиться не смогу, сердце мое не выдержит. Этим Марьяша займется, когда подрастет.

Надо признаться, я была весьма заинтригована — что же за дело такое, с чем Графиня бы не смогла справиться? Но расспрашивать не решилась, помня совет Нюши. Уже перед уходом из ресторана спутница моя достала из сумочки изящную коробочку и протянула мне.

— Это, Наташенька, подарок на память обо мне. Пусть эта брошь станет талисманом и обязательно принесет удачу.

В коробочке оказалась изящная брошь из жемчужин, собранных в виде цветка. Понравилась мне она необыкновенно. Я до сих пор ношу ее на самых лучших своих нарядах. Также Наталья Александровна дала мне свою визитку, где написала адрес в Иври, и пригласила обязательно ее посетить, когда я буду в Париже.

Наутро я проводила Графиню и Нюшу в Пулково-2, попрощалась с ними, всплакнула, когда Графиня махнула мне последний раз рукой уже из-за барьера таможни. Я знала, что больше уже никогда не увижу ее.

 

Глава 5

…Самолет из Парижа давно прилетел, об этом объявили почти час назад, но пассажиров рейса не было видно. В толпе ожидавших людей начался переполох, и только я стояла в задумчивости. Вспоминала слова Графини о важном деле, которое она собиралась поручить своей внучке.

Надо признаться, что с тех пор я о ней ничего не слышала. У Чепурова после получения денег пропал всякий интерес к Порошиной, он о ней больше никогда не вспоминал, а начал разыскивать другую подходящую кандидатуру на роль мецената центра «Интер». Но со временем поток богатых иностранцев русского происхождения, желающих посетить Россию под эгидой центра, иссяк. Дела в «Интере» пошли не очень хорошо, зарплата становилась все меньше и меньше, и большая часть сотрудников уволилась, я в том числе.

Я устроилась переводчиком в аудиторско-консалтинговую фирму, занимающуюся помимо прочего регистрацией совместных предприятий, оффшорных компаний и различными юридическими процедурами с зарубежными партнерами. Дела у фирмы быстро пошли в гору. Двух переводчиков оказалось недостаточно, со временем в фирме появился отдел переводов, через пару лет и целое управление. Возглавить его предложили мне. Работа, конечно, очень отличалась от того, чем я занималась в «Интере». Поездки за границу и встречи с иностранцами в фирме были довольно редкими, в основном я занималась переводами документации. Но коллектив у нас подобрался замечательный, и работу свою я полюбила всей душой. Постепенно мы превратились в одну из крупнейших на Северо-Западе консалтинговых компаний, занимающихся комплексным аудиторским и юридическим обслуживанием промышленных предприятий, многочисленных ТОО, ЗАО, ООО. В этой фирме я работаю до сих пор и очень этим довольна.

Несколько раз была в заграничных командировках в Германии и Англии, но во Франции пока не пришлось. И ответного визита графине Порошиной так и не нанесла. Честно говоря, я даже не заметила, как пролетели восемь лет. Работа, семья, друзья… Время не идет, а несется. Кажется, что от празднования одного Нового года до другого проходит не двенадцать месяцев, а от силы два-три.

Но Графиню я вспоминала часто, правда, написать письмо или открытку так и не решилась. И вот теперь пришла пора познакомиться с Марьяшей и помочь ей в каком-то важном деле.

Наконец в зале появились прилетевшие из Парижа пассажиры. Марьяша должна была узнать меня по табличке «Interconsult», которая валялась у меня дома с незапамятных времен. Однако я первой заметила ее в толпе оживленно галдящих пассажиров. Она вертела головой по сторонам, вглядываясь во все имеющиеся таблички, и выглядела со стороны растерянной девочкой. Несмотря на разницу в несколько десятков лет, Марьяша была точной копией своей бабушки. Удивительное сходство!

— Мари, сюда, сюда, — крикнула я и помахала рукой. Девушка бросилась мне на шею, как близкому другу.

— Наташа, как я рада вас видеть. Очень, очень рада, так боялась оказаться одна в незнакомой стране. И не зовите меня, пожалуйста, Мари. Зовите Марьяша, или Маша, но только по-русски.

Девушка была очень похожа на Наталью Александровну, только ничего аристократического в ее облике не было и в помине. Как, впрочем, и ничего французского. Француженка, в моем представлении, должна быть обязательно востроносенькой брюнеткой с мелкими чертами лица. А у Марьяши обычные русые волосы с чуть заметной рыжиикой, курносый, но довольно крупный нос. В джинсах, кроссовках и легкой светлой куртке, с небольшой дорожной сумкой. Милая, приятная, но не броская красавица, а просто симпатичная свеженькая студентка, каких на улицах Питера тысячи.

На лице — минимум косметики, почти прозрачная помада — она явно не любит или не хочет бросаться в глаза. От русских сверстниц ее отличал только едва заметный акцент, а так ничего иностранного в ее облике не было. Разве что синий паспорт и явно не русское имя — Марион Маккреди.

Не знаю почему, но мне она сразу понравилась, что-то в ней было милое и привлекательное. Я вспомнила слова Нюши о том, что в порошинском окружении она всеобщая любимица:

— Марьяша, это все ваши вещи? Вы без багажа?

— Да, это все.

— Тогда — в машину, и едем ко мне домой.

— Нет, нет, что вы. Я не хочу вас стеснять, давайте сразу в отель.

— Марьяша, и слышать ничего не хочу. Сейчас едем ко мне, а в отель переедете тогда, когда надоест у меня гостить.

Мы взяли такси и поехали в город. Погода стояла чудесная. Надо признать, что время для посещения Питера Марьяша выбрала очень удачно — май в самом разгаре. Клейкие ярко-зеленые листочки на березах, цветущая черемуха, скоро расцветет сирень. Это мое любимое время года, хотя, впрочем, раннюю осень я тоже очень люблю.

Марьяша неотрывно смотрела в окно такси. Город ее предков производил впечатление. Еще бы! Петербург солнечным майским днем — зрелище незабываемое. Но при всем этом великолепии и масштабности кое-что удивляло Марьяшу, например лотки с маленькой блестящей рыбкой, за которой люди стояли в очередь:

— Ой, что это! Прямо у метро рыбой торгуют!

— Это корюшка — символ нашей весны. Ее сейчас на всех углах продают, но это ненадолго. Недели через две-три уже не будет. Давай сейчас остановимся, я куплю корюшки и дома тебя накормлю.

Когда мы приехали ко мне домой, я принялась жарить корюшку. Эта славная рыбка выручила меня. Я долго думала, чем же таким необычным угостить гостью? Разносолами девчонку явно не удивишь, а вот жареной корюшки она, конечно, еще ни разу не пробовала. Я попала в яблочко — рыбка пошла на ура! Так в комплекте с нашим замечательным питерским пивом (Марьяше оно очень понравилось) мы приговорили целую гору золотистой, обжаренной до хруста, рыбки, перешли на «ты» и подружились.

Эти выходные я решила провести дома, на дачу с мужем и сыном не поехала — крышу все равно крыть не умею, а вечером по телевизору футбол. Так что наговориться вволю с Марьяшей нам никто не помешал. Надо признать, что узнала я много интересного…

Наталья Александровна уже несколько недель прикована к постели после того, как у нее случился инсульт. Передвигаться самостоятельно не может, руки тоже плохо ее слушаются, но она в сознании, рассуждает вполне здраво, и речь полностью восстановилась. Ухаживает за ней Нюша. Она по-прежнему служит Порошиной верой и правдой, как и ее племянник Петр. Он женился на француженке Изабель, у них есть годовалый сынишка. Петр за время работы у Порошиных скопил небольшой капитал, хотел приобрести квартиру, но Графиня так привыкла к нему, что не захотела его отпускать. Она увеличила Петру жалованье и предоставила в распоряжение его семьи несколько комнат, чему безумно рада практичная, как все французы, Изабель.

Причиной инсульта стала, скорее всего, крупная ссора Графини с дочерью. Марьяши при этом не было, она вообще редко стала приезжать в Иври, после того, как поступила учиться на русское отделение факультета восточных языков Сорбонны. В последнее время отношения Полины с матерью резко ухудшились, по-видимому, из-за наследства. Полине, растранжирившей большую часть своего состояния, поскорее хотелось прибрать к рукам все, чем владела девяностолетняя мать. Графиня, однако, не спешила умирать да и большую часть наследства планировала завещать не дочери, а внучке, чем доводила Полину до неистовства.

Как-то после очередного крупного разговора Полина пулей вылетела из дома, а к вечеру у Графини случился приступ. Как только с хозяйкой случилось несчастье, Нюша вызвала доктора и отправила Петра за Марьяшей. Госпитализировать Графиню не рискнули, а просто развернули мини-госпиталь в их доме, где постоянно дежурили врачи и сиделки. Как только больная смогла говорить, она позвала внучку к себе и, выставив сиделку из комнаты, шепотом стала давать Марьяше странные поручения.

— Ты обязательно должна отправиться в Россию и разыскать там Екшинцева Николая Даниловича или его детей. Первым же самолетом улетай в Петербург, разыщи там Истомину Наталью, о которой я тебе рассказывала, она поможет тебе отыскать Екшинцевых.

— Господи, бабушка, что за спешка, зачем тебе понадобились эти Екшинцевы? И почему ты сиделку выгнала?

— Потому что не доверяю никому, за твою жизнь беспокоюсь.

— Бабушка, милая, да что с тобой случилось? Тебе в голову странные мысли лезут. Ты не о моей, а о своей жизни должна беспокоиться. Со мной все в порядке, а вот тебе нужен покой и отдых, и никуда я не полечу, а буду возле тебя сидеть день и ночь, пока ты не выздоровеешь.

— Нет, Марьяша, пока я жива, ты должна найти хоть кого-нибудь из Екшинцевых… И прежде, чем умру, я должна удостовериться в том, что ты с ними встретилась. Улетай как можно скорее. Боюсь, что жить мне осталось недолго. Ты можешь опоздать.

Вот такие инструкции от бабушки получила Марьяша накануне своего визита в Санкт-Петербург. Адвокат Орлов, который был в курсе всех дел Графини, в том числе и финансовых, тоже рекомендовал девушке поторопиться.

Итак, задача номер один — разыскать некоего Екшинцева Николая Даниловича или его родственников в России. Из дополнительных сведений известно только предполагаемое место жительства — Краснодарский край.

 

Глава 6

Главным помощником в таком непростом деле мог быть только Миша Порецкий. Это — гордость нашей фирмы, «светило отечественной юриспруденции» как в шутку он любит сам себя называть. Не совсем скромно, но в длинном списке добродетелей Порецкого скромность не значится. Парень знает себе цену, в своем деле он действительно ас. Хорошая память и быстрота реакции сделали его просто незаменимым спутником шефа на всех важных переговорах, а коммуникабельный характер и море обаяния — любимцем всего коллектива. «Свои люди» у Мишани есть везде: в радиусе от Старой площади в Москве до ближайшего универсама на Тульской улице в Питере, все рады ему помочь или оказать услугу. Но и он в свою очередь всегда готов прийти на помощь по первому зову.

Не откладывая дело в долгий ящик, я позвонила Мишане на сотовый. Ответил он не сразу, да и слышимость была ужасной — музыка, шум голосов. Понятное дело, суббота — либо в бане, либо в бильярдном клубе. Моей просьбе он не особенно удивился, но сказал, что раньше понедельника не получится, надо делать запрос в Москву. Мы готовы были подождать, тем более что Марьяше не терпелось побродить по городу и посмотреть на дом, где родилась бабушка. Я прекрасно помнила все места в Санкт-Петербурге, которые были особенно дороги Графине. Решили, что начнем с «родового гнезда», и отправились на Английскую набережную.

Доехали на метро до станции «Гостиный двор», вышли на Невский проспект. Юную гостью мне приходилось буквально тащить за руку, как маленького ребенка. Ей хотелось побывать в Казанском соборе, забраться на смотровую площадку Исаакиевского собора, сделать несколько снимков на фоне Медного всадника и много чего еще. Мне постоянно приходилось напоминать ей, что за полтора дня невозможно осмотреть весь центр Питера, лучше поскорее выйти на набережную, чтобы посмотреть на дом, где родилась ее бабуля.

На Английской набережной, как всегда, было многолюдно и весело. Соседство бабушкиного дома с одним из лучших загсов Петербурга внесло некоторые коррективы в нашу экскурсию — нарядные машины, цветы, шампанское и очаровательные невесты в умопомрачительных платьях… Я ведь тоже выходила замуж здесь, кажется, совсем недавно, а уже прошло больше десяти лет. Как быстро время летит! Даже не верится, что я уже не такая, как эти хорошенькие девочки-невесты, студентка-второкурсница с осиной талией, а женщина, которой слегка за тридцать, обремененная семьей, солидной и ответственной работой, борьбой с лишними килограммами и зарождающимся целлюлитом.

Марьяша с неподдельным интересом наблюдала за тем, что происходило у загса. Сейчас в ней явно заговорил профессионал. Действительно, какая удача попасть на ритуал бракосочетания в стране, о которой все знаешь только из учебников по русистике да рассказов бабушки. Несмотря на то что о России девушка знала достаточно много, поведение людей на улице ее изумляло. А что уж говорить о ненормативной лексике и всяких жаргонных словечках!

Гости только что уехавшей на лимузине очаровательной пары, по-видимому, жаждали «продолжения банкета», как Иван Васильевич Бунша из знаменитой комедии Леонида Гайдая. Тем более что для этого у них все было с собой — ящик шампанского, два большущих контейнера с бутербродами и фруктами и даже музыкальное сопровождение — магнитола из стоявшего рядом автомобиля. Юркий паренек, заметив, что мы внимательно наблюдаем за всем происходящим, подскочил к нам с бутылкой шампанского и фужерами.

— Девочки, ну давайте с нами выпьем, а! Я ведь сестру свою замуж отдаю, и не за кого попало, а за лучшего друга!

Тут к нам подлетело еще человек пять-шесть таких же радостных и слегка захмелевших ребят. Один, подхватив Марьяшу под руки, закружил с нею в танце под доносившийся из автомобиля шлягер «Ах, какая женщина, мне б такую», другой упорно намеревался выпить со мной шампанского на брудершафт.

— Ребята, стоп, — скомандовала я голосом, которым обычно отчитываю провинившихся подчиненных. — Девушка только сегодня из Франции прилетела на важный международный симпозиум, я ее переводчик. Давайте не будем девушку разочаровывать. Спасибо, конечно, за угощение, но, как говорится, «у вас своя свадьба, у нас — своя». Прощайте, удачного вам семейного праздника. — И с этими словами я буквально вырвала обалдевшую от русского гостеприимства Марьяшу из объятий юного Казаковы.

— Это что, так принято на ваших свадьбах — угощать случайных знакомых? — удивилась девушка.

— Да Россия вообще страна хлебосольная, — ответила я, — ты еще в этом не раз убедишься.

Наконец мы дошли до того дома, у которого восемь лет назад графиня Порошина долго стояла молча, изредка вытирая слезы. Ее внучка реагировала иначе.

— Это бабушкин дом?! Вот это хоромы, так хоромы. Просто дворец Фонтенбло! Кстати, Наташа, а тебе не кажется, что Петербург отдаленно напоминает Париж?

— Нет, не кажется, потому что я в Париже ни разу не была — сравнивать не с чем.

— Да, действительно, я не подумала. Но ведь ты все равно когда-нибудь побываешь в Париже, вот и сравнишь. А мне бы очень-очень хотелось, чтобы ты навестила нас с бабушкой.

Когда-нибудь, конечно, побываю во Франции, боюсь, что это будет нескоро. Мы давно с мужем собирались хотя бы на недельку слетать в «столицу мира», но обязательно находились какие-то отговорки. Все было недосуг. Хотя, не скрою, приятно слышать, что тебе в Париже будут рады. Опять же Кирюшка давно мечтает побывать в Диснейленде. Над этим приглашением надо подумать.

Марьяша тем временем переключила свое внимание на другой объект. На осмотр «родового гнезда» ей хватило двадцати минут, теперь ее внимание привлек плавучий пивной ресторанчик на набережной, весь оклеенный рекламными плакатиками пива и сигарет, который она во что бы то ни стало захотела посетить. Ох уж эти рекламщики! Я с трудом отговорила ее от этого шага, ссылаясь на то, что там могут оказаться более настойчивые молодые люди, которых не остановит от приставаний даже мой дежурный тон свирепой стервы. Взамен я предложила ей экскурсию по Неве на небольшом теплоходе, что вызвало бурю восторга. Поистине, чем бы дитя ни тешилось…

Пока мы обозревали окрестности, сидя на палубе продуваемого всеми ветрами кораблика, я решила расспросить Марьяшу о ее отце, от которого она унаследовала такую звучную шотландскую фамилию — Маккреди.

— Мой отец действительно был самый настоящий шотландец, — разоткровенничалась Марьяша, — родом из Глазго, но с детства жил во Франции. С мамой они познакомились в 1968, когда Франция переживала что-то наподобие маленькой буржуазной революции, опять же повальное увлечение идеями хиппи. Отец хипповать стал вместе с друзьями по идейным соображениям, а маме только дай повод… Она по своей натуре бунтарь, бабушка говорит, что это у нее с детства. Так вот они и сошлись, прямо как у Пушкина — «вода и камень, лед и пламень». Сначала вместе попали в полицейский участок, когда в демонстрации участвовали, потом встречались на вечеринках. Удивляюсь, как они могли сблизиться, у них было так мало общего.

С детства она помнила только скандалы с битьем посуды и мамины истерики. Ей всегда было жаль отца, она его очень любила. Родители расстались, когда Марьяше шел восьмой год. Официально разводиться не стали, просто разъехались и все. Отец забрал ее с собой в Америку, его пригласили читать лекции в Иллинойсе. С ними жила бабушка Сильветта, она всегда опекала сына, может быть слишком настойчиво, что нередко служило причиной ссор между супругами. Но девочке очень нравилось жить с бабушкой Сильветтой и с отцом.

А потом он погиб. Поехал на рыбалку в район Великих озер, очень тщательно готовился к этой поездке: покупал снасти, спиннинги, всякую мелочь. Уехал и не вернулся. Полицейские сообщили, что на порогах лодка перевернулась и он утонул. Причем из восьми человек погиб только Филипп Маккреди.

Сильветта не поверила, она упорно убеждала всех, что его специально погубили, что он кому-то очень мешал. Но всерьез ее слова никто не воспринимал. Потом за Марион приехала мама, а у Сильветты от горя расстроилась психика. Она уже не вылечилась, постепенно впала в маразм. Наталья Александровна очень жалела свою сватью, помогла определить Сильветту в хорошую клинику в Швейцарских Альпах. Она пробыла там лет пять или шесть, до самой смерти. А девочка переехала сначала к маме, а потом к другой бабушке.

…Марьяша замолчала, очевидно, пытаясь сдержать подступившие слезы. Ей было тяжело вспоминать те времена. Несмотря на достаточно обеспеченную жизнь, на ее долю еще в детстве выпало немало. А теперь вот и болезнь бабушки, единственного дорогого человека.

— Марьяша, а почему у вас с мамой такие сложные отношения, — решилась я на вопрос, который все никак не могла задать.

— Да не то чтобы сложные, они никакие. Мама просто не интересуется мной, вот и все. Например, о том, что я стала студенткой Сорбонны, она узнала только через полгода после моего зачисления. У нее была выставка в Японии, она туда своих арабов вывозила.

— Арабов в Японию? А что это за арабы?

— Да это художники молодые, в основном из Алжира. Сначала она выставляет их в своей галерее «Экзотик», а потом начинает по всему миру возить. Потратила на это все папино состояние, теперь вот подбирается к бабушкиному.

— Наталья Александровна этого не допустит, она позаботится о твоем будущем.

Да я не столько боюсь остаться без средств, сколько маминого отношения ко всему этому. Она считает, что ее окружают враги: первый враг — бабушка, второй — я. А в борьбе с врагами все средства хороши… Наташа, давай сменим тему, я не то что говорить, но и думать об этом не хочу.

— Да, Марьяша, конечно. Извини за излишнее любопытство. Лучше посмотри вот на это красное здание справа — это знаменитые «Кресты», наша питерская Бастилия, только действующая. А напротив, видишь, элитный дом для местных нуворишей.

— Действующая тюрьма? В центре города? Оригинально…

Так, за разглядыванием зданий по берегам Невы, мы отошли от неприятной для Марьяши темы.

 

Глава 7

С утра в понедельник, придя в офис, я стала разыскивать Порецкого. Дело это непростое. Рабочий день у нас начинается с 10.00. Но Миша в это время, как правило, еще только принимает душ. Раньше полудня в офисе он не появится. Как только шеф не боролся с этим! Увольнениями пугал, де-премированием угрожал, к совести взывал… Все без толку. Уволить его шеф не решился, потому что такими специалистами, как Порецкий, не разбрасываются. Конкуренты быстренько этим воспользуются. Так что в этой борьбе Мишаня вышел победителем.

Отыскался он сам, причем довольно быстро. Залетел в мой кабинет, благоухая очередным НОВЫА парфюмом:

— Здравствуйте, госпожа начальница. Ну и где же наша очаровательная француженка, где вы ее прячете?

— Угадал, Порецкий, прячу. От тебя, между прочим. Сейчас она в надежной гостинице, отдыхает после марш-броска по памятным местам ее бабушки. У меня, кстати, ноги тоже распухли. Отвыкла я тут с вами от экскурсий, утратила, можно сказать, свою квалификацию гида. Ну что там с Екшинцевым?

— Пока не знаю, с Москвой связался, объяснил всю важность поиска, обещали к 14.00 подготовить справку.

— Надежные ребята? Не подведут?

— Обижаешь, начальница… Какие ребята? Дамы, причем очаровательные.

— Ну, тогда я спокойна.

— А что мне за это будет в качестве гонорара? С француженкой познакомишь?

— Миша, она не типичная француженка. Скромница, умница. И потом — ей не до флирта с тобой, у нее бабушка тяжело больна.

— А при чем здесь флирт? Я просто француженку настоящую ни разу в жизни не видел. Николаевна, ну дай мне слово, что покажешь француженку.

— Ладно, за координаты Екшинцева дам тебе на нее посмотреть. Но только в моем присутствии, понял?

— Да чего уж не понять, фрейлина-телохранительница…

Марьяшу я определила на постой в гостиницу «Астория». У меня жить она категорически отказалась, не желая причинить беспокойство. «Наташа, ты на меня и так два свободных дня потратила, — сказала она, — у тебя все-таки семья. Поедем в отель».

Спорить с нею я не стала, потому что все, что планировала на выходные, осталось невыполненным. Придется наверстывать на неделе. Тем более что «семья» привезла мне с дачи две сумки разных вещей для стирки.

Мы договорились встретиться с Марьяшей вечером после работы и наметить план дальнейших действий по поиску Екшинцевых.

Мишаня все сделал, как и обещал. В 14.10 у меня на столе уже лежал список Екшинцевых, проживавших в Краснодарском крае. Ни одного Николая Даниловича там не значилось. Просто Николаевичей было трое. Решила, что необходимо проверить этих троих.

Екшинцевы Иван и Сергей были родными братьями, проживали в Приморско-Ахтарске, их отца звали Николаем Степановичем. Значит, эти отпадают. А вот Григорий Николаевич, житель города Тихорецка, имел отца Николая Даниловича. Уже теплее… Неужели нашла! Действительно, нашла — Екшинцев Николай Данилович, год рождения 1921, место рождения — Ейский лиман, ныне город Ейск. Умер в 1976 году. Дети: Григорий Николаевич Екшинцев 1946 года рождения, имеет сына Виталия 1976 года рождения. Ага, значит, у Григория Николаевича в один год сразу два события было — смерть отца и рождение сына. Интересно, зачем эти Екшинцевы понадобились Графине?

Впрочем, это уже не мое дело. Вечером все сведения передам Марьяше, а там уж пусть она сама решает, что с ними делать. Да, кстати, надо будет с собой Мишаню прихватить, я ведь обещала их познакомить.

Встретиться мы договорились в половине седьмого в ресторане гостиницы «Астория». Мой спутник выглядел более чем — темно-серый стильный костюм из магазина «Макиавелли» великолепно сидел на его фигуре атлета. Элегантный Порецкий с большими синими глазами на не лишенном приятности лице выглядел идеальным кандидатом для обложки журнала «Men’s health». И как его знакомить с моей французской скромницей, ведь совратит в два счета….

Марьяша сидела у окна, задумавшись. На девушке сегодня был замечательный ярко-синий безукоризненного покроя костюм, изящные туфли на высокой шпильке, из украшений — сапфировый гарнитур. Заметно было и то, что она побывала в салоне красоты — маникюр, укладка, искусный макияж. В общем, девушка выглядела что надо. И держалась достаточно уверенно, похоже, уже адаптировалась в российских условиях. Теперь в ней не только внешне, но и в манерах, в гордой посадке головы угадывалось сходство с Графиней.

Про себя я почему-то сразу подумала, что из них — Порецкого и Марьяши — получилась бы неплохая пара, но тут же выругала себя за то, что думаю совсем не о том, о чем надо. Мы незаметно подошли к девушке:

— Марьяша, здравствуй. Вот и мы. Это Миша Порецкий, наш с тобою главный помощник.

— Очень приятно, меня зовут Мари Маккреди, но лучше звать Марьяша, — и она протянула Мишане руку для пожатия.

Однако галантный Порецкий немедленно перехватил ее для поцелуя. Признаюсь, что мою скромницу это не смутило. Она приняла это как должное. Вслух я заметила, что Марьяша сегодня потрясно выглядит.

— Потрясно — это значит хорошо? — переспросила девушка.

— Потрясно — это значит потрясающе, — опередил меня Мишаня и добавил: — И в этом я с Натальей Николаевной полностью согласен.

— Спасибо, ваше мнение, Михаил, очень кстати. Примерно через полчаса я здесь встречаюсь с очень приятным молодым человеком, лингвистом из Москвы, мне хотелось бы произвести на него хорошее впечатление.

— Лингвистом из Москвы? — удивилась я. — А где ты успела с ним познакомиться?

— Да здесь же, в ресторане, еще утром. Мы с ним завтракали за одним столиком, разговорились. Он сюда приехал на симпозиум на пару дней, завтра вечером улетает.

— А с группой приехал или один? — поинтересовался Миша.

— Вообще-то коллег я с ним не видела, по-моему, он один. Обещал мне чудную экскурсию по вечернему городу.

— Так ведь он москвич, — удивился Мишаня, — какой же из него экскурсовод? Я думаю, у меня это лучше получится.

— Да, наверное, вы правы, Михаил. Если вы располагаете свободным временем, присоединяйтесь к нам. Я думаю, Викентий не станет возражать.

— Ах, так он еще и Викентий, — удивился заподозривший неладное Порецкий, — обязательно с ним познакомлюсь. А то, знаете Марьяша, у меня очень мало знакомых лингвистов, пора расширять кругозор.

Признаться, я была очень благодарна Мишане за проявленную смекалку. Что это еще за Викентий? Не дай бог, аферист или мошенник. А я ведь за девушку несу ответственность. Несмотря на свои двадцать с хвостиком, она почти ребенок. Наивный, доверчивый ребенок. Молодец, Мишка.

Достав из портфеля список Екшинцевых, я положила его перед Марьяшей.

— Вот то, за чем ты приехала в Россию. Все краснодарские Екшинцевы. К счастью, фамилия очень редкая. Если бы тебе понадобились Ивановы, в этом списке были бы тысячи фамилий. Что ты с пи-ми намерена делать?

— Звонить бабушке, я понятия не имею, что с ними делать дальше.

— Тогда не откладывай этот разговор, если возможно, свяжись с ней прямо сейчас.

— Да, конечно, но будет лучше, если я позвоню из номера. Вы не скучайте без меня.

С этими словами она поднялась из-за стола, предоставив нам с Мишей возможность обсудить ситуацию.

— Ну, как тебе мадемуазель? — поинтересовалась я у Михаила.

— Французского в ней немного, — философски заметил мой коллега, — костюм и акцент, а вот наивность — чисто русская. Как будто не из Парижа, а из села Кукуево приехала. Какого-то Викентия умудрилась подцепить. Николаевна, ты с ней разъяснительную работу почему не провела?

— Ой, Миш, сама на себя удивляюсь. Не предупредила девчонку, что у нас аферистов в приличных гостиницах пруд пруди.

— Сейчас я об этом лингвисте Викентии попробую навести справки, а то, может быть, зря мы с тобой волнуемся.

С этими словами Миша набрал по мобильному чей-то номер, объяснил ситуацию и отключился. Минут через пять ему перезвонили. Миша быстро стал писать на салфетке, изредка вставляя в разговор фразы типа «эх, ни фига себе!», и пару раз даже присвистнул. Я уже приготовилась услышать от своего напарника нечто ужасное.

— Ну и ну, не успела приехать в Питер, а уже такую «знаменитость» заарканила, — изумился Миша, — личность очень уж известная в определенных кругах. Викентием он представляется, когда видит, что иностранка имеет отношение к науке. А если у его жертвы лицо, так сказать, не обременено интеллектом, то представляется Жоржем.

— Милославским, что ли. Не иначе «Иван Васильевич меняет профессию» его любимый фильм.

— Как и твой, между прочим.

— Миша, а как же он определил, что она иностранка? Акцент у нее еле заметный.

— Наши соотечественницы такого возраста, если они не путанки, как правило, предпочитают гостиницы подешевле. Марьяша на проститутку не похожа, высшее образование на лбу написано, да и по ней видно, что она не из рязанской губернии приехала. Порода в ней чувствуется.

— «По-ро-да», — передразнила я Мишаню, — лошадь она, что ли, что ты породу в ней определил.

— Не скажи, начальница, — настаивал на своем Порецкий, — даже если бы на ней был бомжовский прикид, а не этот шикарный костюмчик, я бы в ней породу определил. Как, впрочем, и Викентий. У него, между прочим, два высших образования. И две ходки. Специализируется на кражах. Втирается в доверие к богатым дамочкам, желательно иностранного происхождения, затем посещает их в номере, усыпляет и «обносит» по полной программе.

— Так он еще и уголовник!

— Еще тот уголовничек, матерый, опытный, но никаких «мокрух», работает изящно, я бы даже сказал, благородно. Взять с поличным очень трудно.

— Слушай, Миш, а может, твой приятель ошибся, — кивнула я на мобильный. — Может быть, это не тот Викентий?

— Поживем, увидим. Лучше скажи, где наша француженка так долго пропадает, уже скоро восемь. Викентий минут через пять-десять появится.

— Не знаю, наверное, дозвониться не может.

Вскоре в дверях появилась Марьяша, как мне показалось, с заплаканными глазами. Я была права. Девчонка уже успела всплакнуть, потому что за последние сутки здоровье бабушки резко ухудшилось.

— Нюша в панике, говорит, чтобы я срочно вылетала домой. А бабушка посылает в этот Тихорецк. Говорит, чтобы я обязательно познакомилась и с Григорием, и с его сыном Виталием. Посмотрела, как они живут, узнала их точный адрес. Спрашиваю, а что мне им сказать, как представиться? Она говорит, что-нибудь придумайте с Наташей, но не говори пока, что ты от меня. Наташа, может быть, и вправду у бабушки с головой не в порядке?

— Не думаю. Раз просит, надо ехать. Все узнать и быстро в Париж возвращаться. Если Нюша беспокоится, значит, дело серьезное.

— Да Нюша, сколько себя помню, всегда переживает за бабушкино здоровье. Во всяком случае, по телефону бабушка со мной говорила нормальным голосом. Я, право, не знаю, что делать.

Тут наш разговор прервался, так как к столику подошел Викентий. «Ничего себе, уголовничек, — подумала я. — Ален Делон и Игорек Костолевский отдыхают». Делон и Костолевский, на мой вкус, самые красивые киномужчины и служат мне примером для сравнения со всеми другими. Теперь я поняла, почему Марьяша так преобразилась. Мужчина был потрясающе красив и выглядел, как говорится, на миллион долларов. Мишаня, похоже, тоже не ожидал увидеть вместо уголовника такого холеного красавца, видимо, его не предупредили, как Викентий выглядит.

— Мари, — приятным низким голосом заговорил красавец, — а вы, похоже, не скучали без меня. Познакомите меня со своими друзьями?

— Конечно, — приободрилась девушка, — это Наталья Николаевна, подруга моей бабушки, а это ее коллега Михаил.

«У, как все запущено, — подумала я, — она уже ему и про бабушку рассказала. Дело серьезное». Под столом я толкнула ногой Мишаню и глазами просигналила: «SOS». Но Миша и без меня уже понял, что долго продолжать спектакль ни к чему.

— А меня зовут Викентий, — бесцеремонно продолжал аферист, — будем знакомы. — И он протянул руку Мишане. Тот отреагировал на жест не очень охотно, а потом спокойно произнес:

— Жорж вам больше подходит, а еще лучше, если вы представитесь своим настоящим именем — Сергей Ненашев.

Я растерялась. Почему Мишка так уверенно себя ведет, а вдруг он ошибается, мужичок совсем на уголовника не похож?

— Не понял, — слегка удивился красавец, — похоже, вы меня с кем-то путаете, молодой человек.

— Может быть, и путаю. Здесь душновато, а духота мне, знаете ли, на зрение действует. Может быть, на свежий воздух выйдем, покурим? — предложил Викентию Порецкий.

— Ну, если дамы не возражают…

— Дамы не возражают, — опередила я Марьяшу, которая никак не могла понять, почему мы прицепились к Викентию.

Выйдя из холла гостиницы на улицу, Мишаня не стал церемониться с Викентием:

— Я может, и ошибаюсь, а ребята с Литейного навряд ли. Наколка в виде креста на мизинце, которую неудачно пытались вывести, родинка над верхней губой, как у Синди Кроуфорд. Мне тебя очень точно описали.

— Похоже, я становлюсь знаменитым.

— Вот именно. А для твоего ремесла это не есть хорошо. Пора менять место дислокации, а еще лучше — род занятий.

— Спасибо за совет, молодой человек. В данный момент я как раз и пытаюсь «завязать». Для этого мне не так уж много и надо — найти подходящую кандидатуру, жениться, и бегом из этой благословенной страны. Вот Мари присмотрел, милейшее создание, а ты со своей подружкой мне помешал.

— Да, к счастью, вовремя успел. Меня совершенно не трогает твое уголовное прошлое, и дела мне никакого нет до того, чем ты сейчас занимаешься, а вот судьба девушки небезразлична. Так что отвали от нее по-хорошему, без скандала.

— Ладно уж… скандала мне не хочется. Настроение не то. Встретились бы мы с тобой в другой обстановке, тет-а-тет, я бы эту девочку без боя не сдал. А в «Астории» шуметь мне ни к чему. Твоя взяла. Передавай привет своим друзьям с Литейного и расскажи им заодно, какой я воспитанный, — с этими словами красавец мужчина оставил Мишу докуривать его любимый «Парламент» в гордом одиночестве, сам же направился к нам с Марьяшей.

— Увы, Мари, придется нам попрощаться, возникли неотложные дела. Очень, очень жаль, — он поцеловал руку Марьяше, галантно поклонился мне и вышел из зала.

Я только и успела что удивиться, почему это он так быстро ретировался. Миролюбивый уголовничек попался. Или же Мишаня припас для него убийственный факт из «трудовой» биографии?

Мы с Марьяшей во все глаза уставились на Порецкого. За время их недолгого диалога «на свежем воздухе» прошло минут пять, что же такого Мишаня сказал своему визави, вследствие чего тот так стремительно нас покинул?

— А ведь он действительно похож на Синди, просто брат-близнец, — рассуждал вслух Мишаня, — а я еще удивлялся, почему у него такая странная кличка — «Модель», думал, что он из этих, из меньшинств, в общем.

— Михаил, в чем дело? — наконец пришла в себя Марьяша. — Почему Викентий ушел?

— Потому что в России нельзя доверять красивым мужчинам. Обязательно обманут.

— Как и во Франции, — многозначительно заметила Марьяша, — значит, вам, Миша, тоже нельзя доверять?

— А я как раз исключение из правила, — просиял довольный комплиментом Порецкий, — я в другой раз расскажу вам про лже-Викентия, идет?

— Угу, — кивнула Марьяша, — что с Екшинцевыми будем делать?

 

Глава 8

После долгого обсуждения было принято следующее решение — завтра Марьяша уезжает в Тихорецк. Сопровождать ее будет Порецкий, который добровольно вызвался помочь, чтобы не отвлекать меня от семьи и от работы. Он решил взять больничный на недельку. Я заметила, что им обоим это решение понравилось. Значит, все в порядке, моя совесть чиста. А то у моих домашних внезапная поездка в Краснодарский край вызвала бы бурю протестов. И муле, и сын нормально реагировали только на заграничные командировки. Понятное дело, сплошные презенты и подарки. А что мамочка из Краснодарского края привезти может, да еще в начале мая? В лучшем случае, пучок свежего укропа.

Я отправилась домой, а Марьяша с Мишей — на вечернюю экскурсию по городу. Миша решил быть до конца джентльменом и предложил себя в качестве гида вместо разоблаченного Викентия. Отказа не последовало. На прощание я незаметно показала Порецкому кулак, но что он пообещал мне быть паинькой. На том и разошлись.

Утром я отправилась на работу, где должна была каждому встречному рассказывать, как страшно разболелся у Порецкого зуб, что он вынужден был взять больничный. Шеф немного повозмущался, поворчал, но признал, что вид его лучшего юриста с раздутой от отека щекой на клиентов подействует не лучшим образом. На том все и успокоилось.

Я попыталась сосредоточиться на работе, но это у меня получалось плохо. Из головы никак не шло то, зачем же Графиня отправила Марьяшу к Екшинцевым. Сначала я подумала о том, что, возможно, в России остались фамильные драгоценности семьи и Екшинцевы имеют к этому какое-то отношение. Тогда зачем же нужно скрывать, что Марьяша — внучка Графини? Потом мне пришла в голову мысль, что Екшинцевы либо враги, либо, напротив, близкие Графине люди. Тогда почему к ним она отправляет внучку, ведь восемь лет назад она и сама могла как-то связаться с ними. Но не сделала этого, а мне сказала, что одно очень важное дело поручит выполнить внучке, так как сама боится того, что ее сердце не выдержит. Что же за дело такое важное?

Около полудня мне позвонил Порецкий и сообщил, что купил билеты на поезд. «Самолетом лететь нет смысла, — сказал он, — от Краснодара неудобно добираться, на поезде лучше». Я догадалась, что это просто уловка. Мишке просто подольше хочется побыть наедине с Марьяшей, похоже, что девчушка ему пришлась по душе. Да и он Марьяше понравился. Она успела мне об этом шепнуть еще в ресторане, когда Мишка ненадолго отлучился «попудрить нос».

Какая хорошая пара бы получилась из них, но я не знаю, может быть, у Марьяши есть бойфренд. Я не сообразила ее об этом расспросить. То, что у Мишки не было постоянной девушки, я знала, и честно сказать, переживала по этому поводу.

Парень он хороший, честный, умница, но ни с одной девушкой дольше двух месяцев не встречался. Говорит, что они его быстро разочаровывали. Мишке важно было, чтобы у девушки помимо красивых глаз и стройных ног еще и в голове хоть что-то имелось. А такое, как правило, редко случается. Интеллект и красота в одном флаконе — большая редкость.

У Марьяши с интеллектом все в порядке, ноги тоже ничего. Броской красавицей ее не назовешь, зато в ней есть нечто, что Мишаня назвал породой. Как бы я хотела, чтобы они понравились друг другу. Я согласна быть свахой, этакой Ханумой международного класса. Но как узнать про бойфренда?

Идея пришла сама собой, надо позвонить Нюше. Как же я сразу не догадалась. Заодно и про Графиню узнаю.

Я набрала номер мобильного Мишки, почему-то была уверена, что они сейчас с Марьяшей вместе. Так и вышло.

— Марьяша, скажи мне на всякий случай номер телефона Нюши, вдруг придется с ней связаться.

— Наташа, как хорошо, что ты об этом подумала, записывай…

Я вообще отличаюсь умом и сообразительностью, как птица Говорун из симпатичного такого мультика. Поэтому, выбрав момент, когда шеф отлучится, я проскользнула в его кабинет, чтобы беспрепятственно позвонить по межгороду в Париж и поболтать с Нюшей.

Нюша обрадовалась моему звонку невероятно:

— Наташенька, дорогая, как хорошо, что ты позвонила. Скажи, как там моя лапочка поживает?

— С Марьяшей все в порядке, она через пару часов выезжает в Тихорецк для знакомства с Екшинцевыми. Поедет поездом, так как самолетом неудобно добираться. Оттуда мне позвонит и все расскажет.

— А как же ты ее одну отпускаешь, Наташенька?

— Она не одна, с ней мой коллега по работе, очень надежный молодой человек. К тому же он опытный юрист, посоветует как себя вести с этими Екшинцевыми. Нюша, что это за история с этими людьми? Зачем они понадобились Графине?

— Так кто ж его знает. Я сама ничего понять не могу, зачем она бедную девочку в этакую даль отправила. Совсем на голову плоха стала.

— А как у нее дела? Улучшение намечается?

— Что ты, деточка, какое уж тут улучшение. Хуже ей с каждым днем, врачи ничего хорошего не обещают.

— Тогда тем более не пойму, зачем в такой момент она внучку в Россию отправила?

— Видно, есть в этом резон. Ты, Наташенька, поторопи ее, пусть не затягивает дела, очень я боюсь, что хозяюшка ее не дождется. Тогда мне от Полинки достанется. Не любит она меня. Сразу нас с Петенькой и Беллочкой выгонит.

— Не переживайте, Нюша, этого не случится. Марьяша не позволит.

— В Полинку словно бес вселился. Ждет наследства, про дочку и думать не хочет. Если, не дай бог, хозяйка преставится, а наследство Марьяше оставит, то от Полинки хорошего ждать нечего. Изведет девчонку ради денег.

— Да быть такого не может. Она ведь дочь родная.

— Ох, Наташенька, у Полинки любовь к деньгам сильней, чем чувства материнские. Да и араб ее противный масла в огонь подливает.

— Какой араб, Нюша?

— Ухажер ее последний, вот ведь навязался на нашу голову Абдул этот.

— Абдул? Мне Марьяша ничего про него не рассказывала.

— А ты ее порасспрашивай, порасспрашивай. Такого узнаешь.

— Нюша, а у Марьяши есть жених? Ну, или просто приятель?

— Никак присмотрела кого моей лапочке, а?

— Точно, присмотрела. Они с ним вместе поехали к Екшинцевым. Хороший парень, умница, специалист отличный. Его у нас очень ценят. Он вроде бы и Марьяше понравился. Я поэтому и звоню, чтобы узнать, есть у нее кто или нет.

Одна-одинешенька она. Все за книжками да за компьютером сидит, учится с большой охотой, не до парней ей. Да и негде ей знакомиться, редко куда выбирается. Не то что Полинка — ни одной вечеринки не пропустит. То, что ты ей парня присмотрела, это хорошо. Ей сейчас защитник нужен. Ну, прощай, Наташенька, пойду к Наталье Александровне, поклон ей от тебя передам.

— Обязательно передавайте. До свидания.

Я положила трубку и покинула кабинет начальства. Спустилась в кафе, чтобы за чашкой крепкого кофе хорошенько обдумать все, что услышала от Нюши.

Итак, главное выяснила: у Марьяши бойфренда нет. Это плюс. Зато у мамочки есть Абдул, которого Нюша на дух не переносит. Это минус. Полина ведет себя агрессивно не только по отношению к матери, но и к дочери, про семью Нюши я уж и не говорю. Значит, от Полины можно ожидать любых неприятностей. Это второй минус. Ну и третий — здоровье Графини. На выздоровление шансов нет, да это и понятно — Наталье Александровне уже за девяносто. Чудес не бывает.

Остается только ждать возвращения моих путешественников, чтобы сделать окончательные выводы и подумать над тем, как обезопасить Марьяшу от возможных неприятностей.

 

Глава 9

Любопытство никогда не было моей отличительной чертой. Как раз напротив, я все время придерживалась принципа — «меньше знаешь, крепче спишь». Но история с настойчивым поиском Екшинцевых, предпринятым Графиней, меня никак не оставляла в покое. Пока Марьяша и Миша не вернутся из поездки, я ведь места себе не найду: буду строить всякие предположения и версии. Изведусь вся, дело дойдет до бессонных ночей. Уж я себя знаю, как что-нибудь в голову засядет, ничем не вышибить.

Мне очень хотелось узнать побольше о Полине. Как же так могло получиться, что она в буквальном смысле возненавидела собственную дочь? Неужели наследство Графини так велико, что она готова пойти на любые шаги, чтобы только не дать дочери возможности им завладеть? Кто бы мог мне помочь в сборе информации о Полине? Ведь графиня Порошина личность известная, должен же кто-то знать что-нибудь о ее семье, о жизни Полины.

Я мысленно перебирала всех знакомых, так или иначе связанных с Францией. Из моих студенческих приятелей и приятельниц никто во Франции не работал, может, пообщаться с Чепуровым? Я года два назад встречалась с ним на конференции, мы мило побеседовали. Он по-прежнему работает в центре «Интер», только несколько поменял профиль заведения. Теперь они специализируются на детских программах, занимаются обменами школьников, организацией детского элитного отдыха за границей и прочими прибыльными мероприятиями. Он говорил, что во Франции бывает очень часто. Вот ему-то я и позвоню, только «легенду» придумаю…

Моему звонку бывший шеф оказался очень рад. По старой привычке, минут пять расхваливал свое новое детище, прежде чем догадался спросить меня, чем он мне может быть полезен.

— Эдуард Петрович, вы помните, как к нам в центр приезжала графиня Порошина?

— Конечно, Наташенька, помню. Зловредная такая бабулька, которая, к слову сказать, нам неплохую сумму перечислила.

— Вот-вот, мне она тогда за службу жемчужную брошь подарила. До сих пор ношу. Я бы хотела летом выбраться в Париж и по возможности навестить ее. Она меня очень настойчиво приглашала. Но не знаю, удобно ли это? К тому же не уверена, жива ли она. А дочь ее меня может совсем не знать. Вы, случайно, не владеете информацией об этой семейке, чтоб мне не попасть впросак со своим внезапным визитом.

— Я не владею, а вот Капитолина Константиновна наверняка в курсе. Ты помнишь Капочку?

— Конечно, помню. Как это я сразу не сообразила ей позвонить.

— Позвони. Уж она-то все расскажет, сплетничать о жизни русских во Франции просто обожает. Капа как раз сейчас занимается переводом дамского романа, из эмигрантской жизни, так что информацию получишь, что называется, «из первых рук». А заодно и от меня ей приветик передавай. Пока, девочка.

Вечером я позвонила Капитолине Константиновне, объяснила ей примерно то же, что и Чепурову, напросилась на аудиенцию. Договорились встретиться завтра часика в четыре. Благо, жила Капочка в трех минутах ходьбы от моей работы.

В назначенное время с коробочкой пирожных из французской кондитерской я стояла на пороге Капочкиной квартиры. Надо признать, что за те несколько лет, пока мы не встречались, она изменилась мало. Все такая же энергичная, шустрая и немного шумная женщина встретила меня с распростертыми объятиями. Тут же в прихожую выскочили две ее болонки и дружно разделили радость хозяйки, подпрыгивая чуть ли не до моего лица. Капитолина, умиляясь, смотрела на своих питомцев, заменивших ей детей. Она слыла старой девой, помешанной на всем французском. Говорили, что и замуж она не вышла только потому, что не встретила подходящего француза. А русских мужчин в качестве избранников не воспринимала.

— Натали, они так рады твоему приходу, так рады, — комментировала Капочка поведение своих собачек, — совсем как дети. Ну и о ком же ты хотела получить информацию?

— Меня интересует семейство Порошиных, в особенности Полина.

— Ну, это проще простого, я сейчас даже фотоснимки принесу, там наверняка Полина найдется. Она ведь большая любительница светских раутов.

Смирившись с тем, что согнать с колен болонок не удастся, я приготовилась внимательно слушать Капитолину, разбиравшую большую коробку с фотографиями. Разыскав нужные снимки, она протянула мне их, указав на Полину, а сама пошла заваривать чай.

Все снимки были групповые, цветные, сделанные, очевидно, обычной «мыльницей» На одном Полина стояла в окружении дам «бальзаковского возраста» на фоне какого-то дворца, на двух других также в окружении людей, но уже на фоне картин. Видимо, последние два снимка были сделаны в художественных галереях.

Полина выглядела именно так, как я себе ее и представляла. Типичная хозяйка художественной галереи, на мой взгляд, непременно должна быть стильной утонченной женщиной, в каком-нибудь умопомрачительном наряде, с длинной сигаретой, желательно в мундштуке, с загадочной улыбкой на лице. Этакая современная Мона Лиза.

Полина просто идеально вписывалась в созданный моим воображением образ. Ее наряды на всех снимках были великолепными, улыбка загадочной, сигареты длинными. Цвет волос и прическа были разными на всех трех фотографиях. Складывалось впечатление, что к каждому новому костюму она подбирала не только туфли, но и прическу. В общем, женщина была эффектной. Однако внешнего сходства с Графиней, как я ни пыталась разглядеть, так и не увидела. По-видимому, Полина была похожа на отца — графа Порошина.

Капитолина Константиновна, накрывая на стол, без умолку говорила о своем новом переводе. Еще во времена нашей с ней совместной работы в «Интере» она зарекомендовала себя превосходным переводчиком художественных текстов. Чепуров привозил из Франции второсортные рукописи никому не известных у себя на родине писательниц, а Капа умудрялась делать из них бестселлеры, которые пользовались огромной популярностью у россиянок. Надо отдать ей должное, переводчиком она была отличным. Вот и новый роман, скорее всего, слабенький, она превозносила до небес.

— Уникальный сюжет, просто конфетка, никакого кровопролития, никаких драк, но динамика, просто закачаешься! — восторгалась Капа, разливая по чашкам душистый чай.

— Не сомневаюсь, что это будет конфетка, но только после того, как вы поработаете с текстом, — сделала я вполне заслуженный комплимент. — А почему бы вам, Капитолина Константиновна, самой не начать писать романы? У вас такой замечательный слог.

Да какой из меня писатель? Я пробовала, но никогда не могу сюжет «закрутить», фантазии маловато. А вот переводы делать люблю, к тому же с удовольствием корректирую чужие тексты. Пока никто не обижался. Меня это вполне устраивает, опять же деньги хорошие имею и на работу каждый день ходить не надо. Но, дорогая, мы отвлеклись, а я ведь о Порошиных много могу рассказать, история этой семьи очень интересная, хоть романы пиши.

 

Глава 10

Я впервые узнала о семье Порошиных, точнее сказать о графине Наталье Александровне, в свой второй приезд во Францию, это было в начале 1970-х годов. Я тогда работала в системе «Интуриста» синхронным переводчиком, ездила с делегациями, в основном партийными, во Францию.

Однажды сопровождала музыкальную труппу из Филармонии, состоявшую, как на подбор, из одних «божьих одуванчиков». Намучилась я с ними так, что в конце дня без задних ног падала в кровать и засыпала сном праведника. То скрипку в автобусе забудут, то ноты потеряют. Не зря говорят, старый — что малый. И тут как-то вечером подходит ко мне один скрипач, очень почтенного возраста, с просьбой провести с ним вечер. Я от возмущения чуть сознание не потеряла, а он, видимо догадавшись, что я не совсем верно его поняла, шепчет мне, чтобы никто не услышал: «Мне ваша помощь просто необходима». И так умоляюще смотрит на меня, тут я поняла, что он приглашает меня уединиться при всех, чтобы усыпить бдительность нашего сопровождающего из компетентных органов.

Я решила помочь музыканту, тем более что он, несмотря на почтенный возраст, был милейшим человеком, очень остроумным и приятным в общении. Пришлось сделать вид, что я принимаю ухаживания седовласого донжуана Аркадия Михайловича и что мы выйдем из гостиницы прогуляться по набережной Сены часок-другой. Сопровождающий на нашу отлучку никак не отреагировал — мы, к счастью, не представляли для него никакого интереса.

Когда мы вышли на улицу, лжекавалер протянул мне бумажку с адресом и попросил привезти его туда на такси. А тогда валюта была на вес золота, и тратиться на такси было непростительным расточительством. Но музыкант убедил меня, что в данном случае деньги значения не имеют, что он этой встречи ждал много-много лет.

Доехали мы до нужного места минут за 30. Оказалось, что это вроде «Русского дома» — интерната для эмигрантов из России. Аркадий Михайлович много лет мечтал побывать в Париже хоть один денек, чтобы встретиться со своей родной сестрой — единственной родственницей, оставшейся в живых. Во время «окаянных дней», когда вся его семья эмигрировала во Францию, он внезапно заболел тифом. Родители не надеялись, что он выживет, а в семье помимо него было еще двое детей. Они оставили десятилетнего ребенка на попечении родственников, а сами со слезами на глазах сели в поезд, отправлявшийся во Францию.

Мальчик выжил и остался полным сиротой. Кузина отца, на попечении которой его оставили, прожила недолго. Она не смогла привыкнуть к новой власти, лишившись средств к существованию, не выдержала полуголодного образа жизни, подхватила лихорадку и вскоре умерла. Мальчик попал в детский дом, очень похожий на «республику ШКИД».

Естественно, о своем дворянском происхождении никогда никому не рассказывал. В детском доме у Аркаши проявились удивительные музыкальные способности. Он замечательно пел, научился играть на всех имевшихся там музыкальных инструментах. Однако безумно хотел научиться играть на скрипке. Директор детдома, который для Аркаши был как родной отец, всячески поддерживал юное дарование. Раздобыл старенькую скрипку и подарил ее на день рождения любимому воспитаннику. Этот подарок определил дальнейшую судьбу Аркадия Михайловича: он стал скрипачом. Его музыкальная судьба была счастливой, как, впрочем, и личная жизнь. Семья, дети, любимая работа. Что еще для счастья надо?

Однако желание встретиться со своей семьей никогда не покидало его. Как-то раз он попросил своего хорошего друга, работавшего в Смольном, навести справки о родственниках, отбывших после революции во Францию. Естественно, инкогнито. В те времена не принято было щеголять дворянским происхождением. Не то, что сейчас. От него он узнал, что в живых из всей семьи осталась только старшая сестра Мария, что живет она в интернате для русских эмигрантов в пригороде Парижа. С того дня и началось. Аркадий Михайлович ночей не спал, все придумывал, как бы организовать поездку во Францию. Тогда ведь из России просто так невозможно было выехать, по турпутевке — не реально, в командировку — проблематично. В общем, сложно. Но судьба, видимо, решила смилостивиться, и внезапно музыкантов из Филармонии пригласили в Париж.

— Это было чудом, — рассказывал мне в такси Аркадий Михайлович, — я даже в Бога стал верить, хотя до этого себя считал атеистом. С сестрой мне даже удалось пообщаться по телефону, хотя толком ничего сказать друг другу мы не смогли, слезы мешали. Я только понял, что она страшно одинока, родственников не осталось, семьей не обзавелась. Даже не могу представить себе, как она выглядит. Смогу ли я узнать ее? Вы, Капочка, побудьте со мной, ладно? А свое долгое отсутствие мы объясним тем, что заблудились, идет?

— Конечно, Аркадий Михайлович. Не волнуйтесь, все будет замечательно.

Когда мы вошли в холл, нас встретил портье и предложил пройти в зал, где проводят свободное время постояльцы. Там как раз проходила встреча, где присутствовали, помимо проживающих, еще и приглашенные гости. По-моему, отмечали день рождения. Описывать встречу Аркадия Михайловича с сестрой не буду, это было очень трогательное зрелище, без слез я его до сих пор вспоминать не могу. На вечере в качестве мецената среди прочих присутствовала графиня Порошина. Меня с ней тогда лично не познакомили, не до того было, но я ее хорошо запомнила. Очень эффектно выглядела мадам, очень эффектно.

Она была одна, супруг ее к тому времени уже скончался, а дочь Полина еще жила с мужем. Она заметно отличалась от присутствующих статью, манерами, в общем, сразу бросалась в глаза. Мне очень захотелось с ней познакомиться. Что-то в ней было такое притягательное. Однако мне тогда было не до Порошиной, я все боялась, как бы моему попутчику не стало плохо с сердцем.

Вернулись мы, как и следовало ожидать, не скоро. Нас уже собирались искать. Мне пришлось сыграть испуг, я без умолку рассказывала всем, как мы заблудились, сколько страху натерпелись. Аркадию Михайловичу ничего играть не пришлось, так как после столь долгожданной и волнительной встречи с сестрой, вид у него был еще тот — бледный, с трясущимися руками, он то и дело хватался за сердце. В общем, никто ничего не понял. С тех пор мы с Аркадием Михайловичем очень подружились.

Уже во времена Горбачева я стала бывать во Франции довольно часто. Аркадий Михайлович попросил сестру познакомить меня с влиятельными и интересными людьми из русских эмигрантов, чтобы я была вхожа в их общество. Так я попала на суаре в дом графини Порошиной.

«Бомонд» не произвел на меня большого впечатления, а вот мать и дочь Порошины — напротив. Сама графиня поражала не только внешностью, но и размахом деятельности, которую она вела. Все, что так или иначе было связано с «русской темой», — выставки, концерты, встречи, — без ее участия не проходили. Она успевала везде и всюду, несмотря на возраст. Огромные суммы тратила на благотворительность, на «русские дома», умудрялась при этом еще и бизнесом заниматься.

У нее тогда было несколько бутиков, оставшихся в наследство от матери и отчима. Так как сестра Натальи Александровны Ольга умерла очень рано, в автокатастрофе погибла еще до своего замужества, то весь капитал отчима-банкира также унаследовала Наташа. От мужа ей достались элитные конюшни, где всем управлял сын приятельницы графини, очень преданный ей человек.

Порошина — одна из самых богатых француженок русского происхождения. Возможно, поэтому перед ней многие заискивают, пытаясь снискать ее расположение. Но напрасно. Наталья Александровна при знакомстве со случайными людьми держит дистанцию, как опытный водитель на автотрассе.

То, что с дочерью у них натянутые отношения, я заметила сразу, как только стала вхожа в их окружение. Полина, пока была замужем, еще как-то общалась с матерью, прислушивалась к ее мнению, но, когда овдовела, пустилась во все тяжкие. Молодые художники стали чем-то вроде ее хобби. В последние годы она увлеклась «арабской темой».

Сначала стала выставлять работы алжирского «молодняка» в своей галерее, но ей это популярности не принесло. Французы признают только свою живопись, русским арабская тема тоже не интересна. В результате галерея «Экзотика» превратилась во второсортную галерейку с магазинчиком, торгующим «ароматами пустыни» — различными парфюмированными эссенциями. И это в Париже, столице моды и духов!

Затем не на шутку увлеклась одним очень занятным типом — не то художником, не то поэтом по имени Абду. Надо признать, что этот Абду невероятно красив: высокий светлокожий араб лет двадцати пяти, с огромными серо-зелеными глазами. Когда она впервые появилась с ним в обществе, все ее подружки ахнули от зависти. Надо признать, что помимо феерической внешности Абду имеет еще немало достоинств: владеет в совершенстве французским и английским, пишет забавные картины, которые Полина называет арабесками, приятен в общении, начитан. В общем, Полина от него без ума. Один недостаток — он беден, живет на средства Полины. Жиголо, одним словом.

Во время своих поездок во Францию я обязательно захожу в галерею к Полине хоть на часок — поздороваться, поболтать, узнать последние сплетни.

Кстати, магазинчик с арабскими духами в галерее принадлежит Абду. Как ему удалось уговорить Полину пойти на это — большой секрет. Несмотря на свои чувства к этому арабу, она всегда заботилась об имидже галереи, это единственное ее богатство, ее детище. А тут такая безвкусица…

Последний мой визит к Полине был около года назад. Она готовилась к очередному вернисажу. Собиралась вывозить цикл «Арабески». Не думаю, что эта затея увенчалась успехом, так как интерес к арабской живописи не так уж велик. Понятно, что делает она это исключительно ради Абду. Чем он ее так увлек — не пойму. Да и никто не понимает. На всех встречах разговор обязательно заходит о Полине и ее любовнике.

Все очень жалеют Мари — дочь Полины. Прелестное дитя, говорят, очень умная девочка, но для матери она просто как бельмо на глазу. Воспитывала ее бабушка, пока мать устраивала личную жизнь. Теперь, когда здоровье графини Порошиной резко ухудшилось, все гадают, кто — Полина или Мари — унаследует огромное порошинское состояние.

Думаю, что твой визит к Порошиным пройдет нормально. Полина в Иври не бывает, экономку Нюшу ты знаешь, адрес у них прежний. Так что смело можешь брать билет до Парижа. Да, и обязательно от меня поклонись Триумфальной арке.

 

Глава 11

Попрощавшись со словоохотливой Капочкой и ее беспардонными болонками, я вышла на улицу. Решила пройтись немного пешком, полюбоваться весенним городом, подышать невским воздухом, а заодно подумать над тем, что рассказала моя бывшая сослуживица.

Итак, отношения Полины и Марьяши оставляют желать лучшего. Причины к тому две: наследство Порошиных и некий Абду, который управляет Полиной, как кукловод марионеткой. Судя по рассказам Капитолины, кукловод он опытный. Иначе чем можно объяснить поведение Полины, которая устраивает его выставки, открывает в своей галерее второсортный магазинчик по его просьбе, при этом совершенно не занимается родной дочерью.

Конечно, Марьяша серьезная девушка, вполне самостоятельная, но ведь ей еще мало лет. Она наивна, как ребенок. В этом я успела убедиться совсем недавно на примере с Викентием. Хорошо, что Мишаня взялся ее опекать. Он парень надежный. Но это в России, во Франции у нее немного защитников. Графиня, несмотря на преклонный возраст, рассуждает вполне здраво, значит, она должна как-то обезопасить Марьяшу от возможных посягательств на ее часть наследства со стороны Полины и этого Абду. Опять же эти Екшинцевы. Что это за семья? Зачем они понадобились Графине?

Я не заметила, как вышла на Загородный проспект. Прошагала не один километр, погрузившись в свои мысли. Это здорово, что ноги меня на Загородный привели, сейчас зайду в «Тройку», куплю вкуснейший торт «Муравейник». Надо же к своим мужчинам подлизаться.

Дома меня встретил Кирюшка с недовольной миной, но, увидев «Муравейник», сменил свой гнев на милость.

— Мам, ну где ты ходишь? Звонил дядя Миша Порецкий, очень хотел с тобой поговорить, сообщить что-то важное, а тебя дома нет. Сказал, что сейчас они с твоей Марьяшей уезжают в Краснодар, оттуда на самолете домой. Завтра он будет на работе.

Значит, Мишаня что-то раскопал. Не зря, выходит, Графиня Марьяшу в Россию отправила. Что ж, подождем до завтра…

 

Глава 12

Мишаня появился ближе к обеду, сразу из Пулково. Небритый, недовольный, в общем, никакой. К тому же в дверях столкнулся с шефом, который от его внешнего вида пришел в ужас:

— Порецкий, что это с тобой, что за вид? Никак бритвенный станок сломался? Ты мне так всех клиентов распугаешь.

— Артур Артурович, понимаю, что выгляжу неважно, но я просто не мог из-за зуба побриться, до сих пор к щеке притронуться боюсь.

— Ну, Миш, ты это, к вечеру себя в порядок приведи. А то у меня в 17.00 встреча с немцами, ты мне нужен будешь.

— Обещаю, что к этому времени буду красив, как Ален Делон.

На меня Миша посмотрел взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. Честно сказать, другого я и не ожидала. Конечно, согласие сопровождать Марьяшу в Тихорецк выглядело благородно, но помимо этого, ему там предстояло, как добру молодцу из сказки, «найти то, не знаю что». Я ни минуты не сомневалась в том, что у Мишани это получится лучше, чем у меня или Марьяши, такая расплывчатая задача по зубам только сообразительному Порецкому. Однако Мишаню расстроила не столько задача, сколько поведение юной француженки.

Рассказ предстоял долгий, мы спустились в кафе, где Миша не спеша поведал мне историю их путешествия.

…Тихорецк — маленький, уютный городок на юге России, поразил Порецкого тишиной, спокойствием и благоуханием. В основном городок был застроен частными домами с огородами, палисадниками и цветниками. Яблони, сливы и незнакомые Мише цветущие кустарники росли прямо на узеньких улицах, расточая ароматы, совершенно незнакомые жителю Северной Пальмиры. Дома, которые здесь называют хатами, буквально утопали в зелени и цветах.

Однако Миша Порецкий был не в настроении, и ему было не до этой райской красоты. Он психовал и злился на себя. А все потому, что поведение Марьяши выбивало его из колеи.

Стоило им отъехать от Питера, как она вдруг замкнулась. Молча смотрела в окно, погрузившись в свои мысли, совершенно не замечая присутствия Михаила.

— Понимаешь, Наташа, я из-за нее сорвался с места, — возмущался Мишаня, — а она сидит, уставившись в окно, ничего и никого не замечая, как йог во время медитации. А я все голову ломал, как к этим Екшинцевым «подъехать», все про них разузнать и при этом ни словом о Графине не обмолвиться. А ей как будто и дела до этого никакого нет. Думает о чем-то своем, обозревая окрестности. Так и молчали почти всю дорогу.

Попятно, что Мишка рассчитывал на другое развитие сюжета, но Марьяше было не до него.

В общем, недолго думая, Миша решил пойти по отработанному пути, как правило, не дающему сбоев. Сначала, разместив Марьяшу в жуткого вида гостинице, велел ждать его возвращения, а сам тем временем прошелся по улице, где жили Екшиицевы. Домик их был небольшим, довольно стареньким по сравнению с соседними домами, но располагался в хорошем месте — на пригорке в самом конце улицы. Дальше шел живописный луг, на котором паслись козы и расхаживали горделивые гуси и гусыни с потомством, размахивая крыльями на всякого, кто пытался пройти мимо их драгоценного семейства.

Лужок был очень кстати. Мишаня тут же сообразил, как его можно использовать «в работе». Прошвырнувшись еще пару раз мимо дома Екшинцевых, он безуспешно попытался увидеть кого-нибудь во дворе. Похоже, дома никого не было.

Проходившая мимо старушка, словоохотливая, как все южанки, подсказала, что хозяева поехали торговать на базар, будут часам к двум-трем. Поинтересовалась, зачем же это гость такой важный к ним пожаловал? Миша от прямого ответа уклонился и попросил бабулю подробно объяснить, как до жилконторы добраться.

Та, конечно, подсказала, но с большой неохотой, не понравился ей, видно, важный гость. Понятно, что немедленно доложит хозяевам. Ну и пусть, это даже кстати. Так будет легче покупателя изобразить.

Все о доме Екшинцевых да и о самой семье Мишаня разузнал в районной администрации довольно быстро. К счастью, народ здесь оказался непритязательный — коробочки конфет «Рафаэлло» оказалось достаточно, чтобы получить всю необходимую информацию. Для этого Мише пришлось прикинуться состоятельным петербуржцем, желающим приобрести дом в Тихорецке. Причем дом должен быть обязательно с большим прилегающим лугом, где он впоследствии будет разводить диковинных птиц, возможно, страусов.

Рассказал он также и о том, что дом подобный присмотрел, что принадлежит он неким Екшинцевым и что он хотел бы побольше узнать о них, чтобы составить представление о потенциальных продавцах.

Надо признать, что узнал он много интересного. Хозяин дома — Гришка, вдовец, живет с сыном-инвалидом Виталькой. Не живут мужики, а мучаются, но, однако, при этом рукастые оба и трудолюбивые. Правда, Гришка любит к бутылочке приложиться, не злоупотребляет, конечно, под забором не валяется, но горькую попивает. С горя опять же: сын из Чечни без ноги вернулся, нервный весь, дерганный, а года через два жена умерла. Как тут не запьешь. Но чтобы участок свой продать под диковинных птиц, это вряд ли. Дом у них хороший, с виду может и не навороченный, зато внутри — игрушка. Даже канализация имеется, большая редкость в наших местах.

После столь подробного отчета у Мишки возник гениальный план, как Марьяше с Екшинцевыми познакомиться поближе.

 

Глава 13

На следующее утро, часов около девяти, в ворота к Екшинцевым постучали. Пока Григорий копался в огороде, к дверям на инвалидной коляске подъехал Виталий и с удивлением увидел, что ранняя гостья — приятная молодая девушка. Мохнатый ленивый пес при виде ее не соизволил даже тявкнуть.

— Вы к кому, собственно? — спросил удивленный Виталий.

— Если вы — Виталий Екшинцев, тогда определенно к вам, — с едва заметным акцентом ответила девушка.

— Ну, тогда милости прошу, проходите в дом.

Он любезно пропустил гостью вперед, сразу сообразив, что перед ним иностранка, хорошо говорящая по-русски. Проводил до залы, пригласил гостью сесть и только после этого скромно поинтересовался:

— А зачем, собственно, я вам понадобился?

— Дело в том, что я представитель благотворительной международной организации «Врачи за мир без границ», приехала специально для того, чтобы побольше разузнать об инвалидах, пострадавших во время боевых действий в Чечне. Мы сейчас составляем их списки для оказания материальной помощи. Мне в районной администрации дали ваши координаты.

— А большая помощь-то, а то ведь вы не первая. Приходят всякие «добрячки», депутаты разные, наобещают горы золотые и пропадают. Зато в предвыборной листовке обязательно напишут, что помогли, мол, такому-то инвалиду.

Тут в комнату зашел Екшинцев-старший — высокий, плечистый мужчина лет пятидесяти пяти, довольно красивый, с большими карими глазами, но весь неухоженный, небритый, с темными кругами под глазами. Он удивленно уставился на гостью:

— Сына, а что это за фря такая к нам с утра пожаловала?

— Да это, батя, иностранка из благотворительной организации, помощь вот мне собирается оказывать.

— Иностранка, говоришь, ну-ну. И что за помощь? Гуманитарная, небось, полмешка сухого молока да коробка соленого печенья?

— Да нет, что вы, — смутилась девушка, — на первое время пока только 500 долларов, потом еще пришлем. Вот возьмите, — девушка протянула Виталию конверт с деньгами. — Только мне нужно кое-что из вашей биографии записать…

Марьяша за полчаса беседы с Виталием успела получить все необходимые сведения о семье Екшинцевых, а также осмотреться. Дом оказался, действительно, добротным. Комнат всего четыре, одна оборудована под небольшую мастерскую, где Виталий чинил магнитофоны, телевизоры, делал другие диковинные технические штучки, в которых Марьяша совершенно ничего не понимала. Виталий передвигался не только на коляске, но и с помощью костылей. Правда, все больше по дому, на улицу выезжал только на коляске. Протез у него был только на левой ноге, правая была цела. Судя по всему, при наличии достаточного количества денег, ему можно было бы сделать не такой кондовый протез, каким он пользовался сейчас, а гибкий, который бы вполне мог имитировать живую ногу. Конечно, пришлось бы месяц-другой позаниматься с хорошим инструктором-ортопедом, но парня можно было бы поставить на ноги. Надо будет обязательно сказать об этом бабушке. Сведения основные есть, можно смело возвращаться в Париж.

Вот только странное чувство, непонятное, необъяснимое. Два таких одиноких человека, две искалеченные судьбы. Не поймешь, кого больше жалеть. То ли сына-инвалида, молодого, здорового парня, оказавшегося в одночасье ущербным, то ли отца — сильного, не старого еще мужчину, вынужденного ежедневно видеть, как страдает сын. Это не просто чувство жалости или сострадания, это что-то другое.

Уходя из дома Екшинцевых, Марьяша была уверена на все сто процентов, что еще вернется сюда. Совсем скоро вернется… Но Мишане об этой уверенности ничего не сказала. Просто описала своих собеседников: ей показалось, что в их внешности есть что-то средиземноморское, скорее даже испанское. «Понятно, — сделал свои выводы Порецкий, — значит, цыганское». И это совсем сбило его с толку. Что может быть общего у богатой француженки русского происхождения и людей с цыганской наружностью? Загадку египетских сфинксов и то легче разгадать, чем понять прихоть Графини…

Кроме всего прочего, Марьяша выпросила у Екшинцевых фотографию. На фото было все счастливое семейство еще до того, как Виталий ушел в армию. Весело и беззаботно улыбающийся Григорий стоял в обнимку с миловидной женщиной — женой Людмилой — и совсем еще юным Виталием, у ног которого лежал прелестный рыжий пес по кличке Гигант непонятной, очевидно, «дворянской» породы. Снимку было лет шесть-семь, но как сильно за такой короткий промежуток времени изменилась жизнь этих людей. Виталий стал калекой, Людмилы больше нет на этом свете, а красавец Григорий превратился в озлобленного мужика.

Фотографию Марьяша взяла специально для бабушки. Наверняка ей будет интересно посмотреть, как выглядят Екшинцевы. К сожалению, более свежего снимка у них не нашлось. Да это и понятно, для чего теперь им фотографироваться? От былой семейной идиллии остались только два несчастных человека, старый пес и полная безнадега впереди… Порецкий почувствовал, что после посещения Екшинцевых Марьяша еще больше замкнулась. Думала о своем, не желая делиться мыслями с Мишаней. Уже на обратном пути, в самолете, он поинтересовался, а где жили супруги Порошины во время Второй мировой войны? Удивительно, но Марьяша не знала этого.

— Бабушка мне ничего не рассказывала об этом времени, — сказала Марьяша. — А я никогда не спрашивала об этом. Действительно, странно, что я ничего не знаю об этом периоде их жизни. Скорее всего, они жили в это время в Африке, хотя, возможно и во Франции…

— Ну, ты, подруга, даешь, — удивился Порецкий, — может быть, они у тебя герои Сопротивления, а ты об этом даже не поинтересовалась у своей бабули.

— Миша, ты не знаешь мою бабушку, — заметила Марьяша, — даже если бы она стала лауреатом Нобелевской премии, я бы узнала об этом из газет. Она очень замкнутый человек. Удивительно, что с Наташей разоткровенничалась.

— А ты, видно, совсем не знаешь Наталью Истомину. Она очень душевный человек, ей можно рассказать все. Умеет слушать, может советом помочь, никогда при этом не сплетничает. Для одних она «жилетка», чтоб поплакаться, для других — дельный советник. Редкий человек по нашим временам. А я к ней отношусь как к старшей сестре, которой у меня, кстати, нет.

— Вот это, наверное, мою бабушку и подкупило, она ведь, кроме меня и своего адвоката, никому больше не доверяет.

…Приземлившись в Пулково, Марьяша и Порецкий практически молча сели в такси, довольно прохладно простились. Миша поехал на работу, Марьяша — в «Асторию», собирать вещи. Вечером она рассчитывала улететь в Париж.

 

Глава 14

После разговора с Мишаней я позвонила Марьяше:

— Собираешь чемоданы?

— Да, Наташа, собираю.

— А почему не позвонила мне? Марьяша, я ведь жду, переживаю за тебя…

— Прости, я бы обязательно позвонила, не хотелось тебя от дел отвлекать, ты ведь на службе.

— Вот что, дорогая, я через час освобожусь и заеду к тебе в гостиницу. Никуда не уходи без меня.

— Хорошо, жду…

Действительно, с девчонкой явно творится неладное, Мишаня прав. Что же она узнала, что не захотела никому рассказать, даже мне? А ведь ей, бедняжке, кроме меня, и поделиться не с кем. Может быть, что-то криминальное? Хотя какой криминал может скрывать девяностолетняя женщина от своей любимой внучки? Опять загадки…

Марьяша встретила меня с припухшими от слез глазами. Похоже, что ревела долго. Я даже не рискнула ее расспрашивать, так как по всему было видно, что ей сейчас очень плохо. Мы сели на диван. Помолчали минут пять. Я «сломалась» первой:

— Марьяша, расскажи мне все, что тебя тревожит… Конечно, я не психоаналитик, но попробую помочь просто тем, что выслушаю все, что ты захочешь рассказать. Я обещала Наталье Александровне помогать тебе, а ты упорно собираешься сражаться со своими демонами в одиночку. Ты же понимаешь, что я должна быть в курсе твоих дел, одной тебе все равно не справиться. Мне и Порецкому ты можешь полностью доверять, раз уж мы взялись тебя опекать. А ты, напротив, закрылась как улитка, замкнулась. Ну что с тобой, а?

— Страшно мне, Наташа… Боюсь возвращаться домой. Насчет Екшинцевых я кое-что поняла, вернее, почувствовала. Эту тайну графини Порошиной я, похоже, самостоятельно разгадала. Но не будем пока этого обсуждать. В Париже меня ждут большие испытания. Один Абду чего стоит…. Ах, если бы бабушка могла победить свою болезнь! Она ведь очень сильная женщина. В противном случае мне придется нанимать кучу телохранителей.

— Ну что ты такое говоришь… Думаешь, что из-за наследства тебя могут убить?

Я уверена в этом на сто процентов. Да и бабушка это понимает, мне кажется, что страх за мою жизнь и придает ей силы. Ты не представляешь, что это за человек — Абду. Не человек — дьявол, этакий Мефистофель в арабском обличье. Ловкий, умный, отчаянный. Мечтает разбогатеть любой ценой. Когда понял, что мама богата, сделал все, чтобы прочно поселиться в ее сердце. У нее, Наташа, был очень хороший друг Симон, тоже художник. Он еще с моим отцом дружил, но уже тогда был в маму влюблен. После папиной смерти помогал маме возиться с галереей, опекал, как мог. Предлагал руку и сердце. Мама же его никогда всерьез не воспринимала. Друг, помощник, не более того. Симон не настаивал, все ждал чего-то. Меня, кстати, очень любил, возил по выходным по музеям, в Евродиснейленд, с бабушкой дружил… Даже по-русски научился говорить, очень, кстати, неплохо. Знаешь, давай спустимся в ресторан, выпьем, как это по-русски — «организуем отвальную».

— Ну, давай, организуем, я не возражаю.

Пока она приводила себя в порядок, я задумалась над тем, как это страшно — остаться сиротой при живой матери. Конечно, она очень надеется на то, что ее милая бабушка поправится, что они будут жить, как и раньше. Но надежды эти мнимые, и волей-неволей ей придется привыкать к новым правилам игры. Судя по всему, игра будет на выживание.

Через несколько минут Марьяша уже более или менее прилично выглядела, хотя глаза все еще были красными и припухшими. Мы спустились в тот же бар, где недавно ждали Викентия, заказали ужин и «Мартини Асти». После первого бокала этого волшебного напитка моя собеседница слегка повеселела и продолжила рассказ:

— Симон человек не бедный, помимо того, что он неплохо зарабатывает на продаже своих картин, он еще имеет неплохой доход от продажи сыров. В Провансе у него есть цех по производству сыров. Там заправляет всем его младший брат, типичный фермер, готовый молиться на своего старшего брата. Еще бы, ведь он так знаменит, его по телевизору показывают, и этого хватает, что бы две-три недели все в округе обсуждали такое важное событие. Пару раз в году он выбирается в Париж, забивает всю машину своими сырами, привозит Симону. А тот, в свою очередь, обязательно привозит несколько головок в Иври — к великой радости Изабель и Нюши.

Лет пять назад он приехал к нам после поездки в Африку и рассказал, что познакомился в Алжире с невероятно талантливым пареньком-арабом. Долго расхваливал его манеру письма, сказал, что это просто самородок и что мама обязательно должна выставить его в своей галерее. Мы с бабушкой поддержали его, а почему бы и не выставить, вдруг да откроем миру новую знаменитость. Месяца через два «знаменитость» прибыла в Париж. Вот с этих пор все и началось. Мама просто голову потеряла при виде Абду. Высокий зеленоглазый араб с потрясающей фигурой, европейскими манерами, знающий французский и английский… Ну чем не самородок? Я тогда была еще совсем девчонкой и почти сразу влюбилась в него. Может быть, не совсем влюбилась, скорее, увлеклась. И не я одна. Моя мамочка тоже пала жертвой огромных, колдовских глаз Абду… Только я поначалу этого не заметила.

Марьяша замолчала, посмотрела в окно. Признаюсь, я не ожидала такого развития сюжета. От Нюши и Марьяши я слышала только то, что талантливый араб не иначе как исчадие ада. А тут вдруг выясняется, что он красив, умен, образован да к тому же и небезразличен нашей главной героине! Ну и Абду, хоть бы краешком глаза взглянуть на это «чудо природы». Тем временем Марьяша продолжила свой увлекательный рассказ:

— Симон помог Абду устроиться на работу к своему приятелю в художественный салон, где продавались краски, кисти, полотна и все необходимое для занятий живописью. Хозяин был доволен: парень оказался талантливым даже в умении сбывать залежалый товар. Клиентура в салоне была постоянная, сюда приходили не только за покупками, но и просто для того, чтобы пообщаться друг с другом, посплетничать за чашечкой кофе. А тут такой необычный продавец, который не только в красках, но и в живописи прекрасно разбирается. Абду настолько правился покупателям, что они согласны были покупать все, что он им посоветует. Потом в салон зачастила мама. Пару раз брала меня с собой, но, заметив то, что Абду слишком уж со мной учтив, прекратила наши совместные поездки. Мне было интересно наблюдать, как мама кокетничает с красавцем-арабом. Я и мысли не могла допустить, что он увлечется ею. А зря. Месяца через три я стала замечать, что Абду бывает у нас в доме. Я, правда, жила от мамы отдельно, но иногда приезжала в квартиру матери, которую приобрел еще отец в очень престижном районе Дефанс сразу после моего рождения. Сначала все обставляли так, что Абду просто привез заказ из салона, потом завез портфель, который мама якобы забыла в салоне и тому подобное. Потом перестали играть в эту игру. Не было необходимости, я поняла, что араб просто поселился в нашем доме…

Первым забил тревогу Симон. Попытался поговорить с мамой и потерпел полное фиаско. Она, смеясь, рассказывала бабушке о том, как он пытался ее отговорить от мезальянса со смуглолицым Парисом, что Симон напрасно надеялся на что-то большее, чем просто дружба между ними, ну и все такое.

Бабушка тогда достаточно резко высказала свое мнение о том, что считает Абду неподходящей парой для Полины и разница в двадцать с лишним лет слишком бросается в глаза. Что тут началось… Подобных сцен я не помнила со времен жизни с папой. Об этом я узнала от Нюши, которая попросила меня не навещать пока Полину, потому что у нее что-то с нервами. Оказывается, что Нюша и Пьер буквально вытолкнули маму из дома, иначе в гостиной не осталось бы не одной целой вазы. Мама во время ссор крушит все, что попадает ей под руку. Тогда же Нюша назвала Абду таким емким русским словом, никак не могу его запомнить. Это происшествие забылось не сразу — мама долго дулась на бабушку, та на нее. Я была как меж двух огней, но уже привыкла к подобным эксцессам и тысячу раз мирила их между собой. Так и в этом случае — просто через пару месяцев привезла маму с собой в Иври, а бабушка сделала вид, что очень рада ее видеть. Инцидент был исчерпан. В обществе все тоже потихоньку привыкли к тому, что Полина живет с молодым арабом-художником. Постепенно Абду обосновался в галерее «Экзотик» на положении хозяина — сам выбирал работы, отказал многим маминым протеже, в основном — способным и талантливым, не терпел конкуренции. Даже умудрился магазин сувениров и каких-то немыслимых арабских духов в галерее развернуть. А уж как он себя раскручивать стал на мамины деньги! Уж тут ему нет равных. Даже умудрился в Японии выставку своих «арабесок» организовать. Но самое удивительное, мама поверила в то, что он великий художник современности. Ну просто алжирский Дали! Переубедить ее было просто невозможно.

Потом начались самые неприятные для меня моменты. Однажды я заехала к матери в Дефанс, чтобы забрать справочники. Ее дома не оказалось, зато Абду принимал своих арабских родственников — двоих парней. Меня удивило, что они не отказывали себе в спиртном. Насколько я знаю, правоверные мусульмане не любители алкоголя. Здесь же попойка была в самом разгаре. Когда я зашла в столовую, где Абду угощал своих соплеменников, он очень оживился, стал меня с ними знакомить, при этом очень вольно себя вел: прижимал меня к себе, называя дочуркой, шлепнул пару раз, пардон, по заднице. Я не стала его прилюдно одергивать, но наедине сказала, чтобы он не смел так вести себя со мной. Абду расхохотался мне в лицо, заявив при этом, что он — художник и ему нужна муза. Моя мамочка, ввиду своего возраста, никак на нее не тянет, а вот я — в самый раз. Он даже попытался меня поцеловать, но я увернулась и убежала из квартиры. А он только рассмеялся мне вслед. До сих пор в ушах стоит этот смех…

— Постой, Марьяша, ты же сказала, что поначалу увлеклась им? — удивилась я.

— Вот именно, поначалу, моего увлечения хватило недели на две. И то оно подогревалось его неординарностью, экзотичностью. Он ведь всех первое время очаровал. Дружище Симон и тот попался на эту же приманку, не понял, какого волка в овечьей шкуре пригрел. Но мама, кстати, до сих пор убеждена в том, что я влюблена в Абду. Отсюда и напряженность в наших отношениях. Как я ни пыталась ее переубедить, все напрасно.

— Но почему ты считаешь, что тебе угрожает опасность, — не унималась я. — Ведь Абду ни в чем криминальном не замечен, наверняка графиня не все свое состояние завещает тебе, что-то и им перепадет.

В том-то и дело, что Абду не устроит кое-что, ему нужны большие деньги. Он ведь возомнил себя великим художником, жаждет мировой известности, а как это сделать без денег? Почему он с мамой живет? Думаешь, из-за неземной любви? Глупости, только из-за денег. Это все, кроме нее, понимают. А у нее уже денег почти не осталось, все на него ушло — пресса, выставки, вернисажи, зарубежные поездки. Ох, Наташа, он даже к адвокату бабушки пытался подъехать, картину ему свою подарил, кстати, очень приличную. Хотел навести справки о ее состоянии. Но Орлов, умница, может говорить долго-долго, но ничего при этом не сказать. Как ваш политик Горбачев.

— Ну, этим и ваш Талейран славился…

— Так что мне не стоит ждать ничего хорошего. Конечно, киллера Абду нанимать не станет, для этого он слишком жаден. А вот отравой меня извести, или еще чего в этом духе, на это он способен. Хотя его богатая творческая фантазия может подсказать и более изощренный способ.

— Марьяша, да ты, похоже, сама себя накручиваешь. Тебе просто неприятен Абду, вот ты и придумываешь всякие глупости. Это твое подсознание пошаливает…

— «Твоими бы устами да мед пить», — правильно я выразилась?

— Правильно, давай лучше «Асти» допьем и будем собираться. Тебе пора в дорогу, да и мне домой нужно бежать, пока Саня с работы не вернулся. А то опять ворчать будет.

Отправив Марьяшу в аэропорт, я с ужасом обнаружила, что уже десятый час вечера, и пошла в ближайшую кондитерскую за пирожными. Жаль, до «Тройки» далековато добираться — за «Муравейник» мне дома простится любое опоздание.

 

Глава 15

С момента отъезда Марьяши прошло чуть больше недели. Звонков от нее не было, значит, она очень занята, не до меня, думала я. Да и мне пора было приниматься за дела. А то поиски Екшинцевых здорово выбили меня из привычной рабочей колеи. И у Порецкого прибавилось работы. Пока он ездил с Марьяшей «лечить зубы», наш милейший Артур Артурович умудрился связаться с одной очень сомнительной фирмой из Гамбурга. Мишаня подозревает, представители этой фирмы специально ждали его отъезда, чтобы в это время втереться в доверие к нашему шефу. Отчасти у них это получилось, Артурчик даже подписал протокол о намерениях, но Порецкий успел вовремя выйти на работу. Он вернул немецкой стороне документы на доработку, сам тем временем стал собирать сведения о возможных партнерах из Гамбурга. Ничего хорошего об этой фирме он не узнал, скорее, наоборот — узнал много нехорошего. Теперь вот воспитывал шефа…

Дела делами, но за это время я успела соскучиться по семейным тайнам графини Порошиной. Да и легкое беспокойство не покидало. А вдруг там все плохо? Жива ли Наталья Александровна, все ли в порядке с Марьяшей?

Опять же таинственный Абду никак не давал мне покоя. Неужели он и впрямь так ужасен? Может быть, Марьяша преувеличивает? Для успокоения совести позвоню-ка я Капочке, возможно, она его помнит.

Капитолина Константиновна очень удивилась моему вопросу, она ведь считала, что я давно уже брожу по Елисейским полям и наслаждаюсь ароматом жареных каштанов, которыми в «столице мира» торгуют на всех углах. Я не стала объяснять ситуацию с Марьяшей, просто сочинила историю о том, что звонила Порошиным, общалась по телефону с Нюшей. Так как Графиня больна, я не решилась на то, чтобы сейчас ехать к ним, перенесу свой визит на более подходящее время. А Абду мне интересен как художник. Наш шеф большой любитель экзотической живописи — вот я подумала, может быть, приобрести ему картину Абду, когда поеду в Париж. А то мы всей конторой вечно голову ломаем, что бы Артурчику на день рождения подарить. Действительно ли парень так талантлив, и его обоснованно называют «арабским Дали», или это результат стараний Полины по его, как модно сегодня выражаться, позиционированию?

— Трудно так сразу ответить тебе, — сказала Капочка, — я должна посмотреть газетные вырезки, полистать журналы, которые привозила в разное время из Парижа. Приезжай как-нибудь вечерком, я подготовлю для тебя справочку по его творчеству.

За что я уважаю Капочку, так это за серьезный подход ко всему на свете. Даже к такой пустяковой просьбе. Так что, дорогой Абду, ты попал. Теперь я буду о тебе знать все.

К нашему разговору Капочка основательно подготовилась: на столе лежали распечатки статей о творчестве Абду, которые она любезно извлекла из заначек в своем компьютере. Несмотря на солидный возраст, Капочка была ярым поклонником технического прогресса. Никаких допотопных пишущих машинок «Ундервуд» или «Любава», исключительно «Пентиум». В Интернете она могла копаться часами — отсюда поразительная осведомленность по самым различным вопросам. Этакая хакерша пенсионного возраста.

Признаюсь, ничего выдающегося в этих статьях я не нашла. Зато поняла, откуда взялось это сравнение с Дали, о котором говорила Марьяша. Общеизвестно, что Сальвадор Дали еще при жизни стал мультимиллионером и он по праву занимает выдающееся место в истории рекламирования самого себя. Равных ему в этом не найти. Он был первым в истории XX века художником, ставшим при жизни бриллиантовым брендом, мифом столетия. Он сделал себя сам, опираясь на врожденные способности к живописи, неповторимое чутье, легкую «шизинку» и на свой союз с Галой Элюар. Абду, похоже, тоже возомнил, что он «safe-made-man». Конечно, масштабом поменьше, талантом поскромнее, зато с какой женщиной живет! Как и Гала, она русских корней и готова на все ради создания культа своего кумира.

Выдержки из статей светских французских журналов, которые Капочка любезно нашла для меня, были настолько дежурными и заказными, что окончательно убедили меня в том, что Абду как художник — посредственность, пытающийся скопировать что-то великое. В них содержалась пространная околохудожественная чепуха, щедро оплаченная Полиной. В общем, с Абду мне все ясно — парень поставил себе цель и с завидным упорством ее добивается. Для него важен результат, а какими средствами он будет достигнут — не важно. И даже если при этом придется ущемить Марьяшу в правах, он, пожалуй, и глазом не моргнет при этом. Да, этой девочке не позавидуешь…

 

Глава 16

Лето было в самом разгаре: днем — палящее солнце, вечером солнце поласковее, ночью солнца не видно, но все равно светло. Знаменитые «белые ночи». Райское времечко для туристов и влюбленных. А для меня — время сплошной бессонницы. Не могу спать, когда за окном светло. Тяжелые темные портьеры не спасают — сна ни в одном глазу, организму хочется бодрствовать. В такие моменты я начинаю протирать рюмки и бокалы, перекладывать любимые старые журналы с одного места на другое. Или смотрю телевизор до полной отключки мозга. Зато потом на работе после обеда хожу как сонная муха. Вот они, пагубные последствия прекрасных «белых ночей».

К счастью, к лету работы в офисе становится намного меньше. Да и людей тоже — время для отпусков. Кабинеты пустеют, поток посетителей редеет. Для меня это время кайфа. Можно расслабиться, заняться переводами «для души» даже в рабочее время, пока девчонки из моего управления под самыми разными предлогами стараются улизнуть в близлежащие магазины, где в начале лета частенько случаются распродажи. Заветное слово «sale» в витринах магазинов притягивает их, как свет — мотыльков. Я в таких случаях не упрямлюсь, отпускаю девчонок, хотя понимаю, что это не делает мне чести, как начальнику управления. Даже Порецкий ругает меня за это, в последнее время особенно. Ему постоянно хочется поворчать на меня, придраться к чему-нибудь. Я не сразу сообразила, с чем это связано. Потом догадалась. Конечно, с Марьяшей. Вернее с тем, что от нее уже которую неделю ни слуху ни духу.

Понятно, что Мишаня чувствует себя полным идиотом — столько времени и сил потратил на розыск Екшинцевых, поехал за тридевять земель, чтобы помочь девчонке сориентироваться на месте, а она уехала в Париж и ни разу не позвонила. Забыла и про Мишаню, и про меня. А ведь, Мишка, похоже, надеялся. Хоть он и пытается изобразить полное равнодушие к данной особе, я вижу, что это не соответствует действительности. Понравилась ему Марьяшка, абсолютно точно понравилась. А особенно задевает его то, что она не «растаяла» при виде его распрекрасных глаз, как большинство девиц, а просто использовала его как опытного адвоката.

Признаюсь, что мне подобное поведение Марьяши глубоко симпатично, нечего баловать самовлюбленных красавцев, привыкших брать от жизни все, не прилагая никаких усилий. Хоть Мишаня и золотой человек, к тому же мой друг, но он настолько избалован легкими победами над прекрасным полом, что мне давно уже хотелось, чтобы поскорее нашлась девушка, которая поставила бы его на место. Похоже, она нашлась, вернее сказать, я сама ее отыскала. За что теперь и терплю от Порецкого…

Правда, молчание Марьяши меня тоже удручало, но по другой причине. Я прекрасно понимала, как ей сейчас трудно. Умирающая бабушка, озлобленная мать и коварный Абду не оставляли ей времени скучать по мне и Мишане. Ей приходилось быть все время начеку, ждать какой угодно неприятности от этого арабского «самородка». А просто позвонить мне и поплакаться в жилетку, ей, наверное, и в голову не приходило. Это только у настоящих русских так принято — в тяжелые минуты звонить друзьям и ждать утешения. Марьяша же была русской лишь наполовину. Поэтому молчала…

Несмотря на вечные придирки со стороны Порецкого, я с большим удовлетворением заметила, что он стал все реже и реже созваниваться со своими многочисленными подружками, приходил вовремя (!!!) на работу и даже взялся за свою докторскую диссертацию. Об этом, правда, мне рассказала его матушка Светлана Алексеевна, к которой он переехал на время из своей холостяцкой квартиры. Сам он об этом героическом поступке — я имею в виду работу над диссертацией — предпочел умолчать. Светлана Алексеевна сама позвонила мне на работу и поинтересовалась, что это с ее чадом случилось. Уж не влюбился ли он? А так как из всех Мишкиных друзей я была самым надежным хранителем всех его тайн и секретов и проницательная матушка знала об этом, она решила учинить мне допрос с пристрастием. Тем более что ей, как заслуженному юристу и очень опытному адвокату, «расколоть» меня не составило труда. И, хотя я мужественно старалась держать язык за зубами, все равно Зои Космодемьянской из меня не получилось:

— Наташенька, не рви материнское сердце на части, — взывала обеспокоенная мать, — сама ведь сына воспитываешь. Скажи мне, кто она?

— Светлана Алексеевна, кто она, я не скажу, — отбивалась я от нее, — это пусть сынок вам рассказывает, но то, что замечательная девчонка, я подтверждаю.

— А что в ней такого замечательного?

— Во-первых, сынка вашего проучила, точнее, приручила, таким пай-мальчиком стал, что я его не узнаю. Даже жить к вам переехал. Во-вторых, умница она редкостная, несмотря на молодые годы, хороший специалист в области языкознания, училась, между прочим, за границей.

— За границей, говоришь? Уже интересно, а за какой границей — западной или южной? В Латвии или Киргизии?

— Ну, Светлана Алексеевна, с каких это пор вы такой язвительной стали? В Париже, между прочим, зазноба Мишкина училась, в самой Сорбонне.

— Значит, не вертихвостка? Уже хорошо.

— Убеждена на все сто процентов, что вам она поправится. Только вот познакомиться с нею вы сможете не скоро. Она опять в Париж укатила и пропала. Ну, в смысле не звонит ни Мпшане, ни мне. Дел у нее сейчас много. Не до нас.

— А я и не спешу. Тем более что на сына своего не нарадуюсь. Представляешь, за диссертацию сел. Вечерами дома сидит! Такого уж лет десять с ним не бывало. Ладно, Наташенька, спасибо, что успокоила. Пойду сынульке что-нибудь вкусненького приготовлю, да побольше. А то оп после двух страниц компьютерного текста обязательно просит вкусненького. Как думаешь, две курицы хватит?

— Хватит, смотрите, не увлекайтесь кормежкой, а то поправится ваш плейбой, девчонки любить не будут.

— Да когда мне увлекаться кормежкой. Это сегодня три часа свободного времени есть, а так вечный цейтнот. Сама знаешь, какой у адвокатов режим работы.

Светлана Алексеевна всегда была для меня примером для подражания. Редкостная женщина! Мишаня откровенничать не любит, но из его рассказов о себе и о детстве, я сделала выводы, что за женщина его мама.

Отца у Мишани не было, Светлана — мать-одиночка. Дедушку с бабушкой он тоже помнит очень смутно, так как умерли они в один год, один за другим, когда он еще не учился в школе. Зато хорошо помнит подружек своей мамы — тетю Лену и тетю Олю, которые заменяли ему самых близких родственников. У тети Лены он жил летом на даче в Вырице, а тетя Оля возилась с ним, когда маме нужно было уезжать или готовиться к трудным процессам. До сих пор Мишка их любит и поддерживает отношения: обязательно поздравляет с 8 Марта и в их дни рождения. Частенько меня просит съездить с ним за подарками. Я даже знаю, что тетя Оля обожает современные духи — «Кензо» или «Живанши», а вот тетя Лена предпочитает классику, например «Мажи нуар» или «Шанель № 5».

Помимо того что Светлана Алексеевна самостоятельно воспитывала сына, помощников, кроме подруг, никаких — она непостижимым образом умудрилась при этом стать высококлассным специалистом в области юриспруденции, а позднее — опытным адвокатом. Среди ее клиентов такие люди попадаются, что ого-го, имя вслух произносить не хочется, только шепотом. Однако при этом она ведет только те дела, которые связаны с коммерческим правом, называет себя цивилисткой. Убийства, грабежи, насилие — не ее профиль. «Защищать убийцу не стану ни за какие деньги, — не раз говорила она Мишане, — да и тебе не советую».

Внешне Светлана Алексеевна вполне могла бы сойти за Мишкину старшую сестру. По идее, ей лет около 50, но внешне больше 35-37 никто не даст. Высокая, подтянутая, очень спортивная, невероятно современная и стильная дама, очень похожа на Мишаню, — такая же синеглазая и улыбчивая, но при этом совершенно одинокая. Я имею в виду полное отсутствие мужчин в ее ближайшем окружении — ни мужа, ни любовника.

Мишаня очень расстраивается по этому поводу, даже просил меня поговорить с ней об этом, а еще лучше присмотреть кого-нибудь из своих знакомых да и познакомить с «матушкой» (так и только так зовет он Светлану Алексеевну), но из этой затеи ничего не получилось. «Матушка» вечно занята: из офиса едет в суд, из суда в прокуратуру, умудряется в перерывах заскочить в парикмахерскую и тренажерный зал, благо, что хорошо и уверенно водит свой маневренный «Гольф». Дома появляется ближе к ночи, чуть раньше Мишани.

Не всякий мужчина выдержит подобный темп жизни. А уж жить рядом с такой женщиной — ежедневное испытание на прочность. При таком распорядке гладить рубашки и стирать носки она не станет да и свежими щами кормить каждый день не будет. Так что найти достойного кандидата в мужья для нее мне, увы, не удалось.

Но по этому поводу посетовали только мы с Мишаней, мадам Порецкая нисколько не расстроилась. Тем более что она ничего не знала о нашей затее. Так и осталась «в девках», хотя Мишаня все еще надеется на чудо. Даже ультиматум выдвинул, что не заведет детей, то бишь внуков для бабы Светы, пока она не найдет себе деда. Потому что все приличные сказки начинаются словами: «Жили-были дед да баба…», а раз у ребенка деда нет, он будет чувствовать себя обделенным, с чем Мишаня никогда не сможет смириться. А это значит, что пойдет по стопам матушки и тоже никогда не женится. Вот такая житейская философия…

 

Глава 17

Лето пролетело так быстро, что я даже не успела как следует загореть. Говорят, что загар вреден для женского организма, но вид синеватой кожи на ногах и руках, не обласканной ультрафиолетом, лично для меня снимает все ограничения. Иначе невозможно на людях показаться! Той небольшой порции загара, которую я «заработала» на даче, явно недостаточно для смелых вечерних нарядов, да и лицо неплохо бы подрумянить. А мне весь декабрь придется выходить в свет, для этого будет много поводов — юбилей фирмы, у Артурчика круглая дата, новогодний корпоративный праздник…

В общем, в ноябре я с сыном отправилась на отдых в Египет. У мужа на работе случились неприятности, и поехать с нами он не смог.

Перед отъездом мы пообщались с Порецким.

— Ладно, начальница, уматывай поскорее на свое Красное море да смотри, не утони там, — очень «уместно» пошутил Порецкий, зная мои успехи в области плавания, — И не расстраивайся — все будет хорошо. — Миша пообещал помочь моему мужу разобраться в сложной ситуации.

Я потихоньку настроила себя на то, что действительно все будет хорошо. Тем более что еду не на Северный полюс, где, кроме белых медведей, никого нет, а на довольно популярный курорт, где обязательно найду друзей. На том было и успокоилась, но… за два дня до отъезда мне позвонила Марьяша.

 

Глава 18

— Наташа, прости меня за долгое молчание, — начала она с оправдания, — очень перед тобой виновата, но было не до звонков.

— Я так и поняла. Как Графиня?

— Лежит на Сен-Женевьев-де-Буа. Уже третья неделя пошла…

— Прими мои соболезнования… А сама как?

— Держусь, привыкаю к самостоятельной жизни. В Россию собираюсь…

— Зачем? Хотя я догадываюсь, в чем причина. Миша, да?

— Не только. А он на меня очень сердится?

— Не знаю, мы с ним о тебе не говорим. Ему было тяжело, когда ты так внезапно уехала, даже не попрощавшись с ним. Мужчины не любят, когда женщины их сначала откровенно используют, а потом уезжают и тут же забывают.

— Все совсем не так. Я много думала и о нем, и о тебе. По тут такое было… По телефону не расскажешь. Мне нужно в ближайшее время попасть в Краснодар, хочу лететь через Петербург. Можно будет к тебе заехать?

— И ты еще спрашиваешь? Конечно, приезжай. Только послезавтра я улетаю в Египет па пару недель, а после поездки я в твоем распоряжении. А ты к Екшинцевым летишь?

— Да, к ним. И чем скорее, тем лучше. Я с собой беру Симона, так как мне предстоит много сделать. Я привезу тебе кое-что от бабушки. Когда ты возвращаешься?

— 16 ноября. Ты только без меня не уезжай и обязательно позвони Мише. Он ждет.

— Спасибо, Наташа, счастливого отдыха. Пока.

В трубке послышались короткие гудки. Ну, вот и Марьяша объявилась. Значит, будем ждать развития сюжета. Надо скорее Порецкому звонить. Или не надо? Уеду по-тихому, пусть они тут самостоятельно отношения выясняют, без моего посредничества. Нет, все-таки надо Мишане сказать, чтобы он морально подготовился к встрече. И я набрала его помер телефона. Через пару минут общения с коллегой поняла, что Марьяшу ждет серьезное объяснение. Мишка был очень обижен на юную русскую француженку. А если это любовь? Как бы мне хотелось, чтобы это было именно так…

Через пару дней, довольные и счастливые, мы с Кирюшкой уже стояли на раскаленной африканской земле, сжимая в руках зимние куртки.

Переместиться за несколько часов из дождливо-снежного Питера в обжигающую зноем Хургаду, из зимы в лето — это ли не чудо! Побросав в номере вещи, мы с сыном наперегонки бросились к Красному морю. Потрясающая своей голубизной вода, замечательный пляж, веселые, общительные люди, говорящие па разных языках, — это самый лучший рецепт хорошего настроения. Признаюсь, я так увлеклась организацией отдыха, что совершенно забыла о том, что у мужа на работе неприятности, что скоро приедет Марьяша и расскажет мне о последних днях Графини. Никаких отрицательных эмоций, только отдых, море, экскурсии, развлечения…

За две недели мы с Кириллом осмотрели Карнакский храм, побывали в городе Мертвых, где покоятся знаменитые Рамсесы и Тутанхамон, полюбовались на творение самой знаменитой авантюристки Египта царицы Хатшепсут, умудрились даже побывать в самом сердце одной из пирамид. Хотя после того, как мне пришлось пробираться туда по душному узкому лазу высотой менее чем в полтора метра, особой прелести в лицезрении темного пространства возле очередной гробницы я не ощутила. Зато сыну ощущений хватило с избытком — всю оставшуюся шестичасовую дорогу из Каира в Хургаду он спал сном младенца.

Но, конечно, самые незабываемые ощущения я получила от дайвинга. Решилась пойти на этот смелый эксперимент и не пожалела. Причем без всякой подготовки. Оказалось, что для этого вовсе не обязательно учиться погружению в бассейне, двадцатиминутного инструктажа обаятельной девушки-трепера хватило для того, чтобы даже такой «чайник», как я, смог совершить небезопасное погружение. Зато сколько адреналина!

Отдохнули мы с сынулей великолепно. Приземлившись в родном Пулково, я поняла — жизнь продолжается. За бортом — минус 10 по Цельсию, послезавтра на работу, великолепный загар на лице. В общем, все по плану. После длительной процедуры таможенного досмотра, выйдя из «накопителя», я увидела среди встречающих до боли знакомые и очень родные лица — Марьяши и Миши. Смотрелись они голубками, хотя Марьяша сильно похудела и очень повзрослела. Будь она мужчиной — я бы сказала, возмужала, столько в ее лице, помимо впалых щек, появилось несколько суровых складок.

Дома меня поджидал сюрприз — праздничный стол, приготовленный моим мужем, который ничего, кроме яичницы на растительном масле, готовить не умеет. Вернее сказать, не умел до сегодняшнего дня. Также на кухне хозяйничала Светлана Алексеевна и довольно симпатичный черноволосый мужчина лет пятидесяти. Глядя на него, я сказала бы, что он выходец из Грузии — большие карие глаза, вьющиеся темные волосы, вот только акцент явно не грузинский. Акцент самый что ни на есть французский. «Значит, это Симон», — подумала я и не ошиблась, так как Марьяша немедленно нас представила друг другу.

Мы все были полны впечатлений, Кирюшка взахлеб рассказывал о своих египетских похождениях, Светлана Алексеевна — о том, как удалось разрулить ситуацию в компании моего мужа, Симон беспрестанно подкладывал мне на тарелку умопомрачительные закуски и, мило путая русские и французские слова, объяснял, что это за блюдо.

«Теперь понятно, кто приготовил праздничный стол», — подумала я, глядя на то, как ловко Симон справляется с закусками. Тем временем Миша и Саня то и дело наполняли фужеры потрясающим французским «Бордо», которое Симон привез в подарок. Кстати, бытует расхожее мнение, что французы скуповаты, но, глядя на вереницу бутылок «Бордо», что привез с собой «свободный художник», я опять подумала, что в нем, несомненно, есть что-то грузинское — например, широта души. Просто Мимино, и даже чем-то на Кикабидзе похож!

При всем том, что за столом было весело и хорошо, мне не терпелось с глазу на глаз поговорить с Марьяшей, но пока не было никакой возможности. Разговор предстоит долгий и непростой, а если мы уйдем в соседнюю комнату, всем это бросится в глаза. Буду ждать удобного момента. Марьяше тоже не терпелось пообщаться со мной, однако, как и я, она ждала подходящего момента. Тут Сане пришла гениальная мысль — начать танцевать. Пока мужчины подбирали соответствующую общему настроению музыку, Марьяша улучила момент и протянула мне довольно увесистый сверток:

— Только не вскрывай его сегодня, лучше завтра, — шепотом попросила она и, посмотрев на Сашу, добавила: Если возможно, одна. Тут все очень личное.

— Конечно, Марьяша, я поняла. Завтра я на работу не пойду, а как только отправлю своих мужчин, сразу и посмотрю.

— Завтра мы с Симоном и Мишей уезжаем в Краснодар, и … — она хотела что-то добавить, но тут Саня повел меня танцевать под мелодичные звуки непостижимым образом найденной записи Джо Дасена.

Разомлевший от приличной порции выпитого вина, он прижал меня к себе так нежно и откровенно, что я даже несколько смутилась:

— Саня, ты что, мы же не одни здесь.

— Вот именно, что не одни. Здесь всем, похоже, хорошо, не только нам. Посмотри вокруг.

Действительно, рядом в танце кружили улыбающиеся Марьяша и Михаил и абсолютно счастливые Светлана и Симон. Джо Дасен вкупе с «Бордо» сделали свое дело. Похоже, не только меня ждет сегодня бессонная ночь. Хотя, возможно, я слишком уж тороплю события.

 

Глава 19

С утра я никак не могла дождаться, когда же останусь одна. Мне не терпелось вскрыть заветный сверток. Что за сюрприз вручила мне так таинственно Марьяша?

Когда же я, наконец, уселась в свое любимое кресло и слегка дрожащими от волнения руками принялась вскрывать упаковку, то вспомнила момент, когда давным-давно провожала Графиню в аэропорту. Она, пройдя контроль, обернулась, и мне пришла в голову мысль, что я вижу ее в последний раз. Так и случилось…

В свертке лежала фирменная коробка «Картье» и довольно увесистая тетрадь листов на сто. Открыв коробку и увидев ее содержание, я онемела. Такой красоты ювелирных изделий я в жизни своей не встречала, наверное, даже на картинках не видела — сережки и колье из изумрудов в виде веточки, усыпанные небольшими бриллиантами и очень изящно оправленные белым золотом! Не знаю, было ли что-нибудь подобное у императрицы Екатерины, но в моем понимании — это просто царский подарок.

Рядом на изящной карточке рукой Графини написано: «Тезка, помни обо мне. Спасибо за все. Наталья Порошима».

Почерк Графини я помнила очень хорошо, он мало изменился, только видно было, что писать ей было тяжело: буквы разъезжались в разные стороны, выводить их стоило Наталье Александровне большого труда. Значит, подписала открытку незадолго до смерти. О боже мой, просто привет с того света.

Слезы так и хлынули из моих глаз. Я ничего особенного не сделала, за что она меня так отблагодарила? Наверное, ответ есть в этой тетради. С трудом преодолевая желание поскорее надеть на шею колье и почувствовать себя королевой, я взяла в руки тетрадь.

На первой странице знакомым почерком было написано: «Марьяша, хочу, чтобы ты знала всю правду обо мне. Знаю, что ты сможешь и простить меня, и исправить то, что я исправить не смогла. Не решилась, струсила. В этой тетради — моя тайна, жизнь, о которой никто ничего не знал — ни моя мать, ни мой муж, ни моя дочь. Моя тайна и мой тяжкий крест. Прочти, прости и прощай. Твоя бабушка Наташа».

Ничего себе, поворот событий. «Тайная жизнь»? «Струсила»? Что за загадки… Конечно, Графиня могла оказаться кем угодно — и Матой Хари, и Штирлицем в юбке, с нее сталось бы. Но так свято хранить свои тайны мало кому удавалось…

Исповедь Графини, которую она озаглавила «Письмо длиною в жизнь», я читала до вечера, пока пришедший из школы Кирюшка не вернул меня к реальности. Перечитывала по несколько раз отдельные отрывки, пыталась все сопоставить, разобраться, как же так могло получиться, что «крутая» Графиня — крепкий орешек, и вдруг — такое… Поначалу даже уважать ее стала меньше, но чем больше думала о ее жизненном выборе, тем больше понимала, что не вправе осуждать. Хотела позвонить Марьяше, но вспомнила, что она вместе с Симоном и Порецким уже на пути в Краснодар.

Понятно, почему она просила вскрыть пакет после того, когда ее уже не будет в Питере. Чтобы я не задавала лишних вопросов, на которые у нее ответов нет. Представляю, как бедная девочка читала этот дневник. Да и вообще, что ей пришлось пережить за эти несколько месяцев. А мы с Мишаней еще дулись на нее…

Однако самое время переместиться во времени и пространстве и оказаться в той эпохе, которая безвозвратно прошла…