Южные земли майя, Новая Испания

Октябрь 1556 года

Седрика Оуэна разбудил дождь, который не был дождем. Над ним стоял Диего и брызгал ему водой в лицо. Живой камень, лежавший в заплечном мешке, давил ему на спину. Оуэн вспомнил, что потерял сознание и упал. Перекатившись на бок, он увидел, что ягуар присел на задние лапы и с любопытством на него смотрит.

Теперь Оуэн мог разглядеть, что страшная морда ягуара являлась всего лишь частью шкуры, надетой на туземца, линии, идущие от оскаленных зубов, были вовсе не усами, а шрамами на щеках смуглого лица, а огромные белые зубы ягуара — всего лишь ожерельем, украшавшим вместе с двумя передними лапами фигуру туземца… под ними он увидел два изящных холмика…

Слишком поздно Седрик Оуэн понял, что так сильно напугавший его зверь является женщиной и что под пятнистой шкурой хищника она совершенно обнажена.

Он провел много времени на корабле, где его окружали лишь мужчины. Его взгляд скользнул от головы женщины к ее ногам, а потом вернулся к груди, прежде чем Оуэн взял себя в руки и вспомнил, что он врач и человеческое тело не содержит для него ни тайн, ни соблазна.

Из того места, куда он более не осмеливался смотреть, послышался низкий хриплый голос, в котором трепетал смех.

— Седрик Оуэн, хранитель голубого живого камня, ты боишься смотреть на меня?

Он боялся, но совсем не так, как недавно, думая, что видит живого ягуара. Теперь он боялся за свою гордость и за умение держать себя в руках, а не за тело и душу. Однако он сумел справиться с собой.

Оуэн встал и заставил себя посмотреть на нее. Женщина-ягуар оказалась на голову ниже, чем Диего, который был невысок ростом, но держалась с такой уверенностью, какой Оуэн не видел ни в одной женщине, даже в Медичи, королеве Франции.

Он рассмотрел ее более внимательно — ее тело оказалось мускулистым, как у воина, выделялись лишь более широкие бедра, мягкий изгиб живота и грудь… На его профессиональный взгляд, у нее было никак не меньше троих детей.

В свете заходящего солнца он попытался оценить ее возраст. Поначалу он решил, что она почти его ровесница и ее возраст лишь немногим превышает два десятилетия. Но теперь она подошла поближе, чтобы получше его разглядеть, и он за уродливыми шрамами на ее лице увидел морщины вокруг глаз, огрубевшую кожу шеи и серебрившиеся на висках волосы. В конце концов он пришел к выводу, что ей ближе к сорока, чем к двадцати. Однако от этого женщина-ягуар не показалась ему менее ужасной и одновременно красивой.

Он молча смотрел на нее, что было не слишком приличным. Наконец, стиснув зубы, Оуэн отвел взгляд. Она взяла его за подбородок и повернула к себе.

— Ты меня не знаешь?

— К сожалению, нет, мадам. — Смущение заставило его говорить официально. Он неловко поклонился — мешала ее ладонь — и покраснел, когда она рассмеялась. — Я пришел за помощью для моего умирающего друга.

— И только?

«В том числе и для того, чтобы встретить тех, кто откроет тайну камня. Они расскажут, как лучше всего их узнать и сохранить в вечности».

— Нет, мадам. Я пришел сюда для того, чтобы отыскать то, что потеряно: знание, как правильно использовать мой голубой живой камень. Мне дали понять, что здесь я смогу решить обе проблемы: исцелить друга и узнать тайну моего камня, которая была известна прежде, но моя семья ее утратила.

Женщина-ягуар приподняла бровь и сделала шаг назад, чтобы получше рассмотреть Оуэна. Откровенность, с которой она его изучала, вновь вызвала у Оуэна смущение, и его сердце отчаянно заколотилось в груди. Он ужасно не хотел, чтобы эта женщина разочаровалась в нем.

— Я не имел чести быть вам представленным, в то время как вы все обо мне знаете. Могу ли я просить о приведении весов в равновесие?

— Седрик Оуэн, девятый с таким именем. — Она провела языком по зубам, и это движение вызвало у него ужас и желание одновременно.

Оуэн почувствовал, как шевельнулось его естество, и обратил молитву к небесам, чтобы она ничего не заметила. Она оказала ему услугу и не стала смотреть вниз.

— Я знала тебя еще до того, как ты был рожден, — сказала она. — Я знала тебя до того, как ты в последний раз умер, когда ты не был Седриком Оуэном, и до того, задолго до того. Я знаю, кем ты станешь, когда будешь в следующий раз ходить по земле.

Он ничего не смог ответить. И что-то в его молчании помогло ей принять решение. Она склонила голову, как это только что сделал он. Только в ее движении было больше изящества.

— Я Наджакмал. Ты можешь называть меня Долорес, если так тебе будет легче, — это имя дал мне испанский священник, когда еще верил, что купание в холодной воде может приблизить меня к его богу, сотворенному руками людей.

Она имела не больше отношения к Долорес, чем человек, который привел его сюда, к Диего.

— Я бы предпочел называть вас Наджакмал.

Она кивнула. Ее взгляд уже не был таким обжигающим, как прежде.

— У нас мало времени. Ты готов?

— Я не знаю.

— Мои сыновья не рассказали тебе, что потребуется?

— Ваши сыновья? — Оуэн резко повернулся, его гордость была уязвлена. — Диего?!

Покрытый шрамами туземец робко пожал плечами.

— Как я мог тебе сказать — ты бы все равно не поверил. Среди вашего народа женщины не имеют силы. Они не могут говорить с богом облаченных в черные одеяния священников, они не могут говорить с королями и генералами, возглавляющими армии. Даже среди моего народа в Заме и Мериде женщины значили меньше, чем мужчины, еще до прихода испанцев. Лишь те из нас, что все еще живут в джунглях, знают, что самка ягуара сильнее, самка орла больше, а укус самки змеи несет в себе больше яда.

— И ваша мать?

— Воплощает в себе все эти качества. — Диего широко улыбнулся, показав белые зубы. На его лице появились любовь и глубокое благоговение. — Когда она говорит, мы слушаем. И мы даем ей то, в чем она нуждается.

— Конечно. — Оуэн повернулся к Наджакмал, снял воображаемую шляпу и поклонился.

Даже Фернандес де Агилар не сумел бы это сделать с большим изяществом. Сейчас он лежал на земле у их ног и тяжело дышал. Оуэн опустился рядом с ним на колени и взял руку своего спящего друга, чтобы все вспомнили, зачем он сюда пришел.

— Быть может, теперь вы мне скажете, что нужно сделать, чтобы исцелить моего друга?

Женщина-ягуар, подобно кошке, трижды обошла вокруг него, а потом опустилась на колени с другой стороны от де Агилара и приблизила к нему свое лицо. Глаза Наджакмал засияли светом луны, ослепляя Оуэна.

— Ты можешь зажечь огонь, Седрик Оуэн, хранитель голубого живого камня?

На этот вопрос он мог ответить.

— Я умею зажигать костер с тех пор, как мне исполнилось шесть лет.

— Тогда зажги его сейчас.

— Диего уже…

Она покачала головой, и на ее губах появилась суровая усмешка. Он повернулся и увидел, что Диего растоптал остатки дымящихся углей.

— Ты хранитель голубого живого камня. Ты должен разжечь огонь сам.

Наджакмал увидела, как он потянулся за своим огнивом и трутом, и вновь покачала головой, протягивая ему лук со спущенной тетивой и обгоревший прут, которыми туземцы разжигали огонь. Седрик Оуэн никогда прежде ими не пользовался.

— Нет, не здесь, а там, — сказала Наджакмал, указывая на нужное место, — Над огненным кругом мозаики. Именно там ты должен зажечь свой живой огонь.

Под суровыми взглядами Наджакмал и трех ее сыновей он сел на корточки и вставил прут в тетиву лука, стараясь повторить ловкие движения Диего.

Никто из них не стал смеяться, за что он был им благодарен. Оуэн потел и ругался, раз за разом перехватывал тетиву лука, проклинал все на свете, но, когда садящееся солнце осветило край пирамиды, ему удалось извлечь тонкую струйку дыма, а потом он заметил, как расцветает крошечное пламя, начинает жадно пожирать волосы на его склоненной голове, а также мелкие кусочки сухого мха и травы, которые он осторожно подкладывал в огонь. Оуэн испытал невероятное удовлетворение, поскольку успел забыть детскую радость овладения новым умением.

Дым от костерка был полон ароматами джунглей. Глаза Оуэна начали слезиться. Диего и его браться собрались у него за спиной, откуда дул легкий ветерок. Под защитой их тел пламя наконец начало набирать силу. Казалось, желтые плитки мозаики приняли огонь в себя, и теперь пламя пылало глубоко в земле и на вечернем небе.

В какой-то момент огонь стал ярким, словно тускнеющее солнце, и Диего наклонился через плечо Оуэна и вложил в его руки пучок травы и листьев.

— Сожги это. Выпей дым.

Пучок ярко вспыхнул и загорелся высоким голубым пламенем, цвета живого камня. Дым получился тонким и едким, он скользнул в его горло, наполняя сердце и растекаясь в груди, согревая и делая легким, поднимая к небесам. Он пил и пил, а когда дым кончился, Оуэн об этом пожалел.

— Встань. Смотри. Слушай.

Он встал. Он смотрел. Он слушал мир, в котором каждый вздох каждого животного в джунглях становился ему понятен, словно его уши всю жизнь были забиты ватой и открылись только сейчас.

Со всех сторон доносилось пение разноцветных птичек, чистое, как звон хрусталя; слева и высоко над головой он услышал шелест крыльев бабочки, подобный шуму оперения летящего ворона; он слышал шорох чешуи ползущей по стволу дерева змеи.

И еще Оуэн понял, что прежде его зрение было крайне примитивным. Раньше он думал, что джунгли ослепляюще радужны. А теперь он видел оттенки цвета внутри оттенков и был действительно ослеплен. Он мог бы навсегда потеряться в единственном лучике света, отразившемся в глазу птицы, в прожилках свисающего листа или в бесконечных плитках мозаики, которые уже воспринимал как единое целое, как живой образ, затаивший дыхание перед концом мира.

У него закружилась голова, и он начал опускаться на колени, чтобы получше разглядеть одинокий голубой цветок, пробившийся сквозь бирюзовые камни на лугу Невинности.

Однако он сразу потерял равновесие. Заботливые руки подхватили его, поддержали голову, слегка отклонили ее назад. Послышался негромкий голос Диего:

— Пока не нужно смотреть вниз, Седрик Оуэн, чтобы мы не потеряли тебя навсегда в других временах.

Он испугался и направил свой взор на запад, в сторону заходящего солнца и голубого неба, где уже были начертаны цвета приближающейся ночи.

Он мог устремиться к шафраново-желтому и темно-красному потокам, исходящим от солнечной сферы, покинув границы своего бренного тела, но тут раздался кашель Фернандеса де Агилара, хаотичный звук, рассекший алые, белые и черные потоки.

Оуэн услышал, как воздух втягивается в легкие, он знал о скопившейся в них жидкости и об ослабевающем уже давлении крови в легочных артериях.

Он потянулся к запястью друга, нашел его и узнал правду за три биения пульса.

— Он умирает. Мы должны действовать немедленно!

Его голос метнулся к кронам деревьев и отразился от них.

С противоположной стороны костра Наджакмал ответила:

— Тогда посмотри на меня, Седрик Оуэн, хранитель голубого живого камня. Время пришло.

Она сидела в тени. Из ее ладоней вырвались два луча света, словно она потянулась к небу и дважды сняла солнце, чтобы оно сияло для него.

Оуэн прищурился — свет был очень ярким, — но не отвел взгляда от ее тонких пальцев. Медленно возникала форма; серебристые очертания черепа ягуара, вырезанного из безупречно чистого бесцветного кристалла, впитавшего в себя мерцающий свет пламени и слабое сияние далекого лунного света, пробивающегося сквозь полог джунглей: они сплелись в два серебряных луча света, запевших на такой высокой и чистой ноте, что его разум чудом не распался на части.

Вот так, в пульсирующей ночи, когда все его чувства были невероятно обострены, Оуэн впервые в жизни увидел другой череп, высеченный из камня руками, знавшими тайны звезд. Он был почти столь же безупречен, как его камень. Почти.

— Как странно видеть другой череп, не так ли? — тихо спросила Наджакмал.

— Это разбивает мое сердце.

Оуэн ощутил, как его душа поднимается к глазам; никогда еще она не казалась ему столь обнаженной.

— Что вы со мной сделали?

— Открой глаза и уши твоего сердца. Теперь ты можешь видеть так, как видим мы, слышать так, как слышим мы, и так же чувствовать. Теперь ты способен пройти по разлому между мирами, связать четыре звериных камня и объединить камни различных рас людей.

Полузабытая тень поднялась к нему от мозаики, и он вспомнил слова священника.

«Когда наступит конец света, эти четыре зверя объединятся и появится одно существо. Вы в состоянии представить, что может родиться от союза этих четверых?»

Волосы зашевелились у него на голове, и в теплой ночи вдруг повеяло холодом. Оуэн, охваченный страхом, спросил:

— Вы хотите, чтобы я разбудил дракона Кукулькана, радужного змея? Ведь конец времен еще не наступил?

Наджакмал покачала головой.

— Еще нет. Целое можно создать из суммы частей. Девять камней нужно объединить в обруч, который опояшет землю. Но мы не знаем одной вещи. И только ты способен открыть эту тайну. Вот тогда четыре зверя станут единым целым.

Наджакмал наклонилась к огню. Густой дым окутал ее голову, но она не закашлялась.

— Поверишь ли ты мне, Седрик Оуэн, если я скажу, что время есть тропа, по которой ты сможешь пройти, если мы откроем врата и пошлем тебя туда?

Что-то в выражении ее глаз насторожило Оуэна, и он задал простой вопрос Нострадамуса:

— Сопровождает ли такую попытку смерть?

— Смерть сопровождает все.

— И все же, если мне будет сопутствовать успех, отступит ли смерть, идущая по пятам за Фернандесом де Агиларом, и будет ли он жить?

Она кивнула, но ее движение больше походило на поклон.

— Если ты сумеешь это сделать, возможно, твой друг будет исцелен. Если ты потерпишь поражение, это приведет не только к вашей смерти, но и к тому, что разрыв между мирами будет преодолен и на земле наступит Опустошение, а у нас не останется никаких надежд на прощение. Ты готов к этому? Готов рискнуть всем ради жизни одного человека, который тебе дорог?

— Да.

Он ответил с уверенностью, которая поразила их обоих. И тут же послышался тихий смех Наджакмал.

— Тогда опусти взгляд, Седрик Оуэн, чтобы наконец увидеть мир у своих ног.