Насчет лодки придумал я. Люди ездят в Серро верхом. Ах, бедняги! Ступают по снегу, дурачки! Нарываются на контрольные пункты. Я так и сказал Гарабомбо: «С контролем не шути! Тебя не видно, а мы что же? Сеньоры, я предлагаю плыть по воде». – «Что, что?» – «По воде, в лодке. Построим суденышко, не хуже «Конституции». Пониже Успачаги река Чаупиуаранга разделяется на два рукава. Левый идет к Уануко, правый – к Черным Кордильерам». – «Вот не знал, что реки текут и вверх! Что же люди не ездят по ним в горы?» – «А почему люди не летают? Сам понимаешь». – «А звери?» – «Какие?» – «Тигры, слоны, львы». – «Это уж дело мое». – «Веди нас, Ремихио!» Построили мы тайно суденышко. Я сам выбирал дерево в лесу компании Уарон. Старый Эспиноса собрал денег, вдовы дали еды. За постройкой следил я, назвали мы судно «Уаскар». Мало кто знает водный путь, Эрнестито мне говорит: «Чего ты бьешься, Ремихио? Плыви! Глянь, как мирно я плыву по воде». – «Нет такого пути, Ремихио». – «Нам же лучше! Пусть думают, что нету».

Старики и старухи ждали на площади, чтобы их благословить. Никак не рассветало. Важно, торжественно, благоговейно дал им Эспиноса поцеловать одежду святой Варвары. Они вышли в путь еще затемно. Плыли, пока темно, а днем прятались в пещерах. Горы перевалили за неделю. В столицу прибыли в самый зной. Под липким солнечным жаром добрались до Кантагальо. Дон Флорентино дал им письмо к своему племяннику Клементе, который ушел из Чинче в солдаты, а потом так и осел в Лиме. Дон Флорентино хранил его адрес и дал его путникам, а они взяли, чтоб не обидеть старика, хотя и не думали, что молодой Эспиноса живет все там же через пять лет. Однако в Лиме они его нашли.

Эрнестито не обманул. Эрнестито – это рыбка, которая мне все открыла. Молодец, рыбочка! Мало кто знает этот путь. Дорожка, однако! Река Чаупиуаранга течет три дня вниз, а потом – вверх. Сперва и не заметишь.

– Вам кого?

– Нам нужен дон Клементе Эспиноса.

– Зачем он вам?

– Мы привезли ему письмо от дяди, дона Флорентино.

– Вы из Чинче?

– Да, мы из Чинче.

Недоверие как рукой сняло.

– Я Клементе Эспиноса. Заходите, земляки! Как там наш благословенный край? Хороша ли жатва?

– Хороша, дон Клементе.

– Что же вы приехали?

– Тяжело говорить, дон Клементе.

– Скажите, братцы, скажите. Прошу вот сюда!

– Можно побыть у вас несколько дней, пока мы подадим прошение?

– Маленький у меня дом, две комнатки. Спите во дворе. В Лиме не то, что у нас. Ливней тут не бывает. Какая у вас жалоба?

– Посмотришь – а села, крыши, церкви где-то внизу. Тогда поймешь, что река течет вверх. Плыли мы лучше некуда. Истинно, один смех! Жандармы мерзнут в своих будках, а мы себе плывем через сельву.

– Вы тигров видели, дон Ремихио?

– Видел, и наоборот.

– Чем вы питались?

– Тигрятиной, и наоборот. Истинно, один смех! Эти, наши, увидали тигра, перепугались, он большой, но у меня было оружие!

– Вы взяли с собой ружье, дон Ремихио?

– Два духовых ружья, и наоборот. Мы ведь из племени чунчо.

– Больше терпеть нельзя. Много у нас неправды!

– Вы адвоката какого-нибудь знаете, дон Клементе?

– Нет, но его найти нетрудно. Лима вымощена адвокатами.

– Сейчас и начнем искать?

– Поздно, я вас утром поведу.

Рано утром он повел их на проспект Манко Капака. Там он оставил их и сказал: «Я с вами не пойду, у нас на работе очень строго, но вы ищите, тут повсюду ихнйе вывески, Ищите, братцы!»

Они искали весь день. Все не решались. Одни таблички были слишком шикарные, другие – слишком темные, грязные. «Наверное, плохой адвокат», – говорил Бустильос, и они шли дальше. Наконец, под вечер, они увидали и чистую, и скромную вывеску: «Д-р Басурто, адвокат по делам сельских общин».

– Гляди, Бернардо, по делам общин! То, что нам нужно.

– И контора небогатая. Да, то самое.

Контора и впрямь была небогата, и ждали там бедные люди, чей вид успокоил путников. Скромно одетый секретарь спросил их:

– Что вам угодно?

– Тут правда защищают общины?

– Да, правда.

– Мы бы хотели к адвокату.

– Заплатите вперед пятьдесят солей.

– Пожалуйста.

Доктор Басурто оказался маленьким, рябым и меднолицым.

– Чем могу служить?

– Мы арендаторы поместья Чинче, в Серро-де-Паско, доктор.

– Кто за вас ручается?

Он говорил спокойно, давал время подумать.

– Никто не ручается, доктор. У вас там написано, что вы защищаете общины, а мы как раз община, и нас утесняют…

Доктор Басурто улыбнулся.

– Хорошо сделали, что пришли! Я веду дела многих общин.

Многие мои коллеги защищают богатых, а я вот защищаю бедных. В Перу, особенно в горах, немало злоупотреблений. Власти и те в них замешаны.

Он указал на стену.

– Видите грамоты?

Гарабомбо и Бустильос посмотрели на сплошные ряды каких-то бумаг в рамках.

– Это благодарности от общин. Мое вознаграждение. – Он снова улыбнулся. – В чем ваше дело, друзья?

– Мы от арендаторов поместья Чинче, в провинции Янауанка.

Хозяин хочет выгнать всех, кто не работает. На этот год он не выделил земли вдовам, старикам и недовольным. Он сильно притесняет нас. Бегаем за коровами, овцами, лошадьми, а получаем одни побои. Вот, решили пожаловаться!

– Правильно.

– Мы слыхали, по закону можно забрать землю и отдать индейцам, у которых нет земли.

– Да, это так, друзья мои. Расскажите, что там у вас творится!

Они перечислили все обиды, наказания, грабежи. Доктор Басурто терпеливо записывал. Когда они кончили, он воскликнул:

– По конституции индейская община может, если нужно, требовать экспроприации земель!

– И в Чинче?

– Во всей стране.

– У нас тоже есть такое право?

– Закон защищает всех перуанцев. Если хотите, мы предъявим иск. Хотите?

– Хотим, доктор.

Он написал и прочитал им замечательную бумагу. Как там все было ясно, как убедительно, хотя много слов и выражений они не могли понять! За один час этот доктор Басурто проникся бедою Чинче и выразил ее, как сами они никогда бы не сумели.

– Это лишь начало. Потом подадим и другие. Что они думают, помещики? Страна – не их свинарник! Нет уж! Закон – это закон!

Он ударил кулаком по столу.

– Вы хотите, чтобы я вел дело до конца?

– Кому же еще, доктор?

– Сколько арендаторов в Чинче?

– Человек триста.

– Можете внести каждый по солю в месяц?

– Можем.

– Можете дать задаток?

– Солей триста хватит, доктор?

– Вполне.

В тигре этом было метров тридцать. Бустильос задрожал. Но я пустил стрелу. Р-раз! С тех пор мы и ели тигрятину.

– À вкусная она, дон Ремихио?

– Жестковата, но сытная. У льва мясо понежнее.

Вышли они в полном восторге. Да, старики ошибались. Правды они добьются! Власти узнают наконец, что у них творится! В тот же вечер они уехали в Серро-де-Паско. Гарабомбо не выпускал из рук копию жалобы. Они читали и перечитывали серьезные, строгие слова. Что скажут на это запуганные члены общины? Что ответят Лопесы и Мальпартиды? Через три дня они прибыли в Чинче. Без страха, средь бела дня, пошли к дону Флорентино. Его дома не было! На дверях висел замок. Они пошли к Ивану Ловатону. То же самое! В поместье не оказалось ни одного из тех, кто подписывал жалобу. Через три дня после их отбытия явились в Янауанку четыре жандарма и направились прямо к дому Эспиносы.

– Нам сообщили о краже. Что ты о ней знаешь?

– Какая кража, начальник?

– Сеньор Мансанедо заявил, что месяц назад он по обету преподнес святой Варваре серебряное сердце. Оно исчезло. Где оно?

– Он ничего не дарил в часовню, начальник.

– Проверим! Давай ключи!

– Не могу, начальник. Я пятьдесят лет охраняю сокровища святой. Жалоб на меня не бывало.

Они вытолкали его из дома.

– Помогите, кто бога боится! Святую Варвару грабят! На помощь!

Его огрели прикладом, но он все кричал. Невесть откуда вышли толпы народу, невесть почему они решились окружить жандармов. Те и охнуть не успели, как женщины отобрали у них винтовки. Жандармы лягались, дрались, но все впустую. Часовню открыть им не дали! Жители Чинче боялись судного дня больше, чем жандармов. Сокровищ начальнички не забрали, но бунтарей увели. В тот же день Флорентино Эспиносу, охранявшего часовню, и членов братства святой Варвары Аркадио Герру, Себастьяна Хименеса, Диохенеса Ловатона, Элисео Сильверио, Эваристо Канчари и других отправили в Янауанку. Их обвинили в том, что они напали на представителей армии.

Сержант Сифуэнтес, командовавший в те дни караулом, совершенно взбесился. Арендаторы Чинче впервые посмели сопротивляться. Он решил проучить их. Приказал раздобыть ему портрет дона Гастона. Мансанедо принес фотографию времен Первой национальной выставки. На пожелтевшем снимке дон Гастон в форме авиатора стоял у картонного самолета.

– Перед этим портретом, – сказал Сифуэнтес, – вы поклянетесь чтить своих хозяев.

Старый Хименес посмотрел на дона Флорентино.

– Мы никого не обижали, сержант, – сказал Эспиноса.

– Разговорчики! Клянетесь или нет?

– Нет.

– Клянись или в реке утоплю!

– Святая Варвара меня спасет.

– Посмотрим.

Всех повели к мосту. Там им снова показали портрет Мальпартиды, махавшего рукой из аэроплана, который летел над озерами и лесами Австрии.

– Не поклянетесь, утопим.

Их связали.

– В последний раз, клянетесь вы или нет?

– Нет.

Дона Флорентино опустили в зловещие воды – и вынули почти без чувств. Жители Чинче со страхом смотрели, пугаясь не столько наказания, сколько нежданной отваги, которую проявлял самый кроткий их земляк. Никто не поклялся. Разъяренные жандармы опускали их в реку семь вечеров подряд. На восьмой вечер Диохенес Седа, харкая кровью, принес клятву. На девятую ночь сдался Элеутерио Герра; на двенадцатую – Кармен-Больярдо, который недавно женился. Остальные двенадцать человек решили умереть. В застенке старый Эспиноса тонким голосом напоминал им, что иначе им грозит вечный, неугасающий огонь. Народ приободрился. Арендаторы впервые осмелились воспротивиться. Дон Гастон впервые не мог навязать свою волю. Волненье борьбы охватило Чинче. Когда на жнивье появлялся всадник, они спешили на дорогу. «Что нового?» – «Держатся». – «Никто не клянется?» – «Никто».

Луна лизала кресты. Гарабомбо вспомнил горькие упреки и посеревшие лица оставшихся дома.

– Вы их втравили в борьбу. Из-за вас наших стариков забрали. Вы их и выручайте, – кричал сын Канчари.

– Завтра я пойду.

– Тебе-то что? Ты невидимка.

– Все равно пойду.

– Ни к чему это, – сказал Мелесьо Куэльяр. – Они увезли их в Серро-де-Паско.

– Откуда ты знаешь?

– Я видел, как их сажали в машину.

Бустильос и Гарабомбо отправились в Серро-де-Паско и Узнали, что на другой день стариков переправили в Лиму. Они поехали в Лиму. Прибыли они в семь часов, туманным утром, а в девять были у доктора Басурто. Как нередко бывает в столице, моросил дождик; но вывеска «Защитник сельских общин» их подбодрила. «За что-то ему дали столько грамот». Но войдя, они окаменели: куря дорогие сигары, в приемной поджидали зятья № 1 и № 3. На членов общины зятья и не взглянули. Вскоре их приняли. Через полчаса доктор Басурто проводил их до двери.

– Доктор, мы хотим сказать вам словечко! – крикнул Гарабомбо.

– Я очень занят. Не зайдете в другой раз?

– Одно словечко, доктор!

– Что вам угодно?

– Мы хотим вам рассказать, что у нас случилось. Адвокат поднял руку.

– Минутку! Мне сообщили, что вас обвиняют в политическом бунте.

– Нет, в краже!..

– Это не мое дело! Я в политику не вмешиваюсь! Я защищаю крестьян, а не бунтовщиков. Басурто – защитник бедных, но не пособник заговорщикам. Видели вы грамоты? Кто их мне дал? Общины! За что? За то, что Басурто справедлив!

– Доктор, – перебил его Бустильос, – мы заплатили полторы тысячи.

– Защищать вас я не могу. Пусть вас партия защищает!

– Доктор, мы вас очень просим. Мы и остальное привезли.

– Сколько?

– Тысячу.

– М-да!.. Хорошо, я возьму. Передадим дело по инстанциям. Вам известно, что полиция обвиняет ваших людей в организованном покушении на хозяев поместья?

Бустильос развязал грязный платок.

– Завтра подам ваше прошение, – сказал адвокат и взял голубые кредитки.

Они пришли к нему снова, но толку от этого не было. Больше он их не принял. Через неделю они поняли, что ждать нечего, и решили действовать. Они даже не знали, где держат заключенных. Еще неделю они бегали по участкам, пока в одном из них, Монсерратском, жандарм, побывавший в Серро-де-Паско, не сказал им, что политические сидят в префектуре. Под вечер, ненастным днем, они остановились на Испанской улице, у здания, чьи нескончаемые цементные стены так и дышат суровостью.

– Вы кто такие? – спросил их дежурный следователь, сидевший в скрипучем кресле, у стола.

– Мы сыновья Эваристо Канчари, – солгал Гарабомбо. – Наш отец тут, у вас. Мы хотели бы узнать, что с ним.

– Откуда вы?

– Мы из общины, сеньор, из провинции Янауанка, округ Серро. Жандармы взяли отца по ошибке.

– Вечно вы не виноваты! Послушать вас, ни одного виновного нет, черт подери!

– Отцу девяносто лет.

– Как его зовут?

– Эваристо Канчари.

– Ждите.

Через час следователь вернулся с помощником. Вид у него был суровый.

– Ваш отец тоже не ангел. Покушался на хозяина! Земляков ваших обвиняют в попытке человекоубийства.

– Ему девяносто лет, – повторил Бустильос.

– Мы тут недавно посадили фальшивомонетчика, так ему было девяносто пять. А ты что думал?

Листая дело, другой следователь спросил:

– Много апристов в Янауанке?

Гарабомбо вопроса не понял.

– Много у вас там коммунистов?

Чтобы как-то ответить, Гарабомбо сказал:

– Мы, сеньор, разводим бобы, картошку, бататы, оку, они хорошо растут.

Следователи громко расхохотались, потом успокоились, и тот, кто помягче, спросил:

– Гарабомбо такого знаете?

– Да, сеньор.

– А Бернардо Бустильоса?

– Да, сеньор.

– Где они сейчас?

– Наверное, дома.

– Твой отец и все прочие выйдут, когда мы поймаем подстрекателей. Хочешь спасти отца, сообщи в полицию. Я тебе дам записку.

Он сел к столу и написал:

«Я, Марио Миспрета, заместитель начальника следственной части, приказываю взять под арест Фермина Эспиносу и Бернардо Бустильоса, агитаторов АПРА в Янауанке, где бы они ни находились».

– Найдешь их, покажи эту записку полиции, их и заберут. А тогда и отец твой выйдет. Скоро домой собираетесь?

– Завтра с утра.

– Ну и ладно.

По воде плыть хорошо тем, что не жарко. А плохо то что долго. Надо проплыть мимо Куско, Такны, Таратаки, Иерусалима, Месопотамии и Африки. Зато жизнь – лучше некуда! Рыбку ловишь, на солнышке греешься, спишь себе, а вода сама гонит плот.

Жары уже не было, но пот струился с них градом, когда они шли по Испанской улице, по бульвару Колумба, по проспекту Грау, до Кантагальо. В кабачке они взяли бутылку водки и немного коки. Уже темнело, когда они вошли в домик Клементе и тот чуть не свалился, так хохотал, что следователи вручили приказ об аресте Гарабомбо самому Гарабомбо. Но лица их были печальны, и он спросил:

– О чем задумались?

– Посоветуемся с кокой, – отвечал Бустильос.

– Вы правы, братцы! Двенадцать человек страдает ни за что. Старики не вытянут в тюрьме.

От мусора, который кто-то пытался сжечь, поднимался смрад. Выли псы. Было темно. Все трое сели на. корточки. Бустильос вынул листочки, и они принялись жевать. Они советовались с кокой.

– Кока-матушка, кока-голубушка, ответь нам! Должны мы сами пойти? И семью нам жалко, и стариков нам жалко. Скажи! Пойти или нет? Выйдем мы оттуда? Выпустят нас? Хорошо все будет? Плохо?

– Что она говорит, Бернардо?

– Не разберешь. То горько, то нет.

Он заплакал.

– Что будет с детьми? У меня семь ртов, Гарабомбо! Может, мы неправы? Может, нам на роду написано быть рабами?

– Если будем бояться, Бернардо, будем рабами.

– Помещики слишком сильны.

– Чинче борется в первый раз. Двенадцать человек не сдаются. Как же не выдержать нам с тобой, Бернардо?

Бустильос отер слезы.

– Прости, Гарабомбо. Худо мне очень. Пойдем!

Было семь часов утра. В какой-то забегаловке они выпили жидкого кофе, съели хлеба с сыром и вернулись проститься.

– Мы решили идти, дон Клементе! Спасибо вам за все.

– Ах, жаль, нечем вам помочь! – Он пошарил в кармане. – Вот десять солей. Больше нету.

– Если не вернемся, сообщите нашим.

– Сообщу, земляки!

– Не забывайте нас.

– Не забуду.

Туман таял. Хилое солнце обретало былые силы на мокрых тротуарах. Через несколько часов, сквозь мелкий дождик, они увидели грозные, серые челюсти префектуры. Пройдя через предварилку, они подошли к справочному столу.

– Чего вам?

– Мы из Паско, сеньор. Нас ищет полиция.

Гарабомбо перекрестился над могилой Флорентино Эспивосы.

– Дон Флорентино, – плакал он. – Мансанедо предложил мне стать у них главным надсмотрщиком! Что мне делать?

Он поглядел посеребренные луной кресты. С криком пролетела сова. Словно в вихре, промелькнули перед ним лица, которые за эти годы уже стерлись в его памяти. Вот сидят в сумерках старики, вот бьются волны о тюремный остров, вот наглые столичные жандармы, вот спорят, не переставая, апристы и коммунисты. Каменное небо озарилось ослепительным светом. Могучая молния смахнула тьму, и воцарился невыносимо яркий полдень. Гарабомбо закричал в опьянении экстаза:

– Я понял, дон Флорентино! Я наконец все понял! – Бледный от волнения, он бегал среди могил. – Теперь я и впрямь стану невидимкой!

Сила входила в него, побеждая ветер, горы, звезды.

– Никто меня не увидит! Я пройду по селеньям, я войду в дома, и никто меня не заметит! Пускай за мною следят: ни контрольные посты, ни кумовья, ни шпионы им не помогут. Я стеклянный, дон Флорентино! Меня не видно! Я воздух, я тень, я дым! Меня не поймает никто!

И он почувствовал, что тело его тает, и рассмеялся так страшно, что ночные звери прервали свой отдых, свой труд, свою любовь.