New Orleans Magazine , май 1993 г.

…Это, в конечном итоге, роман о жирном парняге, который обильно рыгает и много забавляется сам с собой. Не всякая мать увидит в таком блеск таланта — хоть его и напишет ее единственный сын, гений. Однако, Тельма Тул увидела. А Тельма Тул, мать лауреата Пулитцеровской премии Джона Кеннеди Тула, была образцом аристократизма, всегда при шляпке и перчатках. Эксцентричного такого аристократизма.

После смерти сына в 1969 году миссис Тул (немногие осмеливались звать ее Тельма) не успокоится, пока не опубликует его «Сговор остолопов». Позднее она будет рассказывать эту историю снова и снова — как она впервые прочла рукопись: «…Я начала фыркать. А когда я смеюсь от души, меня начинает тошнить. Поэтому пришлось остановиться. Я испугалась, что меня сейчас вырвет.» Эксцентрично. Рукопись придала ее жизни цель. И она не только опубликовала ее, она увидела, как книга стала бестселлером и в 1981 году получила Пулитцеровскую премию. Она прожила остаток своих дней в отсветах славы — болтая с Джонни Карсоном на глазах у всей страны, раздавая автографы, созывая репортеров на пресс–конференции и даже заставляя их петь по нотам под собственный аккомпанимент на пианино. И они не смели отказаться. Поскольку книга стала сенсацией. Ново–орлеанцы либо любили ее, либо были оскорблены ею. Но никто не мог отрицать, что Тул схватил их город как надо: акцент, отношение, убожество, доброту сердца, странное переплетение нелепого и невыразимо печального. А героев книги узнавали повсюду.

По всей стране всколыхнулась волна хохота и похвал. По всем статьям Джон Кеннеди Тул бул человеком совершенно симпатичным. А кроме того, если верить стандартному тесту на коэффициент интеллекта, — гением. По крайней мере, на этом настаивала его мать. С другой стороны, много на чем она настаивала. Например, на том, что при рождении он был так же красив и смышлен, как полугодовалый младенец, и каждая нянечка родового отделения больницы Туро считала своим долгом зайти к ней в палату и поздравить ее с этим поразительным фактом. Когда он подрос, она прозвала его «вундеркиндом». Гордость ее никогда не сдерживалась какой–то там реальностью. Отчасти это понять можно. Когда он родился, ей было 37, и врачи уверяли ее, что детей у нее никогда больше не будет. К тому же, муж ее Джон Тул ее ожиданий не оправдал. Он торговал автомобилями, да и на этом много не зарабатывал. Ее сын станет для нее сияющим огоньком всей жизни.

Он с блеском отучился в 14–й начальной школе МакДоноу и в средней школе Фортье (тогда считавшейся одной из лучших в городе) и завоевал четырехлетний стипендиат в Университете Тулэйн. Закончил его с ключиком братства Фи–Бета–Каппа по специальности английский язык, с намерением стать писателем, и отправился за магистерской степенью в Университет Колумбии по стипендиату Вудро Вилсона.

Тул был не просто умен — он был забавен, прирожденный мимик. Он вел колонку юмора в школьной газете и рисовал карикатуры для «Тулэйнского Хулабалу». И вместе с тем был одиночкой. Джон Гайзер, знавший его еще по яслям и детскому садику, писал в «Хулабалу» заголовки. Он Кена Тула никогда в газете не видел, ни разу. Очевидно, Тул просто оставлял свои карикатуры и уходил. Спортом он не занимался, что приводило в восторг его мать, считавшую, что занятия спортом его недостойны, и разочаровывало отца, который очень в это верил. Тулы не были склонны к светской жизни — Тельма Тул во всеуслышанье объявляла, что считает такого рода деятельность пустой тратой времени. Причиной этому могло быть и то, что Тулы попросту не могли позволить себе вести светскую жизнь. Миссис Тул давала частные уроки красноречия и дикции, пока это было модно, но к началу 1960–х годов мало кому уже было дело до должного произношения и манеры выражать свои мысли, поэтому ее работа ее зачахла.

«Миссис Тул говорила на «королевском английском», — вспоминает Имельда Рульман, воспитательница ее сына в детском саду. — Звучало так: Мы. Пойдем. В магазин. — каждое слово раздельно. Нам всем следует так говорить, а не жевать слова и проглатывать окончания. Просто стыдно.»

Разница между дикцией его матери и окружавших ее людей и стала материалом для «Сговора». Как и вечерняя работа Тула после школы — чтобы принести в дом немножко больше денег. Он торговал горячими сосисками на стадионе Тулэйн. Игнациус Дж. Райлли, главный герой «Сговора остолопов», тоже торговал сосисками. Тул работал на трикотажной фабрике Братьев Хаспел; вымышленный Игнациус Райлли получил место на фабрике штанов.

Всю свою жизнь Тул прожил с родителями поблизости от школ, которые посещал. Они снимали квартиру на улице Вебстер, когда он был приготовишкой, переехали на улицу Сикамор, когда пошел в Фортье, и на Одюбон, когда поступил в Тулэйн. Он оставил дом, только когда пришла пора ехать в Колумбию.

В Тулэйне он познакомился и начал влюбляться в Рут Лафранц, сокурсницу, казавшуюся такой же талантливой, как и он сам. Она тоже поступила в Колумбию, и они вместе исследовали Нью–Йорк. Он выполнил все необходимые для получения степени требования за год, ей потребовалось два. Он оставался поблизости — преподавал в колледже Хантер на Манхэттене. Хантер был женским колледжем, и все студентки в нем были примерно одинаковы — интеллектуалки, еврейки, либералки. У каждой была цель жизни — или ее искали. Тула это развлекало. «Всякий раз, когда в Хантере открывается дверь лифта, в тебя упираются 20 пар горящих глаз, 20 чёлок и все ждут, чтобы кто–нибудь толкнул негра,» — отмечал он.

Таким образом подготовилась сцена для пламенной Мирны Минкофф из Бронкса, подружки Игнациуса Райлли. Год спустя, когда Рут вернулась в Новый Орлеан, Тул нашел себе работу в Университете Юго–Западной Луизианы в Лафайетте. Там–то и отыскал он человека, чьи странности позднее пересадит Игнациусу Райлли. Это был преподаватель английского языка Бобби Бёрн. На 10 лет старше Тула, но у них нашлось много общего. Бёрн тоже был урожденным ново–орлеанцем, ходил в ту же 14–ю школу и Университет Тулэйн. У Бёрна и Игнациуса райлли тоже много общего. Бёрн — большой человек и тоже не задумывается о том, чтобы выглядеть модно. «Я ношу то, что удобно, — говорит он. — Могу надеть зеленую рубашку и красные штаны, мне все равно.»

Когда Тул с ним познакомился, Бёрн обычно носил шапочку с козырьком и наушниками — вроде той, которую незавидно прославил Игнациус. Но, как отмечает Бёрн, его шапочка была красной, а не зеленой. «На самом деле, это была такая шапочка от дождя со стеганой подкладкой, — рассказывает он. — И я носил ее, только когда шел дождь. Кен же считал, что это потрясающе смешно.»

«Он присваивал то, что я говорил. Я мог сказать о ком–то, что он смешивает свою теологию с геометрией. И вот это попало в книгу.» И, как и Игнациус, Бёрн негодовал по поводу безвкусицы в кино и играл на лютне.

Но, разумеется, Бёрн зарабатывал себе на жизнь. Около 27 лет он преподавал английский в УЮЗЛ, пока не вышел на пенсию в 1985 году. Он — подлинный интеллектуал, а не паяц–пустолов. И, по иронии, Бёрн был одним из тех, к кому Тул обратится в последние мучительные недели своей жизни.

В 1961 году у здоровых молодых людей выбора в военной службе было мало. Если их призывали, они шли в армию — или нарушали закон. После года преподавания в университете, Тула призвали. Он отправился служить, но только после того, как они с Рут закончили свой роман. Рут вышла замуж за другого человека, а Тул поехал в Пуэрто–Рико, где получил задание — преподавать английский как второй язык говорившим только по–испански новобранцам. Ему удалось выбить себе частную квартиру, и в свободное время он писал свою книгу. Рукопись от отправил в издательство «Саймон энд Шустер» и получит ободряющий ответ от редактора по имени Роберт Готтлиб: тот предлагал лишь несколько поправок. Закончив служить, Тул вернулся к родителям и устроился учителем в Доминиканский Колледж Св. Мэри в нескольких кварталах от дома. Он считал дни до публикации книги. Но состояться ей было не суждено. Готтлиб требовал одну правку за другой, затем еще и еще, и в конце концов объявил, что, в конечном итоге, вообще не видит смысла в публикации работы. Тул был в отчаяньи.

Когда ему было еще 16 лет, он все лето потратил на свой первый роман «Неоновая Библия». Подал его на литературный конкурс и проиграл. Тул, как и многие, к кому успех приходит легко, поражение воспринял очень тяжело. Он убрал книгу подальше с глаз и никогда никому даже не показывал.

И вот теперь второй его роман, тот, что начнет его блистательную литературную карьеру, сначала безжалостно препарируется, а затем и отвергается вовсе. Другого издателя книге он уже не искал, не искал он и агента. Он засунул рукопись на верхушку старого гардероба в своей спальне. Можно обо всем этом забыть и начать работу над докторской диссертацией.

У доминиканцев его, как обычно, любили коллеги. Монахиня, работавшая с ним в то время, вспоминает его как человека любезного и остроумного, неизменно чарующего, всегда джентльмена. «Но юмор его — а он был очень насмешлив — скорее не доходил до его студенток. Особенно до первокурсниц. Они просто не понимали его. Одна даже спросила меня, уж не коммунист ли он.» Он намеренно держался отчужденно от тех, кому преподавал, — тактика мудрая для молодого человека, преподающего девушкам еще моложе себя, — и тем не менее, бывал с ними неизменно учтив.

Анне Миллер было лет 18–19, когда она училась у него в классе. «Он был так тих и педантичен, всегда при галстуке и пиджаке. Когда я много лет спустя прочла его книгу, меня поразило, что она такая смешная. Мы его с такой стороны совсем не знали.»

Очевидно, он многое держал в себе. Тельма Тул позднее обвинит в депрессии и последовавшем самоубийстве сына отказ печатать его книгу. Но, несмотря на то, что он это тщательно от матери скрывал, Тул уже в то время переживал симптомы душевного заболевания, ставшего причиной того, что он покончил с собой. Он ощущал, что его преследуют. Люди шпионили за ним, замышляли против него, даже читали его мысли с помощью электроники.

Доверялся он всего нескольким друзьям; ездил в Лафайетт обсудить что–то с Бобби Бёрном. Бёрн уверял его, что он фантазирует. «Он был параноиком. Там присутствовал мой младший брат, и нас обоих шокировало то, что говорил. Я говорил ему, что ему надо уехать из этого дома. Это нехорошо — жить с двумя пожилыми людьми. Это его угнетало.»

Разумеется, жизнь дома и отказ печатать книгу не улучшили его душевного состояния. Однако любой психолог мог бы рассказать Тулу, что его симптомы соответствуют как параноидной шизофрении, так и маниакальной депрессии — а оба эти заболевания возникают от химического дисбаланса в мозгу, а вовсе не от плохих поворотов судьбы. Бёрн вспоминает, что Тул в самом деле записывался на прием к психоаналитику, но не знает, поставили ему диагноз или нет.

В январе он неожиданно уволилися из доминиканского колледжа. Затем сел в машину и уехал из дома, отчаянно пытаясь убежать от своих воображаемых преследователей. С родителями он не попрощался. Тельма Тул обезумела. Через несколько дней он получила письмо, в котором говорилось, что он гостит у друзей в Лафайетте. Очевидно, так оно и было, но после этого он домой не вернулся. Почти два месяца он ездил по стране. Затем остановил машину под Билокси, Миссиссиппи, протянул шланг от выхлопной трубы в кабину, лег на заднее сиденье и позволил своей жизни закончиться.

Тельма Тул заперлась от всего мира на два года. Потом сложила в папку рукопись — или то, что Уокер Перси назвал «cмазанной и едва читаемой машинописной копией» — и начала предлагать ее всем издателям, кого только могла вспомнить. Все они возвращали ее обратно.

Муж умер. Она сломала руку, много месяцев провела в больницах и доме призрения. Наконец, переехала с нищенский сборный домик брата на авеню Елисейские Поля — вместе со своим роялем и рукописью сына. И продолжала рассылать ее издателям.

И потом — счастливый конец, через 11 лет после смерти сына. Он случился — иронический поворот судьбы, который привел бы его в восторг. Она навязала рукопись романисту Уокеру Перси. Она так настаивала, что он не смог отказать без того, чтобы не оказаться грубым, а он оказался слишком южанином, чтобы грубить леди. Он прочел книгу, пришел в восторг и убедил издательство Университета Штата Луизиана опубликовать ее. Остальное — история.

Цель ее была достигнута. Тельма Тул могла успокоиться. Она и успокоилась — ненадолго. Но много времени потратила на пропаганду книги, нимало не смущаясь тем, что теперь ей, для того, чтобы передвигаться, ей требовались ходунки.

Через некоторое врнемя она смахнула пыль и с «Неоновой Библии», говорила о том, чтобы опубликовать и ее, но затем передумала. Бессмертие ее сыну уже обеспечено. К чему рисковать и пятнать его имя тем, что он впопыхах настрочил еще подростком? Кроме этого, она оказалась не единственной наследницей собственного сына. По законам штата Луизиана, брат ее мужа и его дети также оказывались совладельцами рукописи. Они отказались от своих прав на «Сговор остолопов», когда он был еще машинописной копией, напечатанной под копирку. Однако такой ошибки они больше не совершат. Половину авторского гонорара они загребут — после всех ее трудов. Так вот, Тельма Тул не отдаст им больше ни цента. И она наложила вето на публикацию.

Когда она умерла в 1984 году в возрасте 82 лет, кончина ее попала на первую страницу «Таймс–Пикайюн». Смерть ее сына в 1969–м удостоилась трех абзацев на странице 12.

В завещании она недвусмысленно запрещала публикацию «Неоновой Библии». Однако, другие наследники оспорили его и, в конечном итоге, одержали верх. Так плоды труда 16–летнего Джона Кеннеди Тула стали книгой. Замечательной книгой. Не получившей Пулитцеровской премии, но намного превосходящей то, чего можно ожидать от 16–летнего подростка — и даже от человека гораздо старше.

А Тельма Тул в очередной раз доказала свою правоту. Сын ее, как она и настаивала всегда, был гением.