Аня застыла, отрешенно разглядывая скопище книг, заполонивших Витину крошечную квартиру. Толстые потертые корешки, знакомые и не очень названия и авторы, слой пыли, вольготно разлегшийся на картонных переплетах… Мысли блуждали далеко отсюда, перед глазами стояло когда-то родное лицо с маской ожесточения и ехидной жажды сделать как можно больнее.

В голове не укладывалось, как это может быть правдой? Хотелось вернуться обратно, броситься маме на шею и услышать, что все сказанное тогда — ложь. Хлесткий удар слепой ревности. Вот только теперь Аня не верила ни единому слову той, кого столько лет считала самым близким и любимым человеком на свете. И дело не в том, что она оказалась приемной дочерью — это не так страшно. Другое не укладывалось в голове — почему мама молчала? Пускай в детстве или подростковом возрасте Аня и впрямь не знала бы, что делать с такой правдой, возможно, начала бы бунтовать. Но сейчас, когда она стала взрослой? Нет! Мама сделала это только когда захотела причинить боль. Настоящую боль, после которой невозможно вздохнуть, а в глазах меркнет свет. Что ж, ей это удалось…

Теперь Ане казалось, что мама и не любила ее никогда. Так — поигралась немного, утоляя женскую потребность в потомстве, заботе о ком-то слабом и беззащитном. А потом вышвырнула прочь, освобождая место для кого-то более нужного… Аня чувствовала себя именно ненужной, брошенной, опустошенной…

Она не шевельнулась и тогда, когда в комнату вошел Виктор, мягко шурша тапками по старому линолеуму. Он нес кружку и бутерброды с сыром на тарелке. Присел рядом, протянул ей еду.

— Поешь что-нибудь?

Аня подняла на него глаза, мотнула головой. Виктор так старался, чтобы утешить ее, но есть совершенно не хотелось. Как и разговаривать. Виктор отставил посуду на стол рядом с пустым стаканом.

— Не хочешь рассказать, что случилось?

— Нет…

Тишина. Ане хотелось утонуть в этой безмолвной массе. Вот только под напором лазурных глаз сердце таяло. Кромешная обида, которую все это время подпитывала разгромными обличениями, испарялась. Еще несколько минут назад Аня сидела в парке и нарочно мерзла, надеясь, что заболеет и умрет. Это было по-детски наивное желание из разряда: «я умру, и пусть вам всем будет плохо». Ничем не оправданное и глупое, но казавшееся единственно правильным. Она решила, что ей некуда больше идти — квартира, которую считала домом, стала чужой, как и ее хозяйка.

Правда, чем дольше Аня сидела, согреваемая полным нежности и тревоги взглядом любимого, тем сильнее хотелось открыть ему все. Забраться на колени, прижаться к теплой груди и спрятаться там от всех бед и невыносимых откровений. Словно подслушав ее мысли, Виктор подвинулся ближе и обнял за плечи.

— Скажи, — просящее произнес он, — тогда обязательно станет легче.

Аня набрала в грудь воздуха, чувствуя, как ноют ребра после недавнего побоища около универа.

— Оказывается, я ей не родная… — выдохнула, застыв в ожидании утешений.

— Кому? Маме?

— Да.

Виктор снисходительно улыбнулся, будто услышал, что у нее отняли конфетку.

— С чего ты взяла?

— Она сама рассказала, когда… В общем, неважно, — Аня замолчала и насупилась. Внутри поселилось предчувствие, что Виктор ее не поймет.

— И ты из-за этого ушла из дома? — его брови взлетели вверх. — Или она тебя выгнала?

— Нет… Не помню… Я сама ушла. Витя! Я никогда не была ей нужна! Только, как средство от одиночества. Только одни заводят щенков и котят, а она — ребенка!

По лицу угадывалось, что Виктор едва сдерживается, чтобы не рассмеяться.

— И всего-то? Анюта! И что, что ты приемная? Мама же заботилась о тебе все эти годы: кормила, поила, одевала? Или била и заставляла делать грязную работу? Побираться или чего похуже? Нет ведь! И не имеет значения, что родила другая — та женщина и впрямь не может претендовать на звание матери. Кинула тебя на попечение государства — и все.

— Наверно, — Аня отчаянно цеплялась за саможаление и обиды. Тогда в парке ее доводы казались нерушимыми, но теперь они сыпались под логическими цепочками Виктора. И еще — Аня любовалась им в этот момент. Он казался таким забавным и открытым. — Но почему она раньше ничего не сказала? Зачем было так… Эх!

Аня махнула рукой.

— А чего тут удивляться — ты стала взрослой. Значит, можешь все принять и понять. Твоя мама поступила разумно.

— Если бы она сказала это спокойно, то да. Но она кричала, хотела уязвить, уничтожить меня этими словами!

Словно неведомая фея смахнула улыбку с лицо Виктора. Он посерьезнел, крепче прижал Анюту к себе.

— Это из-за меня, да? — скороговоркой выпалил он.

— Нет, там другое… — замялась, но продолжила. Раз уж начала, значит, надо договаривать до конца. — Она приревновала меня к своему жениху. Тому самому, с кем ты видел меня тогда в парке.

— Так это был жених твоей мамы?! — Виктор на мгновение просиял, а потом снова погрузился в задумчивость. — То есть, вы из-за этого поссорились, и она тебе в порыве злости и отчаяния рассказала про удочерение?

Аня кивнула.

— Теперь ты понимаешь? Она меня предала!

— Нет. Не надо так. Она все равно тебя любит, я уверен. Просто пока она считает, что ты хочешь сделать ей больно. Может, тебе стоит ей позвонить?

— Не думаю, что ей это надо, — нахохлившись, произнесла Аня. — Иначе она бы сама позвонила.

Похоже, Виктор решил, что ей надо дать время подумать и успокоиться. Прижав Аню к себе и чмокнув в макушку, он поднялся и направился к выходу, оставив бутерброды на столе.

— Ты куда? — показалось, что вместе с ним оторвался кусочек ее самой. Без него стало холодно и неуютно.

— На кухню. А ты ложись спать.

Аня не стала спорить. Дрема незаметно овладела ею, накрыла покровом сновидений. Бороться с нею не стала — опустила голову на подушку, натянула одеяло до подбородка и так и уснула — в джинсах и футболке. Всю ночь Аня разговаривала с мамой. Вернее — с ее размытым силуэтом, который то и дело ускользал из обозрения. Они спорили, ругались, мирились, просили друг у друга прощения, но это был всего лишь сон…

На следующий день Аня начала жалеть, что поступила, как ребенок — убежала, когда надо было и впрямь посмотреть те документы. Мало ли что наговорит человек в приступе гнева? Вот только зная маму не один год, можно с уверенностью сказать — все сказанное процентов на девяносто — правда. Просто маме никогда не пришло бы в голову придумать такое, и тут ревность или что-то еще не при чем. Видимо, она отчего-то решила, что Аня знает про удочерение и за что-то мстит — вот и выпалила, совершенно уверенная, что ни для кого это больше не секрет.

Время шло дальше, не соизволяя замедлить ход жизни. Виктор с расспросами и советами не приставал, из дома не гнал. Правда, рано уходил и возвращался ближе в семи. Ане даже стало казаться, что он делал это нарочно, чтобы не сталкиваться с ней в мизерной квартирке. Было обидно, но в то же время такое поведение вселяло: наверняка любимый решил таким образом бороться со своими чувствами. Это он зря. Если сначала Аня влюбилась в Виктора на зрительном и эмоциональном уровнях, то теперь прикипела к нему по-настоящему, душой. Возникло желание помогать по хозяйству: готовить, стирать, убирать; ждать его с работы, заботиться, выслушивать о случившемся за день и сопереживать, просто быть рядом, зная, что ему от этого хорошо. В этом Аня была уверена.

Видела, как светятся Витины глаза, когда по возвращении домой она целует его в щеку и утаскивает тяжелый портфель на кухню, где любимого ждет неумело состряпанный ужин. С этим вообще были сплошные проблемы — то подгорит, то пересолит, то не доварит…

Зато за чередой бытовой суеты Аня перестала мучить себя вечными русскими вопросами: «кто виноват» и «что делать». Может, стоило воспользоваться дневным одиночеством и пораскинуть мозгами, взвесив все как следует и решив, как дальше быть в отношениях с мамой. Но Аня замкнулась на раздутой обиде и четырехстенном мирке Витиной квартиры, боясь высунуться дальше лестничной клетки.

С каждым днем, прожитым рядом с любимым, ее все чаще посещали мысли, что ссора с мамой не что иное, как происки судьбы — одновременно отрывавшей ее от старой жизни и накрепко привязывавшей к любимому человеку. Аня пыталась намекнуть об этом Виктору, пробовала целовать его не в щеку, а в губы — но он всякий раз деликатно отстранялся. Сделать решительный шаг и поговорить напрямую она не могла — не хватало смелости. Для этого надо было посмотреть Вите в глаза, а под его взглядом Аня превращалась в аморфное создание. Обо всем забывала, греясь им, как солнечными лучами. К тому же, словно чувствуя, что вертится у нее на языке, Витя становился донельзя грустный и отрешенный. Аня догадывалась — почему. Наверняка, вспоминает жену. Это бесило, принуждало ревновать, но и придавало сил для скоропалительных действий.

На седьмое утро совместного проживания, Аня задумала Виктора соблазнить. Правда, она до конца не понимала, что это значит. В мыслях все представлялось красиво и романтично и никак не вязалось с понятием секса. Вот только жизнь уже не раз доказывала, что не идет на поводу у мечтаний.

Но приняв решение однажды, Аня не стала откладывать все на удобный случай. Проснувшись рано, она прошла на кухню, где на раскладушке спал любимый. В неудобной позе с закинутой за спину рукой, прикрытый до пупка одеялом. Аня улыбнулась, наблюдая, как дергаются его брови и губы, видимо, Виктор был из тех, кто любит поболтать во сне.

Потоптавшись немного в дверном проеме, прошла внутрь, замешкалась, собираясь с духом. Скинула футболку, стянула джинсы, застыла, всматриваясь, как мерно вздымается его грудь. Сердце замирало с каждым его вздохом. Было стыдно и неловко, но вместе с тем — щемящее радостно. Ощущение такое, словно она — ветхозаветная Ева, которая вдыхает аромат запретного яблока… Аня скинула лифчик, подошла вплотную к раскладушке, всмотрелась в лицо любимого мужчины. Бедняжка! Сколько он натерпелся, но ничего, теперь она сделает все, чтобы высушить чашу отведенных ему страданий. Наклонилась, провела ладонью по Витиной щеке, груди… Он заворочался, повернулся на бок. Аня застыла. Одно дело, когда представляешь, как заберешься нагишом под одеяло к любимому человеку, другое — в реальности неловко топтаться, не решаясь преодолеть последнюю преграду.

Ощутила, как запылали щеки при мысли, что Витя сейчас откроет глаза и увидит ее над собой в одних трусах. Да и самой стало неуютно, все-таки ни один мужчина еще не видел ее голышом. Не отдавая себе отчета, Аня поддела со стула Витину рубашку, прикрылась ею, словно еще боролась со стыдом. Вдруг захотелось, как в мыльных сериалах, понюхать ее. Прижалась носом, но ничего не учуяла. Даже стало немножко обидно — в кино девицы так блаженно закатывали глаза, а она не уловила ни единой нотки парфюма или пота. Только едва заметный запах, который и описать-то слов не нашлось. Лишь пробуждающееся от него чувство чего-то родного, словно давно знакомого, но забытого…

Звонок в дверь вырвал Аню из блаженного нюханья Витиной рубашки. Забыв, что не у себя дома, она отправилась открывать, оставив любимого досматривать сны.

Уже в прихожей опомнилась, что в гостях. Неуверенно подошла к двери — не может же она впустить в чужую квартиру кого бы то ни было. Но любопытство брало свое — развернуться, так и не узнав, что за посетители приходят к Вите рано утром, было выше ее сил. Аня отодвинула медный кругляш, прикрывающий стеклянный глазок, наклонилась ближе, всматриваясь в суженную картинку лестничного пролета. Сердце ухнуло, мешая страх с радостью и обидой. Мама.

Хотя нет, мамой она была неделю назад, а сегодня уже — Марина Вячеславовна. Что она делает здесь? Зачем пришла теперь, когда сама оторвала Аню от себя, растоптала связующую ниточку? Отшатнулась, прислушиваясь к внутреннему голосу. Открыть? Хотелось. Но Аня боялась этого желания. Боялась, что не сможет сдержаться, разревется и все простит. Вот только нужно ли маме ее прощение?

О том, как она ее нашла, Аня не подумала. Так и стояла в коридоре, разрываясь между желанием открыть и выпрыгнуть в окно, лишь бы не проявить слабость перед тем, кому больше не верила. А что скажет Виктор и что мама наговорит ему? Лучше разобраться со всем самой. Решительно двинулась в двери и уже обмякающими пальцами открыла замок.