26

Кириченко стремительно шагнул к Натали, и она отпрянула.

— Моя личная жизнь вас не касается, госпожа Стюарт-Невски. Вы собирались поговорить со мной на другую тему. Пожалуйста, я слушаю вас.

Натали еле сдержала нервный смех. Ее страх перед Кириченко испарился. Возможный глава заговорщиков — генерал Лапшин и офицер грозного КГБ делят одну любовницу на двоих. Смехотворная ситуация. Взаимопроникновение и полное слияние противоборствующих структур. Кириченко ждал, пока Натали придет в себя. Догадывался ли он о причине ее странного поведения?

— Ваш муж…

— Его убили, вы знаете?

— Знаю.

— Помогите мне найти убийцу.

— Как?

Натали постаралась изобразить наивную чужестранку.

— Генерал Лапшин сказал, что вы хороший сыщик.

— Я не сыщик, а если бы и был им, то какое мне дело до преступления, совершенного в Америке?

— Наша полиция уверяет, что убийца иностранка.

— Ну и что из этого следует?

— Уоллес часто бывал в России. Может быть, это как-то связано… У него здесь могли быть враги.

— И эти глупые измышления вы намеревались со мной обсуждать? Больше вам нечего мне сказать?

— Этого разве недостаточно?

— Нет. Боюсь, я ничем не помогу вам, госпожа Невски.

— Но вы могли бы привлечь милицию… специалистов для расследования.

— Расследования чего?

Натали чувствовала, что ступает на тонкий лед. Пустить ищеек по следам Уоллеса, начать копать его прошлое означало разоблачение всей его деятельности и грозило опасностью его помощникам.

— Вероятно, моя просьба действительно выглядит странной… Я не подумала. Простите, что отняла у вас время пустой болтовней.

Но Кириченко, видимо, не удовлетворился ее объяснениями.

— Почему вы выбрали именно меня в собеседники?

— Мы познакомились на приеме… и…

— Вы познакомились там со многими. Друзья вашего мужа — Лапшины, отец и сын, могли помочь вам.

— Они не связаны с милицией, а вы все-таки…

— Это не причина.

Натали боялась солгать. Кириченко, казалось, просвечивал ее насквозь.

— Я видела вас в «Астории» в день приезда… Вы следили за мной. Наша встреча в Москве не была простым совпадением.

— Ерунда. Нас не интересует покойный американский коммерсант еврейского происхождения. А еще меньше — его вдова.

Гнев вспыхнул в душе Натали. Антисемитский подтекст в произнесенной Кириченко тираде был оскорбителен.

— К вашему сведению, он был наполовину русский, из донских казаков. И Россию считал своей второй родиной. Я ухожу. Вы не сможете вызвать мне такси?

— Такси ждет вас на улице. То самое, на котором вы прибыли сюда, — спокойно произнес Кириченко без всякого лукавства или торжества.

Он подал ей жакет, вывел на лестничную площадку и удалился к себе в квартиру, захлопнув дверь и оставив Натали в темноте. Освещая себе путь фонариком, Натали выбралась на улицу, прошла дворами. Таксист заметил ее издали и предупредительно открыл дверцу. Он даже не спросил, куда ее везти, а молча доставил в «Асторию», так же молча взял деньги и тут же отъехал.

По вечерам в ресторанном зале «Астории» бушевал оркестр. Русские, посещающие ресторан, требовали, чтоб за их денежки играли неважно что, но обязательно очень громко. Это называлось музыкой «под котлетки». Руководила оркестром эффектная, ярко накрашенная дама с вытравленной до седины копной волос. Иногда она позволяла себе сыграть соло на тамбурине, чем вызывала буйный восторг публики. Затем без паузы продолжались танцы. Солидные мужчины и женщины, вероятно, с партийными билетами в кармане получали здесь разрядку от суровых трудовых будней, проведенных за учрежденческими столами и телефонами. Это нельзя было назвать танцами, скорее это были дикие пляски, махание руками и ногами, немыслимые прыжки и подскоки для растряхивания в желудках только что проглоченной пищи. Строгое партийное руководство само было не против сплясать «казачок». Еда, питье и пляски считались признаком лояльности, сплоченности коллектива и душевного здоровья. Борьба Горбачева за трезвость обходила номенклатуру стороной. Она касалась только широких народных масс.

Натали сунула метрдотелю несколько долларовых бумажек, и он тут же указал ей на свободный спрятанный за колоннадой столик подальше от оркестра и площадки для танцев. Отсюда был виден весь зал. Над танцующими кружился многогранный зеркальный шар. Он вертелся, освещенный разноцветными прожекторами, отбрасывая блики на стены, украшенные лепниной в стиле «рококо» и огромными, до потолка зеркалами. На каждом столе из серебряных ведерок торчали бутылки шампанского — неизменные спутницы русского ресторанного веселья. Все вокруг шумело, мелькало, крутилось. Можно было представить, какая круговерть творилась в головах подвыпивших гостей, но в этом хаосе Натали, привыкшей к тысячам ресторанных залов во время бесчисленных деловых поездок, думалось легче, чем в тиши кабинета.

Она достала из сумочки блокнот и карандаш и начала, как всегда поступала, выстраивать на бумаге различные факты в стройную схему, находить последовательность и логическую связь между ними. Листки постепенно покрывались буквами, аббревиатурами, цифрами. Это был ее собственный, только ей понятный код.

Пункт первый. Вполне вероятно, что заговорщики проникли в высшие структуры КГБ, иначе бы органы давно стерли их в порошок. Валерий Кириченко не тот человек, с кем Дина могла бы связаться по велению чувств. Значит, она действовала с определенной целью.

Пункт второй. Уоллес не обманывался. Действительно, он натолкнулся на нечто важное в политической жизни, и это нечто связано с так называемыми Миллионерами.

Пункт третий. Дина убила Уоллеса. Она действовала в интересах Миллионеров. Значит, им было важно убрать Уоллеса, причем очень спешно.

Пункт четвертый. Что мне делать?

Здесь Натали поставила только вопросительный знак и перешла сразу к пункту пятому.

Если Грег и Джервис недооценивали Миллионеров, не верили в серьезность их намерений, то это происходило потому, что они не верили Уоллесу Невски, считали его информацию ложной. Их можно было понять, но нельзя простить. Натали и себя не могла простить за то, что сомневалась в Уоллесе… Она совершала одну ошибку за другой. Сначала упорно отметала всякую мысль о его причастности к смертельно опасным секретам, а потом приняла таких заблудших детей, как Люба и Елена, за главных действующих лиц драмы. Паутина, сплетенная Уоллесом, должна была охватывать не только их. Его реальные агенты сохранили себя, но только пока не дают о себе знать. Много лет Уоллес плел свою сеть, и, наверное, он делал это не для забавы. Ему попалась крупная рыба. Этим он засветил себя, заставил врага действовать поспешно и безжалостно. Так кто же тот всезнающий и осторожный, ничем не выдавший себя информатор Уоллеса?

Вероятно, он следит за Натали. Ведь то, что Уоллес вывез из России, еще не найдено и не дошло до адресата. Смерть Уоллеса не поставила точку в этом деле.

Она мысленно вернулась к разговору с Кириченко. На его месте она, вероятно, поступила бы точно так же. Даже если для него было новостью, что убийство Уоллеса совершено русской преступницей, ему незачем открыто проявлять к этому интерес. Он действовал по правилам той организации, в которой служит: хранить все секреты при себе. Будет ли он расследовать убийство, выйдет ли он на Дину? И здесь знак вопроса, как и в четвертом пункте.

Что делать? Или поставить вопрос по-иному: что она, Натали, хочет сделать? Рискнет ли она взять на себя неоконченную миссию Уоллеса? Совершить то, ради чего он подставил себя под удар? Сорок лет он собирал и передавал сведения о России президентам США. Он не предпринимал никаких активных действий, и поэтому риск был минимален. Что-то заставило его пренебречь правилами игры, установленными им самим.

Взрыв еще не произошел, часовой механизм еще тикает, но уже пролилась кровь, есть первые жертвы. Сам Уоллес, Марго Крейн, Люба. По всей вероятности, Натали следующая в списке. Грег вовремя дал совет: бежать без оглядки, все забыть, окунуться в текущие дела. Забыть о мести, когда убийца разгуливает на свободе и продолжает убивать? Забыть, что Уоллес отдал жизнь за дело, которое он считал важным, даже святым своим долгом? Заткнуть уши, закрыть глаза, пренебречь его жертвой? Даже не узнать, что это был за сизифов труд? Да, она вправе очистить мозг от тягостных дум, наутро очаровать министра Ростова, подписать с ним деловое соглашение и улететь домой! И все! Все будет забыто и похоронено вместе с памятью об Уоллесе Невски. Никто ее в этом не упрекнет, никто ничего не узнает. Никто, кроме десяти поколений Стюартов — дипломатов и миссионеров, взирающих на нее с небес. Если не Натали, то кто? Если не сейчас, то когда?

Свидание за ленчем с Ростовым было назначено на следующий день. Потом чай с Иваном Старковым в Институте Америки. «Неохваченным» из старых знакомых Уоллеса оставался только Федор Шелпин. Она позвонила ему от стойки администратора. Он с восторгом принял ее приглашение на послеобеденную рюмочку бренди, но попросил разрешения явиться с супругой.

Неопределенного возраста и бесцветной внешности, жена Шелпина пила только минеральную воду и со страхом поглядывала на Натали, принимая ее, видимо, за содержательницу этого ночного притона для иностранцев, где спаивают ее мужа неведомыми ей напитками. Федор водил ее для страховки, в качестве щита, за которым можно укрыться от возможных обвинений в слишком тесных контактах с иностранными гостями. Он в этот вечер сменил свой итальянский костюм плейбоя на строгий двубортный пиджак с такими широкими плечами, что его головка почти утонула в них. Поначалу он вел себя нервно, его прежняя живость куда-то испарилась. Он с отсутствующим видом рассматривал свою почти нетронутую рюмку и молчал, целиком отдав инициативу в руки Натали. Надеясь, что жена Шелпина когда-нибудь удалится в дамскую комнату, Натали без устали работала языком. Она сообщила о том, что снимок фасада «Союзпушнины» появится в скором времени на обложке «Пипл» и что это будет великое событие.

Муж и жена согласно кивнули и продолжали скучать. Он цедил по капле коньяк, она от смущения глотала стакан за стаканом боржоми. Натали сменила тему. Она теперь распространялась о любви Уоллеса к России.

— Вам это известно, мистер Шелпин. Ради России он был готов на все! Вы понимаете, о чем я говорю?

Шелпин с опаской взглянул на супругу и произнес:

— Да. Он был большим другом Советского Союза и «Союзпушнины».

— И вашим?

— И моим, — поколебавшись, подтвердил Шелпин.

— Ему все в России было интересно. — Натали «вела» Шелпина, как рыбу на крючке. — И природа, и промышленность, и культура, и даже конфликты и противоречия в обществе.

Жена Шелпина, вероятно, подумала, что Натали пьяна. О каких конфликтах в СССР может идти речь? В советском обществе нет никаких противоречий!

Ее мысли муж выразил именно этими словами, добавив:

— На Западе часто говорят и пишут о каких-то разногласиях и заговорах. У нас их нет и быть не может. У нас даже забастовок не бывает. На одной шестой части земного шара обитает единый и сплоченный советский народ. Кроме идеологии, наше единство скрепляет еще и материальная сила. У нас больше танков, чем в любой другой стране мира. Если где станет беспокойно, туда можно послать танки.

— Я понимаю, что внизу всегда все спокойно, но наверху… Уоллес мне говорил, что есть группы, фракции…

Неподдельный ужас преобразил лицо супруги Шелпина. Сильные эмоции придали этому невыразительному личику даже некую привлекательность.

— У нас не принято говорить о политике в ночном клубе, — вдруг произнесла она почему-то по-английски.

Шелпин совсем растерялся. Он выглядел несчастным.

— Дашенька, позвони домой. Как там наши деточки?

Даша посмотрела на него подозрительно. Он успокаивающе погладил ее по руке.

— Будь добра, Дашенька! Мне неудобно покидать госпожу Невски. — Он начал извиняющимся тоном зачем-то объяснять Натали: — У нас дома внуки одни. Маленькие мальчик и девочка. Наша дочь развелась и устроилась на работу в Новосибирск. Там трудно с жильем. Вот такая ситуация.

Как только Даша ушла, Натали не стала терять время.

— Я знаю, вы работали на Уоллеса.

Шелпин одним глотком осушил рюмку. Натали жестом подозвала официанта и попросила принести полную бутылку. Шелпин, не останавливаясь, выпил подряд несколько рюмок.

— Сейчас вы чем-то напуганы. Раньше вы были не такой…

— На то есть причины.

— Догадываюсь. Я хочу спросить вас…

— Ничем не могу помочь.

— Один-единственный вопрос. Почему вы это делали, мистер Шелпин?

— Что я делал? Он не так прост, этот Шелпин, не так глуп и не так труслив.

— Что придавало вам мужества помогать Уоллесу на протяжении стольких лет?

Шелпин потер рукой грудь под своим пиджаком. Казалось, его сейчас хватит сердечный приступ.

— Он вдохновлял меня. — Шелпин с трудом нашел нужное слово.

— Могу я тоже вас вдохновить?

— На что?

— В день своей смерти, в день, когда его убили, Уоллес привез что-то тайно из России. Я не знаю, что именно, и не знаю, где он это спрятал. Помогите мне…

В это время вернулась озабоченная Даша.

— Дети в порядке, но не желают ложиться спать без бабушки и дедушки.

Начались поспешные сборы, выражения благодарности за приятный вечер и пожелания спокойной ночи. Пока супруга поправляла шляпку у зеркала в гардеробе, муж настоял на том, чтобы проводить Натали до лифта. Всего полтора десятка шагов через вестибюль. Шелпин страшно торопился. Он шептал почти неразборчиво:

— На рассвете… У Петропавловки. Восточный бастион… Купается…

— Кто купается?

— Мужчина. Распахните пальто, покажите ему ваши жемчужные бусы. Если вы будете одна, он даст знак…

 

27

Зимой рассветает поздно. В семь тридцать, когда она вышла из гостиницы, было еще темно. Но улица жила своей жизнью. Черные закутанные фигурки мелькали под фонарями, разбегаясь в разных направлениях. От их дыхания валил пар. Город «призраков», рожденных фантазией русских писателей, уже пробудился. Два часа Натали пересекала его в переполненных трамваях и троллейбусах, но так и не обрела уверенности в отсутствии за ней слежки. Она устала и физически, и душевно. Холодная сырость Петербурга пронизывала ее до костей.

Впервые в жизни ее мучил голод. Она покупала у вокзалов и станций метро пирожки, рогалики и тут же в толпе съедала их, потом кидалась в очередной трамвай и проезжала несколько остановок. Когда забрезжил рассвет, она уже была рядом с Петропавловской крепостью. На остановке вместе с ней из трамвая вышли несколько пассажиров. Она подождала, пока они не удалились на приличное расстояние. Никто из них не показался ей подозрительным.

Замерзшая Нева простиралась перед ней. На той стороне — бледно-зеленый с вкраплениями белого Зимний дворец, за спиной могучий мост, по которому с грохотом и ревом неслись транспортные потоки.

По обледенелым гранитным ступеням она спустилась к кромке льда, сковывавшего Неву. Сосульки, покрытые инеем, как бороды волшебников или пещерные сталактиты, свисали сверху с края набережной. Неподалеку она заметила группу зевак, толпящихся возле темной полыньи, над которой клубился пар. Натали подошла ближе, откинула воротник жакета. Ее обдало холодом. Жемчуг ожерелья, казалось, вот-вот примерзнет к ее обнаженной шее.

Старик в плавках и ярко-желтой резиновой купальной шапочке выбрался на лед из полыньи прямо у ее ног. — Полотенце! — командирским голосом произнес он.

Натали огляделась. Несколько грубых полотенец лежало на льду. Она протянула одно из них старику. Он промокнул лицо, потом начал энергично растирать плечи и спину. Глубоко вдыхая морозный воздух, он бодро приветствовал ее:

— Доброе утро! Не хотите ли освежиться?

— Я забыла купальник.

Наступила пауза. Старик молча смотрел на нее, словно чего-то ожидая. Натали спохватилась и как бы невзначай провела пальцами по жемчужинкам на шее. Беззубый рот старика растянулся в улыбке.

— Разрешите представиться — Юлиан! Рад увидеть воочию супругу Уоллеса, мир его праху! Если б он был жив, то не позволил бы вам так рисковать. Только не протягивайте мне руку! Мы незнакомы. Вы просто интересуетесь, кто такие русские «моржи». И говорите быстрее… А то вы меня заморозите.

— Что Уоллес вывез отсюда?

— Не знаю.

Сердце Натали упало. Это отразилось и на ее лице. Юлиан заметил ее уныние и поспешил ободрить:

— Он мог вывезти что угодно. Но я дал ему одну штучку… Это магнитная запись.

«Марго Клейн была права!» — подумала Натали.

— Чего?

— Разговора. Военных шишек с американцем. Фамилий не знаю.

— Опишите внешность.

— К сожалению, я в то время находился в подвале. — Юлиан усмехнулся. — Мой «жучок» сработал на славу. Василий только руки потирал и шутил: «Если б твоему «жучку» еще и глазки!»

— О чем шел разговор?

— Я по-английски ни бе ни ме!

— Василий вам не сказал?

— У нас есть правило: меньше знаешь — дольше проживешь.

— КГБ мог быть в курсе?

— Кто знает? — вздохнул Юлиан.

— Вас не трогали?

— Нет, дорогая. Будь спокойна. Иначе я бы не с тобой беседы вел и поправлял здоровье на том свете. Есть еще вопросы?

— Хоть на что-то намекал? Зачем ему эта запись?

Юлиан засмеялся.

— Неужели не понятно? Для чего запись. Для шантажа, конечно!

Натали поймала такси на мосту. Она была так взволнована, что не подумала, как это опасно. Вполне возможно, таксист поджидал ее, наблюдая издали за разговором американки со старым «моржом». Кто следит за ней — Миллионеры или КГБ? Или она просто больна манией преследования? Какой может быть за ней «хвост», когда она столько крутилась по городу? А если не она, а старик был «под колпаком»? И сама Натали по своей инициативе вошла в западню?

— Вам знаком термин «жирные коты»? — задала Натали вопрос министру.

— Что-то из воровского жаргона! — улыбнулся Ростов.

Ленч на госдаче министра внешней торговли прошел великолепно, и теперь Натали, наслаждаясь теплом от огромного камина, где жарко пылали березовые поленья, осторожно приступила к деловой беседе в обществе гостеприимного хозяина и еще шестерых мужчин в безупречных костюмах французского пошива, но почему-то обутых в кроссовки «адидас». Внешторговские чины явно демонстрировали свое пристрастие к качественным изделиям. Их не заботило, что такое сочетание выглядело несколько странным. Дача, как объяснил Ростов, принадлежала в прежние времена финскому барону. Министр использовал ее как свой маленький охотничий домик. Он с гордостью показал Натали шкуру медведя, убитого, по его словам, собственноручно, кабаньи головы и лосиные рога, а также богатейшую коллекцию видеокассет с западными фильмами. Особенно, как он заявил, ему дорог сувенир от Василия — полное собрание картин, где в главных ролях снималась Диана Дарби.

— Не притворяйтесь! — сказала Натали. — Глава Внешторга не мог не слышать о «жирных котах».

— Припоминаю! — Ростов был весел от выпитого вина и близкого соседства с приятной во всех отношениях женщиной. — Богатые китайцы из Гонконга организуют совместные предприятия с коммунистами. Они поставляют в КНР технологию, станки и обучают рабочих. Коммунисты вкладывают капитал и строят фабрики и заводы, которые становятся собственностью государства.

— И обе стороны делят прибыль, — добавила Натали.

— Что производят совместные предприятия? — поинтересовался молоденький референт Ростова. Он из кожи лез вон, стараясь обратить на себя внимание Натали.

— Часы, электронику, пластик, меховые изделия.

Представитель «Союзпушнины» первым нарушил затянувшуюся паузу:

— Это для меня новость!

— Пока китайцы в стадии обучения. Гонконгцы передают им опыт и технологию, которые, в свою очередь, приобрели от американских меховщиков. — Натали выдала информацию, полученную от Стива Вайнтрауба.

— Вы готовы делиться технологиями? — недоверчиво спросил чиновник-финансист. Он по долгу службы сидел на сундуке с деньгами и, подобно многим американским банкирам-инвесторам, дрожал над каждой копейкой.

— Мой бизнес интернационален, — сказала Натали. — После второй мировой войны американцы продавали вам производителей для улучшения породы. Теперь я предлагаю технологию. К счастью, спрос на меха в мире растет. Мы сократим производство у себя, зато выиграем за счет расширения объема продажи.

«Уоллес растерзал бы меня за такие идеи, но, когда тонешь, все средства спасения хороши!» — подумала Натали.

— Господин Ростов уже частично знаком с моими предприятиями. Мы обсуждали их в его машине после приема в «Союзпушнине» в частном порядке…

Ростов несколько растерялся, потом исправил положение, отделавшись шуткой:

— Госпожа Невски не стала терять время на светскую болтовню. Она сразу же взяла быка за рога. — Он с притворным огорчением развел руками. — Что поделаешь! Таковы деловые женщины. Нам бы поучиться их хватке!

Все заулыбались.

— Я владею «Котильоном», — продолжала Натали. — Это известнейшая фирма. Мои скорняки шьют уже сорок лет жакеты, шубы и манто высшего качества. За ту же цену вы нигде в мире не купите изделия лучше, чем наши.

Речь Натали, сладкая как мед, лилась ручьем. Русским незачем было знать о ее долгах, о замороженных кредитах, о трудностях с поставками сырья, о скептическом отношении к ней коллег — конкурентов в меховом бизнесе. В глазах русских фирма должна сверкать как бриллиант чистейшей воды. И она, как ей показалось, добилась своего.

Русские были покорены.

— Советский Союз — крупнейший экспортер сырья. Десять миллионов норок со звероферм плюс другие меха — песцы, чернобурки… еще таежная добыча — соболь, рысь. Но русская женщина вынуждена покупать себе меха в Европе, причем вдвое худшего качества, чем американская продукция.

— Зато дешевле! Нам не до роскоши! — услышала Натали и подняла руку, заставив оппонента умолкнуть.

— Подождите. Я еще не закончила. Разве СССР экспортирует руду? Нет, СССР сам производит из нее сталь. То же самое я предлагаю сделать с меховым сырьем. Шить из него изделия здесь, на месте, здесь же продавать, а через «Котильон» выходить на мировой рынок. Мы предоставим вам технологию, технику, наше ноу-хау, наше искусство управления и наши опытные кадры для обучения советских мастеров. Это будет стоить вам больших денег, не скрою, но вас ждет и большой навар.

Натали изящным жестом прижала руку к груди…

— Я так волнуюсь, господа. У меня даже пересохло в горле. — Она демонстративно посмотрела на свой пустой бокал. — Поухаживайте за мной, господин Ростов. Пожалуйста.

Министр спохватился и поспешил выполнить просьбу гостьи. Этим поступком она спровоцировала присутствующих на тост в ее честь и за удачу будущего предприятия.

Семя было брошено в уже подготовленную почву.

Натали сделала все, что могла, вложила в свою речь весь жар души, но дальнейшие переговоры почему-то шли со скрипом. Мужчины выкуривали сигарету за сигаретой, задавали множество вопросов, но что-то мешало принятию окончательного решения. Даже Ростов, такой любезный вначале, вел себя как-то неуверенно. Натали терялась в догадках. Сперва ей казалось, что мужчин смущает партнерство с женщиной. В России, как говорил Уоллес, несмотря на все громкие слова о равноправии, женщина всегда оттесняется на второе место. Но потом ее осенило. Причина их недоверия в другом. Их воспитанное с детства чувство коллективизма противится самой мысли о том, что они будут сотрудничать с личностью, индивидуумом, одиночкой, полностью отвечающим за все, а не с коллективом всяких директоров, замов и заведующих… Чтобы развеять их сомнения и сдвинуть переговоры с места, она предприняла дипломатический маневр.

— Если господин Ростов разрешит мне воспользоваться его телефоном, я тут же вызову из Нью-Йорка в Ленинград свою команду. Вы сможете лично убедиться, что это знающие люди, с которыми можно сотрудничать.

— Когда они смогут прибыть?

— Ближайшим рейсом, если у вас нет возражений.

Русские переглянулись. Такая оперативность была для них необычна.

Ростов проводил Натали в кабинет. Несколько минут он о чем-то договаривался по разным аппаратам, отдавал распоряжения, потом наступило молчание.

— У вас восхитительный жемчуг! — неожиданно произнес Ростов.

Был ли это очередной комплимент или «кодовое» слово? Натали ждала продолжения, но его не последовало. Вместо этого Ростов стал жаловаться на допотопную советскую систему телефонной связи. Он отпускал довольно смелые шутки по поводу качества отечественных товаров, стараясь произвести впечатление, что является человеком новой формации, который, например, не может обойтись без телефона в машине. — Это экономит массу времени, — горячо убеждал он Натали.

Ростов был истинное дитя перестройки, радующееся новым заграничным игрушкам.

Дали Нью-Йорк. Ростов тактично вышел и прикрыл за собой дверь. Милый сердцу Натали акцент уроженки Квинса Джоан мгновенно напомнил о доме, о бешеном ритме нью-йоркской жизни. Здесь же, на загородной госдаче, царила могильная тишина. Скованная льдом беспредельная ширь залива поблескивала в лучах заходящего солнца. Темные камни торчали над белой поверхностью, как головы вмерзших в лед утопленников. А там, в Нью-Йорке, запах свежесваренного кофе в приемной, аромат мехов из мастерских скорняков, многоголосое пение телефонных звонков, щелканье биржевого телетайпа и шум уличного движения, несмолкающий, привычный, как наркотик, подстегивающий к принятию решений, заставляющий действовать быстро, напористо…

— Пусть Алекс Мохоэлс, старший Илвинг и Пет Кастерия прилетят в Ленинград в четверг!

У Джоан на другом конце провода перехватило дыхание.

— Они же не торговцы, а производственники! — напомнила она.

— Мы и собираемся заняться здесь производством. Только пусть помалкивают, ни с кем ни слова. Я не хочу, чтобы раньше времени круги пошли по воде. И жду здесь Линн Браун со всеми бумагами и бланками для подписания контракта. И обязательно в компании с мужчиной-юристом с «ролексом» и в роговых очках. Для представительства. Оденьте его по первому классу.

— Записала: трех скорняков, адвоката и мужика при галстуке и одетого в костюм с Пятой авеню. Кого еще запустить?

Натали на пару секунд задумалась. Билл Малкольм подходил, но он был чересчур щепетилен и осторожен для «новых русских». Он еще ввяжется в детали, начнет торговаться за каждую сотую долю процента.

— Вытащи Майкла Стюарта! — Натали знала, что Джоан презирает ее брата, поэтому она намеренно назвала его полным именем, а не привычным «Майк». — Внуши ему, что русские желают видеть главного директора «Котильона».

— Что?!

— Если он труп, так оживи его. Напомни ему, что он Майкл Стюарт, а не забулдыга Майк.

— Ясно, миссис Стюарт-Невски.

Натали поняла, что обрушившиеся на Джоан распоряжения выбили ее из колеи. Она пришла в «Котильон» семнадцати лет, после окончания курса в высокооплачиваемой бизнес-школе. Уоллес пошутил, что она «пуленепробиваемый жилет» «Котильона», но она была еще и человеком с амбициями. Она слишком прониклась заботами Натали, была слишком ценной, незаменимой служащей, чтобы держать ее в неведении. За пять лет общения с Джоан Натали впервые почувствовала, что девушка растерянна. Новое дело, затеянное ее боссом, было ей непонятно. Она чувствовала себя выброшенной на берег накатившейся волной.

— Тебе придется взять на себя всю оперативную деятельность «Котильона» в Америке. — Это был еще один сюрприз для Джоан, но Натали точно рассчитала его последствия. — Мы с тобой на пару будем управлять фирмой. Отпечатай документ и вышли мне бумагу на подпись.

Джоан была хорошо выдрессирована. Она лишь осведомилась:

— Вы уверены, что это правильно, миссис Невски?

— Для тебя я Натали… Срочно закажи в агентстве «Пиа» в Париже визитные карточки наших представителей с маркой «Котильона». Они давно на нас работают, поэтому обязаны срочно выполнить заказ. Карточки должны быть у меня в «Астории» до четверга. Если пускать пыль в глаза, так уж пусть пыль будет золотая! Удачи!

Щелчок и соединение с новым номером за океаном. Натали представила себе нью-йоркский офис Малкольма. Камень и дерево, кожаные кресла и запах дорогих сигар.

— Билл, двести пятьдесят миллионов долларов залога будет достаточно?

Билл никогда не играл в покер, но знал, что означает слово «блефовать». Однако банкир должен обладать особым чутьем. По ее интонации он, вероятно, понял, что Натали прикупила неплохую карту.

— Да! — сказал он после нескольких секунд раздумья.

— Тогда поддержи наш кредит на пару дней аукциона?

Опять пауза и «о'кей!».

Последний разговор, самый нелегкий. Код 73, штат Калифорния. Сколько часовых поясов отделяет Натали от Дианы Дарби? Долгие томительные минуты продолжалось пронизанное электрическим потрескиванием молчание. Диана могла вообще отсутствовать, или кататься на водных лыжах, или заниматься любовью — всем, чем угодно. Наконец Натали услышала ее недовольный голос:

— Какого черта?

Здесь солнце закатывается за ледяной горизонт, а там, в Калифорнии, оно только всходит, пронизывая золотистыми лучами голубой теплый океан.

— С тобой говорят из России. Одна из твоих поклонниц. Здесь тебя обожают, Диана!

— Что за шуточки? Натали?

— Прилетай, и тебе обеспечено фото на обложке «Пипл».

— С чего это меня понесет как дуру в Ленинград зимой? — Диана хватала идеи на лету.

— Сфотографироваться на обложку с поклонниками твоего таланта.

— Если это не будет сам Горбачев…

— Почему бы и нет… — рискнула закинуть наживку Натали и расчетливо положила трубку в нужный момент. Пусть Диана подумает, что связь оборвалась по техническим причинам.

Ростов не постучал, а скорее поскребся в дверь.

— Товарищи заждались…

— Я виновата, но мы оба с вами знаем, что дела не делаются в один момент. Вы можете обеспечить шесть въездных виз?

Он задумался.

— Или вы не министр? Да или нет?

— Да. — Он как будто окунулся в ледяную прорубь, словно Юлиан у Петропавловки.

— В четверг мои люди прибудут. Сегодня вторник. В пятницу подпишем контракт. В субботу ваш генсек вылетает в Америку. У него будет отличный козырь в дипломатической игре — слияние государственной и частной собственности. Пусть он убедится в этом здесь… в «Союзпушнине». Это укрепит ваши позиции.

Натали наступала на щеголеватого министра с «ролексом» и в кроссовках «адидас», как танк новейшего образца. Ростов, боец явно не из храброго десятка, попятился.

— Расписание Горбачева уже составлено.

— Еще есть время. Что помешает вашему генсеку перед визитом в Америку навестить Ленинград? Он же всевластен?

— Да, — не очень уверенно подтвердил Ростов.

— Об этом я и говорю. Мы оба заинтересованы в том, чтобы успеть подписать наше соглашение до начала его визита в Америку.

Ростов прошелся по кабинету, потрогал пальцами чучело и шкуры убитых им животных. Он, как все советские руководители, дорожил репутацией великого охотника. Но он, на его взгляд, обладал собственным чувством юмора. Его шутка скорее походила на призрачный намек.

— Кажется, я неудачливый охотник. Дичь ускользает от меня.

— Прежде чем мы с Уоллесом стали любовниками, мы до этого полгода были деловыми партнерами. — Натали ошарашила министра своей откровенностью. — Мы сначала проверили друг друга в деле, а потом легли в постель…

Министр не заметил иронии в ее голосе. Он принимал все за чистую монету. По-своему он был наивен. Рука Ростова потянулась к ее груди, потом другая рука обхватила ее затылок, наклоняя голову, его губы коснулись ее губ.

— Вам нужна взятка? — спросила Натали.

— Нам запрещается брать взятки…

— Тогда не торопите меня.

— Я вас раскусил. Вы хотите спасти свою компанию…

— В этом нет ничего плохого.

— Какова моя роль в этом деле?

— Решайте сами… Деловая женщина — все-таки женщина, умеющая быть благодарной.

— Вы способны обвести меня вокруг пальца.

— Для вашей же пользы… Повлияйте на Горбачева перед его поездкой в Америку, и вы станете заметной фигурой. Среди десятков министров вы сделаете хоть что-то полезное.

— Вы циничны, Натали!

— Неправда. Я романтик. И вы тоже, я надеюсь. В вас есть авантюрная жилка. Мне так показалось.

Ростов с удовольствием глотал наживку. Он был не глуп, хитер, но еще не имел дела с настоящими игроками в покер да еще в женском обличье.

— Как вы провели время на даче у Ростова? Надеюсь, вам там понравилось? — Иван Старков был приветлив и гостеприимен.

В небольшом, но уютном особняке, где располагалось ленинградское отделение Института США и Канады, был накрыт стол. Натали ожидала увидеть скромный чай, но стол ломился от истинно американских блюд. Здесь было все — и гамбургеры, и пицца, и жареные цыплята, и самые разнообразные напитки.

— Так мы демонстрируем наши знания об американском образе жизни, — с улыбкой провозгласил Старков.

— Весьма впечатляюще, но, я думаю, вы изучаете не только эти предметы…

— Наша учебная программа весьма обширна. Мои аспиранты жаждут задать вам множество вопросов.

— Дайте мне хоть отдышаться. На даче у министра Ростова было не только много еды, но и много разговоров…

— Я знаю.

— Мне кажется, в Советском Союзе все про все знают.

— Не все и не про все, — серьезно, с нажимом произнес Старков. — Но кое-кто по долгу службы должен знать многое…

Он замолк. Натали лихорадочно искала выход из создавшегося положения. Что хочет Старков? Или он ждет от нее откровенности, или то, что он сказал, просто случайно оброненная фраза? Натали отвернулась к зеркалу, как бы поправляя прическу, и пальцами коснулась жемчужных серег в ушах. В зеркале она увидела, что Старков пристально смотрит на нее.

— Не кажется ли вам, что ваши серьги немного тяжеловаты и массивны?

— Согласна. Но я надеваю их в память об Уоллесе. Он мне их подарил когда-то.

— Если позволите, я вам дам совет. Ваш супруг был замечательным человеком, но и он иногда ошибался. Вам не стоит повторять его ошибки.

Натали вспомнила отзывы о Старкове. По словам многих, он был близок к КГБ.

— Что вы имеете в виду?

— Вы сможете продолжить его бизнес, но его игры… Остерегайтесь ступать за ним след в след…

— Не понимаю.

— Вы меня отлично понимаете. Вас выдает выражение лица. Оно как открытая книга. По нему легко прочитать ваши мысли.

— И что же вы прочли?

— Многое. Вполне достаточно, чтобы посоветовать вам отправиться в Америку со спокойной душой и кое о чем забыть. Я не претендую на роль провидца. Не выдаю перлов… мудрости. Просто рассуждаю трезво. Рад буду встретиться с вами на следующем аукционе осенью, если доживем… если вы доживете. Мой совет — это мой последний подарок Василию.

— Сделайте еще один подарок, помогите мне. Назовите мне его друзей… и его врагов.

— Их часто трудно различить. Еще один словесный перл. Не правда ли? Нас заждалась молодежь, госпожа Невски. Время дорого, его всем не хватает — и вам, и мне, и молодому поколению.

 

28

Беседа с аспирантами, старающимися изо всех сил показать свою осведомленность в американских реалиях и знание американского сленга, последовавшая затем обильная закуска — все прошло для Натали словно в тумане. Ее проводили как почетную гостью, посадили в служебный автомобиль, помахали на прощание. Машина влилась в поток транспорта. Наступил час, когда ленинградцы возвращаются с работы. Тротуары были заполнены прохожими. Сквозь стеклянные витрины магазинов были видны огромные очереди у касс и прилавков.

За несколько дней, проведенных в России, Натали уже приучила себя к мысли о постоянной слежке. Она почувствовала, что есть шанс оторваться от «хвоста». На самом оживленном перекрестке она внезапно приказала водителю притормозить и, поспешно поблагодарив его, выскочила из машины почти на ходу. Реакция водителя на такой поступок сумасбродной иностранки осталась для нее неизвестной, но густая толпа моментально заслонила ее, увлекая за собой в распахнутый зев метро. Она поменяла несколько маршрутов, прокладывая себе путь в давке подземных переходов, и после получаса скитаний вновь очутилась возле особняка института.

В окнах кабинета Старкова еще горел свет. Вахтерша, старорежимная старушка с вязанием в руках, после долгих уговоров согласилась вызвать Старкова в вестибюль. Он спустился по мраморным ступеням и при виде Натали не выказал ни удивления, ни радости.

— Вам не кажется, что мы с вами не закончили разговор? — спросила Натали по-английски.

— Я придерживаюсь противоположного мнения.

— Если вы мне не поможете, я обращусь к другим людям.

— Поступайте как знаете.

— Я могу обратиться к Кириченко.

Старков еле заметно вздрогнул.

— Впервые слышу эту фамилию.

— Он занимает важный пост в КГБ.

— Тогда держитесь от него подальше.

— Я выложу ему всю правду.

— О чем?

— О том, что происходит. Все без утайки. Я скажу, что мой покойный супруг организовал сеть осведомителей в СССР, что он раскрыл группу заговорщиков против генсека под кодовой кличкой Миллионеры. Я сообщу, что мой муж считал маршала Лапшина и его сына Александра вдохновителями заговора. И еще скажу, что чем дальше я продвигаюсь в расследовании обстоятельств убийства своего мужа, тем сильнее на меня оказывается давление со стороны крупнейшего американского финансиста по имени Джефферсон Джервис. Пусть КГБ узнает, что мой муж заполучил магнитофонную запись, с помощью которой намеревался шантажом заставить заговорщиков отказаться от их замыслов. Переворот назначен на Валентинов день, то есть на ближайшую субботу. Да, господин Старков, именно на эту субботу, когда генсек должен отправиться в Америку. Вот и вся моя правда. По-моему, я ничего не опустила, разве только мелкие детали…

— Глупая женщина! — вздохнул Старков, но его лицо было белым как мел.

— Ваше лицо — открытая книга, — съязвила Натали. — Я прочла на нем все, что мне надо.

— Глупая женщина, — повторил Старков. — Вы хотите пустить под откос все, что с таким трудом и риском для собственной жизни наладил ваш муж, взорвать к черту всю Россию.

— Туда ей и дорога, — в ярости произнесла Натали.

Монолог Натали привел Старкова в замешательство. Он лишился прежней самоуверенности.

— Вы погубите все его дело…

— А кто погубил его самого? Кто предал Уоллеса?

— Я не знаю.

— Я вам не верю.

— Можете мне не верить, но это так.

— Вы взяли на себя его сеть? У вас в руках теперь все нити.

Старков хотел что-то возразить, но Натали резко оборвала его:

— Выбирайте. Или вы мне поможете, или я заговорю!

— Нам лучше продолжить беседу не здесь… Разрешите проводить вас, миссис Невски, в мой кабинет… — громко, уже по-русски произнес Старков специально для вахтерши.

В кабинете Старков накинул пальто, нахлобучил шляпу и, оставив свет включенным, вывел Натали через боковую дверь на черный ход.

— Преимущество старых домов — из них можно улизнуть незамеченным. Через черный ход проходила прислуга, а иногда и улепетывали от городовых революционеры.

Старков постепенно обрел присутствие духа и даже способность шутить.

— Сделайте одолжение, возьмите меня под руку. Давно я уже не прогуливался по Невскому в обществе столь приятной молодой дамы.

Прежде чем выйти из особняка, Старков из темного подъезда обшарил взглядом пустынный двор. С такой же целью он задержался в подворотне, оглядывая переулок перед особняком. Жестом он дал понять Натали, что путь свободен. Пройдя несколько шагов, они влились в общий поток пешеходов на Невском проспекте.

— Почему вы стали сотрудничать с Уоллесом? — спросила Натали.

— Я слишком много времени потратил на изучение Запада, чтобы не понять, что постепенно мы, даже против нашей воли, сближаемся. Василий убедил меня, что это сближение можно ускорить, что я могу помочь избежать некоторых подводных камней, предотвратить нежелательное вмешательство…

— Чье?

— Назовем их авантюристами…

— Миллионеры?

— Не только.

— Вы сказали, что не знаете Кириченко.

— Боже мой! Конечно, я его знаю. Это злобный цепной пес. Если хозяин прикажет, он растерзает собственную мать.

— Кто его любовница?

— Не думаю, что хоть какая-нибудь девица отважилась ею стать.

— У него есть некая Дина. Она же связана с младшим Лапшиным.

— Вот уж не думал, что у них есть общие интересы… хотя бы в области секса.

— Мне кажется, она вытягивает у Кириченко информацию и передает ее Миллионерам.

— Для новичка вы продвинулись достаточно далеко! — усмехнулся Старков.

— Она убила Уоллеса, чтобы помешать ему использовать магнитофонную запись. Кто же сообщил ей о записи? Кто его предал?

Старков не ответил. Он погрузился в глубокое раздумье. Она почувствовала, что этот пожилой человек, шагающий с нею рядом по проспекту, придавлен не только тяжестью прожитых нелегких лет, но и страхом и сомнениями. Наконец он вскинул голову, словно нашел решение какой-то задачи.

— В Кремле вам очень понравились пейзажи фламандских художников?

— За кем вы там следили? За маршалом Лапшиным или за мной?

Старков проигнорировал ее вопрос.

— В Эрмитаже собрана отличная коллекция пейзажистов. Музей открывается в десять утра. Загляните туда. Вы не пожалеете. Вы можете встретить там одного из друзей Дины и даже завязать беседу с ним, если покажете ему ваши замечательные жемчуга.

— С меня довольно «плащей и кинжалов»!

— Как вам угодно!

— Вы отказываете мне помочь?

— Я не отказываюсь. Я не имею возможности. Если бы я знал больше того, что знаю, меня, вероятно, уже не было бы в живых.

— Я уже слышала сегодня похожие слова.

— Вы говорили с умным человеком. Уоллес держал своих помощников в неведении относительно целого — каждый нес ему в клюве свои крохи информации, а он уже сам, один, складывал мозаику.

— Он больше всех рисковал?

— Конечно!

— Ростов один из нас?

— Нас? К кому вы причисляете себя?

— Я вдова Уоллеса! Я должна знать, кто был в числе его друзей.

— Ростов ценен как информатор, как человек, вхожий в правительственные кабинеты, но он не был агентом Василия в прямом смысле. Он делец, бизнесмен, «свой в доску» парень в должности министра.

— А Кириченко?

— Вы сошли с ума! Кириченко служит только режиму, который у власти. Перестройка — он за перестройку. Диктатура — он будет грызть горло за диктатора. Уоллес так глубоко проник в среду Миллионеров, что Кириченко по ошибке решил, что мы их поддерживаем. Вот это и страшно.

— Но если раскрыть ему глаза?

— Тогда начнется террор. Этого Василий и стремился избежать.

— Кого же мне следует опасаться?

— Всех.

— Вы опять пугаете меня?

— Я хочу спасти вас. Ни вы, ни я не знаем, кто нанесет удар… Простите, но наша беседа слишком затянулась. «Астория» перед вами. Нежелательно, чтобы нас видели вместе возле отеля.

— Одна последняя просьба. Назовите фамилию Дины.

— Дина Федоровна Головкина, — продиктовала Натали, соединившись по телефону со служебным кабинетом Финни в американском посольстве.

— Дочь маршала, — без всяких эмоций сделал свое заключение Финни.

— Вот как!

— Маршал Головкин — бывший начальник противовоздушной обороны СССР. Погиб в результате поломки вертолета.

— Несчастный случай?

— Разумеется. Белый дом затребовал об этом инциденте всю информацию.

— Вы ее получили?

— Из официальных источников — да. Ирония судьбы — Головкин возглавлял делегацию на переговорах по сокращению стратегических вооружений. Инцидент произошел накануне его вылета в Вашингтон. Переговоры отложили на неопределенное время.

— Печально.

— Очень печально, миссис Невски.

Напряженный утомительный день подходил к концу. Окна гостиничного номера затянуло изморозью, за которой проглядывала тревожная чернота. Натали заказала ужин в номер и встала под горячий душ. Усталость и нервный озноб постепенно отступали. Она была довольна результатами прошедшего дня: и переговорами с Ростовым, и тем, что удалось выудить у Старкова.

Не имея в руках магнитофонной записи, трудно было добраться до сути, но оставалась надежда на встречу в Эрмитаже с приятелем Дины. Вполне вероятно, что Дина была дочерью истинного главы заговорщиков. С его смертью, как утверждали Джервис и Грег, заговор развалился. Но зачем же тогда цепь убийств, покушений на Натали, слежка, погони? Вероятно, магнитофонная запись не потеряла своей актуальности и представляет угрозу для кого-то, кто пока Натали неизвестен.

Откинув клеенчатую занавеску ванны, она потянулась за полотенцем и застыла в ужасе. На запотевшем зеркале кто-то пальцем начертил короткий столбик цифр.

В панике, накинув на мокрое тело купальный халат, она выскочила из ванной. Ни в гостиной, ни в спальне никого не было. Вспомнив, что она оставила распахнутой дверь ванны, Натали вернулась туда. Пар уже заволакивал цифры на зеркале. Они исчезали на глазах. Натали поспешно обвела их губной помадой, потом схватила книгу «Жемчужины»… Страница 149, строка 7, слово 1 — «Я». 241, 16, 7 — «хочу»…

— Тебя! — раздался за спиной голос Грега. Резные дверцы платяного шкафа отворились, и появился Грег собственной персоной с улыбкой до ушей. — Умоляю, не падай в обморок, дорогая!

— Как видишь, я стою на ногах.

— Московские приключения закалили тебя. Ты мне не рада?

— Я счастлива.

Он шагнул к ней и обнял.

— Теперь давай пошепчемся! — Он обвел пальцем комнату, намекая на возможные микрофоны. — У тебя ко мне куча вопросов, дорогая, не правда ли?

Его губы прижались к ее уху. Это был и шепот, и одновременно ласка. Натали согласилась принять участие в такой игре. Несмотря ни на что, ее тянуло к Грегу.

— Откуда ты узнал шифр?

— Под обложкой детектива Ладлэма я обнаружил «Жемчужины». Твое протестантское воспитание и целомудренное поведение в спальном купе «Стрелы» вряд ли совместимы с чтением порнографии на сон грядущий. Отсюда напрашивается вывод…

— Зачем ты здесь?

— Ты пропадала целый день. Учитывая твою страсть навлекать на себя неприятности и влезать в чужие дела…

— Не лезь в мои дела, Грег!

— Я заказал два билета на рейс «Эр Франс» на утро… Неплохая идея — пару дней погулять по Парижу, отведать французской кухни и получше узнать друг друга. Если же погода в Париже тебя не устроит, можно махнуть ночным поездом в Марсель… Повторить наш железнодорожный незабываемый вояж. У французов не такие узкие полки…

— Я не могу бросить…

— Что?

Натали собралась было сообщить Грегу, что в четверг прибывает вызванный по пожарной тревоге ударный десант «Котильона», но тут же вспомнила, что Грег работает на Джервиса. Не лучше ли пока держать его в неведении?

— Может быть, то, что ты скоро увидишь, заставит тебя бежать отсюда без оглядки. Одевайся, у нас мало времени.

— Куда ты меня тащишь? — удивилась Натали.

— На митинг «Памяти». Предупреждаю, это не театр, это сама жизнь.

Площадь позади Русского музея была расчищена от снега бульдозерами. По всему ее периметру высились громадные сугробы. На них взбирались люди, чтобы лучше видеть и слышать. На самой площади яблоку негде было упасть. Темная масса народа стояла плотной стеной. Пар от дыхания заволакивал толпу густой пеленой. Лучи прожекторов слепили сменяющих друг друга ораторов на кузове грузовика с откинутыми бортами. Рядом расположился фургон телевидения. На крыше его установили аппаратуру с большим экраном.

По совету Грега Натали закуталась в шаль, почти скрывающую ее роскошный жакет. Они вскарабкались на вершину сугроба, спотыкаясь о вмерзшие куски льда. С трудом они нашли место за спинами людей, где можно было стоять, хоть как-то удерживая равновесие. Но сзади подходили еще люди, и они оказались зажатыми в толпе.

Первые ряды митингующих составляли мужчины в одинаковых черных полушубках. Над их головами вздымались освещенные прожекторами плакаты «Россия для русских!», «Горбачев! За сколько ты продал нас?» Многочисленная милиция, окружавшая площадь, свободно пропускала всех желающих попасть на митинг и никак не реагировала на громогласные и грубые выпады против власти.

— Гласность в действии, — шепнул Грег на ухо Натали. — Матушка Россия гуляет!

Через микрофоны гремели истерические выкрики. Ораторы вспоминали «Протоколы сионских мудрецов», говорили о всемирном заговоре жидомасонов против России, о том, что Горбачев и его клика «продали с потрохами» Россию западным еврейским банкирам, о том, что русским уже нет места на родной земле, что русская нация вымирает. Доселе мертво поблескивающий экран вдруг ожил. Сквозь падающие в лучах света снежинки еще страшнее выглядели кадры заброшенных русских деревень, заколоченные окна изб, нищие старухи и спившиеся старики. Лица убого одетых детей взывали о помощи. Толпа реагировала на увиденное нарастающим гневным гулом. Экран показал крупным планом лицо человека, шагающего по заснеженным полям в распахнутой военной шинели. Генеральскую каракулевую шапку он, несмотря на вьюгу, снял и держал в руке. Казалось, он обнажил голову в знак скорби по гибнущей России.

Натали сразу узнала его, но не узнала его голос. С экрана говорил не подвыпивший вояка-хвастунишка, а пророк, вождь, повелевающий массами. Каждая фраза падала на возбужденных слушателей тяжелым камнем. Мысль была предельно ясна, логика речи — неумолима. «Солдаты — сыны России! Враг не только перед вами. Главный враг у вас за спиной. Солдаты всегда спасали Россию! Спасите ее и сейчас! Спасите своих отцов, матерей, сестер! Спасите своих будущих детей!» Лапшин был молод, строен, высок. Его военной выправкой можно было любоваться. И в то же время он напоминал Натали совсем другого человека — иной внешности, иного возраста. Эта распахнутая шинель, эта манера ронять через паузы отчеканенные фразы, эта убийственная логика… Лапшин беззастенчиво копировал своего знаменитого предшественника. Грег, вероятно, подумал о том же самом.

— Трубка ему не пойдет! — усмехнулся он. — Надо искать что-то новенькое…

Стоящий рядом мужчина, услышав иностранную речь, обернулся и посмотрел на Грега так подозрительно и враждебно, в его взгляде было столько злобы, что Натали похолодела. Что будет, если этот сгусток ненависти, пока притаившийся в глубине человеческих душ, вырвется наружу?

— А теперь вспомни, Натали, что завтра нас ждет Париж. — Грег обнял ее за плечи, прижал к себе. Его пальцы проворно развязывали шаль, окутывающую ее. Таксист с любопытством глянул на них в зеркальце. Его поразило преображение закутанной в старушечий платок пассажирки в роскошную молодую женщину.

— Не настаивай, Грег. Это бесполезно.

— Я не уговариваю тебя спать со мной. Я тебя спасаю…

— Ты не можешь меня спасти… от меня самой. Лети один. Встретимся в Нью-Йорке.

— Когда же ты собираешься уносить ноги?

— В пятницу. Накануне Валентинова дня.

Наступила среда. До пятницы оставалось еще двое суток. Сотни продрогших школьников-экскурсантов и иностранных туристов заполнили Дворцовую площадь перед зданием Эрмитажа. У Натали уже вошло в привычку проверять, нет ли за ней слежки. Покинув «Асторию», она пару часов колесила по городу, поменяла несколько линий метро, потом затесалась в группу туристов на Дворцовой площади и выстояла очередь в гардероб. Очередная старушка с недовольством приняла у нее жакет, недовольно ворча на отсутствие вешалки.

Эрмитаж сам по себе представлял целый город, наполненный сокровищами, но шарканье бесчисленных ног и трескотня экскурсоводов убивали всякое желание погрузиться в мир высокого искусства.

Натали показалось, что она преодолела несколько километров, прежде чем добралась до зала фламандских пейзажистов. Кроме зоркой старушки, следящей со своего стула в углу за порядком, в зале никого не было. Чтобы не привлекать ее внимания, Натали совершила путешествие до анфилады соседних залов, потом вернулась, сталкиваясь со встречными потоками детей, солдат и интуристов. Теперь в зал набилась многочисленная экскурсия. Натали выслушала короткую лекцию о достоинствах живописцев и о том, что изображено на картинах, хотя это и так было видно. Когда толпа проследовала дальше, она обнаружила, что нужный ей человек появился.

Подобострастно поздоровавшись с «ангелом-хранителем» фламандского зала, он установил мольберт в скудном свете, падающем из окон, и начал карандашом набрасывать на картонке первые штрихи. Натали на мгновение заслонила от него картину, с которой он делал копию, извинилась и как бы невзначай поправила жемчужные серьги в ушах. Художник прервал работу и стал затачивать свой карандаш. На вид ему было лет тридцать. Его одежда выдавала крайнюю степень бедности и в то же время желание эпатировать общепринятые нормы. Длинные волосы он заплел в косицу, а в одно ухо вдел серьгу с крохотной жемчужинкой.

— Я могу поглядеть, как вы работате?

— Это только упражнения — для руки и глаза…

— Смотрительница музея вас не гонит?

— Я вызываю у нее жалость. — Он улыбнулся и вдруг заговорил по-английски: — Величайшая империя в мире дошла до того, что ею управляют старушки и старики-вахтеры. Они торчат на каждом углу, спрашивают пропуска, дают указания и наводят страх. Семьдесят лет варварства довели нас до того, что мы подчиняемся любой старушке, если она нацепит на руку повязку.

Натали прервала его горячий сбивчивый монолог:

— Меня интересует Дина.

Парень мгновенно сник. Хотя Старков заранее предупредил его о встрече в музее, разговор о Дине был ему не по душе.

— Я так и думал… — вздохнул он. — Ничего хорошего от нашей беседы я не жду…

— Зато я жду от вас помощи. Вас предупредили?

— Мне приказали. Дали понять, что мне придется плохо, если я откажусь говорить с вами. А если кто настучит на нас? Мне будет еще хуже. И так, и так — все плохо… для простого человека.

У него были печальные глаза. Он словно просил пощадить его, выпустить из ловушки, в которую неизвестно по какой причине угодил. Но эта явная беззащитность, слабость только рассердила Натали. Этот гоголевский персонаж — жалкий петербургский неудачник — был связан с убийцей Уоллеса.

— Если вы откажетесь отвечать на мои вопросы, я буду вынуждена применить меры.

— Я здесь. Я явился по приказу. Вместо того чтобы заниматься своим делом, я валяю тут дурака…

— Чем скорее мы закончим наш разговор, тем будет лучше для нас обоих.

— Что вам от меня надо?

— Все, что вы знаете о Дине Головкиной.

— Дочь маршала. Этим, пожалуй, все сказано.

— А точнее?

— Она могла все себе позволить — ездить с делегациями в Париж и Рим, пьянствовать с актерами и позировать нищим художникам. Так мы познакомились…

— Вы дружны с ней?

— Называйте это дружбой, если хотите, — горько усмехнулся художник. — Ее кидало из стороны в сторону. Прибило к моему берегу как щепку, а потом унесло… С тех пор, как ее отца убили, она совсем взбесилась.

— Его убили?

— Вертолеты маршалов сами по себе не падают, — вновь усмехнулся парень.

— Вы больше не встречаетесь?

— Она теперь встречается с другими…

— С кем?

— С одним генералом. Да мало ли с кем! — взорвался вдруг парень. — В Москве ее видели с американцем…

— Вы уверены? Кто вам сказал об этом американце?

— Я сам видел ее, — признался художник. — Я поехал на открытие выставки в Москву, надеялся увидеть ее… хотя бы издали. Ну и увидел.

— Кто этот американец?

— Он мне не представился.

— Высокий, остроносый, худой? В летах? — Натали набросала словесный портрет Джервиса.

— Нет… По-моему, он средних лет. Типичный иностранец с «зелеными» в кармане.

— Не у всех американцев тугой кошелек.

— К нам ездят только такие.

— По вашему мнению, он кто? Случайный знакомый или…

— Любовник? Вас это интересует?

— Меня интересует этот американец — его имя, профессия?

— Не знаю. Дина может встречаться с кем захочет.

— Дина работает на КГБ?

Художник пожал плечами, потом ответил мрачно:

— По-моему, вся страна работает на КГБ.

— И вы?

— Я работаю на себя. Поэтому мне хватает только на еду… Я не строчу доносов, потому что мне не на кого доносить.

— А на меня? А на того человека, который приказал вам встретиться со мной?

— Зачем? Я ничего не выиграю, зато потеряю…

— Что?

— Себя… Отпустите меня, пожалуйста… В моей мастерской очень маленькое окошко, и свет попадает туда только до часу дня. Если я задержусь, то пропал весь день.

— Пригласите меня к себе!

Он молча удивленно уставился на Натали.

— Мне бы хотелось увидеть ваши работы.

Художник, ничего на сказав, быстро собрал свои пожитки и устремился к выходу. Натали поспешила за ним. В молчании они миновали несколько залов.

— Меня предупреждали, что вы настойчивы, — сказал он.

— Я такая же, как мой покойный муж. Вы знали его?

— Знал, — после паузы признался художник. — Он умел хорошо говорить.

— Он не только говорил. Он занимался делом.

— Может быть. — Художник не расположен был продолжать разговор.

— Вы не рисовали его?

— Нет, я не пишу портретов. Я пишу картины.

— Какие?

— Смешные.

— Карикатуры?

Художник задержал шаг. Натали от неожиданности чуть не наткнулась на него. Он впервые взглянул на нее свысока и даже с некоторой снисходительностью.

— Наши карикатуры не смешны. Они глупы и злобны. Смешна наша жизнь!

Художника звали Левой. Его комната в коммуналке была одновременно и мастерской. За окном возвышалась грязно-желтого цвета закопченная стена какого-то производственного здания. Грохот товарных составов и пронзительные свистки пролетающих мимо электричек напоминали о близости железнодорожной магистрали. Это был район, обитатели которого привыкли к вечному шуму, к отсутствию света и зелени. Уже с середины дня в комнате Левы наступали сумерки.

Множество холстов было повернуто лицом к стене, один холст был натянут на подрамник, загрунтован и подготовлен к работе, но кисть художника еще не касалась его. Четыре среднего размера картины висели на стене против окна. Между третьей и четвертой было пустое пространство. На каждой из картин были изображены одни и те же двое парней, только в разной обстановке. Может быть, из духа противоречия, сражаясь против унылых сумерек и серой жизни, Лева использовал яркие, бьющие в глаза цвета. Его полотна будто светились в полутьме мастерской.

— Мне очень нравится, — искренне сказала Натали.

Лева просиял от удовольствия.

— Эту серию картин я назвал «Мои мужики».

Он, разволновавшись, стал мерять шагами комнатушку из угла в угол, на ходу давая пояснения:

— «Мои мужики в очереди за картошкой!»

Длинная очередь выстроилась вдоль тротуара. В основном это были пожилые усталые женщины. «Мужики «красовались на первом плане, прижав к сердцу сетчатые «авоськи». Вожделенный вход в овощной магазин был уже рядом. Витрина его заманивала диковинными тропическими фруктами, а также арбузами, дынями и сочными гроздьями винограда. Над головами «мужиков», выражая их мечтания, в воздухе парила, как «летающая тарелка», сковорода, полная аппетитной жареной картошки.

Вторая картина называлась «Мои мужики ждут трамвай».

Опять очередь, уходящая в бесконечность за край картины. Навевающая тоску пустота улицы. «Мужики» вытянули шеи и глядели вдаль, а над ними, опять как волшебное видение, порхал в небе веселенький яркий трамвайчик с крылышками, как у бабочки.

Третье полотно было удивительно радостным. Лева назвал его «Мои мужики выстояли очередь за водкой». Комната, подобная Левиной мастерской, была озарена золотистым сиянием. Сияли и лица «мужиков», удобно расположившихся вокруг столика, на котором светилась, словно драгоценный алмаз, бутылка с водочной этикеткой. Такие же бутылки в окружении бликов, искр исполняли под потолком фантастический танец.

Четвертая картина, названная Левой «Мои мужики в очереди за пропуском в рай», изображала «мужиков» заглядывающими сквозь решетку во двор иностранного посольства. По краям картины виднелись могучие плечи охраняющих посольство милиционеров. За спиной у «мужиков» выстроилась нескончаемая очередь. Каждый сжимал в руках пачку бумаг. Вьюга кружила над людьми, вырывала из их рук бумаги, кто-то пытался поймать их на лету, а во дворе посольства распускались роскошные цветы и стоял пустой письменный стол, над которым висела в воздухе волшебная печать с замысловатым гербом неизвестного государства.

— Смешно и грустно… — произнесла Натали. — А у «мужиков» есть имена? Это ваши друзья?

— Неважно.

— Они такие живые…

— Иван и Абрам — вас это устроит?

— Серия еще не закончена? — спросила Натали, указывая на пустое пространство между картинами.

— Закончена, — мрачно сказал художник. — Я продал эту картину.

— И как она называлась? За чем «мужики» встали в очередь?

— Там не было очереди. Там были «мужики» и девушка. «Мужики» смотрели вслед девушке, уходящей от них… навсегда.

— Кто же ее купил?

Лев отвернулся к окну и долго молчал.

— Американец, — наконец сказал он.

— Тот самый?

— Да, приятель Дины. Это Дина уговорила меня продать картину… Я сидел без гроша. Мне не на что было купить краски.

— Значит, вы не все мне рассказали о Дине?

— А вам хочется знать все? Что ж, знайте! Она бросила меня, потому что поняла, что я тряпка. Я не умею и не хочу драться за карьеру, за место наверху. Она толкала меня, пока ей не надоело. Она устала от меня, а я от нее. Ей нужен мужчина с амбициями, чтобы стать царицей, ей нужен по крайней мере царь.

Остаток дня Натали провела в обществе Ростова и его помощников. Обговорили условия проживания сотрудников «Котильона» в Ленинграде: как их встретят, где разместят. На каждом шагу возникали все новые сложности. Но самым большим камнем преткновения, как и ожидалось, стал финансовый вопрос. Натали требовала деньги сейчас, немедленно. Ей нужно было закупать меха на этом аукционе, а не ждать осени. Она также настаивала, чтобы сообщение для прессы о заключенном договоре было сделано утром в пятницу, до отлета генсека в США. Ростова от такой оперативности кидало в дрожь. Он мямлил, тянул время. Под конец, когда он пригласил ее на ужин, она отказалась:

— Придется вам поужинать в одиночестве. Вы сами виноваты, что так измотали меня. Боюсь, что я испорчу вам вечер. Отдохните от меня, а я от вас.

Она постаралась смягчить отказ шуткой. Ростов это оценил и не настаивал более. Они расстались у входа в «Асторию». Администратор вместе с ключом от номера протянул ей запечатанный конверт. У Натали перехватило дыхание. Неужели опять шифрованное послание, вновь цифры, «перлы», «плащи и кинжалы»? Запершись в ванной, она дрожащими пальцами распечатала письмо. В конверт были вложены театральный билет и записка.

«Уважаемая госпожа Невски! Извините, что не ответила на ваш звонок. Если сможете, зайдите сегодня после спектакля за кулисы. Я всем сказала, что вы ищете модель для фоторекламы, а я хочу немного подработать. Вера».

Юный красавец Стефан, его возлюбленная Вера — события последних дней начисто стерли их имена в памяти Натали. А ведь она обещала найти Веру и как-то помочь ей.

Спектакль — водевиль из советской курортной жизни — был настолько глуп, что после первых же сцен перестал занимать внимание Натали. Единственным ярким моментом во всей этой пошлой и бессмысленной суете было появление на сцене Веры. Она не играла роли, она жила и действовала сама по себе, красивая, молодая, благоухающая… Когда артисты раскланивались после спектакля, самые бурные аплодисменты предназначались ей. Вера обрадовалась, увидев отражение Натали в зеркале у себя в гримерной.

— Простите, что вам пришлось потратить на меня столько времени…

— Я получила удовольствие.

— Никогда не поверю…

— Ваша роль мне понравилась. Вы можете гордиться…

— Я горжусь только тем, что сама ее сочинила. У автора было всего четыре реплики. Вы не возражаете, если я переоденусь при вас?

На лице, в голосе и поведении Веры не осталось и следа той живости, которая переполняла ее на сцене. Это был усталый, но полный чувства собственного достоинства человек, только что закончивший утомительную повседневную работу.

— Я рада, что мы познакомились, Вера, — сказала Натали.

— Я тоже. Как там Стефан? — В ее тоне не ощущалось трепета влюбленной девочки. Вопрос прозвучал буднично.

— Он переживает за вас и ждет не дождется встречи…

— Я усиленно учу английский, готовлюсь стать официанткой. В Америке не так сложно устроиться на эту работу? Не правда ли?

— Думаю, что да.

— Здесь я актриса — там буду подавальщицей. Вы видели меня на сцене. Как вы считаете, смогу я сыграть официантку в какой-нибудь забегаловке?

— Зачем видеть все в таком мрачном свете?

— Я стараюсь не обольщаться иллюзиями. Здесь я добилась хоть какой-то известности, там придется начинать с нуля.

— Стефан замечательный мальчик.

— Вера не очень-то без ума от мальчиков!

Она почему-то заговорила о себе в третьем лице.

— Вы обсуждали эту проблему с Уоллесом?

— Он меня понял. Он вообще понимал людей…

Вера сказала последнюю фразу с такой искренней печалью, что Натали кольнула ревность. Вера актриса. Диана тоже актриса. Мужчине всегда льстит внимание женщины, выступающей перед публикой.

— Я два слова должна сказать режиссеру, а потом буду свободна. Может быть, мы вместе где-нибудь перекусим? Я с удовольствием съела бы порцию черной икры, если это, конечно, вас не разорит.

— Я подожду вас у служебного входа.

Натали вышла на пустынную улицу. За углом прогремел по рельсам трамвай, увозивший домой последних зрителей. Праздник окончен. Ночь вступает в свои права. С утра начнется новый трудовой день.

Каблучки Веры дробно простучали по ступенькам.

— Видите, я вас не заставила долго ждать!

Она взяла Натали под руку, и вдруг… слезы брызнули у нее из глаз.

— Боже мой! На вас Любина шубка!

 

29

— Кто такая Люба? — осторожно поинтересовалась Натали. Она не могла поверить, что Уоллес решил затянуть в свою паутину даже девушку Стефана.

— А вы про нее не знали? — невинно спросила Вера. — Московская подруга Уоллеса.

— Что значит — подруга?

— Подруга есть подруга, — слегка раздраженная непонятливостью Натали ответила Вера. Достав платочек, она вытирала слезы, текущие по щекам.

— Почему вы плачете?

— Потому что Люба умерла. В воскресенье она покончила с собой. Наркотики ее довели…

— Вы с ней дружили?

— Раньше — да. Но в последнее время…Она выбрала свой путь. Что ж, бог ее наказал.

— Можно мне спросить вас кое о чем?

— Пожалуйста, спрашивайте.

— Вы работали на Уоллеса?

Вера застыла на месте. Лицо ее преобразилось, стало каменным.

— Выбирайте выражения, госпожа Невски. За кого вы меня принимаете? Я актриса. Вы могли в этом сегодня убедиться.

— Простите, но вы меня не поняли. Вы могли кое-что узнать, а потом рассказать об этом Уоллесу. Ведь так бывало иногда? Я не ошиблась?

Вера молча кивнула и вновь взяла Натали под руку.

— Я проголодалась, — призналась она.

— Пойдемте ко мне в отель и поужинаем там.

— Спасибо. Вы очень добры.

Они обе одновременно замахали руками водителю проезжавшей мимо машины и через пару минут были уже в «Астории». Швейцар отказался впустить Веру. Натали заявила громко, что эта девушка работает моделью в фирме «Котильон», и буквально протолкнула ее мимо грозного старика в вестибюль. Она вспомнила гневную тираду художника Левы о всевластии в стране подобных стариков и старушек, уполномоченных все контролировать и всех проверять.

Натали поднялась на лифте к себе в номер, оставила там свой жакет и спустилась опять в вестибюль. Вера поджидала ее. Она успела позвонить домой и предупредить родителей, что задерживается. Они прошли в ресторан.

Окинув взглядом буйствующий оркестр и «половецкую» пляску на площадке для танцев, Вера понимающе улыбнулась Натали.

— Василий тоже предпочитал рестораны, где шумно.

— Значит, вы все-таки с ним сотрудничали?

— Вряд ли это можно назвать сотрудничеством. Я ходила на вечеринки. Я соглашалась на свидания с некоторыми людьми, если он меня об этом просил. Потом пересказывала ему то, что они мне говорили. Женщине, особенно актрисе, легко развязать язык любому мужчине. Не так ли?

«Не каждому мужчине! — подумала Натали. — И не всякой женщине удается проникнуть в секреты даже собственного мужа. Уоллес унес свою тайну в могилу».

Когда Натали заказала «Золотое» шампанское, Вера воскликнула:

— Василий всегда его заказывал!

— А вы бывали, Вера, на даче у Ростова?

— У Ростова? Конечно! Его прозвище Ролекс. Вот кто любит пускать пыль в глаза. Он вам не хвастался своей коллекцией порнухи?

— Он был приятелем Уоллеса, а не моим.

Вера немного смутилась.

— Простите, я брякнула, не подумав.

— Значит, Ростов заодно с вами?

Вера пожала плечами.

— Думаю, что нет… А впрочем…

— Что хотел Уоллес узнать о Ростове?

— С кем тот встречался в Америке. О его американских друзьях и приятелях.

— И кто же они?

— Их сотни, тысячи. Я не могла всех запомнить. Из уст нашего Ростова фамилии текли рекой. Василий несколько раз посылал меня к Ролексу проверять и перепроверять. Я совсем запуталась. Если Ростову верить, он перезнакомился со всей Америкой. Василий сначала нервничал, а потом начал смеяться. Он вспомнил про «десять тысяч курьеров» у Гоголя.

— Среди друзей Ростова упоминался Джервис?

Вера ответила, не задумываясь:

— Нет!

— Джефферсон Джервис.

— Определенно нет.

— Почему вы так уверены?

— Потому что Василий интересовался Джервисом. В конце концов я стала играть в открытую… Я спросила Ролекса, знаком ли он с дядечкой, снятым на обложке журнала «Америка»? Ролекс сказал, что знает, кто он, но познакомиться с ним ему не удалось. Я поступила как дура. Потом ругала себя последними словами.

— Почему?

— Потому что, когда я рассказала все Василию, он запретил мне видеться с Ростовым и вообще отменил все мои «вылазки».

— Я не очень понимаю. Ты ведь не из «золотой молодежи», как Люба. Ты работающая девушка. У тебя есть талант и профессия… Что заставляло тебя ездить на дачи, развлекать Ролекса и ему подобных и…

— И ложиться в постель с Ролексом? Вы это хотели спросить? — закончила за нее фразу Вера. — Не стесняйтесь, говорите со мной прямо… Я вам скажу правду. У нас есть богатые и бедные, как и у вас. Только разница в том, что у ваших бедняков есть хоть что-то, а у наших ничего. Я хотела хоть через щелочку заглянуть в другой мир.

— И тебе там понравилось?

— Ролекс неплох в постели… Надеюсь, я вас не шокировала? Судя по книжкам и фильмам, вы говорите откровенно о сексе. И вообще, он парень неплохой… А мне редко выдается случай повеселиться… только на сцене.

У их столика возник мужчина и пригласил Веру на танец. Девушка окинула взглядом кавалера — золотые часы на руке, дорогой импортный костюм. Она посмотрела на Натали. «Вот так!» — читалось в ее глазах.

Натали недолго оставалась в одиночестве. Очередной кавалер, слегка покачиваясь, появился перед нею.

— Разрешите?

— Спасибо, нет.

— А то давайте! Попрыгаем!

Вот этого Натали и не хотелось. Она отрицательно покачала головой, и кавалер растворился в пространстве. Она отхлебнула шампанского и почувствовала дурноту. Танцующие «казачок» прыгали, как грешники на горячей сковороде.

 

30

Вера вернулась к столу разгоряченная. Натали налила ей полный бокал. Вера выпила шампанское, как воду.

— Натали, Наташа, Наташенька… — твердила она.

— Что вы там бормочете? — вдруг грубо спросила Натали.

— Передразниваю Уоллеса. Он мне столько твердил о вас. Вот мы и встретились.

— Разочаровались?

— Наоборот. — Вера подняла на нее глаза. Они были совсем трезвые, проницательные, живые. — Вам сам бог предназначал быть парой…

— Тебе показалось, что моя шубка принадлежит Любе?

— Это был его подарок Любе из Америки. Она ездила в ней по вечеринкам, потом отправилась в ней в Нью-Йорк.

— Они летели вместе?

— У них были билеты на один и тот же рейс…

Шампанское искрилось в бокале перед Натали, как волшебный напиток колдуна, раскрывающего прошлое и будущее. Уоллес вывез из аэропорта Кеннеди драгоценный подарок, изготовленный Лео Моргулисом. Люба появлялась в обществе в этом жакете. Она как бы «отметилась».

Точно такой же жакет, упакованный в фирменную коробку Лео Моргулиса с надписью «Любимой Наташе», был предъявлен на советской таможне. Уоллес никогда не называл ее Наташей, только Натали.

— Откуда тебе известны все детали операции?

— А на кого еще Уоллес мог положиться? Только на меня…

Вере было наплевать на эту заграничную миллионершу, угощающую ее икрой и «Золотым» шампанским. Когда разговор дошел до сложной темы — женщина говорит с женщиной, — Вера почувствовала свое превосходство.

— Я отвезла Любу в аэропорт. Она была в «отключке».

— Вы ее специально накачали?

Вера вздрогнула, как будто Натали дала ей пощечину. Сквозь зубы девушка произнесла что-то. Натали поняла, что надо быть осторожной с этой болезненно ранимой собеседницей, готовой на ответный удар.

— Люба шла через таможню без досмотра, как королева. У нее же есть папочка! Хоть он и не король…

— Я понимаю. Люба пользовалась привилегиями.

— Конечно.

Конечно! «Если бы я сказала Марго о сигнале тревоги в универмаге «Бонвит», то старая шпионка докопалась бы до истины. Но Марго ввело в заблуждение то, что изделие было пошито в Америке Лео Моргулисом», — думала Натали.

Человек, который сорок лет водил за нос советскую контрразведку, напоследок придумал ловкий трюк. Люба пронесла через бдительный кордон то, за чем охотились и заговорщики, и правительство. А зачем подарочная коробка с надписью «Любимой Наташе»? Чтобы подстраховать Любу. Люба вернулась в Москву и прошла через таможню в точно таком же жакете, который лежал в коробке Уоллеса.

— Люба умерла, а вам смешно, — с упреком сказала Вера.

— Я смеюсь над собой. Какая же я дура! Я ревновала Уоллеса к тебе. — Натали думала, что она ловко ушла от ответа, но Вера смотрела на нее с подозрением. — Ты умеешь обращаться с иголкой и ниткой? — спросила Натали.

— В нашей стране без этого пропадешь.

Роковая «контрабанда» Уоллеса проделала обратный путь через пограничные кордоны. В меховом жакете в гардеробе гостиничного номера Натали таилась разгадка многих смертей.

 

31

Натали впустила Веру в свой номер. Девушка с восторженным удивлением оглядывалась вокруг. Или она была действительно хорошей актрисой, или она попала в «Асторию» впервые.

Натали сняла жакет с вешалки и бросила его на кровать. — Будем искать вместе.

Вера попятилась к выходу.

— Займитесь этим сами. Уоллес меня учил: у каждого своя работа.

— Я тебе доверяю. Я прошу… Уоллес был опытный скорняк… Я уже один раз искала, но безуспешно. Здесь сотни швов. Может, твои пальцы чувствительнее моих.

Вера сняла в передней зимние сапожки, чтобы, не дай бог, не попортить ковер. Как послушная девочка, она проследовала в спальню, склонилась над распластанным на покрывале кровати мехом. В молчании обе женщины прощупывали каждый квадратный сантиметр внешней поверхности меха. Внутреннюю уже исследовала Марго Клейн перед своим нелепым и страшным исчезновением.

Надо было мобилизовать все тончайшие нервы, которые ведут от мозга к кончикам пальцев. Поиски в мягком ворсе были похожи на блуждания в джунглях. Со стороны это выглядело так, как будто две женщины сошли с ума. Казалось, эта работа не требовала больших усилий, но их лица от напряжения покрылись потом. Вера первая обнаружила что-то.

— Здесь есть утолщение. Что это? — чуть дыша, шепотом произнесла она.

— Магнитный датчик. Его вшивают в дорогие вещи. Он срабатывает при выходе из универмага.

Натали вспомнила унизительный обыск в универмаге «Бонвит».

— Он сигналит и в пропускной кабине аэропорта? — поинтересовалась Вера.

— Тот же принцип.

— Люба проходила без досмотра.

Натали коснулась пальцами того места, которое нащупала Вера. Утолщение было довольно длинным.

— Это проволока!

— Проволочная запись.

— Как ты догадалась?

— Вы не читаете ваших же детективов. Вам некогда. А для нас это отдушина. Когда ездишь в метро… Чтоб не видеть эти физиономии, которые на тебя пялятся…

Вера взглянула на часы.

— Кстати, я опаздываю на метро.

— Возьмешь такси. Дать тебе денег?

Девушка молча обулась и распахнула дверь.

— Я рада, что смогла вам помочь, — сказала она на прощание.

— Мы еще увидимся.

— Конечно, — донеслось от лифта.

— Мы не поговорили о Стефане…

— В следующий раз.

Натали заперлась в номере. С опаской, как к хищному зверю, она приблизилась к раскинутому на кровати жакету. Не сразу ей удалось нащупать утолщение, обнаруженное Верой.

Вспарывание меха под ворсом бритвенным лезвием заняло много времени. Наконец она извлекла на свет маленький отрезок тончайшей проволоки. Она подняла его. Он чуть не выскользнул из ее пальцев. Неужели из-за этого был убит Уоллес и погибли Марго и Люба? В нем таилась угроза и для самой Натали. Сам бог послал ей на помощь Веру. Натали могла носить жакет много лет и не догадываться, что хранится под ласковым пушистым мехом. Но почему Вера вдруг так заторопилась?

Внезапная догадка бросила ее в жар. Нет! Не может быть! Но все же… Натали мгновенно собрала все необходимое — паспорт, наличные доллары, кредитную карточку, размененные русские деньги. Пока до нее не добрались те, на кого работает Вера, — КГБ или заговорщики, какая разница, — надо хотя бы успеть прослушать запись.

Дежурная в коридоре — первое препятствие. Значит, надо уходить через пожарный выход. Натали отсчитывала один за другим пролеты узкой лестницы, с ужасом думая о том, что ждет ее внизу… Но за дверью не было ничего, кроме дымящихся мусорных контейнеров. Она обогнула здание «Астории». Перед ней простиралась площадь и возвышалась спящая громада Исаакиевского собора. Ни огонька, ни признака живой души — весь город вроде бы спал. Светился только подъезд интуристовского отеля «Астория». К нему стремительно подъехала черная «волга». Двое мужчин, минуя швейцара, тут же скрылись в вестибюле. Третий, попыхивая сигаретой, стал прохаживаться по тротуару. Предположения Натали подтвердились.

Ее меховой жакет светился на фоне темного города, как фонарь. Прятаться было бесполезно. Только бежать… бежать без оглядки.

 

32

Ее схватили цепкие женские руки.

— Ты чья?

Ночные красавицы обступили ее. Сначала Натали испугалась, но сразу же вспомнила, что перестройка сделала легальным и даже популярным древнейший промысел.

— Первый раз вышла, — быстро нашлась Натали.

— Рискуешь, подружка! Уж больно ты выпендрилась! — Девушка погладила мех жакета. — Снимут за милую душу, не успеешь оглянуться. Особенно ментов остерегайся и дружинников.

— Меня в «Асторию» не пустили. — Натали считала, что придумала вполне правдоподобное объяснение.

— Туда без блата не попадешь! Нашла куда лезть!

— А где полегче?

— Садись в нашу тачку.

На противоположной стороне проулка маячил «жигуленок «с выключенным мотором. Падающий сверху снег быстро превращал его в белый сугроб, над которым клубился пар. Щетки скребли по ветровому стеклу, расчищая два черных полукруга. Женщины втиснулись на заднее сиденье. За рулем был юнец, почти мальчик.

— С новенькой причитается, — произнес он, не поворачивая головы.

— Само собой, — сказала наиболее разговорчивая из подружек. — Упакована так, что зависть берет!

— Давай обменяемся, — вдруг предложила Натали.

На девушке была шубка из колонка и такая же шапка.

— Ты что, спятила? Или толкаешь «засвеченное»? Ты вроде не наша. Из прибалтов, что ли?

— Много треплешься! — вмешался в разговор юнец за рулем. — Бери, пока дают!

Натали выскользнула из своего жакета. В тесноте машины произошел обмен. Чужая одежда пахла знакомыми французскими духами, но все равно это был непривычный, отталкивающий запах. Натали с трудом подавила подступающую к горлу тошноту.

— Отдай мне и шапку в придачу! — потребовала она, чтобы сделка не выглядела такой уж нелепой.

И подружка, и юнец уже подсчитывали в уме выгоду от подобной операции, но для приличия продолжили торг. Наконец шапка оказалась на голове Натали. Снова ей пришлось преодолеть брезгливость.

— Тебе идет! — подбодрила ее девица.

Роскошный мех, который она только что обрела, улучшил ее настроение. Машина крутилась по каким-то заснеженным улицам, взлетала на горбатые мосты через замерзшие каналы. Жаркое нутро «жигуленка» пропахло парфюмерией и женским потом. Запорошенное снегом заднее стекло после каждого поворота упорно освещалось фарами машины, следовавшей по тому же маршруту, но бесшабашный водитель не обращал на это внимания. Впереди замерцала неоновая вывеска бара-поплавка «Фрегат».

— Стоп машина! — сказал юнец. — Выметайтесь!

Натали нажала на ручку дверцы, и ее буквально вытолкнуло на мороз. За ней вылезла девица. Раздался чуть слышный хлопок, и преследующая их машина промчалась мимо. Девушка, одетая в шубку Натали, вроде бы споткнулась и осталась лежать на снегу. Меняющиеся на световом табло огни окрашивали закутывающий ее мех то кроваво-красным, то желтым, то зеленым цветом. Натали была благодарна судьбе, что она сейчас выглядит серой неприметной мышкой, способной укрыться в любой тени. Она обратилась в бегство. Может быть, кто-то кричал ей вслед или пытался поймать — она ничего не слышала и не видела. Ею владело одно желание — забиться в какую-нибудь щель.

Она миновала множество продуваемых вьюгой подворотен, дворов, переулков, пока позволила себе остановиться и перевести дух. Никогда раньше она не могла представить себе, как может колотиться сердце, буквально разрывая грудь. Ей показалось, что она слышит голос Уоллеса, спокойный и ровный. Таким, каким он бывал иногда в редкие минуты счастья и умиротворения.

«Ты не виновата, Натали!»

— Я убила ее. Она была непричастна…

«Она лишь одна и трехсот миллионов, живущих в этой стране. И все они непричастны… Но беда грозит им всем».

Натали разыскала стоянку такси. Зеленые огоньки заманивали ее в ловушку. Но неужели все таксисты города работают на заговорщиков?

Переборов страх, она вышла из тени и направилась к самой первой запорошенной снегом и, видимо, давно ждущей пассажиров машине. Водитель мирно посапывал за рулем, и Натали, постучав в стекло, разбудила его. Он ждал, чтобы она назвала адрес, куда ехать, и Натали растерялась.

— Хочу увидеть ночной Ленинград, — вдруг решилась она, открыто демонстрируя свое чужеземное произношение.

— Ночью двойной тариф, — предупредил водитель, явно желая поживиться за счет иностранки.

Натали согласно кивнула. Они кружили по городу дворцов и застывших подо льдом каналов, а долгожданный рассвет все не наступал. Цифры на счетчике отщелкивали уже сумму, превышающую наличность, имевшуюся у Натали. Использовать кредитную карточку в одном из интуристовских отелей означало мгновенно пустить ищеек по своему следу.

Натали запустила руку в сумочку, на ощупь пересчитывая доллары и рубли. Компьютерные дискеты, предназначенные для подарков мелкой чиновничьей сошке, были на месте.

— Где бы их толкнуть? — спросила она у водителя.

Мрачность и подозрительность молодого парня в момент как рукой сняло, когда на сиденье рядом с ним упала дискета и он рассмотрел, что ему предлагают.

— Вот это по-нашему, бизнесвумен. — И тут же спросил на неплохом английском: — Сколько их у тебя?

— Достаточно. Но я не продаю в розницу.

— Могу устроить сделку… Сколько дашь комиссионных?

Фантастическим выглядел этот торг на английском языке в ночном такси на фоне мелькающих за окном памятников и дворцов старой имперской столицы.

— У тебя настоящий британский английский, — удивилась Натали.

— А ты тянешь «а», как бостонцы.

— Почти угадал. Девять очков из десяти. Я из Массачусетса. Где ты приобрел свои познания? За рулем?

— Я лингвист. Пока этим немного заработаешь. Приходится крутиться.

— А у тебя нет знакомых радиотехников?

— Мадам! Ты еще и шпионка! Как интересно! По-моему, у нас уже нет государственных тайн. Все их продали на пятилетку вперед.

От таксиста веяло жизнерадостной иронией. Натали была рада довериться хоть кому-нибудь, а этот парень вызывал симпатию.

— Мне нужен высококлассный специалист по звукозаписи.

— Такого можно найти только на барахолке. Там все высококлассные специалисты удят рыбку. Помани его своими дискетами — он клюнет. Жаль, что гуманитариям в нашей стране нечего толкнуть.

Над городом еще нависала ночь, а на продуваемом ветрами пустыре среди спящих многоэтажных коробок раскинулось многолюдное, но на удивление тихое торжище. Покупатели и продавцы тихо обменивались несколькими словами. Тысячи, а может, десятки тысяч людей ничем не нарушали тишину и порядок. Слышались только скрип снега и шарканье ног. Подъезжающие машины тут же гасили фары, только вспыхивали иногда во мраке зажженные спички, зажигалки и тлеющие огоньки сигарет. Здесь продавалось все — барахло, выменянное у подвыпивших иностранцев за икру и водку, контрабандная видеотехника, произведения искусства и запчасти к автомобилям.

Натали осталась в машине, а водитель, взяв дискету, ужом проскользнул в плотную толпу. Скоро он вернулся с парнем, который, нырнув на переднее сиденье и не оборачиваясь, сразу же заговорил:

— Мое время дорого стоит.

«Эти ребята скоро обскачут министра Ростова!» — подумала Натали. Она сказала жестко:

— Дискета — это аванс. Остальное получишь, если справишься…

— С чем?

— Скажу на месте…

Они проехали несколько кварталов и остановились у радиомастерской. У запертых на замок дверей стоял старикашка, приволокший на ручной тележке прикрытый тряпкой телевизор.

— Опять этот ветеран на посту! — недовольно хмыкнул мастер. Приоткрыв дверцу машины, он крикнул старику: — Вези свое барахло на свалку!

— Пять часов проработал, и опять звука нету, — бормотал старик.

— А где это видано, чтоб пять часов подряд в «ящик» пялиться? Что ты там увидел?

— Выступление Горбачева не смог до конца дослушать, — пожаловался клиент. — А ты говорил — гарантия!

— На такие длинные речи гарантии не даю… Ладно, жди, когда открою…

Натали сунула в руку водителя доллары вперемешку с рублями.

Она везде оставляла за собой следы. Она уже не заботилась о безопасности. Ей было дорого время.

Они прошли в заднее помещение мастерской. Парень включил яркую лампочку, свисающую с потолка на голом шнуре. Хаос разного происхождения аппаратуры и радиодеталей поразил Натали.

— Как вас зовут? — спросила Натали, чтобы как-то завязать разговор.

— Вам обязательно знать? — огрызнулся парень. В нем было что-то волчье, как у тех серых зверей, что убегали от света возле дачи Лапшина.

— Когда у нас совершают сделку, то обычно представляются.

— А у нас нет, — отрезал парень. — Ну, если уж вам так надо, зовите меня Сергеем.

— Сергей, я хочу услышать эту запись.

Натали разжала ладонь, на которой лежал кусочек проволоки. Она следила за выражением его глаз, лица. По нему словно проходили волны — удивление, испуг, любопытство, алчность.

— Сколько? — спросил он наконец.

— Что?

— Сколько дадите?

Натали вынула из сумочки все дискеты и показала Сергею.

— Получите все, когда я прослушаю.

Он стал рыться на своих полках. Нашел необходимое, заслонившись от Натали, что-то присоединил. Минут десять они пробыли в молчании, пока Сергей не выставил на стол аппаратуру. Натали решилась идти до конца. Она опустила в его протянутую руку проволоку. Он повозился еще с полминуты и вдруг в мастерской прозвучал явственный голос: «…Мальчики должны быть послушными… Я уже не мальчик…» Младший Лапшин отвечал старшему.

— Стоп! — приказала Натали.

— В чем дело?

— Вот вам дискеты. И теперь оставьте меня одну! Займитесь телевизором вашего друга ветерана. Или еще чем-нибудь. Я буду слушать запись одна.

Сергей взял дискеты. Он ничем не выдал своего удивления или разочарования. Он просто хлопнул дверью.

Натали не была уверена, что он не вернется, чтобы подслушивать, но, выглянув в окошко, она увидела, что он прохаживается по двору, дымя сигаретой.

 

33

— Ваш мальчик уже вырос из коротких штанишек. Вам понятно это выражение? — Разговор шел по-английски, и поэтому Джефферсон Джервис говорил медленно, словно отчеканивая каждое слово, как монету.

— Да!

— Он родился вождем… Пусть им и будет.

— Где гарантии, что нас поддержат? Вы не президент США…

— Президента я держу на скамейке запасных. — Пленка зафиксировала характерный смешок Джервиса. — Вы знаете, чего хочет президент? Что хотят все влиятельные и здравомыслящие люди у нас в стране? Они хотят того же, что и вы. Чтоб не было никаких перемен. Чтобы по одну сторону черты были большевики, по другую — капиталисты. Если смешать черное и белое — получится серое. Мне не нравится этот цвет… Думаю, вам тоже. Незачем пускать новых рыбаков ловить нашу форель…

— Говорить легче, чем действовать, — вмешался младший Лапшин.

— Если я говорю, это означает, что я действую. Я человек дела. Мы договорились о дате — четырнадцатое февраля…

Для Натали этого было достаточно. Она остановила прослушивание записи, нажав на кнопку обратного хода, перемотала запись на начало. На полках было сложено множество кассет и магнитофонов различных систем. Она поспешно скопировала запись на кассету с рекламным изображением какой-то звезды поп-музыки. Проволоку-оригинал она оставила в аппарате, который облила ацетоном из запасов Сергея. Поднесла огонек зажигалки. Голубоватое пламя охватило стол. Мысль о том, что она уничтожает чужую собственность, не отягощало совести Натали. Ей были навязаны жестокие правила игры. Теперь она играла по этим правилам.

 

34

Сергей всполошился, когда Натали, выскочив во двор, крикнула ему:

— Пожар!

Секундная заминка дала ей возможность выскользнуть на улицу и затесаться в толпу людей, спешащих ко входу в метро. Несколько остановок в переполненном вагоне, тягостный подъем по эскалатору, пара кварталов пешком, подозрительный взгляд швейцара «Астории», настоятельная просьба предъявить карточку гостя — и вот она уже у себя в номере, слышит телефонный звонок и берет трубку.

— Боже мой! — воскликнула она по-русски, а потом по-английски: — Ты уже здесь, Майк?

— Жажду тебя обнять.

— Мы не виделись уже, кажется, целый век.

— Меньше недели, сестричка.

— Лео рядом с тобой? Дай ему трубку.

«Лео ничего не должен знать, но он, оставаясь в неведении, поможет переправить через таможню копию записи Уоллеса», — такое решение заранее приняла Натали.

— Лео на аукционе. «Союзпушнина» выставляет на продажу партию снежных барсов.

— Что?! — вскрикнула Натали.

— Лео искал тебя повсюду…

— Боже мой! Я мчусь туда.

Сжимая в руке пленку с записью, Натали взбежала по ступенькам дворца «Союзпушнины».

— Натали! — услышала она.

Из подкатившего к подъезду престижного ЗИЛа высунулась голова Джефферсона Джервиса.

— Уделите мне минутку для разговора.

Его появление подстегнуло ее, как удар хлыстом. Она уже отворяла тяжелую дверь, когда он догнал ее.

— За вами нелегко угнаться. Я прошу только минуту…

— Нам не о чем разговаривать.

— Вы об этом пожалеете! Русские не намерены вас выручать.

— Но при чем тут вы? Они вольны в своих решениях! Прочь с моей дороги. Я тороплюсь на аукцион.

— Миссис Невски, я могу уничтожить вашу компанию, но могу и спасти. Мой самолет ждет в аэропорту. По дороге в Нью-Йорк мы обсудим все детали. Если вы согласитесь улететь отсюда немедленно, то получите полный контроль над своим «Котильоном».

Натали взглянула на него с сомнением.

— А Хиндо и все прочие?

— С ними не будет проблем.

— Вы обещаете, что отдадите мне в руки полный контроль над фирмой?

— Обещаю. Мои юристы сразу же уладят все формальности, если мы договоримся.

Натали оглянулась. В темном чреве машина оставался спутник Джервиса. Он очень напоминал Грега Стюарта.

— Пошел ты в задницу! — громко сказала Натали, рассчитывая на то, что ее ответ услышит и Грег.

Конечно, это был Грег. Он перехватил ее в гардеробе. Она едва успела спрятать пленку в карман своего аукционного костюма.

— Не шути с Джервисом, Натали. Он опасный парень.

— А я тоже опасна… кое для кого.

— Догадываюсь.

— Он кто — мафиози? Крестный отец? Он собирается захапать мой бизнес и отмывать грязные денежки?

— Для него твой бизнес — мелкий орешек. Ему надо, чтобы ты убралась отсюда, из России.

— Что его так припекло?

— Тебе лучше знать. Мое дело — передать тебе…

— Ты действительно служишь мальчиком на посылках? И только?

Грег поморщился, но спрятал обиду за дежурной улыбкой.

— Тогда передай своему шефу дословно! И не упусти ни одной запятой! Если он не перестанет давить на меня, я сообщу в КГБ, что Джервис — шпион и организует заговор против правительства, признанного Соединенными Штатами.

— Это бред!

— Пусть он опровергает этот бред на Лубянке.

— Я тебя предупреждал — начнется кровавая заваруха!

— Вас обоих это устроило бы. Тебя и твоего патрона. Реши наконец, на чьей ты стороне, Грег?

— Ты плохо обо мне думаешь! Я забочусь о тебе.

Если бы Грег не произнес этой затверженной фразы, которую он повторял без конца — и в ночной «Красной стреле», и в номере «Астории», и после митинга «Памяти», — Натали сохранила бы доверие к нему… Но он себя выдал. Он был лишь послушным автоответчиком, которому хозяин продиктовал программу.

У каждой партии мехов был свой неповторимый запах, ощущаемый даже дилетантами. Опытные брокеры прекрасно ориентировались в сложном коктейле ароматов и устремлялись туда, где, как подсказывало им чутье, они могли найти клад. Главным для большинства из них была даже не прибыль, а бешеный азарт аукционного торга.

— Спасибо, что занял мне место. — Натали пробралась к Лео и опустилась в кресло рядом с ним.

— Это место Уоллеса, — буркнул Лео. — Где тебя черти носили?

— У меня были дела…

— У нас одно дело — закупать здесь пушнину!

Он сердито поменял изжеванную сигару на новую. Задачу биться за цены он до поры до времени возложил на своих сыновей. Они выполняли эту работу исправно, штудируя каталоги и точно рассчитывая необходимые психологические паузы перед очередным поднятием цены на несколько пунктов.

— Ребята ведут себя хорошо, — похвалил их отец.

— Что тебя беспокоит, Лео?

— Узкоглазые япошки жмут нас. У них долларов столько, что ими можно оклеить все квартиры Бронкса и Бруклина.

— Когда пойдет лот с барсами? — Натали развернула свой каталог и указала пальцем на интересующую ее строку.

— Его выкинут через два лота.

— Пошли, Лео. Я хочу еще раз проглядеть их до торгов.

— Эти барсы у тебя словно заноза в заднице. Что ты собираешься с ними делать?

— Тебе не обязательно все знать, Лео!

— Если это женский каприз, тогда бросай «Котильон», выходи замуж и рожай детей. Капризам не место на аукционах!

Девушки готовили лот к выставлению на торги. Натали еще раньше скрутила пленку, вынутую из кассеты, в крошечный цилиндрик длиной не более наконечника заточенного карандаша. Теперь она выискивала взглядом среди обилия мехов ту шкурку, в которую неведомый таежный охотник нерасчетливо всадил пулю.

— Они хороши, Лео?

— Хороши.

— Я хочу их купить.

Лео пожал плечами. Он трезво оценивал возможности «Котильона». Натали поняла, что не сможет обойтись без помощи Лео. Только он подобно Уоллесу мог запомнить индивидуальность каждого зверька, когда-то живого, а потом превращенного в предмет продажи на аукционе и в материал для пошива изделий. Особый дар — представить то, что мертво, живым…

— Найди мне, пожалуйста, ту шкурку с заплаткой…

Их были десятки, сотни одинаково ласкающих глаз пушистых шкурок, но палец Лео мгновенно указал на одну из них.

Натали погладила ее. Пальцы с трудом нащупали скрытый в ворсе дефект.

— Как мама различает своих детенышей? Они же все одинаковые.

— Как-нибудь потом мы найдем время потрепаться на эту тему. — Лео нервничал.

— Ты не против их покупки?

— Это лучшее из того, что здесь выставлено.

— Тогда это будет нашим. Как я сказала, так и будет!

Натали удалось острым ногтем раздвинуть стежки ниток на заплатке. Крошечный цилиндрик скользнул в отверстие.

— Если у тебя четверть миллиона завалялась в кармане…

— Лео! — Натали обрела уверенность. — Мне нужен этот лот!

До возобновления аукциона оставалось несколько минут. Очаровательный девичий голос на русском и английском языках настоятельно просил всех участников вернуться в зал.

Натали задержалась в помещении телефонной службы. Ростова не было на его министерском месте. Его служебный номер не отзывался. Ей предстояло взять весь риск на себя. Объявили интересующий ее лот. Лео выкрикнул свою цену. Несколько покупателей поочередно подняли цену по мелочи, но быстро отсеялись, поняв, что главный торг еще впереди и он им не по силам. Японец совершил «прыжок» сразу на десять пунктов. Лео поднял цену еще на пункт и уже вслух произнес: «Ап!», когда японец заявил цену по две тысячи долларов за каждую шкурку. Встретившись взглядом с Натали, Лео вошел в азарт. Шепнув: «Трахнем его в желтую задницу!», он предложил две пятьсот за штуку. Японский брокер выкрикнул две восемьсот.

— Они того не стоят, — сказал Лео. — Забудь их, как страшный сон.

— Покупай! — приказала Натали.

— Потом меня запрут в психушку. Послушай! Следующий лот мы возьмем за гроши.

— Мне нужен этот!

— Один… — начал отсчет аукционер.

— Лео, прошу тебя!

— На какие шиши?

— Я хочу!

— Иди ты к черту! Не сходи с ума!

Идея, как убедить Лео, осенила Натали.

— Я плачу за паблисити. Самый дорогой мех — это реклама.

Аукционер раскрыл рот, но взмах руки Натали заставил его умолкнуть. Белый смокинг на женщине привлекал всеобщее внимание. В головы одновременно повернулись к ней.

— Ты выпускаешь из нас кишки… — яростно шипел Лео.

— Зато Диана Дарби оденется в меха от «Котильона»!

Аукционер заинтересованно следил за их перепалкой. У Лео сорвался голос, когда он объявил повышение цены. Торг продолжился.

«Союзпушнина» праздновала победу. Лот был продан по три с половиной тысячи долларов за шкурку. Натали стала героем дня. Ее с удовольствием искупали бы в ванне с шампанским. Аплодисменты в аукционном зале впервые продолжались более минуты. Это был рекорд, отмеченный западными журналистами.

— Чем будем платить? — спросил Лео в буфете, утирая с губ и подбородка остатки съеденной им черной икры. Угощение обрадованных хозяев аукциона было по-русски хлебосольным. — Или ты решила сыграть прощальное соло на скрипочке? «Скрипач на крыше»?

Фотокамеры были нацелены на них. Поэтому, разговаривая о самых неприятных для них вещах, они обменивались, как полагается, широкими американскими улыбками.

Девушка-курьер сообщила Натали о срочном вызове из Нью-Йорка:

— Ваш секретарь Джоан ждет вас у телефона. Пожалуйста, следуйте за мной.

— Доедай икру, Лео! Может быть, скоро нам придется сесть на голодную диету.

Девушка повела Натали через служебные помещения. Двери кабинетов были закрыты. Они миновали несколько поворотов и очутились в коридоре, который оканчивался тупиком. В нем было холодно. Сквозь щели под дверьми задувал ветер, наметая на пол снежную крупу.

— Куда вы меня ведете?

— Вот мы и пришли, — сказала девушка.

Одна из дверей распахнулась. В лицо Натали брызнули солнечные лучи. За дверью не было никакого телефона — лишь заснеженное, залитое солнцем пространство обширного двора на мгновение открылось взгляду и морозный воздух заполнил легкие.

Парок над выхлопной трубой показывал, что мотор включен и машина готова сорваться с места.

Сзади послышались шаги, хрип и тяжелое дыхание. Лео догонял Натали.

— Эй, вы! Оставьте ее! Мерзавцы! Суки!

Рука с блеснувшим кастетом обрушилась на непокрытую голову Лео. Старик стал медленно оседать в снег. Натали задохнулась в крике:

— Лео! Что вы с ним сделали?!

К ее рту прижали резко пахнущий платок и втолкнули в машину на заднее сиденье.

— Помогите! Вызовите доктора! — молила она, беззвучно шевеля губами. Натали словно окутали ватой, заглушающей все звуки.

 

35

В студенческие годы Натали прочла «Слепящую тьму» Кестнера, антиутопию Оруэлла и «В круге первом» Солженицына. В колледже они писали рефераты по этим авторам. Это была литература кошмаров, фантастика, которая никак не связывалась с реалиями жизни Натали Стюарт. Но, когда при свете безжалостно яркой лампы под потолком ей приказали раздеться догола, Натали поняла, что никто не застрахован от попадания в «круг первый».

Сколько прошло часов или суток с тех пор, как она потеряла сознание, что случилось с Лео, который остался лежать окровавленный на снегу, — все эти вопросы отступили на второй план. Ей надо было бороться за себя.

— Я гражданка Соединенных Штатов Америки! Я требую встречи с представителем посольства! — Это были заученные фразы, но бесполезные в этих стенах.

У женщины, выполняющей работу по превращению свободной гражданки США в заключенную КГБ, было тонкое худощавое лицо сестры милосердия. Церковный живописец охотно писал бы с нее Богоматерь. Она была совсем не похожа на жутких тюремщиц, описанных Солженицыным. Но доброта, излучаемая этим лицом, была искусственна, словно маска. Вот-вот маска спадет и обнажится звериный оскал и окаменевшая ненависть во взгляде…

«Никогда не проси что-либо… не обвиняй, не оскорбляй низших исполнителей. Они тебе не помогут, а возненавидят тебя и нанесут еще больше вреда», — так высказался однажды Уоллес.

Натали догадывалась, что ее привезли в Москву. В сознании запечатлелись какие-то смутные фрагменты событий: ее толкают вверх по ступенькам трапа в самолет, взлет, короткое забытье, посадка, темнота наглухо запертого фургона, торможение на светофорах во время долгого пути, шум большого города… Если она находится в стенах государственной охранки, ей хотя бы не грозит пуля заговорщиков.

— Разденьтесь, — повторила женщина.

Ее иконописное лицо не меняло выражения, а голос был механически ровным. Ни капли ненависти или каких-либо других эмоций — одна сплошная официальная доброта.

Натали подчинилась приказу. На ней осталось только нижнее белье: трусики, лифчик… Это было снято так же, как и кольца, браслет, часы и серьги. Женщина-тюремщица экономила слова. Она молча указывала резиновой дубинкой на то, что надо снять и положить на стол. Она водила дубинкой перед лицом Натали, обрисовывала контуры ее тела, задерживаясь на необходимых точках. Этот предмет, словно волшебная палочка, излучал волю, подавляющую сопротивление Натали. Расставание с личными вещами было первой стадией обряда превращения свободного человека в узника.

Все, что было отобрано у Натали, сложили в пластиковые пакеты. Несколько минут ей пришлось стоять обнаженной, босиком на холодном цементном полу.

Когда ей швырнули шлепанцы и тюремный халат, пахнущий дезинфекцией, она приняла это как благословенный дар. Дрожь пронизывала ее тело, и она была благодарна, что ей позволили прикрыть наготу от глазка телекамеры, притаившегося в углу потолка как злой черный паучок. Ощущение времени исчезло… Его можно было бы определить по биению пульса, но Натали скоро сбилась со счета. От напряженного ожидания все плыло у нее перед глазами. «Божья матерь» опять появилась в дверях, жестом приказала Натали выйти. Она покинула камеру и, сопровождаемая конвоиром, пошла по каким-то коридорам. Перед ней маячила спина еще одной надзирательницы. Тапочки с трудом отрывались от пола, как будто к их подошвам прилипла масса затвердевшего цемента.

Она очутилась в тесном кабинете. Свет настольной лампы бил ей в лицо. Ей приказали сесть. Натали села на жесткий стул перед простым канцелярским столом. С другой стороны яркой лампы была тьма и пустота. Потом в этой пустоте возник Кириченко. Он был в мундире. Он принес с собой туго набитый портфель и объемистый пластиковый мешок, в котором что-то белело. Вместе с Кириченко в комнату вошли еще двое — пожилые женщина и мужчина. Когда-то раньше Натали видела эту пару.

— Да, это она, — произнесла женщина.

— Это она, — подтвердил мужчина.

— Можете идти, — распорядился Кириченко.

Натали вспомнила, как при виде этих мирных посетителей ресторана Гопкинса в штате Коннектикут Люба обратилась в бегство. Уже тогда несчастной девушке представлялся ее роковой конец.

Кириченко сухо поблагодарил свидетелей. Они удалились. Он раскрыл пакет. На стол легла меховая шубка Натали. Кое-где ворсинки были испачканы засохшей кровью.

— Если вы верующая, то молитесь Богу, хотя вряд ли он облегчит вашу участь. — Таково было начало их беседы. — Сберегите ваше и мое время! И избавьте себя от возможных страданий.

— Вы мне угрожаете?

— Нет, только предупреждаю.

— Чего вы хотите от меня?

— Ответа на несколько вопросов.

— Для этого нужно было мое похищение и убийство Лео Моргулиса, американского гражданина?

— Успокойтесь, он жив и здоровье его в полном порядке.

— Я возражаю против ваших методов.

— У нас свои трудности и свои издержки производства. Нам труднее работать, чем раньше. Видите, я с вами искренен. Того же жду от вас.

Никакой напыщенности не было в официальном полковничьем обличье Кириченко. Оно ему не шло. Наоборот, в нем чувствовалась какая-то обреченность. Но загнанный в угол шакал, обиженный, непонятый, был еще страшнее.

— Задавайте ваши вопросы, — собралась с силами Натали.

— Это ваш жакет?

— Не уверена.

— Первый ответ — первая ложь… Я вас предупреждал.

— Оно похоже на то, что я продала в Ленинграде одной местной жительнице…

— Одной местной бляди…

Натали демонстративно поморщилась.

— Будем честны до конца. Даже в выражениях… — произнес Кириченко.

«Неужели меня привлекли за спекуляцию? — подумала Натали. — Если б это было так!»

— Свидетели показали, что вы не продали, а обменялись. С какой целью?

Натали решилась ответить на издевательство выпадом:

— Спьяну, мистер Кириченко. Устала, издергалась от общения с вашими чиновниками. Решила сделать широкий жест. По-русски — шубу с плеча! Одарить простую женщину.

— Шлюху с панели?

— Она тоже человек.

— Вы убили ее.

— Я?!

— Кровь на этой шубке на вашей совести, госпожа Невски!

Натали пришлось проглотить жестокую правду.

— Кто убил ее? Может, ваши люди?

— Здесь задаю вопросы я, — негромко, но внушительно произнес Кириченко. — Вы мечетесь, тыкаетесь туда-сюда, как перепуганный кролик в клетке. Ладно, отбросим дипломатию! Кто вы, миссис Невски? Наш гость? Деловой партнер?

— А вы разве сомневаетесь?

–..который летает из города в город без предупреждения властей и оставляет за собой пожары и трупы…

— В чем вы меня обвиняете?

Впервые они встретились с Кириченко взглядами, и впервые он засмеялся.

— Да ни в чем! В пустяках… В нарушении нравственности. Вдова уважаемого американского бизнесмена разгулялась вовсю! К тому же еще провезла в нашу страну порнографию.

Кириченко достал из портфеля «Жемчужины», замаскированные обложкой триллера Ладлэма.

— Маскируя эту книгу, вы знали, на что идете, занимаясь распространением этой пакости. Нам удалось — изъять… Он выложил на стол еще три экземпляра «Жемчужин». — …у одной наркоманки, которая мертва, и у одного старого педика, который откусил себе язык перед допросом.

— Боже мой!

— Не нервничайте! Руки у него целы… Он может дать показания письменно. Он здоровяк, купается в проруби… Обладатель третьей книги — вообще псих, помешанный на том, что заграница признает его как гениального художника. Надеюсь, он излечится от иллюзий в психиатрической клинике. Чем вы все-таки занимаетесь, миссис Невски? Покупкой пушнины на аукционе или подрывной работой против нашего государства? Вы наш гость или вы враг, использующий эти книжонки как шифр для связи с сообщниками? Вы черните память о своем муже, который пользовался всеобщим уважением.

— Ваши обвинения беспочвенны. Дайте мне возможность увидеться с нашим послом.

— Я думаю, что его развлекут этот текст и эти картинки!

Кириченко продемонстрировал Натали некоторые страницы «Жемчужин».

— Ваше психическое состояние вызывает у меня тревогу. Вас осмотрит врач. Вряд ли вы готовы сейчас встретиться с послом или с кем-нибудь из работников посольства США. Вам надо вспомнить множество имен. Например, имена девушек — Люба, Елена… Вы их забыли?

— Вы собираетесь накачать меня наркотиками?

— Я понял, что вы напичканы враждебной нам стряпней. Психическая болезнь налицо. Вы помешаны на сексе… Вы даже пытались проявить свои болезненные склонности на допросе.

Одним рывком Кириченко сорвал с Натали халат. С треском оторвались пуговицы и полетели на пол. Резким движением он безжалостно растрепал ей волосы. Прищурив глаза, Кириченко разглядывал обнаженную Натали. Она в бешенстве попятилась от него. Ни вожделения, ни интереса не было в его застывшем взгляде. Так продолжалось с минуту.

Потом Кириченко, вытянув палец, коснулся ее шеи, груди, живота… Палец опустился ниже. Было ли это изощренной формой издевательства или он таким странным образом удовлетворял свою похоть? В данный момент она полностью находилась в его власти. Крики, сопротивление могли только ухудшить ситуацию. Она вздрагивала от отвращения, но терпела. Кириченко внезапно отвел палец и с силой нажал им на кнопку звонка. Появилась помощница.

— У подследственной психический срыв, — холодно произнес Кириченко. — Оденьте ее и отведите к медикам.

Женщина подняла с пола халат и швырнула его Натали. Та мгновенно закуталась в него.

— Не надо так бояться медицинского обследования. У нас высококлассные врачи… Вы сами убедитесь, — сказал на прощание Кириченко.

Он был спокоен и безукоризненно вежлив.

Натали безропотно отдала себя в руки медсестер и молчаливого седенького врача. Она опасалась, что ей вколют какое-нибудь средство или заставят проглотить таблетки, но ничего подобного не произошло. Врач осмотрел ее, были сделаны обычные анализы. Ей предложили лечь на топчан в кабинете врача, и она согласилась, но не позволила себе расслабиться.

В мозгу вертелось множество вопросов. Чего от нее добивается КГБ? Знает ли Кириченко о заговоре Миллионеров? Если у него на руках имеются доказательства и он смог заставить поверить в них высшее партийное руководство, то уже главные заговорщики арестованы, волна террора неминуема и Натали незачем хранить тайну магнитофонной записи Уоллеса. Но тогда бессмыслен весь этот спектакль! Наверняка Кириченко и его клевреты не догадываются, что близок Валентинов день — день покушения на генсека. Сеть, которую Уоллес раскинул над Россией, штопал, лелеял и дополнял новыми ячейками, не порвалась. Аресты некоторых агентов не дали результата. Никто из них не раскололся. Кириченко лишь что-то подозревает. Пока Натали в состоянии сопротивляться его «методам», она сохраняет над ним превосходство и заставляет его совершать отчаянные поступки.

Врач, низко склонившийся над столом, изучал результаты анализов. Когда он вскинул голову и посмотрел на Натали, светлые зайчики, отразившись в стеклах его очков, пробежали по темным стенам и тут же угасли.

— Почему вы не предупредили вашего следователя?

— О чем?

— Что вы беременны.

Вряд ли какой-либо узник Лубянки испытывал в этих стенах радость. Даже если ему объявляли об освобождении. Но тайна, которую поведал Натали тюремный врач, была важнее всех тайн Уоллеса. Это был его ребенок, кусочек его плоти, который он оставил ей после своей смерти. Это был его завет, который она непременно должна исполнить.

Теперь Натали была готова с удвоенной энергией бороться за свою жизнь и за свою свободу.

Дверь распахнулась. «Богоматерь» снова явилась за ней. Позади нее виднелась мужская фигура. Это был не Кириченко, а какой-то другой безликий работник всемогущего ведомства.

Его команды хлестали, словно кнутом.

— Результаты обследования готовы?

Растерянный доктор протянул ему медицинскую карту.

— Оденьтесь, гражданка!

Когда надзирательница приблизилась к узнице с пластиковыми мешками, где содержалось все, еще недавно отобранное у нее, Натали была готова целовать ей руки. Тонкое иконописное лицо не ожило, оно было мертво, как и прежде. Все вещи по списку были возвращены Натали. Мужчина не отвел взгляда, пока Натали переодевалась, но он был для нее частью машины, от него веяло тем же холодом. Перед ней разыгрывалась, как ей казалось, инсценировка романа Солженицына. Костюмы и игра актеров были достоверны, но… Не слишком ли они переигрывали?

Ее вели по бесконечно длинным коридорам — все как положено, как описано в сочинениях советских диссидентов. Последний поворот, и леденящий ветер ударил ей в лицо.

— Нет! — отпрянула Натали. Ей показалось, что это конец. Сейчас пуля вопьется ей в затылок. Надзирательница вцепилась в ее руку. Натали толкнули вперед.

— Молчи! — вдруг зашептал ей в ухо сопровождающий их офицер.

Ее, как лунатика, провели через ворота, где офицер показал охране какие-то бумаги. Потом ее втолкнули в машину.

— Я уж заждался! — услышала Натали знакомый барственный голос младшего Лапшина. — Печка в моей карете работает на славу, скоро согреешься!

 

36

— Так я свободна? — спросила Натали.

— Считай, что ты у нас в гостях! Предпочитаешь вернуться на Лубянку? Там тебя уже списали в расход…

— Кириченко меня бы не выпустил!

— Свет клином не сошелся на Кириченко, кроме него, есть и другие, поумнее… Они с нами. Мы тебе благодарны… Ты выдержала с Кириченко пару минут разговора, а это страшнее любой пытки. Молодец, ты держалась, как партизанка!

Твердые губы Лапшина коснулись ее лица. Он явно ждал ответного поцелуя. Она подчинилась. От него исходил терпкий запах одеколона, а еще запах танкового топлива, водки, табака — мужественный запах. Она отвела протянутую ей руку с бутылкой водки.

— Нет, больше ни капли спиртного.

Вертолет снова спугнул стаю серых зверей, похожих на волков. Они промчались в свете прожекторов вдоль проволочной ограды, окружающей армейскую дачу.

Лапшин с преувеличенной галантностью подал Натали руку, помог выбраться из вертолета.

— Зачем ты меня привез сюда? Меня ждут в Ленинграде.

— Тебе надо кое с кем встретиться. — Он хищно улыбнулся.

Теплый освещенный дом был неподалеку, но Лапшин властно повел Натали в сторону от него, приотворил дверцу, засыпанную снегом. Обнажилось темное зияющее отверстие. Животный запах зверинца вырвался наружу вместе с облаком теплого пара. Лапшин втолкнул Натали в черный провал, шагнул вниз вслед за ней и тщательно прикрыл дверь за собой.

— Как бы не заморозить наших зверушек!

— Где мы?

— Не узнаешь? В сокровищнице. Здесь живут, между прочим, и норки твоего Василия, вскормленные по американским рецептам. Он был щедр на советы, но и не упускал возможности заработать доллары… Жаль только, что он слишком заигрался. Теперь он мертв, а ты за него в ответе.

— Чего ты хочешь?

— Проволочку… Проволочку с записью.

— Я ее расплавила… Я ради этого сожгла целую мастерскую.

— Но ты ее сначала прослушала… — раздался женский голос.

Из темноты выступила на свет Дина. Снова они встретились с ней лицом к лицу.

 

37

— …и сделала копию. — Сапожки Дины брезгливо переступали через мерзлую грязь.

Ее осанка, манера держаться больше подходили для подиума показа мод, чем для этого темного вонючего подземелья.

— Заставь ее сказать, где она ее прячет!

Лапшин колебался, не зная, что предпринять.

Пальцы Дины в кожаной перчатке внезапно схватили обнаженную руку Натали и прижали ее к проволочной сетке. Мгновенный прыжок пробудившейся норки, и мелкие острые зубки впились в запястье Натали.

— Неужели мне все придется брать на себя? Как всегда! А ты, мужчина, только будешь лизать ей руки?

По руке Натали текла кровь.

— Если я вам все скажу, где гарантия, что вы меня не убьете? — спросила Натали.

— Я гарантий не даю!

«Та же неумолимая твердость в голосе, как тогда на яхте…» — пронеслось в голове Натали.

Лапшин достал платок и обернул Натали руку. На белой ткани проступили кровавые пятна.

Целеустремленной походкой манекенщицы Дина прошла к выходу.

— Дадим вдове Уоллеса немного времени на размышление. Эй! Чего ты ждешь? — позвала она Лапшина. — Ну!

Лапшин, опустив голову, вышел из подземелья. Он явно прятал глаза от Натали. Дина на какой-то момент замерла в нарочито вызывающей красивой позе, прежде чем захлопнуть за собой дверь. Ее красота, изящество, энергия действовали гипнотически, и она об этом знала. Снаружи с лязгом опустился тяжелый железный засов.

В наступившей темноте в клетках закипела жаркая битва. Норки были ночными хищниками, и они жаждали выйти на охоту. Их когти царапали пол, проволока тряслась от прыжков невидимых крошечных зверушек. Наверное, их было больше тысячи. И все они желали живой добычи. Сгустки ненависти и жажда убийства скапливались там, за проволочной сеткой. Лапшин говорил, что норок тянет к воде, к реке…

Натали побежала по проходу, на бегу отворяя клетки. Темная масса устремилась к щели под дверью. Какие-то зверьки успевали вцепиться в нее. Она отбивалась кулаками, скидывала их на земляной пол, расшвыривала ногами. Природный инстинкт гнал норок на волю, на свободную охоту. Твердая земля не была преградой для тысяч когтистых лапок. Они упорно рыли подкоп.

Натали, борясь с хищной звериной массой, подтянулась на руках, ухватившись за кабель, нависший над проходом. Но кабель провис под ее тяжестью, и она снова оказалась уязвимой для кровожадной стаи. Натали топтала и отбрасывала мягкие крошечные тельца. Но хищники облепляли ее ноги. Безумный план освобождения не сработал. Натали, казалось, обрекла себя на мучительную смерть. И вдруг идея осенила ее. Она протиснулась сквозь маленькую дверцу в одну из уже освободившихся клеток. Теперь проволочная сетка защищала ее от острых зубов и когтей. Она затаилась в душной вони, скорчившись на скользком от помета полу.

— Милая! — услышала она голос Дины. — Ты там не соскучилась?

Дина, скрипя сапожками по снегу, прохаживалась возле питомника. Норки почти бесшумно делали свой подкоп. Натали надеялась, что сможет своим голосом как-то заглушить легкий шорох, каким сопровождалась их работа.

— Чего ты от меня добиваешься? — крикнула она.

— Прекрасно знаешь, чего… Скажи, где пленка, и ты будешь в порядке. Умрешь быстро. Я тебя просто пристрелю!

— А если я не скажу?

— Норки проголодались. Могу отдать им тебя живьем.

— Неужто, Дина, тебе так хочется убивать?

— Тех, кто мне мешает, — да! Слабаков и предателей…

— Ты мне не оставляешь выбора?

— У меня тоже нет выбора. Благодари за свою участь Василия. Вот кто был настоящий мой враг.

— Он очень тебе досадил?

— За это он получил свое. И ты тоже получишь. Считай, что ты уже труп.

— Идиотка! — закричала Натали изо всех сил. — Хочешь стать императрицей? Очередная шлюха сядет на российский трон? Не выйдет у тебя ничего! Да все твои мужики продадут тебя за милую душу!

Натали пыталась спровоцировать ответную ярость Дины, и она добилась своего.

Дина подняла засов, приоткрыла тяжелую дверь, сделала шаг, подняв в руке пистолет…

Ее нога в изящном сапожке повисла в пустоте. Она потеряла равновесие и какое-то мгновение балансировала на фоне морозного звездного неба. Издав вопль, она упала, и хищная волна накрыла ее. Пистолет, снятый с предохранителя, произвел один-единственный выстрел. Пуля улетела куда-то в пространство. Когти и зубы хищников рвали кожу упавшей Дины. Она отчаянно отбивалась, но слишком велика и свирепа была наваливающаяся на нее сила. Пока никто не пришел к ней на помощь, для Натали оставался один путь спасения — бежать из подземелья, наступив на тело поверженной соперницы. Она не торжествовала и не думала о мести — только бы сохранить себя и вторую жизнь, которая зародилась в ней.

Непроизвольный выстрел и крики терзаемой норками Дины всполошили охрану. Пытаться скрыться за пределами дачи значило стать мишенью для пули какого-нибудь солдата или добычей полудиких собак. Натали выбрала наиболее разумный вариант. Окна генеральской дачи, подернутые изморозью, приветливо светились. Она взбежала на веранду, локтем выдавила одно из стекол, просунув руку, нащупала задвижку. Французское окно, преодолевая сопротивление наваленного на веранде снега, чуть приоткрылось. Натали протиснулась в узкую щель и прикрыла окно за собой, отгородившись от ада, который творился в морозной мгле.

Луч сторожевого прожектора скользнул по заснеженному пространству и высветил фигуру Дины. Облепленная вцепившимися в нее пушистыми комочками, она все-таки сумела встать на ноги. Теперь, окровавленная, полуслепая, потерявшая ориентацию, она, размахивая руками, брела в том направлении, куда тянула ее стая. Это был уже не человек. Это было лишь страшное его подобие.

Вопли Дины, борющейся за свою жизнь, заставляли леденеть сердца сбегающихся охранников. Она покачнулась и свалилась с обрывистого берега на замерзшую поверхность речки. Лед под ней начал проседать. Черная вода жадно сгладывала белый снег. Норки копошились на ней, и казалось, что Дина покрыта шевелящейся шкурой. Разноцветные жуткие глазки вспыхивали искорками в луче прожектора.

Всего этого Натали уже не видела. Она не знала и не хотела знать, нашла ли Дина свой конец или вновь явится перед ней, как гость из преисподней.

Натали ощупью следовала за той волшебной ниточкой, которая поможет ей спастись. Миновав несколько комнат, она наконец обнаружила кабинет с телефонами. У Натали не осталось друзей или союзников, ее окружали одни враги. Может, только циничный и сластолюбивый Ролекс был единственным, кто выглядел нормально среди безумцев, дерущихся за власть.

На телефонном аппарате был знак правительственной связи. Она подняла трубку. Телефонистка тут же с готовностью ответила. Натали запомнила код министра, сообщенный ей Ростовым под «большим секретом». По этому коду, как хвастался Ростов, его могут выдернуть из любой постели. Вероятно, сейчас он спал в постели, вполне досягаемой для телефонной службы, потому что откликнулся незамедлительно:

— Госпожа Невски?! Что же это такое? Какой приятный сюрприз! Вас ищут по Петербургу десять тысяч курьеров. В том числе вся ваша команда и я, ваш покорный слуга… Где вы?

— Я на даче Министерства обороны… в гостях у генерала Лапшина.

— С чем вас и поздравляю! — Ростов был и раздражен, и обижен.

— Посоветуйте, как мне выбраться отсюда?

— Вероятно, так же, как и добрались. В нашей армии достаточно транспортных средств.

— Кажется, армия не соглашается предоставить мне эти средства. Армия очень настаивает, чтобы я здесь осталась.

— Это уж вам решать! — Ростов, очевидно, ревновал Натали к блестящему молодому генералу.

— Я уже приняла решение. Если вы, как только что обмолвились, мой покорный слуга, то окажите мне услугу — сделайте так, чтобы наш разговор был зафиксирован соответствующими службами.

— Я думаю, так оно и есть, — озадаченно пробормотал в трубку Ростов и чуть слышно вздохнул.

— Повесь трубку! — приказал ворвавшийся в комнату Лапшин. Он был мертвенно-бледен. На белом лице выделялись глаза — черные, как и пистолет в его руке.

— Так, значит, наш разговор зафиксирован? — громко переспросила Натали.

— Конечно, — подтвердил Ростов, заинтригованный ее настойчивостью.

— Тогда я передаю трубку гостеприимному хозяину. С вами будет говорить генерал Александр Лапшин.

Протянутая ею трубка соприкоснулась с дулом пистолета, направленного на нее.

— Переговори с министром Ростовым. Меня срочно нужно доставить в Ленинград.

У Лапшина дрожали руки. Он выронил трубку…

— Алло! Алло! — кричал в телефонную трубку Ростов.

Связь отключилась.

— Вот теперь мою смерть обязательно повесят на тебя, — торжествующе заявила Натали.

— А на тебя смерть Дины, — сказал Лапшин. — Ты убила ее.

— Она умерла? — спросила Натали, не в силах скрыть охватившую ее радость.

Лапшин медленно поднял пистолет. Зияющее смертью отверстие ствола проделало в воздухе дугу. Натали затаила дыхание, но пистолет, миновав ее, уткнулся в висок Лапшина. Натали сама не ожидала от себя такой молниеносной реакции. Ее руки и тело вытянулись в прыжке, и пистолет был выбит из сильной мужской руки. Он с грохотом упал на пол, а мужчина остался стоять, растерянный, униженный, но живой.

— Игра не стоит свеч! — сказала Натали. — Есть такая русская поговорка. Я хочу, чтоб ты жил.

— Как же мне жить… без нее?

— Именно без нее, без заговоров и убийств… Я ведь живу, хотя и потеряла то, что любила.

— Ты женщина…

— А ты мужчина. Так будь им!

Натали многое могла бы рассказать Лапшину. И то, что Дина была любовницей Кириченко, и таинственного американца, и жалкого художника. И то, что заговор, намеченный на Валентинов день, с гибелью Дины провалился. И то, что нельзя повернуть колесо времени обратно, даже замедлить его ход… Но она была по-женски милосердна.

 

38

За сорок лет ныне покойный Уоллес Невски не только соткал разведывательную сеть, но и приобрел большие связи и огромное количество искренних и неподкупных друзей. Эти друзья возникали невесть откуда и поздравляли Натали с успешным подписанием контракта о совместной деятельности «Котильона» и «Союзпушнины». Банкет по этому поводу был в самом разгаре. Натали благодарила судьбу за то, что чары ее партнерши — адвоката Линн Браун подействовали на разгоряченного министра и он на время отложил свои намерения затащить в постель главу фирмы. Все внимание присутствующих на празднестве приковывала к себе Диана Дарби. При подлете к Ленинграду она успела освежить свой макияж и очаровала всех стюардесс, носильщиков багажа, фотокорреспондентов, а теперь жрущую и пьющую «братву» на официальном банкете.

Диана Дарби расточала свои фирменные улыбки на все стороны. Лео Моргулис, очнувшийся после нападения неизвестных хулиганов, в комфортабельной палате спецполиклиники и мудро решивший держать язык за зубами, задрапировал Диану в только что купленные на аукционе за бешеную цену меха и выставил ее на растерзание фотографам на мраморной лестнице дворца «Союзпушнины». Следуя настоятельным советам внимательных врачей, старый Моргулис остался в больнице и следил оттуда по телевизору за рекламным действом. Главным героем дня был министр внешней торговли Ростов. Элегантный, упакованный во все импортное, сверкающий золотым «ролексом» на запястье, он командовал парадом, олицетворяя собой новую эпоху братских объятий капитализма с социализмом. Ожидалось прибытие самого генсека с супругой, чтобы освятить своим присутствием и, может быть, даже короткой речью триумф «Союзпушнины». «Пыль в глаза», которую решила пустить Натали, действительно оказалась золотой. Ее блеск ослепил даже многоопытных и скептически настроенных представителей «Котильона». Юрист фирмы Линн Браун соизволила выдать улыбку советскому телевидению, прежде чем скрепила подписью вслед за министром Ростовым договор о создании совместного предприятия. Эксперт по США — седовласый Старков произнес несколько слов в вовремя подставленный микрофон:

— Я думаю, что наш «извечный враг» — Уолл-стрит стал теперь нашим партнером. Мы наводим мосты не для наступления, а для делового сотрудничества.

Натали Невски-Стюарт стояла в первом ряду. Она чувствовала, как в затылок ей дышит толпа — чиновники, которые рады новой возможности поживиться, личности, согнанные сюда для создания атмосферы энтузиазма и народного ликования, агенты охранки и враги, которые вряд ли так просто сдались. Как будто жало осы впилось в ее обнаженную низким вырезом вечернего платья спину. Она резко повернула голову. Рядом стоял Джефферсон Джервис с дежурной улыбкой, как у всех остальных в этом зале. И Натали тоже ему улыбнулась.

— Не так все плохо, миссис Невски! — тихо произнес он.

— Заткнись, сволочь! — еще тише, сохранив улыбку на лице, сказала Натали. — Валентинов день отменен. Ты проиграл!

— Наступит другой день, — улыбнулся Джервис.

— Пленка у меня. Я могу сделать так, что ее услышит президент. Хочешь, ее услышит весь мир?

— Зачем же? Я играю в свою игру, ты — в свою…

— А Уоллес?

Джервис пожал плечами и оскалился в совсем уже широкой улыбке.

— Хороший он был парень! Жаль его. Погиб зря. Все равно они в этой стране передерутся… Пустят друг другу кровь.

Выслушивая мрачную тираду Джервиса, Натали упустила главный момент — появление в зале генсека с супругой. Пока советский лидер что-то говорил в подставленные ему микрофоны, дружелюбно помахивая рукой, Диана Дарби, окутанная мехами «Котильона», прорвалась сквозь цепь охраны. О боже, что было бы, если б она несла под мехом бомбу! К счастью, она несла на своем прекрасном лице только рекламную улыбку «Котильона». Она нагло разделила известную всему миру супружескую пару, оказавшись между Горбачевым и его женой, и этого мгновения было достаточно для фотографа «Пипл». Ему достанется приличный гонорар за фото на обложке, а «Котильону» — грандиозная и почти бесплатная реклама.

 

39

Стремительный «конкорд» уносил ее прочь от ужасов, пережитых в России. Впереди ее ждали пересадка в Париже на рейс в Нью-Йорк и новые испытания — наступление кредиторов, война за «Котильон».

Стюардесса, развозившая напитки, замерла, узнав Диану Дарби.

— Да, это я! Это не сон, а явь, — засмеялась Диана и одарила комплиментом свою поклонницу: — А мы с тобой похожи! Ты тоже блондинка. Наполни-ка бокалы шампанским! Отметим завершение «русской зимней кампании»…

— Мне не надо, — сказала Натали.

— Эй! Ты стала трезвенницей?

Натали молча кивнула. Диана величественным жестом позволила стюардессе следовать дальше по проходу.

— В твоем лице появилось что-то святое, — пошутила актриса. — Так на тебя подействовала Россия?

— Я беременна, — призналась Натали.

Диана чуть не поперхнулась шампанским. Она поставила бокал на пластмассовый столик и темпераментно хлопнула себя по ляжкам.

— Ну-ка, выкладывай, чей это отпрыск?

— Уоллеса Невски, кого же еще?

— Милая! — Диана посмотрела на Натали с недоверием. — Неужели ты с тех пор ни с кем…

— С самого дня на яхте «Колдунья». Со дня его смерти.

— А как же молодой генерал? Значит, наш милейший знакомый министр смог выхватить тебя из объятий этого русского медведя?

— О чем ты говоришь, Диана?

— О твоем ночном звонке с генеральской дачи. Бедный Ростов был так ошарашен, что на часок совсем отключился. Мне пришлось постараться привести его в норму.

— О боже, Диана! Ты же спасла меня!

— Я спасла для тебя «Котильон»! Наутро министр стал таким паинькой и был так покладист…

— Ты сделала больше… Ты сохранила жизнь мне и моему будущему ребенку.

Но на Диану не произвел впечатления драматизм, прозвучавший в голосе Натали. Она отхлебнула шампанского и окунулась в воспоминания:

— Он неплохой парень, этот министр…

— В постели? Нежен и не слишком настойчив?

— Как ты угадала, Натали? Кстати, он слегка обижен на тебя. Ты не уплатила ему кое-какой должок.

— У меня слишком много накопилось долгов!

— Ты и мой должник, Натали! Время, затраченное мною на беседы с русским министром тет-а-тет, без переводчика, следует оплатить.

— Какова твоя цена?

— Я ставлю условие… Конечно, если родится у тебя мальчик, я ни на что не претендую, знаю, ты назовешь его Василием. Но, если будет девочка, я требую, чтобы ты назвала ее Дианой.

— Согласна.

— Когда-нибудь репортеры спросят ее: кто твоя крестная? Если она в ответ пролепечет милыми губками: Диана Дарби, звезда Голливуда, у нее появится шанс сделать приличную карьеру в кино.

— Я бы не посоветовала ей идти в актрисы. Это нелегкая и опасная тропа.

— Зато мужчины без ума от нас, актрис. Наш Уоллес — он тоже был, как все… Обладание женщиной, которой поклоняются миллионы зрителей, тешит их тщеславие. Мужчина ощущает себя победителем. Прости, но деловая женщина проигрывает актрисе в схватке за мужчину.

Натали не стала спорить с Дианой. В ее деловой жизни была победа в борьбе за мужчину, и этой победой она будет гордиться до конца своих дней.

 

40

В образе деловой женщины Натали Невски предстала в давно назначенный день на собрании акционеров. Для нее это был день тяжких испытаний. Истекли месяцы, отпущенные ей, чтобы доказать свое право на руководство «Котильоном». И вот теперь она держала отчет перед далеко не благодушно настроенной аудиторией. Пристальные взгляды были устремлены на нее и, казалось, впивались в нее острыми иглами. Ей вспомнились злобные глазки ночных хищников, растерзавших Дину. Тем хищникам требовалась живая плоть, этим — дивиденды на вложенные в дело доллары.

Прямо напротив Натали уселся Джефферсон Джервис. Подперев подбородок худой рукой, он прикрыл глаза тяжелыми веками, но сквозь узкие щелочки проглядывал взгляд коршуна, готового в любой момент взмахнуть крыльями и вцепиться в добычу. Он скопил за своей спиной большие силы — все старые меховщики и кредиторы были на его стороне и выступали единым фронтом против кандидатуры Натали на пост председателя совета директоров. Натали решилась на тактическую уловку. Вначале она притворилась разбитой в пух и прах и отступающей в панике.

— Я устала от дружеских советов, — заявила она. — Буквально только что мой лучший друг Билл Малкольм посоветовал мне забрать деньги из фирмы. Он предложил мне продать мои акции и вложить капитал в другое выгодное предприятие.

Билл Малкольм побледнел. Натали бесцеремонно обошлась с ним, разгласив их сугубо личный разговор. Но ее уже было не удержать. Она шла в атаку, сжигая за собой мосты.

— Я устала от попреков моих друзей-профессионалов, будто бы я не знаю, как шьются манто и жакеты, как кормятся норки и выводятся новые породы. Кое-что я узнала за последнее время, но это не мое дело, мои старые дорогие друзья! Друзья мои и покойного Уоллеса Невски, мое дело — зарабатывать доллары для владельцев акций, искать инвестиции для расширения производства и сбыта.

— Где эти доллары? Кредиторы хотят их пощупать и услышать хруст зелененьких, — подал наконец голос Джервис.

Коршун проснулся и расправил крылья. Вот-вот взлетит и клюнет.

— Деньги, полмиллиона долларов, дает Россия за наше технологическое участие в совместном производстве.

— Россия непредсказуема. Сегодня «да», завтра «нет». Сегодня один политический режим, а наутро после «бурной ночи» — другой…

Джефферсон Джервис поднялся из-за стола. Он был так высок ростом, что его маленькая хищная голова чуть ли не доставала до потолка. Его клюв и расширившиеся от ненависти глаза коршуна были где-то на уровне хрустальной люстры, нависшей над столом заседаний. Ярость Джервиса, его напор действовали на присутствующих гипнотически.

— Я вам приготовила сюрприз, — тихо в наступившей паузе произнесла Натали.

Предвидя схватку с Джервисом, она распорядилась, чтобы Джоан установила в зале старый английский репродуктор времен войны с Гитлером. Его Уоллес хранил среди домашнего хлама как реликвию. Не так сложно было подключить аппаратуру к действующему телефону. Она набрала номер Эдди Майлла. Тот откликнулся тут же из своей конторы. Примерное время этого звонка Натали обговорила заранее. Неповторимую интонацию всем известного организатора финансовых «пирамид», рыцаря народного капитализма, не мог подделать самый талантливый актер. Его многократно усиленный динамиками голос давил на слух притихших акционеров.

— Рад твоему благополучному возвращению, Натали, в родные пенаты! Поздравляю с удачным контрактом. Кажется, ты собралась внедрять капитализм в социалистическое сознание трудящихся масс?

— Согласись, Эдди, идея не так уж плоха… Теперь я продаю еще одну…

— Интересно. Какую же?

— Я хочу, чтобы ты взялся преобразовать «Котильон». Организуй холдинговую компанию, чтобы обеспечить уплату долгов и выкуп долей пайщиков.

Эдди хихикнул, и его смешок прозвучал через громкоговоритель зловеще. Он подействовал на всех, даже на Джервиса.

— Дорогуша! Я вымощу тебе путь золотыми монетами, особенно под нашу общую постель… Не побрезгуешь тем, кто не каждый день принимает ванну?

— Короче, Эдди! Ты говоришь об акционерном обществе открытого типа?

— Я всегда бью в одну точку. Только вот твой твердокаменный череп до сих пор не поддавался…

— Кажется, ты уже пробил в нем дырку.

— Неужели? Или ты стала другой, или мир перевернулся?

— И то, и другое… И третье, что пришло мне в голову: лучше я буду управлять открытым АО, чем «Котильон» вообще уплывет в чужие руки.

— Кто же научил тебя уму-разуму? Может, Билл Малкольм? Он вел долгую осаду.

— Скорее Джефферсон Джервис. Только в обратном смысле. Он давит на меня.

Джервис вздрогнул.

— А, этот! — протянул Майлл.

Обычное восклицание в репродукторе звучало многозначительно.

— Он умеет давить не хуже танка, но ты как-нибудь намекни ему, что у меня есть пара файлов в запасе… Наши дорожки когда-то скрестились… Если мы еще столкнемся лбами, то неизвестно, кто выкинет первым белый флаг.

— Ну так что, Эдди? Кто скажет первым: о'кей?

— Я давно сказал: о'кей!

— И я говорю: о'кей, Эдди.

Связь отключилась. Секунду собравшиеся отдыхали от грохота и треска динамика. Майкл, как мальчишка, едва сдерживал хохот. Джервис был непроницаем.

— Что все это значит? Это шоу? — спросил Сильверман, старый приятель Уоллеса, поддержавший на собрании позицию Джервиса.

— Это значит, что я сохраняю за собой пятьдесят один процент акций новой фирмы. Кто захочет, может конвертировать свой пай в «Котильоне» в новые акции. Остаться со мной или… проститься с «Котильоном». Джоан, передай факс Майллу, что я согласна на АО. Холдинговая компания будет называться НСН.

— Как расшифровать аббревиатуру НСН?

— Натали Стюарт-Невски.

Эл Сильверман обратился к Джервису:

— Мистер Джервис! Мы можем сейчас переломить ситуацию. Если вы заявите, что согласны выкупить долю пайщиков и гарантировать выплату долгов кредиторам, контрольный пакет останется у нас.

— Я не дую в пустую раковину… — сказал Джервис. — Свист в ушах — это еще не деньги. Пусть мальчишки забавляются этим на морских пляжах. Я хочу посмотреть, как долго Натали Стюарт-Невски продержится на свободной продаже акций. Взять в рекламу русскую демократию менее надежно, чем груди Дианы Дарби.

Джервис был откровенно груб, и в этой искренности было какое-то обаяние.

— У вас мужские яйца, Натали. Вы их унаследовали от Уоллеса.

«Как он посмел вспомнить Уоллеса? Он, который повинен в его гибели? Но Уоллес постоянно говорил: если что-то чуть-чуть изменилось в мире — это уже победа!» — размышляла Натали.

Сегодня Натали победила. Она, оставшись в одиночестве, долго просидела в кресле перед опустевшим столом заседаний. Когда-то разбогатевший предприниматель приобрел его, поставил в своем офисе, потом разорился, и Уоллес забрал его в счет каких-то долгов. Деньги тратятся или перетекают с одного банковского счета на другой, а такие предметы, как массивный стол для заседаний, кресла вокруг него, вечны и исправно служат новым владельцам.

Пайщики разошлись по домам, обещая в ближайшее время определить свою позицию в отношении новой компании. Чувствовалось, что их монолитное единство, скрепленное авторитетом Джервиса, начало давать трещину. Линн и Майкл отправились на деловой коктейль к Эдди Майллу для разработки дальнейшей стратегии. Даже верная Джоан покинула в конце концов офис, подчинившись настояниям Натали. Завтра предстоял не менее тяжелый и напряженный день, а Джоан несла на своих девичьих плечах груз множества забот. Сегодня вроде бы была одержана победа, но ощущения победы не было. Натали пришлось нарушить их взаимное с Уоллесом обещание во что бы то ни стало удержать «Котильон» за собой. Уже не будет прежнего чувства собственной, единоличной власти, зато прибавится суеты и новых обязательств. В будущей жизни было одно светлое пятно — рождение ребенка.

В дверь робко постучали.

Натали подняла глаза. Дверь тихонько приотворилась. В полумраке возник Грег. Он двигался робко и нерешительно и выглядел жалким.

— Джоан велела охраннику меня пропустить. Сказала, что я вполне безопасен.

Натали попыталась пошутить:

— А ты действительно безопасен?

Шутка не имела успеха. Грег не улыбнулся. Казалось, что его всегдашняя непринужденность покинула его и обаятельная улыбка никогда не засияет на его лице.

— Джоан сообщила, что Джервис побит. Ты уложила его на ковер.

— В каком-то смысле да… Но нет гарантии, что он не поднимется вновь.

— Все-таки я тебя поздравляю.

— Спасибо.

— Могу я подойти поближе?

— Ты можешь даже присесть. Ты же безопасен! — Натали усмехнулась. — Ты ведь только мальчик на побегушках. Не правда ли?

— Мне тяжело думать, что ты меня возненавидела.

— Откуда ты это взял? Я лишь очень… очень разочарована.

— От меня ничто не зависело. Я делал лишь то, что считал наилучшим выходом из положения. Пойми, ведь Уоллеса уже не было в живых. Я не мог предотвратить его смерть и не мог воскресить его. Ты мне не веришь?

Натали пожала плечами.

— Ты не вел себя как друг… как настоящий друг — мой и Уоллеса.

— Может быть, ты права. Но в остальном я не лгал тебе. Я хотел вырвать тебя из этой кровавой схватки и увезти с собой.

— Ты так старался… я знаю. Но почему?

— Потому что я люблю тебя… Я влюбился в тебя давно, когда тебе было еще только пятнадцать лет.

— Стоп, Грег! Оставим наши детские воспоминания в покое. Это уже все в прошлом… Я сейчас не готова слушать объяснения в любви.

— Но часы-то тикают. Время уходит.

— О чем ты говоришь, Грег?

— Диана Дарби позвонила мне.

— С чего это вдруг?

— Мы дружим давным-давно. Она была девушкой Уоллеса, а я вроде бы его приемным сыном.

— Я не догадывалась, что Диана испытывает к тебе материнские чувства.

— Диана знает меня лучше, чем кто-либо. Мой характер, мои склонности.

— Что же тебе сказала Диана?

— Что у тебя будет ребенок.

— Как она смела? — возмутилась Натали. — Это касается только меня и никого больше… Диана не имела права распускать язык.

— Она считает, что я могу помочь тебе. И она права…

— Мне не нужна ничья помощь.

— Разреши мне искупить хоть часть моей вины.

— Как?

— Я хочу позаботиться о ребенке Уоллеса. Помочь воспитывать его. Я в таком долгу перед Уоллесом… и перед тобой.

— Как посмотрит на это Салли?

— Мы уже расстались. Я снял квартиру в городе.

— Ты же работаешь в Вашингтоне?

— Да, но уик-энды я буду проводить здесь… рядом с детьми. Я не в состоянии оторваться от них… насовсем.

— Я тебе сочувствую, Грег. Теперь ты одинок…

— Если не считать адвокатов, занимающихся нашим разводом. У Салли осталось все — и богатство, и дети… На мою долю выпали адвокаты.

Гнев Натали утих, может быть, сказалась усталость. Одиночество Грега как-то слилось с ее одиночеством. Ее никто не ждал сегодняшним вечером так же, как и Грега. Она не возражала, чтобы Грег проводил ее до дома.

Они прошли несколько кварталов пешком. Грег уже не чувствовал себя побитой собакой, плечи его распрямились, походка стала уверенной. Натали неожиданно для себя почувствовала, что ей приятно присутствие красивого мужчины. А Грег был, несомненно, красив. Годы не изменили его. Он остался с виду таким же всепобеждающим викингом, как тогда, на яхте, в дни ее юности.

Мысль о том, что ей придется с ним расстаться и войти в пустую квартиру, причинила ей боль. Он не решался предложить ей провести вечер вместе в каком-нибудь ресторане, а она не хотела ему навязываться.

— Может, ты покажешь мне свое убежище? — спросила она.

Он был удивлен, но не подал виду, отделался шуткой:

— Еще пару дней назад я только и мечтал о том, чтобы затащить тебя в постель. Сколько я делал тебе подобных предложений! Помнишь?

— Ты меня неправильно понял. Просто мне вспомнилась вдруг пластинка, под которую мы танцевали в Новый год, когда мне было пятнадцать…

Грег наморщил лоб.

— Вот мелодию я помню… а слова — нет.

— А зря, — Натали улыбнулась. — Очень веселая песенка! И слова очень подходящие к случаю:

«Убежище» Грега занимало половину цокольного этажа скромного домика из серого камня в тихом районе. В гостиной единственное, но огромное окно выходило в палисадник, и низко нависшие голые ветви едва не скреблись в стекло.

— Как ты нашел такую берлогу в Нью-Йорке? Здесь так покойно, почти как на необитаемом острове.

— Редкий случай, когда мне улыбнулась удача! Парня, который жил здесь, выкинули с тепленького местечка в ООН. Я узнал об этом первым. Оказалось, что эта квартира мне почти по карману. Правда, плохи дела с меблировкой. Тут я уже выдохся. — Он обвел рукой пустую гостиную. — В спальне тоже негусто. Широкой кровати, о чем мечталось, пока не предвидится. Я смог обставить только комнату для ребятишек.

— Я могу одолжить тебе кое-какую мебель. У меня столько комнат, куда мне некогда, да и не хочется заходить.

— Ты же богатая женщина.

— Но не по твоим стандартам, Грег, — намекнула Натали на их разговор в ночном поезде. — Я вижу, ты коллекционируешь живопись.

Натали начала рассматривать картины.

Без мебели гостиная походила на картинную галерею.

— Салли — дай ей бог счастья! — вздумала дарить мне на дни рождения всякую мазню. Подозреваю, что она спала с художниками и получала их полотна в благодарность за доставленное удовольствие. Когда начало коллекции было положено, я уже сам пристрастился и стал покупать кое-что по своему вкусу.

Натали скользила взглядом по стенам, увешанным картинами. Вдруг она шагнула вперед и замерла.

— Эту я приобрел в Москве… — пояснил Грег, заметив, что Натали заинтересовалась картиной. — Безвестный русский художник, бедолага, но, по-моему, талантлив.

— Мне она нравится!

Может быть, эхо в пустой комнате было тому причиной, но тихие слова Натали прозвучали на удивление громко. Правда, Грег не заметил этого, как и того, что лицо Натали превратилось в застывшую маску. Грег в это время разглядывал содержимое своего холодильника.

— Чем бы тебя угостить? У меня должна быть бутылка шампанского, — донесся до Натали его голос из кухни.

«Мужики смотрят вслед уходящей от них навсегда любви…» Так, кажется, назвал картину художник Лева. Два парня смотрели вслед уходящей Дине. В их глазах были обожание и обреченность. Сам Лева именно так обреченно смотрел на Дину, когда она уходила от него, как оказалось, навсегда, в небытие.

Натали боялась, что Грег, заглянув ей в лицо, поймет, что она обо всем догадалась. Безмерность его предательства сначала ошеломила ее, потом в ней вскипела бешеная злоба.

А он, ничего не заметив, вышел из кухни, с торжеством помахивая бутылкой.

— Уверен, что глоток божественной влаги тебе не повредит! Все-таки сегодня есть что отпраздновать.

Искренность и благодушие, исходившие от него, были поразительны. Он, казалось, избавился мгновенно от тяжести своей вины, забыв все — и то, что он фактически убил Уоллеса, и то, что предавал интересы своей страны, и то, что обманывал женщину, которой постоянно клялся в любви.

Сердце Натали умерло вместе с Уоллесом. Но в ней утвердилось новое чувство, она прониклась новым желанием. Пребывание в России послужило толчком, а сейчас она поняла, как должна поступить.

Нет, Грег ничего не забыл, ничего не выбросил из головы. Он помнит все и продолжает играть с Натали в подлую игру по своим правилам. Он лжет ей и словами, и улыбкой, и взглядом. Он издевается над ней. Это он празднует сейчас победу, уверенный, что одолел Натали. Что ж, пусть эта уверенность останется с ним и в конце концов погубит его. Он сам давал в руки Натали возможность отомстить, и она этого шанса не упустит.

— Так ты категорически против шампанского? — настаивал Грег.

— Разумеется. Нам обоим придется соблюдать умеренность в употреблении спиртного долгое время.

— Ты сказала «обоим»? Я не ослышался?

Натали с трудом заставила свои губы шевельнуться и произнести шутливую фразу:

— Раз ты решил разделить со мной все заботы о ребенке, так уж начинай с сегодняшнего дня.