Полдень. Крыши виднеются – Уанкасанкос. Звонкое пение рожка извещает о нашем прибытии. Въезжаем на единственную улицу. На площади ожидает толпа – аплодисменты. Явились общинные власти. Инженер спешился, стряхивает пыль. Члены Совета общины начали приветственные речи. Вдруг из толпы вывернулся кто-то маленький, кривоногий, пузатый.
– Где тут Инженер-то?
– К вашим услугам.
– Да на что вы мне дались? Я Инженера хочу видеть, знаменитого топографа, который с нашей общиной договор заключил.
– Это я и есть.
Низкорослый сплевывает.
– Вот ты, значит, какой – великий специалист, что стоит нам таких больших денег. А где твоя каска? Инженер, да чтобы без каски, где же это видано?
– Какая еще каска?
– Сапоги где? Уж я-то знаю: все инженеры в сапогах ходят. А у тебя туфли простые, как у меня. И почему ты не в кожаной куртке? Я видел инженеров на рудниках, все как один в кожаных куртках. А ты в пончо, как все равно мы. И потом инженеры белые. А ты метис, опять же, как я.
Он снова сплевывает.
– Господин Инженер, кум министра, общественных работ, был так любезен, что согласился сделать нам план, – горячо вступается выборный Хасинто.
– Все инженеры высокого роста, они – гринго и говорят по-английски. Ты по-английски говоришь? Yu inglish?
– Я учился в Гренландии, на Борнео, на Мадагаскаре, в Парагвае, я не допущу, чтобы какая-то жалкая личность оскорбляла меня! – кричит Инженер.
Лица, облеченные властью, пытаются оттащить пьянчужку. Все напрасно! Разъяренный Инженер размахивает руками:
– Я сам виноват. Нечего якшаться со всяким сбродом. Я мог бы жить на ренту, наслаждаясь покоем, мог бы работать, совершенствовать свое открытие. А вместо этого что я делаю? Исполненный сострадания к жертвам несправедливости, я помогаю угнетенным, рискую здоровьем. И для чего? Для того чтобы какой-то грубиян унижал меня на глазах у всех? Inglish! Я говорю на тридцати языках. Ite, missa est. И не только говорю: я сам изобрел несколько языков. Inglish! Нет, хватит с меня! Я – человек, погруженный в науки. Мне здесь не место. Тупайячи, забирай тахеометр. Пошли!
– Пожалуйста, не сердитесь на этого жалкого пьянчужку, господин Инженер.
– Yu espik inglish, mister? – вопит между тем низкорослый.
– Замолчите, сеньор Пастрана! Вы должны сию минуту попросить прощения у Инженера! Вам разве неизвестно, что ни один топограф не соглашается работать на индейские общины? На счастье, нам удалось отыскать господина Инженера. Вдобавок еще он – близкий друг министра общественных работ. Как же вы позволяете себе обижать его?
Альгвасилы оттаскивают пьяного. Но Инженер все еще кипит:
– Я объехал весь мир. Я переплыл двенадцать морей! Я пересек полюс вплавь. Я член Берлинской академии общественных и оккультных наук, я преподавал на кафедре небесной механики в Пекинском университете. Я слишком скромен, чтобы распространяться далее о своих заслугах, но на днях я заканчиваю величайшее в истории открытие. И вот какое-то ничтожество издевается надо мной! Нет, я уезжаю!
Инженер пытается сесть на лошадь, представители власти его удерживают.
– Не сердитесь, господин Инженер, негодяй будет примерно наказан. Ведь это же несправедливо – из-за одного глупого человека пострадает все селение. Мы высоко ценим ваши ни с чем не сравнимые услуги, мы готовы повысить ваш гонорар.
– На тысячу солей! Да и то я еще подумаю.
– А если на пятьсот, господин Инженер?
Инженер снова вспыхивает.
– Какая наглость! Вы что – на базаре? Человеческое достоинство нельзя купить за деньги! Чтобы вы это поняли, мне придется потребовать увеличения гонорара не на одну, а на две тысячи солей. Ну как? Да или нет?
– Мы согласны, господин Инженер.
Инженер успокоился лишь после того, как выпил целую бутылку. Смеркается. Власти провожают нас на ночлег. В зале, на столе, покрытом новой клеенкой, ожидает ужин, от одного вида которого у меня голова начинает кружиться.
– Музыку! – кричит Инженер.
Жабоглот надевает маску. Великолепная маска! Истинный дьявол. Жабоглот танцует, подыгрывая себе на скрипке. Теперь мой хозяин доволен. Я тоже – наелся так, что аж тошнит. Да разве я не заслужил угощения! Жабоглот начинает танец скотокрадов. И тут снова появляется прежний пьянчужка.
– Что этому человеку здесь надо? – гневно вопрошает Инженер.
– Я пришел просить у вас прощения, господин Инженер. – бормочет Пастрана. Вид у него совсем убитый. – Я не знал, что вы такой знаменитый специалист, такой ученый топограф. Вы согласились сделать нам план. И вот по неведению я оскорбил вас, я обидел великого патриота. Простите, я так волнуюсь. Нехорошо, конечно, когда мужчина плачет. Но я плачу не от страха, это слезы искреннего раскаяния. – Пастрана бледнеет. – Я не достоин пожать вашу руку, но позвольте мне заплатить хоть мизерную часть моего долга, господин Инженер! Примите это пончо из шерсти ламы. Закон запрещает охотиться на лам, но бедность толкает нас на преступление. Я – нарушитель закона, господин Инженер, я сию же минуту с удовольствием отправлюсь в тюрьму. А когда вы вернетесь в Лиму, ваши друзья-министры спросят вас: «Кто вам подарил это пончо из шерсти ламы?» И вы скажете: «Это подарок одного бедняги. Из любви ко мне он отсиживает срок». Примите, господин Инженер! Чистая шерсть – и от чистого сердца!
Пастрана рыдает. Инженер тронут. Он раскрывает объятия. Пастрана, всхлипывая, крепко обнимает его. Вручает пончо. Инженер принимает. Бурные аплодисменты.
– Скоро я буду сказочно богат, но я познал в свое время бедность. Мне приходилось нуждаться. Я умею сочувствовать беднякам.
– Я – преступник, господин Инженер, но ради вас я пойду на расстрел, – вопит Пастрана.
– Я тоже не хочу, чтоб у вас остались дурные воспоминания о наших краях. Я тоже дарю вам свое пончо. Знайте, как вас любят в Уанкасанкосе! – заявляет выборный Хасинто, преисполненный высоких чувств – вторая бутылка водки на исходе.
– Итак, у меня уже два пончо.
– Три! – кричит тощий погонщик с вытянутой физиономией. И гордо оглядывается вокруг.
– Четыре! – ревет, заливаясь слезами, толстый альгвасил.
– Да здравствует Перу!
– Да здравствует…
Всеобщее раскаяние, все наперебой дарят Инженеру пончо.
– Четырнадцать… пятнадцать… шестнадцать…
Инженер бледен. Руки его дрожат. Он прикладывает ладонь к сердцу.
– Граждане! Я всегда вступаюсь за угнетенных, и потому начальство считает меня коммунистом, полиция называет опасным элементом. Я сидел в тюрьме! Меня арестовали и посадили как какого-нибудь пошлого афериста. Пять лет провел я среди мошенников и воришек! Я пострадал за свои идеалы!
Все едят, пьют, пляшут. До самого вечера тянется празднество примирения. Я засыпаю на груде пончо. Мне снится, что мы открыли озеро супа. Огромное озеро, больше чем Хунин! А посредине – острова из жареного хлеба. До смерти люблю жареный хлеб! Я сажусь в лодку и совсем было подплываю к берегу из жареного хлеба, но тут меня будит хохот Жабоглота. Я закатываю ему оплеуху. Вот и Инженер проснулся. Три женщины несут ему завтрак: поджаренное на углях мясо, яичницу, сыр, хлеб… Господи, до чего же вкусно! Мой хозяин наслаждается. Я тоже. Наевшись, он встает.
– За работу!
Выходит из дому. И тут толпа рыдающих женщин окружает его.
– В чем дело?
Одна из женщин целует Инженеру руку.
– Чего ты хочешь, дочь моя?
– Вчера мой муж с пьяных глаз одурел, да и подарил тебе свое пончо. Наши края холодные. Он без пончо помрет, закоченеет. Прости его!
– Я у него ничего не просил. Я – человек богатый. У меня миллионы миллионов. И я принял от него эту тряпку просто из вежливости. Скоро я буду ходить в золоте и пурпуре. На что мне пончо? Тупайячи, отдай!
– Мой муж подарил тебе чужое. Сосед разозлится, если он не вернет ему пончо. Они подерутся, зарежут друг друга. Из-за тебя я вдовой останусь, – вопит другая женщина.
– Из-за меня? А он-то зачем дарит чужое? Я и у него тоже ничего не просил. Сам подарил, по своей воле. Тупайячи!..
Инженер не успевает договорить – старухи, молодые женщины, дети с воплями и криками повисают на нем. Спасенья нет. В конце концов Инженер приказывает возвратить все пончо.
– И мое тоже отдать? Впереди нас ожидают ледяные вершины, господин Инженер.
– Я сказал все, черт бы тебя взял!
Женщины скрываются. Только теперь осмелились показаться мужчины. Инженеру предлагают великолепную виноградную водку. Он сердито отказывается. Отправляемся в путь. В течение целого дня делаем обмеры. Женщины следуют за нами на почтительном расстоянии. Темнеет. Забираемся на ночь в сырую, промерзшую пещеру.
– Бр-р! Я умираю, я коченею! Бр-р!
– Славный холодок, господин Инженер!
– Славный? В жизни еще не встречал такого климата. Самое неудачное из всех моих путешествий. Если б я знал, что здесь такой холод, я бы не согласился.
Пастрана пальцем указывает на Инженера.
– Сеньоры! Перед вами герой, который жертвует собой ради нашей общины. Презирая опасности, он ночует в пещерах. Благодаря его героическим трудам мы имеем теперь план и опись наших земель. Как нам отблагодарить этого человека? Что сделать, дабы согреть его? Я не могу допустить, чтобы вы страдали от холода, господин Инженер. Разрешите мне подарить вам мое пончо?
– Ты что, издеваешься? Вчера вы тоже подарили мне свои пончо.
– Наши жены пришли к вам, пока мы спали, господин Инженер. Когда я узнал, что моя жена взяла у вас обратно пончо, я сказал ей: «Какое право имеешь ты разрушать то, что сделано мною?» Она понесла наказание, господин Инженер. Вы можете в этом убедиться – у нее синяк под глазом. Простите и примите мое пончо.
– Нет уж, спасибо.
– Я человек бедный, но благородный. Не обижайте меня, господин Инженер.
– Ты в самом деле мне его даришь?
– Ваши сомнения терзают душу, господин Инженер.
– Ладно, возьму, но с одним условием.
– Все, что прикажете, господин Инженер.
– Вы все должны дать расписку, что подарили мне пончо. Согласны?
– И спрашивать нечего, господин Инженер.
– У меня в сумке есть гербовая бумага. Подпишете документ?
– Конечно, подпишем, господин Инженер.
Инженер достает из сумки гербовую бумагу, пододвигает керосиновый фонарь, пишет. Потом читает вслух: «Мы, нижеподписавшиеся, совершеннолетние, полноправные граждане, временно находясь в Лисьей Пещере, с подобающим уважением свидетельствуем перед Вами… – Инженер в задумчивости скребет подбородок. Затем продолжает: – …что, воспользовавшись нашим сном и под лживым предлогом – якобы в этих краях бедняки, не имеющие пончо, замерзают, а также воспользовавшись нежностью и высоким благородством Вашей души, наши жены осуществили непозволительное возвращение пончо, подаренных нами Вам в знак признательности, восхищения и благодарности…»
– Давайте подпишу!
– Минуточку! Еще один пункт.
Инженер пишет:
«Признавая, что с этим безобразием – дарить пончо, когда тепло, и отнимать, едва лишь становится холоднее, – пора покончить настоящим документом снова передаем в дар пончо и своими подписями скрепляем обязательство не требовать их обратно, независимо от температуры воздуха».
– Согласны?
– И спрашивать нечего, господин Инженер.
– А я думаю, в конце невредно бы приписать небольшое приветствие. Комплимент, он никогда лишним не будет, а тем более когда с женщинами дело имеешь.
– Что вы на это скажете, господин Инженер?
– Нет, погодите! Давайте уж без фокусов! Если не ошибаюсь, вы сами мне предложили свои пончо?
– Правильно, сами, господин Инженер.
– Ну, тогда в соответствии с вашими пожеланиями я и постараюсь выразить ваши чувства в двух словах. Например, так: «Мы знаем, что человек праведный, идеальный и в физическом, и в моральном отношении не ощущает, ни холода, ни жары, и потому принимает подношения исключительно и только с той целью, чтобы не обидеть тех, кто его умоляет их принять».
– Прошу прощения, господин Инженер. В прошениях в конце обязательно пишут: «…в просьбе моей прошу не отказать». Я знаю!
Инженер потрепал говорящего по щеке.
– О чем же еще просить, если все, чего ты хотел, уже сделано? Я же беру пончо.
– Подписываем! – ревет Пастрана.
– Подписываем! Подписываем! Подписываем!
Все в восторге сбрасывают с себя пончо. Я их принимаю. Музыка, выпивка, всеобщее веселье. Я засыпаю на мягкой шерстяной куче. Мне снится, что… Крики разбудили меня. Инженер отбивается от плачущих женщин.
– Нет, тысячу раз нет! Вы что, дурака нашли? Каждый вечер мне дарят пончо, и каждое утро их у меня отнимают.
– Мой муж был не в себе, господин Инженер.
– Ты его подпись знаешь?
– Знаю, господин Инженер.
– Ну, так гляди: он мне дарственную подписал.
– Подписал?
– Смотри сама. Женщина глядит на подпись.
– Подписал, так пусть околевает! – кричит она.
Женщины шумно удаляются. Инженер садится на лошадь. Мы направляемся на Пампа-Ликор. Эти болотистые места никто почти не знает. Чем выше мы поднимаемся, тем становится холоднее. Ледяной ветер. Члены общины стучат зубами.
– Дон Тупайячи.
– Слушаю вас, сеньор Пастрана.
– Я совсем закоченел, дон Тупайячи.
– Да, холодно, сеньор Пастрана.
– Если так пойдет, я превращусь в сосульку. Дайте взаймы одно пончо, дон Тупайячи!
– Инженер не велел давать взаймы.
– Ну дайте напрокат.
– Инженер не дает напрокат. Продать – другое дело. Это – да. Хозяин мне сказал: «Тупайячи, если хочешь давать напрокат, можешь давать свои штаны. Мои пончо напрокат не даются. Я их продаю».
Темнеет. Привал. Люди собирают сухой коровий навоз, разжигают костры. Но костры плохо греют.
– Имейте совесть, дон Тупайячи. Дайте напрокат пончо. Хоть самое плохое. Я вам десять солей заплачу.
– Напрокат не даю. Продаю только.
– Сколько, стоит это пончо? – спрашивает Понсьяно.
– Которое?
– Вот это.
– Это шерсть альпака, чистая.
– Что вы мне говорите, ведь я же его сам ткал, бессовестный вы человек!
– Меньше, чем за сто солей, отдать не могу.
Столковались на восьмидесяти. В торговле всегда так: первая сделка клеится трудно, а там, глядишь, как пойдет – рук не хватает. Хозяин наставляет меня: «Не надо расхваливать товар, Тупайячи. Горные холода лучше всякой рекламы». Он прав! Меньше чем за час я продал девятнадцать пончо. Только не все по восемьдесят солей, за некоторые и тридцати не дали.