Утром я испугалась собственного отражения: клоки взъерошенных волос, красные глаза, под ними — размазанная тушь. Стянула мятое платье, с досадой отметила, что успела за один вечер испачкать его вином и чем-то жирным. По квартире разнесся писк мобильного.

Я принялась шарить по тумбочке, выискивая надоедливый аппарат. И только когда телефон звякнул последний раз, сообразила, что так и не достала его из сумочки. Я отправилась в прихожую, спотыкаясь и чертыхаясь на каждом шагу. С чего вдруг такая неустойчивость? Вроде и выпила-то вчера немного… Пыталась вспомнить, какой сегодня день и что произошло накануне, но безрезультатно. Голова гудела, перед глазами расплывались темные пятна. Во рту пересохло, в груди горел огонь. Потихоньку память раскрывала картину минувшего вечера. Многочисленные кавалеры, не позволявшие долго засиживаться за столом. Скучные расспросы любопытных подруг, удивленные взгляды знакомых, гадалка… Перегар Игоря и удаляющаяся Кешина спина.

На душе стало паршиво и тоскливо. Вспомнились обидные злые слова, которые я выкрикивала в его адрес, колотя посуду в пустой квартире. Я наконец-то извлекла мобильный из сумки и принялась просматривать пропущенные вызовы. Их оказалось пять, и все — мама.

Впервые я набирала ее номер с тяжелым сердцем. Предчувствие неприятного разговора вцепилось намертво. И оно не обмануло.

— Здравствуй, — сухо ответила мама на мое бодрое «привет».

— Чего звонила?

— Да уже ничего, — мамин голос задрожал. Кажется, она сейчас заплачет. — Что я могу сделать, когда ты сама калечишь себе жизнь!

— Мам, ты чего?

— Я звонила Кеше, не удивляйся, его номер я еще тогда спросила. Ведь как сердцем чувствовала, что пригодится! Правда, тогда я не думала, что ты такая авантюристка у меня выросла! — Это было самое обидное слово, которое мама могла сказать в адрес нелицеприятной и лживой женщины. Вчерашняя обида вспыхнула с новой силой.

— Мам! Хватит! Я сама разберусь, что и как делать! И уж тем более с кем дружить, а с кем спать!

Желание причинить словами боль жгло горло. Я сыпала бессмысленными обвинениями смешанными с детскими обидами. Сейчас не существовало для меня другой цели — только уничтожить и растоптать родного человека. Навсегда лишиться советов того, кто единственно мог ограничить мою свободу. Свобода! Вот что кипело внутри. Приторная жажда избавиться от помощи и соболезнований. От желания матери оградить меня от горя и бед. Я уже совершенно ее не слушала и не сразу заметила, что на том конце провода в ответ раздаются лишь частые гудки. В бешенстве я запустила мобильный в стену. Хруст и звон разбивающегося дисплея — телефон отлетел на пол и затух.

— Никогда меня не слушала до конца! И не понимала! — прокричала я на всю квартиру.

А потом принялась бесцельно ходить из угла в угол. Огонь злобы угас, и теперь я тщетно пыталась найти оправдание резкому тону. Совесть, доселе пропадавшая неизвестно где, заскребла когтями по сердцу. Уже через несколько минут я оделась и помчалась на электричку.

Казалось, она еле шевелила колесами. Время расплылось. Словно и не будет никогда заветной станции, только бесконечный стук и тряска. Полупустой вагон, но на удивление теплый. Обшарпанные сиденья с вырезанными именами. Глаза чесались, в носу щипало. Я не раз ссорилась с мамой, но не так, как сегодня. Червяк тревоги вползал в душу. Я еле дождалась, когда объявят мою станцию.

Дома мамы не оказалось, и я, недолго думая, помчалась к тете Дусе — двоюродной сестре моей мамы. Сердце бешено стучало, предчувствуя недоброе. Она жила практически по соседству: на другой улице. Деревянный одноэтажный осунувшийся дом с резными ставнями и облупившейся зеленой краской на фасаде. Распахнутая калитка и свет в одном из окон выдавали присутствие хозяйки. Тетя Дуся жила одна — мужа у нее никогда не было. С училища до пенсии она проработала в школе-интернате, поднимая на ноги чужих детей. И ни разу никто не слышал от нее ни одной жалобы на судьбу, не видел ни попрека, ни зависти. Я прошмыгнула к двери и без стука вошла в дом. В прихожей в нос ударил запах валокордина. Сердце — слабое место у нас в роду. Тетя Дуся — не исключение.

Я тихонько разделась, нацепила потрепанные пушистые тапки, неизменно прятавшиеся под короткой скамейкой, и прошла в зал. Тетя Дуся — невысокого роста, располневшая после ухода на пенсию, с седыми волосами, аккуратно убранными в пучок, с морщинами возле глаз и на лбу, сидела на диване около телевизора. Вот только, судя по отрешенному взгляду, она его не смотрела.

— Теть Дусь, чего калитку не закрываете?! — воскликнула я. Она вздрогнула, обернулась, но не сказала ни слова. Более того, по ее лицу и красным заплаканным глазам я поняла — в моё отсутствие случилось страшное. — Что случилось-то? Мама в порядке?

Страшная догадка оглушила меня. Я еще отказывалась верить в нее, но в душе уже понимала, что если что-то случилось, то виной этому — я.

— Насколько я поняла, тебе нет дела до того, что с ней происходит, — ровным тоном ответила, наконец, тетя Дуся.

— Это неправда! Что произошло?

— Анечку увезли на скорой. Не у каждого сердце выдержит, когда родная дочь плюет в душу, — голос ее задрожал, по щекам побежали слезы.

— Но я не… Я не хотела! — Я пыталась найти во взгляде тети сочувствие и оправдание, но не находила. Только укор и разочарование.

Такое отношение тети Дуси казалось мне диким и непривычным. С детских лет она вставала на мою защиту. Тайком от мамы помогала справиться с уроками и домашней работой. Никогда не приходила в гости без конфет или торта. Даже когда я превратилась в несносного подростка, тетя выгораживала и оправдывала меня.

— Когда ты стала такой?

— Я недавно похудела, спортом занималась, — принялась врать напропалую, но только потом сообразила, что она не об этом.

Тетя Дуся горько усмехнулась.

— Когда ты успела стать такой неблагодарной пустышкой?

Ее слова окатили меня ушатом ледяной воды. С глаз спала пелена гордыни, и я разревелась, выплескивая на тетю потоки покаянных слов. Она и сама этого не ожидала, встала с дивана, обняла меня за плечи и гладила по волосам.

— Доченька, всё это наносное, пришлое. Понимаю, всё понимаю, но мать есть мать. Она тебе только добра желает. И потом, другой матери у тебя не будет, — приговаривала тетя Дуся.

Когда я немного успокоилась, мы вызвали такси, собрались и поехали к маме в больницу. Всю обратную дорогу я содрогалась от угрызений совести. Мама на больничной койке выглядела такой беспомощной, бледной, с заостренными скулами и темными кругами под глазами. Одного взгляда на нее хватило, чтобы сердце тоскливо защемило. Мамочка… Как я посмела довести тебя до такого состояния?! И куда только подевалась моя независимость? Как маленькая девочка я прильнула к маме и разревелась, не переставая просить прощения.

Она тоже заплакала, пыталась что-то объяснить, но сбивалась. Слезы и всхлипывания не давали ей выразить чувства в словах. Поняв, что это бесполезная затея, мама замолчала и крепко меня обняла. Распрощались мы ближе к вечеру. Если бы не на работу — я бы осталась здесь. На прощание мама наказала, чтобы я обязательно помирилась с Аркашей. Я пообещала.

И теперь, прислонившись лбом к окну в продуваемой сквозняками электричке, думала о том, как выполнить данное слово. И дело не в том, что мне этого не хотелось. Самой было тошнотворно плохо без любимого человека, который согревал одним только своим присутствием. Недавние вспышки гнева и тщеславия не вызывали ничего, кроме жгучего стыда. Но станет ли Кеша слушать меня? Чем оправдаться? В голове поселилась пустота. Да и что тут можно придумать? Поведение на свадьбе весило больше слов.

Ближе к одиннадцати, лежа в постели, я наконец-то решилась набрать его номер. И при этом искренне надеялась, что он уже мирно посапывал в кровати. Внутри всё дрожало от волнения. Что я скажу? Ответит ли он? Я, наконец, поняла — всего за один день без него мир вокруг потускнел и опостылел. И теперь мне стало невыносимо от мысли, что Кеша может сказать «нет» и навсегда исчезнет из моей жизни. Через пару гудков я опустила телефонную трубку. В висках бешено отстукивал пульс. В ту же минуту зазвонил телефон, заставив меня вздрогнуть. На дисплее высветилось «Кеша Любимый».

Я подняла трубку и застыла с ней около уха. Аркаша тоже молчал.

— Приезжай, — дрожащим голосом выдавила после нескольких минут тишины. В ту же секунду в трубке раздались частые гудки. Я опустила ее на место и уткнулась в подушку, задыхаясь от рвущихся наружу рыданий.

Так и уснула. Восточные образы снова поплыли перед глазами, но я настолько сильно засопротивлялась, что морок спал, уступая место кромешной тьме.