Глава I

Квартира была для нас приятным пристанищем, где можно было укрыться и отдохнуть от суровой и беспокойной работы на заводе. После того как я расстался со строительной бригадой, моя жизнь стала менее хаотичной: я проводил большую часть времени дома, играя с ребенком, возился с домашними электроприборами и радиоприемниками или же стучал на своей старенькой пишущей машинке «Корона».

Маша много работала — по семь или восемь часов в день, а Вера поддерживала в квартире порядок и следила за тем, чтобы на нашей электрической плитке всегда стоял котелок щей или борща.

Ко мне начали приезжать американцы из Москвы. Туристы заходили навестить меня, и я старался показать им город. В 1936 году приезжали профессор Джордж Каунтс и А. А. Хеллер, а однажды ко мне влетел Боб Мерриман. Боба очень интересовали школы и больницы, поэтому я взял на работе отгул и мы с ним пошли посмотреть на все, что было возможно. Сначала мы отправились в Социалистический город, или иначе Соцгород.

Социалистический город, переименованный в Кировский район, на самом деле не был действительно образцовым социалистическим городом, которым можно было бы похвастаться. Он состоял приблизительно из пятидесяти больших трех-, четырех- и пятиэтажных жилых домов, в каждом из которых было от семидесяти пяти до двухсот комнат. Дома были построены из кирпича и камня, снаружи отштукатурены и покрашены в разные цвета, поэтому они очень хорошо смотрелись зимой на белом фоне. Все они располагались длинными рядами, наподобие военных бараков, и имели одинаковую форму спичечного коробка, поставленного на одну из узких боковых граней. Металлические крыши домов были выкрашены в красный и синий цвета. Во всех домах были балконы. Ряды домов отделялись друг от друга широкими улицами с тротуарами, вдоль которых было посажено много деревьев. В центре жилого массива находились две открытые площади-скверы с фонтанами, скамейками, детскими площадками, цветниками, обнесенными аккуратными зелеными железными изгородями, и саженцами, которые через десять лет должны были превратиться в большие деревья с широкой густой кроной.

Ярко светило солнце. Пока мы шли в толпе людей, нас окружали женщины с хозяйственными сумками. Навстречу нам попались несколько мужчин, одетых не по-рабочему.

Кировский район имел некое определенное очарование, особенно летом: били фонтаны, огромное множество детишек в купальных костюмах, закрывавших только очень небольшую часть их загорелых тел, брызгались и плескались в воде. Дорожки были заполнены рабочими всех возрастов, вышедшими подышать свежим воздухом. Все скамейки были заняты мужчинами и женщинами, старыми и молодыми, читающими и разговаривающими. Хоры, оркестры, радиоприемники и патефоны наполняли музыкой воздух. Мне особенно запомнился хор украинских домохозяек, обычно устраивавший свои репетиции вечером на открытом воздухе; их всегда окружала толпа людей, которые им аплодировали, а некоторые и подпевали. Часто рабочие выносили на улицу гитары и балалайки, и казалось, что ты находишься в каком-нибудь маленьком городке в Италии. Гораздо меньше была заметна традиционная привычка русских напиваться a la russe, поглощая большие количества водки, сбивавшей человека с ног так, как будто его ударили по голове молотком. Напившимся не разрешалось ходить качаясь или валяться по улицам; их тут же увозила милиция.

Пока мы шли, я рассказывал Бобу все, что знал о Кировском жилом квартале. Огромным недостатком этого района была перенаселенность. В 1934 году на одного человека в этом районе приходилось в среднем 3,34 квадратных метра (35 квадратных футов) жилой площади. Это означало, что в одной комнате жили по четыре-пять человек. Однако русские привыкли к перенаселенности и по этому поводу было меньше жалоб, чем можно было бы ожидать в любой другой стране.

Очень часто возникали споры по поводу того, кто займет освободившуюся комнату или квартиру. Иногда в такую квартиру вселялись «скваттеры» и отказывались выехать оттуда или впустить тех, кому предназначалось это жилое помещение. В таких случаях было много ругани, слез и зубовного скрежета. Получение жилой площади само по себе было очень сложным процессом. Все здания принадлежали комбинату, а не городскому Совету. Администрация комбината выделяла определенное количество комнат и квартир каждому цеху и предприятию, входящему в состав комбината.

Квартплата зависела от жалованья и составляла приблизительно от двух до десяти рублей в месяц за каждый квадратный метр жилой площади. Мы платили восемьдесят рублей в месяц. Во всех домах Кировского района были электричество, центральное отопление и водопровод. Еду готовили в основном на плитах, топящихся углем, но и электричество, которое стоило всего лишь 12 копеек за киловатт-час, использовалось все больше и больше.

Мебель в квартирах, как и сами дома, изначально принадлежала заводу. Квартиросъемщик платил за использование мебели пять процентов ее оценочной стоимости в год. По мере того как она приходила в негодность и исчезала, замена мебели обычно производилась самим жильцом, поэтому постепенно рабочий обзаводился все большим количеством собственной мебели, обычно деревянной и очень простой.

Первоначально каждая жилая квартира была оборудована ванной, но эти ванны мало-помалу исчезали или же использовались совсем для — других целей, например для хранения угля. Большинство жителей мылись в общественных русских банях, которых было очень много.

 

Глава II

Мы пошли в Магнитогорский педагогический институт, который заканчивала Маша. Я знал директора, он поговорил с нами полчаса, дав Бобу очень много материала о городских учебных заведениях. Боб был полон энтузиазма и не без причины.

Почти все в Магнитогорске учились или посещали какое-либо учебное заведение, как рассказывал нам директор (я выступал в роли переводчика). Если начать с самого начала, то надо рассказать о детских яслях, куда принимались дети, начиная с возраста в несколько недель, и где они оставались до трех лет, иногда только на день, иногда на ночь, а иногда и на все двадцать четыре часа в сутки, что зависело от занятости матери ребенка, ее нужд и потребностей. Эти детские ясли находились в ведении городского Совета и им предоставлялись большие субсидии как Советом, так и комбинатом. Родители платили от 15 до 50 рублей в месяц за одного ребенка. Здания были в большинстве своем светлыми и чистыми, о детях хорошо заботились. Однако работе этих детских заведений мешали два обстоятельства.

Во-первых, их было недостаточно. Для того чтобы каждая мать, которая хотела отдать своего ребенка в ясли, могла бы это сделать, необходимо было увеличить площадь, штат сотрудников и оборудование яслей в десять раз. А так как это было невозможно, то было очень трудно найти для ребенка место, и особенно тем, чья зарплата была более трехсот рублей в месяц. Предполагалось, что эти «высокооплачиваемые» работники сами будут заботиться о своих детях или же наймут няню. Недостаточное количество мест в детских яслях усугублялось еще и необычайно высокой рождаемостью в Магнитогорске (36 на 1000 в 1937 году).

А во-вторых, в переполненных детских яслях очень быстро распространялись эпидемии обычных заболеваний детского возраста (свинка, корь, дифтерит, скарлатина).

После того как ребенок достигал трех- или четырехлетнего возраста, его переводили в детский сад или на детскую площадку. Задача этих организаций была менее сложной и менее трудной, чем яслей. Их работа облегчалась тем, что рядом была широкая степь, где дети могли бегать и играть на солнце и свежем воздухе без особого присмотра.

С семи лет дети начинали ходить в школу, и предполагалось, что в те часы, когда в школе нет уроков, родители будут заботиться о них. В очень редких случаях, когда родители не могли этого делать, дети жили в «доме ребенка».

В 1935–1936 годах количество средних школ увеличилось с 34 до 45. Все новые школы размещались в отличных, хорошо освещенных зданиях из армированного бетона, они были удобно расположены и хорошо оборудованы. Но не только строили новые школы: достраивали старые, увеличивали их площади, что давало возможность около тридцати тысячам детей учиться в одну смену, а не в две или три, как раньше.

Учебный план десятилетней школы представлял собой нечто среднее между планами американской средней школы и французской бакалаврской и английской школ, готовящих учеников к поступлению в высшие учебные заведения. Курс обучения включал в себя математику (до производных функций), биологию, общую химию, общую физику, один иностранный язык (латынь не преподавали), историю (особое внимание уделялось русской истории, главным образом послевоенному периоду, и очень мало внимания истории древнего мира, Возрождению и американской истории), основы гражданского права, астрономию, литературу (здесь тоже основной упор на изучение русской литературы), экономгеографию, элементарный курс музыки и искусства, политическую экономию и многочисленные курсы и кружки по изучению ленинизма, истории и структуры Коммунистической партии Советского Союза, текущих событий и так далее. Ученики, проявлявшие гораздо больше энтузиазма и интереса к учебе, чем большинство учащихся в Америке, обучались здесь очень многому и заканчивали школу десятилетку хорошо подготовленными к получению высшего образования, особенно в области точных наук. Обучение было бесплатным вплоть до 1940 года, когда за учебу в школе после седьмого класса стали взимать до двухсот рублей.

Дисциплинарные и организаторские вопросы в школах решались в «прусской» манере. У ребенка было очень мало выбора относительно того, что ему изучать и когда. От плана Дальтона и других экспериментальных, прогрессивных образовательно-педагогических схем, опробованных в первые послереволюционные годы, отказались. Это произошло потому, что Советскому Союзу были нужны инженеры, химики, бухгалтеры и учителя, а все эти профессии требовали глубоких, основательных, систематизированных знаний в одной из этих областей, различные общеобразовательные системы не могли дать ребенку этих необходимых глубоких познаний; они скорее были направлены на развитие своеобразия и оригинальных черт его личности, независимости суждений, способности критически мыслить. Развитие этих качеств привело бы к появлению потенциально опасных граждан в Советском Союзе, и с точки зрения «диктатуры пролетариата» эти черты характера были скорее помехой, нежели достоинством, или, выражаясь финансовыми терминами, они были пассивом, а не активом.

Поэтому советская система обучения вернулась к старому, испытанному методу, дававшему результаты. Конечно, он не уничтожил полностью в детях оригинальность, независимость суждений и критическое мышление. Но он действительно сильно облегчил обучение точным наукам.

Для тех детей, которые не хотели заканчивать полный курс средней школы, а предпочитали овладеть какой-либо профессией, существовали две основные разновидности профессиональных школ — ФЗД и ФЗУ — при заводах. Оба вида этих училищ были хорошо оборудованы, и в них принимали учеников, начиная с тринадцати лет и старше, закончивших школу-шестилетку. В этих учебных заведениях готовили сварщиков, механиков, электриков и других специалистов. Когда ученику исполнялось пятнадцать, он начинал проводить половину своего шестичасового рабочего дня в цехе завода на практических занятиях. Оставшуюся часть времени он занимался теоретической подготовкой в школе. В восемнадцать лет мальчик или девочка уже считались взрослыми. Один из тех видов школ-училищ находился в ведении Совета народного образования, а другой — в ведении заводского отдела кадров. Детям платили от 30 до 80 рублей в месяц. В обоих школьных зданиях были оборудованы механические мастерские, и они были оснащены сварочным, кузнечным и литейным оборудованием, а также и деревообрабатывающими станками.

В ФЗУ и ФЗД училось много представителей национальных меньшинств: татар, казахов, киргизов и так Далее. Для того чтобы помочь этим учащимся, в обеих школах были организованы специальные отделения, где обучение проводилось полностью на национальном языке, а русский преподавался как иностранный.

Мы посетили несколько занятий в ФЗД и увидели группу двенадцати- и четырнадцатилетних кочевников. В то время как любой американский двенадцатилетний мальчик умеет пилить, строгать и даже чинить простые электрические моторы, эти сыновья и дочери Тамерлана и Чингисхана никогда раньше не видели молотка. Единственное, что они когда-либо забивали, был колышек для юрты, который вгоняли в землю при помощи камня. Им приходилось начинать все с самого начала.

Закончив десятилетку или же самостоятельно подготовившись к экзаменам, учащийся (обычно в возрасте от шестнадцати до восемнадцати лет) мог поступать в высшее учебное заведение. В Магнитогорске можно было поступить в строительный, металлургический и педагогический техникумы, горно-металлургический (скорее, это был настоящий университет) и медицинский институты, специальные училища, готовящие медсестер, милиционеров, а также в летную школу и на другие военные курсы, организованные Осоавиахимом (обществом химической и воздушной обороны).

Строительный и металлургический техникумы готовили специалистов-техников, которые получали в основном практические познания в соответствующих областях. Точно так же медицинский техникум готовил акушерок-интернов, которые могли принимать роды, лечить переломы рук и выслушивать стетоскопом легкие и сердце, но у них не было никакой врачебной теоретической подготовки. Прием во все эти техникумы осуществлялся во время конкурсных экзаменов, к участию в которых допускались все закончившие восемь классов. До 1937 года во всех техникумах было дневное отделение, где студенты получали стипендию, составлявшую около ста рублей, и посвящали все свое время учебе, а также вечернее отделение, где студенты не получали стипендии. Однако эти студенты-вечерники так уставали от работы на комбинате, что не могли достаточно хорошо заниматься. После 1936 года вечерние отделения были упразднены так же, как и вечерние отделения в институтах год спустя.

Во второй половине дня мы с трудом взобрались на холм рядом с шахтой, где добывали железную руду, и направились в инженерную школу, которую я посещал четыре или пять вечеров в неделю. Горно-металлургический институт принимал людей, закончивших школу-десятилетку, для которых устраивался конкурсный экзамен. Сейчас здесь училось около пятисот студентов. Полный курс обучения длился пять лет. Здесь были хорошие библиотека и оборудование. Преподавательский состав был превосходный, а администрация — полностью некомпетентна.

Около сорока процентов студентов в этом институте составляли женщины, шестьдесят процентов были русские, а остальные сорок — татары, украинцы, белорусы и евреи. В вечерних группах занимались студенты в возрасте тридцати двух — тридцати трех лет, а на дневном отделении средний возраст студентов был двадцать пять — двадцать шесть лет, хотя некоторым студентам было даже пятьдесят.

Педагогический техникум готовил учителей начальных классов, а педагогический институт — учителей средних классов. Требования при поступлении и продолжительность обучения были примерно такими же, что и в металлургическом и строительном институтах и техникумах. После весьма значительного увеличения зарплаты учителям в 1935 году начался большой наплыв желающих (и особенно женщин) поступить в педагогический институт, в котором обучалось около шестисот студентов. У учителей был четырехчасовой рабочий день, двухмесячный отпуск летом, и они зарабатывали в месяц четыреста рублей и больше.

Такие условия труда казались очень хорошими дочери или брату заводского инженера в Магнитогорске, который, если что-нибудь было не так, мог не снимать рабочей одежды по нескольку дней подряд.

Среди магнитогорских студентов было много уже взрослых мужчин и женщин, которые днем отрабатывали свои смены на комбинате. С самых первых дней строительства Магнитогорска профсоюзы организовали курсы для неграмотных. В 1937 году их посещали свыше десяти тысяч взрослых. Тем не менее пресса жаловалась, что это число составляет только половину действительного количества неграмотных в Магнитогорске. На этих курсах обычно преподавали учащиеся средних школ, перед которыми стояла трудная задача — научить сорокалетних людей — а это были в основном женщины — читать, писать, а иногда даже считать.

Для того чтобы обеспечить комбинат квалифицированными рабочими, на протяжении всего периода тридцатых годов организовывались профессиональные училища. Одним из лучших было училище прокатных станов, куда я и повел Боба. Это профессиональное училище начало работать в одной из комнат барака за месяц-два до того, как прокатный стан был пущен в строй. С этого времени училище постоянно росло. К январю 1936 года там учились девятьсот пятьдесят студентов, двадцать пять из которых занимались только учебой и получали за это от ста до двухсот пятидесяти рублей ежемесячно. Остальные учащиеся посещали занятия по вечерам.

Училище готовило рабочих-прокатчиков, крановщиков, электриков, механиков и газовщиков коксовых батарей. Учителями были инженеры из прокатного цеха, получавшие за преподавание от четырех до пяти рублей в час.

В это училище могли поступить только неквалифицированные рабочие, но от них требовалось, чтобы они умели читать и писать, а также знали основные арифметические правила. Считалось, что на рабочих, уже имеющих какую-либо специальность, не надо тратить государственные средства, чтобы обучить их еще одной специальности, в то время как ежегодно в промышленные центры приезжают тысячи крестьян, которые могут работать только там, где требуется неквалифицированная рабочая сила. Продолжительность первого курса обучения составляла шесть месяцев. К концу этого периода учащиеся приобретали достаточно элементарных знаний по физике, химии и механике, чтобы овладеть своими профессиями, к тому же они получали и практическую подготовку.

По прошествии шести месяцев учащегося переводили из чернорабочего на тот участок, где он начинал работать по своей, только что приобретенной специальности и получал четвертый разряд. В течение первых нескольких месяцев к нему «прикрепляли» опытного квалифицированного рабочего, получавшего ежемесячно на несколько рублей больше за то, что он руководил работой новичка, исправлял его ошибки и вообще во всем ему помогал.

После этого, если новоиспеченный механик или электрик хотел и дальше повышать свою квалификацию, а он обычно хотел, то он возвращался обратно в училище на второй курс, длившийся около восьми месяцев. По окончании этого курса он получал пятый или шестой разряд. Получение более высокого разряда означало повышение в зарплате, что и было дополнительным стимулом для желающих продолжать обучение.

Начиная с конца 1935 года все рабочие, и старые, и молодые, должны были сдавать экзамены по технике. Эти экзамены проводились мастером, которому часто помогали представители администрации, и они брались за проверку как по практическим, так и по теоретическим вопросам, непосредственно связанным с выполняемым данным рабочим делом. Сдав такой экзамен на «технический минимум», каждый рабочий получал техническое удостоверение, в которое были внесены его профессия, разряд и оценка, полученная на экзамене. Ни один квалифицированный рабочий после лета 1936 года не имел права работать без такого удостоверения.

Сдав экзамен на восьмой разряд, рабочий заканчивал образование в этом профессиональном училище, и мог поступать в одно из высших технических училищ или институтов в городе или же на курсы мастеров.

Эта совершенная система профессиональных училищ позволила сделать очень многое для ликвидации традиционной русской неграмотности и технической неподготовленности.

Каждый вечер с шести до двенадцати часов трамваи и автобусы Магнитогорска были битком набиты взрослыми учащимися, спешащими в школы и училища или, наоборот, оттуда, с книгами и тетрадями под мышкой, обсуждающими Лейбница, Гегеля или Ленина, решающими задачи, разложив тетради на коленях, и вообще ведущими себя точно так же, как школьник в нью-йоркском метро во время экзаменационной сессии. Эти учащиеся, однако, не были подростками, и это было не во время экзаменов. Они были просто представителями населения Советского Союза, стремящегося наверстать упущенное для учебы время.

 

Глава III

Побывав с Бобом во многих школах и училищах, я повел его в больницу, чтобы он смог составить впечатление о магнитогорской медицине.

Магнитогорская больница была размешена в двадцати бараках, построенных в 1932 году, во многих из них не было водопровода, горячей воды и канализации. В 1937 году здесь было около тысячи четырехсот коек, распределенных между хирургическим, родильным, инфекционным, терапевтическим, детским и несколькими другими отделениями. Больница всегда была переполнена, особенно хирургическое отделение. Там было достаточно много хороших хирургов и операционных сестер, но в целом в больнице было мало персонала, а врачам и медсестрам обычно не хватало опыта. В бараках летом было жарко, а зимой холодно, очень часто там бывало и грязно.

Больница находилась между металлургическим институтом и трамвайной линией. По пути в институт и из института мы каждый вечер проходили по территории больницы. В течение двух лет рядом с бараком, где находилось родильное (акушерско-гинекологическое) отделение, стояла большая бочка. Увидев ее первый раз по дороге в институт, я из любопытства заглянул внутрь этой бочки. После этого, проходя мимо, я уже старался ее не замечать. Но однажды зимним вечером я споткнулся и упал на что-то, лежащее на земле. Поднявшись, я вернулся назад, чтобы посмотреть, за что же я зацепился. Это оказался послед (плацента), который выпал из бочки, а потом примерз к земле.

Я пожалел Боба и не повел его к этой бочке, но зато показал ему объявление на двери маленького барака, служившего моргом: «Трупы выдаются родственникам только с трех до пяти».

Еда, которой кормили пациентов в больнице, часто была далеко не лучшего качества: в 1936 году сумма денег, отпускаемая на одного пациента, составляла около шести рублей в день.

Лечили в больнице, как и во всех других санитарных учреждениях города, бесплатно. Стоило только заболеть, чтобы попасть туда, если в это время в больнице было свободное место. Если же мест не было, то больного часто приходилось отправлять домой. В 1936 году была организована в довольно широких масштабах служба «скорой помощи», доставлявшая в больницу пациентов, и особенно это касалось жертв несчастных случаев на комбинате. Тем не менее, когда один из моих знакомых (дело происходило уже в 1937 году) позвонил поздно ночью в больницу и попросил прислать «скорую помощь» за своей больной женой, его спросили: «Она еще в сознании?» И когда он ответил на этот вопрос утвердительно, то ему сказали, что свободных машин «скорой помощи» нет и врачи не приедут.

Несколько отделений центральной больницы были расположены, по вполне понятным причинам, за чертой города: психиатрическое, туберкулезное и венерологическое (и отделение, и поликлиника). В психиатрическом отделении, рассчитанном на сорок мест, находилось шестьдесят пациентов, работали один врач и две медсестры. Находилась там и большая тифозная больница, существовавшая еще в 1933 году, о которой шла страшная слава. Она была ликвидирована в 1936 году, когда тиф практически исчез, благодаря прививкам и повсеместному улучшению жизни населения.

В ведении Совета по здравоохранению находилось восемнадцать поликлиник, представляющих все виды медицинского обслуживания от стоматологии до электро- и гидротерапии. Некоторые из этих поликлиник были оборудованы и оснащены гораздо лучше, чем центральная больница. Например, поликлиника, находившаяся в Кировском районе, была чистой и хорошо налаженной, там были и маленькая лаборатория, где делали анализы, и рентгеновский кабинет, и первоклассное стоматологическое оборудование.

Кроме вышеперечисленных медицинских учреждений, Совет по здравоохранению ведал также и станциями «скорой помощи», находившимися во всех основных цехах комбината, где работали квалифицированные медсестры (а в некоторых случаях и врачи), и большой экспериментальной лабораторией по гигиене, занимавшейся исследованиями в области промышленной гигиены и профилактики.

Все врачи и другие сотрудники больниц и поликлиник получали зарплату от Совета по здравоохранению. Доктора зарабатывали от четырехсот до нескольких тысяч рублей ежемесячно. Официальный рабочий день советских врачей длился четыре-пять часов. Если они работали дольше этого положенного времени, то получали деньги за сверхурочную работу. Из-за того, что в Магнитогорске катастрофически не хватало врачей, большинство из них работали по пятнадцать часов в сутки. Это было абсолютно незаконно, но поскольку врачей не хватало, то профсоюз медицинских работников дал свое согласие, чтобы Совет по здравоохранению разрешил своим сотрудникам работать больше, чем положено по закону.

Любой больной в Магнитогорске получал самые лучшие медицинскую помощь и заботу, какие только могло предоставить общество. Город тратил четвертую часть своего бюджета на медицину. Жители Магнитогорска воспринимали предоставляемое обществом медицинское обслуживание как нечто естественное, само собой разумеющееся, как одну из нормальных функций своего государства. Им казалось немыслимым, что в Америке у многих врачей нет пациентов, в то время как множество больных мужчин и женщин не получают медицинской помощи.

 

Глава IV

Мы с Бобом вернулись домой в шесть часов, как раз к обеду. Я думал, что теперь-то уж он захочет немного передохнуть; но после того, как мы пообедали, он заставил меня целый час читать ему местную газету. Я перевел часть передовицы, озаглавленной «Доменщики могут и должны выполнять план».

В ней здорово попало начальнику цеха Михайловичу:

Однако, к сожалению, товарищ Михайлович и другие руководители доменного цеха пытаются все объяснить «объективными» факторами. Они все время жалуются то на отсутствие хорошей руды, то на плохое качество кокса и т. д. Это не что иное, как детская попытка найти себе оправдание, в чем легко убедиться: в то время как товарищ Михайлович и его приятели постоянно жалуются на нехватку кокса, в течение только февраля они умудрились сжечь на двадцать тысяч тонн больше, чем им полагалось получить на месяц по плану…

Я дочитал статью до конца. Там были также строки о плохой организации выдачи зарплаты рабочим-газовикам доменных печей и явное предостережение Михайловичу, что лучше бы ему заняться делом и получить какие-то конкретные результаты своей работы к Первому мая — иначе… ему не поздоровится.

Далее следовали полторы колонки новостей из-за рубежа, подробно рассказывалось об изменениях в составе правительства Испании, был там и сокращенный перевод манифеста, распространенного новым правительством Негрина, призывающего к солидарности всех настоящих испанцев в проведении чистки в республиканской армии в течение последующих нескольких часов или уж в крайнем случае нескольких дней. Предлагалось «вычистить всех трусов, предателей и колеблющихся элементов». После этого шел дословный перевод манифеста Политбюро Испанской коммунистической партии, призывавшего весь испанский народ оказать твердую поддержку правительству Единого фронта и освободить территорию Испании от всех предателей, интервентов и ренегатов. Затем следовали репортаж из Барселоны, полный уверенности в скорой победе, и два сообщения о выигранных республиканскими войсками сражениях на двух участках фронта. Потом я прочитал, в самом низу первой страницы, маленькую заметочку, очень заинтересовавшую нас обоих. В ней говорилось о строительстве новой железнодорожной линии Магнитогорск — Уфа, оно длилось уже почти пять лет и все еще было далеко от завершения:

К настоящему моменту строительные работы по линии Уфа — Магнитогорск, которая сократит железнодорожный путь от нашего города до Москвы и южных промышленных районов на 500 км, почти полностью прекращены. Однако в этом году они возобновятся. Будут сооружены мосты через реки Урал и Кизил, на всех участках дороги, где уже проложены рельсы, будет сделана насыпь. На эти цели правительство ассигновало 450 тысяч рублей, из которых 50 тысяч планируется потратить на культурные и общественные нужды рабочих, занятых на строительстве дороги и шахты по добыче марганцевой руды. Работы поручено проводить строительному тресту «Магнитстрой».

На следующей странице я прочитал длинную статью, написанную партийным работником, руководителем партийной ячейки, под названием: «По-большевистски выполнять решения пленума райкома». Оказалось, что на пленуме районного комитета было вынесено решение, что в каждую партячейку нужно принять несколько новых членов, однако партячейки не справились с этой задачей и никто пока не принят. Автор статьи бил себя в грудь, объяснял, что он не понял решения об увеличении партийных рядов, но теперь все осознал и примется за работу. В статье не говорилось, что одна из основных трудностей в решении этого вопроса заключается в следующем: большинство желающих вступить в партию не могли получить необходимые рекомендации от старых членов партии, потому что число последних уменьшилось, и они все более и более неохотно давали какие бы то ни было рекомендации.

На другой странице был опубликован отчет об итогах работы предыдущего дня на комбинате:

На третьей странице газеты фигурным крупным шрифтом было напечатано: «Литературная страница», там было несколько стихотворений, присланных школьниками и слесарями-водопроводчиками, а также статья, написанная местной литературной знаменитостью и озаглавленная: «Первые стихотворения начинающих поэтов».

Боб вышел из нашей квартиры поздно ночью, и больше мы с ним не виделись. Он был убит в Испании, где сражался в чине майора в составе Интернациональной бригады. Но когда я упаковывал вещи в 1931 году, я обнаружил газету, которую когда-то переводил Бобу, и напечатанный под копирку экземпляр его записей.

 

Глава V

В конце 1937 года я взял отпуск и поехал в Америку. Более пяти лет я провел в Магнитогорске, работая и занимаясь учебой. За исключением нескольких поездок в Москву и по Уралу, каждая из которых явилась не дольше одной-двух недель, я все время работал. Я хотел поехать домой и взглянуть на Америку. Маша тоже поехала бы вместе со мной, но она была советской подданной, и официальные власти отказались выдать ей заграничный паспорт.

После обычных проволочек я получил советскую визу на выезд и въезд и отправился в Москву, где с восторгом обнаружил, что могу купить билет до Нью-Йорка за рубли, хотя я не мог официально купить на деньги, заработанные мною в Магнитогорске, ни единого доллара или франка.

По мере того как я ехал все дальше и дальше на запад, пересекая Европу, большие и маленькие города становились все чище и чище, вокзалы, станции и маневровые пути все более ухоженными, а пассажиры, садящиеся в поезд и выходящие из него, были все лучше и лучше одеты.

Когда в Париже я вышел из скорого поезда, меня поразило большое количество разнообразных товаров. На каждом шагу кто-то пытался мне что-нибудь продать. Магазины были доверху набиты разными предметами, буквально умоляющими о том, чтобы их купили. Квартиры и номера в гостиницах стояли пустыми в ожидании того, чтобы их сняли или заняли. В России ожидание в очереди за хлебом или другими продуктами могло длиться несколько минут, в очереди за хорошим шерстяным. костюмом можно было стоять часами, а за велосипедом — днями; во Франции и в Америке эти товары производились в избытке и даже мешали нормальному функционированию торговли в промышленности.

В Советском Союзе экономика была дефицитной, а страны капитала боролись с избыточной экономикой. Я уже знал об этом, однако все значение этой фразы смог полностью осознать только выйдя из здания вокзала Гар дю Нор в Париже, после того как провел в Советском Союзе пять лет.

Я зашел в ресторан и заказал себе лучший шатобриан, какой только у них имелся. Пока я его ел, двое крепких, здоровых французских рабочих, по всей вероятности безработные, вошли туда просить милостыню. Во всей России вам было бы не найти куска мяса, так хорошо приготовленного и поданного, как тот шатобриан, который я ел, но вы могли проехать весь Советский Союз из конца в конец и не нашли бы двух здоровых и крепких, горящих желанием работать, мужчин, которые не могли бы найти себе работу. С другой стороны, эти двое французов — chomeurs — были одеты лучше, чем большинство русских квалифицированных рабочих.

Уровень жизни во Франции и особенно в Соединенных Штатах несравненно выше, чем в Советском Союзе, и это бросалось в глаза на каждом шагу во время той поездки в 1937 году. Обеды рабочих коксовых печей в Магнитогорске состояли в основном из большой тарелки горячего, но жидкого супа и полфунта черного хлеба. Более высокооплачиваемые рабочие заказывали еще и мясо. У французских рабочих обеды были гораздо лучше; у них имелись велосипеды и обычно две-три комнаты на одну семью. Русские семьи, как правило, жили в одной комнате, велосипеды считались роскошью так же, как и хорошие кожаные ботинки и шерстяная одежда.

Бросалось в глаза и еще одно различие. В России за те пять лет, которые я там провел, материальные условия улучшились по крайней мере на сто процентов. Во Франции они остались такими же, возможно даже ухудшились. В Америке, вероятно, слегка улучшились, хотя я сомневаюсь, чтобы они изменились намного. Может быть у русского рабочего было всего не так уж много, но он чувствовал, что в следующем году получит больше. Его дети учились в школе и были уверены, что потом им будет предоставлена работа. Русский рабочий был обеспечен на тот случай если он заболеет, точно так же, как и его дети. Безработица уже была забыта. Таким образом, он был, в сущности, настроен бодро и оптимистично, хотя его и беспокоили насущные проблемы, которых не было у большинства трудящихся других стран.

Я обнаружил, что мои старые друзья в Америке обеспокоены безработицей, ростом налогов, возросшей платой за медицинское и стоматологическое обслуживание, они беспокоились о том, как дать своим детям возможность закончить колледж, и, вероятно, больше всего их беспокоили общая тенденция развития американского общества и надежность социологических и экономических принципов, на которых оно было основано.

Разговаривая с людьми во Франции и в Америке, я был поражен интересом, проявляемым ими к Советскому Союзу, а также широко распространившимися неверными представлениями о России и вообще обо всем русском. У всех имелось на этот счет свое собственное, упрямо отстаиваемое мнение. Коммунисты и сочувствующие им люди считали Россию панацеей от всех зол. Они даже и слушать не желали никакой критики в адрес советской системы, руководителей в Кремле или «социализма» в том виде, как его строили в Советском Союзе. Другие были насквозь пропитаны историями Юджина Лайонса и не хотели даже допустить мысли о том, что Россия достигла чего-то еще, кроме хаоса, страданий и беспорядков. Они рассерженно отмахивались от явных успехов русских в промышленности и материальной сфере. Любой экономист или бизнесмен должен был бы видеть, что возросшее в три раза за одно десятилетие производство чушкового чугуна — это серьезное достижение и оно несомненно будет иметь далеко идущие последствия и может повлиять на расстановку экономических и военных сил в Европе. Чушковый чугун — это чушковый чугун, и не имеет значения, что доменные печи были построены специалистами-заключенными и раскулаченными крестьянами.

После жизни в Советском Союзе мне было очень трудно привыкнуть к американской рекламе. В России ее почти не существовало. Государство рекламировало облигации и сберегательные кассы, стремясь удержать людей от покупки товаров повседневного спроса, которых было еще мало. Ни в прессе, ни в метро, ни на плакатах и афишах, ни в объявлениях, ни по радио не рекламировался практически ни один товар, кроме косметики. Вместо того чтобы побуждать русских людей покупать и курить какой-то определенный сорт сигарет, их постоянно призывали изучать Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, принимать участие в работе обществ гражданской обороны, увеличивать выпуск продукции, снижать производственные затраты, улучшать качество и быть бдительными. Они курили те сигареты, которые были в магазине и на которые у них хватало денег.

В то же время поразили бесполезность и тупость американской рекламы по сравнению с разумностью и целесообразностью политической и экономической рекламы, или пропаганды, русских. И в последующие годы, когда я несколько раз уезжал из Советского Союза и попадал в «капиталистический мир», это впечатление скорее усиливалось, а не ослабевало.

Проведя месяц в Штатах и две недели в Москве, я отправился обратно в Магнитогорск, нагрузившись товарами, купленными в Америке для Маши и детей, и предметами для дома. Мои чемоданы были набиты карманными электрическими фонариками, венчиками для взбивания яиц, поясами, туфлями, одеялами, несметным количеством других предметов. Я сдал их в багаж и ехал налегке, но в «твердом» вагоне третьего класса, потому что у меня уже почти не было денег. Три дня я ехал по России, трясясь и подпрыгивая на ухабах. У некоторых пассажиров были матрасы. На один вагон их полагалось двадцать штук. Они доставались тем, кто приходил первым. Мне повезло, я оказался одним из первых, когда мы выезжали из Москвы, и у меня был матрас.

Наконец мы прибыли в Магнитогорск, и несколько сот людей вылезли из поезда, образовав огромную толпу, которая ринулась к выходу из вокзала мимо грязного, засаленного буфета и красиво оформленного, большого газетного киоска. Я опять постарался оказаться в числе первых, так как знал, как важно быть впереди толпы. Мне это удалось потому, что я не был обременен большим количеством багажа и мог идти довольно быстро.

Футах в пятидесяти от вокзала проходила широкая трасса, движение на которой было весьма оживленным. У телеграфного столба с табличкой «Автобусная остановка» сейчас же образовалась очередь.

Через двадцать минут после прибытия поезда подъехал автобус и его тут же начали брать приступом. Немедленно поднялся невероятный шум и гам. «Кондуктор, не пускайте в автобус людей без очереди», — закричали люди, пытавшиеся навести какой-нибудь порядок. Недисциплинированные вновь прибывшие не говорили ничего, но расталкивали всех плечами, пробираясь к автобусной двери. Кондукторша высунула голову из дверного проема и стала ругать людей, мешавших друг другу и старавшихся пролезть первыми в автобус. «Граждане! — продолжала кричать кондукторша. — Что это такое, черт возьми! Вы разломаете автобус, и тогда никто не уедет».

Мне удалось протиснуться внутрь, и я, стиснутый со всех сторон, затрясся по ухабистой дороге; доехав до конца трамвайной линии, автобус изрыгнул свой груз и поехал на вокзал за следующим. Трамвай был меньше набит, и я с комфортом доехал до остановки «Базар», где в трамвай забрались несколько десятков мужчин и женщин с пузатыми хозяйственными сумками. У одной женщины через плечо был перекинут холщовый мешок. Трамвай уже отправился, когда мешок заходил ходуном и из него раздался какой-то визг. Женщина смутилась, а пассажиры стали интересоваться, что у нее там, и, когда она наконец открыла мешок, все увидели двух поросят, которые брыкались и визжали. Кондукторша дала звонок водителю, чтобы он остановил трамвай, и велела женщине с поросятами сойти. Женщина пыталась возражать, но кондукторша настояла на своем — поросятам не место в трамвае.

 

Глава VI

На следующий день, приняв ванну и приведя себя в порядок, я отправился на комбинат, где обнаружил, что за время моего отсутствия чистки приобрели удивительно большие размеры. Люди боялись любого иностранца и всего иностранного. Главный мастер коксового завода сказал, избегая смотреть мне в глаза, чтобы я встретился с Сёмичкиным.

Сёмичкин выглядел измученным, обеспокоенным и раздраженным. Как я узнал позже, его несколько раз допрашивали органы НКВД, хотя и ни разу не арестовывали.

«Прости, Джек, — сказал он сдержанно. — Я ничего против тебя не имею. Но мы не можем держать здесь иностранцев. А ты не только иностранец, ты еще к тому же только что был за границей».

Я ушел с завода и направился домой, чтобы все обдумать. Маша рассказала мне, что почти все иностранцы либо уже уехали, либо собирались уезжать: те, у кого были иностранные паспорта, возвращались обратно домой в свои страны, а тех, кто принял советское гражданство, арестовывали и отправляли в Сибирь.

У меня был длинный разговор с Колей. «Лучше уезжай, — сказал он. — Сейчас иностранцам здесь не место».

В тот вечер мы с женой приняли решение уехать. На следующий день Маша подала заявление с просьбой разрешить ей уехать в Америку на постоянное место жительства. Прошло почти четыре года, прежде чем ей дали это разрешение на выезд. Я оставался в Магнитогорске еще три месяца, живя на Машины деньги и ожидая, когда ей дадут разрешение уехать. У меня не было работы, и поэтому двери института были для меня закрыты. Я играл с Андре в шахматы до тех пор, пока его не арестовали. Я понял, что мои друзья чувствуют себя очень неуютно, когда я прихожу к ним в гости, так что большую часть времени я сидел дома, стуча на машинке. Каждую ночь в Кировский район приходили, шатаясь от усталости и с красными от недосыпания глазами, сотрудники специальных групп, производивших аресты.

 

Глава VII

Джо Барнс приехал в Магнитогорск на несколько дней, и я повел его посмотреть город, хотя ни одному из нас так и не удалось получить разрешение посетить комбинат. Тогда, в 1938 году, в городе было много, что стоило посмотреть. Часть глинобитных домишек и деревянных бараков исчезла, уступив место жилым домам из железобетона. Появились залитые светом мощеные улицы, городской парк и даже девятиэтажный «небоскреб» местного значения. Хотя город все еще находился на первоначальной стадии своего развития и было еще очень далеко до воплощения грандиозных планов создания образцового города стоимостью в миллиард рублей, который должны были в конце концов построить на другой стороне озера, но в нем уже насчитывалось пятьдесят школ, три института, два больших театра и полдюжины театров поменьше, семнадцать библиотек, двадцать два клуба, восемнадцать поликлиник и много других общественных и культурных учреждений.

В то время как в Кировском районе в основном жили бригадиры, мастера и квалифицированные рабочие, а также небольшое число учителей, врачей и служащих различных городских учреждений, большинство административно-технических и политических работников, занимавших высокое положение, переехали в Березки, где раньше жили иностранные специалисты. Здесь, помимо хорошо построенных и оборудованных домов для иностранцев, Завенягин возвел дюжину больших домов для себя и своих наиболее ценных сотрудников. Созданные по проекту молодого архитектора Сапрыкина, они представляли собой почти точную копию проектов из американских архитектурных каталогов. В результате, как заметил Джо, получилось нечто, весьма напоминающее Маунт Вернон в штате Нью-Йорк или же Джермантуан в Пенсильвании. Дома были расположены на холме. Вокруг каждого дома был большой сад, землю для которого (в отдельных случаях) привозили на грузовиках из мест, находящихся за много миль отсюда. Дом Завенягина по сравнению с большинством советских домов выглядел дворцом. Это был трехэтажный, отштукатуренный снаружи кирпичный дом из четырнадцати комнат, в котором были бильярдная, игровая для двух маленьких сыновей Завенягина, музыкальный салон и большой кабинет. Позади дома находился небольшой олений заповедник, а перед домом — роскошный сад. Все это было обнесено высокой стеной, увенчанной по верху частоколом. Перед входом всегда дежурил милиционер.

Другие дома, занимаемые главным инженером, начальниками различных цехов, партийным начальником, начальником НКВД, а также двумя старыми специалистами-заключенными — Боголюбовым, работавшим в шахтах, и Тихомировым, главным энергетиком — были поменьше, чем дом Завенягина, но также очень комфортабельны и удобны, даже роскошны. Все они были обставлены самой лучшей мебелью, какую только могла предоставить Харьковская мебельная фабрика. Дом Завенягина был меблирован на сумму 170 тысяч рублей, а сам стоил около 80 тысяч. Затраты на другие дома были соответственно меньше.

Интересный вопрос возник относительно оплаты за проживание в этих домах. Плата за дом и мебель Завенягина, если рассчитывать ее с учетом двадцатилетней амортизации, составляла сумму около тысячи рублей ежемесячно только за амортизацию, не считая приблизительно такой же суммы на содержание дома, сада, и так далее. Зарплата Завенягина была немногим более двух тысяч в месяц. Обитатели других домов находились в таком же положении. Поэтому было принято удобное решение: стоимость этих домов внести в бухгалтерские книги всего жилищного отдела управления комбината. Таким образом, сумма амортизации выплачивалась всеми, кто жил в любом доме, принадлежащем комбинату. Тем не менее обитателям домов все равно пришлось бы платить очень внушительную сумму, так как они занимали слишком большую жилую площадь. Поэтому было решено взять дома на баланс комбината, внеся расходы в графу «административные». Таким же образом автомобили, находящиеся в распоряжении начальников цехов, главных инженеров и других чиновников и используемые не только для деловых поездок, но и для выездов на охоту и в театр, были оплачены, содержались и обеспечивались шоферами за счет средств, выделяемых управлением комбината.

В Березках был прекрасный, сад с теннисным кортом, который зимой превращали в каток. Вечером здесь ощущалась совсем иная атмосфера, нежели в Кировском районе. Она напоминала дух самодовольства, царивший на Парк Авеню или на чикагском Золотом побережье. Так продолжалось до тех пор, пока удары чисток не начали все чаще обрушиваться на того, кто думал, что он уже «достиг определенного положения».

Я повел Джо взглянуть еще на одну часть города, которая называлась «Шанхай». Она представляла собой скопление самодельных глинобитных домиков, сгрудившихся в овраге напротив железнодорожной сортировочной станции. Здесь жили в основном башкиры, татары, киргизы, построившие свои жилища из материалов, которые они находили или воровали на протяжении многих лет. Крыши обычно делали из кусков старого металла и иногда из дерна или соломы. В доме вместе с семьей жили цыплята, куры, свиньи и корова, если она имелась в хозяйстве. Такой способ размещений домашнего скота был обычным явлением для беднейших семей сельских районов России. Хозяевами этих «землянок» были чернорабочие и их семьи. Принадлежавшие им куры и козы свидетельствовали о том, что «они живут хорошо» с точки зрения стандартов русского крестьянства. У них были яйца и молоко, а отцы семейств, работавшие на комбинате, зарабатывали деньги.

В городе все еще оставалось несколько районов, состоящих из деревянных построек, бараков или каркасных домов. В самых лучших из них были центральное отопление, водопровод и канализация, однако большая часть этих домов не имела никаких удобств и все они были похожи на барак № 17, где я жил в 1932 и 1933 годах.

В 1938 году двести двадцать тысяч обитателей Магнитогорска жили следующим образом (я основываюсь на сведениях, которые смог получить через одного друга из отдела городского планирования):

Березки и гостиница «Центральная» — 2 процента

Кировский район и другие многоквартирные жилые дома — 15

Дома, находящиеся в личном пользовании — 8

Бараки и другие «временные жилые помещения — 50

Землянки — 25

Тот же приятель сообщил мне, что городской бюджет Магнитогорска в 1937 году составлял 23 миллиона рублей, а в 1938 году — 31 миллион. Из этих сумм приблизительно половина шла на строительство и работу всех учебных заведений и около 35 процентов — на здравоохранение и улучшение санитарных условий. Деньги поступали из налоговых сумм, вносимых в основном комбинатом и другими организациями, а также наиболее высокооплачиваемыми работниками.

Мы с трудом дошли по занесенным снегом улицам до самого центра города, где в 1935 году профсоюзом рабочих металлургической промышленности был разбит большой парк. Там были две открытые танцплощадки, трамплин для прыжков с парашютом, один открытый и один закрытый шахматный и шашечный клубы, теннисный корт, баскетбольная и волейбольная площадки, тиры, два ресторана и очень красивый сад, где были посажены цветы и кустарники. Вход в парк стоил 50 копеек, и летом здесь каждый вечер было очень многолюдно.

Сейчас же он был пуст и уныл, хотя все еще висели афиши, рекламировавшие матч Всеуральского футбольного чемпионата, состоявшегося в сентябре в Магнитогорске.

Я показал Джо бараки ИТК где жили почти две тысячи мелких преступников, отбывавших сроки наказания до пяти лет за уголовные правонарушения. Пять лет назад число этих заключенных в Магнитогорске было в десять или пятнадцать раз больше.

Джо хотел осмотреть церковь, но я рассказал ему, что Магнитогорск — один из немногих городов с населением около четверти миллиона человек, где нет ни одной церкви. В маленькой деревеньке под названием «Магнитная» когда-то была церковь, которую в 1934 году приспособили под клуб, а затем это здание было заброшено и впоследствии затоплено после сооружения второй плотины. Исчезновение этой церкви в водах озера символизировало и приблизительно совпало по времени с исчезновением религии как социального и политического фактора в Магнитогорске. Иногда можно было увидеть, как крестьянин, только что приехавший из какой-нибудь отдаленной деревеньки, осеняет себя по старой привычке крестом; в бане время от времени можно было встретить пожилого мужчину с крестиком, висевшим у него на шее на шнурке. Эти остатки огромного былого влияния на русских людей греческой ортодоксальной церкви не были объектом преследования со стороны властей. В целом поди улыбались и подсмеивались над этими еще сохранившимися верующими, а в прессе и в школах проводилась неослабевающая кампания беспощадной атеистической пропаганды.

 

Глава VIII

Джо интересовали театр и кино. В Магнитогорске было десять театров, в которых могли одновременно разместиться 9 тысяч зрителей. Все эти театры при клубах, и поэтому мы пошли взглянуть на эти клубы, которых в городе насчитывалось двадцать три.

Деятельность клубов была весьма разнообразной — работали драматические кружки, спортивные секции, в том числе секции шахмат и шашек, литературные и художественные группы. Деньги на их содержание поступали от профсоюзов или из ассигнований на культурные нужды, выделяемых управлением комбината. Здесь не взимались клубные взносы, и все вечера, пикники и мероприятия проводились на общественной некоммерческой основе.

Вечер танцев, устроенный в 1935 году, стал популярным клубным мероприятием и до некоторой степени заменил народные танцы. Обычно танцевали под музыку, исполняемую на аккордеоне.

Мы пошли посмотреть фильм в кинотеатр «Магнит», вмещавший тысячу зрителей. Ежемесячно около двадцати тысяч человек посещали кинотеатры, это означало, что средний магнитогорский взрослый житель ходил в кино один раз в шесть недель. Здесь показывали в. основном советские фильмы, но иногда демонстрировали и зарубежные киноленты, например «Огни большого города», «Под крышами Парижа», «Новые времена» и «Петер», а иногда и какой-нибудь ковбойский фильм (вестерн), снятый пятнадцать или двадцать лет назад.

В городе давали спектакли две постоянные профессиональные театральные труппы. Более старая труппа называлась ТРАМ (театр рабочей молодежи). За сезон 1937/38 года ТРАМ дал семьдесят представлений классических пьес и тридцать современных. Классические спектакли включали в себя пьесы Шекспира, Шиллера и большое количество пьес Н. А. Островского (не современного прозаика, умершего в 1937 году, а драматурга старой школы).

Театральная труппа ТРАМ, организованная в 1932 году, сначала жила и работала в маленьком деревянном здании клуба, принадлежавшего профсоюзу рабочих-железнодорожников. В октябре 1932 года городские власти предоставили ТРАМу здание, которое, едва только его успели приспособить и переделать для постановки спектаклей, было снесено, потому что требовались стройматериалы для других строительных работ. На протяжении двух летних сезонов 1932 и 1933 годов труппа путешествовала по деревням, селам и колхозам, давая спектакли, среди которых были и пьесы, и короткие скетчи для людей, занятых на уборке урожая. Зимой ставили спектакли в разных клубах. Самой популярной актрисой, игравшей главные женские роли почти во всех пьесах современных авторов, была Шура Калгородова, история жизни которой весьма интересна, и о ней здесь стоит рассказать подробнее.

Мечтая стать актрисой, пятнадцатилетняя Шура уехала из родного дома в поисках счастья. Босая и частенько голодная, дочь безземельного крестьянина думала о театре, о блеске и славе великих звезд, которые добились многого, поднявшись из нищеты. Однако очень скоро Шура истратила те несколько копеек, которые у нее были, и ей грозила голодная смерть.

Что ей было делать? Вернуться домой? Никогда! Там и так не хватало хлеба, чтобы накормить досыта ее малолетних братьев и сестер; да и кроме того она же хотела стать актрисой, мечтала об автомобилях, огнях, красивой одежде, а в деревне были только лохмотья, грязь и куча дров, которые надо было колоть для местного кулака за двадцать копеек в день. Нет, она ни за что не вернется обратно. Преодолевая неимоверные трудности, она продолжала идти к Москве.

Чтобы не умереть с голоду, Шура стала воровкой, а потом и настоящей разбойницей: она была членом шайки, действовавшей в лагерях строителей, поездах, на рынках и базарах. Это происходило в 1928 году.

В начале 1932 года Шура появилась в Магнитогорске вместе с четырьмя другими членами банды — тремя мужчинами и одной женщиной. Хорошо одетые, с деньгами в карманах, они приехали не работать, а жить воровством и спекуляцией. Шуре было девятнадцать лет, она была очень хорошенькой, за подкладкой своего пальто носила десятидюймовый кинжал с резной ручкой. Но в глубине души она все еще лелеяла мечту о том, чтобы стать актрисой. Первое дело, в котором принимала Шура участие, было ограбление квартиры одного из главных инженеров строительства, однако она было чуть все не испортила, начав долгий разговор с инженером о ленинградском театре, когда ей надо было поговорить с ним только минут пять — до тех пор, пока ее дружки не выйдут из квартиры. Но это была только первая из многих трудных сцен, которые иллюстрировали ее сложные, противоречивые взаимоотношения с товарищами по шайке.

В марте 1932 года был создан Магнитогорский театр рабочей молодежи — ТРАМ. Шура объявила, что она уходит из шайки и собирается поступить в театр, после чего главарь стал угрожать, что он ее убьет. Тем не менее она ушла.

Шура обнаружила, что все гораздо проще и легче, чем она ожидала. Продемонстрировав свой несомненный талант, она заняла свое место среди молодых рабочих, освобожденных от работы и ставших профессиональными актерами. Шура жила в дортуаре театра, занималась дикцией, грамматикой и учила роли из некоторых пьес.

Но связи с уголовным миром не так-то легко порвать. Были и угрозы и короткая схватка однажды ночью, когда Шура получила удар ножом по руке. С помощью одного молодого актера театра ей удалось связать вора и отвести в милицию.

Три месяца спустя арестовали всю шайку, и Шура выступала на суде в качестве свидетельницы. Когда те четверо, с которыми она пришла в Магнитогорск, получили сроки от двух до пяти лет, Шура почувствовала, что сбросила с себя бремя четырех лет бандитской жизни, в которую поневоле была втянута. Теперь можно было с головой уйти в свою работу в театре.

Я беседовал с Шурой несколько раз и обнаружил, что она не только хороша собой и полна энтузиазма, но также и чрезвычайно умна. Это была длинноногая блондинка, широкоскулая, с красивым ртом и волевым подбородком. Она пылала страстью к театру вообще и к ТРАМу в частности.

В те дни, когда Театр рабочей молодежи завоевывал Известность среди рабочих Магнитогорска, он ставил агитационные скетчи о трудовой дисциплине, чистоте в бараках и выполнении плана. Поскольку у труппы не было своего настоящего театра, то многие спектакли ставились на заводах, в красных уголках (маленькая комната в бараках или жилых домах), в клубах, а когда погода позволяла, то и на улице в стиле французских групп «Синяя Блуза» (синеблузников). Театр тесно сотрудничал с комсомолом, членами которого были большинство актеров.

Так как труппа существовала совсем недолго и основная ее часть были вчерашние рабочие, то связь с комбинатом продолжалась. Театр, узнавая о конфликтных ситуациях, возникавших между рабочими и различными организациями, драматизировал их и с помощью таких спектаклей заставлял администраторов-бюрократов лучше работать. Например, благодаря театру и стихам одного из актеров — Толкачева — конфликт между рабочими доменных печей и Нарпитом (трестом столовых) получил такую широкую огласку, что пришлось сменить все руководство Нарпита, и холодные обеды, так надоевшие доменщикам, ушли в прошлое.

В то же самое время театр начал ставить серьезные пьесы: «Улица Радости», «Девушка нашей страны», «Армия мира» и другие. Однако работе театра сильно мешало отсутствие подходящего помещения и компетентного режиссера.

В марте 1934 года Шуру и еще шесть молодых актеров послали в Москву, где они очень хорошо зарекомендовали себя, приняв участие во Всесоюзном театральном конкурсе, а затем у них была встреча с Серго Орджоникидзе, комиссаром тяжелой промышленности, который решал все важные вопросы, связанные с Магнитогорском. Серго радушно приветствовал молодых артистов. «Я чувствую Магнитогорск вот здесь», — сказал он, указывая одновременно на сердце и на шею. А в конце беседы прибавил: «Передайте Завенягину, что я даю ТРАМу тридцать тысяч рублей и грузовик и предлагаю, чтобы и он дал столько же».

Возвратившись домой, актеры узнали, что администрация Магнитогорска уже сделала им подарок. Этот подарок заключался в обещании предоставить театру здание, что сильно подняло дух всей труппы. А через несколько месяцев московский Малый театр установил шефство над магнитогорским ТРАМом и прислал ему способного режиссера, а также всевозможные декорации и реквизит.

К концу 1935 года Театр рабочей молодежи уже ставил пьесы Островского и Горького.

В 1936 году, после завершения строительства нового клуба металлургов, к ТРАМу перешел по наследству Дом инженеров и техников, в театре которого была большая вращающаяся сцена, а зрительный зал вмещал тысячу пятьсот зрителей. В то же самое время в Магнитогорске был создан Художественный театр, его организаторами были профессионалы, присланные из Москвы и других крупных центров. Эти два театра вступили в соревнование друг с другом.

Только что организованному Художественному театру повезло в том смысле, что в состав его труппы входили актеры, имеющие большой сценический опыт, и у него было более компетентное техническое руководство, зато ТРАМ был охвачен не знающим границ энтузиазмом молодых мужчин и женщин (таких, как Шура Калгородова), искавших свое место в искусстве, о котором они годами мечтали; и еще одно бесспорное преимущество было у ТРАМа — его прочные связи с жизнью Магнитогорска.

Более популярным, чем театр, заведением был цирк, представления которого для большинства рабочих сих крестьянским и кочевым прошлым казались интереснее, чем «Макбет» или «Враги». Обычно было совершенно невозможно достать билеты в цирк, приходилось это делать заранее. Цирковые представления напоминали третьесортные шоу в духе Барнума и Бейли. Время от времени делались попытки увязать номера программы со строительством социализма в одной стране или с выполнением плана на комбинате, что выглядело весьма нелепо и смехотворно.

 

Глава IX

После отъезда Джо я был призван на «фронт» ведения домашнего хозяйства, так как Маша в это время была в роддоме и потом вернулась домой с нашей второй дочкой. Вера занималась всеми домашними делами, а я ходил в магазин за покупками. Обычно я выходил из дома в первой половине дня с хозяйственной сумкой в руках и заходил в центральные магазины и на базар. Еды было вдоволь, и так как Маше предоставили четырехмесячный отпуск по беременности с полным сохранением содержания, то у нас были деньги, чтобы купить все, что было нужно.

Проблема снабжения рабочих достаточным количеством продуктов питания и одежды раньше была очень острой, а иногда совсем неразрешимой. На протяжении нескольких лет кооперативным магазинам нечем было торговать, кроме хлеба и иногда самых элементарных продуктов. В течение этого периода исчезли частные магазины, и единственным источником снабжения стал базар — большое открытое пространство в три или четыре акра на склоне и вершине холма, куда каждые мог прийти и продать имеющуюся у него любую вещь и получить за нее столько, сколько можно: милиция внимательно наблюдала, ища краденые вещи. В 1933 и 1934 годах цены на базаре были просто недоступными: хлеб, например, стоил до десяти рублей за килограмм в то время как официальная цена хлеба в магазине была пятнадцать копеек.

После визита Орджоникидзе в Магнитогорск в 1933 году администрация комбината и местные политические руководители начали уделять серьезное внимание вопросам, связанным с потребительскими товарами. Под Магнитогорском были организованы специальные государственные сельские хозяйства (совхозы), чтобы снабжать город картофелем, молоком, капустой и мясом. К 1936 году продовольственный вопрос был решен. Иными словами, еды было достаточно, чтобы накормить всех. Однако все еще оставалась проблема распределения и доставки продуктов.

Постепенно была организована сеть магазинов и продукты стали доставлять на грузовиках, так что стало возможным купить запас продуктов на день, не выстаивая часами в очереди, и не надо было больше никому платить, чтобы кто-то стоял в очереди за тебя. С 1935 по 1937 год в Магнитогорске было пять образцовых гастрономов — продуктовых магазинов, которые были чистыми, хорошо организованными и имеющими достаточно большой выбор товаров, хотя цены в Магнитогорске были значительно выше, чем в магазинах Америки.

Следующая таблица может дать представление о ценах на продукты в Магнитогорске зимой 1937/38 года. Цены даны в рублях и копейках. (Один доллар равняется пяти рублям и двадцати шести копейкам по номинальному обменному курсу. В то время средняя зарплата рабочих в Магнитогорске составляла немногим более трехсот рублей в месяц.)

Молоко — 2 руб. за литр (кварту). Небольшие сезонные колебания цены.

Мясо — от 3 руб. 50 коп. до 10 руб. за 1 кг (от 1 руб. 60 коп. до 4 руб. за фунт) в магазинах. От 5 до 20 руб. за 1 кг (от 2 до 8 руб. за фунт) на базаре.

Яйца — 1 руб. за 1 штуку (не всегда можно достать).

Масло — от 14 до 20 руб. за 1 кг (от 6 до 8 руб. за фунт).

Колбаса — от 7 до 20 руб. за 1 кг (от 3 до 8 руб. за фунт).

Мука — от 2 до 5 руб. за 1 кг (от 80 коп. до 2 руб. за 1 фунт).

Рис —5 руб. 50 коп. за 1 кг (2 руб. 50 коп. за 1 фунт),

Другие крупы — от 3 до 5 руб. за кг (от 1 руб. 30 коп. до 2 руб. за 1 фунт).

Яблоки —3 руб. 50 коп. за 1 кг (1 руб. 60 коп. за 1 фунт). Очень плохие, обычно мороженые. Спрос так велик, что их почти невозможно достать.

Картофель —50 коп. за 1 кг (20 коп. за 1 фунт).

Капуста —75 коп. за 1 кг (30 коп. за 1 фунт),

Репа, морковь и свекла — часто можно достать за ту же цену, что и капусту.

Сигареты — от 1 до 5 руб. за пачку (в пачке 25 штук сигарет).

Водка — 12 руб. за литр.

Различные сорта вин, включая шампанское, — от 6 до 20 руб. за бутылку емкостью в 1 пинту.

В 1937 году различными снабженческими организациями Магнитогорска было продано продуктов питания и одежды на сумму 212 миллионов 500 тысяч рублей. Однако это соответствовало только 80 процентам плана. План был не выполнен отнюдь не потому, что не хватало покупателей, а потому, что не хватало товаров для продажи.

Проблема снабжения одеждой, оттесняемая на второй план продовольственным вопросом, пока не появилось достаточное количество продуктов, встала особенно остро после 1936 года. В городе было много потенциальных покупателей с устойчивым доходом, карманы которых были набиты деньгами, и каждую неделю эти люди проводили свои свободные дни, жадно охотясь за костюмами, мебелью, швейными машинками, тканями, фарфором, столовыми приборами, обувью, радиоприемниками и еще за тысячью и одной вещью, производимыми легкой промышленностью и продаваемыми, например, в Соединенных Штатах Сиарз-Роубак, Мэси и Вульверс.

Еще двадцать лет назад подавляющее большинство русских жили в деревнях и большая часть этих людей никогда не покупали ничего, сделанного промышленным способом, за исключением гвоздей, лемеха плуга или небольшого куска материи. Каждая семья сама шила себе одежду и постельное белье, делала мебель, деревянные миски и т. д., в каждой деревне был свой, деревенский сапожник.

В течение этих двух десятилетий тридцать пять миллионов русских крестьян покинули свои деревни и стали городскими жителями, зарабатывающими деньги и требующими промышленных товаров. Оставшиеся в деревнях крестьяне, работающие в колхозах или в государственных сельских хозяйствах (совхозах), также требовали промышленных товаров. Советская легкая промышленность, хотя и растущая, была совершенно не способна удовлетворить огромный спрос, особенно учитывая последовательную политику правительства ограничивать импортные закупки предметов повседневного спроса и поощрять развитие тяжелой промышленности и выпуск ее продукции гораздо больше, чем легкой.

Качество промышленных товаров (например, обуви, костюмов и тканей) было, как правило, низким, хотя некоторые вещи, например новые коротковолновые радиоприемники, были сравнительно высокого качества.

Цены на промышленные товары были ужасающе высоки. Хорошая пара обуви в 1936 году стоила двадцать рублей, а в 1938-м — триста рублей. Хорошие шерстяные костюмы достать было практически невозможно, а если они и появлялись в магазине и кому-то везло настолько, что удавалось купить один костюм, то за него надо было заплатить от пятисот до тысячи пятисот рублей (ежемесячная зарплата квалифицированного рабочего).

В 1937 и 1938 годах появилось много новых промышленных товаров, например пылесосы, взбивалки для яиц и тому подобные предметы; очереди за обувью, хлопчатобумажными и шерстяными тканями стали короче, магазины — чище, а обслуживание улучшилось.

 

Глава X

После трех месяцев ожидания, за которые я успел написать немыслимо плохой роман и немного выучиться японскому языку, мы решили, что надо что-то делать. Возможность работать в Магнитогорске, по всей видимости, исключалась. Власти сообщили нам, что Машино заявление будет рассматриваться, может быть, в течение нескольких месяцев.

Мы решили, что я должен ехать в Москву и постараться получить работу в качестве переводчика или секретаря у какого-нибудь иностранного корреспондента. Это означало, что придется на время расстаться с семьей, но казалось, что никакой другой альтернативы не было.

Всегда очень затруднительно быть женатым на человеке. имеющем паспорт другого цвета, и особенно в кризисные времена. В данном случае прошло почти три года, прежде чем мы смогли разрешить все вопросы, для того чтобы вместе уехать в Соединенные Штаты да и то произошло это в основном благодаря помощи Американского посольства в Москве и некоторых друзей в Вашингтоне.