Солнце проникло наконец в листву эвкалиптов. Ремихио шел по улице Болоньези, бормоча: «Отмщение, отмщение!» Ему хотелось есть. Он направился в пекарню. За несколько шагов его углядел Святые Мощи. На Мощах было только пончо, больше ничего – ни штанов, ни рубахи, ни сапог.

– Ремихио! – закричал он. Из-за стены вылез Леандро-Дурак, в разноцветных штанах и такой дырявой рубашке, что сквозь прорехи виднелась гусиная кожа.

– Ремихио!

– Кто это?

– Надень очки! – попросил разволновавшийся Леандро.

Ремихио надел и, хоть они были без стекол, сразу разглядел и Мощи, и Дурака.

– Откуда ты, Ремихио?

– Из Лимы.

– Когда пришел?

– Вот, иду.

И он пошел дальше. Несколько месяцев назад он видел, что депутат от Паско не останавливается, когда к нему подходят здешние власти, и перенял этот обычай.

– Говорил я с президентом. Обвинил судью, нотариуса, сержанта, священника, начальника станции. Всех подчистую! Даже себя обвинил. Генерал похвалил меня. Следующей почтой придет мое назначение.

– Ты и нам помоги, дон Ремихио! – взмолился Леандро-Дурак.

– Я о вас говорил. Ждите!

– Леденчика, дон Ремихио? – Дурак улыбнулся, он никогда не унывал. Раньше он жил в Чинче, но за какую-то провинность Антолино, зять № 1, посадил его на неделю в свинарник. Зятю пришлось уехать в Серро, он там задержался, потом поехал в Лиму и пробыл в ней девять месяцев. Никто не посмел отпустить Леандро, и он девять месяцев так и жил среди свиней, с ними вместе ел, а выйдя, бормотал, что он – Иисус Христос.

Не удостоив его взглядом, Ремихио взял конфету, сунул ее в рот, а потом вынул из кармана выцветшего плаща тетрадочный листик и маленький карандаш. Он присел на камень и написал:

Янауанка, в такой-то день текущего века. Сеньор Президент нашей республики!

Несколько дней тому назад я, нижеподписавшийся, или, иными словами, жертва насилия, прислуживал по любезной просьбе жандармов на банкете, который давал сеньор субпрефект по случаю своего избрания (другой кандидатуры не было). Там я слышал, как в своей речи субпрефект сказал: «Наш президент, генерал Одриа, выправляет страну, и мы с ним вместе выправим все, что сошло со своего пути».

Веря в многомилостивость Вашей власти, преследующей лишь того, кто ей противится, и тех, кто пользуется свободой собраний (чего я не делаю, т. к. всегда один), я покорно прошу выправить или вправить мне ногу. Если это невозможно (даже для генерала) или если нога совсем уж плоха (по моей вине), прошу предоставить мне новую ногу (одну, другая – хорошая). Мне много не надо. Я знаю, что у нас война с этими обезьянами и на складах лежат ноги всех размеров, в том числе 16-го (это мой), для раненых, которым Вы оказали честь, послав их на битву.

Сам я хромаю, бегать не могу. Нет, я не думаю, что солдаты бегут! Я это знаю.

– Крольчатники не хотите, дон Ремихио? – спросил Леандро-Дурак, держась на должном расстоянии. Мощи сунул руку под пончо. Штанов на нем не было. Ремихио удивился.

– Кролик?

– Жареный!.. Самое лакомство, дон Ремихио!

– Давай…

Леандро протянул ему кролика, которого он стащил в столовой «Весь мир». Ремихио принялся жевать, сосать и выплевывать кости.

– Вот вы президенту пишете, так я вас попрошу…

– Слушаю? – спросил Ремихио и перешел на «вы», иначе нельзя с просителем. – О чем вы хотите меня попросить?

– Вы с ним кумовья, так вот, подарил бы он мне юлу.

– Мне некогда, и наоборот. Леандро пригорюнился.

– А моего кролика ели…

– Какое вам дело, и наоборот.

Но Леандро не исчерпал своих ресурсов. Он вынул из-под рубища альбом. Глаза у Ремихио загорелись.

– Откуда вы взяли этот альбом?

Леандро захохотал. Ремихио пожал плечами и снова принялся писать.

Должен сказать Вам, уважаемый Аполинарио, что наши власти по злобе говорят, будто нога нужна мне для того, чтобы ухаживать за некоей Консуэло, чье имя я предпочитаю скрыть из уважений, к Вам. На самом деле вышеупомянутая – член АПРА, известная противница режима, тогда как я, нижеподписавшийся, истинный оппортунист, да хранит меня Бог.

Ремихио-неумолимый

Опять эта тетка с печеньями! Чем я виноват? Я их пек, что ли? Я их продавал? Сам я печенье? Чего же она хочет? Пожалуйста, не орите, а то напишу, и вас возьмут. Что? Да, ваши! Пускай будут ваши! Да сколько можно, так-перетак? Денег я не брал, вот вам ваше печенье! Как видите, дорогой президент, народ тут грубый, и я, мне кажется, заслужил своим терпением вышепоименованную ногу, чтобы как можно быстрее убраться из мерзкого городка, где на десять человек одиннадцать дураков.

Замечу кстати, что жалующаяся на меня особа предавалась тому и сему с субпрефектом, я сам видел. Какие власти у нас? Не трогайте меня, а то я заговорю! Я жажду правды. Из-за этой нелепой жалобы (речь идет о печенье, а не о ноге) я потерял все мои бумаги и, как ни жаль, не могу сообщить Вам номер моей выборной книжки. Помню был номер, не то 9, не то 5.

Его оторвало от письма пыхтенье Святых Мощей.

– Дайте мне альбом, а я передам президенту ваш заказ, и наоборот.

Леандро-Дурак, повизгивая, вручил ему альбом, Ремихио написал:

Присутствующий при том перуанец Леандро-Дурак, к несчастью – нищий, просит Вас, дорогой Аполинарио, о важной услуге…

– Юлу, юлу!

Ремихио вписал несколько слов:

…к несчастью – нищий, но зато не хромой…

– Юлу-у!..

…просит Вас, дорогой Аполинарио, срочно прислать ему юлу из апельсинового дерева.

– Апельсинового!..

Леандро присел, чтоб лучше радоваться.

– А в Лиме красиво, дон Ремихио?

– Река Чаупиуаранга едва пересечет нашу площадь.

– А как вы ехали, дон Ремихио?

– Частично в лодке, частично на верблюде.

– А что такое верблюд?

– Горбатый зверь.

– Я бы поехал на баране. Шерсть густая, тепло.

– Поскольку вы дурак, вы не понимаете преимущества горбатых зверей.

– А чем они лучше, дон Ремихио?

– Как по-вашему, чем наполнен горб?

Солнце играло в сопле Леандро-Дурака.

– Горб наполнен умом. Вот почему хорошо быть горбатым. Куда вам!

Леандро захныкал.

– Чего ревешь?

– Горбатым не бу-уду!.. – хныкал Леандро.

– Если бы всякий стал горбатым, не было бы и выгоды!

Леандро безутешно рыдал.

– Президент, – сказал Ремихио, – уважил вашу просьбу.

Леандро втянул соплю и улыбнулся.

– Берите и благодарите.

И Ремихио вынул юлу в желтых, красных- и зеленых полосах. Ее дал ему сидевший за насилие член общины Тапук, которому он писал письма.

– А зачем вы ездили, дон Ремихио?

– Мы ездим в Лиму, чтобы предъявлять требования.

Пыхтенье Мощей сменилось насмешливым хохотом. Ремихио фыркнул.

– Да! Спросите Гарабомбо.

Мощи поутих, но все еще смеялся.

– Спросите Бустильоса! Гарабомбо просил-молил: «Поедем со мной, Ремихио! Мы там струсим, а с твоим умом дело пойдет!»

– Сколько вам дали за труды, дон Ремихио?

– Фунт леденцов и хлебец.

Леандро облизнулся.

– Тяжело было, дон Ремихио?

– Да что там!

– А правда, через пампу Хунин ехать пять лет?

– Не знаю. Мы плыли по воде!