Нет, я не мог спать. В эту ночь я вспоминал, что с нами было в 1914-м. Люди не решились снова идти за Инри Кампосом. Мы истощили свои силы, когда в первый раз ходили в Пангоа. Старый Эррера глянул на часовых, охранявших его от сна: они дремали. В 1914-м люди тоже не смогли выдержать. Вот он, Инри Кампос, высокий, сильный, я его вижу, может быть, я с ума сошел? Не сплю, голова дурная, вот и чудится. Со мной всякое бывает. Глухой, темной ночью вижу звезды, а то – ночь ясная, звезд полно, а я гляжу – нет ни одной. Вся община Янакочи высыпала на главную площадь (глаза так и жжет, все от бессонницы), спорят, шумят (я все помню), крики взмывают в небо до самой колокольни. И вот в лучах солнца появляется на площади Инри Кампос, прекрасный, на белом коне. Шум затих. Собаки и те припали к земле, чуть слышно повизгивают. Толпа застыла. Инри Кампос продвигается вперед, с ним – четверо сыновей: Гумерсиндо – сама отвага, Сеферино – всегда с улыбкой, Селестино – движется мягко, как ягуар, и усы будто у. ягуара, а глаза… ох, девушки, берегитесь, и Сиприано – ростом мал, да разумом высок. Остановились на середине площади. Замерли барабаны, повисла над площадью тишина, бездонная, как наши ущелья.
– Братья! Месяц назад мы собирали Совет общины, чтобы подумать, как нам быть. Молодые и старые, деды и внуки, все видят одно: наши страдания, словно земные дороги, не имеют конца. У каждого человека есть тень. А у нас – две: голод, как тень, следует за нами всюду, куда бы мы ни пошли. Я знаю жизнь: я подымался на самые высокие плоскогорья Паско, пересекал раскаленные пески Ика, спускался в сельву. И голод всегда, как собака, шел следом за мной.
Солнце раскинуло огненные крылья, парит в безоблачном небе, будто орел. Инри Кампос поднял руку. Шум снова утих.
– Месяц назад, на этой самой площади мы порешили: нашим страданиям не будет конца, если останемся здесь. Пойдем искать Новые земли, пойдем туда, где нет господ. Есть такая земля. Там, за горами, где река Мантаро разливается широко и нет через нее брода, я видел равнину: много деревьев там, много птиц, много рыбы. Эта равнина зовется Гран-Пангоа. В тех местах никто никогда не произносил слова «мое».
– Пангоа, Пангоа, Пангоа!
Крики взлетели над толпой, канули в небеса, будто камни в воду.
– В Гран-Пангоа построим Новую Янакочу. Засеем ноля а урожай поделим – каждому столько, сколько ему нужно, чтобы быть сытым, а продавать не будем. В Новой Янакоче наши дети вырастут свободными, словно рыбы в реках, что бороздят эту чудесную землю. Я обещаю вам: все, взрослые и дети, будут есть всегда столько, сколько захотят. И никто не сгонит нас с нашей земли.
– Да здравствует Янакоча! – крикнул я.
Вся моя ночная усталость испарилась.
– Да здравствует Новая Янакоча! – поправил Инри Кампос.
Под руками обезумевших музыкантов лопались барабаны. Будто зерна маиса из прорванного мешка, посыпались люди, окружили Инри Камлоса.
– Подожди-ка, Инри Кампос! – закричал Ремихио Роблес, надсмотрщик из Уараутамбо, обидчик и притеснитель. – Зачем ты подстрекаешь этих несчастных уйти отсюда? Зачем лжешь, будто поведешь их на новые земли? Тебе, как и Раймундо Эррере, шестьдесят три года. Ты хорошо знаешь, что никаких новых земель нет. С тех самых пор, как мир стоит, есть сильные и слабые, те, что повелевают, и те, что подчиняются. Каждому свое. Господа наслаждаются жизнью на этом свете, а мы получим вознаграждение на том. Зачем ты обманываешь этих глупых людей? Не в новые земли ведешь ты их, а в новое селение, которое они построят. А ты станешь там господином. Лживыми словами подстрекаешь ты доверчивых дурачков покинуть родные дома, ты обещаешь им светлое будущее, а оно будет еще хуже, чем прошлое.
– Да здравствует Новая Янакоча! – закричал я.
Ремихио Роблес указал на меня пальцем.
– Да не забудутся слова твои, Раймундо Эррера. В тот день, когда Инри Кампос станет господином в местах, которые ты хвастливо зовешь Новой Янакочей, да падет на тебя вся вина и боль за наше заблуждение! Этот человек ведет вас на гибель! – Он' указал на Инри Камлоса. – Он силен, хитер, привык к опасностям, а сыновья его в расцвете молодости и сил. Они заставят вас исполнять свою волю, и вам придется подчиниться. Тот, кто притворяется вашим слугой, станет вашим господином. Так ведется с тех пор, что стоит мир.
И отвечал Инри Кампос:
– В тот день, когда твои хозяева потребуют доказательств, что ты верно им служишь, можешь позвать нас в свидетели. А сейчас молчи и смотри!
Инри Кампос проехал сквозь толпу и остановился. Перед ним стояли старик и старуха в лохмотьях.
– Как тебя зовут? – спросил он старика.
– Селестино Роблес.
– Кто это такой? – Инри Кампос указал на надсмотрщика.
– Это мой сын, Ремихио Роблес.
– Что у тебя в мешке?
– Кости предков. Я выкопал их на нашем кладбище.
– Зачем?
– Чтоб они упокоились на кладбище Новой Янакочи.
Инри Кампос повернулся к надсмотрщику.
– Слышишь ли ты, что говорит твой отец? Вместе с жалким своим скарбом несет он с собой кости твоих дедов, прадедов и прапрадедов. А почему? Потому что уверен: лишь тогда познают они истинный покой, когда следующие поколения Роблесов будут жить на прекрасной земле, жить, а не голодать и холодать. И ты думаешь, только твои родители делают так?
Инри Кампос сплюнул.
– Раб! Загляни в сумки, притороченные к седлам! Не одни твои родители взяли с собой кости предков. Мы все готовы идти на поиски новой родины. А в сумках везем свое прошлое, свои корни. Мы готовы забыть все и родиться вновь на другой земле, где жизнь не будет юдолью скорби.
Но Ремихио Роблес не сдавался.
– Именем владельца Уараутамбо предупреждаю: тот, кто уйдет, уйдет навсегда. Инри Кампос обманывает вас. Он морочит вам голову. Как-никак, а здесь вы что-то едите.
– Отбросы, которые не желают есть свиньи твоего хозяина. Вот что мы едим, раб.
– Неправда! Все видят, какой ты здоровый и сильный!
– Я ворую, чтобы есть. Съем ягненка, а хозяину говорю, что он свалился в пропасть. И расплачиваюсь за это – хозяин сажает меня в колодки. Вот как мне достаются здоровье и сила. Я – храбрый. Но не все так могут. Многие умирают от голода, но не осмеливаются притронуться к пище, которая перед ними.
Я взглянул на небо. Оно было ясно, как будущее, что расстилалось перед нами. И тогда я крикнул:
– Да здравствует наше счастье!
– Да здравствует наше счастье! – повторила толпа.
Сыновья Инри Кампоса разъехались в разные стороны. Сеферино было поручено тщательно охранять стариков, что ехали на ослах, и он приказал своим людям подтянуть подпруги. Селестино старательно проверил драгоценную поклажу – воду.
– Вперед! – воскликнул Инри Кампос.
В ответ загремели барабаны. Мы тронулись в путь. Под пение труб и рокот барабанов спустились в долину, перешли реку Чаупиуарангу и начали подъем. Солнце палило нещадно. Ночь застала нас возле Чакайяна. Старикам и детям всегда тяжко в пути. Жители Чакайяна, запуганные угрозами дона Медардо де ла Торре, не приняли нас. Пришлось сделать привал под открытым небом. И только когда стемнело, жители Чакайяна осмелились немного помочь нам – принесли кукурузы, вареной картошки, вяленого мяса. Сыновья Инри Кампоса объезжали лагерь, перевязывали раненых, успокаивали стариков, забавляли детей, давали холодную воду тем, кто пострадал от палящих солнечных лучей.
Солнце разбудило нас. Птички сичас пели. Женщины готовили завтрак. И вот начался подъем. Можно ли забыть такое? Оба Молье, отец и сын, скатились в ущелье. Первый – потому что был стар, второй – потому что пытался спасти отца. Тук-тук-тук – стучали их падающие тела. Инри Кампос встал на колени.
– Это были настоящие мужчины, и умерли они при свете солнца. Я завидую, их смерти, буду завидовать их славе. Я был бы рад, если бы люди гордились мною так, как я горжусь отцом и сыном Молье. Вперед!
Мы двинулись дальше. Пересекли ущелье. Когда спускались, на нас накинулась ночь. Сыновья Инри Кампоса объезжали лагерь, раздавали воду, успокаивали. Люди погрузились в тяжелый сон. Но я не спал. Я стоял, я смотрел, как поднимается солнце.
– Солнце не любит нас. Оно за господ, – простонал Эустакио. Он упал во время спуска и теперь хромал. Нога совсем отказала. Хромой Эустакио – его и сейчас так называют.
– Ты ошибаешься, – отвечал я. – Солнце сжигает наши тела, но зато оно иссушает реку Мантаро. Только сейчас, во время засухи, и можно найти брод.
Весь день мы спускались. Страшный спуск! Держась за руки, мы медленно продвигались вниз. Проклятый спуск! Мы даже не знаем, где нашли могилу братья Больярдо. Счастливцы! Я называю счастливцами тех, кому довелось умереть, не увидев, как люди жалеют о том, что сделали, а не о том, чего не сделали. На дне ущелья мы снова остановились на привал. Ослабевшие, больные, израненные… Уговоры сыновей Инри Кампоса уже не действовали. Эустакио, тот, которого и по сей день называютХромым, упал на колени.
– Инри Кампос, золотое сердце, не сердись на меня. Моя душа летит за тобой туда, к тому единственному в мире клочку земли, который я мог бы назвать своим, но тело мое, моя больная нога не хотят идти. Я не могу больше. Инри, старший брат мой, я слаб, я жалок. Молю тебя – позволь мне вернуться.
– Ты возвращаешься в рабство, Эустакио.
– Прости и блогослови, великий брат мой.
– Ты будешь кормиться объедками от свиней.
– Такая уж моя доля.
Вдова Больярдо тоже упала на колени.
– Инри Кампос, благородно твое сердце, но и ты не в силах вернуть мне моих дорогих сыновей. Они жили вместе и умерли вместе. У меня нет больше будущего – одно только прошлое.
– Именем твоих прекрасных сыновей, на веки живых в памяти жителей Янакочи, заклинаю тебя: не возвращайся. Осталось всего несколько дней.
– Инри Кампос, золотое сердце, не гневайся. Мое тело изранено и душа тоже. Благослови меня.
– Я не сужу вас, – сказал Инри Кампос.
Понсиано Гуадалупе, недавно женатый, указал на свои ноги – все в ранах.
– Я тоже не могу идти дальше.
– И тебя я не осуждаю. Может быть, ты возвращаешься потому, что тело юной жены призывает тебя. Ладно! Возвращайтесь! Мой сын Гумерсиндо проводит вас.
Инри Кампос подозвал меня.
– Раймундо Эррера, ты объедешь лагерь и спросишь, кто еще не может идти дальше.
Сто человек захотели вернуться. Гумерсиндо Кампос собрал отряд. Инри Кампос приказал поделить воду. Мы попрощались с ними и двинулись дальше. Тропа шла круто вверх. Вскоре на склоне мы отыскали пещеры. Зажгли костры. Еда и тепло подкрепили нас. Чтобы развеселить тех, кто ослабел, братья Кампос плясали и пели. Напрасно! Рекис, Криспин, Бонилья и многие другие не увидели рассвета.
Теперь мы опять спускались. Солнце свирепело. У стариков не хватало сил. Мариано Рекис лег на землю.
– Раймундо, – позвал он меня.
– Я здесь, дон Мариано.
– Скажи мне, чудовище ты или чудо? Я тебя знаю с самого детства. Я дрался во время войны с чилийцами. В битве при Мирафлорес лишился руки. Тебе было тогда шестьдесят три года. Я постоянно помню тебя таким. Помню тощее твое тело, ярость твою и страдальческий взгляд. Раймундо Эррера, кто ты? Скажи мне, я хочу узнать перед смертью.
– Ты не умрешь. Осталось всего три дня пути до Пангоа.
– Я не увижу Пангоа, Раймундо. Так уж мне на роду написано. Я не хочу, чтобы из-за меня вы замедляли свой шаг… Я видел лицо будущего. С меня довольно.
– Я поставлю возле тебя тыкву с водой!
– Не надо.
– Возьми! Если ты останешься здесь без воды, вовеки неутолимой будет моя жажда.
Мы спускались дальше. И вот внизу, под умирающим солнцем, Увидали медленно извивающуюся лучезарную ленту.
– Река Мантаро! – как безумный, завопил Сеферино Кампос, – Париакака родился из пяти яиц! Да славится вовек! – закричал я.
Люди, наши измученные люди ожили. Мы стали лагерем.
Женщины взялись за готовку. Сыновья Кампоса охраняли воду – ее давали теперь только старикам и детям. Но что нам жажда, что бессонные ночи, усталость! Новая Янакоча совсем близко! Ноги наши подгибались от слабости, но мы спускались. Мы пели, кричали. К полудню добрались до Мантаро. Вокруг было много хвороста. Запалили костер, поели. Мы веселились, пели песни. Инри Кампос знал прежде брод, но с тех пор, как он побывал в Гран-Пангоа, прошло много времени, и река изменила русло.
– Братья мои! Вы выросли среди неподвижных гор, вы не знаете: природа в этих местах изменчива, словно женщина. Реки в сельве капризны – то разливаются, то превращаются в ручейки, Раймундо Эррера и Сеферино Кампос соберут отряды и пойдут на поиски брода. Остальные пусть отдыхают. Я же возьму нескольких хороших стрелков, и мы отправимся охотиться на уангана. Увидите, какое вкусное мясо мы вам принесем! В сельве без всяких пастухов пасутся чудесные животные. Анибаль Кинто, ты кормился улитками, добывал их со дна озера. Так вот знай: в здешних реках рыбы доверчивы, они не ведают еще, как хитер человек.
Я отправился на юг, Сеферино – на север. Днем мы увидели песчаную отмель, и на ней – тучи попугайчиков. Здесь была тихая заводь и брод в триста метров шириной.
Я вернулся к своим.
– Есть брод! – закричал я еще издали.
Братья Кампос тщательно готовили людей к переходу. Они были сильны и ловки и все-таки ничего не могли поделать – течением унесло маленького сына Магно Сиприано. Даже тела не отдали жадные воды.
– Я не плачу, – сказал отец. – Тем, кто похоронен на кладбище, приносят цветы, но цветы увядают. А над моим сыном вечно будет цвести белая пена. Вперед!
На другом берегу обезьяны встретили нас визгом. Попугаи как безумные кричали в вершинах огромных деревьев. Среди стволов и лиан виднелись крыши.
– Это селение амауаков, – сказал я.
Инри Кампос выступил вперед со знаменем.
– Мир вам! – крикнул он. – Несчастные жители Янакочи приветствуют амауаков, прославленных стрелков из лука. Мир вам.
Никто не отвечал. Амауаки покинули свои дома. Зола в очагах была еще теплая.
– Они боятся нас?
– Они знают: те, что приходят к амауакам, приходят не дать, а отнять.
– Может, так, а может, и нет. Амауаки время от времени покидают насиженные места. Такой уж у них обычай!
– Располагайтесь! – приказал Инри Кампос.
Мы с криком разбежались по домам. Наконец-то есть крыша над головой! Что за чудесные места: поблизости река, полная рыбы. Мы бросились в воду. Верите ли? Мы ловили рыбу без сетей, прямо корзинами, а женщины – юбками. Ну и наелись же мы!
Когда рассвело, Инри Кампос собрал нас в том месте, что теперь называлось главной площадью Новой Янакочи. Он объявил: сегодня будем делить землю. Каждый станет землевладельцем, а господ у нас не будет. Сначала Париакака родился из пята яиц. Из пяти яиц вышли пятеро. Париакака боролся с Уайлальо. Триста скал разбили они во время боя! Это была битва света с тьмой. Хитрец Париакака, чтоб победить Уайлальо, превратился в пять дождей: красный дождь, Зеленый дождь, черный дождь, желтый и синий. Париакака победил и разделил мир между нами. А потом пришли люди, которые знали слово «мое». В нашем языке не было такого слова. Будь проклят тот день, когда мы научились произносить его! Я делю землю. Сначала даю вдовам, старикам и сиротам, потом – мужчинам и женщинам. Никто не останется без надела. Именем солнца я делю землю!
Мы громко приветствовали его. Величественный, шагал Инри Кампос, лицо его светилось надеждой. «Здесь будет церковь, – указывал он. – Здесь – школа, здесь муниципалитет. Тюрьму мы строить не будем. Новая Янакоча – земля свободных людей».
И мы поверили Инри Кампосу. Земля была плодородная. Всего вдоволь. Новая Янакоча стояла на берегу притока большой реки. Но выхода отсюда не было. Сколько страданий вынесли мы, чтобы спуститься в Пангоа. Подняться обратно было равносильно смерти. Прошла неделя, улеглись первые восторги, и люди начали роптать. Однажды днем Инри сидел под деревом и размышлял. К нему подошли старики.
– Мы хотим говорить с тобой, Инри Кампос.
– Я слушаю вас.
– Люди ропщут, Инри Кампос. Говорят, зря мы трудимся да надрываемся. Земля, которую ты поделил между нами, не принесет нам добра.
– Почему?
– Зачем сеять, если плоды наших трудов никогда не выйдут отсюда? Выхода нет. Две горы стоят между нами и теми людьми, что могли бы купить у нас урожай.
– Вот Раймундо Эррера. Он нашел брод через реку Мантаро. Найдет и выход из долины. Собирай людей и припасы, Эррера. Ступай, ищи выход.
Я выбрал десять человек, известных своей выносливостью. Мы взяли припасы и воду.
Я сказал:
– На рассвете разделимся на два отряда. Один двинется на север, другой – на юг. Где-нибудь найдется же дыра в этой каменной стене, что душит нас с такой злобой. Постараемся, братья. Встретимся через два дня на этой же площади.
Мы отправились в путь. Мачете пробивали себе дорогу сквозь чащу. И двигались все вперед, вперед и вперед. Но выхода не было. Мы возвратились.
На месте, называемом площадью Новой Янакочи, мы встретились с разведчиками Селестино Кампоса. Они тоже ничего не нашли.
– Не сдавайтесь, – приказал Инри Кампос. – Во что бы то ни стало надо найти выход.
Я набрал новых людей на место израненных колючками. И снова на рассвете мы тронулись в путь. Женщины из последних запасов снабдили нас кукурузой, остатками сыра, чанкакой. Листьев коки, к счастью, хватало. На этот раз мы шли четыре дня. Но так и не смогли отыскать выход.
Я сказал Инри Кампосу:
– Брат мой, великий брат мой, чье величие превышает вершины самых высоких деревьев, укрывающих нас своей тенью! Мы не нашли выхода. Не хотят горы сжалиться над нашими' страданиями.
– Ищите еще!
– Посмотри на небо. Скоро начнутся дожди. Мы не сможем тогда вернуться. Или ты думаешь, что во время дождей мы сумеем перейти Мантаро? Триста метров ширина брода, когда Мантаро тих и спокоен. Сколько же будет тогда?
Инри выпрямился. Он стал еще выше ростом, или мне так показалось. Ведь я мало сплю – меня часто глаза обманывают.
– Мы не прощаемся с этими местами, братья, мы вернемся в Янакочу, только чтоб запастись кое-чем. Не теряйте мужества. Эта земля – земля будущего!
В ответ гробовое молчание. Никто больше не верил в будущее.
Мы двинулись назад. Пять дней шли мы до того места, где был брод. Но брода больше не было. Кампос и тут не потерялся. Он и его сыновья умели строить плоты. Подходящих деревьев здесь было достаточно. Под началом Кампоса и его сыновей стали строить плоты. Сыновья Кампоса переправляли людей. Такие ловкие и сильные они были, что река Мантаро преисполнилась зависти, да, конечно, Мантаро позавидовала им. Когда почти все уже переправились, поплыли сыновья Кампоса в последний раз, течение завертело плот, он потонул, и скрылись под водой и мягкая походка ягуара, и торчащие усы, и сверкающие глаза – ох, девушки, берегитесь… Один только раз мелькнуло перед нами лицо Селестино Кампоса и навеки исчезло, поглощенное завистливыми волнами.
Расцарапал себе лицо Инри Кампос, но не заплакал.
Вперед!
Что хуже, жара или холод? Солнце или дожди? Рассеки-Ветер – имя моего жеребца. Перейди-Болото следовало бы назвать его. В середине ноября мы увидели издали Янакочу. Когда шли по мосту, Эксальтасьон Уайнате, барабанщик, кинул в воду свой барабан. И в мертвой тишине разошлись мы по домам.
– Собираю Совет! Завтра! – крикнул Инри.
Разбитые и измученные, собрались мы на другой день на площадь. Спорили до самой темноты. Те, кто полюбил новую землю, говорили, что надо вернуться, те же, кто сильно пострадал во время перехода (а ты, Ремихио Роблес, не пришел на площадь – благодарю тебя!), уверяли, что это безумие.
И я сказал:
– Кто прав, кто нет, не знаю, но каждый сказал, что думал. Отчего же ты молчишь, Инри? Наставь нас!
Черная ночь обезглавила горы.
И сказал Инри:
– Я рассчитал неверно. Переход не удался по моей вине. Признаюсь, я ошибся. И наказан за это – Селестино Кампос и Сеферино Кампос, стройнее кедров, что высятся над сельвой, срублены под корень. Но скорбь не сломила меня. Мы не сдадимся!
Наступило молчание.
– Будем решать без принуждения. Поднимите руки те, кто хочет остаться.
Лес рук взлетел вверх.
Побледнел Инри Кампос, желтым стал, как ячмень.
– Кто хочет вернуться в Новую Янакочу?
Примерно тридцать человек подняли руки. Инри Кампос прижал ладонь к сердцу.
– Янакоча решила остаться здесь. Я подчиняюсь. И никого не упрекаю. Виноват я один. Я плохо подготовил поход. Но я продам свой скот, свой дом и куплю инструменты. Мы пробьем выход из Долины. Я не сдамся.
Встал на колени старый Травесаньо.
– Кампос, благородное сердце, всего твоего добра хватит лишь на дюжину кирок.
Настала ночь, и тоска еще сильнее охватила Инри Кампоса.
– Проклята будь наша бедность! Проклята будь, ибо толкает на ложь и разбой! Не раздвинуть скалы руками. Проклята будь нищета, ибо слабеют от нее души! Проклята будь трусость людская, а больше всех будь проклят ты, Инри Кампос, за то, что не в силах излечить своих земляков от этих пороков. Разве на то даны нам руки, чтобы протягивать их за подачкой? Нет, мужчине руки даны, чтобы драться! Кровь моя кипит – я не буду рабом, Я иду!
Встал на колени старый Роблес.
– Инри Кампос, благородное сердце, не проклинай нас. Труслив человек, но еще более – жалок. И без того нам тяжко приходится, а если ты проклянешь нас, еще хуже станет. Прости нас, Инри Кампос!
Молча поворотился к нам Инри Кампос широкой спиною и тихо закрыл за собой двери своего дома. Рассвет не застал его в Янакоче.
Старый Эррера вспоминает прошлое. Он видит: стоит в дверях Инри Кампос, грустно глядит.
– Зачем вы здесь, дон Инри? – спрашивает Эррера.
С невыразимой печалью глядит на него Инри Кампос.
– Вы явились сказать, чтоб мы шли на поиски новых земель? Но вы ошибаетесь. Я не позволю вам больше сбивать с толку людей, дон Инри. Не уходить мы должны, а бороться против тех, кто хочет заставить нас снова уйти.
– Что с вами, дон Раймундо? – испуганно спрашивает Исаак Карвахаль. Он слышал: глава общины Эррера разговаривал сам с собой.
– Этот человек ошибается, – отвечает старый Эррера и указывает на дверь.
– Там никого нет, дон Раймундо.
Проснулись остальные.
– Мы требуем земли с тысяча семьсот пятого года, – яростно кричит старый Эррера. – Двести пятьдесят девять лет мы бродим по этим горам в поисках справедливости» И все напрасно!
– Всего только тридцать дней назад выехали мы из Янакочи, уважаемый глава общины, – отвечает Агапито Роблес. – Вы больны. Кашляете все время и не спите. От бессонницы у вас в голове помутилось.
– Во что бы то ни стало я сниму план! Ни кашель, ни сон меня не сломят. Надо только, чтобы кто-нибудь со мной разговаривал. С сегодняшнего дня на каждом привале будем назначать караул, чтобы бороться со сном. Сон подстерегает меня, хочет наброситься, как только я закрою глаза. Но мы его не подпустим. Агапито Роблес!
– Слушаю, сеньор.
– Назначь караул, чтоб проводил со мной ночи.
– Сейчас, сеньор?
– Сейчас, сию минуту.
– Рекис, Басилио, Бонилья, Криспин, будете охранять сеньора Эрреру.
Старый Эррера подошел к нам.
– Предупреждаю: тот, кто заснет, на следующий день пройдет целую лигу босой. Я не сплю двести пятьдесят девять лет. А вас прошу не поспать всего несколько ночей. Пока кончим снимать план.
Мы окружили Эрреру. Он успокоился, стал рассказывать о том, как наши деды отправились в Гран-Пангоа, потом снова начался бред: он видел какого-то Инри Кампоса, который, как он уверял, идет следом за нами. Я заснул. Когда я открыл глаза, старый Эррера глядел на меня с гневом и жалостью.
– Простите, сеньор Эррера. Заснул немножко.
– Немножко?
Яркий день врывался в открытую дверь.
Бонилья приоткрыл глаза, сел.
– Не могу обувку найти.
– Вот она, соня! – показал старый Эррера. – Я же вас предупреждал, что вы будете наказаны. Для нашей борьбы нужны мужчины, а не неженки! Вы все пройдете одну лигу босиком!
– Дождь был ночью, дон Раймундо. Сыро сейчас. Они простудятся, – возразил наш выборный.
– Ничего. Давай-давай!
– Прошу заменить наказание плетьми или штрафом. Согласен внести пятьдесят солей на починку крыши нашей школы.
– Давай-давай!