Вы во всем виноваты, хозяин! Я как увидел этих кающихся грешников, сразу сказал: «Не связывайтесь с ними, господин Инженер». А вы меня не послушали. И всегда так: вечно я не прав, покуда не выяснится, что я прав, Огромная толпа валила вслед за кающимися, а они, обнаженные, согнутые, волокли тяжеленные кресты, с обеих сторон их изо всех сил лупили плетьми, терзали плоть. Кровь текла по спинам, плечам и ногам.
Инженер подошел поближе.
– За что вы наказываете этих несчастных? За какой грех? Может быть, они батраки, сбежавшие из поместья? Или украли чьих-то овец? Что они сделали? Одни только грешники и невинны на нашей земле. Все мы грешники. Во грехе рождаемся.
– Никто их не наказывает. Сами захотели, сеньор, – отвечал Эпифанио Мендоса, Он – торговец зерном и мечтает стать алькальдом Кауаны.
– Какой план вам нужен? Обыкновенный, научный, метапсихический или астрономический? – спросил его Инженер, когда они познакомились…
– Да все равно.
– Как все равно?
– Простите за откровенность, господин Инженер. Начальство подотрет себе зад нашим планом.
– Если так, на кой черт вы со мной договариваетесь?
– Народ так думает: будет план, добьемся справедливости против тех, что сидят в поместье. Ну, а я говорю прямо: мне надо, чтоб меня в алькальды выбрали. Хотите план? Пожалуйста, вот вам план!
– Ну и ну!
– Кто же станет проливать кровь зря, за здорово живешь, Мендоса?
– Эти не зря кровь проливают, господин Инженер. Им хочется, чтоб их в Совет общины выбрали, а у нас в селении так заведено: пострадай сперва, претерпи страсти, как господь наш терпел. Такой уж у нас обычай.
Мендоса осеняет себя крестом. Окровавленные люди рекой текут мимо нас. Не поднимая глаз, они бормочут молитвы. Гонят перед собой коров, ягнят, козлят. Кто победней, тащит курицу.
– А скота зачем столько? – спрашивает Инженер.
– Батюшке нашему в подарок, отцу Орэ. Без его благословения и урожай плохой, и стадо не плодится, и дети болеют. Не благословит отец Орэ землю – засуха будет. Вот как, сеньор!
– Ты в самом деле думаешь, что бог так велит? Вот уж нет! Не богу все это угодно, а вашему отцу – Орэ. Бьюсь об заклад, что батюшка здешний – толстопузая бестия.
Мендоса злобно глядит на нас.
– Зря я не пошел в священники, – продолжает Инженер, – вот бы разбогател! А то на планах не очень-то разживешься. Мало я с вас беру. Сколько дадите за план, Мендоса?
– Пять тысяч солей и пропитание, господин Инженер.
– Вот, броди по горам целый месяц, а заработаешь гроши. А был бы я священником, сидел бы у себя в приходе да толстел.
– Простите, господин Инженер…
– Богомолочки бы меня любили! Конечно, в этом звании имеются свои неудобства. У меня есть приятели священники. Отец Бенито, например, вы его не знаете? Он – топонимист, дочти такой же ученый, как я. Занимается расшифровкой местных названий. Не умеют люди ценить свою историю, что с них взять? Отец Бенито транскрибирует топонимы. Он вот не принимает от прихожан никаких подарков. «Хочешь сделать мне подарок – помоги бедняку» – так он говорит. А я – его ученик и тоже занимаюсь добрыми делами. Правда, Тупайячи? Конечно, не все священники такие, как отец Бенито. Я не рассказывал вам, что у меня получилось с отцом Часаном? Он тоже большой мой друг, постоянно молится за мое здоровье; впрочем, он скоро уезжает в Италию, его назначили епископом Рима.
– Это такое поместье – Рим?
– Рим – Вечный Город. Отец Часан будет епископом Рима, а когда освободится место – папой.
– Папой?
– Да. Часан Первый. Впервые папой станет перуанец! А почему бы нет? Отец Часан спас мне жизнь. Я не хочу быть неблагодарным. Пусть будет Часаном Первым. Или Чалакито Первым. Как он сам захочет. Обычно папы сами выбирают себе имена. Я познакомился с отцом Часаном в Янауанке во время одного из моих путешествий Симпатичнейшая личность! Я знал, что он непрочь выпить при случае, и пригласил его раздавить бутылочку. Сидит он, пьет и все время вздыхает, тяжко так. «Что с вами, отец мой? У вас такой вид, будто вы на похоронах». – «Болен я, сын мой». – «Желудок у вас расстроился, что ли?» – «Хуже». – «Уши болят?» – «Хуже». – «Зуб болит?» – «Еще хуже» – «Скажите мне всю правду, отец мой». Отец Часан опять вздохнул: «Чирей у меня на заду, жуткий просто». – «Только и всего?» – «Как же мне вылечиться? Представляете, что у нас подымется, если я со своим чирьем в здешнюю больницу явлюсь?» А, вот мы уже и в селение въезжаем. Какая красивая площадь! Смотреть приятно, до чего прелестное селение. «Простите меня, отец мой, только ваше дело выеденного яйца не стоит. Если хотите, я вас вылечу». – «Каким образом?» – «Просто вам надо переодеться. Снимайте сутану, я отвезу вас в Серро-де-Паско к своему приятелю врачу». – «А тонзура?» – «Парик наденем». И я его действительно вылечил. С тех пор он постоянно молится за мое здоровье. И он будет папой! Кстати, когда у вас месса?
– Завтра страстная суббота, господин Инженер, – цедит Мендоса.
– Великолепно! Я этих двух грешников за уши притащу в церковь. Особенно тебе, Тупайячи, просто необходимо очистить душу. Чем ты накормил меня в Чинчане, бродяга?
– Кур нигде не было, господин Инженер.
– И по этой причине ты подал мне тушеного ястреба? Завтра же идем к мессе. А сейчас – отдыхать. В понедельник двинемся дальше.
Инженер решил произвести в церкви впечатление.
– Тупайячи, прежде чем укладываться, положи мои брюки под свой матрас. Наутро они окажутся выглаженными. Я хочу явиться завтра к мессе во всем блеске.
– А вы же говорили, что путешествуете инкогнито.
– Долго ли мне еще терпеть твои глупости, мошенник? Не зря, видно, сказано: хочешь поговорить с умным человеком – говори сам с собой.
Инженер встает рано, съедает на завтрак копченое мясо с яичницей, и я тоже. Разве я не заслужил? А ты вот нет, в чем твоя работа? Пиликаешь на скрипке, аж уши дерет. Выходим. Площадь пестрит народом. Инженер шагает сквозь толпу, кланяется направо и налево. Дикие горцы не отвечают. Церковь битком набита знатными господами, местными жителями, пришлыми богомольцами. Мой хозяин разыскал будущего алькальда Мендосу. Мендоса молится, глаза его закрыты. Отец Орэ доволен. Инженер тоже стал на колени. Кажется, он жалеет о своих прежних словах. На лице его – грусть. Отец Орэ поднимает просфору. Из-под черных очков Инженера ручьями катятся слезы. Жабоглот тоже плачет. Итак, ты раскаялся в своей лжи лицемер? Отец Орэ выходит из алтаря, величественно поднимается на черного дерева кафедру. Начинает проповедь:
– Блаженны кроткие, ибо попадут в царствие небесное, учит нас божественный агнец, братья мои во Христе, но нигде он не говорит: «Терпите присутствие фарисеев». Нет! Господь изгнал мытарей из храма. Он, воплощение небесной доброты, возгорело гневом, взял плеть в руки и изгнал мытарей. Что же делать пастырю, если видит, что стаду его грозит опасность? Допустить чтобы волки пожрали овец или вызвать гнев праведных? Что делать мне, возлюбленные мои братья, если в эту самую минуту когда я проповедую слово божие, здесь, в церкви, построенной ревностными христианами нашего селения» которому божественное провидение никогда еще не отказывало в своей милости, я вижу волков. Дорогие мои прихожане! Я всегда предостерегал вас против фарисеев, но в нашем мирном селении их до сих пор никто и в глаза не видел.
Отец Орэ простирает к нам руку.
– Вот они! Вот лицемеры, которые лживым своим благочестием оскверняют дом божий! Вот они – мытари. Да, да! Ты стоишь на коленях, лицемер, ты не поднимаешь глаз, но я вижу: ты – посланник дьявола, Vade retro Satanas! Посмотрите на них, возлюбленные чада мои! Вот этот, толстый, сеет раздоры и клевещет на служителей господа бога нашего…
– Святейший отец… – возражает Инженер.
– И ты смеешь, фарисей, отравлять своим змеиным дыханием дом божий?
Гневные лица со всех сторон окружают нас.
– Вон отсюда!
Инженер вылетает как пробка. Уже у самых дверей он говорит, задыхаясь:
– Если этим кукуфате удастся поймать нас, они нас зарежут. Спасайся кто может! Бежим кто куда! Уцелеем – встретимся на южной тропе.
Поднялась суматоха, прихожане разделились. Одни кидаются в угон за Инженером, другие – за мной. Жабоглот, чтоб он пропал, тоже бежит за мной.
– Сворачивай в другую сторону, не цепляйся за меня, клещ несчастный!
– Не бросай меня, дяденька, – всхлипывает он и трусит следом, в обнимку со своей скрипкой.
Жабоглот теряет сандалию, падает. Я сворачиваю за угол. Тупик! Вбегаю в чей-то двор. Ни души. Крики приближаются. Мечусь в отчаянии, ищу, где бы спрятаться. В углу – огромный глиняный кувшин для вина. Влезаю.
– Я твой музыкант! Не бросай меня, сеньорито!
Слышу тяжкое дыхание Жабоглота, слышу, как они с воплями окружают его.
– Святотатец!
– Я честный христианин, сеньорито.
– Убить его!
– Прикончить, и все тут!
– Простите, дяденьки!
– Подыхай, проклятый!
Брань заглушает мольбы Жабоглота. Прихожане забрасывают его камнями. Я затыкаю уши. Не хочу я слышать, как тебя раздавят, будто таракана, Жабоглот.
– Другой, верно, тоже где-нибудь здесь.
– Я видел, как он сюда вбежал.
– Нигде нету.
– Надо, наверно, велорио ему устроить.
– Куда его оттащить-то?
– Спросим у святого отца.
– А другой где?
– Должен быть тут.
– Серой пахнет.
– Не серой это, а дерьмом!
– Они, проклятые-то, все так воняют. Давай ищи его!
Искали они меня, эти окаянные кукуфате, до темноты. Да еще потом долго бегали по улицам с факелами. Я притаился и ни гу-гу. Поздней ночью я наконец вылез из своего убежища. Вот как вы поплатились, хозяин! И вы, и ваш шут погибли, побитые камнями! Теперь я буду работать на себя. Подумаешь, какое трудное дело – план снять! В конце концов, и раньше-то кто их снимал? Разве не я? «Сеньоры, я берусь заменить Инженера. У меня имеется и каска, и кожаная куртка, и сапоги; я не такой обжора и возьму с вас вдвое меньше». Тахеометр я починю, куплю себе темные очки, а потом мне дадут в сопровождающие музыканта. Дождавшись, пока ночные тени совсем сгустились, я зашагал прочь. Рассвет застал меня неподалеку от Чинчины. День был базарный. На лотках громоздились такие чудеса, что у меня голова закружилась. Вот на углу старушка продает будочки. Булочки лежат на разостланном одеяле – пять кучек. Мимоходом прихватываю три. Не волнуйтесь, сеньора, скоро я займу место Инженера и, когда закончу свою работу, стану самым богатым человеком в Перу. Тогда я подарю вам целую булочную, отправляюсь дальше на юг. Сумерки. Деревушка. С площади Доносится музыка. Какой-то праздник? Иду туда. Слышится пение. Голос как будто знакомый. Это опять ты, проклятущий! Вхожу в дом. Посреди комнаты, битком набитой народом, пляшет Жабоглот – голова забинтована, рожа вся в синяках. Инженер сидит на стуле и весело хлопает в ладоши.
– Хозяин!
– Ты откуда явился, бродяга? Где разгуливаешь? Я за что тебе жалованье плачу?
– Как же было не удрать, досточтимый господин Инженер? я всю ночь вас разыскивал, никак найти не мог. Думал, эти сволочи вас убили. Уж я плакал, плакал, хозяин. Смотрите, какие красные глаза.
Жабоглот ведет хоровод. Что верно, то верно: в танцах никто с тобой не сравнится, Жабоглот. Его, оказывается, наняли, чтоб не скучать на велорио. Посреди комнаты – маленький гробик. Ребеночек чей-то помер. Когда взрослый помирает, все плачут, ну, а когда ребенок – надо радоваться, потому что его сразу берут на небо. Всю ночь плясали и пили. На рассвете подали курицу. Что в мире может сравниться с этим удовольствием – вкусно поесть? Я, например, от одного вида хорошей еды прихожу в волнение. Нынче ночью мне снился изумительный сон. Мне снилась кастрюля! Слышите, господин Инженер? Не человек какой-нибудь, а большая кастрюля.
Уже и полдень прошел, а мы все еще тут. Наконец выходим на площадь. Инженер достает монету.
– Если решка – едем на юг, если орел – тоже на юг.
Едем по направлению к Куско. Дорога вся в рытвинах. Хозяин предпочитает немноголюдные тропы. Чем меньше народу, тем больше надежды найти то, что он ищет. Через несколько дней въезжаем в город. Ледяной ветер утюжит высокие каменные стены. На Пласа-де-Армас хозяин останавливается, роется в карманах.
– Тридцать солей! Слыханное ли дело – человек накануне завершения небывалого в истории Великого Дела путешествует с тридцатью солями в кармане! Ладно, неважно. В Куско у меня есть друзья и почитатели. Дети мои, в любом бою главное сберечь во что бы то ни стало главнокомандующего. Войско без полководца не стоит ни гроша. Мне необходимо подкрепиться, и я сейчас же отправлюсь выпить крепкого бульону. А это вам – можете купить себе по лепешке.
Он бросает нам один соль. Я покупаю сдобные лепешки и съедаю их сам. Тебя, Жабоглот, и кормить-то не стоит. Ну, чего хнычешь? Может, спляшешь лучше? Сидим под мостом, я громко жую, и эхо гулко отдается под сводами. Мимо идут прохожие – закутались шарфами, руки в карманах. У киоска тощие студенты, у которых нет денег, чтобы купить газету, просматривают заголовки; чистильщики разошлись – нет клиентов. И вдруг… боже, кого я вижу! Учитель Эдельмиро Сильвестре из Сантьяго-де-Чуко! В свое время этот человек предлагал поставить памятник Инженеру. И вот он тут, идет через площадь. Я подбегаю.
– Какое счастье, это вы, профессор!
Учитель Сильвестре поворачивает ко мне лицо, круглое как луна.
– Не помните? Я – Тупайячи, профессор! Я кормил ваших кур, не помните? До чего же чудесные яйца несли ваши курочки. Я их во сне часто вижу – кругленькие такие, нежные. Господь карает по справедливости, но погибнуть не попустит.
– Что ты здесь делаешь, Тупайячи? Твой хозяин прогнал тебя?
– Отец Орэ нас прогнал, дон Эдельмиро. Погубил он свою карьеру. Инженер сделал бы его епископом в Абанкае, пусть на себя пеняет. А я по-прежнему у хозяина – первый и единственный помощник. Этот – не помощник, нам его подарили.
– Где же твой хозяин?
– В бою в первую очередь спасают главнокомандующего, профессор. Он тут напротив, обедает.
Входим в ресторан «Солнце Урубамбы». Хозяин уже отобедал, сидит перед грудой пустых тарелок и пьет водку. Он поднимается, раскрывает объятия.
– Рад вас видеть, кум Эдельмиро!
– Наконец-то вы, кум, удостоили вспомнить о нас, бедных. Они обнимаются. Инженер заказывает еще бутылочку. Пьют.
А мы как же, как же я, Тупайячи, господин Инженер? Мы ждем вас на площади и совсем заледенели. Что делать – господа только с господами и знаются. Наконец они выходят. Учитель Сильвестре, покачиваясь, подводит нас к дому с облупленным фасадом и плетеными шторами. Отпирает дверь.
– В тесноте, да не в обиде. Окажите мне честь, господин Инженер, отдохните под моим кровом.
– Досточтимый профессор, я принимаю ваше приглашение. Разумеется, сплетники доведут это до сведения властей. Префект скажет: «Почему Инженер не пришел ко мне, в префектуру? Зачем презрел мое гостеприимство?» Я не презираю никого. Я – друг моих друзей. На несколько дней, всего на несколько дней, профессор. Больше я не смогу оставаться. Я жду телеграфного перевода. Министерство общественных работ задолжало мне сто тысяч солей. Давнишние гонорары. Вчера получил телеграмму с извещением о выплате. Тупайячи, у тебя телеграмма? Нет? Ну, неважно.
Прошел месяц. Мы все еще тут. Жена дона Эдельмиро в Лиме, ее положили на операцию, и это к лучшему. Наши дела – ни с места. Инженер с утра до вечера носится по городу. Иногда проводим дни на базаре. Чтобы показать товар лицом, Инженер рисует план базара. Но заказчиков нет. Впервые я вижу Инженера растерянным. Как-то вечером они сидели с доном Эдельмиро за пивом.
– Мой отец был прав, – воскликнул Инженер, – образование только мешает. Мне пятьдесят лет, у меня нет заказчиков, и на всем белом свете меня любят только эти двое несчастных.
– Ваши труды бесценны, господин Инженер. Ваша награда – . не золото, а чувства. Народ вас любит. В Сантъяго-де-Чуко вас вспоминают с любовью, я знаю.
– Любовью сыт не будешь.
Мой хозяин, когда напьется, всегда вспоминает детство. К рассвету в его сокрушенной душе распускаются благоуханные цветы воспоминании.
– Я убежал из дому, чтоб поступить учиться, я вам не рассказывал? Я родился в глухой деревне. Мне хотелось научиться читать. Но отец не видел проку в ученье. А тут как раз в нашу глухомань приехал некий политический деятель, спасался от преследований. Вот он и стал давать частные уроки. Я все просил отца, чтобы отдал меня учиться. Наконец отец решил поинтересоваться, сколько же будет стоить ученье. – «Тридцать солей в месяц, сеньор». – «Тридцать солей? За такие деньги я мог бы осла купить». – «Что ж, купите, у вас будет два осла», – отрезал учитель. – Дон Эдельмиро трясется от смеха.
– Как же вы научились читать?
– Поступил в пономари.
– Вы? В пономари?
– А чего вы смеетесь? Я был священником, солдатом, портным, сутенером, моряком, топографом, кухаркой, секретарем, колдуном, аптекарем. Но главное не в этом: для своих друзей я всегда оставался истинным другом.
Приближается время дождей; Скоро дороги станут непроходимыми. Хозяин упал духом и планирует путешествие за границу. Русские – вот кто сумеет оценить его по заслугам. Или, вернее, японцы. У него и у самого глаза раскосые. Теперь он твердит одно: для того, чтобы осуществить Великое Дело, нужна поддержка японцев. С американцами он связываться не желает. Все гринго – сволочи. Японцы – тоже, но зато они живут далеко. Итак, едем в Японию. Запершись в своей комнатушке, при свете тусклой лампы, хозяин мечтает о путешествии. Он подсчитывает! за месяц мы доберемся до побережья. В какой-нибудь безлюдной бухте построим лодку и пересечем Тихий океан на веслах. Торопиться нам некуда, за три месяца доберемся до Японии. Там хозяин поговорит с императором. На днях он читал мне письмо, которое получил из Японии. Не все, только несколько строчек – письмо секретное. Но и этого довольно! Хирохито приглашает его на чашку чая. Неужто японский император просит нашего хозяина пересечь Тихий океан ради какой-то чашки чая? Нет, они будут не просто пить чай, они будут беседовать! Один на один. Посредники Инженеру не нужны. Единственная трудность язык, но Я этот вопрос легко решается. В Серро-де-Паско. У хозяина есть знакомый – близорукий и вежливый японец, владелец парикмахерской, что возле рынка. Зовут японца Накамура. Инженер уговорит его ехать с нами. Накамура будет участвовать в прибылях. Прокормить его ничего не стоит. Он, как все японцы, будет ловить себе на пропитание рыбу. А вот мы привыкли к бобам да к мясу. Это проблема. Даже если мы постараемся есть поменьше, все равно для Инженера и для меня понадобится целая куча баранины. А Жабоглот? Верите ли, Инженер настаивает, чтобы и его взять с собой. Великие люди всегда путешествуют со слугами, музыкантами и шутами. Жабоглот своими уайно покорит самого японского императора. По заказу хозяина этот урод уже сочинил уайно «Раскосые глазенки». Не спорю – уайно шикарное. Хозяин подводит итоги. Всего на путешествие понадобится десять тысяч солей. Если поэкономить, можно уложиться и в восемь, даже в семь тысяч. Да если бы даже в одну сотню, толку-то что! Ни единой оранжевой бумажки мы уже давным-давно в руках не держали. Хозяин, однако, не унывает.
– Мое предприятие не может лопнуть. У меня все подсчитано точно. По одной только провинции прибыли от Великого Дела превысят весь бюджет Перу. Договор уже готов. Остается только получить подпись второй участницы предприятия. Она подпишет с восторгом. Она ведь измучилась до последней степени. Смерть трудится денно и нощно. А что получает в награду? Ненависть! Люди обливаются потом, животные ощетиниваются от ужаса, когда она приближается. Представляете, как ей тяжко – всюду ее ненавидят, презирают, поносят. Но теперь все пойдет по-другому, ибо я займусь этим делом. До сих пор смерть была бесплатной. А на каком основании? Жить так тяжко, и все-таки люди платят за жизнь. Смерть же – отдых. Так почему ее получают бесплатно? Я буду назначен Полномочным сборщиком. Люди начнут платить за смерть. Ты понимаешь, Тупайячи? Я предложу Смерти прекратить работу. Смерть станет редкостью, люди поймут, как дорог мой товар, и вот тогда… О, тогда наступит мой час!