На склоне Испака показалось пятно. Оно росло, то были лошадки, и вскоре общинники узнали черную шляпу с обвисшими полями, ее носил Корасма. За ним ехали восемь общинников Испака, все в толстых пончо. Кричащая и спорящая толпа утихла и стала ждать. Выборный соскочил на землю, он был забрызган грязью, измучен, почти что стар.
– Ну, выселять нас не будут!
Никто ему не ответил.
– В Паско полно военных. Прибыли отряды из Оройи, из Уанкавелики, из Уанкайо и Уануко. Ни въехать, ни выехать. Хотели нас сегодня выселять. Доктор Мандухалес добился подождут.
– Кто дал тебе право это подписывать? – крикнул Гарабомбо.
– Они хотели сегодня напасть. Приказ, чтобы не нападали пришел в двенадцать. Не выселят нас силком!
– Кто дал тебе право это подписывать? – снова спросил Гарабомбо.
– Адвокат наш придумал, это такой ход.
– Какой еще ход? – криво улыбнулся Кайетано.
Женщины подходили ближе, собирая камни. Корасма растерялся.
– Да они объявили осадное положение! Префект Корсо сбежал. Всем заправляют военные. Теперь вместо префекта полковник Маррокин. Я сам видел: идут, и с пулеметами. Доктор Мандухалес говорит, надо уйти, пока они не уберутся. Потом мы вернемся! Уберутся они, мы и придем.
Гарабомбо трясло от злости.
– Что для тебя народ, игрушки? Что, по-твоему, люди работу бросили ради прогулки? Сколько мы лет их уговаривали?
– Если мы уйдем, мы не вернемся, – сказал бледный де ла Роса.
– Доктор Мандухалес говорит, если не уйдем, кровь польется.
– Его кровь или наша? – крикнул Мелесьо Куэльяр. – Когда это адвокаты проливали кровь?
– Предатель ты!.. – И Гарабомбо плюнул.
Корасма быстро повернулся, глаза его сверкнули, он схватил хлыст, но подумал и гордо сказал:
– Я трое суток не сплю! Если община думает, я ее предал, что мне тут быть? Не согласны, так я ухожу. Выбирайте другого!
Никто не ответил. Он растерялся.
– Я вас не обманывал, на место это не лез. Вы меня выбрали по доброй воле. Я вам служил. Состарился от хлопот. День и ночь ездил по пампе, уговаривал. А к чему? Чтобы меня оскорблял вор?
Он кинулся на Гарабомбо, ударил его по лицу, и они, сцепившись, упали на землю. Тут их огрел хлыстом Амадор Кайетано.
– Стойте! На нас полиция смотрит, сукины вы дети! Каждую минуту могут напасть.
Старуха Сульписия подняла камень, и другие женщины подходили к Корасме с камнем в руке. Гарабомбо увидел страх на ненавистном лице, обрадовался было, что враг умрет, но крикнул:
– Нет! Не сметь!
Венец ненависти остановился над головой Корасмы.
– Нет, Сульписия! – повторил Гарабомбо и выплюнул зуб. Хуже будет. Давайте пошлем еще кого-нибудь.
– Другого выборного! – крикнул общинник из Чулана.
Корасма опустил голову.
– Выберем, выберем!
Кайетано тут же сказал:
– Предлагайте имена!
– Травесаньо! Эксальтасьон Травесаньо! – закричали все.
Травесаньо не двигался, пока шла свара, но сейчас принялся поправлять шляпу. Спускались сумерки.
– Травесаньо, Травесаньо!
Кайетано сказал:
– Эксальтасьон Травесаньо, выбрали тебя!
Сумерки огласились криком. Травесаньо снял шляпу.
– Хорошо, только у меня условие.
– Какое?
– Возьмем другого адвоката! Я Корасму знаю. Он не предатель. Он верно служил нам. Мандухалес его обманул.
Корасма поднял глаза, полные слез.
– Не надо было такого брать. Он обманул Корасму. Он его провел. Это не первый раз. На него нельзя положиться. Одной общине он выиграл тяжбу, а что было? Запросил больше денег, чем и земля-то стоила! Они не могли заплатить, а он наложил арест на ихние вещи. Вышло хуже, чем раньше!
– Другого! Другого адвоката!
– А кого? Нас никто защищать не захочет, – задумался Корасма.
– Хенаро Ледесму, – предложил Кинтана.
– У него звания нет!
– Есть, – сообщил Анчи Роке. – Община Янаканчи платила за его учение.
Так оно и было. Через несколько дней после того, как Хенаро Ледесма, бывший тогда алькальдом в Серро-де-Паско, произнес пылкую речь на похоронах убитых общинников селенья Ранкас, он увидел, что в муниципалитете переменили замки. В тот же день его взяли и отвезли в Уануко, в тюрьму. Когда он вышел, в жалкой комнатушке гостиницы «Франция» его ждало сообщение от инспектора Искьердо о том, что ему запрещается преподавать историю в местных школах. Общины как раз начинали готовить свои требования, им не хватало адвокатов. Ни один настоящий адвокат не взялся бы защищать людей, из-за которых ты неизбежно становился врагом крупных помещиков. Тогда Фортунато Эррера из Янакочи сказал, что Ледесма – почти адвокат.
– Ему осталось работу защитить.
– Ноль равен нулю…
– Община могла бы платить за его ученье. Как вы?
В тот же день они пришли к Ледесме и спросили, согласен ли он.
– Да мне еще год нужен.
У нас целый век не было адвоката. Что ж нам год не подождать?
Корасма встал. Он вытер кровь со рта, надел черную шляпу сел на коня. Вскоре тьма поглотила его.
– Кто за то, чтобы взять адвокатом Ледесму?
Подняли руки почти все.
…– Значит, чтобы без промаха!
– Он важный человек, начальник!
Усач погладил усы.
– А если он алькальд?
– За алькальда – десять тысяч.
Усач вздохнул.
– Только давай поскорей!
– На лету подстрелим!
– Хорошо, вот тебе тысяча. Остальное, когда сделаешь.
Де ла Роса указал на солдат, грозивших с Уагропаты.
– Здесь мы мало защищены. Спустимся в лощину Путака.
– Тут опасно, горы. Конница ничего сделать не может!
– Хорошо! – одобрил Травесаньо. – А пока спустимся! – и крикнул: – Мужчины – в Путаку, женщины – по домам!
Они отпустили поводья. Ледяной ветер выбивал слезу. Начали спускаться. Внизу что-то двигалось. Полиция?
– Янаканча! – радостно крикнули часовые.
Чуть дальше тоже двигался кто-то, это были общинники Роко. Толстый Котрина, их выборный, пошел навстречу, размахивая бутылкой.
– Я думал, вы в лагере! Что случилось?
– Да уж кое-что!
– А куда вы?
– В лощину спускаемся, поговорить.
Котрина извлек заржавевший револьвер.
– Мы тут, и мы с вами! Что надо?
– Бутылку твою!
– Просим!
Они вошли в лощину. Котрина нырнул вглубь, поискать пещеры; часовые принялись собирать помет. Разожгли огонь, вскипятили воду в жестянках. У общинников Роко были сахар, хлеб и творог. Янаканча раздавала маис и вяленое мясо. Ожидая снегопада, приготовили соломы, чтобы не замерзнуть ночью. Власти поднялись в пещеру. Да, одеяла прихватили не зря, будет снег!
Когда Травесаньо все рассказал, Котрина промолвил:
– Да, предали вас! Этот Мандухалес истинная скотина. А что ж ваш выборный?
– Поверил! Ну, мы его сменили!
– Это хорошо. Не в игрушки играем!
– А срок-то идет…
– С утра другие поедут в Паско просить, чтоб не трогали.
– Допросятся?
Ветер выл, как пес, увидевший привидение.
– Что ж мы не посоветуемся? – сказал Кайетано.
Они уселись, вынули кожаные мешочки, тыковки с известью, роздали хрусткие листья. Одеяла взяли не зря, будет снег. Ветер хлестал неподвижных стражей. Пустили по кругу бутылку; потом принялись Молча жевать коку. Прошло больше часа, когда Травесаньо сказал:
– У меня горчит!
Над угасающим пометом шипели летучие мыши. Старый Басилио Вивар сообщил:
– И у меня горчит! Быть беде!
– И у меня добра не предвещает! – сказал, как ни было ему тяжело, Мелесьо Куэльяр.
Но попозже Хуан Борха воскликнул:
– У меня хорошая!
К полуночи Руфино Осерко сообщил:
– И у меня хороша, честное слово! Ничего не будет!
Они продолжали жевать. Уже светало, когда Освальдо Гусман произнес:
– Совсем хороша!
Гарабомбо вздохнул:
– Выпить бы…
– Это можно, – сказал Травесаньо.
Гарабомбо выпил и встал поговорить с верными людьми: Элеутерио де ла Росой и Флоренсио Трухильо.
– Седлайте коней!
Они повиновались, не спрашивая.
– Где Конокрад?
– Пришел с общиной Роко.
– Разбудите!
Они пошли в пещеры, где под соломой, сжавшись в комок, спали люди, и разбудили Конокрада.
– Что там у вас? – спросил он, протирая глаза.
– Седлай! – сказал Гарабомбо.
Конокрад натянул пончо, ушел и вернулся с красавцем конем.
– Проедемся на Уагропату!
Пампу убелил снег. Они поднялись по склону. Лагерь был почти не виден. Они спешились и отпустили лошадей попастись.
– Я вот что думаю, – начал седой от инея Гарабомбо.
– Что?
– Солдаты из Лимы на такой высоте не могут. Воздуху им не хватает. Без коня они никуда не годятся. Может, уведем у них.
– А если пристрелят? – тихо спросил де ла Роса.
– Часовые сидят в палатках. Холода не выносят!
– Как же мы уведем? – спросил Конокрад.
– Это уж тебе знать. Поговори с приятелями! Не боишься?
– Ладно, пойду. Давайте шкуры!
Они расседлали коней и вынули из-под седел овечьи шкуры.
– А на что они?
Конокрад засмеялся.
– Овцами нарядимся, нас и не тронут!
– Как бы не подстрелили! – беспокойно сказал Элеутерио – У солдат всегда часовые. Берегутся они.
Гарабомбо понял, что де ла Роса падает духом.
– Останься при конях. А мы дальше пойдем.
Они проползли по снегу триста метров.
– А часовых и нет! – сказал Конокрад, завидев пятно сбившихся вместе лошадок.
– Привязаны они?
– Нет, на свободе.
Конокрад пошел туда, издавая странные звуки. Кони навострили уши, забеспокоились, потом присмирели.
– Братцы, – говорил им Конокрад, – у меня плохие вести! Эти люди, которых вы возите, карательный отряд. Днем они нападут на нас. Они хотят нас убить. Вы меня давно знаете. Мы землю не забирали. Это помещики ее забрали. Вы знаете и Лопесов, и Мальпартиду, и Проаньо.
– А что такое карательный отряд? – спросил Подсолнух.
Конокрад почесал за ухом.
– Ну… это…
– Что такое карательный отряд? – не отставал конь.
– Это… такие люди, в форме…
– А что такое форма?
Гарабомбо спокойно жевал коку.
– Они одинаково одеты, все как один…
– Значит, и мы в форме?
– Не дури, Подсолнух. Вечно ты выдумываешь! Много я терпел, но сейчас не до шуток.
– Ты сам начал. Объясняй!
– Это люди, которые карают от имени правительства.
– А что такое правительство? – не отставал Подсолнух, наклонясь к траве.
Конокрад совсем извелся.
– Это те, кто правит. Главные.
– Они знают, где пастбища, где водопой, когда грози опасность?
– Нет, не совсем…
– Не понимаю!
– Прошу тебя, Подсолнух! – взмолился Конокрад. – Не до шуток теперь!
– А ты мне объясни! Я не человек, мне надо понять.
Гарабомбо и Трухильо тревожно переглянулись. Назойливость Подсолнуха грозила все провалить. Конокрад обливался холодным потом.
– Карательные отряды убивают тех, кто забрал чужую землю.
– А что значит «чужая»?
Конокрада никогда не выспрашивали так дотошно. Он беседовал с лошадьми попросту – как пройти, где встретиться; а сейчас к Подсолнуху уже прислушивались другие кони.
– Если землю забрать…
– Земля свободна, – возразил Подсолнух. – Пампа никому не принадлежит. Я пасусь где хочу!
– А вот хозяин твой заплатил шестьсот солей за то, что ты натворил в Учумарке! Ты пасся там без спросу. Я видел, тебя заперли в загон, – сказал Конокрад, радуясь, что прищучил наглого коня.
– Я туда пошел за Травкой! Она в меня влюблена. Да и другие… – Подсолнух блаженно заржал. – Тогда и я был в нее влюблен. Вот и пошел. А то б меня в жизни не словили!
– Да поскорей ты!.. – сказал Гарабомбо.
– Поплачет он у меня, гадюка! – ворчал Конокрад. – Поймают, выкрадывать не стану!
– Ну, что же ты? Объясняй!
– Заткнись, гад!
– С какой стати? Я не знаю, почему вы, люди, вечно все запрещаете. Видел ты, чтобы лошади запрещали?
– Может, им есть хочется… – вздохнул неповоротливый Рузвельт, – потому и убивают!
– Ты что, сбрендил? Они людей не едят.
– А тогда зачем убивать? – не унимался буланый Рузвельт.
Конокрад изо всех сил пытался унять и растерянность, и ярость. Хлебнув из бутылки – ее протянул Гарабомбо, – он немного оправился и объяснил, что творилось в поместьях. Он рассказал, как выгоняли на улицу, как поджигали дома, как измывались. Потом он подробно поведал о том, как общины вернули себе землю.
– Чтобы вы не думали, что я вру, – сказал он, – вот вам свидетель. Звездочка!
Подошла красивая лошадь со звездой на лбу.
– Видела ты или нет, как выгоняли людей из Чинче и Учумарки? Видела, как они спали под открытым небом?
– Видела.
– Помнишь, нам повстречался Гусман, и он плакал, потому что мансанедо забрал у него шерсть, когда он проезжал через Учумарку?
– Помню.
– Не забыла, как в Пакойяне пеон висел три дня подряд?
– Не забыла.
– Мы ничего не знали, – сказала Красотка. – Нас обманули!
– Я думал, это ученья, – сказал Пингвин, вороной конь с белой мордой, которого все очень почитали.
– Это не ученья, лошадки. Они хотят на нас напасть!
– Что же делать? – спросил Пингвин.
Остальные молчали. Пингвин был умнее всех. Его всегда слушались.
– Видите склон? Там лощина Путака. Если вы пойдете за мной, они не смогут передвигаться. На такой высоте люди с берега беспомощны.
Ненастье не утихало. Пингвин двинулся вниз по склону.
– Минутку! – сказала Звездочка, глядя на Гарабомбо и Трухильо. – Я хочу пригласить вот их на мое торжество.
– Ты о чем? – спросил Конокрад. Спорить он не хотел, но дрожал от нетерпения.
– Я насчет скачек, – скромно сказала Звездочка. – Я и в прошлом году всех перегнала на карнавале.
– Хорошо, придем, – обещал Конокрад. – Но ты поспеши! Будем болтать, не на скачки они придут, на поминки.
– Иду, иду, – радостно сказала лошадь, но тут тревожно заржал белоногий конь. Конокрад пошевелил ушами. Это всегда успокаивало его друзей, но сейчас ничего не вышло. Тогда он заржал. Теперь и другие кони забеспокоились. Беседа грозила обратиться в спор, кто кого перержет. Конокрад поцеловал землю, потом – свои сложенные пальцы. Наконец белоногий успокоился и пошел за остальными.
– Что это у вас? – спросил Гарабомбо.
Конокрад смущенно объяснил, что год назад он уговорил коней из Пакойяна идти с ним в Уарас. Белоногий был из них. Конокрад всегда продавал их хорошим хозяевам, которых хвалили собственные кони, но тут какие-то жулики его обошли, и белоногий попал к плохому человеку. Конь не забыл, что его полгода били и морили голодом. Но сейчас он все-таки послушался – не ради безответственного Конокрада, а ради общины!