ГЛАВА ПЕРВАЯ

Лин Цзи-сюй, наместник императора в провинции Гуандун, внешностью походил на подвижника с мягкими манерами. Низкого роста, стройный, облаченный в шелковые одежды цвета желтых хризантем, приличествующих его высокому положению, он никогда не повышал голоса. Неслышными шагами проходил он по огромному дворцу, служившему штаб-квартирой, без предупреждения заходил в кабинеты подчиненных, в общении с которыми нередко допускал вольные отступления от формального этикета. Главный повар рассказывал, что практически он не ел ничего, кроме вареных цыплят и рыбы, свежих овощей и несоленого отварного риса. Наместник жил холостяком, не содержал наложниц, и одним из первых шагов, предпринятых им сразу же по приезде в Кантон, было увольнение двух или более десятков предсказателей, которых содержал его предшественник. Однако внешняя сторона его характера была обманчивой.

Дородный Ло Фан, на протяжении двух десятилетий исполнявший обязанности дворцового мажордома, поделился своими наблюдениями с Каем, близким другом и коллегой по тайному Обществу Быков, занимавшим аналогичную должность в доме Сун Чжао.

— Лин, — сказал он, — фанатик. Все вопросы, связанные со сбором налогов, управлением и правосудием, он передал своим штабным чиновникам. Единственная идея, которой он одержим в жизни — это полная ликвидация торговли опиумом. Я убежден, именно по этой причине император назначил его наместником. Он пойдет на все, несмотря ни на какие последствия, чтобы искоренить торговлю наркотиками. Мы вступаем в опасный период, и никто не предскажет, что может произойти.

Когда Лин впервые появился в Кантоне, он объявил, что намерен сурово расправиться с теми, кто доставляет или продает опиум, но не подкрепил свои слова какими-либо действиями. Поэтому те иностранцы, что ввозили опиум в Китай, в частности, британские торговцы, и китайцы, нелегально покупавшие партии наркотиков, скоро вернулись к прежней деятельности.

И вот однажды, совершенно неожиданно, Лин нанес удар. Сперва его войска совершили рейд на необитаемый остров в дельте реки Жемчужной, где в тайниках были спрятаны тонны опиума. В ходе рейда были пленены восемь подданных императора, трое из которых, оказавшиеся мелкими чиновниками, были сразу публично обезглавлены. Остальных посадили в тесные бамбуковые клетки, в которых они не могли ни сесть, ни лечь. Эти клетки подвесили на большой площади в центре Кантона перед Храмом Неба. Народ подстрекали бросать в узников отбросы, колоть заостренными палочками и подвергать другим мучениям. Не получая ни еды, ни питья, контрабандисты вскоре начали терять силы, но прежде чем они умирали, их извлекали из клеток и медленно пытали до смерти на площади на глазах десятков тысяч подданных императора, наблюдавших за зрелищем в немом оцепенении.

Не прошло и недели после казни последнего из преступников, как Лин вновь продемонстрировал, что он настроен решительно. Однажды ранним утром, когда иностранцы, наблюдающие за операциями в факториях и складских помещениях, не успели добраться до своих служебных столов, сотни императорских солдат, облаченных в желтые униформы, проследовали через Ворота петиций. Их вооружение составляли кремневые ружья и старые мушкеты, настолько проржавленные, что, казалось, они разорвутся при первом же выстреле. Однако к ним были примкнуты штыки, а офицеры и не думали шутить, когда возглавляемые ими отряды разошлись по складам в поисках опиума.

Сун Чжао, которому было нечего бояться, открыл солдатам двери, оказывал содействие офицерам, лично провел их по всем зданиям. Шведы и датчане, у которых не было опиума, с готовностью оказали содействие. Американцы, после колебаний, также обеспечили отрядам свободный доступ в свои складские помещения, однако ответственный представитель все же выразил протест Ло Фану, руководившему обыском.

— Дело принципа, — заявил американец, — я протестую на основании того, что никто не имеет права вторгаться в наше имущество.

Ло Фан вежливо записал его протест, а отряды провели намеченный обыск.

Главной же мишенью производивших обыск были британские фактории, а наиболее интенсивно были досмотрены склады Оуэна Брюса, у которого уже обнаруживали опиум во время длительного обыска, проведенного несколько лет назад. Шотландец с красным лицом стоял перед воротами своего самого большого склада и, расставив руки, не пускал солдат внутрь.

Офицер, возглавлявший подразделение, тотчас же потребовал от Ло Фана исполнения команды.

Мажордом наместника императора сразу оценил ситуацию и обратился к Брюсу на мандаринском наречии.

— Если вы не отойдете в сторону, — заявил Ло Фан, — я буду вынужден прибегнуть к силе. Вы можете с презрением смотреть на мушкеты наших солдат, но и штыки у них очень острые.

Брюс сделал вид, будто не понял.

Ло Фан говорил спокойно, и когда снял убор, прикрывавший его совершенно лысую голову, в уголках губ мелькнул легкий намек на усмешку.

— Известно, что вы говорите на мандаринском наречии, — сказал он. — Не заставляйте меня предпринимать действия, о которых вы потом пожалеете.

Блеф шотландца обнаружился, однако тот все еще не хотел уступать.

— Эта фактория находится под защитой Ее Величества королевы Виктории, — заявил он.

— Мои солдаты признают только власть императора Даогуана, — ответил Ло Фан. Сделав шаг вперед, он подхватил Брюса словно пушинку и опустил на землю в нескольких футах в стороне от входа.

Униженный и разозленный шотландец наблюдал в бессильной ярости, как солдаты прошли внутрь склада и быстро рассредоточились по разным направлениям, действуя согласно указаниям офицера, имевшего специальную подготовку по поиску опиума.

Обыск завершился удачей. Более чем в двухстах контейнерах с пометкой «чай», весом по пятьдесят фунтов каждый, содержалось твердое липкое вещество, даже отдаленно не походившее на чай. Ло Фан приказал сложить контейнеры в штабель на набережной.

Несмотря на то, что Брюса поймали с поличным, он настойчиво пытался восстановить права на обладание опиумом.

— Вы не имеете права конфисковывать имущество, хранящееся в моей фактории, — кричал он по-английски, затем повторил то же самое на мандаринском наречии.

Не обращая на него внимания, отряды обступили контейнеры с опиумом. Затем контейнеры облили керосином, и мажордом наместника поднес горящий факел к основанию пирамиды, составленной из них. Вскоре облака черного дыма, тошнотворный запах которого послужил верным признаком горящего опиума, окутал порт. Уничтожались наркотики на сумму в миллионы серебряных юаней, основной денежной единицы Срединного Царства.

Бесстрастные солдаты с помощью штыков образовали живой заслон, преодолеть который не смог бы никто. Оуэн Брюс, с посеревшим лицом, наблюдал за тем, как пламя истребляет огромную удачу в контрабандной торговле наркотиками.

Но Ло Фан не закончил дело.

— Я передаю тебе серьезное предупреждение наместника императора Даогуана, — сказал Ло. — На этот раз ты понес достаточное наказание, увидев собственными глазами во что превратился твой контрабандный опиум. Если впредь на твоих складах окажется контрабандный опиум, ты заплатишь своей жизнью!

Это событие произвело сенсацию не только в колонии иностранцев, но и вызвало короткое волнение в самом Кантоне, где с презрением относились к «заморским дьяволам». Лишь одна персона, наиболее высокопоставленная, осознавала возможные долговременные последствия этого рейда.

Принцесса Ань Мень, младшая сестра императора Даогуана, якобы путешествующая инкогнито, прибыла с неофициальным визитом в Кантон. Из Пекина ее сопровождали около шестидесяти слуг и вдобавок тысяча гвардейцев из императорского легиона. Целое крыло дворца наместника выделили в ее распоряжение, однако все учтиво придерживались вымысла, что принцессы нет в Кантоне. В городе нигде нельзя было увидеть императорской символики, демонстрируемой в резиденции императора или находящихся к нему в непосредственной близости лиц. Принцесса не давала официальных аудиенций.

Полноватая женщина с прямой осанкой, Ань Мень выглядела теперь немногим старше тридцати лет. Как обычно, она была в неукрашенном чонсаме пурпурного цвета длиной до щиколоток. Огромный перстень с желтовато-зеленым нефритом, на котором было выгравировано изображение дракона, символа императорской власти, был единственным ее украшением. Она восседала на мягкой скамеечке и улыбалась, поглядывая на гостью и одновременно наслаждаясь чаем, поданным в изысканных полупрозрачных фарфоровых чашках, которые принцесса привезла с собой. Пользоваться фарфоровой посудой, которая принадлежит другим, считалось ниже достоинства сестры императора.

— Я признательна, что ты так быстро откликнулась на мое приглашение, — проговорила принцесса. — Мне кажется ты понимаешь, какие преимущества дает визит инкогнито.

— Разумеется, Ваше императорское Высочество, — ответила Сун Лайцзе-лу, всем своим видом не выдавая взволнованности, хотя ей пришлось поспешно надеть чонсам персикового цвета, туфли розового цвета и нефритовые серьги.

— Прибыв сюда неофициально, вы вольны встречаться только с теми, с кем пожелаете.

— И могу навестить тебя с ответным визитом, моя дорогая, — заявила Ань Мень, — по правде говоря, я надеюсь быть приглашенной в ваш дом на обед сегодня вечером. Просто я не выношу как кормят у Лин Цзи-сюя.

— Вы окажете мне честь, и моему отцу тоже.

— В таком случае я могу быть уверена, что еда будет вкусной, — принцесса хихикнула: — Лин должен бы стать монахом-даосом.

— Да, я слышала что-то в этом роде.

— Никогда не даю советов моему брату, если он не обращается за ними, но на этот раз, когда он назначал Лина наместником в Гуандун, мне не следовало бы молчать.

Лайцзе-лу печально кивнула. Как друг и протеже этой женщины, очень много сделавшей для улучшения участи тех женщин нации, которые полностью зависели от мужчин и были подвластны им, она свободно высказала свое мнение.

— Как мне сказал наш мажордом Кай, знающий цену словам, — наместник просто настоящий фанатик.

— Это еще слишком мягко сказано. Он мог просто публично казнить контрабандистов, а вместо этого в течение нескольких дней подвергал их пыткам. Отвратительно. Полагаю, ты видела это зрелище.

— Нет, Ваше императорское Высочество! Я избегала площади Храма Неба, пока там находились узники.

— Я поступила бы точно так же, — заявила принцесса. — Надеюсь, Лин со своим сегодняшним рейдом на склады не зайдет слишком далеко.

— Все должно было бы уже закончиться, — заметила Лайцзе-лу, принимая из рук принцессы еще одну чашечку чая.

— Надеюсь, ты права. Я просила Ло Фана зайти ко мне до того, как он отправится к наместнику с официальным докладом. Я серьезно обеспокоена.

— Я тоже. Наместник подобен многим другим высшим чиновникам, которых я знаю. Им недоступно понимание внешнего мира, и они ведут себя так, словно все другие народы обязаны преклоняться перед императором.

— Их позиция льстит моему брату, — голос Ань Мень зазвучал доверительнее. — Не боюсь признаться, что у меня холодеет кровь при виде сотен современных орудий на борту британских военных кораблей на пути к Вампу. Наши маленькие военные джонки, вооруженные старыми пушками, из которых не стреляли несколько сотен лет, неминуемо пойдут на дно, если существующее недоразумение обострится. Когда вчера вечером, буквально сразу же после моего приезда, Лин доверительно поведал мне о сегодняшнем рейде, я просила его быть предельно осторожным. Но он убежден в непобедимости Срединного Царства.

— Наши генералы и адмиралы придерживаются таких же взглядов. Я слышала, как они похвалялись у нас за обедом, у них у всех одни и те же аргументы. Они считают, что Срединное Царство настолько огромно, а народ его столь многочисленен, что на протяжении четырех тысячелетий он просто впитывал всех завоевателей.

— Ты более других общалась с англичанами и американцами, — не то спросила, не то задумалась Ань Мень. — Каково твое откровенное мнение?

— Я ничего не понимаю относительно ведения войны, Ваше императорское Высочество. Но я видела пушки, установленные на кораблях британской эскадры, и с близкого расстояния внимательно рассматривала небольшое орудие, установленное на борту клипера американца, за которого я собираюсь выйти замуж. То орудие чисто оборонительного характера, но я уверена, что и оно способно разнести в щепки флот наших военных джонок.

— В таком случае ты могла бы посоветовать Лину не поступать подобным образом и не причинять оскорблений англичанам, французам и другим иностранцам, чьи военно-морские эскадры держатся у нашего берега.

— Ваше Высочество, наместник не ищет моего совета, — учтиво проговорила Лайцзе-лу.

— Мне нужна правда, девочка! В недавнем прошлом ты оказывала отличную помощь Небесному императору, когда была откровенной. Этого же я жду от тебя и сейчас!

— Хорошо, Ваше императорское Высочество! — со вздохом вымолвила Лайцзе-лу. — Думаю мы испытали унизительное, катастрофическое поражение в войне с «заморскими дьяволами». Да, мы изобрели порох и оружие из металла, однако наше вооружение крайне примитивно по современным стандартам.

— Как бы мне хотелось убедить своего брата выслушать тебя. К сожалению его генералы и адмиралы сообщают ему только то, что ему хочется слышать, потому что как всякий мужчина он затыкает уши, чтобы не слышать того, что неприятно или причиняет беспокойство.

Лайцзе-лу лишь молча кивнула. Согласись она с принцессой вслух, она была бы виновна в критике императора, а такое удовольствие могла позволить себе лишь его открыто говорящая сестра.

Ань Мень резко переменила тему разговора.

— Что нового слышно о твоем американце?

— Ничего, Ваше императорское Высочество, хотя уверена, он скоро приедет.

Девушка поведала о своем вещем сне, в котором Джонатан просил ждать его. Она ничего не сказала про золотое кольцо, подаренное Джонатаном, которое продолжала носить на левой руке.

— Через несколько недель истекает полугодовой срок, установленный твоим отцом. Я могла бы вмешаться и попытаться оказать на него влияние, если бы это было в моей власти, но даже женщина моего положения не имеет права ставить под сомнение авторитет отца в его собственном доме.

Лайцзе-лу гордо подняла голову, и несмотря на то, что говорила она негромко, в голосе звучал оттенок металла.

— Я не могу и меня не заставят выйти замуж за дона Мануэля Себастьяна! Даже если бы я узнала, что Джонатан Рейкхелл умер, я все равно не вышла бы за маркиза.

Принцесса пришла в восхищение от ее решимости, но проявила озабоченность за ее судьбу.

— Ты, надеюсь, понимаешь, дорогая, что твой отец может сослать тебя в семейное имение в глубине страны и содержать там?

— Пусть. Предпочитаю чахнуть там до конца своих дней, чем стать маркизой де Брага.

— Не могу сказать, что осуждаю тебя. Он один из немногих иностранцев, которому мой брат предоставил аудиенцию, но должна согласиться с тобой, что он вызывает отвращение.

Ань Мень задумалась.

— Могу предложить альтернативу, которая ничуть не привлекательнее. Как ты, наверное, слышала, мой брат беспокоится за нашего молодого кузена Шан-Вэя. Он в большом количестве пьет европейское бренди, если ему удается договориться о его тайной доставке. А если это не удается, то напивается до потери сознания нашей водкой маотай. Стоит мне лишь сказать слово моему брату и твой отец получит императорское распоряжение, предписывающее объявить тебя невестой Шан-Вэя.

Вновь Лайцзе-лу надо было говорить осторожно.

— Вы, Ваше императорское Высочество, представляете его мало привлекательным.

Ань Мень оценила дипломатичность Лайцзе-лу.

— Ошибаешься, Шан-Вэй обладает большим обаянием и под влиянием жены, твердой, умной, да к тому же красивой, словом, которая обладала бы твоими качествами, моя дорогая, — он изменился бы к лучшему.

— Возможно, существуют другие области применения моих способностей, используя которые я могла бы оказать помощь Небесному императору.

Их разговор прервала служанка, сообщившая, что вернулся Ло Фан и просит аудиенции.

— Проведи его, — с тревогой приказала Ань Мень.

— Оставим условности, — проговорила принцесса, — и можешь откровенно говорить в присутствии дочери Сун Чжао.

Ло Фан в деталях рассказал им о рейде.

Лайцзе-лу знала, что Оуэн Брюс был заклятым врагом Джонатана Рейкхелла, и ей стало приятно от мысли, что такой человек потерял целое состояние, пытаясь ввезти опиум в ее страну.

— Однако рейды только начались, Ваше императорское Высочество, — добавил Ло Фан. — Сейчас командующий британской эскадры требует встречи с наместником. И, насколько мне известно, наместник собирается отказать.

— В таком случае я буду вынуждена воспользоваться своим влиянием и убедить наместника согласиться на встречу. На самом деле, я буду присутствовать за ширмой. Кого бы ты порекомендовал в качестве переводчика?

Ло Фан посмотрел на Лайцзе-лу.

— Только один человек в Кантоне может изъясняться на мандаринском наречии и по-английски. Сун Чжао.

Внезапно Лайцзе-лу в голову пришла мысль.

— Я говорю по-английски лучше отца. Я охотно предлагаю свои услуги в качестве переводчика.

Ань Мень просветлела, но прямо не ответила.

— Отправляйся к Лину и передай мою просьбу договориться о встрече, — сказала она мажордому. — И скажи, что я сейчас же хочу обсудить с ним наши действия.

Сделав глубокий поклон, Ло Фан удалился.

— Правильно ли я уловила нечто необычное в твоем предложении, дорогая? — спросила принцесса.

Лайцзе-лу сдержанно кивнула.

— Вы учили меня, что женщина, которая обладает умением использовать свой здравый смысл, способна обнаружить огромное влияние в мужском обществе. Мой отец будет переводить дословно, что смогу и я, но, возможно, я смогу употребить некие более сдержанные слова во время встречи. Иначе наместник станет угрожать. Британский адмирал, который много раз был гостем в доме моего отца, начнет угрожать в ответ. В результате, ситуация станет гораздо хуже, чем была бы, если бы встречи не назначалось вовсе.

Ань Мень сразу одобрила это.

— Ты будешь переводить, — сказала она, — и если предотвратишь развязывание войны, хотя бы на некоторое время, окажешь неоценимую услугу Небесному императору и всем его подданным.

Настойчивое вмешательство принцессы Ань Мень вынудило наместника изменить первоначальное решение, и посыльный, отправленный на борт флагмана Ее Величества «Непобедимый», сообщил контр-адмиралу сэру Уильяму Эликзандеру, что наместник примет его в тот же день. Теперь адмирал в свою очередь решил создать трудности, заявив, что желает использовать в качестве эскорта своих солдат королевской морской пехоты, чтобы проследовать через Кантон к дворцу наместника.

Эта непредвиденная и упрямая позиция адмирала вынудила вмешаться Сун Чжао.

— Эскорт из вооруженных «заморских дьяволов» в униформе не сможет защитить вас, сэр Уильям, — сказал он. — Наоборот, их присутствие настолько возбудит жителей города, что несомненно прольется кровь. Некоторые из ваших солдат погибнут, та же участь постигнет многих несчастных кантонцев, а ваша собственная жизнь подвергнется большой опасности.

— Спасибо, мистер Сун. Уверен, что вами движут добрые намерения. Но вы, мой друг, не понимаете, что я намерен заявить решительный протест наместнику. Поэтому мне лучше провалиться сквозь землю, чем оказаться в невыгодном положении, позволив сопровождать себя императорским войскам!

— Вам нет необходимости полагаться на расположения Лина, — заявил Сун. — Мой собственный мажордом и мои слуги обеспечат вам скромное, но безопасное сопровождение.

Адмирал согласился, но пока не сошел на берег после полудня, облаченный в сияющую лазурью и золотом парадную форму, ему не приходило в голову, что его перехитрили таким способом, что возразить было некому. Для него приготовили паланкин, закрытый шторами, так что нельзя было разглядеть ни его форму, ни ее цвета, скрытых за ширмой из бамбуковых палочек.

Всего двенадцать стражей, не считая Кая и четырех носильщиков, потребовалось, чтобы сопроводить его через Ворота петиций, затем многолюдный город к огромному, окруженному стенами дворцу, возвышавшемуся на самом высоком кантонском холме, как раз за воротами древнего города. Адмирал выбрался из своего тесного места, не уронив чувства собственного достоинства.

Ло Фан провел его в комнату приемов, где на троне с резными подлокотниками в виде драконов и на основании из четырех резных львов из слоновой кости, восседал Лин. Поблизости стояла шелковая ширма, за которой, очевидно, кто-то скрывался. Сэр Уильям удивился еще больше, когда увидел Сун Лайцзе-лу, чей чонсам персикового цвета и нефритовые украшения создавали впечатление, словно она собралась на прогулку в сад.

— Добрый день, сэр Уильям, — проговорила она, когда адмирал вошел в комнату с высоким потолком. — Я приглашена на эту встречу в качестве переводчика.

— В таком случае, — галантно ответил адмирал, — я надеюсь получить значительно большее удовольствие от этой встречи, чем предвкушал.

Повернувшись к безразличному наместнику, он сухо приветствовал его.

— Почему «заморский дьявол» не сделал передо мной глубокий поклон, — спросил наместник, в его голосе чувствовалась недовольная нотка.

— Его Превосходительство, — сказала по-английски Лайцзе-лу, прямо искажая смысл сказанного, — понимает, что люди Запада не делают глубоких поклонов, поэтому он свободно обошелся с обязательной формой приветствия.

Сэр Уильям был приятно удивлен.

— Поблагодарите Его Превосходительство и сообщите ему, что я передаю ему личное приветствие Ее Величества королевы Виктории.

— В королевском флоте адмиралу запрещается совершать глубокий поклон кому бы то ни было, кроме своей королевы, однако сама королева, — сказала Лайцзе-лу на мандаринском наречии, — и он убежден в этом — окажись она здесь, охотно сделала бы глубокий поклон перед наместником.

Лин откинулся на своем троне и едва заметно улыбнулся.

Принцесса Ань Мень, сидевшая за шелковой ширмой, понимая каждое слово, произнесенное на обоих языках, с трудом сдерживала желание прыснуть от смеха.

— Я пришел сюда, — сказал сэр Уильям, — выразить протест от имени Правительства Ее Величества в связи с посягательством на британское имущество со стороны отрядов китайского императора и незаконного захвата, как сообщил мне британский подданный, владелец фактории, мистер Оуэн Брюс, двухсот ящиков безвредного чая.

— Адмирал встревожен, — сообщила Лину девушка, — что наши отряды обнаружили опиум на британском складе.

— Я сам крайне встревожен, — заявил Лин, — никто не имеет права ввозить опиум в Китай!

— Его Превосходительство говорит, что был конфискован опиум, а не чай.

Лайцзе-лу бросила взгляд на Ло Фана, который поднес палец к носу.

— Запах горевшего опиума очень сильно ощущался на побережье.

Сэр Уильям отлично понимал, что эта часть его протеста была слабой. Он не верил, что в ящиках, уничтоженных отрядами, был чай и достаточно хорошо знал Брюса, чтобы подвергать сомнению его слова.

— Мало кто ненавидит опиум столь же сильно, как я, — заявил адмирал. — Обладай я высшей властью, я бы с радостью повесил последнего торговца этим зельем!

— Адмиралу стыдно, — перевела Лайцзе-лу, — поскольку один из его соотечественников занимается контрабандой опиума. Он с удовольствием повесил бы этого человека.

Лин Цзи-сюй широко улыбнулся.

— Придет день, когда адмирал сможет это сделать. Пусть он будет уверен!

Лайцзе-лу сочла благоразумным оставить его замечание непереведенным.

— Тем не менее, — продолжал сэр Уильям, — на карту поставлен принцип. Правительство Ее Величества не потерпит посягательства на британское имущество и захвата британских товаров.

Именно в этом и состояла суть обсуждений и Лайцзе-лу осознала, что окажет плохую услугу каждому из заинтересованных лиц, если попытается приукрасить это заявление, поэтому перевела его слова прямо дословно.

Наместник быстро ответил в том же духе.

— «Заморские дьяволы» — гости Небесного императора. Их присутствие здесь не дает им права игнорировать распоряжения императора. Все, что связано с контрабандой опиума в Срединное Царство, запрещено, поэтому любой, кто нарушит наши законы, совершит уголовно наказуемое преступление, караемое смертью.

Вновь Лайцзе-лу перевела дословно.

— Позволю себе напомнить Его Превосходительству, что Британский королевский флот находится в дельте реки Жемчужной для защиты жизни и собственности британских подданных.

Девушка точно перевела фразу и добавила:

— Однако каждому из нас не о чем спорить, что касается торговли опиумом, тут мы придерживаемся одной и той же позиции.

Выражение лица Лина оставалось неизменным, но в его голосе сохранялась доля сомнения, когда он спрашивал:

— Неужели «заморский дьявол» действительно предлагает помощь в моей борьбе за очищение Срединного Царства от зла, опиумной контрабанды?

Сейчас Лайцзе-лу может рискнуть!

— Его Превосходительство, — сказала она, — подтверждает, что в ваших позициях нет различий в достижении результата, он предлагает вам сообща пресечь ввоз опиума в Срединное Царство.

Сэр Уильям жил согласно строгим моральным принципам и хотя британские законы не запрещали ввоза опиума в Китай и его продажу алчным посредникам, он не мог устоять перед таким обращением.

— Заверьте Его Превосходительство, что я сделаю все, что в моей власти, чтобы пресечь контрабанду опиума британскими торговцами.

Судя по его разговорам в доме отца, Лайцзе-лу знала, что адмирал говорит правду, поэтому она перевела правильно.

— Заверьте его также в том, — продолжил адмирал, — что в ближайшем будущем я уведомлю Их Светлость Первого лорда Адмиралтейства и попрошу предоставить мне большие полномочия для вмешательства.

Он и в самом деле собирался написать такое письмо, но цинично рассудил, что подобная просьба ни к чему не приведет, разве что, ускорит его собственную отставку. Он отлично знал, что очень многие высокопоставленные люди в Лондоне нажили целые состояния на торговле опиумом и что предложение, не более чем контр-адмирала королевского флота, не будет иметь никаких практических последствий.

Лин слушал перевод с приподнятым настроением. Навязчивая идея покончить с торговлей наркотиками, так им овладела, что на всякого, кто не соглашался с ним, он смотрел как на личного врага, а того кто сочувствовал ему, зачислял в верные союзники. Очевидная прямота британского командира воодушевила его. Лин импульсивно поднялся, потом поклонился, редкая честь со стороны такого высокого ранга, который не склоняет головы ни перед кем, кроме членов семьи Небесного императора.

Сэр Уильям достаточно долго пробыл на Востоке, чтобы понять, что удостоился такого исключительного приветствия, поэтому в ответ приветствовал его поясным поклоном.

Неожиданно атмосфера потеплела, и оба противника приветливо улыбались.

Лайцзе-лу решила, что наступил момент внедрить в беседу свою собственную идею. Уверенно, сначала на мандаринском наречии, затем по-английски она произнесла:

— В старой пословице говорится, что двум братьям, играющим по чести, плечом к плечу под силу сдвинуть гору.

Наместник согласно кивнул, сэр Уильям тоже. Ни одному из них не пришло в голову, что эти слова вставлены девушкой, и ни один из них не заметил этого.

Вскоре встреча подошла к концу. Адмирал от имени королевы Виктории передал наилучшие пожелания здоровья и процветания императору, а наместник, желая превзойти его, от имени императора Даогуана выразил искреннюю надежду, чтобы юная королева Британии здравствовала до ста лет. В качестве последнего жеста Лин Цзи-сюй соизволил сопроводить гостя во двор, где адмирала поджидал Кай и скромное сопровождение.

Никогда прежде представители Срединного Царства и Великобритании не были так близки к достижению взаимопонимания в откровенной беседе.

Принцесса Ань Мень была в восторге, но проявляла осмотрительность, пока они вместе с Лайцзе-лу не добрались до роскошного дома ее отца, и только там растолковала Сун Чжао, какой подвиг совершила его дочь.

— Приятно видеть, как два естественных врага соглашаются друг с другом, — заявила она. — Но скоро, боюсь, между ними снова возникнут столкновения, потому что Лайцзе-лу не всегда сможет оказаться под рукой в нужный момент, и тогда некому будет устранить разногласия. По крайней мере сегодня мы обязаны поблагодарить ее за то, что утренний инцидент не стал началом войны.

Чжао гордился тем, что его дочь выполнила поручение, но основная боль не унималась.

— Считаю войну с одной из стран Запада неизбежной, — заметил он. — Вероятнее всего она начнется с Великобританией, поскольку объемы торговли с нею гораздо больше, чем с другими странами, а также потому, что многие британские торговцы получают огромные прибыли на торговле опиумом.

— Чем объяснить, что они игнорируют наши законы? — спросила Ань Мень.

Вместе с Лайцзе-лу и Сарой Эплгейт они сидели в обеденном павильоне за едой, о которой Лайцзе-лу говорила, что она будет скромной.

— Насколько я могу судить о людях с Запада по торговым делам, — ответил Чжао, — они не воспринимают Срединное Царство как настоящее государство. Они видят перед собой лишь безбрежную страну, большей частью закрытую для иностранцев, и многомиллионное население, которое, по их мнению, совершенно неуправляемо.

— Чего они не могут понять, так это того, — добавила Лайцзе-лу, — что именно наши древние традиции сохраняют нас как единый народ. Наше управление слабо лишь потому, что реальной властью обладает только один Небесный император, а он не может с легкостью просто так передать свою власть провинциальным руководителям. Иностранцы видят наше старомодное вооружение и поэтому испытывают к нам презрение. Им не понять, что наша сила заключается в уважении к нашим предкам и в нашем послушном следовании их заветам.

— Если вы правы, — сказала принцесса, — а я лишена возможности убедиться в этом, поскольку не встречала ни одного «заморского дьявола» и мне запрещено иметь с ними дело, то наше будущее безнадежно.

— Нет, ничего подобного, — решительно возразил Чжао. — Конечно, может случиться так, что мы испытаем поражение и унижение в сражении, но наш народ более других способен быстро оправиться.

— Совершенно верно, — согласилась Ань Мень, — мои маньчжурские предки пришли в Срединное Царство как завоеватели, однако за прошедшие с тех пор столетия мы стали большими китайцами, нежели те, кем мы управляем. Они поглотили нас полностью, мы переняли их институты и обычаи, а собственные утратили.

Сара Эплгейт не участвовала в беседе, так как была слишком занята тем, что внимательно наблюдала за тщательно продуманной сменой блюд, приготовленных поварами на кухне. Ань Мень, поступавшая в жизни как ей заблагорассудится, постоянно отступала от традиций. Никогда прежде ни один из членов императорской семьи не принимал пищу в доме частного горожанина, хотя тот и относился к третьему классу мандаринов и был чрезвычайно богат.

Поэтому подаваемые блюда, приготовленные в честь почетной гостьи, были самыми изысканными даже в изощренном в своей безграничности меню китайской кухни. Одно кушанье — признанный кантонский деликатес, известный как бифштекс, — приготовлялось следующим образом: мясные кубики размером до дюйма и кубики лука заливали устричным и соевыми соусами, посыпали перцем и кукурузной мукой, к которым добавляли немного протертого чеснока и ростков имбиря. Пока пропитывалась эта смесь, бланшировали различные овощи, среди них белый горох, капусту брокколи, спаржу и откидывали вместе с призмовидными томатами, которые до сих пор на Западе считали ядовитыми и несъедобными. Мясо готовили не более двух минут в кипящем арахисовом масле, с добавлением кунжутного масла. Когда внешняя сторона мясных кубиков прожаривалась и образовывалась хрустящая корочка, но внутри мясо было еще розовым, все это выливали на бланшированные овощи и подавали к столу.

Расчет времени должен был быть идеально точным, так как при подаче к столу масло должно было еще кипеть. Только самые искусные повара умели приготовить такое блюдо. Ань Мень сделала хозяину дома комплимент тем, что попросила добавки.

Вслед за этим последовали другие, не менее роскошные блюда, среди них седло барашка с прожаренными до хруста стручками гороха, ростки бамбука, горох, водяной орех, сушеные лесные грибы. Подали также морского моллюска, излюбленное в Пекине кушанье — это хорошо запомнила Лайцзе-лу после посещения принцессы в Запретном городе. Приготовленные на пару моллюски и мидии в открытых раковинах в течение нескольких часов вымачивались в соевом соусе и рисовом вине, приправлялись молотым красным перцем, протертым чесноком и рисовым уксусом. Это блюдо подавалось холодным. Сидевшие за столом, палочками для еды, подцепляли моллюсков и мидий, доставая их из раковин, макали в соус и отправляли в рот одного за другим.

Обед завершился супом из морских водорослей, приготовление которого требовало такого высокого мастерства, что лишь немногие талантливые повара отваживались браться за это блюдо. Свиной окорок и небольшое количество креветок понемногу добавлялось в крутой бульон из куриных костей, куда затем высыпали сушеные морские водоросли и доводили до кипения, затем, подав к столу, в суп добавляли нарезанный зеленый лук, небольшое количество масла имбиря и свежеиспеченные лепешки, нарезанные маленькими кубиками.

Ань Мень учтиво рыгнула, показывая, что по достоинству оценила обед, и, когда все участники трапезы сидели за чашечкой легкого ароматного чая, настолько прозрачного, что он казался простым кипятком, принцесса решила, что наступил подходящий момент сделать шаг, который мог бы помочь Лайцзе-лу.

— Правда ли, — спросила она Сун Чжао, — что скоро мы лишимся твоей дочери, которая уйдет к знатному «заморскому дьяволу»?

Ее подход предвещал нечто большее, чем простое неодобрение, поэтому отец девушки почувствовал себя неуютно.

— Маркиз де Брага попросил ее руки, однако пока формальной помолвки еще не было.

— Помолвка не состоится еще несколько недель, — добавила Сара Эплгейт.

Лайцзе-лу с благодарностью посмотрела на гувернантку за оказанную поддержку.

— Я слышала много разных сплетен про дона Мануэля Себастьяна, — небрежно заметила Ань Мень, — но вряд ли они соответствуют действительности. Говорят, он правит в Макао с пышностью и торжественностью Небесного императора. Рассказывают также, будто он содержит по меньшей мере пятьдесят наложниц различных национальностей, и что несмотря на свое богатство он скуп, выплачивая слугам низкое жалованье.

Чжао снял очки и протер стекла.

— Мне трудно проверить все эти слухи, — проговорил он. — Но я знаю наверняка, что маркиз один из видных аристократов в Европе и обладает большим богатством, чем многие короли.

Принцесса перешла к сути вопроса.

— Я предложила Лайцзе-лу выйти замуж за нашего кузена, Шан-Вэя, если, разумеется, она того пожелает.

Чжао отлично понимал, предложение сестры императора предпочтительнее всех иных предложений, касающихся его дочери. Посмотрев сначала на Ань Мень, затем на дочь, он понял, что оказался в незащищенной позиции.

Лайцзе-лу даже позволила себе удовольствие едва заметно улыбнуться. Предложение Ань Мень возвращало контроль над своей судьбой в ее собственные руки. Теперь, если Джонатан не появится до истечения срока, до той крайней черты, обозначенной отцом, она сможет уклоняться какое-то время от выполнения требования отца, ссылаясь на то, что вопрос о том, какое предложение предпочтительнее, имея в виду брак с Шан-Вэем. Разумеется, она не в силах оттягивать это до бесконечности, поскольку рано или поздно отец добьется от нее ответа и раскроет ее обман. Но пока принцесса предоставила ей преимущество в дополнительном времени. По-прежнему цепляясь за свою мечту, в глубине души Лайцзе-лу верила в то, что Джонатан вернется к ней, и только надежное доказательство его смерти разобьет ее надежду.

«Лайцзе-лу» неуклонно продвигался в южном направлении через Северную Атлантику и Карибское море. Погода оставалась благоприятной, с резкими встречными ветрами, которые позволяли Джонатану Рейкхеллу полностью использовать преимущества благоприятствующей судьбы, выматывая себя работой сильнее, чем остальных членов команды. Часто он проводил долгие часы на капитанском мостике, командами добиваясь все большей и большей скорости корабля от его огромных парусов. Клипер демонстрировал свои лучшие ходовые качества, разрезая зеленовато-синие волны с удивительной постоянной скоростью в двадцать узлов.

Даже когда корабль подошел к экватору и вошел в наводящую ужас экваториальную штилевую полосу, удача не покидала Джонатана. Когда ветер затихал, и корабль был готов застыть без движения на зеркальной глади моря пребывая в неподвижном состоянии день за днем, Джонатан неустанно убеждал себя, что силы природы на его стороне. В этой полосе ветры заметно ослабели, но все же дули непрерывно и вновь усилились, когда корабль вышел в Южную Атлантику.

Стремясь не терять времени он ограничил свое пребывание в Рио-де-Жанейро, пристав лишь для пополнения запасов воды, свежего мяса, овощей и фруктов. Ограничив срок разрешения выхода на берег всего лишь одними сутками Своей команде, он закупал весь провиант с лодок, тут же окруживших корабль. А поскольку никто из команды не стал сходить на берег, то Джонатан сэкономил время необходимое для ведения переговоров с местными властями о цели посещения.

Простояв на якоре менее суток, корабль вновь вышел в открытое море. Погода продолжала благоприятствовать. Изредка налетали шквальные ветры, которые, однако, не были помехой. Однажды ночью во время сильного шторма, взяв командование кораблем на себя, он всю ночь провел на палубе. Он устал, но был возбужден, и с каждым днем в нем росла уверенность, что он сможет вовремя добраться до Кантона и не допустить брак Лайцзе-лу с другим.

Затем, когда корабль все ближе подходил к мысу Горн, нижней оконечности Южной Америки, стали появляться первые признаки перемен в судьбе. Небо затянули свинцовые облака, освещаемое вспышками молний, море сделалось грязным и серым, ветер налетал резкими шквалами, вынуждая вахтенного быть особенно внимательным. Пошел дождь, люди и паруса промокли до последней нитки, с каждым днем холодный туман, обволакивавший клипер, становился все гуще.

Как-то раз, когда его сменил Илайджа Уилбор, Джонатан устало прошел в офицерскую кают-компанию выпить чашку черного кофе. Сняв непромокаемую накидку, он устало опустился в кресло и сумрачно уставился в иллюминатор, стекло которого покрывала морская соль, понемногу, но непрерывно смываемая холодным дождем. Иногда в море бывали периоды, когда человек не мог найти сухого места, и любой моряк в эти дни был готов продать душу дьяволу за один лишь день на берегу под согревающими лучами солнца.

Удерживая кружку обеими руками, Джонатан твердил себе, что судьба сполна отплатила ему за самоуверенность. Невозможно проплыть половину пути вокруг земного шара не столкнувшись с плохой погодой и теперь он получал ее в полной мере. И все же он не имел права жаловаться на судьбу. До сих пор ему редко приходилось убирать часть парусов, и у него все еще сохранились хорошие шансы поставить новый рекорд скорости прохождения маршрута от Нью-Лондона до Кантона, хотя сам по себе рекорд именно в этом особом плавании для него ровным счетом ничего не значил. На карту поставлено гораздо большее.

В небольшой камбуз вошел Хомер Эллисон, пытаясь миганием глаз отогнать сон, он налил себе кофе из чайника, который постоянно пополнялся коком, и подошел к иллюминатору. Некоторое время он смотрел на море, не говоря ни слова.

Джонатан знал, о чем он подумал, однако отказался повиноваться предрассудку моряков, считавших, что беда обязательно произойдет, если о ней произнесешь вслух. Он произнес:

— Нам придется туго, если к тому времени, когда мы подойдем к Магелланову проливу, погода не переменится.

Хомер поскреб подбородок, отхлебнул кофе и пробурчал «да».

Продолжать эту тему было бессмысленно. Даже при более благоприятных погодных условиях Магелланов пролив — водный проход, отделявший Южноамериканский материк от группы островов, вместе именуемых Огненной Землей — был исключительно трудным для плавания. В группе островов имелся один крупный остров, пять среднего размера, а мелких такое множество, что им не было счета. В самых неожиданных местах, в зависимости от высоты прилива, одни пики подводных скал, из-за которых мог пойти ко дну даже такой крупный корабль, как «Лайцзе-лу», торчали над водой, другие же все время оставались в подводном положении. На материке возвышались горные вершины, порождавшие сильные ветры на Огненной Земле, площадью около двадцати семи тысяч квадратных миль, на которой обитали только горные козы. Все пространство, не защищенное от ветров, поражавшее своей пустынностью, наводило на всех ужас, но более всего устрашало моряков.

Магелланов пролив давал одно преимущество: он позволял судовым капитанам за несколько часов совершить плавание из Атлантического океана в Тихий. Во время плавания в Китай Джонатан дважды преодолевал его: туда и обратно, поэтому он не испытывал страха перед ним, но знал, что к этому водному пути следует относиться с большим уважением. С детства слышал он рассказы о кораблях, потерпевших крушение на подводных скалах, после того как, сбившись с курса, шли протоками между островками, которые заканчивались тупиками. За последнее десятилетие два торговых судна компании «Рейкхелл и Бойнтон» из-за плохой погоды, не давшей им возможности преодолеть пролив, были вынуждены повернуть обратно.

— Мы справимся, Хомер, — сказал Джонатан.

— Конечно, — ответил первый помощник.

Оба знали, что им предстояло много потрудиться. По мере того как клипер продолжал плавание на юг, сдерживаемый сильными ветрами и громоздящимися валами волн, время от времени, когда туман рассеивался, мелькал материк. Эта часть Аргентины, известная как Патагония, представляла собой огромное безжизненное и дикое пространство, где горы поднимались до небес, а море разбивало свои волны о высокие скалы береговой полосы. Всякий раз, бросив взгляд в сторону негостеприимного берега, моряк начинал говорить что-то невнятное.

Джонатан надеялся войти в пролив сразу же после рассвета, когда можно будет разглядеть скалы, представлявшие грозную опасность для судоходства. По мере приближения к берегу ветер нарастал, обрушиваясь на корабль такими яростными порывами, что пришлось убрать часть парусов.

Хомер Эллисон присоединился к Джонатану, Оливеру и рулевому. Он внимательно присмотрелся к американскому флагу, реявшему на верхушке мачты, затем понаблюдал за поведением парусов.

— Места для поворотов на галсы, чтобы войти в пролив, кажется, не хватит, капитан, — проговорил он.

Джонатан пристально рассматривал вход в пролив, сознавая, что как только он войдет в него, ветер достигнет штормовой скорости.

— Попробуем, — сказал он, — но не уверен, что нам удастся сделать это сегодня утром.

Едва он произнес это, как небо стало еще темнее, проливной дождь, движимый ветром, хлестал людям в лицо.

Верхние реи приказали ослабить, поставили штормовые стаксели, чтобы удерживать носовую часть корабля по ветру. Джонатан продолжал двигаться вперед, но встречный ветер стал таким мощным, что продвижение было минимальным. Как бы велико ни было его личное желание поскорее добраться до Кантона, он отлично понимал, что не имеет права рисковать жизнью экипажа и судном.

Джонатан вздохнул, некоторое время молча смотрел на свои карты, затем проговорил:

— К северу в миле от нас есть небольшая защищенная бухта. Встанем там на якоре, пока не улучшится погода.

«Лайцзе-лу» двинулась в обратном направлении к Атлантическому побережью, с трудом войдя в бухту. Даже здесь, в бухте окруженной с трех сторон утесами, поднимавшимися на сотни футов вверх, ветер обрушивался на судно мощными беспорядочными шквалами, а поверхность воды была покрыта белыми гребнями волн. Джонатан отдал команду спустить запасной становой якорь и поднять кормовой якорь, последние паруса были спущены.

— У нас нет выбора, — заявил он. — Придется отстаиваться на якоре в шторм здесь.

Ветер издевался над ним, с ревом носясь вокруг голых мачт.

Команда устроилась внизу на неопределенное время, приготовившись к ожиданию. Джонатан знал, что в этих безлюдных местах погода меняется очень быстро, поэтому полные смены несли вахту круглосуточно. Оба помощника хорошо понимали, что когда бы он ни ушел в свою каюту, чтобы урвать несколько часов для сна, его следует незамедлительно разбудить, едва погода улучшится.

Напряженное состояние на клипере росло. Кок старался изо всех сил, чтобы смягчить обстановку: варил похлебку с тушеным мясом, пек свежий хлеб, лакомства, которые сложно было готовить на ходу. Тем не менее настроение команды не улучшалось, всем передалось настроение капитана корабля.

Джонатан часами расхаживал по палубе, не обращая внимания на непрерывный проливной дождь. Часто замирая и подолгу внимательно всматриваясь вдаль, он тщетно отыскивал просвет в плотных темно-серых тучах, проносившихся над самой головой, и затем возобновлял свое хождение взад и вперед.

Прошла целая неделя, затем шторм несколько утих, и Джонатан решил поднять якорь и уйти. Каково же было его смятение, когда ветер усилился и создал множество новых проблем.

Это состояние Джонатана отразилось в судовом журнале.

«Магелланов пролив.

Вторник. Подняли якорь, попытались пройти между островами Елизаветы и Магдалины. Прошли, но прежде чем смогли выбраться по самому легкому пути, чтобы встать на якорь, прилив отбросил нас назад. Встали на якорь на глубине в восемь саженей к северо-востоку от острова Елизаветы. Ветер северо-восточный, штормовой. Волнение сильное.

Среда. Снялись с якоря, двинулись в наветренном направлении. Кормовая качка почти не прекращается, унесло гротовый топсель и нижний спенкер, прежде чем успели убрать, а также стаксель с носовой стеньги. Укрепили груз в кормовой части. Остановили судно в бухте Ларедо, чтобы устранить повреждение. С северо-северо-запада, вероятно, надвигается шторм. Встали на якорь, глубина 7 саженей.

Четверг. Густой туман, пасмурная погода, но шторм унимается.

Пятница. Кончается запас пресной воды. Ремонт завершен. Якорь поднят. Несильный северный ветер, но погода сумрачная и ненастная. Обогнули мыс Фровард. Несильный противный ветер. Густой туман, пасмурно, установлен лисель. Помощник предложил двигаться к Порт-Фамине, небольшому чилийскому поселению. Отказался; решил добраться до бухты Фортескью и там пополнить запасы пресной воды.

Суббота. Со второй попытки вошли в бухту Фортескью, глубина семь саженей. В бухте обнаружили американский бриг и английский бриг «Каспар», у которого снесены мачты. Передали капитану запасной утлегарь. Отправленные на берег матросы привезли воду в бочках. Ветер штормовой, норд-норд-ост.

Воскресенье. Густой туман, но ветер уменьшился, направление северное. В час пополудни подняли якорь. Миновали порт Парда. Вошли в пролив Благодарения, глубина двадцать саженей.

Понедельник. Подняли якорь, топсели взяты на риф. Прошли мыс Пилар. Очень густой туман. Наблюдаемые на юго-юго-западе на отдалении пяти миль горы, оказались горами Евангелистов. Туман рассеялся и прямо по курсу показалась земля. Убрали часть парусов. Ветер усиливается, сильная качка. К вечеру ветер уменьшился, направление западное. Взяли курс на Вальпараисо».

Самое худшее было позади. Пройдя Магелланов пролив, клипер поймал в паруса попутный ветер, и плавание до Вальпараисо протекало нормально. Но Джонатан был близок к отчаянию. Он безнадежно отстал от графика, и теперь не было никакой возможности наверстать упущенное время. Он приплывет в Кантон много позже того срока, той крайней черты, которую определил Сун Чжао, для помолвки дочери с маркизом де Брага.

Джонатан отлично понимал, что в Вальпараисо, тем не менее, придется потерять еще кое-какое время. Предстоит пополнить запасы продуктов, дополнительно отремонтировать судно, и не на скорую руку, как было сделано во время шторма. Здравый смысл советовал ему дать команде двадцатичетырехчасовое увольнение на берег. Все крайне нуждались в отдыхе. Джонатану оставалось лишь молить Бога, помочь ему прибыть в Кантон до того, как Лайцзе-лу вынудят вступить в брак с другим.

Сун Чжао сидел в павильоне, который он использовал как свой офис, погрузившись в изучение отчетов о торговых поставках, записанных на вощеных дощечках, которые сложенные стопкой лежали рядом на его пухлой скамеечке на трех ножках. Он всегда чувствовал близких и поэтому сразу же поднял голову, услышав постукивание каблуков дочери по дорожке, усыпанной гравием.

Лайцзе-лу никогда не выглядела привлекательнее. Ее стройную фигуру стягивал чонсам из фиолетового щелка, на ней были соответствующие нефритовые серьги, браслет и огромный перстень. На ресницах также угадывался фиолетовый тон туши, но круги под глазами так и не удалось изгладить, выражение лица было тревожным.

— Мисс Сара передала, что ты хочешь поговорить со мной, отец, — проговорила она.

Чжао кивнул и предложил присесть на скамеечку.

Она покачала головой.

— Если не возражаешь, предпочитаю стоять.

— Как хочешь.

Он снял очки, энергично протер стекла, затем откашлялся.

— Через три дня я буду вынужден известить маркиза де Брага, — начал Чжао. — Я дал ему слово, что сообщу о твоем желании вступить с ним в брак.

— Я не могу пока решить, — быстро ответила девушка. — Я обдумываю предложение принцессы Ань Мень выйти замуж за ее кузена Шан-Вэя.

Выражение лица Сун Чжао не изменилось.

— Мне пришла на память, — сказал он, — басня про соловья, который вообразил себя совой. Он был убежден, что только он может подражать крику совы, но на самом деле продолжал петь по-соловьиному.

Лайцзе-лу опустила глаза и взглянула на кончики сандалий.

— Я не вправе дурачить тебя, отец, — проговорила она. — Да, это правда, я и не воспринимаю брак с Шан-Вэем серьезнее, чем брак с маркизом де Брага.

Отец вздохнул.

Она посмотрела на него, глаза ее стали огромными.

— Я отдала свое сердце, свою душу, да и свое тело единственному человеку. Я никогда не полюблю никого другого, и ни за кого другого не пойду замуж.

— Ты осложняешь ситуацию нам обоим, — сказал Чжао.

К глазам Лайцзе-лу подкатили слезы, моргнув, она не дала им выступить.

— Всю свою жизнь я относилась к тебе с почитанием и уважением, всю свою жизнь. Ни разу я не отступила от заповедей наших предков. Мои любовь и уважение к тебе как никогда велики, и как бы я себя не корила за неповиновение твоей воле, в этом деле я не могу тебе подчиниться, отец.

— Ты мое единственное дитя, — произнес Чжао, — с помощью мисс Сары я растил тебя после трагической смерти твоей матери. Я тоже следовал заповедям наших предков. Более того, я многократно умножил состояние, полученное в наследство. Верно, мне нравится жить в покое, но мне не нужно большее состояние, чем то, которым я уже обладаю. Я собрал его, чтобы обеспечить твое будущее и будущее моих пока нерожденных внуков. Какой прок от всего этого золота и серебра, если я обреку тебя На пожизненное несчастье?

— Отошли меня в наше имение в горах и оставь жить там в заточении до конца моих дней, если такова твоя воля. Отдай меня на публичное наказание кнутом на площади перед Храмом Неба, если ты таким образом желаешь наказать за непослушание. Я не стану роптать. Но я не выйду замуж за маркиза де Брага. И ни за кого, кроме Джонатана.

— Когда Джонатан попросил твоей руки, — сказал Чжао, — мое согласие было искренним. Изо всех известных мне молодых людей никто не восхищал меня в такой степени, как Джонатан Рейкхелл. Многие месяцы спустя после его возвращения в Америку, меня согревала и вселяла облегчение в душу мысль, что ты будешь жить далеко за пределами Срединного Царства, где вне всякого сомнения в скором времени разгорится ужасная война с «заморскими дьяволами». Однако Джонатан не оправдал наших надежд. Почти два года прошло с тех пор, как он уплыл, и за это время мы не получили от него ни единой весточки.

— Признаю, молчание Джонатана вызывает у меня недоумение и причиняет страдания, — сказала Лайцзе-лу. — Когда сюда вернулся Чарльз, я ожидала, что он привезет письмо от Джонатана, но он ничего не привез. Всякий раз, когда в Вампу приходил корабль компании «Рейкхелл и Бойнтон», я была уверена, что у капитана есть для меня письмо, но письма все не было и нет. Все что я могу сказать, так это то, что Джонатан все объяснит, когда сам приедет сюда.

Отец нежно проговорил:

— Он может и не приехать. Ты жила в изоляции от многих мирских реалий, поэтому не знаешь, какими вероломными и беззаботными могут быть мужчины.

— Благодаря урокам мисс Сары и Кая я узнала о жизни больше, чем ты думаешь, но клянусь, Джонатан приедет за мной. Поэтому прошу тебя, мой отец, откажи маркизу де Брага. Скажи, что больна, или политические условия слишком неустойчивы. Скажи ему что угодно, чтобы он хоть на время отстал от меня.

— Сколько времени тебе еще нужно? — страдая от боли, спросил Чжао.

— Каждое утро я просыпаюсь с уверенностью, что Джонатан вернется ко мне. Это не просто желание или надежда. Это реальность. Если случится так, что в какой-то день я проснусь без этого ощущения в моем сердце, тогда я буду знать, что ждала напрасно. И тогда, что бы меня ни ожидало, что бы со мной ни случилось, я поступлю так, как ты пожелаешь. Тогда я даже выйду замуж за маркиза де Брага, конечно, если такова будет твоя воля.

Он так сильно любил дочь, что не мог более видеть ее страданий и слышать ее жалоб.

— Хорошо, — сказал Чжао. — Буду ждать. Но только недолго. Я буду сдерживать маркиза столько, сколько смогу; но он человек большого влияния, и если Джонатан не объявится в скором времени, у меня не будет выбора.

Отец оказался гораздо щедрее, чем она думала; склонив голову в знак покорности его воле, Лайцзе-лу направилась на свою половину, даже не обратив внимания, что вдоль усыпанной гравием дорожки на клумбах буйно цвели цветы.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Толстый Голландец восседал в своем помпезном монаршьем кресле, посреди пышного тропического сада, разбитого во дворе собственного дома на окраине Джакарты, столицы Нидерландской Ост-Индии, и пребывал — в состоянии покоя и согласия с миром. Покуривая длинную черную манильскую сигару из яванского табака, с удовольствием потягивая фруктовый сок из высокого бокала, он получал полное удовольствие от его излюбленного времени дня — предобеденного часа, когда он размышлял с нежным предвкушением о еде, которую ему предстояло принять. Ворот рубашки был расстегнут, ее рукава закатаны, его голова покрывалась испариной от жары, и капли пота, выступавшие на его лысине, куском хлопковой надушенной ткани ему вытирала одна из его девушек-служанок, босая, в одной юбке по щиколотку из многокрасочного батика. Две другие девушки, одетые точно так же, обмахивали Толстого Голландца пальмовыми ветвями с листьями. Еще с полдюжины девушек сидели в ленивой позе на зеленой траве, ожидая его приказаний подать другую сигару или еще один бокал фруктового сока.

Отдельные голоса не различались, слышался приглушенный шум голосов беседующих девушек, некоторые из которых были малазийками, другие — туземками с Явы, третьи китаянками. В дальнем углу сада, как всегда пронзительно кричали многочисленные попугаи, сидевшие на жердочках.

Созерцая эту сцену в своем мирном убежище, Толстый Голландец был убежден, что имеет полное право довольствоваться тем, что имел. Он был самым богатым торговцем на Востоке, более могущественным, чем его дружественный торговый партнер из Кантона Сун Чжао. Толстый Голландец такой мертвой хваткой держал торговлю в Ост-Индии, что голландские чиновники в Джакарте предпочли закрыть глаза на его решение направить партию груза такого товара как черный перец и специи Чарльзу Бойнтону, своему молодому компаньону в Лондоне. Толстый Голландец выделял особо Чарльза и его американского кузена Джонатана Рейкхелла. Он никогда не забывал, как Джонатан выполнил свое обещание и сразу же по возвращении с Востока в Америку построил для него клипер. Затем некоторое время спустя, назло другим заказчикам, которые повсюду шумно требовали суда этого класса, Чарльз и Джонатан обеспечили ему еще один клипер. Толстый Голландец надолго сохранял признательность тем, кто преданно служил ему.

Такая же признательность распространялась и на девушек из его окружения. Только он и они знали, что из-за его полового бессилия, они представляли собой не более чем заманчивое украшение для витрин, увеличивающее в цене его престиж. Время от времени в знак благосклонности к особо важным гостям и одновременно к девушкам он жаловал гостю одну из них на ночь. Тех из девушек, которые хорошо прослужили у него пять лет, он неизменно награждал вполне достаточной денежной суммой. За последний год он договорился выдать замуж одну из них за могущественного яванского вождя, позаботился о том, чтобы другая стала единственной хозяйкой в доме его торгового партнера в Бангкоке, а третью переустроил через перекупщика в качестве главной наложницы в доме мусульманского султана на Лусоне. И впрямь награды были большими, а пока девушки пребывали при нем, им не надо было уделять ему много времени и оставалось только наряжаться и получать удовольствие от многочисленных подарков, которыми он их одаривал.

Запавшие глаза Толстого Голландца, наполовину скрытые мясистыми веками, вспыхнули, когда он увидел свою любимицу, шедшую из дома и величаво шествующую мимо вездесущих охранников, постоянно дежуривших у входа в сад. С первого взгляда было ясно, что Молинда выделялась среди других девушек, и не только потому, что ее грудь была схвачена полосой тонкой дорогой ткани. Ее кожа была светлой, как у белых, благодаря матери балийке и отцу французу — врачу, умершему, когда она была еще ребенком.

Воспитанная миссионерами на Бали, Молинда научилась говорить по-голландски, французски и английски с такой же легкостью, как изъяснялась на нескольких китайских и яванских диалектах. Она свободно читала и писала, к тому же была настолько сведуща, что мало-помалу освоила многие стороны управления делами Толстого Голландца. Разумеется, ей он доверял в большей степени, чем голландцам и яванцам, служившим в его офисе в Джакарте.

В Молинде Толстого Голландца больше всего восхищала ее телесная красота. Черты ее лица: лиловые глаза, высокий лоб, полные губы и тонко очерченный подбородок были совершенны, а ее стройное, совершенное женское тело, которым она владела с грациозностью, присущей лишь балийским женщинам, ослепляло. Охранники смотрели на нее в изумлении, не отрывая взгляда. Однако Молинда, привыкшая к восхищенным взглядам мужчин, не обращала на них внимания.

В глянцевито-черных волосах она носила бледную орхидею, а краска для век, оттенявшая глаза, была наложена уверенной рукой, как и матово-алая помада, подчеркивающая чувственный рот. Толстый Голландец осуществил выгодную сделку, выкупив Молинду у пиратов, которые похитили ее из миссионерской школы Бали. Она была удивительно красивой женщиной.

Толстый Голландец заметил, что в данный момент Молинда была чем-то раздражена. Она приближалась, нахмурясь и весь ее вид был вызывающим.

Толстый Голландец предложил ей сесть в стоявшее рядом кресло-качалку и жестом приказал другим девушкам удалиться вне пределов слышимости.

— Сегодня слишком жарко для неприятных бесед, — проговорил он и издал безрадостный смешок, которым часто прерывал свою речь. — Кроме того, не могу портить себе аппетит перед обедом.

— Насколько я знаю, ничто не может испортить вашего аппетита, — возразила Молинда, протягивая Толстому Голландцу документ, который она достала из стопки бумаг, принесенных с собой.

— Что это?

— Я проверила корреспонденцию с Мейнхеером ван дер Грейфом из Амстердама. Вы допустили небрежность, — сердито проговорила она, — за последние полтора года вы направили ему шесть судовых грузов специй с Суматры. Однако в этом письме он жалуется, что ему недопоставлены два судовых груза кокосового масла с острова Борнео.

— Отдаю должное твоей дотошности, Молинда, хе-хе, — Толстый Голландец погладил ее по голове. — Но если бы ты проверила гроссбухи, увидела бы, что я задержал кокосовое масло, потому что…

— Знаю, — резко оборвала его девушка, — он до сих пор не оплатил последние поставки судового груза специй. Надо учесть то обстоятельство, что как я узнала от работников конторы в Джакарте, ван дер Грейф торгует в очень ограниченных пределах. Он не сможет расплатиться за специи, если не подучит прибыли от продажи масла.

Толстый Голландец поднял брови.

— Хочешь, чтобы он остался моим вечным должником?

— Вряд ли.

Молинда отличалась убедительностью, сравнимой разве что с ее привлекательностью.

— Надо отправить ему масло, но увеличить цену вполовину. После этого ничего не посылать до тех пор, пока он полностью не рассчитается за масло. В этом случае будут покрыты все наши расходы при отсутствии финансового риска.

— Хе-хе. Проследи, чтобы все именно так и сделали, Молинда. Ты проявляешь такие же способности в деле, какими обладаю я.

Девушка вытащила еще один документ из пачки бумаг.

— Вот письмо, только что полученное от Чарльза Бойнтона из Лондона.

— Ага!

Молинда понимала, что он поддразнивает ее, косвенно намекая на ее любовную историю с Чарльзом, когда тот в последний раз приезжал в Джакарту. Тогда Толстый Голландец отдал ее ему на время, пока он гостил у них. Она была изумлена, обнаружив, что эта связь очень повлияла на нее.

— К письму приложен чек на получение в банке Роттердама суммы, которая на две тысячи фунтов стерлингов больше покупной цены партии перца, отправленного ему. Так он выражает вам свою признательность.

— Ты не одобряешь?

— Если хотите знать мое мнение, эти две тысячи фунтов надо вернуть ему.

— Хе-хе, — Толстый Голландец уставился на нее холодными, глубоко посаженными глазами.

— Полагаю, что ты влюбилась в Чарльза и позволяешь своему чувству влиять на наши торговые дела.

— Вовсе нет, — твердо сказала Молинда. — Вы нужны компании «Рейкхелл и Бойнтон», но и они вам нужны, чтобы проникнуть на английский и американский рынки. Они потребовали бы чрезмерные суммы за клиперы, в которых вы так нуждались. Однако они действовали честно, безупречно честно. Ответьте Чарльзу комплиментом на комплимент, отошлите ему немедленно лишние деньги. И если я понимаю англо-саксонский характер, как я полагаю, вы навсегда будете связаны с компанией «Рейкхелл и Бойнтон».

— Хе-хе, — тихо пробормотал он. — Дорогая Молинда, твоя проницательность всегда восхищает меня. Надеюсь, ты серьезно подумала над моим предложением стать младшим компаньоном в моем предприятии.

— О, я все еще раздумываю над этим, — ответила она с нарочитым безразличием.

Молинда не могла сказать ему правды, все равно он ничего бы не понял. Она была честолюбива, и хотя ей было всего лишь двадцать два года, Молинда была так уверена в своих собственных талантах, что постоянно чувствовала, что может добиться больших успехов в деловом мире. Однако здесь, где она связана с Толстым Голландцем, эта вероятность мала. Если пойти на его предложение, то ее действительное положение не изменится, она уже занимает единственное в своем роде место в его семье. Даже став «младшим компаньоном», она по-прежнему останется невольницей Толстого Голландца. Вероятно, он откроет в банке счет на ее имя, но она не в состоянии будет его контролировать; точно так же, разумеется, он не позволит ей вести торговлю, покупать или продавать товары без своего разрешения. Она и так получила броских украшений больше, чем нужно.

Более всего Молинда жаждала свободы — право жить по своему желанию, делать то, что хочется и работать на себя. Это желание было тем большим подарком, которым одарил ее Чарльз Бойнтон в долгих беседах после любовных утех. Только в Великобритании или в Америке, как она усвоила, женщины сами распоряжаются своей судьбой, но даже в этих передовых странах немногие женщины достигают истинной свободы. Именно о такой доле мечтала Молинда, хотя подобная цель казалась недосягаемой.

Толстый Голландец сверлил глазами Молинду.

— Короче, ты хочешь сказать, что желаешь более активной половой жизни, чем та, которую могу предложить тебе я.

— Ну да, — сказала Молинда, понимая, что его суждения о женщинах отличаются крайней ограниченностью, и он неспособен понять ее подлинных желаний.

— Вполне естественно, хе-хе. Молодая девушка, не погубившая себя разгульным образом жизни, стремится к этому.

Его хамская рука опустилась на ее бедро и рассеянно начала поглаживать его; Он наслаждался ощущением тепла ее тела, прикрытого тонким батиком.

Его жест был столь же неприятным, сколь и жалким, однако Молинда занимала далеко не то положение, чтобы возразить или отстраниться. Даже если он и впрямь сделает ее своим «младшим компаньоном», эти унижающие бессмысленные приставания будут продолжаться, поэтому ее решимость оказаться в другом месте и начать жизнь заново еще более укрепилась.

— Я полагаю, — добродушно сказал Толстый Голландец, — что ты сама себя убедила в том, что влюблена в Чарльза Бойнтона.

— Я не знаю, что такое любовь, — призналась девушка.

— Но ты любила проводить с ним дни, и ночи тоже, хе-хе.

Молинда понимала к чему ведет разговор, и у нее вспыхнула надежда. Чарльз не станет держать ее в зависимости, это было ему отвратительно. Наверняка он через некоторое время даст ей свободу, как только утолит свою страсть.

— Да, — осторожно проговорила Молинда. — Мне даже пришло в голову, каким образом вы сможете навсегда добиться его расположения. Подарите меня ему навсегда.

Эта мысль привлекла Толстого Голландца. Обдумывая ее, он откинулся в кресле, пуская дым из сигары.

— Я же буду продолжать преданно служить вам, — сказала Молинда, — не только за подарок. Подумайте, насколько полезно будет иметь неофициального представителя в штаб-квартире компании «Рейкхелл и Бойнтон», который поможет вам быть в курсе всей их коммерческой деятельности.

Толстый Голландец подался вперед и прикоснулся к ее обнаженному плечу.

— Дорогая Молинда, тебе здесь нет равных! Ты полезна для меня здесь, но услуги, которые ты окажешь мне, став моими ушами и глазами в сердце одной из самых известных британских торговых компаний, будут неоценимыми.

— Когда Чарльз вновь собирается приехать сюда? — спросил он.

Толстый Голландец не мог читать без очков, но носить их страшно не любил, так как стекла все время запотевали. Поэтому Молинда взяла у него письмо.

— Он обещает вернуться в Джакарту в этом году. Очень хочет подписать долгосрочное соглашение на поставки перца в обмен на любые британские и американские товары.

— Больше всего нам нужно оружие. Небольшого размера современное огнестрельное оружие. Подготовь соответствующее письмо, я подпишу, — Толстый Голландец торжественно взглянул на нее. — Надеюсь, год не слишком большой срок для ожидания? Хе-хе.

— Время летит быстро, — ответила Молинда и, собрав документы, направилась в дом. Выражение ее лица было сдержанным, но она ступала босыми ногами по дорожке сада с невиданной эластичностью и соблазнительно, с чисто балийским обаянием, покачивала при этом бедрами. Наконец-то впереди забрезжила настоящая свобода, и хотя Чарльз Бойнтон пока ни о чем не догадывался, он уже стал тем средством, с помощью которого она добьется своего.

«Зеленая лягушка» медленно поднималась вверх по Темзе к Лондону. Поскольку стояло воскресенье, судов на глади реки было немного. На верфи Саутворк компании «Рейкхелл и Бойнтон» дежурила только смена сокращенной численности. Управляемый лоцманом корабль без происшествий причалил. Чарльз объявил, что разгрузка корабля может подождать до завтрашнего утра.

Из конюшен компании в портовой части города подали экипаж с лошадьми. После того как багаж закрепили позади экипажа, Чарльз взял поводья в свои руки, Руфь села рядом с ним на козлах, а Ву-лин с мальчиками ехали внутри экипажа.

Руфь благоговейно смотрела на очертания зданий по ту сторону реки, в которых Чарльз опознавал парламент, Вестминстерское аббатство и прочие массивные сооружения на Уайтхолле, в том числе дворец королевы Виктории и основные правительственные здания. Они переправились через реку, миновали собор Св. Павла, крупные банки и торговые дома. Руфь сидела ошеломленная и молчала.

Ей никогда не доводилось бывать в городе крупнее Бостона, составлявшего лишь десятую часть территории Лондона, поэтому она чувствовала себя неотесанной провинциалкой, не уверенной, сможет ли она выполнить обязанности жены крупного корабельного магната и невестки одного из крупнейших торговцев Великобритании.

Чарльз, словно прочитав ее мысли, взял ее за руку.

— Не бойся, ты возьмешь этот город штурмом.

— Мне больше по душе, чтобы все происходило без всякой суеты, — ответила Руфь.

— Ты определишь свой собственный темп, — пообещал он. — Но должен предупредить тебя, мать собирается устроить праздничный прием в твою честь. Наш большой зал используется очень редко, поэтому мать не упустит случая заполнить его двумя сотнями гостей.

— Боюсь, этого мне не пережить, — пробормотала она с легким вздохом смирения.

— Ты очаруешь всякого, с кем встретишься, — ответил Чарльз, хихикнув, — единственным возможным исключением, пожалуй, будут несколько девиц, в глазах которых всякий раз, когда они смотрели на меня, так и светились узы брака.

— Их я уважительно, но решительно попрошу держаться от тебя в стороне, — сказала Руфь. — Не то я выцарапаю им глаза, если они осмелятся приблизиться к тебе.

Чарльз громко расхохотался.

— Если серьезно, — проговорила Руфь, — единственный человек, который меня волнует, твой отец. Твоих родителей я знаю уже много лет, поэтому уверена, леди Бойнтон будет любезна, вне зависимости от того, что чувствует внутри. Но от одной лишь мысли о возможной реакции сэра Алана, у меня по спине начинают бегать мурашки.

Чарльз тоже стал серьезен.

— Не волнуйся, — сказал он. — Отец так хотел увидеть меня женатым человеком, что будет само смирение.

Он помолчал, затем высказал свое беспокойство.

— Меня волнует, как он отнесется к Дэвиду. Перед отъездом в Америку я рассказал матери, что у меня евразийский сын, но отец ничего не знает об этом. Разве только мать отважилась сообщить ему это. Среди двух миллионов преисполненных предрассудков жителей Лондона моему отцу нет равных.

Руфь сжала руку Чарльза.

— Мы с тобой вполне переживем это, и с Дэвидом тоже все будет хорошо.

— Спасибо. Я хотел, чтобы ты была приготовленной. При первой необходимости я готов арендовать или купить для нас собственный дом.

— Ты и в самом деле считаешь, что все может плохо обернуться?

— Просто я готов ко всему, — ответил Чарльз.

Через несколько минут они подъехали к парадной двери внушительного особняка в районе Белгравиа, и Руфь с волнением сглотнула подкативший к горлу комок. Надежда, что этот большой дом станет ее родным обиталищем, прибавила ей страха.

Появился слуга, чтобы принять лошадей и экипаж, дворецкий наблюдал за разгрузкой багажа, а одна служанка поспешила наверх доложить сэру Алану и леди Бойнтон о прибытии мистера Чарльза из Америки.

Чарльз вошел в дом первым. За ним проследовала Руфь, держа детей за руки, последней робко протиснулась Ву-лин, потрясенная великолепием особняка.

Сэр Алан и леди Бойнтон сверху спустились по лестнице в огромный вестибюль с мозаичным полом и остановились, наблюдая за группой входящих.

Чарльз, не тратя времени попусту, объявил:

— Руфь и я поженились перед самым отплытием из Нью-Лондона.

Джессика Рейкхелл Бойнтон сперва заморгала от неожиданности, затем ее лицо медленно расплылось в широкой улыбке.

— О, дорогая! — воскликнула она, заключая в объятия свою сноху. — Как чудесно, я так рада за вас обоих. За всех за нас.

Руфь почувствовала облегчение, рискуя расплакаться. От внезапного изумления сэр Алан не знал что сказать.

— Вот те раз, — промямлил он, затем выступил вперед и поцеловал девушку, на которой его сын неожиданно женился.

Больше не волнуясь по поводу своего собственного приема, Руфь, как бы то ни было, сдерживая дыхание, ждала реакции четы Бойнтонов на новости Чарльза.

— Вы уже знакомы с Джулианом, — сказал Чарльз, — он приехал с нами навестить вас.

Леди Бойнтон наклонилась, чтобы поцеловать своего внучатого племянника.

— Хотя я не видела его с тех пор, как он был совсем младенцем, — проговорила она, — я непременно узнала бы его, где бы то ни было.

Затем, обращаясь к малышу, добавила:

— Ты точная копия своего отца и деда. И похож на меня. Все Рейкхеллы имеют сильное семейное сходство.

Руфь невольно вонзилась ногтями в свою ладонь, увидев, как сэр Алан крепко пожал малышу руку.

Чарльз откашлялся.

— Познакомьтесь, это Ву-лин из Кантона. Она сестра умершей Элис Вонг.

Смущенная юная китаянка молча сделала некий реверанс.

Леди Бойнтон поспешила на помощь девушке.

— Добро пожаловать в Лондон и в наш дом, Ву-лин, — проговорила она.

Девушка улыбнулась, а сэр Алан кивнул в знак приветствия, совершенно не догадываясь, почему она находится в этой компании.

Чарльз наклонился и поднял на руки меньшего мальчугана.

— А это, — проговорил он громким голосом, — даже чуть более громче обычного, — сын Элис Вонг, Дэвид. Мой сын — Дэвид Бойнтон.

Сэр Алан посмотрел на ребенка и побледнел. Затем перевел взгляд на Чарльза.

— Прошу меня извинить, — произнес он, круто повернулся на каблуках и стал медленно подниматься вверх по лестнице.

Джессика обменялась быстрым взглядом с Чарльзом, затем забрала у него из рук внука, крепко обняла его и принялась целовать. Ее реакция была настолько естественной и неожиданной, что Руфь наконец не сдержалась, и слезы брызнули у нее из глаз.

Чарльз, желая обрести уверенность, начал было оправдываться.

— Мне следовало бы знать, что он поступит подобным образом, — проговорил он.

Его мать была непоколебима.

— Боюсь, не оправдала твоих ожиданий, Чарльз. Пыталась поговорить с ним, но всякий раз он отказывался меня слушать. Но ничего не бойтесь, — добавила она, обращаясь одновременно к сыну и снохе, — с Аланом все будет в порядке. Всему свое время.

Джессика продолжала держать на руках и обнимать Дэвида, которому это явно нравилось. Чарльз усмехнулся, затем, став серьезным, проговорил:

— Не хочу вас стеснять, мама. Руфь и я готовы на первое время, пока подыщем дом, остановиться в отеле.

Джессика оторопела.

— Вы этого не сделаете! — с возмущением воскликнула она. — Ты здесь родился. Здесь твой дом. Здесь дом твоей жены и твоего сына. Не допущу, чтобы вы провели на стороне даже одну ночь! К тому же мы слишком долго торчим в вестибюле. Вы наверное проголодались с дороги и устали. Пойдем, Руфь, я покажу тебе твои покои. Они уже давно приготовлены для Чарльза и его супруги. Ву-лин, само собой разумеется, займет комнату гувернантки рядом с детской. Когда устроитесь, что-нибудь перекусим. Дети, так уж случилось, что сегодня повар испек огромный шоколадный торт, потерпите немного, а потом будете есть сколько душе угодно.

Она первой двинулась по лестнице вверх, неся на руках Дэвида. Джулиан быстро бежал за ней. За ними гораздо медленнее шел Чарльз, обняв одной рукой Руфь, поддерживая Ву-лин другой.

Поднимаясь по лестнице, Руфь ясно осознала, что несмотря на искреннее гостеприимство ее новой свекрови, впереди предстояло немало серьезных трудностей.

Молодая семья быстро сжилась с заведенным порядком новой жизни. Руфь восторгалась отведенной ей гостиной и спальней, а также отдельными гардеробными для нее и для Чарльза. Дети занимали две соседние комнаты, одна из которых служила им спальней, другая — местом для игр, похожие на те комнаты которые они занимали в доме Рейкхеллов в Нью-Лондоне. Ву-лин была поглощена своей спальней, такой огромной, что своим размером превосходила целый дом, в котором девушка жила в Кантоне вместе с бабушкой.

Руфь установила для Дэвида и Джулиана практически тот же распорядок дня, по которому они жили в Нью-Лондоне. Единственное отличие заключалось в том, что леди Бойнтон помогала ей и Ву-лин кормить детей. Кроме того, Джессика несколько раз в неделю вместо Руфи рассказывала малышам сказки на ночь.

По совету Джессики для Ву-лин наняли репетитора. В дом пригласили портного, сапожника, модистку, чтобы приготовить новый гардероб для жены Чарльза и юной китаянки. Джессика также настояла, чтобы Ву-лин сидела вместе с ними за семейным столом, и с самого начала недвусмысленно дала понять, что к юной девушке следует относиться как к члену семьи, а не как к служанке.

Сэр Алан старался, чтобы невестка чувствовала себя как дома. Он рассказывал ей новости из Соединенных Штатов, подписался для нее на нью-йоркские и бостонские газеты, втягивал ее во все разговоры. Он старался быть вежливым с Ву-лин, и хотя ему было трудно чувствовать себя свободно с ней, он никогда не позволял себе забыть, что она гость в его доме.

Однако пойти дальше этого он себя заставить не мог. Откровенно и подолгу он обсуждал с Чарльзом деловые проблемы, но никогда не касался личных вопросов. Но самое главное, он вовсе не замечал Дэвида и вел себя так, словно ребенка не существовало. Он никогда не поднимался на третий этаж, где находились детские комнаты, а когда дети спускались вниз, он недолго поболтав с Джулианом, лишь искоса бросал взгляд в сторону внука.

Джессика изо всех сил старалась сгладить ситуацию.

— К сожалению, — говорила она, обращаясь к Чарльзу в присутствии Руфи, — твой отец всегда чувствовал себя неловко в общении с маленькими детьми. Не припомню, чтобы он обращал на тебя хоть малейшее внимание, пока ты не научился ходить и разговаривать. К счастью для Элизабет, она была уже достаточно взрослой, чтобы говорить достаточно бегло, когда мы удочерили ее.

В напряженную жизнь в доме Бойнтонов до некоторой степени вносило разнообразие активное общение молодоженов о друзьями и знакомыми. Многочисленные друзья Чарльза, включая однокашников из Итона и Оксфорда, друзья его родителей, деловые партнеры приглашали их с Руфью на многочисленные званые обеды, так что три-четыре дня в неделю они обедали вне дома. А по воскресеньям после посещения церкви, когда общественная активность несколько унималась, Чарльз и Руфь вместе с детьми и Ву-лин отправлялись осматривать достопримечательности Лондона, таким образом избавляя Дэвида от необходимости сидеть незамеченным за воскресным столом деда.

Натянутость в отношениях уменьшилась еще больше, когда вернулась Элизабет после годового пребывания в школе-интернате во Франции. Она была в восторге от брака брата и не делала никаких секретов по поводу причин своей радости.

— Когда я услышала, что ты переехала в дом Рейкхеллов, — сказала она Руфи, — то ужасно испугалась, полагая, что у тебя есть виды на Джонатана.

Чарльз рассмеялся.

— Теперь, когда ты член семьи, — пояснил он жене, — тебе необходимо узнать наш самый большой секрет. В возрасте шести лет — или около того — Элизабет решила, что влюбилась в Джонатана, и с того времени она пытается женить его на себе.

Руфь улыбнулась, иронически подумав, что подобно ее юной свояченице, она долго убеждала себя, что влюблена в Джонатана. Поглощенная своей нынешней, заполненной до предела, жизнью, она могла только уповать на то, что избавилась от этого страстного желания, которое теперь осуществимо меньше чем когда-либо.

Элизабет не считала открытие своей тайны смешным.

— Чарльз может смеяться надо мной сколько ему угодно, но через несколько лет я стану достаточно взрослой, чтобы выйти замуж. А когда подрасту, обязательно стану женой Джонатана. Вот увидите.

Быстрый предостерегающий взгляд Чарльза на Руфь просил ее избегать упоминания о причинах отъезда Джонатана на Восток. Позднее Руфь убедилась, что ее догадка оказалась верной. Элизабет ничего не знала о существовании Лайцзе-лу, и Джессика также полагала за лучшее до поры молчать об этом в надежде, что потрясение от нового брака Джонатана излечит девушку от навязчивой детской идеи.

К удивлению всех членов семьи через короткое время Элизабет и Ву-лин обнаружили, что несмотря на разницу в происхождении и воспитании, они родственные души. Вскоре они сделались неразлучными подругами, делились секретами, шептались по углам, а в присутствии других говорили на загадочном китайско-английском языке, чтобы никто не мог понять. Друзья Элизабет также приняли Ву-лин в свой круг, считая ее экзотичной достопримечательностью. Другие юноши и девушки с одинаковым рвением также искали ее дружбы. Более того, миловидная китаянка все глубже усваивала не только английский язык, но и английские манеры и обычаи.

Элизабет уговорила родителей оставить ее дома, чтобы продолжить образование с репетитором. К удивлению Джессики, супруг с готовностью согласился.

— Ей гораздо полезнее, — сказал он как-то раз, оставшись наедине с женой, — пообщаться с людьми из совершенно иного мира. Общество Ву-лин принесет ей больше пользы, чем еще один год во Франции.

Джессика согласилась, но не могла сдержаться, чтобы не спросить:

— Алан, как же так получается, что ты такой терпимый, отказываешься замечать существование Дэвида?

— Мы говорим о двух совершенно различных вещах, — недовольно ответил он, — одно не связано с другим.

По тому, как он стиснул зубы, направляясь в свою спальню, Джессика поняла, что разговор закончен.

Впоследствии Джессика приняла другую тактику. Она часто устраивала ланчи и чаепития, чтобы познакомить свою сноху со своими друзьями, и эти встречи почти неизменно включали короткое появление Джулиана и Дэвида, которого открыто представляли как сына Чарльза. И неизменно это вызывало всеобщее удивление узкого круга гостей, но Дэвид собственной персоной агитировал за себя лучше, чем кто-либо другой, и вскоре высокопоставленные члены знатнейших семейств Англии признали его благодаря тому теплу, очарованию и уму, которые демонстрировал ребенок несмотря на свой возраст.

— Если Сесилы смогли признать Дэвида, — спросила мужа Джессика, — то почему этого не можешь сделать ты?

— Не они состоят с ним в родстве, — ответил он.

Лондонские газеты пестрели сообщениями об усиливающихся разногласиях между Великобританией и Китаем. При этом особо подчеркивалось нежелание китайцев завязывать нормальные торговые отношения с британскими торговцами. Пресса лишь вскользь касалась проблемы контрабандной торговли опиумом, которую, как многие редакторы неофициально допускали, никак нельзя оправдать.

Молодые аристократы Лондона знакомились с Китаем через Ву-лин. Вместе с Элизабет она произвела нечто вроде настоящей сенсации на вечере, устроенном маркизом Бельмонтом для своей дочери Памелы, которая была ровесницей Элизабет и Ву-лин. Ву-лин появилась на вечере в прекрасном английском костюме, а Элизабет, придав при помощи умело наложенной косметики своему лицу китайские черты, в чонсаме. О девушках говорил светский Лондон, что несказанно обрадовало их обеих.

Слух долетел до Виндзорского дворца, и вскоре королева Виктория, которой в ту пору шел двадцать первый год, пригласила своего давнего друга Чарльза Бойнтона на чай. В собственноручной записке она просила его привести обеих девушек, а также свою супругу.

Леди Бойнтон категорически воспротивилась намерению обеих девушек облачиться в чонсамы.

— Вы оденетесь подобающим образом, — заявила она.

В итоге обе надели платья для приемов, сшитые из шелка цвета слоновой кости. Тем не менее, втайне от матери Элизабет они отыскали пару крупных темно-зеленых нефритовых перстней в антикварном магазине и, выйдя из дома, надели их.

Во время часовой поездки до Виндзора Чарльз наказывал им как вести себя в присутствии королевской особы.

Королева Виктория приняла своих гостей в сдержанно меблированных покоях великолепного восьмисотлетнего замка. Стройная, жизнерадостная, скромно одетая, она выглядела такой же естественной, как Элизабет и Ву-лин. Как и у них, волосы ее были распущены и свободно ниспадали на спину.

Чарльз Низко поклонился, Руфь присела до самого пола и две молодые девушки последовали ее примеру, обе заметно разочарованные, поскольку королева почти ничем не отличалась от множества знакомых им девушек.

Слуги вкатили небольшой столик, на котором были маленькие сэндвичи без корочек с огурцами, мясом и кресс-салатом, и молча удалились.

Виктория сама разливала чай и после короткой непринужденной беседы с Чарльзом об общих знакомых заявила:

— Китай разжигает мое любопытство!

— Вам хотелось узнать что-нибудь конкретно, Ваше Величество, — спросил Чарльз.

— В самом деле, — королева обратилась к Ву-лин. — Вы говорите по-английски?

— Насколько мне это удается, Ваше Величество, — ответила девушка.

— Очень рада, — проговорила Виктория, — полагаю вы первый человек из Китая, принятый в этой резиденции, и хотелось бы спросить вас, как вы ощущаете себя здесь, на цивилизованной земле?

Чарльз собрался было ответить на этот вопрос, но затем, взглянув на Ву-лин, решил, что справедливее будет предоставить девушке самой ответить на этот вопрос.

— Китайская цивилизация очень древняя, — серьезно сказала Ву-лин, — еще с тех пор, когда люди на этих островах жили голыми в пещерах. Я посетила тут многие музеи, бывала в гостях, в домах многих известных людей, но нигде не видела скульптур и картин, которые могли бы сравниться с творениями Срединного Царства. Люди, живущие здесь, гордятся своими садами, но даже сады тех, кто богат — в том числе принадлежащие Вашему Величеству, которые я видела, проезжая по территории Виндзорского замка — сравнимы разве что с садами наших самых бедных крестьян.

Руфь надеялась, что девушка не зайдет слишком далеко, и с лица Чарльза сошла улыбка, но юная королева нетерпеливо кивнула головой.

— Расскажите мне, пожалуйста, побольше. Я ничего не знаю о Китае. Мои учителя пичкали меня сведениями о Великобритании и Европе, но никогда не упоминали о Китае. Мне интересно все.

— Я позабочусь, чтобы Ваше Величество получило несколько книг по искусству Китая, которые я привез с собой из Кантона, — сказал Чарльз.

Прежде чем Виктория успела поблагодарить его, Ву-лин возобновила свой рассказ:

— Порох был изобретен в Срединном Царстве, но наш Небесный император и его подданные используют его только как средство защиты. Никогда наши армии не вторгались в дома более слабых народов. Мы изобрели бумагу, и мы изобрели книгопечатание. Без этого весь мир мог бы остаться невежественным.

— Как замечательно! — Виктория от восторга хлопнула в ладоши. — Надеюсь придет день, когда я смогу встретиться с самим… э… Небесным императором.

Ву-лин покачала головой, не обращая внимания на предупреждающий взгляд Чарльза.

— Полагаю, этого не произойдет. Небесный император правит Срединным Царством — землей, которая раскинулась между небом и более низкими областями. Поэтому все другие короли и королевы занимают по сравнению с ним более низкое положение. Англичане очень гордые люди и, как я слышала, правитель Англии никогда не сделает кэтоу перед императором.

— Кэтоу? — озадаченно спросил Виктория.

— Вам нужно пасть ниц на полу перед его троном, — сказал Чарльз широко улыбаясь, — и, насколько я понимаю, церемониал не будет полным пока вы не прикоснетесь носом к ковру.

Королева хихикнула.

— Как мне кажется, это вызовет некоторые затруднения, — ответила она.

Внезапно все громко расхохотались.

Налили еще чая, и Ву-лин осмелела настолько, что сказала:

— Мне тоже очень любопытно узнать. Знает ли Ваше Величество, что ваши подданные пренебрегают законами Небесного императора и контрабандно ввозят опиум в Срединное Царство?

Виктория была озадачена.

— Я ничего не знаю про опиум.

— Это вредный и коварный наркотик, мадам, — пояснил Чарльз. — Он вызывает сновидения, ощущение благоденствия, но от частого употребления у тех, кто его курит или каким-либо способом принимает внутрь, наступает резкое ухудшение здоровья. Опиум буквально уничтожает физически людей, употребляющих его.

— О, Боже мой, — проговорила королева. — Я должна буду справиться об этом у премьер-министра. Лорд Мелборн посвящает меня во многие государственные дела, но он настолько занят, что у него редко выпадает время, чтобы ответить на все мои вопросы, мне стыдно признаваться в этом.

«Мелборну, — подумал Чарльз, — будет затруднительно говорить с ней об опиумной проблеме откровенно».

— Возможно, когда я в следующий раз отправлюсь в Китай, — сказал он, — премьер-министр и кабинет посчитают возможным, чтобы Ваше Величество направили послание Небесному императору.

— Хорошая мысль, Чарльз, — сказала Виктория. — Я полагаю, что мне следует написать Небесному императору.

Чарльз следил за часами на каминной плите, и ровно через час после начала приема он и сопровождавшие его откланялись. По дороге в Лондон Элизабет говорила не умолкая, Руфь тоже была чересчур словоохотлива. Ву-лин же молчала большую часть пути, и лишь когда экипаж приближался к дому Бойнтонов, она сказала:

— Англия и Китай очень разные страны. Здесь сама королева своей собственной рукой наливала мне чай — мне, никому не известному человеку. В Срединном Царстве людям низкого происхождения запрещено входить в Императорский город, а уж тем более во внутреннюю его часть, в Запретный город, где живет император Даогуан. Но если предположить, что Небесный император снизошел бы до встречи со мной, и если бы я произнесла хоть единое слово, критикующее Срединное Царство — как я критиковала Англию в присутствии королевы, — то палач уже давно бы отрубил мне голову своим топором. И тем не менее, несмотря на все хорошее, что есть у вас, англичане продолжают ввозить опиум в Китай, хотя ни один китаец не ввозит его сюда.

Элизабет, широко раскрыв глаза, кивнула.

— Мир странен, — сказала она.

* * *

Великая стена была расположена к северо-западу от Пекина. Это монументальное творение усилий инженерной мысли и человеческого труда, созданное с целью оградить Срединное Царство от нашествий завоевателей. Правители маньчжурской династии, чьи предки покорили Китай, отгораживаясь стенами, делали все возможное, чтобы они сами и их ближайшие родственники пребывали в безопасности. В самом центре Пекина раскинулась пространная, окруженная стеной территория, известная как Императорский город. Здесь жили и работали правительственные чиновники и все остальные клерки. Внутри Императорского города располагалось еще одно поселение, окруженное стенами, известное под названием Запретного города. День и ночь Запретный город охраняли значительные отряды императорского войска. Внутри этого поселения жили правительственные министры со своими семьями, а также корпус евнухов. Они получали образование в течение многих лет, прежде чем их допускали к реальной власти.

Точно в центре Запретного города имелось еще одно поселение, также окруженное стеной, настолько священное, что у него даже не было названия. Здесь, за толстыми каменными стенами многочисленных строений жил Небесный император со своими родственниками, их женами и детьми, а также девятьсот наложниц, большинство из которых никогда не видели нынешнего правителя, снисходительного обитателя Хризантемного Трона.

Император Даогуан, облачавшийся в экстравагантное одеяние только в торжественных случаях, был высоким стройным человеком, унаследовавшим широкие плечи и крупное телосложение от своих жестоких маньчжурских предков, но это, пожалуй, было единственное унаследованное сходство. Он был наделен врожденным высокомерием, поскольку с самого юного возраста знал, что ему предстоит стать абсолютным монархом самого многочисленного из живущих на земле народов. Обычно он был одет в простой темный шелковый халат, какой носили ученые, а комнатные туфли на ногах были такими поношенными, что вышитые на них драконы вытерлись. Выражение его лица было мягким, постоянно задумчивым. Ходил он рассеянно, слегка сутулясь. Некоторые его жены очень тактично указывали ему на появившуюся склонность шаркать ногами.

В витиеватых пагодах Запретного города хранилось множество бесценных произведений искусства, стены большинства изысканно украшенных зданий были расписаны изнутри, и снаружи. Внутри повсюду стояли статуи из золота, серебра, слоновой кости и нефрита, число картин не поддавалось счету, вазы и другие изделия из фарфора, некоторые выше человеческого роста, каждому из которых по красоте не было равных. Большинство полов было из мрамора, выложенного в замысловатой композиции, в некоторых комнатах на полу лежали ковры исключительной красоты.

Однако император Даогуан воспринимал окружавшее его великолепие, как нечто само собой разумеющееся, не обращая на него никакого внимания, подобно тому как он зачастую отвергал редкостные экзотические блюда, приготовленные корпусом поваров из более чем трехсот человек. Члены его царственного дома пребывали в отчаянии, потому что он предпочитал простой отварной рис, в который время от времени добавляли кусочки мяса птицы или свинины, тушеные стручки фасоли, составлявшие основной съестной продукт бедняков, и длинную тонкую лапшу из пшеничной муки, которую еще Марко Поло, западный гость Китая, захватил потом с собой в Венецию и назвал спагетти.

Большую часть своего делового времени император Даогуан проводил, восседая на своем каменном троне в форме дракона, который он находил неудобным и потому подкладывал множество шелковых подушек. Сидя на них, наблюдая за министрами, отдававшими традиционные кэтоу, императору приходилось выслушивать их бесконечные сообщения, по окончании которых его долгом было задавать им умные, проницательные вопросы, и лишь после этого принимать решения. Никто, кроме него, во всем Срединном Царстве не имел права принимать эти решения, и, как отлично было известно Небесному императору, один кивок головы мог отразиться на судьбах миллионов его подданных.

Невольник собственных обязанностей, каким в свое время был его отец и к чему следовало готовить его старшего сына, он, тем не менее, не нажил серьезных слабостей. За завтраком император пил много крепкого чая, что служило причиной для приостановки утренних аудиенций, когда он удалялся, чтобы в своих покоях воспользоваться ночным горшком, спрятанным за ширмой у драконового трона. Ему нравилась лапша со свежим луком, с крестьянской приправой из чеснока и небольшим количеством кунжутного масла, которую не переносила его старшая жена. Таким образом, он воздерживался от сна с ней в одной постели в те ночи, перед которыми ел любимое блюдо. Рисовое вино расстраивало его слабый желудок, а крепкий ликер маотай, приготовляемый на основе сорго, вызывал тошноту.

Вечером каждого дня, когда тысячи слуг зажигали масляные лампы по всему. Запретному городу, он уходил от исполнения своего долга, по длинному коридору, рассеянно отвечая на приветствия охранников из личного отряда стражи, и входил в небольшую неукрашенную пагоду, стены которой были голыми. Вся обстановка состояла из нескольких мягких трехногих скамеечек. И чтобы ни случилось в стране, ни один государственный министр, ни один высокопоставленный евнух, ни одна из жен не могли потревожить там императора.

Как обычно, в комнате находилась только младшая сестра Даогуана принцесса Ань Мень, облаченная в изящный, но простой чонсам. Ни одна из его жен не обладала рангом императрицы, все подданные считали, что это предложение, если не номинально, то фактически, занимала Ань Мень.

Ань Мень приветствовала брата поклоном кэтоу только во время официальных церемоний. Сейчас она оторвала взгляд от бумаги, лежавшей на столе, сидя за которым что-то быстро писала уверенным четким почерком, рассеянно улыбнулась и продолжила писать.

Император Даогуан опустился на скамеечку, посмотрел вокруг и вздохнул. Час покоя, который он ежедневно проводил здесь, был его единственным полноценным отдыхом, и он им наслаждался. Некоторое время он глядел на пламя горящего древесного угля в жаровне в дальнем углу пагоды. Затем поднялся, открыл дверь и поднял большой медный сосуд, обложенный снегом. Поднеся его к своей скамеечке, он наполнил изящную нефритовую чашу императорского желтого цвета охлажденным бесцветным чаем. Ань Мень лично каждый день готовила для него этот чай, потому что кроме нее никто не знал как его приготовить так, чтобы он пришелся по вкусу императору.

Сняв плотно облегающий головной убор, украшенный сотнями крупных жемчужин, служивший символом его высокого достоинства Даогуан вздохнул и почесал голову.

— У тебя сегодня выдался трудный день, брат мой, — проговорила Ань Мень голосом, полным сочувствия.

— Две реки в центральной провинции разлились, и никто не может дать мне точных данных, какое количество урожая риса погибло от наводнения. Пришлось приговорить троих преступников к казни тысячью и одной пыткой, потому что слабохарактерному наместнику в Сычуани не хватило духа вынести смертный приговор. К тому же в Вампу произошел еще один инцидент с этим проклятым «заморским дьяволом», англичанином, обвиненным в контрабанде наркотиками. Я уже почти принял решение закрыть Вампу для всех «заморских дьяволов» и лишить права владения территорией Макао португальцев.

— Не делай этого, — кратко возразила сестра.

— Доходы не оправдывают тех реальных неприятностей, которые они причиняют нам. Несмотря на меры, предпринятые Лин Цзи-сюем, поток опиума, ввозимого в страну контрабандой, продолжает нарастать. Наша ничтожная торговля с иностранцами приносит больше хлопот, нежели дохода.

— Если ты попытаешься изгнать иностранцев, вот тогда действительно начнутся настоящие неприятности, — сказала ему Ань Мень.

— Тогда я их уничтожу.

Император снял домашнюю туфлю и почесал пятку.

— Ты опять слушаешь своих адмиралов и генералов. Гуан, всю свою жизнь ты провел за этими стенами. Ты не имеешь ни малейшего представления, что творится в реальном мире, и тебе приходится зависеть от мнения других. Послушай меня, потому что я смотрю на мир твоими глазами! Военные корабли и пушки «заморских дьяволов», особенно у англичан, чрезвычайно современные. Их солдаты и матросы вооружены отличным огнестрельным оружием, по сравнению с которыми берданы и мушкеты наших предков выглядят просто абсурдно. Англичане и французы начнут войну, если ты попытаешься изгнать их. Не знаю как поведут себя американцы, но португальцы наверняка присоединятся к англичанам, также поступят испанцы, возможно и датчане. Они нанесут тебе поражение, заставят испытать унижение и вынудят подписать унизительный мирный договор!

Император Даогуан залпом выпил еще одну чашку охлажденного чая.

— Ты забываешь, что Хризантемный трон непобедим, — заявил он.

— Это ты забываешь, что Хризантемный трон занимает человек, а не Бог, как полагает несчастный народ. И в конце рабочего дня этот человек так устает от выслушивания противоречивых советов из уст людей, жаждущих только собственной выгоды, что в его мыслях уже нет прежней ясности.

— Хочешь, чтобы я сдался требованиям «заморских дьяволов»!

— Пойди на компромисс с ними, Гуан. Затем понемногу, шаг за шагом, лишай их прав, предоставленных тобою. Посягай на эти права. Щипай их по кусочку так, как мышь прогрызается сквозь стену!

Он вздохнул.

— Поговорим об этом подробнее в другой раз. Ты права, Ань Мень. В голове у меня все перепуталось, сегодня вечером. Но я не пробовал лучшего охлажденного чая, чем сегодня. Я хочу, чтобы ты дала рецепт одной из моих жен. Или этой молодой наложнице, которая мне нравится. Не могу сейчас припомнить ее имени.

— У твоих пяти жен этот рецепт лежит уже несколько лет. А твоя новая наложница не в состоянии покрыть лаком свои собственные ногти.

— Не могла бы ты писать в другое время дня? — раздраженно спросил император Даогуан.

— Потерпи. Я почти закончила.

Она написала еще несколько строк, затем протянула руку.

— Твой перстень с печатью, пожалуйста.

Он медленно снял с пальца крупный перстень, содержавший печать его высокопоставленного владельца. Печать была в форме головы дракона, окаймленной хризантемами.

Ань Мень подошла к шкафчику, встроенному в стену, вынула из него сургуч, нагрела его над жаровней, затем скрепила пергамент императорской печатью.

— С этим покончено, — сказала она.

— Мне позволено узнать, какое распоряжение я только что утвердил?

Он забрал у нее перстень.

— Ты только что предписал Шан-Вэю находиться весь следующий год в старом императорском дворце в Нанкине под присмотром трех самых выдающихся придворных врачей, — произнесла она.

— О, нет, — простонал император, качая головой.

— Я написала этот документ вместо тебя, потому что знаю, у тебя не хватит духу написать его самому. Необходимо как можно скорее пресечь пьянство Шан-Вэя, и ты это знаешь, Гуан. Он умен и очарователен, но алкоголь, который он потребляет, разрушает его.

— Но предложенное тобой средство так ужасно, — сказал Даогуан. Он был глубоко взволнован.

— Другого пути нет, — твердо заявила сестра. — Врачи допускают, что им не вылечить его, но они настаивают на том, что женщина, обладающая красотой и твердым характером, со складом ума мандарина первого класса, была бы способной помочь ему. Я схожусь на том, что ему крайне необходима такая женщина, и это распоряжение дает нам год на ее поиски. Если надо будет, мы можем продлить срок его пребывания в Нанкине.

— Ты отлично знаешь, я готов подписать распоряжение, позволяющее Вэю жениться на незнатного происхождения женщине. И мы договорились, что лучшим выбором станет дочь Сун Чжао.

Даогуан обиженно взглянул на сестру.

— Ты даже ездила в Кантон добиться соглашения, но вернулась с пустыми руками.

— Я передумала, — просто сказала Ань Мень, давая ясно понять, что ей доставляет удовольствие пользоваться таким исключительным правом. — Лайцзе-лу такая милая, такая преданная и добропорядочная, что я не могла навлечь на нее наказание стать супругой Шан-Вэя. Кроме того, я узнала, она любит американца, того, который строит эти замечательные корабли, похожие на птиц, и она ждет, когда он вернется к ней. Вынужденный брак с Вэем разрушит всю ее жизнь.

— Я не намерен подписывать разрешение, позволяющее ей выходить замуж за иностранца, — проворчал он, напоминая ей, что его власть окончательная.

Ань Мень не обращала внимания на угрозу, зная ее бессмысленность. Несмотря на жестокость, с какой он обходился с теми, кто противился его воле, его вдруг охватывало неожиданное сострадание, которое его сестра поощряла в нем, когда действовала в соответствии со своими намерениями.

— Не расстраивайся, — сказала она, — мы найдем подходящую девушку, которая приручит Шан-Вэя.

— Где же мы ее найдем? — спросил он.

— Через несколько дней, как только я приготовлю распоряжение, ты прикажешь тайной полиции направить двести пятьдесят лучших агентов со специальным заданием. Я приготовлю подробный перечень необходимых качеств, которыми должна обладать будущая жена Шан-Вэя. Агенты обыщут каждый город, каждый самый отдаленный уголок Срединного Царства. Им будет приказано направлять всех девушек сюда, а я сама поговорю со всеми. Тебе останется посмотреть лишь на тех, кого я отберу сама, как возможных кандидаток в жены.

Небесный император просветлел.

— Мне следовало бы догадаться, что ты найдешь правильный выход, как решить эту проблему. Среди миллионов женщин, моих подданных, должна же быть хоть одна подходящая.

— Не забывай, когда позавчера я пригласила к тебе предсказателя, он сказал, что такая девушка найдется.

— Да, действительно, — отдохнувший и ободренный, император натянул усыпанный жемчугом головной убор, затем залпом выпил остаток охлажденного чая. — Он также сказал, что я буду удивлен необычной кандидатурой. Что ж, посмотрим. Мне так нравится этот предсказатель, что мне будет грустно, если придется отрубить ему голову за некомпетентность.

Кивнув, он вышел через раздвижную дверь и исчез в коридоре, ведшем в его собственные покои.

Закрывая дверь, Ань Мень улыбалась. Для человека, которого миллионы подданных считали богом, ее брат в самом деле был очень гуманным.

Сэр Алан Бойнтон сразу же после ланча в клубе направился в инвестиционный банк, директором которого он являлся, чтобы принять участие в собрании совета директоров. Он ожидал, что заседание продлится большую часть дня, поэтому сказал своему руководителю клерков, что не вернется в офис. Однако к его большому удивлению обсуждались обычные незначительные вопросы, и собрание завершилось гораздо раньше, чем он ожидал.

Он уже отпустил кучера и экипаж, и вдруг решил, что работать больше не стоит. Только изредка он позволял себе расслабиться, однако сегодня никаких неотложных дел не было, а документы на столе могут подождать до завтра. Поэтому он решил отправиться домой и доставить себе удовольствие провести остаток дня в библиотеке, полной книг, на чтение которых никогда не было времени.

Он двинулся стремительной походкой, свежий воздух и солнце подняли настроение и привели его в радостное расположение духа, когда он достиг Белгравии.

Дворецкий оторопел, увидев его.

— Дамы отправились в магазин за покупками, сэр Алан, — сообщил он. — Уверен, они остались бы дома, если бы знали, что сегодня вы придете раньше.

— Ничего.

— Мисс Элизабет и мисс Ву-лин наверху с репетитором. Мне сообщить им о вашем приходе?

— Нет, пожалуйста не мешай им. Я позабочусь о себе сам, благодарю.

Алан прошел в библиотеку, подошел к увлажнителю воздуха, затем достал вест-индскую сигару, которую осторожно зажег, подойдя к полкам, поднимавшимся от пола до потолка, выбрал эссе Томаса Карлейля, затем устроился на кожаном диване, так что солнечный свет струился поверх его плеча.

Наслаждаясь тонким табаком, он принялся листать том в кожаном переплете, отыскивая в эссе интересные места. Говорили, что Карлейль слыл одним из самых проницательных литераторов эпохи, однако Алану его творчество было незнакомо. Он пропустил очерк о Гете, так как не читал произведений немецкого поэта, и продолжил листать страницы.

Внезапно Алан замер, услышав за диваном стук, за которым послышался странный посторонний шум. Вскочив на ноги, он увидел Джулиана и Дэвида, вокруг которых лежали алфавитные кубики и которые безуспешно пытались сдержать смех. Значит дети пользовались его библиотекой как комнатой для игр!

Перед Аланом стоял выбор. Он мог позвонить слуге и выпроводить детей, или же взять книгу и продолжить чтение в гостиной или в спальне. Он избрал третий вариант, решив не выгонять из библиотеки побочного сына-полукитайца Чарльза, существование которого отказывался признавать. Поэтому он снова уселся на прежнем месте и принялся читать очерк о Гете.

Стук возобновился, и дети, которых не подвергли наказанию, принялись громко смеяться.

Алан, пока мог терпеть, не вмешивался. Однако невозможно было сосредоточиться на глубокой и изобретательной прозе Карлейля. Оставив последние попытки продолжать чтение, он поставил книгу на полку, но не смог удержаться, чтобы не обратить внимание на малышей, старательно строивших что-то из кубиков.

«Джулиан, — подумал он, — отличный мальчик. Высокий для своего возраста, с открытым взглядом Рейкхелла и решительным подбородком. Точная копия Джонатана. Как приятно будет принять пополнение, когда он займет ожидающее его место в компании «Рейкхелл и Бойнтон».

Рядом никого не было. Никто не видел, что он делал, и Алан, не в силах справиться с искушением, заметил, что изучает Дэвида, впервые внимательно оглядывая его.

Мальчик был крепким, правильного телосложения, каким был в свое время Чарльз. И, казалось, он обладал живым умом. Джулиан старался сложить из кубиков свое имя, и Дэвид, который был для этого слишком мал, старался ему помочь.

— Л — Л, — выкрикнул он.

Старший мальчик презрительно сказал:

— Это «И».

Дэвид помолчал некоторое время.

— И — И, — сказал, внимательно рассматривая кубик.

Алан неохотно одобрил.

Заметив, что его внимательно изучают, Дэвид повернулся и поднял глаза на Алана.

Потрясенный Алан открыл рот от удивления. Глаза, пристально смотревшие на него, были глазами Чарльза.

Он узнал бы их повсюду.

Полчаса спустя, когда Джессика и Руфь вернулись из магазина, у двери их встретил расстроенный дворецкий.

— Миледи, миссис Бойнтон, я ничего не мог поделать, чтобы не допустить этого! Я — мне так неудобно…

— В чем дело, Перкинс? — спросила Джессика.

— Сэр Алан неожиданно вернулся домой и сразу же прошел в библиотеку. — Я — я забыл в тот момент, что там играли двое мальчиков. — Я — я не посмел приблизиться к комнате!

Джессика и Руфь с тревогой взглянули друг на друга, затем, приподняв юбки, бегом бросились вверх по лестнице на третий этаж. Когда они подошли к двери, то расслышали серьезный голос Алана:

— Найди «В», Дэвид. Это средняя буква твоего имени. Нет, Джулиан, не показывай ему. Пусть он сам сложит свое имя.

Дэвид с восторгом поднял кубик.

— В, — закричал он.

— Молодец!

Сэр Алан заметил обеих женщин, стоявших рядом на пороге.

От изумления они раскрыли рты, они увидели то, чего в жизни не ожидали увидеть. Алан, стоя на четвереньках, играл с Дэвидом!

— А, вот и вы, — спокойно проговорил Алан. — Руфь, ты и Чарльз поступите мудро, если по всем правилам оформите усыновление Дэвида. Немедленно. Это совершенно безболезненно, а наш адвокат уладит все формальности. В таком случае его законнорожденность никогда не будет поставлена под сомнение.

Они продолжали пристально смотреть на него. Наконец Джессика сказала:

— Алан, я пыталась объяснить тебе перед приездом Чарльза, что Дэвид уже официально усыновлен им и также крещен.

— О, отлично, в таком случае все в порядке, не так ли? — сказал Алан, затем повернулся обратно к малышу.

— А теперь найди букву «И», Дэвид. Нет, не ищи за него, Джулиан. Букву «И» так легко найти, Дэвид. Помнишь? Ага, вот она. Молодец!

Радостные вопли малышей, перемеживающиеся с гулким смехом Алана, доносились до обеих женщин, следовавших по коридору. Когда Джессика и Руфь посмотрели друг на друга, на лицах обеих были улыбки, а в глазах стояли слезы.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Ненастная погода и сильные встречные ветры задержали продвижение «Лайцзе-лу» по Тихому океану, и хотя Джонатан задержался в Гонолулу на Сандвичевых островах не дольше, чем требовалось для пополнения запасов фруктов, мяса и воды, он отставал от графика на целых шесть недель. Когда он пересек Южно-Китайское море и вошел в дельту реки Жемчужной, прошло четыре с половиной месяца с момента отплытия из Нью-Лондона.

Джонатан пытался объяснить задержку фатализмом профессионального моряка, но к досаде примешивалось дурное предчувствие. Если он приплыл слишком поздно и Лайцзе-лу уже замужем за генерал-губернатором Макао, то этого он никогда себе не простит.

Медленно продвигаясь вверх по направлению к Вампу, Джонатан отмечал существенные перемены в знакомой местности. Когда два года назад он отплывал домой, эти места выглядели мирными, а теперь множество китайских военных джонок стояли на якоре. Эти странные и неуклюжие суда, с высокой кормой, торчащим носом и скрепленными рейками парусами непостижимым образом были пригодны для плавания как транспортное торговое средство, почти не уступали западным бригам и шхунам. Однако, как военные суда они абсолютно не отвечали требованиям. Поблескивая недавно нанесенным слоем черного лака, каждая из джонок имела нарисованное на носу изображение огромного человеческого глаза для устрашения злых духов, а также для предугадывания намерений врага. Развешенное на оснащении джонок белье для просушки, также мало способствовало восприятию их как боевых судов.

Но более всего неспособность джонок противостоять современному западному морскому флоту демонстрировало их вооружение, состоявшее всего лишь из двух пушек — одной на носу, а второй на корме. Эти пушки были настолько древними, что Джонатан лишь однажды видел нечто подобное. Та пушка стояла в качестве украшения в парке Нью-Лондона, и отец рассказывал ему, тогда ребенку, что эту пушку привезли переселенцы из Англии около двухсот лет назад, но в действительности ее изготовили в начале 1500-х годов. Некоторые пушки, установленные на джонках, покрывал такой толстый слой ржавчины, что они уже совершенно не годились для стрельбы, а те, что выглядели чистыми, у всякого, кто знает толк в орудиях, вызывали серьезные опасения, что они взорвутся при первом же выстреле.

Посмотрев на джонки и их вооружение, Хомер Эллисон рассмеялся, вслед за ним и Илайджа Уилбор.

— Они гораздо опаснее, чем вы думаете, — сказал своим помощникам Джонатан. — Их команда не знает страха и готова скорее пойти ко дну, чем потерпеть поражение. Когда джонки стоят по ветру, то иногда пушки заряжают порохом, поджигают и пускают джонки по течению в направлении вражеского судна. Поэтому нельзя близко подпускать ни одну из этих посудин, чтобы не взлететь на воздух.

— Тут на якоре их, должно быть, не меньше сотни, капитан, — сказал Хомер. — Почему их так много?

— Не знаю, — ответил Джонатан, хмурясь. — События развиваются иначе, нежели когда я был здесь в последний раз, и мне это не нравится.

Когда клипер был в двух милях от якорной стоянки Вампу, в их поле зрения появилась британская эскадра, стоящая на якоре. Илайджа невольно присвистнул.

Эскадра увеличилась более чем втрое с того времени, как Джонатан в последний раз ее видел. Флаг контр-адмирала реял на мачте семидесятичетырехпушечного линейного корабля «Непобедимый», рядом стоял другой семидесятичетырехпушечный «Отважный». Прежде флагман сопровождали лишь два фрегата, теперь — пять. Вокруг виднелось множество легких военных кораблей. Всех их даже трудно было сосчитать сразу. Джонатан также заметил присутствие нескольких маленьких, но грозных двухмачтовых бомбардирных судов, огневая мощь которых позволяла превратить в груду развалин вражеские портовые сооружения и нанести огромный ущерб стоящему на якоре флоту.

Джонатану стало совершенно ясно, что отношения между Китаем и странами Запада сильно осложнились. Эскадра Британского королевского флота состояла по меньшей мере из двадцати пяти кораблей, и было совершенно очевидно, что они собрались здесь не для украшения. Королевский флот готовился к боевым действиям.

Никакой закон не обязывал капитанов торгового флота докладывать о своем прибытии адмиралу британской эскадры при заходе в Вампу, однако этот протокол почти неукоснительно соблюдался капитанами каждого европейского и американского корабля, заходившими в эти воды. Некоторые оспаривали это, но исключительно в частных разговорах, и не признавали за Британией право контролировать порт, однако ни один штатский не пытался его оспаривать.

Несмотря на страстное стремление Джонатана добраться до Кантона, он бросил якорь за кормой «Непобедимого», сунул в свой карман копию декларации судового груза и приказал матросам доставить его на флагман на капитанской шлюпке. Когда он поднялся на борт, его вежливо приветствовал молодой офицер королевского флота.

— Я прибыл выразить свое почтение адмиралу. Если я верно понимаю, сэр Уильям все еще продолжает командовать эскадрой?

— Да, сэр, — ответил морской офицер и проводил Джонатана к каюте адмирала, расположенной в кормовой части с целым рядом маленьких квадратных окошек на переборке.

Сэр Уильям Эликзандер сидел за столом и делал заметки на полях перьевой ручкой, когда к нему в каюту вошел визитер. Он встал, и его обветренное лицо расплылось в широкой улыбке.

— Мистер Рейкхелл! Рад вас видеть, хотя ваше решение прибыть сюда достойно сожаления.

— Мне приятно видеть вас, адмирал, — ответил Джонатан, присаживаясь в предложенное кресло. — Плыл и думал, здесь ли вы еще.

— Очень скоро ухожу в отставку, займусь розами в своем садике, хвала Господу. Чарльз Эллиот весьма успешно прибирает дела к рукам.

Капитан Чарльз Эллиот, старший суперинтендант по вопросам торговли британских подданных в Китае, все более и более входил в силу, с которой приходилось считаться.

Некоторое время они говорили на отвлеченные темы, затем Джонатан сказал:

— Насколько я понимаю, отношения с Китаем весьма натянутые.

— Фитиль уже поднесен к бочке с порохом, мистер Рейкхелл, — сумрачно ответил адмирал. — Взрыв возможен в любую минуту. Если вы разумный человек, то скорее разгружайте свой корабль, наполняйте его чаем или другими товарами и поторопитесь отсюда до того, как ваше судно сожгут.

— У меня другие планы, сэр, — ответил Джонатан и жестом показал в сторону иллюминатора.

Адмирал повернулся и посмотрел на «Лайцзе-лу».

— Еще один из ваших замечательных клиперов, мистер Рейкхелл. Должен сказать, вы и Чарльз Бойнтон совершили революцию в торговом флоте.

Адмирал пристально всмотрелся в фигуру, вырезанную на носу клипера. Затем взял бинокль в руки.

— Это носовое украшение — прелестная китаянка в чонсаме, а?

Вглядевшись внимательнее, он прочитал название клипера.

— Дочь Сун Чжао? — спросил адмирал, поднимая брови.

— Да, сэр, — резко выдохнув, ответил Джонатан. — Она… все еще в Кантоне?

— Была, по крайней мере в прошлом месяце, когда выступила в роли переводчика на встрече, которую я имел с наместником. И, предупреждая ваш следующий вопрос, добавлю, что эта ловкая озорница не изменилась. Не могу утверждать наверняка, но сильно подозреваю, что во время перевода она кое-что добавила от себя.

Джонатан медленно вздохнул:

— Я очень обеспокоен, — проговорил он, — потому что перед выездом из Нью-Лондона до меня дошли кое-какие слухи.

— Китай — страна слухов, и здесь не место человеку с кожей вашего цвета, во всяком случае в эти дни, — сэр Уильям говорил прямо. — На прошлой неделе Сун Чжао пригласил меня на обед, но был вынужден отменить приглашение, поскольку добраться до его дома живым не было никакой возможности, разве что окружив себя целым батальоном сопровождения из военных моряков.

— Страсти разгораются, сэр?

— Сильнее, чем вы думаете. Ни один иностранец не осмелится пройти через Ворота петиций. Всего несколько дней назад маркиз де Брага, генерал-губернатор Макао, прибыл для встречи с Сун Чжао, и им пришлось общаться в офисе фактории Суна.

Джонатан с тревогой поднялся с места. Возможно, Сун заключил соглашение и отдал свою дочь маркизу.

— Ваши отношения с молодой девушкой меня не касаются. Признаю, она одна из самых прекраснейших и ярких девушек, которую я когда-либо видел, Рейкхелл. Но если вы питаете романтические иллюзии в отношении нее, умерьте их. Вас убьют в первую же ночь вашего пребывания в Кантоне, и сам американский представитель будет бессилен спасти вас. На самом деле, если бы не моя эскадра, все англичане, американцы и другие европейцы, проживающие на территории порта, давным-давно уже удрали бы в Макао.

— Весьма признателен вам за совет, сэр, — вежливо поблагодарил Джонатан, стиснув зубы. Не для того проехал он полсвета ради встречи с Лайцзе-лу, чтобы теперь в самый последний момент отступить.

Общение адмирала с представителями молодого поколения помогло ему стать тонким знатоком человеческой природы.

— Вы вольны поступать, как вам заблагорассудится, естественно. Но прошу вас, мистер Рейкхелл, всякий раз, когда будете сходить на берег, не расставайтесь со шпагой и парой пистолетов.

В знак вежливости, Джонатан, прежде чем отправиться обратно на клипер, показал сэру Уильяму копию декларации судового груза. Главное, Лайцзе-лу все еще не замужем, и потому он продолжал надеяться.

По мере того как клипер преодолевал оставшиеся метры до причалов Суна, Джонатан поднял новый отличительный вымпел. На его белом фоне зеленым цветом выделялось символическое изображение китайского Древа жизни, три ветви которого символизировали здоровье, мудрость и честь. Мастер, изготовивший его, в качестве образца имел перед собой медальон из нефрита, подаренный Джонатану Лайцзе-лу. А после того, как он подарит ей этот клипер, Джонатан намеревался поднять такие же вымпелы на всех кораблях компании «Рейкхелл и Бойнтон».

Клипер, маневрируя, вошел в знакомый док. Отдав распоряжения помощникам и предупредив, чтобы ни один из них не сходил на берег безоружным и не пытался проникнуть в Кантон, Джонатан сошел на причал. Его пульс стремительно бился, он направился прямо в офис Сун Чжао, где обменялся приветствиями с главным клерком, который выполнял основной объем канцелярской работы, еще тогда, когда Джонатан работал у Суна. Протянув ему свою грузовую декларацию, он спросил:

— Хозяин занят?

Польщенный тем, что американский «заморский дьявол» обратился к нему на беглом кантонском диалекте, клерк утвердительно кивнул.

— Сегодня он работает у себя дома.

— В таком случае, я пойду к нему.

— Невозможно! Стража не позволит пройти через Ворота петиций, а если вы попытаетесь, вас убьют.

Джонатану стало ясно, что после двух лет разлуки, придется еще немного потерпеть.

— Тогда немедля пошли, пожалуйста, посыльного к Суну и его дочери, сообщи, что я приехал.

Не зная чем заняться в ожидании известий, Джонатан вернулся на корабль, вокруг которого уже суетилась армия грузчиков Суна, и принялся наблюдать за разгрузкой товара.

Он не заметил широкоплечего, краснолицего шотландца, который, завидев Джонатана, немного поколебавшись все же решил приблизиться.

— Вернулся, — сказал Оуэн Брюс.

Во время последней встречи им пришлось драться почти до смерти, и Джонатан не забыл той стычки. Не протягивая руки для приветствия, он сухо ответил:

— А ты, как вижу, все еще здесь.

— Да, и теперь на долгие годы. Этим китаезам от меня не отделаться, как бы они ни старались.

Полностью забыв джонатанову взбучку и оправившись от потрясения, которое он испытал, когда огонь уничтожил его опиум, Брюс вел себя как и прежде вызывающе.

— Сожалею по поводу возникших у тебя проблем, — вежливо проговорил Джонатан.

— Настоящие проблемы еще и не возникали. Однако скажу тебе прямо, Рейкхелл, когда дым орудий рассеется, британский флаг Соединенного Королевства будет реять над дворцом наместника.

Джонатан не позволил себе ссориться с этим крайне неприятным человеком.

Шотландец злобно усмехнулся.

— Смотрю, ты назвал корабль в честь дочери Суна. Свадебный подарок, а?

— Что-то вроде этого.

— Нет более ревнивого человека, чем португалец, за которого она выходит замуж, — ехидно проговорил Брюс. — Когда он узнает об этом, тебе запретят сходить на берег в Макао.

Сдерживая себя и не желая обращать внимания на болтовню шотландца, Джонатан тем не менее расстроился. Было совершенно очевидно, что шли какие-то приготовления к замужеству Лайцзе-лу. Но он не подал виду, чтобы не дать Брюсу повода для ревности.

— Принимаю каждый день таким, каков он есть, — ответил Джонатан и повернулся, чтобы отдать распоряжения десятнику на кантонском наречии.

Шотландец, негромко посмеиваясь, пошел прочь от пирса.

Постепенно Джонатан успокоился, затем принялся изучать окружение. Служащие в китайском таможенном управлении были холодно-корректными, как и всегда. Над комплексом торговых складов реяли флаги различных стран. Газоны по-прежнему были аккуратно пострижены, а узкие извилистые боковые улочки изобиловали тавернами, публичными домами и дешевыми ресторанами. Два молодых голландца катали кегельные шары во дворе нидерландского поселения, а перед американской факторией три молодых человека неистово занимались ритмической гимнастикой. В дальнем конце, где кончались пирсы, на выгонах, принадлежащих иностранцам, жевали траву коровы.

Несколько китайских проституток пытались соблазнить членов команды клипера, которые сошли на берег. Они при этом не выказывали чувства озлобленности, присущего их согражданам по отношению к иностранцам; то же можно было сказать о юношах, которые, используя несколько английских фраз, пытались зазвать иностранцев в магазины. В некоторых отношениях Восток не менялся, и Джонатан был готов держать пари, что Брюс по-прежнему продолжал заниматься контрабандой опиума.

Внезапно огромная рука с силой опустилась на плечо молодого американца, встряхнула и развернула его. Несмотря на свой высокий рост, ему пришлось смотреть снизу вверх на плотного, улыбающегося Кая, мажордома Сун Чжао.

— Я знал, что мистер Джон приедет, — сказал он.

Джонатан с удовольствием ответил ему на беглом кантонском наречии.

— А я чувствовал, что ты здесь, шельма.

— Где это ты научился так здорово говорить на языке нашего города? — спросил Кай.

— Ву-лин научила.

— А, Ву-лин. У нее все в порядке?

— Да, и она с каждым днем становится все взрослее. У нас еще будет достаточно времени поговорить о ней. Как поживает Лайцзе-лу?

По известной ему одному причине Кай избрал для ответа ломаный английский.

— Мисси хорошо. Часто плакать, но хорошо.

— Она… не вышла замуж за португальца, генерал-губернатора Макао?

— Мисси отказ, — ответил Кай. — Ждать мистер Джон.

Джонатану хотелось кричать от радости.

— Отведи меня к ней, — попросил он.

Кай колебался.

— Теперь это не просто.

Оставив попытки подыскать нужные слова, он вновь перешел на родной язык.

— Три дня назад на одной из английских факторий Брюс высек кнутом мальчишку-слугу за то, что тот украл немного еды. Мальчик удрал в Кантон с многочисленными следами от кнута на лице и спине. Теперь жители города жаждут мести. Любой «заморский дьявол», который отважится войти в город, рискует быть разорванным на части.

— Я не могу больше ждать встречи с Лайцзе-лу, — ответил Джонатан.

Сун Чжао просил меня предупредить тебя. Он приготовил специальный пропуск, который позволит тебе пройти Ворота петиций, и прислал небольшой вооруженный отряд для сопровождения. Однако ты должен понимать, что подвергаешься большой опасности.

— Я готов, — заявил Джонатан и показал жестом Хомеру Эллисону, стоявшему на палубе клипера, что уходит.

Кай отвел его в аллею за офисом Суна, где двадцать широкоплечих бойцов, облаченных в униформу дома Суна, поджидали его. Каждый из них имел при себе кумин — любопытное оружие, появившееся во время династии Хань около двух тысяч лет назад. На первый взгляд оно выглядело неуклюжим. С одного конца металлическое древо в восемь футов длиной оканчивалось обыкновенным копьем. С другого конца имелось изогнутое, острое как бритва лезвие, от которого на расстоянии около фута от острия отходило второе, похожее на багор. Джонатан видел кумин в действии и знал, что в руках мастера это оружие становится страшным.

— Чтобы ни произошло, — угрюмо сказал Кай, обращаясь к Джонатану, — не останавливайся. Надеюсь нам удастся контролировать ситуацию в пути, но если мы остановимся по какой бы то ни было причине, соберется огромная толпа, и нас раздавят. Сун Чжао наказал строго-настрого ни в коем случае не проливать кровь жителей Кантона, поэтому не берись за свои пистолеты. После того как мы пройдем в город, вынь шпагу, но не коли и не руби. Если хоть один китаец получит ранение, все мы, как пить дать, умрем.

Джонатан кивнул и ничего не ответил.

Вскоре они подошли к огромным каменным Воротам петиций, увенчанным башенкой, похожей на пагоду. Дежурный офицер, облаченный в желтую униформу; подробно опросил американца и сопровождавших его людей, однако документ, подготовленный Сун Чжао был в полном порядке, и Джонатана пропустили в город.

Вооруженная охрана окружила Джонатана плотным двойным кольцом, образовав подобие двойной фаланги, во главе которой встал Кай, двинувшийся вперед быстрым шагом. Бойцы держали кумины наизготовку, готовые к бою в любой момент.

Как всегда на улицах толпилось множество народу, однако люди поспешно расступались перед изогнутыми лезвиями куминов. Те, кто видел посреди фаланги белого человека, громко выкрикивали оскорбления в его адрес.

— Сын грязной свиньи!

— Чтоб твои сыновья стали слепыми нищими, а дочери шлюхами!

Пытаясь восстановить чувство юмора и обрести пошатнувшееся душевное равновесие, Джонатан подумал, что знание местного языка в некоторых случаях может оказаться некстати.

Каю и стражам, шедшим впереди, приходилось труднее других. Когда толпа впереди становилась плотной и мешала проходить, предводитель направлял кумин в воображаемого врага и делал выпад, затем начинал вращать оружие над головой. То же самое делали и другие стражи. Люди замирали, повисала тишина, нарушаемая лишь зловещим шумом вращающихся куминов, лезвия которых со свистом вспарывали воздух.

Никогда прежде не видел Джонатан на лицах горожан подобной ненависти и невольно засомневался, сможет ли добраться до дома Сун Чжао живым. Они могли бы пройти другим, более коротким путем, как он отлично знал по прошлым своим прогулкам по Кантону, но постепенно понял, что Кай умышленно выбирал маршрут, проходившей по наиболее широким улицам. Если их запрут в узкой улочке, они пропали.

Дорога проходила мимо священного и прекрасного Храма Неба, возможно самого впечатляющего строения в центре Кантона. Здесь массы народа стали еще плотнее, и Кай вынужден был замедлить шаг, затем он быстро переместился внутрь фаланги и подошел к Джонатану.

— У нас есть две возможности, — сказал он. — Мы можем укрыться в храме, и оттуда я пошлю во дворец к Ло Фану за солдатами, которые помогут нам продолжить путь. Однако толпа к тому времени наверняка станет гораздо больше. Или же мы попытаем удачу и продолжим двигаться вперед, что ты выбираешь?

Джонатан не колебался ни мгновения.

— Пойдем вперед.

Кай вернулся на свое место в голове колонны.

Взрослые и дети сотнями устремлялись к площади с боковых улиц, заполняя ее настолько, что приходилось продвигаться вперед очень медленным шагом.

Восхищаясь — хладнокровной храбростью эскорта, Джонатан знал, что близок миг, когда им или придется разомкнуть ряды, или действительно пустить в ход свои кумины.

Кто-то вывернул камень из мостовой и бросил его в Джонатана. Бросок получился слабым, и камень не долетел до колонны.

В считанные мгновения Джонатан понял, что другие неминуемо последуют этому примеру, и тогда начнется неконтролируемая потасовка. Он обладал редким даром, присущим всем Рейкхеллам, хранить хладнокровие в момент опасности, однако в данном случае сработал скорее инстинкт, нежели разум, который подсказал ему, как поступить в этот критический момент.

Быстро убрав в ножны свою шпагу, которая была бы совершенно бесполезной в бою против стольких противников, он сложил руки рупором и что есть силы прокричал на кантонском наречии:

— Жители Кантона! За что вы ненавидите меня? Да, это правда, что у меня кожа и цвет волос как у «заморского дьявола». Но жители Кантона мне братья!

Услышавшие эти слова буквально остолбенели. Каждый в Кантоне отлично знал и возмущался тем фактом, что ни один иностранец не утруждал себя тем, чтобы выучить их язык, а предпочитал обращаться к ним на своем родном языке, удивляясь при этом, что его не понимали.

И вот теперь, здесь, на площади, перед ними стоял «заморский дьявол», говоривший на кантонском наречии как местный! Даже акцент был местным, по толпе пронесся удивленный ропот.

Ободренный мгновенной передышкой, Джонатан снова и снова, много раз подряд как заклинание повторял свою фразу, пока горло не пересохло.

Кай продолжал неуклонно двигаться вперед, вслед за ним его стражи, однако теперь они не вращали над головой кумины. Находившиеся в передних рядах расступались перед ними, стоящие поодаль, понемногу начали спокойно расходиться.

Кантонцы, включая тысячи и тысячи неграмотных, были практичными, думающими людьми, вот и теперь они остановились обдумать ситуацию, а не бросались вперед, охваченные слепой яростью. Они были явно озадачены. Ни один «заморский дьявол» не отваживался появляться внутри городских стен вот уже на протяжении многих дней, и те, кто работал на территории западного поселения, возвращаясь вечером домой, рассказывали, что иностранцы перепутаны до смерти.

И все же этот одинокий «заморский дьявол» осмелился войти в город. Более того, его охраняла частная гвардия одного из могущественных людей. Кто он? Те, кто разбирался в униформе, сказали, что охранники состояли на службе у Сун Чжао, пользовавшегося уважением и репутацией щедрого человека, каждый год жертвовавшего крупные суммы на улучшение положения бедных людей. Он также был патриотом, о чем всем было хорошо известно. Работавшие в порту говорили, что ни один «заморский дьявол» не смел оспорить это слово.

Мужчины спрашивали себя, чего ради подвергать себя риску лишиться головы от вращающихся со свистом куминов. Пожилые женщины и бездельники решили, что у них есть дела и поважнее. Понемногу толпа начала рассеиваться. Незаметно Кай ускорил шаг.

Теперь их преследовала лишь небольшая горстка фанатиков, справиться с которыми не составляло труда. Вновь над головами эскорта со свистом завертелись кумины. Но даже те, кто не видел пользы ни в одном иностранце, заметили, что «заморский дьявол» не вынул шпаги из ножен и не пытался воспользоваться пистолетами. В конце концов даже фанатики потеряли интерес и начали расходиться.

К этому времени колонна продвинулась из трущоб в районы, где располагались дома состоятельных граждан. Каждое жилище окружали высокие стены, и по мере того как процессия поднималась на второй холм, дома становились все больше. Люди, проживавшие здесь, были слишком хорошо воспитанными, чтобы угрожать иностранцу, а слуги их хорошо вышколены.

Теперь только мальчишки следили за продвижением фаланги, но они хранили уважительное молчание.

Кай оглянулся через плечо, и они с Джонатаном обменялись широкими улыбками. Эта партия с судьбой в противостоянии с толпой осталась за ними исключительно благодаря сообразительности американца.

Теперь, когда опасность отступила, самое сильное напряжение из того, что когда-либо доводилось испытывать Джонатану, зарождалось глубоко внутри. На вершине холма показалась знакомая стена, окружающая жилище Сун Чжао, а по другую сторону этой стены находилась та единственная женщина, которую он любил.

Кай открыл огромные железные ворота, затем отошел в сторону, и Джонатан прошел внутрь по усыпанной гравием дорожке, мимо маленьких садиков, прудиков с листьями кувшинок на поверхности воды, прудиков, соединенных друг с другом миниатюрными мостиками, прудиков, в чистой воде которых плавали ярко окрашенные рыбки. Вокруг тишина, и только звук его шагов и тихий перезвон струй маленьких водопадиков нарушали безмолвие.

В конце дорожки в одиночестве стояла Лайцзе-лу. У нее было достаточно времени, чтобы привести себя в порядок ради этого мгновения. Стройное тело облегал серебристый чонсам, подчеркивавший цвет ее кожи и волос. Длинные серебряные серьги спускались до плеч, на правой руке красовалось крупное серебряное кольцо. На левой — обручальное кольцо, подаренное Джонатаном.

Джонатан затаил дыхание и застыл на месте, когда увидел ее. Она была намного прекраснее, чем образ, который возникал в его памяти бесчисленные тысячи раз.

Лайцзе-лу тоже не отрываясь смотрела на него. Он выглядел в точности так, как она знала будет выглядеть: растрепанный и высокий, владеющий собой и распоряжающийся собственной судьбой.

Вдруг одновременно они бросились бегом навстречу друг другу, не в силах больше сдерживаться. Ни один не мог вымолвить ни слова, их поцелуй был яростным, но нежным, страстным, но мягким, выражающим обоюдное желание, которое горело в них на протяжении этих долгих и жестоких лет вынужденной разлуки. Этого момента они с нетерпением ждали, его предвкушение давало им силы преодолеть трудности, выпавшие на их долю, и вот теперь, наконец-то, они встретились — таков был смысл этого объятия.

Наконец они слегка отстранились, все еще продолжая прижиматься, и заглянули друг другу в глаза. Светившаяся в них нежность, поразительно одинаковая для мужчины и женщины из двух совершенно различных миров, смыла последние сомнения и страхи.

Джонатану потребовалось значительное время, чтобы прийти в себя и восстановить дыхание, и когда он заговорил, то намеренно обратился к ней на мандаринском наречии, которым он усиленно занимался.

— Никогда, ни на одно мгновение не прекращал я любить тебя, — хрипло проговорил он.

Подведенные серебряной краской глаза Лайцзе-лу сияли.

— Никогда, ни на мгновение, — ответила она по-английски, — не переставала я любить тебя.

Они улыбнулись, затем прыснули и через мгновение радостно смеялись во весь голос. Вернувшись из мира грез и начав воспринимать окружающий мир, взявшись за руки они направились к каменной скамейке, обращенной к клумбе, утопающей в цветах, тональная гамма которых варьировалась от самых неуловимых оттенков красного, переходя в фиолетовый, синий и желтый.

Не приукрашивая ситуации, Джонатан сразу же объяснил, почему его возвращение так затянулось. Рассказал о своем неблагоразумном поведении в отношении Луизы Грейвс в ночь перед первым отплытием в Китай. Описал своего сына Джулиана. Затем рассказал, как ему пришлось жениться на Луизе, про брачную церемонию в узком кругу. Однако он хранил подлинную верность и любовь к Лайцзе-лу.

— Мы с Луизой ни разу не спали вместе, — сказал он. — Кроме одного того первого раза. Подлинная трагедия наших отношений состояла в том, что в них не было любви.

Лайцзе-лу молча слушала, в глазах застыло напряженное выражение.

— Что стало с этой женщиной?

— Она хотела посмотреть мой новый клипер, который я назвал твоим именем. Она поднялась на смотровую вышку около корабля и или же намеренно прыгнула, или случайно упала вниз и разбилась. Я не знал тогда, не знаю и до сих пор, покончила ли она с собой, или же ее смерть была случайной.

Лайцзе-лу на мгновение закрыла глаза, затем спросила.

— Она знала про нас с тобой?

Он отрицательно покачал головой.

— Возможно, она знала. Может быть, она любила тебя гораздо больше, чем ты думал.

— Может быть, — грустно ответил Джонатан. — Этот вопрос не давал мне покоя. Точно так же, как и то, как ты отреагируешь, когда узнаешь правду о моей задержке.

Лайцзе-лу пристально посмотрела на него.

— Она была жертвой обстоятельств, и ты тоже. Ничто из сказанного тобой не сможет повлиять на мою любовь к тебе.

Джонатан попытался ее обнять.

— Подожди, — сказала Лайцзе-лу. — Я тоже должна сделать признание. Отец пытался выдать меня за дона Мануэля Себастьяна, генерал-губернатора Макао. Я — я все время отказывалась выйти за него замуж. Точно также я отказалась от предложения принцессы Ань Мень, которая в качестве альтернативы предоставила мне возможность выйти за ее кузена Шан-Вэя, страдающего пьянством.

— И откуда у тебя столько сил? — спросил он, а затем с широко раскрытыми глазами слушал ее рассказ, как он явился к ней во сне, пообещав вернуться. Она также упомянула, что в душе считала себя его женой, и именно поэтому его обручальное кольцо она носит на левой руке. Когда Лайцзе-лу закончила рассказ, Джонатан расстегнул ворот и показал ей нефритовый медальон с изображением Древа жизни, тот самый, который она подарила ему.

— Теперь, когда я здесь, — решительно проговорил он, — мы поженимся без промедления.

— Именно этого я и хочу. Но в эти беспокойные времена нам придется нелегко. Давай спросим совета отца, который наверняка знает, как лучше поступить. Мы должны отправиться к нему прямо сейчас. Он и Сара с нетерпением хотят увидеть тебя. Они ждут нас.

Вновь взявшись за руки, они направились в павильон отца. Сун Чжао обменялся поклонами с Джонатаном согласно китайскому ритуалу, а затем европейским рукопожатием.

Сара Эплгейт удивила Джонатана тем, что поцеловала в щеку, но язык у нее остался едким.

— Тебе должно быть очень стыдно, потому что ты заставил меня поволноваться, — сказала она. — И не стоит оправдываться, теперь ты восстановил мое доверие. И к тебе и вообще ко всем мужчинам Нью-Лондона.

Джонатан еще раз повторил историю своих злополучных отношений с Луизой, затем подробно рассказал о сыне.

— Я буду любить его как собственного сына, — сказала Лайцзе-лу.

Взглянув на нее, Джонатан просветлел. Теперь он чувствовал себя на верху блаженства.

— Позднее мы поговорим с тобой о грузе, и что следует взять с собой в Америку, — сказал Чжао. — Теперь, как ты понял во время прогулок по Кантону, возникло много проблем.

— Поджидая тебя, мы тут обсуждали вопрос о свадьбе, — сказала Сара Эплгейт. — При обычных условиях церемония состоялась бы в Храме Неба, но теперь это совершенно невозможно. Толпа растерзает вас обоих. Вам придется венчаться здесь, в нашем маленьком храме. Не будет никаких свидетелей, кроме Кая и нас.

— Это не имеет значения, — сказал Джонатан, а Лайцзе-лу быстро кивнула в знак согласия. — Главное, чтобы мы стали мужем и женой, остальное неважно.

— Многое очень важно, — мягко возразил Чжао. — Маркиз де Брага гордый и мстительный человек. Он станет твоим врагом на всю оставшуюся жизнь. Смотри, никогда не посещай Макао ни теперь, ни после, пока он будет оставаться генерал-губернатором. Мне говорили, что его тюрьма — место ужасов. Теперь очень важно найти способ переправить вас обоих и Сару на корабль и отправить в Америку.

— Надеюсь, ты не возражаешь, Джонатан, — проговорила Сара извиняющимся тоном, — но Чжао решил, что мне следует вернуться в Соединенные Штаты вместе с вами. Я не могу больше оставаться жить в стране, где в любой момент меня могут убить, и пройдут, вероятно, годы, прежде чем я снова смогу свободно ходить по улицам города.

— Мы тебе более чем рады, — мгновенно ответил Джонатан. — Не только на борту корабля, но и в нашем доме в Нью-Лондоне. Настаиваю, чтобы ты считала его своим домом, так же к этому отнесется и мой отец.

Перспектива вернуться на родную землю после стольких лет, проведенных на Востоке, вызвала неожиданные слезы в глазах женщины. Сердито смахнув их, она смогла лишь пробормотать:

— Слава Богу!

Первым делом по порядку была свадьба, и после долгой разлуки оба главных ее участника мечтали, чтобы церемония состоялась как можно скорее. Лайцзе-лу и Джонатан пришли в неописуемый восторг, когда отец предложил провести церемонию бракосочетания в тот же день.

Пригласили даосского священника, который, не откладывая, привел в надлежащий вид крошечный храм — пагоду, внешняя стена которой была сложена из камня, а внутренняя — инкрустирована мозаикой с изображением светящейся Матушки жемчуга.

Сара удалилась с невестой, чтобы помочь ей нарядиться для церемонии, Джонатана проводили в небольшой двухкомнатный павильон, который он занимал два года тому назад. Улыбающийся Кай принес ему свободно сидевший халат, доходивший до лодыжек, широкополую шляпу и пару домашних туфель — и все это из ярко-красного шелка, традиционного цвета нарядов жениха и невесты.

Джонатан накинул одежду поверх своего европейского костюма морского капитана и в — сопровождении Кая прошел в храм. Воздух в храме оказался настолько насыщенным благовониями, исходившими от двух пылающих чаш, что у бедного американца заслезились глаза и ему стало трудно дышать. Сначала он не заметил священника, восседавшего в позе Будды на площадке, находившейся на некотором возвышении и отдаленно напоминавшей алтарь. Казалось, тот пребывал в трансе и не замечал прибывших. По обе стороны от него стояли две фигуры на пьедестале из слоновой кости, которые на первый взгляд также представляли собой изваяния Будд. Кай тихо объяснил, что бюст слева, выточенный из поразительно белого нефрита с сапфирами вместо глаз и ожерельем из алмазов являл собой высшее даосское божество — Нефритового императора. Фигура справа, вырезанная из черного нефрита с изумрудами вместо глаз, являла собой второе в табели о рангах даосского пантеона: божества — императора Восточной горы.

Джонатан чувствовал себя неловко, но Кай пообещал подсказывать, что делать в соответствующие моменты.

Лайцзе-лу вошла в храм в одиночестве, и когда встала так, что Нефритовый император оказался спереди, а император Восточной горы — позади нее, то несмотря на дым и сумрак, в сверкающем чонсаме она выглядела потрясающе. Единственное украшение, кроме обручального кольца Джонатана, состояло из длинных позванивающих рубиновых серег и крупного рубина, вделанного в золотой перстень, который был на ее правой руке. Сун Чжао и Сара вошли следом, держа в руках масляные лампы, осветившие храм, и девушка распростерлась ниц перед священником. Джонатан, следуя произнесенным шепотом советам Кая, сделал то же самое.

Они провели в таком положении, как им показалось, довольно длительное время, прежде чем священник, продолжавший пребывать в трансе, начал читать молитву на мандаринском наречии.

Джонатан поразился, узнав, что оказывается они с Лайцзе-лу уже женаты. Оказывается то, что они надели соответствующие одежды и сами добровольно простерлись ниц перед священником, указывало на их желание стать мужем и женой, и именно это обоюдное желание делало их настоящим мужем и женой. Считалось само собой разумеющимся, как говорил им священник, что ни один не может оставить другого в беде, и что они будут в браке до тех пор, пока живы. В обращенной к ним молитве, священник призывал соблюдать заветы предков и привить своим детям эти наставления. Но превыше всего он советовал им следовать учению даосизма и вести созерцательный образ жизни.

Кай прошептал на ухо Джонатану:

— Теперь встань и пятясь выйди из храма. Смотри только не прикасайся к невесте!

Американец сделал, как ему посоветовали, и с облегчением вдохнул свежий воздух сада. Мгновением спустя к нему присоединилась улыбающаяся Лайцзе-лу.

— Если бы церемония продлилась еще минуту, — сказала она, — потекла бы косметика с глаз.

— Церемония уже закончена? — спросил Джонатан.

Лайцзе-лу счастливо улыбнулась.

— Когда мне можно будет поцеловать тебя?

— Обычай запрещает жениху прикасаться к невесте в храме, — сказала она, — но теперь мы уже женаты и можем делать все, что нам заблагорассудится.

В тот же миг Джонатан заключил ее в объятия.

Чжао, Сара и Кай следом вышли из храма с поздравлениями, а затем, вместе со священником, все собрались в обеденном павильоне. Традиционный свадебный обед отличался поразительной простотой. Он состоял из лапши с говяжьим фаршем, яиц, сваренных вкрутую вместе с морскими водорослями, длинной пшеничной лапши с мясом, порезанным на кусочки, и небольших кубиков говядины, подававшихся с горохом, творогом и грибами. Чайники с чаем то и дело пополнялись, тосты произносили, поднимая малюсенькие чашечки подогретого рисового вина. Тщательно продуманный обед, согласно китайскому обычаю, предполагал приучить молодоженов к пище, если они не смогут преуспеть в ближайшие годы, приготовленной из основных самых распространенных продуктов; эту традицию соблюдали даже в богатых семьях.

Если бы разногласия с западными странами не были столь острыми, несомненно, на праздничной церемонии в доме у Суна присутствовали бы сотни гостей, однако для Лайцзе-лу и Джонатана их отсутствие не имело никакого значения. Единственное, что было для них существенным это то, что они были, наконец, вместе после долгой и мучительной разлуки.

Поскольку у Джонатана здесь не было собственного дома, куда бы он мог привести невесту, то его символической заменой послужил предоставленный ему павильон в имении Сун Чжао. Когда молодожены открыли дверь, то увидели Кая, занятого делом: твердый деревянный пол весь был усыпан зернами риса. Джонатан настоял на соблюдении западной традиции и, подняв Лайцзе-лу на руки, внес ее через порог в дом.

Оба весело смеялись, но как только за Каем закрылась дверь, их настроение изменилось. Оба в течение двух лет соблюдали обет безбрачия. Взаимное влечение, жажда друг друга была непреодолимой. Джонатан пронес невесту в спальню и принялся раздевать ее, а она настойчиво помогала раздеваться ему. Затем они улеглись в постель и серьезно отдались физической близости.

Вплоть до этого самого момента Джонатан не отдавал себе отчета, как не хватало ему именно этой женщины, которая так много значила в его жизни. Вплоть до этого самого момента Лайцзе-лу не осознавала, что именно этот человек составлял суть ее существования. Подобно двум, измученным жаждой, путникам, вдруг оказавшимся посреди чистой свежей воды, они до бесконечности утоляли жажду, которую испытывали.

Тела и души слились воедино и нашли успокоение друг в друге. Сладострастное напряжение, звеневшее в телах, разом и одновременно спало, погружая обоих в сладкое состояние истомы. Даже теперь те немногие слова, которыми они изредка обменивались, продолжали оставаться словами взаимной любви и признательности. Затем они во второй раз устремились в объятия любви, потом в третий. Позднее, совершенно незаметно для себя, уставшие, они погрузились в глубокий сон, лишенный сновидений.

Утром, открыв глаза, они обнаружили, что лежат, заключив друг друга в объятия, точно так, как каждый в отдельности многократно представлял себе эту сцену. Это казалось настолько нереальным, что воспринималось продолжением сна, мечтой, так и не ставшей реальностью. Позже, когда они сидела за столом в гостиной павильона напротив друг друга, ели дыню и рисовые лепешки, запивая крепким чаем, пришло сознание, что все это наяву и будет длиться вечно до тех пор, пока они будут живы.

В тот же день Джонатан переговорил с Чжао, и они пришли к мнению, что было бы разумно, если бы клипер вернулся в Америку с грузом шелковых тканей. Никто не знал в какой миг вспыхнет война, которая прекратит всякую торговлю. Джонатан поведал Чжао по секрету, что он не только дал название судну в честь невесты, но и подарит ей его в качестве свадебного подарка. А когда они прибудут в Соединенные Штаты, основная часть доходов, получаемых от использования судна и причитающихся Лайцзе-лу как владельцу судна, будет поступать на специальный банковский счет, который Джонатан намерен открыть для своей жены.

Разгрузка ткацких станков, доставленных клипером, займет, по меньшей мере, еще день, доставка и загрузка шелка потребует еще нескольких дней. Джонатан написал записку Хомеру Эллисону с указанием готовить корабль к обратному плаванию и уведомить его о готовности выйти в море за двадцать четыре часа, отослав ее с посыльным из фактории Суна.

Между тем, молодожены провели идиллическую неделю. Джонатан передал жене подарок Руфи, и Лайцзе-лу была глубоко тронута, получив небольшую книжечку, с заложенным между страницами цветком розы. Юная пара практически каждое мгновение проводила вместе, разлучаясь лишь для того, чтобы Лайцзе-лу могла проследить, как укладывают одежду, антикварные вещицы и другие вещи, которые она собиралась взять с собой в Соединенные Штаты. Счастье Лайцзе-лу омрачало лишь одно облако.

— Я волнуюсь за отца, — сказала она, — если начнется война с Великобританией — а я, честно говоря, не вижу, как ее можно избежать — мне становится страшно от мысли о том, что его ожидает. Как ты думаешь, сумеем ли мы уговорить его поехать с нами в Америку, по крайней мере, погостить?

Джонатан считал, что Сун Чжао, владелец огромного флота джонок, занятых международной торговлей, вряд ли захочет надолго оставлять дела без личного присмотра, точно так же поступил бы его отец, который ни за что не отлучился бы на длительный срок из компании «Рейкхелл и Бойнтон». Но ему не хотелось огорчать Лайцзе-лу.

— Поговори с ним, — сказал Джонатан, — я поддержу все, что бы ты ни предложила.

В тот же день за обедом Лайцзе-лу завела разговор на эту тему. Сара Эплгейт, также обеспокоенная за судьбу человека, у которого проработала более двух десятков лет, услышав слова Лайцзе-лу, одобрительно кивнула.

Но сам Чжао отрицательно покачал головой.

— У меня нет компаньонов, — заявил он, — даже Джонатан не знает всех тонкостей моего бизнеса здесь, на Востоке. Отдыхать целый год для меня непозволительная роскошь. Мои управляющие без меня не справятся с делами. К тому же не хочу, чтобы меня считали трусом.

— Трусом, моего отца?

— Если Срединное Царство вступит в войну, то мой долг обязывает меня оставаться здесь, именно здесь, где я могу принести пользу своему народу, своей стране. Я буду счастлив, моя дочь, знать, что ты и мисс Сара находитесь в полной безопасности.

— Да, но ведь сам ты не будешь в безопасности, отец!

Взглянув на дочь, затем на Сару, Чжао улыбнулся.

— Я прожил на свете более пятидесяти лет, и за это время пережил эпидемию чумы, страшные наводнения, опустошительные набеги морских пиратов, попытки мятежных военачальников захватить Кантон. Убийцы метали в меня ножи — и безуспешно, а как-то раз, правда это случилось много лет назад, мне удалось ускользнуть из лап похитителей, захвативших меня и потребовавших выкупа. Я родился под счастливой звездой, дочь моя. Кроме того, у меня есть еще одна очень веская причина жить. Я теперь с нетерпением жду того дня, когда вы привезете мне моего внука. Нет, я не уеду из Кантона. Давайте-ка лучше подумаем, как переправить на корабль Джонатана и Сару.

Лайцзе-лу знала, отца не переубедить, и поэтому оставила бесплодные попытки.

Джонатан полностью разделял опасения тестя относительно опасностей, могущих возникнуть при отъезде.

— Боюсь, я слишком плохо представляю себе обстановку, чтобы делать хоть какие-то выводы. Однако мне становится не по себе от одной мысли, на что способна уличная толпа, когда узнает, что Лайцзе-лу вышла замуж за «заморского дьявола».

— Я попросил Кая и Ло Фана подумать, как выйти из сложившегося положения, — сказал Чжао.

Услышав эти слова, Джонатан вздохнул с облегчением. Он знал, что оба мажордома входили в секретное Общество Быков и успокоился, уверенный, что они-то наверняка сумеют найти выход из любого, даже, казалось бы, безвыходного положения.

Прошло несколько дней и Хомер Эллисон прислал записку, извещая, что клипер будет готов отплыть через двадцать четыре часа. Проблема попасть на корабль встала перед ними со всей остротой.

Коробки с багажом женщин отправили на корабль заранее. Легкость, с которой их удалось доставить, воодушевила Кая.

— Сегодня вечером, — сказал он, — я встречаюсь с Ло Фаном. Вместе мы наверняка что-нибудь придумаем.

Когда на следующее утро после завтрака Лайцзе-лу и Джонатан вышли из павильона, в котором они проводили свой медовый месяц, то увидели поджидавших их Кая и мажордома наместника, облаченных в черные неукрашенные одеяния.

— Через час, — объявил Кай, — мы отправимся на пристань. А пока прошу следовать за мной.

Они провели молодую пару к комнатам, где проживал Кай. Там они увидели Сару Эплгейт и старую женщину, которая несла в руках большой неуклюжий мешок с хлопком из грубой бумажной ткани.

— Ты, и в чонсаме, мисс Сара! — воскликнула удивленная Лайцзе-лу.

— Я сделала так, как мне велели, — коротко ответила та.

Старуха ухмыльнулась, обнаружив при этом торчащие редкие желтые зубы. Затем она приказала Саре расстегнуть ворот и закатать по локоть рукава платья.

Остальные молча наблюдали, как старуха натерла какой-то жидкостью из бутылки из-под голландского джина лицо, шею и руки Сары. Когда жидкость подсохла кожа приобрела более темный оттенок. Затем старуха принялась колдовать над глазами Сары, она чем-то их помазала, затем подкрасила и спустя некоторое время, удовлетворенная плодом своих стараний, отошла в сторону.

Если не приглядываться внимательно, то издали Сара вполне могла сойти за китаянку.

— Мисс Сара, вас также как Сун Чжао и Лайцзе-лу понесут на носилках, — заявил Ло Фан. — Однако вам следует позаботиться о том, чтобы занавески были прикрыты не совсем плотно. Люди на улице любопытны, но они не станут разглядывать вас слишком долго, взглянут мельком и, решив, что вы китаянка, больше не станут обращать внимания.

Кай подвел к креслу Джонатана.

Старуха принялась колдовать над ним и колдовала до тех пор, пока внешность его не изменилась.

Ло Фан протянул ему черные башмаки, черные брюки и черную рубашку навыпуск.

— Наденешь вот это и еще шляпу кули и станешь одним из носильщиков Лайцзе-лу. Но запомни мои слова. Хоть нам и удалось сузить твои глаза настолько, что они стали похожи на глаза китайца, но цвета их нам изменить не дано. Ни у одного китайца нет таких светлых глаз. Будь осторожен и не гляди прямо ни на кого, кто бы ни попался нам на пути.

Джонатан облачился в черные одежды, смутно догадываясь, что именно так одеваются члены Общества Быков, отправляясь на ответственные задания.

Когда он вышел из дома Кая, то увидел, что к ним подошел Чжао, и что около сорока облаченных во все черное людей, многие из которых были вооружены куминами, стояли неподалеку. Европейская одежда Джонатана и оружие были спрятаны под сидением его невесты.

Кай вручил американцу два ножа, посоветовав заткнуть их за отвороты ботинок. Джонатан великолепно освоил технику метания ножей, как это делали жители острова Явы, но от всей души надеялся, что на этот раз ему не понадобится прибегать к этому искусству.

По негромкой команде Ло Фана носильщики вышли вперед, и Джонатану указали его место у задней левой ручки носилок жены. Другие носильщики не обращали на него никакого внимания, как и охранники, вооруженные куминами.

Не задерживаясь более, вся группа двинулась в путь, и Джонатан, глядя на носильщиков, также двумя руками прижал к плечу ручку носилок своей возлюбленной. Вокруг носилок выстроился экскорт, Ло Фан и Кай заняли место впереди.

Джонатан расслышал приглушенный смешок жены, но промолчал, решив что так будет лучше. Процессия двинулась вниз по склону холма, и он обнаружил, что оказывается совсем не просто держать ручку паланкина на плече. Но он справился. Постепенно охватившее его напряжение спало, когда он увидел, что прохожие почти не обращали внимания на процессию.

Когда они спустились к подножию холма и подошли к трущобам, Джонатан изо всех сил старался не встречаться ни с кем взглядом. Затем, мало-помалу, он начал замечать, что происходило нечто совершенно странное: толпа расступалась перед ними с поразительной поспешностью, а большинство людей вообще старались не смотреть в сторону носилок и их эскорта. Наконец до него дошел смысл происходившего.

Жители Кантона не только отлично знали униформу членов Общества Быков, но также и то, что эти патриоты, которые не колеблясь совершат убийство и другие акты насилия, если сочтут их необходимыми, представляли высший авторитет в городе. Они пользовались большим уважением, и их опасались гораздо больше, нежели гвардейцев гарнизона наместника. Видимо, Ло Фан и Кай решили, что грим, скрывавший двух «заморских дьяволов», находившихся в процессии, следовало дополнить внушением ужаса и почтения к Обществу Быков, члены которого, как полагали многие, выполняли важное задание, раз так откровенно нарушали закон, категорически запрещавший существование каких-либо тайных организаций.

Даже когда группа шествовала по кварталам, изобиловавшим бандами преступников, известных как тонги, люди старались держаться в стороне от процессии. Стражам, вооруженным куминами, не было необходимости держать людей на расстоянии. Судя по всему, никаких осложнений и неприятных инцидентов не предвиделось, и Джонатан понемногу успокоился.

Однако волнение вернулось вновь, когда процессия подошла к Воротам петиций, где китайцы, как входившие, так и выходившие из города, были обязаны отвечать на вопросы офицера охраны. Однако дежурный офицер, видимо, был предупрежден. Он повернулся спиной к процессии, беседуя с подчиненными, а солдаты стояли неподвижно, не предпринимая ни малейших попыток помешать их проходу через ворота.

Процессия благополучно добралась до боковых аллей, ведших на задний двор главного склада Сун Чжао. Носилки опустили на землю. Джонатан помог Лайцзе-лу сойти на землю и крепко обнял.

Члены Общества Быков беззвучно исчезли, не подав вида, что догадались о присутствии двух «заморских дьяволов».

— Я у вас в неоплатном долгу, — сказал Джонатан, обращаясь к Ло Фану.

— Мы еще встретимся, — ответил высокий китаец и, повернувшись, двинулся прочь.

Сара и Джонатан смыли краску в конторе Сун Чжао, затем американец переоделся в свой собственный костюм. После этого в сопровождении Кая, следовавшего по пятам, он повел жену и Сару к их новому жилищу — клиперу. На борт закатывали последние бочки с водой, крепили последние ящики с грузом в трюмах. Все матросы поднялись на палубу, ожидая команды к отплытию.

Когда они приблизились вплотную к судну, Лайцзе-лу увидела свое имя, выведенное золотыми буквами по его борту. Как завороженная разглядывала она вырезанную из дерева фигуру юной китаянки, затем перевела взгляд на мужа.

— Это твой корабль, — проговорил он, — я построил его для тебя.

Слезы выступили на глазах Лайцзе-лу, когда Джонатан объяснил, что хотя компания «Рейкхелл и Бойнтон» будет использовать корабль, но часть прибыли, причитающаяся владельцу, будет поступать в банк на счет, открытый на ее имя. Лайцзе-лу не могла представить сколько долгих месяцев провел он обдумывая, конструируя и строя этот необыкновенный клипер. Чувства настолько захлестнули Лайцзе-лу, что она не могла вымолвить ни слова и просто стиснула руку Джонатана.

Оливер приветствовал капитана на борту судна, а Джонатан представил офицеров и боцмана своей жене, ее отцу и Саре, которая повергла команду в изумление, заявив:

— О, я вижу все в порядке, мне нравятся его очертания. А паруса, похоже, самые большие изо всех, виденных мною в жизни.

Джонатан провел всех по кораблю, и Сара сразу же отметила, что коробки с одеждой, которая потребуется ей во время плавания, уже стояли у нее в каюте, как и коробки Лайцзе-лу поджидали свою хозяйку в большой каюте, которую той предстояло занять вместе с мужем.

Пришло время прощаться, и корабль стал готовиться к отплытию. Кай подошел сперва в Лайцзе-лу и поклонился девушке, которую он оберегал с самого ее детства.

— Воспоминания о тебе будут моей усладой до конца моих дней, — проговорил он.

Сара Эплгейт, умышленно не желая обнаруживать свои чувства, быстро бросила мажордому на кантонском наречии:

— Веди себя прилично, Кай. Не ввязывайся в драки, не играй в азартные игры и кончай спускать все свои деньги на этих прощелыг-предсказателей.

Кай усмехнулся, а затем обратился к Джонатану с вопросом, немало озадачившим его:

— Что ты будешь делать, если твоя страна присоединится к Великобритании в войне против Срединного Царства?

— Соединенные Штаты не начнут войны против Китая. А я никогда не подниму руки против своих братьев. Народ моей жены отныне мой народ, и я с удовольствием стану сражаться рядом с ним.

Джонатан и мажордом смерили друг друга взглядом, затем Кай резко повернулся и сошел на берег.

Пришла очередь Сун Чжао прощаться. Сара перешла на резкий тон, чтобы скрыть охватившие ее чувства.

— Я наказала повару, чтоб он не давал вам слишком много жареных блюд, — сказала она. — Кроме того, я столько лет изучала китайские иероглифы, что теперь вправе надеяться получать от вас ответ на мои письма.

— На все и всегда, — с тяжестью и грустью в голосе ответил Чжао. — Я прощаюсь с легким сердцем, потому что самое бесценное мое сокровище в твоих руках, Сара.

Джонатан пожал руку тестю и сказал:

— В будущем мы будем более регулярно поддерживать связь. И я клянусь, сделаю для Лайцзе-лу все, что вы делали для нее в прошлом.

— Именно поэтому я со спокойным сердцем вверяю ее тебе.

Пришло время прощаться отцу и дочери. Обычай не позволял представителям их класса проявлять свои эмоции в присутствии посторонних, однако даже теперь молодая женщина не сдержала себя, бросившись в объятия отца. Они поцеловали друг друга на прощание и отстранились друг от друга, не проронив ни единого слова. Оба контролировали чувства, не давая им воли, ни одна слезинка не навернулась на глаза, пока отец спускался по трапу на берег.

На клипере подняли кливеры и топсели. Корабль медленно двинулся от причала по направлению к забитой судами гавани. Лайцзе-лу, стоя у борта, махала на прощание рукой отцу и Каю. Сара громко всхлипывала.

Джонатан знал, что следует чем-то хоть немного отвлечь внимание, и вслед за полосатым со звездами флагом Соединенных Штатов на мачте взвился новый вымпел — флаг с изображением Древа жизни.

Лайцзе-лу внимательно посмотрела на вымпел, затем на своего мужа.

— Ты обо всем подумал, — нежно произнесла она.

Он улыбнулся в ответ.

— Еще много таких вымпелов будет изготовлено в мое отсутствие, — пояснил он. — Как только они будут готовы, я отдам приказ, чтобы каждое судно компании «Рейкхелл и Бойнтон» несло один из них на своем флагштоке. Вскоре этот вымпел будут знать в большинстве портов мира.

Выражение глаз Лайцзе-лу сказало ему все, что он хотел знать. Несмотря на грусть, охватившую ее из-за расставания с отцом, тем не менее она всей душой мечтала быть там, где находится ее муж.

Женщины оставались на палубе в течение двух часов, а затем отправились в свои каюты распаковывать вещи. Джонатан назначил на вахту Илайджу Уилбора, а Хомера Эллисона пригласил присоединиться к обеду в офицерской каюте.

Первое, на что обратила внимание Лайцзе-лу — это на чашку с соусом, которым китайцы пользовались для придания пище особого вкуса. Его готовили из помидоров.

— О, надо же, ты захватил для меня кетчуп! — радостно воскликнула она.

Джонатан рассмеялся и покачал головой, предоставив право дать пояснения Хомеру.

— Каждый американский и английский корабль, приходящий на Восток, при отплытии обязательно берет на борт несколько бочек кетчупа, миссис Рейкхелл, — сказал Хомер. — У нас на родине многие не притрагиваются к помидорам, которые называют любовными яблоками и которые считают ядовитыми. Однако всякий моряк, побывавший на Востоке, настолько привыкает к ним, что кока, который, не дай Бог, забудет пополнить запасы кетчупа, просто выбросят за борт.

— А помидоры выращивают в Америке? — спросила Лайцзе-лу, широко раскрыв глаза.

— Да, но там они были дикорастущими, по крайней мере так было, когда я жила в Америке, и их никто не трогал, — заявила Сара.

— Их и сейчас не используют, мадам, — заверил ее Хомер.

— В таком случае у нас не будет недостатка в кетчупе в любое время, — успокоила прекрасная китаянка, — рецепт его приготовления — один из многих рецептов, которые я захватила с собой, чтобы внести небольшое разнообразие, когда приедятся блюда американской кухни. Но вот эти кушанья, просто великолепны! — заявила Лайцзе-лу, воздавая хвалу бифштексу с зеленым горошком и свежеиспеченному хлебу.

— Посмотрим, что ты скажешь, — с улыбкой заметил ее супруг, — когда подольше пробудем в море и кончатся запасы свежих продуктов. В море приобретаются другие вкусы.

В тот же вечер Джонатан с молодой женой, стоя бок о бок на палубе, смотрели на огни Макао, проплывавшие мимо по мере того, как клипер выходил из дельты реки в Южно-Китайское море. Лайцзе-лу пожала плечами.

— Если бы ты не успел приехать, вряд ли я смогла бы еще продержаться. И весьма скоро бы перебралась сюда в качестве маркизы де Брага.

Обняв Лайцзе-лу за плечи, словно защищая ее от опасностей жизни, Джонатан вспомнил предупреждение о том, что генерал-губернатор славился необычайной мстительностью. Как только он вернется домой, сразу же отдаст распоряжение, запрещающее всем кораблям компании «Рейкхелл и Бойнтон» под каким-либо предлогом заходить в порт Макао. Его жена в безопасности, но интересы дела могут оказаться под угрозой, к тому же могут пострадать матросы.

Согласно неписаной конституции Португалии королевский суд составлял отдельную ветвь государственной власти, ответственную лишь перед короной. В Макао, однако, дон Мануэль Себастьян расправился со всеми судами. Здесь он является высшей властью, и потому действовал как вершитель правосудия, выделяя для рассмотрения жалоб и прочих дел часть своего дообеденного времени. Адвокаты, выступавшие перед ним, знали, что вести процесс согласно юридическим канонам, в данном случае было бы пустой тратой времени. Решение любого дела определялось исключительно настроением, в котором пребывал генерал-губернатор.

Подзащитные и их адвокаты вздохнули с облегчением, когда в то утро генерал-губернатор вошел в зал с улыбкой во все лицо. Он весело кивнул капитану военной охраны, выжидательно стоявшему около кресла с высокой спинкой, подозрительно напоминавшего трон. Маркиз уселся, приладив поверх яркого мундира, фасон которого он придумал сам, широкий кусок муарового шелка. За шумным дыханием угадывалось, что он мурлыкал песенку. Едва слышный вздох облегчения пронесся по рядам узников, сидевших под охраной королевских войск, облаченной в сине-красные мундиры.

У дона Мануэля имелись все основания быть довольным собой. Буквально несколько мгновений назад он отправил восвояси наложницу, которая провела с ним всю ночь; а стоя у окна, видел как в порту бросила якорь джонка с вымпелом Сун Чжао. Через короткое время, в этом у дона Мануэля не было ни малейшего сомнения, у него в руках окажется письменное подтверждение его непоколебимой уверенности в том, что Лайцзе-лу будет отдана ему в жены. Последнее письмо, направленное ее отцу с требованием незамедлительно дать ответ на сделанное им предложение, отличалось особенной твердостью.

Витая мыслями в облаках, он довольно быстро рассмотрел первые три дела, решив их в пользу ответчиков. Затем, когда в залу вошел китаец-слуга из домашней прислуги маркиза, он приостановил слушания и взял запечатанный конверт из рук слуги.

Короткое письмо было написано предельно вежливо. Сун Чжао выражал свои сожаления по поводу отсутствия у него возможности выдать свою дочь за Его Превосходительство, поскольку давний возлюбленный дочери прибыл в Кантон, женился на ней и увез ее с собой к новому месту жительства.

На лице дона Мануэля не отразилось никаких эмоций. Он тщательно сложил письмо и сунул его в карман, затем кивком головы подал знак королевскому прокурору.

Чиновник вышел вперед.

— Ваше Превосходительство, два шведских военных моряка вчера устроили дебош в таверне на набережной. Заявляя будто их обманули, они поломали мебель и угрожали владельцу таверны расправой. Позвольте ответчикам предстать перед Вашим судом.

Два темноволосых загорелых солдата с красными глазами, нетвердо стоя на ногах после вчерашней попойки, с трудом вышли вперед. Один из них начал было что-то говорить на ломаном английском языке, который, как он слышал, понимал генерал-губернатор. Величественным жестом маркиз де Брага велел ему умолкнуть.

— Я не потерплю нарушения спокойствия иностранцами, которые считают, что наши законы написаны не для них. Пусть каждый из этих дебоширов получит по пятьдесят ударов длинным кнутом.

Оба моряка ахнули, королевский прокурор и тот остолбенел от изумления, а вместе с ним и капитан — начальник охраны. Адвокаты, сидевшие в зале, недоуменно переглянулись, пораженные подобным решением. Генерал-губернатор славился пристрастием к наказаниям, но пятьдесят ударов длинным кнутом наверняка вышибут жизнь из бедных шведов. Подобный приговор вне всякого сомнения вынудит Стокгольм заявить решительный протест Лисабону.

Дону Мануэлю было решительно наплевать на возможные последствия и осложнения. Он правил так, как считал нужным. Он отлично понимал, что ни один чиновник в Лисабоне — или в Кантоне — не посмеет упрекнуть его. Поэтому он объявил слушание следующего дела.

Юную китаянку, мать двоих маленьких детей, обвиняли в краже небольшого пакета риса с кухни местного торговца. Несчастная женщина признала вину и объяснила, что взяла рис, потому что ее малыши голодали.

— Отдать ее палачу, — хрипло заявил дон Мануэль, — и предать казни медленной смертью.

Утомившись выносить приговоры, он резко поднялся с кресла и вышел из залы, направившись тяжелой поступью в свои апартаменты. Там он дал волю своей ярости, вдребезги разбив вазу и выпоров короткой плетью слугу, вбежавшего в комнату на шум.

Дон Мануэль яростно шагал по комнате, судорожно сжимая в руке плеть. Он поклялся себе, что разузнает подробности о замужестве Лайцзе-лу и отомстит за нанесенное ему оскорбление. Лишь один Господь сможет защитить их, если эта женщина или ее муж попадут к нему в руки.

Брэкфорд Уокер с особой тщательностью готовил свой доклад, нашпиговав его всевозможной статистикой и цифрами, правильность которых вряд ли бы кто сумел проверить. Теперь, полагал он, настало самое время нанести удар. Именно теперь, до возвращения Джонатана с Востока, самое время сделать решительный шаг, который в случае успеха вернет ему утраченный статус второго человека в американской ветви компании «Рейкхелл и Бойнтон». Нет же такого закона, по которому только Рейкхеллы и Бойнтоны могли достигать высших постов в компании. Он, Брэкфорд, женат на женщине из семейства Рейкхеллов, и этого для него было более чем достаточно.

Уверенным шагом Уокер прошел по коридору главного административного здания компании в кабинет своего тестя.

— Входи, Брэкфорд, — негромко пригласил Джеримайя Рейкхелл. — Ты просил меня уделить тебе время с утра.

— Да, сэр, — Брэкфорд опустился в кресло, стоявшее по другую сторону большого рабочего стола. — Хотел узнать прочитали ли вы мой доклад, обосновывающий необходимость резкого увеличения строительства новых бригов и шхун.

— Прочел несколько раз и, как мне кажется, понял все твои аргументы. Ты утверждаешь, что клиперы, которые недавно начал строить Джонатан, не принесут нам доходов.

— В этом отношении не может быть ни малейших сомнений, сэр, — Уокер ответил твердо, но его манера держаться вызывала раздражение. — Уверен, что скорость, развиваемая клиперами, величина к тому же спорная, достижима лишь при определенных погодных условиях. Порой они в состоянии сделать две ходки, когда обычный корабль делает одну. Но вспомните, сэр, клипер берет всего треть или половину веса груза, который берет на борт крупный бриг или шхуна. Таким образом, в дальнейшем общий тоннаж судов компании наверняка станет падать.

— До сих пор, — мягко возразил Джеримайя, — общий тоннаж нашего флота и перевозок неуклонно возрастает, особенно с тех пор, как мы стали включать клиперы в наш флот. А наши общие доходы также быстро растут, потому что мы получаем большую прибыль от продажи клиперов другим торговцам и торговым компаниям.

Беседа протекала не так, как рассчитывал Уокер, он удивленно поднял бровь, нотка раздражения зазвучала в его голосе, когда он сказал:

— Бриги и шхуны все еще составляют костяк нашего бизнеса.

— Я вовсе на них не жалуюсь.

— Многим из них уже по двадцать лет. Следует начать их замену до того, как они выйдут из строя. Я убежден, что это жизненно важно!

Джеримайя откинулся на спинку кресла и снял очки.

— Ты совершенно прав, защищая интересы своего подразделения, Брэкфорд. Но Алан Бойнтон и я должны видеть все дело в целом. Мы быстро расширяемся, но наши кораблестроительные возможности — и здесь, и в Англии — ограничены. А мы зарабатываем гораздо больше, продавая скоростные клиперы нашим клиентам, нежели получим прибыли от дюжины поездок обычного парусника.

— Цифры, приведенные в моем докладе…

— А, да, цифры. Я немного ошалел от них. Вот, если бы ты смог подтвердить их официальной статистикой правительства США или данными нью-йоркской Ассоциации международной торговли, это было бы весьма полезным.

Джеримайя не питал особых иллюзий относительно характера зятя. Уокер пытался сорвать первое плавание «Летучего дракона» — первого клипера, построенного Джонатаном — и с тех пор не упускал малейшей возможности насолить родственнику, чьи успехи, как было совершенно очевидно, выводили его из себя.

Ради счастья Джудит Джеримайя предпочитал помалкивать, он никогда не упускал из виду того обстоятельства, что этот человек был отцом двух его старших внуков. Уокер был амбициозен, что само по себе не являлось предосудительным, но вдобавок к этому он был безжалостным и беспринципным. Если бы он удовлетворился тем, что занимался только своей сферой семейного бизнеса, а не вздумал соперничать с более одаренным и энергичным Джонатаном, уже заработавшим себе право стать полноценным партнером — не было бы проблем.

— Мне хотелось бы немедленно начать новую строительную программу, сэр. У меня уже есть проекты двух больших бригов, — продолжал давить Уокер.

— Я не могу принять немедленного решения, — сказал Джеримайя, — и, отдавая должное Джонатану, думаю он вполне заслуживает права отстаивать свои клиперы. Предлагаю подождать несколько недель. Вскоре он должен вернуться с Дальнего Востока. Как только он ступит на берег, я попрошу его представить свои соображения относительно перспектив дальнейшего развития клиперов, как он себе это представляет. Затем оба ваших доклада я представлю на рассмотрение англо-американского совета директоров компании.

Внутри Уокера вновь вспыхнула глубоко укоренившаяся ярость. Джонатан даже в свое отсутствие нанес ему поражение.

Он вынудил себя вежливо согласиться с решением тестя и поспешно удалился в свой кабинет. Здесь он обнаружил, что ярость его столь сильна, что у него даже дрожат руки. Он отпер закрытый шкаф, достал бутылку и сделал большой глоток из бутылки французского коньяка, которую держал там. Крепкий напиток, проникая в него, обжигал внутренности. Вскоре к Уокеру вернулся его обычный апломб, уверенность в правильности своих действий. Не в силах сосредоточиться на работе, Брэкфорд надвинул шляпу и в отвратительном настроении покинул контору. Экипаж и кучер поджидали его; забравшись внутрь, он с силой захлопнул дверь экипажа. В отличие от Джеримайи и Джонатана он считал ниже своего достоинства пешком ходить на работу и с работы.

Когда Брэкфорд добрался до милого дома на Пикуот-авеню, который Джеримайя построил в качестве свадебного подарка для него и Джудит, то сразу же прошел в небольшую библиотеку к бару и налил себе порцию коньяка. Злость его несколько поутихла по мере того как внутри разгорался пламень алкоголя.

Джудит слышала, как он подъехал, и вышла навстречу.

— Сегодня ты раньше обычного, — сказала она.

— Да, благодаря твоему отцу. Меня воротит от него и от его любимого Джонатана!

Он вновь поднял свой бокал с коньяком.

Джудит никогда не слышала, чтобы он так зло отзывался о ее семье. Она продолжала любить ее с преданностью, которую все Рейкхеллы испытывали по отношению друг к другу.

— В чем дело, Брэкфорд?

— Он отказался принять мои рекомендации по увеличению парусного флота. Он и пальцем не пошевелит, пока не вернется Джонатан.

— Мне кажется это вполне разумным, — сказала она.

Уокер допил коньяк и налил еще немного из бутылки.

— Что, черт подери, ты в этом понимаешь? — свирепо спросил он.

Спохватившись, Джудит смогла лишь ответить:

— Немного, но мне не приходилось ставить под сомнение благоразумие отца, которое обеспечивало нам весьма благополучную жизнь.

— К чертям всех Рейкхеллов! — взревел Уокер, теряя понемногу контроль. — Боже мой, да мне хватит пальцев на одной руке, чтобы перечислить победы, когда я брал верх над тобой!

Внезапно он рассмеялся, и трескучий звук заполнил библиотеку.

— Но один раз я все же досадил Джонатану! Его чертова пуританская совесть пусть гложет его всю оставшуюся жизнь!

Джудит не могла понять, о чем он говорит.

— Боюсь, я не понимаю.

Уокер не отрываясь уставился на нее. Она так сильно походила на своего отца и брата, что его вдруг переполнило страстное желание унизить ее, причинить глубокую саднящую боль.

— Неужели? — спросил он с явной издевкой. — Проверим, как у тебя с памятью. За несколько дней до смерти жены Джонатана ты рассказала мне, что в порыве откровения он поведал тебе о своей любви с какой-то китайской девкой…

У Джудит перехватило дыхание, и она прервала его.

— О, нет, Брэкфорд! Ты же не мог пойти к Луизе и рассказать ей то, о чем Джонатан поделился со мной!

— Мог ли я?

Он снова рассмеялся.

— Именно так я и поступил. А неделю спустя Луизы не стало!

Он уставился в ее пораженное лицо.

— Теперь посмотрим, как будет чувствовать себя твоя рейкхелловская совесть. Ведь и ты приложила руку к убийству Луизы!

Джудит повела плечами, затем гордо выпрямилась во весь рост.

— Брэкфорд, это… это настолько подло, что я никогда не прощу тебе!

Явное презрение, прозвучавшее в ее голосе, вывело Уокера из себя. Его тошнило, он устал от постоянного осуждения со стороны членов высшего клана, к которому принадлежала и она, которые свысока взирали на него, словно он был существом низшего сорта. Не в силах обуздать ярость, он бросился к жене и изо всей силы ударил ее по лицу.

Джудит отшатнулась, но даже в этот критический момент не издала ни звука, опасаясь, что разбуженные дети спустятся вниз и станут свидетелями отвратительной сцены.

— К черту тебя и всех Рейкхеллов! — прокричал Уокер и бросился вон из дома.

Джудит стояла неподвижно, прижав руку к разбитому лицу. Она слышала, как за ним хлопнула внизу дверь. К лучшему или к худшему — а в последнее время все катилось лишь к худшему — это был конец ее тринадцатилетнего супружества. На протяжении нескольких последних месяцев она еще терпела его грубые выходки, но то, что он обманул ее доверие, было уже чересчур. А то, что он осмелился ударить ее, стало таким сильным ударом по гордости, который она вряд ли сможет когда-либо пережить.

Тем временем Уокер бесцельно торопливым шагом шел по улицам города, и прошло значительное время, прежде чем он заметил, что наступила ночь. Каким-то непонятным образом ноги вынесли его к верфи компании «Рейкхелл и Бойнтон». Коньяк все еще продолжал гореть у него внутри, но он заставил себя сосредоточиться. Он отлично знал свою жену и понимал, что за то, что он поднял на нее руку, она не простит его ни сейчас, ни в будущем. Раньше его оттесняли на вторые роли в компании, но это было ничто в сравнении с тем, что его ожидало теперь. Как только Джудит расскажет о случившемся отцу, его тут же вышвырнут на улицу.

Отлично. Он первым начнет действовать. Зная, что делать ради самосохранения, Уокер направился прямо к главному зданию компании, стоявшему в темноте. Он искал свой ключ от входной двери, когда появился охранник.

— Добрый вечер, мистер Уокер.

— О, привет, Джерри. Сделай одолжение, будь добр. Мне нужно посмотреть кое-какие бумаги, но никак не могу найти свой ключ.

— Рад помочь вам, сэр.

Сторож открыл дверь и вручил Уокеру небольшую масляную лампу.

— Она вам пригодится, мистер Уокер. Когда закончите, оставьте ее вот тут, снаружи. Я ее заберу во время обхода.

Уокер пробормотал слова благодарности, взял лампу и торопливо, шагая через две ступеньки, направился прямо в кабинет тестя. В углу комнаты стоял большой сейф, и если в последнее время не меняли комбинацию, ему повезет. Джеримайя Рейкхелл имел обыкновение держать под рукой крупные суммы, чтобы при необходимости сразу же оплатить груз. Кроме старшего Рейкхелла только его отсутствующий сын и он, Уокер, знали комбинацию шифра замка, поэтому не было никаких сомнений в том, что личность вора будет установлена незамедлительно, но это не имело значения.

— Сколько бы там ни было, — громко проговорил Уокер, опускаясь на колено перед сейфом и устанавливая лампу так, чтобы можно было разобрать цифры на наборном диске замка, — они должны мне все эти деньги. И даже гораздо больше за все то полезное, что я сделал для процветания компании. За мой вклад они давали мне крохи.

Уокер повернул диск сначала в одну сторону, затем в другую, сердце его громко стучало. Дважды он останавливался вытереть холодный пот, струившийся по рукам. Один за другим цилиндрики замка встали на свои места. Когда дверца сейфа открылась, Уокер испустил приглушенный торжествующий крик.

Наличные лежали в жестяной коробке, как обычно. Руки Уокера тряслись, когда он насчитал немногим больше пятидесяти тысяч долларов в банкнотах крупного достоинства. У него в руках оказалось небольшое состояние, что ж, удача сопутствовала ему.

Судорожно рассовывая деньги по карманам, он не забыл закрыть сейф, чтобы охранник при обходе ничего не заподозрил. Направившись в последний раз в свой кабинет, Уокер еще раз припал к коньячной бутылке. Решив захватить бутылку с собой, он посмотрел на бумаги, стопкой лежащие на столе, и с жестом крайнего презрения смахнул их на пол.

Он знал лишь одно место в Нью-Лондоне, где мог купить лошадь в столь поздний час, поэтому двинулся самым коротким путем через верфь. Когда он шел по докам, освещенным слабым светом половины лунного диска, то на стапелях увидел несколько кораблей, готовых к завершению. Тут на глаза ему попался недостроенный клипер. Корабль высился на стапелях, на нем предстояло установить мачты.

Одному Богу известно, как сильно ненавидел он эти клиперы, олицетворения создавшего их человека!

Стройный и прекрасный корабль манил к себе как магнит. Сжимая в одной руке бутылку коньяка, а масляную лампу в другой, Уокер приблизился к судну. Он остановился около большой корзины, наполненной древесными стружками, которые собрали, но не успели выбросить.

Внезапно в голове Уокера вспыхнула помутившая разум мысль.

Ярость умножила его силы, и с невероятным трудом ему удалось поднять корзину со стружками по крутому трапу на борт клипера. Пот обильно струился по всему телу, когда он рассыпал содержимое корзины по палубе. Сделав последний глоток коньяка, он выплеснул остатки на стружки и щепки.

Посмеиваясь как сумасшедший, он выдвинул горящий фитиль в масляной лампе, затем, собрав остатки сил, швырнул ее на стружки.

Быстро спустившись на землю и отойдя в сторону, Уокер издали смотрел, как на палубе занималось пламя. В воздух взметнулись языки огня; медленно — медленнее, чем ему того хотелось, — растекаясь по палубе.

Сжав кулаки, Уокер смотрел на горящий клипер, отблески пламени высвечивали его красное с белыми пятнами лицо, все еще искаженное ненавистью.

Он неподвижно стоял до тех пор, пока не услышал сигнал гонга одного из сторожей, затем отряхнулся и молча исчез в ночи.

Было уже позднее утро, когда Джудит Уокер появилась на пороге офиса отца, держа в руке дымящийся чайник.

— Слышала, ты не ложился всю ночь, папа, — сказала она, — поэтому решила, что тебе нужно выпить немного кофе.

— Как предусмотрительно с твоей стороны, — устало ответил Джеримайя Рейкхелл. — Чашки там, на полке. Присоединяйся ко мне.

Он наблюдал, как она вытерла две чашки полотенцем, затем налила кофе.

— Много сгорело, папа?

— Новый клипер на седьмом стапеле сгорел до самой ватерлинии. Я еще не получил окончательного доклада, но судно так сильно обгорело, боюсь от него теперь мало пользы. Но я не жалуюсь. Мы проработали всю ночь и не дали огню распространиться. Все могло бы оказаться гораздо хуже.

— Как ты полагаешь отец, отчего начался пожар?

— Не знаю. Насколько нам известно, в прошлую ночь не было посторонних. Один из сторожей видел Брэкфорда здесь в офисе, и, надеюсь, он скажет, не видел ли чего необычного, но я пока еще не видел его.

— Ты и не увидишь его, папа, — тихо ответила Джудит. — Брэкфорд в ярости ушел из дома перед самым ужином. До этого он сильно напился и вообще не возвращался домой сегодня ночью.

Джеримайя внимательно посмотрел на дочь и только тут заметил темно-синий синяк на щеке, который не смог скрыть даже приличный слой рисовой пудры.

Заметив внимательный взгляд отца, она подняла руку к лицу, затем, заставив себя спокойно сделать глоток кофе, сказала:

— Да, папа. Брэкфорд ударил меня.

— Боже мой! — его глаза холодно блеснули.

Джудит подробно рассказала о ссоре, о том, как по секрету Джонатан рассказал ей о своей любви к Лайцзе-лу, и как она поделилась его секретом с мужем, и что тот вчера признался, что рассказал об этом Луизе.

— Теперь ты понимаешь, у нее были все основания покончить с собой. И если она покончила с собой, то лишь потому, что любила Джонатана сильнее, чем кто-либо догадывался. Наверное, она пришла в отчаяние, узнав, что он любит другую.

Отец сделал глоток кофе и некоторое время молчал.

— Теперь мы никогда не узнаем этого. Но меня не удивляет, что Брэкфорд сообщил ей про Джонни.

И он рассказал дочери о попытках ее мужа сорвать строительство первого клипера Джонатана, его стремлении показать, что новые корабли не имели будущего.

— Жаль, что ты не рассказал мне этого раньше, папа.

— Тогда ты не была готова к подобному известию. Ты бы мне не поверила, а я посеял бы раздор и недоверие между нами. Я ничего не сказал об этом и Джонатану, поскольку считал, что ему и Брэкфорду придется работать вместе до конца своих дней.

Джеримайя вздохнул.

— Все мы задним умом крепки, но не будем раскаиваться.

Джудит кивнула. Затем пришла ее пора помолчать.

— Папа, — наконец проговорила она, — я уверена, Брэкфорд поджег клипер. Ты даже представить не можешь, как он ненавидит корабли Джонатана. Всякий раз, когда упоминают о клиперах, у него в глазах появляется дикое выражение.

— Думаешь, из-за этого Брэкфорд вернулся на верфь вчера вечером? — голос Джеримайи прозвучал озабоченно.

— Это могло быть одной из причин, папа, — медленно произнесла Джудит.

Не мигая, они взглянули друг другу в глаза. Затем Джеримайя тяжело поднялся с кресла и направился к сейфу. Опустившись на одно колено, набрал комбинацию цифр, открыл дверцу. Не произнося ни слова, поднялся на ноги и показал дочери пустую коробку.

— Именно об этом я и подумала, когда ты сказал, что вчера он возвращался сюда. Боюсь, для меня уже не секрет, как устроена его голова. Сколько он украл, папа?

Джеримайя ответил не сразу. Сперва он поставил коробку обратно в сейф и запер его. Затем вернулся в кресло, посмотрел записи.

— Пятьдесят две тысячи долларов наличными, — наконец вымолвил он.

Джудит закрыла лицо руками. Джеримайя подошел к дочери и положил руку на ее плечо.

— Ну, будет, будет, — нежно проговорил он, — почти четверть века не видел я слез на твоих глазах. Не так уж велика потеря, ты же знаешь. На этой или на следующей неделе должны вернуться два судна из Карибского и два из Средиземного моря. Доходы от доставленных ими товаров компенсируют эту потерю, и даже с лихвой.

Сделав над собой усилие, Джудит опустила руки.

Отец с облегчением отметил, что глаза дочери были сухими.

— Умница, — мягко сказал он. — Ты настоящая Рейкхелл.

— Ты известишь полицию о случившемся, папа?

Джеримайя отрицательно покачал головой.

— Почему нет, папа?

— Из-за Брэда и Джуди. Ребята в школе не дадут им житья, если узнают, что их отец публично обвинен в воровстве. Стыд оставит в их душах неизгладимый след на всю жизнь.

— Они… ведь когда-то они должны будут узнать правду.

— Позднее, когда повзрослеют и смогут понять, почему исчез и не вернулся их отец. Можешь не сомневаться, украв деньги, он больше никогда не появится.

— Неужели ты хочешь сказать, что позволишь ему уйти безнаказанным?

— Мы легко отделались. Брэкфорд Уокер стал грязным преступником. Так что хорошо, что мы от него избавились.

Джудит медленно выпрямилась, расправила плечи. Она подняла голову, пелена с ее глаз спала. Жест отца помог ей самой стряхнуть с себя грязь унижения.

— Да, ты прав, папа, — сказала она окрепшим голосом. — Скатертью ему дорога.