Старый Фортунато вздрогнул: небо стало темнее, как в то утро, когда все живое покинуло округу. По такому же небу улетели отсюда птицы. Кто-то их предупредил, наверное. Ястребы, пустельги, воробьи, дрозды, колибри неслись вместе, рядом, охваченные тревогой, позабыв былую вражду. Абдон Медрано видел на крышах дохлых сов. Утомленные мельканием филинов, жители не передохнули, когда вслед за ними в свободные края понеслись несметные полчища летучих мышей, шурша над селеньем своими гнусными крыльями. Такого никто не помнил. Да, кто-то их предупредил. Ночные птицы, ослепленные светом, спешили к ущельям Оройи, Ранкас возопил о пощаде. На коленях, воздевая руки, исцарапав лицо, дон Теодоро Сантьяго кричал: «Кара господня!» Люди кидались друг к другу в объятия; дети рыдали, вцепившись в материнский подол. И, словно повинуясь филинам, и мышам, и совам, взлетели дикие утки, а за ними – сотни каких-то неизвестных птиц. Люди ползали на коленях, стонали, молили. Кого? 'Бог презрительно от них отвернулся. Небо шуршало, трещало, чуть не лопалось. Из пампы вырвался лай – тощие пастушьи псы убегали, вывалив язык. Лошади корчились от муки, не узнавали хозяев, взрастивших их с рожденья, били копытами, били ногами, исходили потом. Быстро, словно ящерицы или зайцы, они метнулись куда-то; и, не пугаясь их, по улицам лавиной понеслись крысы. Зверьки, пригревшиеся в домашнем раю, слепо и испуганно бежали под градом конских копыт. И собаки, забыв свои имена, глухо стонали в гуще овец, бившихся от страха. Ранкас рыдал навзрыд. К полудню всполошились и рыбы. Должно быть, кто-то их предупредил. Реки и ручьи почернели, форель, покинувшая горные ключи, задыхалась в грязной воде, подскакивала в воздух. Кто-то предупредил ее, что вода оскудеет.

Фортунато бежал по безбрежной Хунинской пампе. Лицо его потемнело, но не от усталости. Вот уже два часа, приоткрыв рот, он изо всех сил старался бежать быстрее, но пыльные ноги не слушались, запинались, несли его ближе к дороге. Каждую минуту, хоть сейчас, из тумана могли появиться грузовики и дубленые рыла, угроза селенью. Кто придет первым? Машины, окружавшие селенье по извилистой дороге, или он, Фортунато, бежавший наперерез, через камни и скалы? Ранкас, наверное, дремлет в кольце умирающих тварей. Успеет он или нет? А если успеет, чем обороняться? Что у них есть – пращи, рогатки? Он трусил мелкой рысцой, приоткрыв рот, глотая небо, по которому пролетели ястребы. За ним бежали недобрые предзнаменованья. Словно в тумане, он узнавал приметы пампы. Он знал каждый камень, каждый куст, каждую лужу, неразличимые для чужих. Он бежал, бежал, бежал. Здесь, в этой степи, проклинаемой чужаками и шоферами, на этой равнине, где солнце светит ясно часа два-три, Фортунато родился, рос, работал, радовался, влюбился и женился, И умрет? Он увидел десятки, сотни, тысячи овечьих остовов, объеденных ястребами, и вспомнит имена своих овец: Пушинка, Перышко, Розочка, Ягодка, Чернушка, Кокетка, Флажок, Клевер, Лентяй, Плут и Фортунато. Всех унесла проклятая беда, все погибли, подохли. «Пушинка, Пушиночка». Он бежал все медленней по колкой траве. Машин еще не было. Ему страшно было смотреть на небо, безучастное, как жестяная крыша. Кого молить? Отец Часан отказался от денег, которые брал обычно за то, чтобы вымолить помощи у бога. Он не поддавался даже почтительной настойчивости выборного, потому что не хотел обманывать своих прихожан. Понурив голову, священник стоял перед распятием. (Фортунато бежал, бежал, бежал.) Выборный Ривера, Абдон Медрано и Фортунато ходили в Уариаку, умоляли его прийти. Они очень просили. Ранкас тогда еще верил, что святая вода спасет его. Кто же успеет первым? Гильермо Мясник или нерасторопный Фортунато? Кто-то сказал птицам, животным и рыбам, что мир обнесли Оградой. Люди это знали. Ограда родилась несколько недель назад. Фортунато бежал и боялся, что этот червяк его настигнет – ведь он в отличие от человека не ест, не пьет, не спит. Жители здешних ранчо знали о беде раньше филинов и форелей, но уйти не могли. Ограда перекрыла дороги. Оставалось молиться в ужасе на площади. Выхода не было. Даже и без проволоки – разве им убежать? Куда? Те, кто живет внизу, могут спуститься в сельву или подняться в горы. Они же – на вершине мира. Над их сомбреро – лишь небо, глухое к мольбам. Для них нет ни выхода, ни прощенья, ни пути назад-