Эта программа начиналась с эпиграфа — разговора с Пугачевой, что шел в ее доме, там, наверху, возле огромного окна. Эпиграф, правда, на этот раз неожиданно разросся.

— После «Рождественских встреч» я вообще две недели вскакиваю по ночам в холодном поту, — призналась Алла. — «Ой, не успеваю монтировать!» «Ой, уже пора в эфир сдавать!» Или кричу в страшном сне: «Боже мой, боже мой! Публика собралась, надо начинать, а еще ничего не готово!»

Может быть, мне кажется, но, по-моему, теперь время стало лететь быстрее. Раньше мне могли сказать:

— О, это было как вчера.

— Да что вы! — говорила я в ответ. — Это было вообще в другой жизни. Это было так давно!

А сейчас только-только закончились прошлогодние «Рождественские встречи», а уже новые начинаются. Как миг все пролетает.

— В библиотеке ВТО, — сказал я, — там, в конце Большой Дмитровки, я смотрел газетные вырезки о вас — их несколько толстенных папок. Так, за 1991 год о «Рождественских встречах» ни одной толковой рецензии, только сплетни типа: «Пугачева там-то и там-то появилась с Челобановым и нежно прижималась к нему».

— А я вообще нежная, — улыбнулась Алла. Настроение у нее было отличное. — Я не только к Челобанову прижималась. Что я могу с собой сделать! У меня приступы нежности, Глеб Анатольевич. Вчера я и к вам прижималась! Ну и какой вывод из этого? Мне наплевать, что про меня будут судачить. Мне важен только данный момент, сегодняшний.

Алла закурила и сделала несколько сладких затяжек.

— А с Челобановым отношения были не только творческие, естественно, — продолжала она. — Они были близкие, человеческие. В чем это выражается, тут, конечно, без домыслов не обошлось. Но я очень люблю этого артиста, от которого меня иногда воротит. О господи, запутаешься тут с вами, — рассмеялась. — Я даже покраснела, честно говоря. Ужас какой!

— Вообще не позавидуешь страшной судьбе актрисы, которой…

— Ой, не надо, ой, не надо! — остановила меня Алла. — Судьба прекрасная! — И стала хохотать. — Она на самом деле прекрасная. А актеров я действительно всех люблю. И к кому прижималась, и к кому не прижималась! — Не в силах остановить смех, она достала платок и начала утирать слезы. — Я скромная девушка. Вы меня до слез довели. Видите — я плачу! — И сквозь новый приступ смеха: — Ой, какой кошмар! Уйдите все от меня, уйдите!

И сняла микрофон со свитера.

* * *

В начале восьмидесятых годов Владислав Виноградов, выпускник операторского факультета ВГИКа, ставший режиссером-документалистом, сделал любопытный фильм «Я возвращаю ваш портрет». Мне эта картина оказалась близка. Я знал актеров, которые снялись там, рассказывал о них по радио и телевидению, они стали героями моей книги «Звезды советской эстрады». Но в первом ее издании главы о Пугачевой не было, и, готовя второе, я хотел устранить этот пробел.

Эпизод в фильме Виноградова, посвященный Пугачевой, вызвал у меня поэтому особый интерес. Он подогревался тремя причинами. Во-первых, хотелось услышать, что говорила Алла, которой в ту пору едва исполнилось тридцать. Во-вторых, как она отвечала на вопросы, когда еще не ненавидела интервью и соглашалась сниматься в документальном кино. И в-третьих, я знал: никто о себе лучше не расскажет, чем сама она. Хотелось убедиться и в этом.

Интервью с Пугачевой построено по всем законам журналистики. Вступление, обычно обосновывающее необходимость беседы, отдано старейшине эстрады Марии Владимировне Мироновой.

— Сейчас произошел какой-то второй пугачевский бунт, — говорит она, — но про Пугачеву я хочу сказать, и это мое личное мнение: она — человек чрезвычайно одаренный. Она может нравиться, не нравиться, как всякий одаренный человек, но она особенная. Она не такая, как все, а ведь на эстраде самое главное — индивидуальность!

Затем на экране появляется сын Марии Владимировны — Андрей, уже тогда известный артист театра и кино. Андрей Александрович беседует с Пугачевой у нее дома, возле огромного камина. Алла, видно, так спешила на этот разговор, что сидела в кресле, не успев снять шляпку, беседой увлеклась и на вопросы отвечала обстоятельно.

— Скажите, одной из первых песен вы спели «Арлекино», и после этого вас сразу заметили и вы сразу стали известной?

— У меня было несколько песен, и я все время ждала, какая из них, грубо говоря, вывезет, какая более счастливой будет. Оказалась «Посидим, поокаем» — это было в семьдесят четвертом году. Я играла там такую девчонку, очень смешную, все смеялись до упаду и сразу назвали меня комической певицей. А потом выпустила «Арлекино», тогда меня стали звать трагикомической певицей. А когда спела монолог «Женщина, которая поет», стали звать трагической.

А на самом деле все проще: у меня разноплановый репертуар. Сцена для меня, как лекарство. Она сделала меня другим человеком. Я была некрасивая, невзрачная, угловатая, а теперь видите, какая красивая!

Пугачева хлопает ладонью по шляпке, сдвигая ее на лоб, и смеется. Смеется и Миронов, а Алла продолжает:

— И знаете, мне было при контакте с людьми довольно-таки сложно. А выйдешь на сцену — зрители вроде далеко, что хочешь, то и делай. Уже не выгонят, раз вышла. И я такую свободу почувствовала, когда вышла на сцену первый раз, на огромную сцену в большом зале в Лужниках, что со страху я стала кричать и танцевать. Мне казалось, что это мой последний концерт, что мне вот так разрешат, а больше никогда не разрешат.

Миронов улыбается и задает следующий вопрос:

— Все говорят, что вы ни на кого не похожи, я тоже с этим согласен, а интересно, у вас есть кумиры?

— Мне очень трудно на это ответить, потому что, когда я еще не думала петь, у меня уже были пластинки таких мастеров, как Шульженко, Утесов. Это еще не значит, что мне нравилось, что они поют. Но то, как они поют… Они не фальшивили никогда перед зрителями, перед слушателями, и чувствовалось: о чем они думают, о том и поют.

— Алла Борисовна, а как вы относитесь к своей невероятной популярности?

— К своей популярности я отношусь прекрасно!

— Она вам не мешает?

— Ни в коем случае.

— Помогает?

— Помогает.

— Каким образом?

— Я купаюсь в ней. Я счастлива. Чем дольше она будет продолжаться, тем лучше. Иногда встаешь утром, смотришь в зеркало и говоришь: «Ух, какая ты красивая, красивая, красивая». И становится ничего. А что делать? И с каждым годом мне все легче и легче, хотя, казалось бы, должно быть труднее. А мне легче. — Ироническая улыбка сбегает с ее лица, и Алла вздыхает.

В этом интервью, по-моему, есть много из того, что так перемешалось в Алле: бравада и предельная откровенность в мыслях и чувствах; жеманность и желание до боли быть понятой; наступательность и — на миг! — беззащитность; эпатаж и юмор, обращенный на себя, — качество не столь уж распространенное; поза и стремление предстать такой, какая есть, а не такой, какой может казаться.

Два интервью, разделенные двадцатью годами, давали возможность сделать какие-то выводы. Их не навязывали зрителю — пусть каждый разберется сам.

Телеэкран предоставляет условия для таких сопоставлений и выводов. В одной из программ «Встреч» смонтированы два исполнения Пугачевой одной и той же песни Владимира Высоцкого — «Бокал». С правой стороны экрана съемка восемьдесят девятого года, с левой — девяноста восьмого. Потом они меняются местами, одно исполнение вытесняет другое, снова возвращается в исходное положение, идет параллельно и т. п. Все эти монтажные хитрости наглядно демонстрируют, насколько Пугачева изменила трактовку песни спустя десятилетие после первого прочтения.

И каков же вывод, какое лучше? Лучше оба. На каждом — печать своего времени. Первое — открыто эмоциональное, со слезами и страстями, как говорится, на разрыв аорты. Второе — более сдержанное, но сильное чувственным напряжением (чувственность здесь не синоним эмоциональности!), и это напряжение как бы скрыто внутри актрисы и оттого не менее волнующе.

Тут есть один секрет. Валентин Гафт в сборнике статей разных авторов «Необъятный Рязанов», выпущенного к юбилею мастера кино, пишет: «Рязановские картины имеют одну интересную особенность, будь это абсолютные шедевры либо просто удачные или менее удачные. Они со временем становятся еще лучше, и когда их смотришь много раз, то хочется сказать словами Фаины Георгиевны Раневской: «Смотрела картину в четвертый раз. Сегодня артисты играли хорошо».

Парадоксальное утверждение великой актрисы, даже если оно только приписывается ей, двусмысленно. Думаю, Раневская не просто шутила над неизменностью того, что зафиксировано на пленке. Если человек смотрит один и тот же фильм или слушает полюбившуюся в свое время песню спустя месяцы и годы и при этом не меняет своего мнения, значит, он имеет дело с явлением искусства.

Знаю, как люди порой боятся возвращаться к тому, что когда-то восхитило их: а вдруг сегодня оно принесет только разочарование?

Та же Раневская рассказала (на этот раз достоверность гарантирую — сам был свидетелем), как однажды вздумала сходить в «Иллюзион» на старый, еще довоенный, фильм «Девушка с характером». Его она никогда не видела, и хотелось самой понять, в чем причина его бешеного успеха, пережитого в тридцатые годы:

«За весь фильм я ни разу не улыбнулась, хотя даже на экране не забыли написать «комедия». Чему там смеяться? Злободневная агитка на тему хетагуровок: в конце тридцатых нашлась такая дама по фамилии Хетагурова, жена красного командира, служившего на краю света. Она выступила с почином «Девушки, все на Дальний Восток!». Валя Серова с этим почином скачет из одного павильона в другой, призывая массовку ехать неизвестно на что и неизвестно к кому. Безумно смешно!

После сеанса меня окружили несколько зрительниц старшего возраста. Они что-то проохали о любви ко мне, а потом спросили, как мне «Девушка с характером». И тут я врезала картине по полной программе — нужно было разрядиться.

Одна из дам, выслушав меня, сказала гениально:

— Фаина Георгиевна, мы ведь не фильм смотрим. Мы смотрим нашу молодость.

Я заткнулась. Извинилась. Хотела пригласить их к себе на чай и до сих пор жалею, что не сделала этого».

Уйти от себя, своих прежних впечатлений, воспоминаний, оценок редко кому удается. Но все же, думаю, создания подлинных мастеров не стареют.

У Пугачевой есть поклонники, которые отдают предпочтение тому, что она делала в шестидесятые — семидесятые годы, и иных ее успехов не хотят признавать вообще. А моя пятнадцатилетняя внучка, прослушав недавний пугачевский шлягер «Мэри», только и сказала: «Супер!» — что на ее новоязе означает высшую оценку.

Вот и разберись, как Алле удается быть всегда современной.

Не все, далеко не все вошедшее в программу «Встреч-92», в том числе и спетое Пугачевой, и восторженно встреченное зрителями, дожило до наших дней и оказалось современным в высоком смысле.

Нового было немало. Ну, к примеру, оформление. Если до этого оно ограничивалось разнофигурными лестницами, качелями, газонами и вазонами, расписными задниками — живописными панно, завершавшими сцену, то на этот раз все выглядело фундаментально: кирпичный дом в два этажа с балконами, на которых можно было петь, не опасаясь сверзиться, деревянные скамейки, к которым привык глаз, фонари, урны, в общем, все, что соответствовало замыслу Пугачевой-режиссера, решившего дать простор «песням нашего двора».

Во дворе появились новые имена. Неслыханный до той поры «Раунд», например. По-новому показались ансамбли «Рондо», «Шао-Бао», знакомая всем Лола, Пресняков-младший, впервые спевший вспыхнувшую вскоре ярким огнем популярности «Стюардессу по имени Жанна» на стихи Ильи Резника, который, кстати, тоже вышел на сцену не только для того, чтобы вальсировать с Аллой в песне на свои слова, но и как поэт.

Володя Пресняков, в частности, рассказал нам: «Я много пел на «Рождественских встречах». Чаще — новое, иногда — не очень. Там впервые спел «Замок из дождя». Сначала его мало кто принял, это потом он стал шлягером. Помню, меня как-то остановил гаишник.

— Ну что ты там сегодня спел? — спрашивает. — Раньше у тебя все было нормально, а теперь — замок из дождя. Как такой можно построить?!

«Стюардессу» сначала тоже не все приняли. Алла, прослушав ее, сказала:

— Мне нравится эта песенка, смешная. Она станет хитом.

Ну, известно — Алла прогнозист отличный. А родилась «Стюардесса» в самолете. Я сидел, сидел, смотрел на бортпроводниц, написал музыку, придумал припев. А дальше слова не шли. Когда прилетел, звоню Резнику и говорю:

— Мелодия есть, нужен хороший текст.

Он возмутился. Он считает, что пишет стихи, и для него оскорбление, когда их называют текстом. И он прав, конечно. Текстом может быть любая абракадабра, которая ляжет на музыку и становится вроде нормальной. А он пишет стихи, умеет читать их со сцены, у него они потрясающе звучат.

Ну, после моей просьбы он записал по телефону «рыбу» — знаете, это количество слогов в строке. И не помню, минут через тридцать-сорок — я опомниться еще не успел — звонит:

— Так, малыш, записывай. Ручка есть?

— Да, да, есть. Слушаю.

Он диктует, иногда напевая, даже мелодию запомнил.

— Успеваешь, малыш? — только время от времени спрашивал и прочитал мне по телефону все, как поэму».

Мы говорили: публичность жизни звезды неизбежна. Все, что связано с ней, вызывает жгучий интерес. Даже то, где и как она живет. По представлению многих зрителей, если уж не во дворце, то, конечно, в шикарных апартаментах со всякими джакузи и чудо-новшествами.

У Пугачевой все было иначе. Сначала — две комнатушки родителей в ветхом деревянном домике в Зонтичном переулке, в далеко не центральном районе — на Крестьянской заставе. Там родилась и Кристина. Потом — две маленькие комнаты в блочном доме в Кузьминках, на краю Москвы. И только после звания — хорошая, но ничем не «выдающаяся» квартира, что выделил Моссовет.

Но странное дело: многоэтажный дом на улице Горького, о котором раньше говорили «это тот, где магазин «Подарки», теперь стали называть «домом Пугачевой». На многих ее жилище произвело неизгладимое впечатление. Или виной всему сама хозяйка?

В этом доме побывала и Ольга Лебедева, одна из зачинательниц эстрадного рока, композитор и автор текстов своих песен. Алла, пригласившая ее выступить во «Встречах-92», внимательно слушала все, что Лебедева пела, попросила несколько песен для себя. И предрекла дебютантке успех. Она не ошиблась: публика вызывала Ольгу Лебедеву на «бис».

Правда, вскоре неизвестно по какой причине певица изменила и манеру пения, и имя. И на недавний вопрос, вспоминает ли она свое выступление во «Встречах», ответила:

— Это в прошлой жизни. Это была не я.

Бывает и такое. На эстраде все бывает.

А тогда, в девяносто втором, песни Лебедевой пришлись Пугачевой очень кстати. Как она сама сказала, помогли возродиться из пепла. Новые ритмы, новая мелодика, иное стихосложение. Песни эти отвечали ее потребности рассказать, что происходит с ней. Если уж публичности не избежать, то отвечать на вопросы песнями. Песнями Алла ответила и на упреки друзей, и на нападки желтой прессы, которые хотела не замечать.

Встретившись год назад, Пугачева и Челобанов не нарушили свое содружество. «Мы по-прежнему не могли оторваться друг от друга», — повторяла она. Журналисты бдительно следили за ней, но княгиня Марья Алексеевна была бы разочарована: говорить ей было не о чем.

И все же в этих «Встречах» нет-нет да мелькало новое, невеселое настроение. Особенно в выступлении самой Пугачевой. Повлияли недавние события со зловещим ГКЧП? Не думаю. Все уже стали о них забывать, празднуя радостную победу. А вот ликование на сцене отсутствовало.

Алла пела дуэтом с Резником «Любовь должна быть доброю», затем сама — «Мимоходом ты обидел меня» и «Озеро надежды».

В финале — «Нас, господа, собрал дивный Рождественский бал». Но его никак нельзя было принять за оптимистическое завершение программы. Нет иллюзий, горькая чаша разочарований не миновала певицу. Если и радость, то сдобренная слезами. И тот же вечный вопрос: что дальше?

Алла поднимала бокал.