1
В моем дневнике есть такая запись:
«10 августа. Вечерний пир в далекой стороне…». Буторин, как обычно, в центре внимания, его стопка наполняется в первую очередь. На столе — дары Ямала и Москвы: дичь, рыба, оленина, крабы, паюсная икра.
В разгар пира корреспонденты атаковали Буторина:
— Вы до сих пор шли по пути древних поморов и вдруг повернете в сторону!
— Это вызовет недоумение у читателей! У вас только один путь — в Мангазею!
— Диксон от вас не уйдет!..
Особенно пламенной, хотя и несколько сумбурной, была речь Агафоновой. И в какой–то момент я почувствовал, что Буторин заколебался. Он слушал, наклонив голову, снисходительно улыбаясь, порывался что–то сказать, но ему не давали слова вымолвить. По–моему, такого дружного натиска не выдержал бы ни один
адмирал. Исчерпав исторические аргументы, Агафонова повела атаку под другим галсом:
— Ну Дмитрий Андреевич! Миленький!..
А я в разговор не вмешивался, молча курил у окна, наблюдая за Буториным. И Архангельске он говорил мне, что ступить на мангазейскую землю — мечта его детства, что зверобойные шхуны, на которых он плавал, иногда заходили в Обскую губу, и его охватывало волнение, оживали в памяти рассказы старых поморов об исчезнувшем древнем юроде. Я не помню, чтобы во время сборов он хоть раз упомянул о Диксоне. И вдруг заупрямился.
Наконец Буторииу предоставили слово. Он встал и, подняв руку, торжественно объявил:
— Идем в Мапгазею.
Общее ликование. Стоя осушаем стаканы. Засиделись до поздней ночи, пели песни. Буторин исполнил свою любимую:
Лучше в Волге мне быть Утопимому, Чем на свете мне жить Нелюбимому…
Утром Татьяна Агафонова предстала передо мной и тельняшке и решительно заявила:
— Я с вамп. Да, на «Щелье». Буду матросом! — она ударила себя кулаком и грудь и начала перечислять океаны, которые переплыла.
— Ну меня–то вы возьмете конечно. Родная газета… — Игорь Запорожец развел руками, как бы подчеркивая безвыходность нашего положения.
— «Водный транспорт»! — воскликнул Книппер. — Само название говорит за себя. Им хотелось пройти на «Щелье» небольшую часть пути, хотя бы несколько миль.
— По–моему, капитан Флинт не отказался бы от таких матросов, — сказал я. — Думаю, и Буторин возражать не будет.
Погода стояла хорошая, полный штиль, и Буторин согласился взять трех человек с условием, что курить они будут только в каюте. Договорились, что, если погода не изменится, мы доставим их на мыс Каменный. Потом «Щелья» пересечет Обскую губу, пойдет своим путем, а корреспонденты прилетят в Тазовский, там и встретимся снова. Когда началась посадка, мы обнаружили на борту «Щельи» еще одного «матроса» — представителя одесской прессы Михаила Малеева. Взяли и его.
Обская губа в это время года редко бывает спокойной. Когда прошли примерно полпути, подул восточный ветер. Остановились в поселке Яптик — Селе (Крепкий мыс), решили высадить пассажиров здесь. Неожиданно на окраине поселка приземлился вертолет — прилетел наш старый знакомый Василий Александрович Борисов, сообщил, что ожидается шторм. Вместе с ним вышел из вертолета и фотокорреспондент «Литературной газеты» Александр Награльян.
Вам письмо, — сказал он, вручая мне конверт, — от Ишимова и Барыкина.
«Необычайно рады, что вы уже в Обской губе, — говорилось в письме. — Еще раз — попутного ветра в алые паруса. Нашего специального фотокорреспондента просим любить и жаловать. Ваши очерки, будущая книга получат первоклассные иллюстрации. Приглашаем вас от имени редакции «Литературной газеты» к нам в гости сразу с Диксона, после завершения перехода. Весь коллектив газеты будет рад вас обоих обнять на Цветном бульваре.
Телеграфный репортаж о переходе через Ямал получен.
Поддерживаем постоянный контакт с Евгением Салтыковым. Просим сообщить, когда (ориентировочно) рассчитываете быть на Диксоне…»
— Наш лучший друг «Литературная газета» приглашает нас в Москву, — сказал я, передавая письмо Буторину.
— Скажу вам по секрету, — сказал Награльян, — редакция собирается заплатить вам командировочные за все время путешествия. Владимир Николаевич Иши–мов и Константин Константинович Барыкин стоят за вас горой. Когда от вас долго не было известий, они всех подняли на ноги. Связались с Архангельском, там тоже приняли меры. Ну, мнение у всех было одно — немедленно искать «Щелью». Готовят вам хорошую встречу в Москве.
Все корреспонденты отправлялись на мыс Каменный, Борисов торопил их. Нам нечего было там делать, мы решили от Яптик — Сале идти прямо в Тазовскую губу. При встречном ветре мы пересекли Обскую губу наискось. Видимость плохая, шли «слепым ходом». Ночью разыгрался шторм, «Щелья» взлетала на гребни волн и проваливалась вниз, глухо стуча днищем.
— Трехбугорный мыс, — Буторин указал влево. — Станем на якорь, переждем.
Мы были уже в Тазовской губе. В разрывах между тучами я увидел очертания высокого мыса. Стали на якорь недалеко от берега. При свете электрического фонарика я записал в дневнике:
«13 августа. В четыре часа утра вошли в Манга–зейское море. Ветер восточный, встречный, шесть баллов, видимость плохая. Ложимся спать».
Валимся на койки одетые, в сапогах. Сквозь сон слышу голос Буторина, его заглушает гул ветра. «Щелью» трясет. Вылезаю из каюты.
— Поветерь!
Все ясно. Ветер переменился, дует с запада. Баллов восемь, если не больше, милая буторинскому сердцу поветерь. Пробираюсь на нос, подтягиваю «Щелью» как можно ближе к якорю, жду, когда заведется мотор. Завелся сразу. Быстро поднимаю и укрепляю якорь. «Щелья» разворачивается. Становлюсь рядом с Буториным, он передает мне руль, один за другим вздергивает оба паруса. Понеслась «Щелья».
Восемь утра.
— Чайку бы, Евгеньич…
Пьем чай, потом я затапливаю печь, поджариваю пару омулей, завтракаем. Буторин сидит боком возле мачты, управляется одной рукой.
Берусь за дневник. У меня своя «поветерь» в сердце: Борису Полевому я ответил, что, конечно, согласен публиковать свои путевые заметки в «Юности» и теперь с особой тщательностью веду записи. Время летит незаметно. Ни обеда, ни ужина — все откладываем, только чай с сухарями. Когда стемнело, я зажег свечу и, пристроив ее возле мачты, день за днем описал переход через Ямал.
К утру ветер усилился, тучи разошлись. Буторин поет песни да приговаривает:
— Красота–то какая, матушки… Полюбуйся, Евге–ньич! По–моему, так еще наша «Щелья» не ходила.
Красиво идет «Щелья». По обе стороны от нее поперек губы — белые гребни, она не отстает, волны словно несут се, и это усиливает радостное чувство движения, свободы. У самых бортов клубится, шипит иена. Налетит особенно сильный порыв ветра, «Щелья» словно пригнется, глубже зароется в воду, выпрямится рывком, и паруса шумно переведут дух. Но главная краса — это сам Дмитрий Андреевич. Расставив ноги, победно посматривая по сторонам, стоит, не качнется, куртка нараспашку, улыбка не сходит с мокрого лица. Самофракийская фигура! Я больше любуюсь им, чем стихией, и думаю, что, может быть, вот эти минуты — лучшие в его жизни.
За тридцать часов пронеслись через всю Тазовскую губу, Буторин ни разу не выпустил руля из рук.
В два часа пришли в порт Находка. Пообедали, отдохнули, вечером встретились в клубе с жителями поселка. Когда я, стоя у карты, начал рассказывать о путешествии, в открытую дверь важно вошел Пыжик и улегся на полу перед столом на радость ребятишкам, занимавшим первый ряд. Слушал невнимательно, но настораживался, когда упоминалось его имя.
На другой день прибыли вТазовский. Корреспондентов еще не было, решили их подождать. Мы уже привыкли к сердечным встречам, но тазовцы превзошли всех.
От Тазовского до развалин Мангазеи по прямой 180 километров, по реке около трехсот. А совсем близко, километрах в двадцати, — Мамеевский мыс, на котором стоял когда–то острог, форпост торговой столицы.
— В этом районе открыты колоссальные запасы природного газа, — сказал нам секретарь райкома партии Николай Яковлевич Будылдин. — На мысу вырос поселок геологов Газ — Сале. Строится первая очередь газопровода. В будущем мангазейский газ по трубам диаметром в два с половиной метра пойдет во многие города страны, в том числе и в Архангельск. Геологи приглашают вас в гости, им хочется, чтобы вы прибыли на «Щелье».
Мы охотно приняли приглашение. Днем 16 августа, не доходя немного до поселка, причалили к берегу, поднялись на самый высокий холм. Внизу на изумрудной ладони тундры — паутина речек, россыпь озер, устье Таза. Несколько веков назад отсюда стражники высматривали суда, идущие в Мангазею.
Я наступил на какой–то металлический предмет.
— Баланс от весов, — определил Буторин, осмотрев находку.
Баланс был длиной более метра, весил килограммов восемь. На двух круглых клеймах можно было разобрать несколько букв.
Вечером встретились в клубе с геологами. Я смотрел в переполненный зал и никак не мог всерьез осознать себя в роли отважного путешественника. Наша «Щелья» зарегистрирована как прогулочный катер, взбрело нам в голову прокатиться до Мангазеи, порыбачить в трех морях, поохотиться. А настоящие землепроходцы — в этом зале.
Начальник экспедиции сказал нам, что здешнее месторождение газа будет эксплуатироваться не менее ста лет.
— Если здесь, на мысу, вы нашли такое богатство, — взволновался Буторин, — что же скрывается в земле самой Мангазеи? Там, наверное, в земле алмазы с голову!..
Ночью вернулись в Тазовский. С мыса Каменного прилетели корреспонденты, разместились, как и мы, в гостинице. Их полку прибыло-к нам присоединились «вооруженный до зубов» фотокорреспондент АПН Владимир Первенцев, журналисты из Тюмени и Салехарда.
2
В солнечный, тихий день 18 августа мы отправились вверх по реке. Взяли с собой хлеб–соль — подарок жителей Тазовского, решили сдобный красавец каравай съесть на мангазейской земле.
В поселке нам дали карту Тазовского речного бассейна, точнее, альбом карт. На одной странице обозначено: «Развалины города Мангазеи». Выше по реке, в шести километрах, — поселок Сидоровский. По совету местных газетчиков мы решили сначала дойти до него, посмотреть старинную церковь, которая в 1929 году была перенесена в поселок из Мангазеи.
Небольшой теплоход совершал регулярные рейсы от Тазовского до другого районного центра, расположенного выше по реке, Красноселькупа, корреспонденты отправились на нем.
Как ни странно, местные жители Мангазеей интересуются мало, некоторые старожилы там даже ни разу не бывали. Мы спрашивали, нет ли у кого–нибудь старинных предметов, имеющих отношение к Мангазее. Оказалось, кое–что находили, но давно, ничего не сохранилось. Когда переносили часовню, нашли четырехгранную бутылку вина, откупорить не смогли, отбили горлышко. Вино, говорят, было хорошее, крепче «Московской»…
Мы взяли на борт Награльяна и Первенцева и отправились вниз по течению к Мангазее. Договорились, что другие корреспонденты доберутся на двух моторных лодках. Вскоре одна из них стала нагонять «Щелью». Я посмотрел в бинокль: Эвелина Коробова из «Тюменского комсомольца», Элина Китаина из районной газеты и Татьяна Агафонова.
— Кто там? — спросил Буторин.
— Люди Флинта…
Лодка взяла «Щелью» на абордаж. Классическим пиратским прыжком Агафонова перемахнула на наш корабль, села на ящик, вынула из сумки зеркальце. Лицо ее было суровым.
— Ты мешаешь нам работать, — сказал Первенцев.
— Я никогда еще никому не мешала! — отрезала Агафонова.
С выключенными моторами лодка и «Щелья» рядышком двигались по течению.
— Танюша, прошу оставить судно, — приказал Буторин.
— Ты уже была на «Щелье», а они нет, — убеждал я ее.
Ноль внимания.
— Хорошо, — зловещим голосом произнес Первенцев, покорно складывая руки. — Я работать не буду.
— Я тоже, — поддержал его Награльян.
Татьяна, наклонив голову, задумалась. Резко поднялась, молча прошла по борту на нос, хотела перейти на лодку, занесла ногу и плюхнулась в воду. На помощь первым подоспел Первенцев, протянул руку.
— Иди ты! — фыркнула Агафонова и с помощью подруг влезла в лодку.
Мы хором уговаривали ее перейти в каюту, переодеться, но она демонстративно отвернулась от нас. Ее огородили одеялом, лодка раньше «Щельи» подошла к мангазейскому берегу. Агафонова первой с чингачгу–ковским кличем прыгнула на песок.
Буторин щелкнул затвором. Я посмотрел на часы — шесть вечера по местному времени.
— Дмитрий Андреевич, я ни разу не давал салюта. Дай мне выстрелить в честь Мангазеи.
__Успеешь. Еще настреляешься… — Снова выстрелил. — Успеешь… — Выстрелил в третий раз.
— Салют отменный, — проворчал я.
Мы поднялись на обрыв и увидели большую холмистую поляну, окруженную с трех сторон высокими лиственницами и елями. В земле, прямо перед нами, — несколько почерневших бревен. Справа — речка Манга–зейка.
С майским ветром в душе я часа два шатался по мангазейским улицам. В городе был праздник, звонили все колокола…
Раздвигая высокую, в рост человека траву, я перешел поляну, поднялся на холм, покрытый кустарником. Протянул руку — на ладонь легли гроздья красной смородины. По неширокому логу направился через лес к берегу Таза. От мангазейской земли веяло пронизывающим дыханием веков, оно обдавало сердце прохладой. Перезвон колоколов оборвался и сразу грянул снова, но стал другим–соборно–суровым, в нем слышался стон… Город был таким красивым, на этой самобран–но–шедрой земле. Не было землетрясения, не было вражеского нашествия. Но захотел царь–государь, повелел, и рухнули крепкие лиственничные стены, башни, дома, церкви.
Через три моря долетел до поморских сел горестный звон, стон мангазейских колоколов. Разломанный уродливо–длинной рукой самодержца, город отпугивал местных жителей своими страшными развалинами, зловещей тишиной, далеко объезжали его оленьи упряжки…
С обрыва я засмотрелся на «Щелью». Паруса, выгнутые ветром (второпях мы их не убрали), мягко светились в лучах вечернего солнца. Издали «Щелья» казалась особенно статной, одухотворенной, полной радостной силы.
Нет, не к мертвым развалинам пробивались мы сквозь туманы, штормы и льды, по волокам и мелям. Пусть разломана Мангазея — жива ее златокипящая душа.
Я подошел к «Щелье» и вспомнил свой зарок: несколько дней назад говорил Буторину, что искупаюсь у мангазейских развалин, даже если будет идти снег. Течение подхватило меня, прохладные струи смывали пот и пыль, нежили тело — нирвана…
После купания я снова поднялся на обрыв. Наши спутники бродили по мангазейским холмам, по берегу. Я разжег огромный костер, Буторин поставил сеть. Через час вынули из нее двух крупных щук, несколько язей, сварили уху и не спали до рассвета. Это была незабываемая ночь. В небе сияла оранжевая луна, мы словно перенеслись в иное время и отрешились от всех забот
В свое время я написал программное стихотворение (все поэты их пишут, одно или несколько):
Не хочу, чтоб жилось легко мне,
И горжусь, что спокойного дня
Ни единого, сколько помню,
В жизни не было у меня.
Пусть безоблачно в небе высоком,
Пусть купается в зелени дом -
Окровавленный горьковский Сокол
Надо мною машет крылом.
Ни единого дня — гипербола. У костра всегда спокойно.
Взошло солнце. Сквозь редкий красноватый туман просвечивала вершина холма. На его склонах белели группы невысоких берез, похожие на башни.
— На том холме у них была церковь, — услышал я голос Буторина.
У меня вдруг возникло ощущение, что я уже был здесь когда–то, видел все это… Вспомнил! Однажды ночью мне привиделся другой Разломанный город, я описал его в стихотворении «Азорида».
Лучи зари ласкают Азориду.
Поют сады. Горят вершины гор.
Громады скал оранжевых дымятся,
Струится пар по колоннадам храмов,
И светятся, покрытые росою,
Серебряные статуи богов.
И поднялось приветливое солнце.
А в вышине, над горными хребтами,
Что обступили город с трех сторон,
Встают, клубясь, меняя очертанья,
Столбы багрово–пепельного дыма…
Как лилия священная, светла
Прекрасная столица Атлантиды,
Прильнувшая к груди могучей моря.
Из дальних стран по двадцати дорогам
Приходят в Азориду корабли,
Нагруженные золотом, плодами,
Вином душистым и слоновой костью.
Резвятся дети у прибрежных пальм,
Девичий смех в купальнях не смолкает.
Живет и веселится Азорида,
И счастливы беспечные атланты…
А в небе, как гигантские грибы,
Повисли клубы пепельного дыма.
Пусть разберутся мудрые жрецы
В загадочном явлении природы
И в новом храме в жертву принесут
Богам всесильным тучного быка,
Чтоб гнев их не коснулся Азориды.
А старец с длинной белой бородой,
Что мнит себя пророком, пусть умолкнет!
Невнятна речь его, глаза безумны,
Он ползает по каменным террасам,
Выслушивая землю, как больную,
И говорит, что огненные змеи
Плодятся в недрах, прогрызают твердь,
Стремясь наружу. Боги благосклонны,
Жрецы владеют тайной заклинаний,
И пусть безумец не мутит народ
Зловещей речью…
Если б знать атлантам,
Какой бедой грозил им странный дым!
И наступила бедственная ночь.
Вдруг охватили судороги землю.
Упали скалы. В недрах грянул гром.
Горячий вихрь, людей сбивая с ног.
Ворвался в город. И разверзлась пропасть,
На дне ее клубился красный воздух.
Шипя, взлетели огненные змеи
Над Азоридой. Люди онемели,
От ужаса забыв родной язык.
И заглушая жалкий крик детей.
Гремело небо. И восстало море.
Гремящий вал по каменным ступеням
Взлетел и тяжко рухнул на дома.
Бежали в горы многие, но гибли
Под огненным и каменным дождем.
И хохотал, вздымая руки к небу,
Старик безумный. Море поглотило
Все что осталось. И роптали волны
Под небосводом черным и немым.
И долго света не было. И день
Не наступал… Ах, если б знать атлантам,
Какой бедой грозил им странный дым!
Подбросив дров в костер, я задремал. Буторин спустился к реке, но вскоре вернулся и всех всполошил:
— Глядите, други мои, что я нашел!
На его ладони мы увидели позолоченные светом костра металлические предметы: крест, наконечник стрелы, два ржавых гвоздя. И началась «мангазейская лихорадка»!
Вооружившись палками, мы стали копаться в песке и гальке под обрывом. Все находки сделали в одном месте — на узкой прибрежной полосе. Длина ее — метров сто. Нам посчастливилось: видимо, весенним ледоходом сдернуло слой песка, земли на этом участке, и «сокровища» оказались на поверхности. Златокипящий берег дарил нам кольца и перстни, нательные кресты, серьги, наконечники стрел, множество предметов, назначение которых мы не могли определить.
Эвелина Коробова нашла первую серебряную монетку. Она была овальной формы, на одной стороне — рельефное изображение всадника с копьем, на другой
— полустертые старославянские буквы.
За несколько часов упорных вдохновенных поисков мы стали обладателями целой груды «сокровищ». Среди находок — 26 монет, из них две иностранные. На некоторых отчетливо были видны имена великих русских князей и царей XVI–XVII веков: Ивана III, Ивана Грозного, Михаила Федоровича. На одной монете
— сразу два имени: Дмитрий и Михаил (имена экипажа «Щельи»!). Иностранные монеты или медали были медные, тонкие, с латинскими надписями. Я нашел ржавый зазубренный нож и выкопал им колокольчик, небольшую металлическую печать, крестик, несколько рыболовных крючков, медное кольцо с непонятными знаками, часть цепочки, обломок гарпуна, наконечник стрелы, десять монет. Раскиданные по берегу неинтересные находки (гвозди и прочий металлолом, несколько сот предметов) я собрал в одну кучу, половину завернул в тряпку и погрузил на «Щелью», а то, что осталось, разложил на плоском камне, на видном месте — в подарок юным следопытам, которые, как я думал, вскоре после нас явятся сюда.
Наконец, «старатели» собрались на обед у костра. Выяснилось, что монеты нашли не все. Я выделил по одной монете из своей «серебряной казны». После обеда бродили по окрестностям Мангазеи. Буторин в это время подыскал на берегу мореное бревно лиственницы для памятного знака. Вечером мы вкопали его в землю рядом с развалинами на небольшом холме. Вырезали надпись:
«ЩЕЛЬЯ»
из Архангельска
19–20/VIII/67
Утром 21 августа за корреспондентами пришел теплоход. Вместе с ним от мангазейского берега отчалила и «Щелья».
В вершину памятного столба Буторин вколотил пилу, сбоку вонзил топор. Этот своеобразный маяк хорошо виден с реки.
3
Снова мы в Тазовском. Я дал почитать Буторину продолжение своих путевых заметок с описанием нашего спора — идти или не идти в Мангазею. Мне было интересно, что он скажет.
Прочитав заметки, Буторин промолчал. А вечером, во время прощального ужина, он так объяснил корреспондентам свое поведение в Сеяхе:
— Я не хотел идти в Мангазею, но очень доволен, что побывал там. У меня план был другой — дойти до Диксона и отправиться дальше на восток. Но в Сеяхе я подумал: у нас нет карт, моторы ненадежные, — и решил идти в Мангазею. О своем плане я не говорил никому, даже своему другу Михаилу Евгеньевичу. Все получилось к лучшему, я очень рад…
«Может быть, и так, — подумал я, слушая Бутори–на, — но не надо было ничего от меня скрывать».
Корреспонденты разлетались кто куда, а мы задержались на несколько дней, ремонтировали с помощью местных механиков моторы. С подвесным ничего не смогли сделать, он фыркал, но упорно не заводился. Многострадальный «Л-12» сняли со «Щельи» и перенесли в мастерскую рыбокомбината, чтобы заменить кое–какие детали.
Из «Литературной газеты» сообщили, что Награ–льян вернулся, готовит фоторепортаж.
«Подтверждаем приглашение вас в Москву непосредственно с Диксона, — говорилось в телеграмме. — «Щелью» отправите лесовозом, идущим в Архангельск. В Москве пробудете недолго, сможете догнать судно. Все расходы берем на себя. Сообщите предполагаемую дату прибытия на Диксон».
Из Сеяхи переслали радиограмму капитана Юрия Жукова, отправленную 12 августа с борта теплохода «Руза»:
«От души поздравляю с успешным завершением трудного перехода. Несмотря на наши шесть тысяч лошадиных сил, застряли в районе острова Таймыр, ждем ледоколов. Привет Буторину».
Капитан Жуков, один из моих друзей, раньше плавал на теплоходе «Юшар», который совершал рейсы от Архангельска до Нарьян — Мара и обратно. Каждый приход судна в столицу Ненецкого округа считался праздником, ему даже придумали название: «Юшаров день». Пришла весточка от другого нашего почетного юнги: «Спасибо за поздравление с днем рождения. Горжусь зачислением юнгой вашего экипажа, хочу быть таким же смелым. Слежу за сообщениями о вашем путешествии. Желаю счастливого плавания. Валерий Гордеев».
Из Сеяхи переслали еще одну телеграмму — от председателя Комитета по печати Михайлова:
«Внимательно следим за вашим путешествием. Очень просим вас вести по возможности подробные дневники, собирать фотографии и другие материалы для издания книги. Желаем успешного плавания». Из Ленинграда:
«Президиум Географического общества СССР поздравляет вас с завершением плавания в Мангазею, надеется видеть в обществе с сообщением о результатах путешествия».
Много мы получили в Тазовском сердечных телеграмм от школьников, от знакомых и незнакомых людей.
4
Заходим в райком партии к Будылдину, как в родной дом, просим помочь приобрести капроновый трос для якоря, а он в ответ:
— По древнему пути поморов вы прошли до конца. Оставьте нам «Щелью» на память, возвращайтесь домой на самолете. Дмитрий Андреевич, мы заплатим за нее. Передадим ее окружному музею, но храниться она будет здесь, в Тазовском.
— Об этом не может быть и речи, — сказал Буторин. — Как же я, капитан, вернусь в родной порт без судна?
В Мангазее я предлагал Дмитрию Андреевичу опять соорудить ворот, втащить «Щелью» на обрыв и оставить ее там навечно. Он не согласился.
— Вы, наверно, собираетесь еще на ней путешествовать?
— Для плавания во льдах она уже не годится. Борта истерты–на пределе. Можно, конечно, капитально отремонтировать. Но я собираюсь построить другое судно, получше. Увеличу длину метра на два, осадка уменьшится, по таким речкам, как Мутная, Зеленая, можно будет проходить без хлопот.
Я не стал спорить с Буториным, но в душе был с ним не согласен. Осадка уменьшится, хорошо будет идти по речкам, но плохо по морям. Труднее станет лавировать среди льдов. Да и на речках удлиненная «Щелья» не сможет «танцевать вальсы».
— Ну вот, тем более, значит, «Щелья» вам не нужна. Может быть, все–таки оставите ее нам?
— Нет, никак не могу.
— Жаль… Капроновую веревку? Сейчас узнаем. — Он позвонил на рыбокомбинат, в речной порт. — Да. да, очень нужна… Зачем? Да вот повеситься хочу — «Щелья» уходит из Тазовского…
Мотор отремонтировали, установили, но отход пришлось отложить: пропал Пыжик. Я обошел весь поселок. никто в этот день его не видел. До этого многие жители просили насоставить им Пыжика на память–может быть.
его спрятали. Местные газетчики тоже включились в поиски. Вечером сообщили: Пыжика видели в Газ — Сале Утром я снова пришел к Будылдину.
— Отход «Щельи», Николай Яковлевич, откладывается на неопределенное время. Без Пыжика я продол жать путешествие не буду. Мы на него смотрим как на члена экипажа. Что я скажу читателям? Потеряли в поселке? Никто не поверит, что нельзя было его разыскать. Как мне побыстрее попасть в Газ — Сале?
Будылдин позвонил в аэропорт, сказал, что через несколько минут туда отправляется вертолет.
— Пусть подождут, я бегу…
В поселке геологов я ходил от дома к дому, спрашивал о Пыжике. Его видели, но следы потерялись.
— Товарищ писатель! — окликнул меня один из грузчиков, работавших на причале. — Кого ищете?
— Пыжика! Говорят, где–то у вас прячется. Нам надо уходить сегодня, а он не явился. Капитан, обветренный как скалы, нервничает, я тоже.
— Освободите от работы — найдем! — рассмеялись грузчики. — На полчаса!
Я договорился с начальством, отпустили всю бригаду. Через двадцать минут рабочие привели Пыжика на веревочке. Увидел меня, глаза вспыхнули, припал на передние лапы, медленно вытянулся у моих ног.
В Тазовский вернулись на катере. Буторина осаждали работники Свердловской киностудии. Им хотелось снять «Щелью» в море для киножурнала «Новости дня». Договорились, что они отправятся в Находку на большом катере, который поведет «Щелью» на буксире. В Тазовской губе произведут съемки.
Перед уходом из Тазовского мы подарили школьникам один из наших якорей с надписью «Щелья» и баланс от старинных весов, найденный на мысе Мамеева.
В Тазовскую губу вышли ночью, в тумане заблудились, катер прочно сел на мель. Утром развернули карту, осмотрелись. Берега незнакомые, устье какой–то реки или залива. На мысу — деревянная вышка. По времени должны были подойти к находке–ничего похожего. Буторин долго водил биноклем во все стороны. Поставил карандашом на карте точку.
— Мы находимся примерно здесь. В устье реки Пур.
Куда нас занесло! Находка на противоположной стороне Тазовской губы. По просьбе кинооператоров мы сняли их с катера вместе с аппаратурой, высадились на мысу. Погода портилась, дул пронизывающий северный ветер, а наши пассажиры были одеты легко. Мы их кое–как одели и обули. В ход пошли буторинские бахилы и шуба, которой мы еще ни разу не пользовались. Всю бы нашу компанию заснять на кинопленку–робинзонада!
Когда съемки закончились, развели на берегу костер, приготовили обед, распили две «неприкосновенные» бутылки. Киноработники были очень довольны неожиданным приключением. Один из них взял мой нож и что–то долго, старательно вырезал на основании геодезической вышки.
— Вырезал слово «Щелья», дату и наши фамилии. Ваши не стал вырезать, вас и так все знают.
— Правильно сделали, — похвалил я его.
Нам ничего не оставалось, как сидеть у моря и ждать погоды в прямом и переносном смысле. Чего доброго, опять «пропадет» «Щелья»…
Вечером на реке показался катер. Подошли к нему, выяснили, что он идет в Тазовский. Переправили на него пассажиров и, не теряя времени, взяли курс на Находку. Катер, сидящий на мели, остался в одиночестве, на помощь ему должен был подойти буксирный пароход.
Мы были недалеко от Находки, когда в моторе что–то грохнуло несколько раз. И наступила тягостная тишина.
— Что–то серьезное, — мрачно сказал Буторин.
— Я думал, разлетится вдребезги.
Мы подошли к теплоходу «Ныда», стоявшему на рейде. «Щелью» подняли на палубу. На теплоходе оказались, кроме своего, еще два механика — с других судов, стоявших поблизости. Они разобрали наш двигатель по винтику. Часа через два вручили нам новый судовой журнал–на память. На первой странице мы прочитали:
АКТ
28 августа на карбасе «Щелья» при следовании по Тазовской губе заклинило главный двигатель. Экипаж «Щельи» обратился за помощью к специалистам судов Иртышского пароходства. При дефектации двигателя обнаружены следующие дефекты:
1. Оборван шатун первого цилиндра.
2. Оборваны шатунные болты подшипника.
3. На маховике имеются трещины.
4. Сильно разбит посадочный конус маховика.
5. Оборвана шпилька крепления цилиндровой крышки.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Перечисленные неисправности двигателя устранить на месте невозможно, к дальнейшей эксплуатации он не пригоден.
Подписи: механик теплохода «Ныда» Ю. Карабанов, капитан и третий штурман, он же помощник капитана танкера «Волгоградгэс», Ю. Перевозкин и В. Стрельцов.
Выходить с таким двигателем было опасно. Кажется, мы выжали из нашего «Л-12» все его лошадиные силы…
«Ныда» следовала в Салехард. На ней мы дошли до мыса Каменного. Выяснили, что стоящий на рейде пароход «Мета» направляется на Диксон. Поговорили с капитаном, «запрягли» «Щельянку», подбуксирова–ли «Щелью» к борту, закрепили тросы, поднялись по трапу на палубу. «Щелья» взмыла над волнами. «Щельянку» двое матросов подняли за веревку.
В пути запросили штаб морских операций на Диксоне — есть ли возможность переправить «Щелью» на попутном судне в Архангельск. Нам ответили, что попутные суда будут, но не скоро.
Каюта капитана кажется огромной. Библиотека во всю стену. Буторин перелистывает журналы, я делаю очередную запись в дневнике:
«2‑е сентября. На всех парах приближаемся к Диксону…»
Вошел радист, подал радиограмму из «Литературной газеты» (редакция была в курсе всех последних событий):
«Настоятельно предлагаем вылететь с Диксона в Москву. Этого требуют интересы дела. При всех обстоятельствах сообщите предполагаемый день вылета. Здесь уже объявлено о вашем выступлении. Большой привет от всех газетчиков. Ишимов, Барыкин».
— Ну что, Дмитрий Андреевич, полетим в Москву?
— Ты как хочешь, а я не оставлю «Щелью» ни на один день.
— Без тебя я в Москву не полечу.
— Почему?
— Потому что приглашают и ждут нас обоих, а не меня одного. Но и дожидаться судна я не буду. С первым самолетом улечу в Архангельск. Мне пора приниматься за работу. В Архангельске пробуду недолго, поеду в Рязань к сыну и дочери. По пути задержусь на несколько дней в Москве.
— Дело твое.
Я написал ответную радиограмму, прочитал Буто–рину вслух: «Штаб морских операций сообщил, что на Диксоне придется долго ждать попутного судна в Архангельск. Буторин не хочет оставлять «Щелью» ни на один день. Меня ждут другие дела, пора приниматься за книгу. С Диксона вылечу в Архангельск, через несколько дней буду в Москве. «Мста» должна прийти на Диксон четвертого сентября».
Отправив радиограмму, я со спокойной душой завалился спать. На следующий день Буторин переменил свое решение.
— Устроим «Щелью», с первым самолетом вылетим в Москву.
5
На рассвете 4 сентября мы подходили к Диксону. Я смотрел на знакомые скалы — в эти минуты любая из них была мне милее Кавказского хребта. А пятнадцать лет назад, когда я впервые увидел их, они, полузанесенные снегом, показались мне мертвенно–суровыми, безотрадными. Так бывает.
— Это Дезирада… О Дезирада… — теперь я произнес эти слова по–иному, с радостным трепетом в душе.
О смысле прелестного гриновского эпиграфа мы как–то говорили с писателем Борисом Бедным, моим бывшим однокурсником. Он сказал, что долго ломал над ним голову, но в конце концов понял, в чем суть: мы не можем иногда оценить с первого взгляда что–то важное для нас, истинно красивое.
В бухте мы увидели целую армаду речных судов. Я догадался–очередная экспедиция специальных морских проводок. На севере говорят коротко: Наяновская экспедиция, по имени ее бессменного руководителя известного капитана–полярника Федора Васильевича Наянова. Подготовка к ней была в разгаре, когда мы выходили из Архангельска.
Каждую весну с началом навигации по Дунаю, Волге и другим рекам, по водохранилищам и каналам на север отправляются новые речные суда — теплоходы, рефрижераторы, лихтеры с погруженными на них быстроходными «Ракетами», озерные «Москвичи», танкеры, плавучие краны, землечерпательные снаряды, плавучие ремонтные мастерские, построенные в Чехословакии, Венгрии, ГДР, Польше и на отечественных верфях. Суда собираются в Архангельске и далее идут по
Северному морскому пути на Печору, Обь, Енисей Иртыш, Лену и Амур. Нынешняя экспедиция — юбилейная, двадцатая по счету. Среди ее участников _1 Герой Советского Союза, прославленный североморец Николай Лунин, в годы Великой Отечественной войны торпедировавший фашистский линкор «Тирпиц», и участник многих арктических походов капитан Александр Гидулянов, который в августе 1942 года, команду, ледокольным пароходом «Дежнев», здесь, в Диксоне–кой бухте вступил в бой с немецким тяжелым крейсером «Адмирал Шеер». Об этом небывалом морском сражении мне рассказывали много.
У механиков «Меты» оказались золотые руки: в пути они отремонтировали наш двигатель, заменили часть деталей, и «Щелья» снова ожила. Своим ходом мы подошли к пустынному причалу. Наше путешествие, продолжавшееся 114 дней, посвященное 50-летию Советского государства, закончилось.
«Щелью» устроили на одной из грузовых площадок порта, укутали брезентом. Вечером выступили в клубе. Зал был переполнен. Капитаны Наяновской экспедиции вручили нам приветственный адрес. Подписи — на двух страницах.
Получили поздравительные телеграммы от редакций газет, секретариата правления Союза писателей СССР. Ленинградские школьники известили нас, что мы зачислены в почетные члены знаменитого литературного клуба «Алые паруса». Пришло от них и письмо.
«Не знаем, получили ли вы нашу телеграмму, — писали ребята. — В Мангазею у нас ее не приняли, хотя мы на почте показывали карту вашего похода и утверждали, что если корреспондентам можно, то и почтовым работникам следует туда почту для вас доставить. Мы — это литературный клуб «Алые паруса». Он существует шесть лет в 239‑й физико–математической школе Ленинграда. Хотя мы «физики», но и «лирики» не чураемся.
Как и вам, нам дорог символ дерзкой мечты, выдуманный Грином. В 1965 году мы заложили в Старом Крыму памятник писателю и построили свой Зурбаган на отрогах Карадага.
В клубе у нас те, кто любит людей и книги, дороги и море, кто умеет спорить, умеет мечтать. Мы на своих литературных «пятницах» встречаемся с деятелями искусства и просто замечательными людьми. Проводим еще поэтические «вторники», организуем походы. Мы побывали в Прибалтике, на Волге, в Крыму, прошли военными тропами по следам 2‑й ударной армии.
У нас много друзей. Среди почетных членов — Паустовский, Маршак, Кассиль, Симонов. Есть и не писатели: музыканты, актеры и замечательные люди.
Среди стендов нашего клуба появился еще один: «Алые паруса» в Ледовитом океане». Там нарисована карта вашего похода и размещены все газетные сообщения, которые о вас были в июле и августе.
Желаем вам отдыха и новых смелых путешествий. Очень надеемся встретиться.
Мы предлагаем вашу «Щелью» и «Щельяночку», если не жаль, передать в Архангельский музей. Это было бы здорово. Пусть люди видят ваш замечательный корабль. Совет клуба «Алые паруса».
В письмо были вложены удостоверения и значки на которых изображен бегущий по синим волнам золотистый корабль с распростертыми алыми парусами
Мы зачислили ребят почетными юнгами на «Щелью».
Ночью, после банкета, отправились в аэропорт Пыжика оставили временно у знакомого полярника Утром, 5 сентября, вылетели в Москву.
6
Алопарусные друзья «Щельи» Владимир Ишимов и Константин Барыкин встретили нас и доставили в новую гостиницу «Россия». Из Архангельска приехали друзья и Манефа Ивановна с четырехлетним внуком.
Начался десятидневный московский «волок». Первая встреча — с коллективом «Литературной газеты», нас пригласили на летучку. Мы выступили по радио и телевидению, встретились с корреспондентами московских газет, писателями, работниками кино, школьниками, побывали в музее, у министра морского флота СССР.
Седьмого сентября к нам в гостиницу пришел Барыкин и объявил:
— Завтра будете выступать на президиуме Академии наук. Кое–что надо согласовать, едем сейчас, немедленно к академику Николаю Николаевичу Семенову…
Признаться, я и обрадовался, и немного испугался одновременно. Буторин внешне был невозмутим. Потом я подумал, что академики тоже живые люди, что ничто человеческое им не чуждо, и успокоился.
Николай Николаевич Семенов беседовал с нами целый час, разговаривать с ним было удивительно легко. В повестке дня предстоящего заседания президиума наше сообщение стояло первым. Договорились, что наши выступления займут примерно час.
Наши архангельские друзья волновались не меньше, чем мы.
Решили выступать как обычно. Краткая история «мангазейского хода», слово о Буторине, наиболее интересные эпизоды путешествия–это моя «доля». А Буторин расскажет о гребне весны, о его благотворном влиянии на жизнь вообще и на его организм в частности, о конструктивных особенностях поморских судов, о целесообразности сооружения канала через Канинский полуостров (этот вопрос ставился еще в 30‑х годах).
На белых листках бумаги на столах были разложены наши находки. На трех стендах — великолепные фотографии Награльяна. Ученые выслушали нас с большим вниманием, задали несколько вопросов. Когда выступал Буторин, принесли чай.
— Жалко, что я не попробовал академического чаю, — шутил потом Буторин, — ума бы, наверно, прибавилось.
После нас с заключительным словом выступил президент Академии наук СССР Мстислав Всеволодович Келдыш. Он поблагодарил нас за «чрезвычайно интересное сообщение», сказал, что наше путешествие — увлекательная повесть о древнем и новом Севере, что оно имеет важное значение для науки и культуры.
— Во время вашего рассказа, — сказал он, — на всех нас повеяло прелестью Севера, его культурой, которая дала миру Ломоносова. Ныне на новой основе воскресают старые места. Раньше главной ценностью этих мест был соболь, теперь — нефть и газ. Мангазея опять станет людной.
Накануне отьезда из Москвы я встретил в гостинице своего земляка, казанского поэта Заки Нури.
— Ну как, не передумал переезжать к нам в Казань? — спросил он. Мы говорили с ним об этом несколько лет назад.
— Наоборот! Путешествие на «Щелье» было моим прощальным поклоном Северу.
— Пиши заявление. Я отвезу. Сказано — сделано.
Через несколько дней мы были в Архангельске. Еще один «волок» перед самым главным — литературным.
Однажды в коридоре редакции «Правды Севера» я встретил десятиклассницу, дочь знакомого журналиста. Первые се слова:
— А где Пыжик?
— Пока на Диксоне. Стережет «Щелью».
— Вы знаете, я и мои подруги больше беспокоились и переживали за него, чем за вас и Буторина.
— Спасибо, голубушка, — рассмеялся я, — у меня как сердце чуяло…
Я уехал из Архангельска на два месяца, съездил в Рязань, потом поселился в Доме творчества под Москвой, переписал для «Юности» путевые заметки. Буто–рин за это время доставил «Щелью» в Архангельск. Я приехал туда на несколько дней, снялся со всех учетов, сдал квартиру, выписался, хотя не получил еще из Казани никакого ответа на свое заявление.
Пыжика Буторин оставил в Амдерме — передал начальнику порта Юдину «на временное хранение» до будущей весны.
— Он хочет вывести от него щенков. Пусть. Пойду в новое плавание, проверю: узнает меня — заберу, не узнает, отдам насовсем.
Попрощавшись с Буториным, я вышел на улицу. У забора — наш славный корабль, накрытый брезентом. Я подошел, посидел на борту, покурил…
— Прощай, «Щелья!»
Эпилог
Повесть из шести глав с прологом и эпилогом…
Торжественно звучит, правда, читатель?
Вскоре после путешествия я переехал в Казань, из газет узнал, что летом 1968 года в Мангазее начнет работать комплексная экспедиция научно–исследовательского Арктического и Антарктического института. Наконец–то!
Исследователи, ученые посещали Мангазейское городище несколько раз, но раскопок не производили.
В сентябре 1946 года там побывал археолог В. Н. Чернецов, тоже безрезультатно: земля была уже покрыта снегом. После нашего путешествия целесообразность раскопок стала очевидной.
В один из июньских дней, гуляя с дочерью по парку, я купил в киоске свежие газеты и увидел в «Комсомольской правде» заголовок: «По зову древней Мангазеи»… Интервью с начальником экспедиции профессором Михаилом Ивановичем Беловым:
«Часть экспедиции уже вылетела… Представляете, какие дары веков могут преподнести нам раскопки…
Сотни тайн скрывает пока Мангазея… Один из бесценных памятников русской национальной культуры. Город, созданный века назад руками наших предков на вечной мерзлоте, в суровой Арктике, жил, торговал со многими странами мира. Знал много чудес. И много трагедий. Мы будем открывать его тайны не один год…» Как в тумане, перед глазами возник мангазейский берег, раскопанный археологами.
— Хочу в Мангазею, — сказала дочка не очень решительно.
В самом деле, почему бы нам не поехать? Дочери одиннадцать лет, прекрасный возраст для путешествий.
В это время я работал над повестью, и чувство неудовлетворенности не покидало меня: ученые будут открывать тайны Мангазеи, сделают множество интересных находок, а в моей книге об этом ни слова?..
— Хорошо, Оля. Поедем с тобой в Мангазею. В июне еще рано, в июле там из–за комаров света не видно. Значит, в августе.
В моей записной книжке появилась запись: «В августе с Олей поедем в Мангазею».
Я решил, что мы отправимся по древнему пути номер два — «через Камень» до Тобольска, затем по Иртышу и Оби до Салехарда. А там — рукой подать, как–нибудь доберемся.
В древности путь в Мангазею по сибирским рекам был нелегким и опасным. Об одном таком походе красочно рассказывается в челобитной мангазейского стрельца Максима Фирсова, отправленной царю в августе 1645 года:
«В прошлом, государь, во 152-ом году (в 1644) шел я, холоп твой, из Тобольска с твоей государевой хлеб–ною казною в кочах через море в Мангазею. И волею божиею на море нас разбило. И стояли на кошке три недели. И собрались со всех кочей на один коч и опять, государь, пошли в Мангазею. И волею божией тот коч разбило до основанья и жил на кошке восемь недель. И пошли в Мангазейский город на нартах.
И шли, государь, до усть Тазу голодом. И дорогою, царь, идучи, нас голод изнял, и мы неволею души свои осквернили, собак ели…»
В конце челобитной стрелец просит царя наградить его «за службу и кровь, и терпение».
Действительно, за одно путешествие столько приключений. Одиннадцать недель на песчаных островах — какая робинзонада, даже завидно.
Мы выехали из Казани 13 августа, с нами отправилась моя жена Светлана. Сына оставили одного (он сдавал вступительные экзамены в университет).
На вокзале в Тюмени нас встретил один из «манга–зейцев», работник областной газеты Виктор Уколов, сопровождавший в прошлом году «Щелью».
На другой день мы самолетом прибыли в Тобольск и через несколько часов на комфортабельном теплоходе «Генерал Карбышев» отправились вниз по Иртышу. Погода стояла чудесная, сияло солнце, не хотелось уходить с палубы. Царственно спокойные берега, необычайный простор, зеленые острова и полный штиль.
Через трое с половиной суток теплоход прибыл в Салехард, на другой день самолет доставил нас в Та–зовский. В прошлом году здесь причаливала «Щелья» теперь мы были дома.
— Теплоход сейчас в Красноселькупе, — сказал Николай Яколаевич Будылдин, мой старый знакомый. — Там он простоит два дня. Если его ждать, попадете в Мангазею только через неделю. Отдыхайте, завтра что–нибудь придумаем…
Вечером в клубе нам показали прошлогодний киножурнал — мы увидели на экране «Щелью».
На другой день самолет доставил нас в Красносель–куп, но теплохода там уже не было. Что делать? Заместитель председателя райисполкома Михаил Ильич Ос–лин успокоил нас:
— Переночуйте, завтра доставлю вас в Мангазею на своей моторной лодке. Кстати, передадим начальнику экспедиции посылку из Ленинграда.
Нас было уже четверо: в Салехарде к нам присоединился Юрий Медведев, заведующий отделом фантастики журнала «Техника — молодежи». Он прочитал в «Юности» отрывки из повести и решил побывать в Ман–газее, просто так, для души.
Вечером 23 августа мы вышли на мангазейский берег. Встретили нас очень приветливо.
— У меня было предчувствие, — сказал профессор Белов, — что кто–то из экипажа «Щельи» приедет к нам в гости.
На берегу — пять больших круглых палаток. Рядом с нашим столбом на высоком шесте развевается вымпел экспедиции, на нем изображен ключ и сверх старославянской вязью написано одно слово — «Ман газея». В экспедиции двенадцать человек, сотрудник) Арктического и Антарктического института, студенты. Почти все они с бородами. Начальнику экспедиции уже за пятьдесят, но он гладко выбрит и выглядит самым молодым.
На другой день мы осмотрели раскопки. Ходить по городищу с Михаилом Ивановичем, слушать его рассказы о Мангазее — наслаждение. Он словно видит перед собой давно исчезнувшие двухэтажные хоромы воеводского двора, жилища мангазейцев, деревянный кремль, церкви, склады.
— Двенадцатиметровая Спасская проезжая башня, — торжественно говорит он, разводя руками над головой, и мы невольно смотрим вверх, переступаем следом за ним через толстое, хорошо сохранившееся бревно. — Дом воеводы. Справа — пятиглавая соборная Троицкая церковь…
Обходим воеводский двор, его площадь — около 800 квадратных метров. Из земли проступают бревна фундамента и ограды, полы, часть крепостных стен (они были двойными, крытыми). Любуемся с высокого обрыва сверкающей под лучами солнца гладью реки.
— Словно стоим на палубе большого корабля, правда? — спрашивает Белов. — Поразительно, что такой город был здесь построен в те времена. Много труда вложили в него поморы. Смотрите, какие доски, с отверстями, остатками жгутов. Это бортовые доски кочей Поморы уходили отсюда налегке, увозили пушнину, часть судов продавали мангазейцам, те их расшивали, использовали доски в строительстве. Полы, стены, крыши–представляете? Корабельный был город! — Он толкнул ногой большое бревно со свежим срезом. — Дерево одиннадцатого века. Лиственница. Когда срубили, ей было шестьсот лет. да три века пролежала в земле…
Раскопки велись наугад, вслепую — не было плана города, но работу облегчал «Росписной список Манга–зеи 1626 года», в котором перечислены все основные сооружения и указаны их размеры. В ходе раскопок было установлено, что две башни из пяти, Давыдовская и Зубцовская, стоявшие на берегу, и стена между ними обрушились в реку Таз в результате оползней. Ушла под воду и значительная часть посада.
Под алтарем Троицкой церкви обнаружены три маленьких гроба. Они были завернуты в бересту, поэтому хорошо сохранились.
— По–видимому, дети знатных родителей, — сказал Белов. — Раскопали вторую церковь, нашли скелет подростка. Еще одна загадка. Костей черепа и таза нет. В Мангазее был святой — невинно убиенный отрок Василий. Известно, что его мощи увез в Туруханск строитель тамошнего монастыря поп Тихон, соратник Аввакума. Увез в то время, когда Мангазея была еще уездным центром. Дальновидный был мужик, этот поп, и пройдоха. Ну вот, может быть, часть костей увез, а эти оставил…
Поднимаемся на красивый холм, расположенный в центре посада. Год назад Буторин, указав на него, уверенно заявил: «Там стояла церковь». Я сказал об этом Белову, он улыбнулся.
— Мы тоже ожидали, что раскопаем здесь Успенскую церковь. Такое красивое место. А раскопали ремесленный центр, литейные мастерские. Мангазейцы плавили здесь медь, бронзу, серебро. Возможно, им было известно месторождение медной руды, расположенное в этих местах, которое нашим геологам предстоит открыть заново.
Мы осмотрели хорошо сохранившиеся плавильные печи, остатки керамической облицовки, тигли из огнеупорной глины. Литейное производство за Полярным крутом в те времена!
Заходим в одну из палаток, Белов показывает нам последние находки: ядра от пищалей, очень изящные костяные и деревянные шахматные фигуры, инструменты, круглые свинцовые пули, лук из оленьего рога, прялку, наконечники стрел, медные и серебряные монеты времен Ивана III, Ивана Грозного, Бориса Годунова, Михаила Федоровича, Алексея Михайловича.
— Сегодняшняя находка, — он передал мне маленькие отполированные черные кубики из кости. — Мангазейцы любили играть в шахматы, но были у них и другие развлечения. Это игральные кости. Жители играли в запрещенную игру, называлась она «зернь», проигрывали очень много, целые состояния.
— Прошло более трех веков, а вы все же вывели их на чистую воду, — пошутил я.
На все мои вопросы Белов дал исчерпывающие ответы. Он историк–документалист, автор многих научных трудов по истории Сибири и Северного морского пути, давно предлагал произвести раскопки Мангазей–ского городища.
— А чем закончилась распря между мангазейскими воеводами Кокоревым и Палицыным? — спросил я.
— Между ними была война, — рассказал он. — На Мангазею никогда никто не нападал, сами воеводы передрались. Палицын привлек на свою сторону посадских людей и осадил крепость, где находился со своими приверженцами Кокорев. Права у воевод были одинаковые, но Кокорев — боярин. Осада длилась полгода. В городе началась цинга, убитых было десять человек. Взять крепость Палицын не смог. Уехал в Москву, следом за ним — Кокорев. Царь выслушал обоих и отпустил с миром. Никакого наказания они не понесли. А в Мангазею стали назначать одного воеводу…
Моей дочери не хотелось возвращаться домой с пустыми руками.
— Доказывай потом, что была в Мангазее, — ворчала она, осматривая городище.
— Надо тебе, Оля, найти старинную монету, вот и будет доказательство, — сказал Белов и повел нас за черту города к берегу Таза. — Мы здесь раскопок не ведем, но между делом ребята промывают породу, находят много монет.
Он дал нам большой алюминиевый ковш с отверстиями, лопату, и мы принялись за дело. После нескольких неудачных промывок Оля вдруг радостно ахнула и извлекла из груды камней первую находку — серебряную монету.
— А Володе? — вспомнила она про брата.
— Найдем и для него, — успокоил я ее. — Это называется мангазейская лихорадка.
Мы промывали песок и землю, пока не надоело. Нашли четырнадцать монет, медный нательный крест, обломки ножей, ключей, разных инструментов.
— Наберите агатов и сердоликов, — посоветовал Белов, — это полудрагоценные камни, рассыпаны по берегу у самой воды. Их приносит сюда течением, где–то в верховьях реки — месторождение.
Он прошел с нами шагов десять, подобрал несколько образцов, и жена с дочерью пополнили нашу коллекцию грудой разноцветных камней.
Экспедиция вела раскопки Мангазейского городища в летние месяцы три года подряд. Я еще раз побывал там в июле–августе 1970 года. Раскопки заканчивались, в Ленинград были отправлены тонны интереснейших находок, тысячи предметов, большинство которых экспонируется в музее Арктики и Антарктики–там создана большая экспозиция, посвященная Мангазее. Архитекторы и художники подготовили красочные рисунки и планы деревянного города. Часть находок передана в другие музеи страны.
Архив Мангазен погиб во время большого пожара в 1642 году, поэтому до последнего времени о внутренней жизни города почти ничего не было известно. Рас копки дали возможность восполнить этот пробел.
Мы с Беловым несколько раз обошли городище. Все основные сооружения Мангазен раскопаны: остатки крепостных стен, трех башен, воеводский двор, большая воеводская канцелярия, съезжая изба, таможня, три церкви, часовня святого Василия Мангазейского, гос тнный двор, склады, мастерские, несколько десятков жилых домов.
Результаты раскопок превзошли все ожидания. Среди находок — детали кочен, посуда из дерева, стекла, из китайского фарфора, амфоры из–под бальзама, золотые, серебряные, бронзовые и медные перстни, кольца, серьги и другие украшения, художественные изделия из слоновой кости, нательные кресты, драгоценные камни, множество металлических, костяных и деревянных инструментов, пушечные ядра, одежда, обувь, сотни монет, иностранных и русских.
— Одна из самых ценных находок, — сказал Михаил Иванович, — корабельная доска с изображением кочей. Чувствуется, что рисунки сделаны с натуры. Это первое достоверное изображение старинных поморских судов. Теперь мы точно знаем, как они выглядели. На воеводском дворе я нашел в прошлом году рукописную книгу в кожаном переплете с золотым тиснением и застежками. К сожалению, прочитать ничего не удалось, бумага превратилась в труху… Видите этот сруб? — Белов указал на звенья из сосновых бревен. — В этом доме жил богатый ремесленник. Чего только мы тут не нашли! Не дом — целая академия. А вот тот сруб нанесли на план, но копать внутри не будем, не успеем, нет времени.
Да, не будь Мангазен, история Сибири, возможно, пошла бы по другому пути. Опираясь на этот город, мореходы и землепроходцы освоили Енисей и его притоки, достигли берегов Лены, вышли к Тихому океану, прошли по всему Северному морскому пути…
Профессор замолчал, задумался. Мы стояли на возвышенности, вся Мангазея была на виду. Мне как–то не хотелось верить, что она снова будет заброшена. Городище быстро разрушается оползнями. Пройдет 15–20 лет, и столица древней Лукоморий станет речной Атлантидой. Следовало бы довести раскопки до конца, спасти все, что можно. В мангазейской земле хранятся еще тысячи предметов, которым нашлось бы место в наших музеях.
Я тоже участвовал в раскопках — помогал студентам–практикантам, техникам экспедиции снимать дерн на участке, где, по предположению Белова, находились таможенные постройки. Это трудоемкая работа: участок был покрыт высокой травой и кустарником. Дни стояли жаркие, безветренные, комаров тьма, без накомарников работать невозможно… На этой стадии раскопок обычно никаких находок не бывает, но мне посчастливилось: под куском дерна я обнаружил металлический выступ, ухватился за него и вытащил… стальной меч! Такого оружия здесь еще не находили. Конечно, меч обнаружили бы и без меня, никуда бы он не делся, но все же приятно было первым взять его в руки. Ребята настояли, чтобы я сам передал уникальную находку начальнику экспедиции.
На берегу, среди камней и в мусоре, на старых раскопках я нашел пулелейку (приспособление, похожее на шигаш, для литья круглых пуль), форму для литья ва–тельных крестов, сделанную из камня, блесну- величавой с ладонь и принадлежность шаманского наряда–плоскую медную гагару. Эти находки тоже вошли в коллек–цню экспедиции.
Незадолго до моего приезда группа участников экспедиции во главе с Беловым слетала на вертолете в Туру. ханск, где предполагалось начать раскопки Новой Мангазеи. К сожалению, от этого плана пришлось отказаться: выяснилось, что на месте древней Новой Мангазен расположен современный поселок Старый Туруханск. Все же кое–какие находки разведчики привезли: большой, изъеденный ржавчиной, причудливой формы ключ и массивные медные монеты XVTII века, чеканенные в Сибири, украшенные изображениями соболей. Такие монеты жители поселка находят прямо на улицах. Пройдет стадо коров, размесит грязь, и монеты оказываются на виду.
— А нельзя поселок перенести куда–нибудь в другое место, расчистить городище? — спросил я, рассматривая ключ. — Сколько там домов?
— Тридцать примерно, — ответил Белов. — Поселок перенести–дело непростое.
— Не такие поселки переносили, когда строили плотины, — возразат я. — Ведь самые интересные находки — там! Туда мангазейцы увезли все ценное, необходимое- оружие, колокола, иконы, книги…
— Большой государев котел, в котором варили вино. — вставил один из студентов.
— Много там всякого добра. А главное — книги. У вас в Ленинграде, в Пушкинском доме хранятся тысячи рукописных книг, почти все они найдены в северных деревнях. Некоторые из них писаны на пергаменте. Ясно, что среди мангазейцев были книголюбы. У воевод наверняка были ценные пергаментные рукописные книги. Ведь среди царских наместников попадались и образованные люди, правда?
— А как же, — подтвердил Белов. — Тот же Пали–цын, например. Среди мангазейских воевод было десять князей царствующего дома.
— Вполне возможно, — с воодушевлением продолжал я, — что в доме воеводы по вечерам, в полярные ночи читали вслух «Слово о полку Игореве», произведения, о которых мы не имеем никакого представления И в мангазейских списках «Слова», может быть, не было никаких «темных мест». А ключ от Новой Мангазеи. Михаил Иванович, уже в ваших руках.
— Наш институт как называется? — спросил Белов. — Что это за институт?
— Ну, научно–исследовательский Арктический и Антарктический…
— Вот именно, научно–исследоватсльский. Прямого отношения к археологии мы ие имеем. Раскопками Мангазеи следовало бы заниматься Сибирскому отделению Академии наук.
— Может быть, сибирские ученые продолжат раскопки?
Белов пожал плечами.
Дождался своего часа младший брат Мангазеи, ста–ринный заполярный городок Зашиверск. В 1969 году там вела раскопки экспедиция Института итории филологии и философии Сибирского отделения Академии наук СССР. Руководил раскопками директор института академик Алексей Павлонич Окладников. Из его статьи, опубликованной и «Правде», я узнал об этой экспедиции, пожалел, что не смог побывать там. Как и Мангазея, Зашиверск овеян легендами и тайнами.
По некоторым данным, пот городок на 6epeгy реки Индигирки, за ее бурными порогами — шиверами был основан отрядом мангазейца Ивана Реброва в 1636 году. На городище чудом сохранилась Спасо — Зашивер–ская церковь, которую А. П. Окладников назвал единственным в своем роде драгоценным памятником истории освоения Сибири и русской культуры. В своей статье «Там, за далеким Шивером» ученый пишет:
«Легенды говорят, что когда–то у стен казачьей крепости Зашиверска устраивались шумные ярмарки, на которые с драгоценной пушниной собирались со всех концов люди тайги и тундры. Навстречу им из ворот крепости, увенчанных высокой башней–колокольней, выходили купцы с разноцветным бисером, железными изделиями и, конечно, с «огненной водой» — «зеленым вином». Но однажды, гласит легенда, на ярмарке был открыт богато окованный сундук. Все кинулись к нему и расхватали блестящие украшения, яркие ткани и другие ценности. Назавтра в городе появилась страшная гостья — «черная оспа», погибли и разбежались в ужасе, разнося смерть, все участники ярмарки.
В наивной легенде причудливо смешались подлинные события и древние сказания, в том числе отзвуки античного мифа о ящике Пандоры. Бесспорный факт здесь — эпидемия оспы, от которой погибали в ту пору целые племена в тайге и тундре. Она нанесла смертельный удар Зашиверску, но она же и охраняла уже мертвый город: редко кто осмеливался приблизиться к «зачумленным» улицам…
Крайний заполярный форпост русского влияния между Леной и Колымой Зашиверск знал свои периоды подъема и упадка. Он способствовал торговле и пережил нападение ламутов, вооруженных луками и стрелами с костяными наконечниками. Он помогал развитию ремесел и был опустошен, должно быть, не один раз страшной болезнью. Из Зашиверска в дикие горы и к берегам студеных морей отправлялись отряды рудознатцев — искателей драгоценных минералов. Через город пролегла и сухопутная дорога, соединяющая Якутск с Колымой. Здесь находился, наконец, самый северный в Сибири очаг земледелия. О нем с удивлением сообщал знаменитый русский географ Ф. П. Врангель: «…поспевают капуста, редька и репа — большая редкость и едва ли не единственный пример в здешнем суровом климате»…
Наконец, показалась наша мечта — сам семнадцатый век — Зашиверск. Мы увидели, как смело и вместе с тем рационально выбрали место давние строители. Они остановились на широком мысу, в своего рода естественной крепости, почти окруженной бурной, поистине бешеной в своем половодье Индигиркой.
На ровной площадке мыса расстилаются сплошные ковры ярко–зеленых трав, горят едва ли не всеми красками цветы, пылает розовое пламя кипрейника.
А над великолепием красок короткого, но бурного арктического лета–сказочно–прекрасное здание, рубленное из потемневших от времени мощных бревен…
Раскопки обнаружили остатки, или, вернее, отбросы мастерской костореза. Их обилие свидетельствует о массовых масштабах производства костяных изделий. Особую радость доставила нам украшенная тончайшей резьбой шахматная фигура — она сходна с теми, что представлены в коллекции с острова Фаддея и залива Симса, из Мангазеи. Нашлись также типично ламутские и юкагирские каменные скребки для выделки шкур, тяжелые медные монеты, крупные стеклянные бусы, белые и голубые–тот самый «одекуй», о бойкой торговле которым с племенами тайги и тундры сообщали в своих «отписках» служилые люди…
Да, история Зашиверска интересна, хотя до Мангазеи ему, конечно, далеко. А Новая Мангазея может затмить оба эти города своими археологическими богатствами.
Некоторые свои находки, не имеющие научной ценности, я с разрешения Белова оставил у себя на память о Мангазее. Позднее часть этих сувениров, в том числе две монеты, серебряную и медную, я передал Казанскому государственному музею, учитывая древние торговые связи Булгар и Казани с районами Крайнего Севера.
Студенты сказали мне, что они своими силами изготовят для всех участников экспедиции (ее состав ежегодно менялся, всего в раскопках участвовало более тридцати человек) значки с изображением коча и памятные медные медали, на которых будет изображен мангазейс–кий герб–северный олень в кругу с надписью: «Русского государства Сибирской земли град Мангазея».
Пора, пожалуй, рассказать еще об одной удивительной находке: летом 1969 года ненецкий мальчик на берегу полуострова Ямал обнаружил бутылку с запиской со «Ще–льи»! Мы с Буториным узнали об этом из письма директора Ямальской средней школы–интерната, которое он прислал в редакцию «Правды Севера». Вот это письмо:
«Уважаемые товарищи Буторин и Скороходов! Вашу записку, которую вы бросили в Байдарацкой губе, нашел ученик нашей школы–интерната Леня Худи летом 1969 года в районе устья реки Юрибей, впадающей в Байдарацкую губу. Леня окончил пять классов, а летом отдыхал у родственников–оленеводов.
Если для вас что–либо представляет интерес, будем рады рассказать о себе. Будем очень благодарны, если вы пришлете свою книгу с автографом.
С искренним уважением директор Ямальской средней школы–интерната Н. Почекуев.
Село Яр — Сале Ямальского района Тюменской области».
К письму был приложен и текст нашей записки. От того места, где была брошена бутылка, до устья Юрибея более двухсот километров. Удивительно, что Нептун доставил наше послание именно мальчишке, словно подслушал мое желание. А вторую бутылку, по–видимому, он оставил себе на память.
Несколько слов о старушке «Щелье» и ее капитане. В навигацию 1968 года Дмитрий Андреевич вдвоем с радистом Феликсом Рыбченко прошли на «Щелье» от Диксона до порта Тикси и на попутном судне возвратились в Архангельск. Год спустя Буторин подарил карбас своим юным землякам, школьникам села Долгощелье. Он не раз говорил мне, что до конца жизни будет путешествовать по северным морям. Пожелаем ему попутных ветров! Я бы тоже согласился путешествовать просто так, если бы у меня была такая возможность. Плохо ли отправиться на рыбалку за три–четыре моря?
Как и ты, читатель, я сожалею, что наше путешествие в Мангазею не было украшено каким–нибудь жутким приключением. Если бы капитаном «Щельи» был не Буторин, а я, такие приключения следовали бы одно за другим, только описывать их потом было бы некому.
В 1970 году профессор Белов, прощаясь со мной, сказал, что раскопки продолжать не будет, в основном все ясно, и в Мангазею он, может быть, приедет когда–нибудь с внуками как турист. И вдруг летом 1973 года я узнал из газет, что раскопки возобновились! Я в это время подготавливал второе издание «Путешествия» (первое вышло в издательстве «Советская Россия» в 1972 году). И конечно обрадовался возможности узнать что–то новое о Мангазее.
Гидросамолет сделал несколько кругов над знакомым городищем и его окрестностями — лесотундра до горизонта, — приводнился плавно, как лебедь, и я в четвертый раз ступил на свой очарованный берег.
В этот день, 22‑го августа, раскопки были завершены, круглые полярные палатки разобраны и приготовлены к погрузке вместе с другим снаряжением и ящиками, полными «сокровищ». В лагере оставалась лишь палатка–кухня с большой самодельной печью и плитой. Семнадцать «мангазейцев» с нетерпением ждали теплоход «МО‑111», который должен был доставить их в Тазовский.
Михаил Иванович Белов, не медля ни минуты, повел меня к свежим раскопам.
Я думал, что летчики высадят меня по пути здесь, как десантника, и полетят дальше (гидросамолет направлялся в Красноселькуп), но они тоже решили побродить по мангазейским улицам.
Предугадывая мой вопрос, Белов на ходу объяснил:
_ Готовя монографию о Мангазее, я и мои соавторы пришли к выводу, что необходимо уточнить общую планировку города…
На спине его рабочей куртки — надпись «Мангазея‑4», на рукаве — изображение мангазейского герба.
— Помните, как выглядело это место в семидесятом году? — спросил Белов, подходя к раскопу.
Осматриваюсь — полуразрушенные плавильные печи, груды шлака, фундаменты построек… Северная часть посада.
— По–моему, здесь были деревья, кустарники. РастетМангазея!
— да, совершенно неожиданно мы раскопали здесь
еще один ремесленный центр. Оказывается, их было два. — Белов пошевелил ногой куски шлака. — А руда, как установили в институте геологии Арктики, — из Норильского месторождения.
Еще одна тайна златокипящей Мангазеи раскрыта.
На свежей земляной насыпи я заметил с десяток одинаковых белесых предметов величиной со спичечную коробку, спросил, что это такое.
— Куски бивня мамонта, заготовки. В этом доме жил мастер резьбы по кости. Готовые изделия мы, конечно, взяли в коллекцию, а эти необработанные куски нам ни к чему, можете взять, если хотите.
Взял несколько заготовок, летчики последовали моему примеру.
Еще один свежий раскоп. Знакомое место, но как оно изменилось… На этом участке я нашел «харалужный меч».
— Таможня?
— Да, в прошлый раз мы, оказывается, вскрыли лишь небольшую ее часть. Видите — это был комплекс из двух административных и четырех жилых построек…
На виду не только основание этого комплекса. От него на запад параллельно берегу Таза протянулась красивая мостовая к гостиному двору. Справа на этот «проспект» выходят четыре мостовые из переулков. Слева — еще две мостовые, соединяющие таможню с набережной. Эти магистрали сами по себе — великолепные сооружения: ровные бортовые доски кочей уложены на двухвенцовые клети, срубленные из бревен диаметром около метра.
— Умели строить! — восхищается Белов. — Обратите внимание на фундамент таможни. Такие же клети, как под мостовыми, сверху настил, а на нем — слой белого песка. Смотрите, часть бревен фундамента выступает далеко в сторону и служит дополнительным основанием для мостовых. Это было предусмотрено заранее. Весь комплекс — воплощение широкого, смелого замысла неведомого нам архитектора. Один из участников нашей экспедиции, инженер, даже прослезился, так потрясли его эти руины. И весь город был вымощен таким корабельным лесом…
На территории таможни сложены массивные детали двух кочей, которые целиком были использованы при строительстве комплекса. Брусья, бревна, доски отлично сохранились.
— Эти находки, к сожалению, мы увезти не можем, оставляем здесь, — с грустью говорит Белов. — Видите- киль, форштевень, восьмиметровая мачта… Длина коча — 19 метров. Ни одного гвоздя. Из этих деталей можно заново собрать настоящий поморский коч. И смело выйти на нем в Ледовитый океан. Кстати, Буторин собирался построить такое судно, — пусть приезжает сюда…
Конечно, коч построить можно, но зачем? Разве как экспонат для музея.
— Михаил Иванович, вы как–то говорили, что за первые три года раскопок не смогли обнаружить мангазейской кладбище…
— Кладбище не искал. — махнул он рукой. — Меня оно мало интересует.
— Последняя тайна Мангазеи, — улыбнулся я.
— Все почему–то спрашивают про кладбище, — в голосе Белова чувствовалось раздражение. — Если хотите, я почти наверняка знаю, где оно находится. Возле Успенской церкви. Но ведь надо копать на глубину полутора метров — ради чего? Научной ценности я в этом не вижу. Наш археолог тоже все вздыхал: «Где же захоронения?» Я ему говорю: «Вот тебе лопата, ищи!». А череп Василия Мангазейского мы нашли. Возле часовни — он откатился…
Один из наших спутников отходил в сторону и не слышал нашего разговора о покойниках. Подошел и с невинным видом спросил:
— Михаил Иванович, а кладбище вы не нашли? Я думал, Белов рассердится — нет, терпеливо объяснил что и как.
К богатой коллекции экспедиции в это лето прибавилось еще около пятисот предметов. Я посмотрел их опись: иконы, оттиснутые на коже и на бересте, изделия из мамонтовой кости, лыжи с фигурным подъемом, половина шахматной доски и, конечно, шахматные фигуры. Неспроста мангазейский поп обвинял своих прихожан в том, что они «в церковь меньше ходят, а больше в богопротивные шахи–маты играют…»
Родиной шахмат является Индия. У восточных славян они появились примерно тысячу лет назад, не позднее X века. Советские ученые в своем распоряжении имеют крупнейшую в мире археологическую коллекцию шахмат XI–XVII веков — более 250 деревянных и костяных фигур. Около ста из них «подарила» ученым Мангазея.
О развитии шахматной культуры в нашей стране подробно рассказывается в книге кандидата исторических наук И. М. Линдера «Шахматы на Руси». Автор пишет, в частности, что уникальная по своему характеру советская археологическая коллекция шахмат, которая постоянно пополняется, имеет мировое значение. В книге дается описание шахматных фигур, обнаруженных в Мангазее. В этой ценнейшей коллекции — шахматы, изготовленные из дерева, оленьего рога, моржовых и мамонтовых бивней. Кроме того, в Мангазее впервые найдены деревянные шахматные доски XVII века — шахматницы. Всего их обнаружено пять, на одной прорезаны ножом клетки, раскрашенные светлой и темной краской. На обратной стороне вырезаны буквы: «ШХ. ШХ.» На другой доске вырезана надпись: «Фока».
Нас позвали обедать. Сели за длинный стол, сделанный, как и скамьи, из самых добротных бортовых досок кочей. Только теперь я заметил, какой изнуренный вид у всех участников экспедиции. Особенно у самого Белова. Незадолго до моего приезда он обследовал древний волок на пути к Енисею, несколько дней ходил по колено в трясине. На волоке в некоторых местах ему попадались рамы от икон, укрепленные на деревьях, но сами иконы давно кем–то вынуты.
За столом «мангазейцы» повеселели. Повар накормил нас замечательной ухой.
— С поваром нам в этот раз повезло, — сказал Белов. — Даже шашлыки были…
Самолет улетел, покачав нам крыльями на прощанье. Спасибо летчикам. Если бы не их помощь, я прибыл бы в Мангазею слишком поздно — билеты в аэропортах были проданы на десять суток вперед. Не застал бы Белова «со товарищи», и творческая командировка, предоставленная мне Правлением Союза писателей РСФСР, потеряла бы смысл. В прошлые годы раскопки заканчивались в начале сентября, но у меня было предчувствие, что в этом году они закончатся раньше. Воздушные лайнеры перебросили меня из Казани на восток через Урал и на север, за Полярный круг за один день!
Каждый раз, встречаясь с Беловым, я узнаю что–нибудь новое о Мангазее и ее жителях. Обращается он ко мне, но слушают все, затаив дыхание.
— Как вы знаете, воеводы Григорий Кокорев и Андрей Палицын были непримиримыми врагами. А главным их оружием были доносы друг на друга царю. Палицын, например, изливая свою злобу на Кокорева, исписал три тысячи листов. Между прочим, одну его челобитную на имя царя доставил на коче до Тобольска Ерофей Хабаров. А Кокорев обвинял Палицына, в частности, в том, что тот хочет отделиться от России и объявить себя мангазейским царем. Вряд ли были такие помыслы у воеводы. Но было где развернуться: площадь Мангазейского уезда–два миллиона квадратных километров.
Еще раз обходим городище. Итак, раскопки завершены, и мы навсегда прощаемся с прекрасной Мангазеей? Бросим ее на произвол судьбы, отдадим на съедение ненасытному Тазу? Трудно примириться с этим.
— Обычно мы обнаруживали три слоя построек, — продолжает рассказывать Белов. — После пожаров на том же месте появлялись новые сооружения. Но что–то было здесь и до Мангазеи. Древнейшие постройки относятся к тринадцатому веку. Кроме того, мы нашли здесь кремневые орудия эпохи неолита. Эти находки будет изучать и описывать Владимир Федорович Старков, наш археолог, один из немногих специалистов по неолиту Западной Сибири.
Узнаю, что в феврале этого года Белов ездил в США по приглашению Орегонского географического общества, которому исполнилось сто лет, читал там лекции о нашем Севере, о Мангазее, демонстрировал фильм о раскопках. Американские историки были очень довольны, за счет общества сверх программы организовали поездку Белова по стране. А годом раньше он выступал с этими лекциями в Париже, в знаменитой Сорбонне.
— «Мошка»! «Мошка» идет! — раздались ликующие крики.
Вскоре к берегу причалил «МО‑111», началась погрузка. Неожиданно появились четыре женщины–селькупки, сели на скамейку возле кухонной палатки. Михаил Иванович беседует с ними, это его старые друзья, он всегда оставляет им что–нибудь в подарок на прощанье. На этот раз — кухню с палаткой, продукты и разную хозяйственную мелочь. Одна из этих женщин за несколько часов до моего приезда сводила Белова в лес и показала ему двух ненецких идолов. Недалеко от городища, в стороне от старинной дороги, у подножия лиственницы установлены фигуры идущей женщины и ребенка, вырезанные из кованого оцинкованного железа. На шее женщины — ожерелье, на его верхней части сохранилась позолота. Вокруг во мху — различные амулеты. Высота женской фигуры — 48 сантиметров. Белов сделал подробное описание языческого «храма», сфотографировал, но не тронул. По его словам, идолы еще «действующие».
Тихий, прохладный вечер. В ожидании конца погрузки я прилег у костра, закурил. Дрова не простые- кочевые. Пламя кажется странным, необычайно живым, одухотворенным–привет сквозь века от поморов, землепроходцев…
Погрузились быстро. Теплоход медленно отошел от берега. Все прильнули к окнам.
— После первого года раскопок, — негромко говорит Белов, — было много неясного. В следующем году многое прояснилось, но не все. В 1970 году я уезжал с уверенностью, что раскопки завершены, можно поставить точку. Потом появились сомнения… И вот сегодня я уезжаю со спокойной душой — немного осталось нераскрытых тайн в Мангазее, немного. Займемся теперь кабинетной работой… Пошел кремль!
Медленно проплывают мимо врезанные в небосвод стройные ели на высоком обрыве. Белов смотрит выше их — на призрачные стены кремля и башни…
Будут еще праздники на мангазейских улицах. Праздники путешественников, слеты туристов. Счастлив будет тот, кто увидит ее великолепные руины.