В поезде Эндрю вскоре уснул, тяжело уронив голову мне на плечо. Когда вагон заполнился людьми, мне пришлось убрать сумку с сиденья. Рука Эндрю лежала у меня на коленях. Я посмотрела на его часы и краем глаза заметила, что из моей сумочки выглянула «Ребекка». Голос водителя сообщил нам, что скоро мы поедем дальше. Я выудила книгу из сумки и принялась ее листать.
Моя мать всегда делала пометки на полях, с какой бы целью ни читала книгу — то ли ради удовольствия, то ли для работы; она задавала вопросы, пыталась проследить связь между событиями. «Ребекка» была одной из самых любимых ее книг, и мама часто перечитывала ее, когда не могла уснуть. Я лениво листала страницы, выхватывая предложение то тут, то там и чувствуя, что веки мои тяжелеют, и время от времени пробегала глазами мамины заметки. Почему?? Готические маркеры. Максима? Это обескураживает! В конце книги мои пальцы вдруг наткнулись на маленький листок бумаги, и, замерев, я перевернула его.
Убрать в гостиной
Время работы «Оксфам»
Речь на награждении совета деканов
Закончить последний абзац
Операция Фреда
День рождения Эдди
Торт. Шарики. Конфетти. Подарки. Палатка
Я негромко охнула, и женщина, сидевшая напротив меня, удивленно подняла голову, медленно окинула взглядом мои растрепанные волосы, сумку и Эндрю, улыбавшегося во сне, и убрала свой пакет с надписью «M&S» подальше от меня. Я заметила это только краем глаза, потому что смотрела в окно, на туннель подземки, где на стенах были неровные, покрытые плесенью наросты, и вспоминала свой десятый день рождения.
Моя мать ненавидела зиму и, когда наступал январь, обычно либо суетилась по дому, либо затихала, становилась тревожной, часто срывалась на нас и при первой же возможности исчезала в своем кабинете. В то время я не устраивала многолюдных вечеринок, лишь несколько подруг заходили ко мне поиграть, но в 1970 году мой день рождения выпал на субботу, и мама разрешила мне пригласить десять девочек, чтобы отметить с размахом вступление во второе десятилетие. Я была в невероятном восторге от этого и расспрашивала всех вокруг о том, что люди делают на вечеринке по случаю начала второго десятилетия. Но мама, по всей видимости, вскоре пожалела о своем обещании, поскольку незадолго до дня моего рождения уехала на семинар — возможно, это был совет деканов, обозначенный в списке. Никакой тебе подготовки к празднику, никаких планов на субботу. К пятнице я начала мысленно заключать сделки с разнообразными кармическими силами, которые должны были помочь мне устроить вечеринку для десяти девочек, приглашенных на завтра на три часа.
Поэтому в субботу я уснула только под утро, а когда проснулась, в доме было тихо. Я высунула голову из спальни, вглядываясь в пустой коридор и напряженно прислушиваясь. Ничего, только часы тикали внизу. В моей груди все сжалось от неожиданно нахлынувшей боли, и я оглянулась, чтобы посмотреть на циферблат будильника. Десять тридцать. Где же все?
— Мам? — позвала я. — Ви?
Но мой голос был так тонок, что, когда я замолчала, тишина стала еще более гнетущей. Сердце стучало, словно сумасшедшее. Я медленно вышла из комнаты, заглянула к Джасу, потом к Венетии, потом в родительскую спальню. Везде было пусто. Испытывая страх, я на цыпочках спустилась по лестнице — десятилетний ребенок, бродящий по пустому дому после бессонной ночи. Неужели все ушли? Исчезли? Переехали? А может быть, их похитили? Убили?
В холле на первом этаже было темно и пусто. Гостиная была закрыта. Я осторожно нажала на дверную ручку, но громкий щелчок в тихом доме напугал меня еще сильнее, и я оставила дверь в покое. Может быть, все на цокольном этаже? Может быть, они решили, что в кухне уютнее, и притаились, чтобы устроить мне сюрприз? Может быть, миссис Бакстер приготовила мой любимый торт с кокосовым кремом, трехъярусный, с десятью свечками, а родители, Венетия и Джас развешивают флаги и шарики и сейчас дом наполнится музыкой, светом и весельем? Я была уверена, что в этом все и дело, что все ждут, когда я появлюсь, поэтому мне нужно поторопиться. Затаив дыхание, я включила свет и спустилась на цокольный этаж, мысленно подбадривая себя и готовясь услышать: Сюрприз! С днем рождения!
Я открыла дверь, сначала совсем чуть-чуть, потом — нараспашку, и разочарование навалилось на меня, словно тонна кирпичей. В кухне было темно и грязно, стояла неубранная после завтрака посуда, в воздухе витал слабый аромат жареного бекона, а еще там было так же пусто и страшно, как и в остальной части дома. Я заплакала и начала икать от страха. «Эй! — кричала я на весь дом. — Есть здесь кто-нибудь?»
И вдруг сквозь слезы я увидела на столе листок бумаги. Я узнала почерк отца, и мне потребовалось некоторое время, чтобы прочесть записку. «Прости нас, пожалуйста, милая. Мы скоро вернемся. С днем рождения!» На листе были красные пятна, наверное, от варенья, которое они ели за завтраком.
Мне понадобилось некоторое время, чтобы успокоиться. Что ж, они хотя бы не забыли о том, что у меня день рождения. Но почему они меня не разбудили? И куда могли уйти в столь особый день, знаменовавший мое вступление во второе десятилетие?
Я оделась, потом посидела некоторое время в кухне и убрала тарелки, размышляя о том, смогу ли я испечь пирог за ближайшие полтора часа и куда моя мама положила коробку для вечеринок. Нужно ли организовать для гостей какие-то игры? А может, позвонить миссис Бакстер, чтобы она пришла и приготовила нам чай? Я пыталась мыслить разумно, но видела только лицо Доны Маккарти, которой было уже одиннадцать и которая ужасно важничала, после того как устроила вечеринку, где каждая гостья могла раскрасить глиняную посуду и получила в подарок розовую сумочку. Дона должна была прийти вместе с девятью другими девочками через три часа.
Над кухонной плитой висели маленькие часики, которые миссис Бакстер прикрепила к вытяжке и использовала как таймер, и, сидя за кухонным столом и комкая в руках записку, я смотрела, как утекают минуты. Двенадцать пятнадцать. Двенадцать двадцать. Двенадцать тридцать.
Наконец ожидание стало невыносимым. Перевернув папину записку, я нацарапала большими сердитыми буквами: «Я в парке», выключила свет и вышла из дома.
На улице было темно и холодно, погода была серой и такой унылой, как бывает только в феврале в Англии. С деревьев и кустов в палисадниках капала влага. Дорога была коричневато-серого цвета, тисовые изгороди — сдержанно-зелеными.
Эндрю тоже не оказалось дома, поэтому я пошла в парк одна. Сначала я побродила по дорожкам, затем отправилась на детскую площадку, на которую несколько бесстрашных родителей вывели погулять своих тепло укутанных малышей. Я долго сидела на качелях, отчаянно надеясь, что кто-то все же будет меня искать и что десять девочек, не застав меня дома, просто развернутся и уйдут, однако сырость в конце концов меня доконала и я побрела обратно домой, смирившись с неизбежным. Привет, Дон. Рада тебя видеть. Входи. Я шла все медленнее и медленнее и под конец уже буквально ползла, не осмеливаясь поднять голову, пока не добрела до дома номер сорок два по Роуз-Хилл-роуд.
Мне все же пришлось поднять голову, но сделав это, я с трудом узнала собственный дом. Остальные здания на нашей улице были неприглядными, серыми и коричневыми, с пустыми цветочными горшками на подоконниках и колючими изгородями без листьев. А дом номер сорок два сиял яркими красками. К входной двери были привязаны шарики, перила украшены флажками. Были там и большие искусственные цветы, вырезанные из картона, и огромный плакат. Он был таким ярким, что, взглянув на него после прогулки по холодному серому парку, я почувствовала боль в глазах. Я бросила велосипед у ворот и взбежала по ступенькам. Сквозь кухонное окно я услышала обрывки разговоров, смех и звуки радио, стоявшего на полке рядом с плитой. Входная дверь была приоткрыта, и я осторожно ее толкнула. Внутри было еще больше флажков. Никого не было видно, но я заметила след из конфетти, ведущий в кухню, и пошла по нему.
Открыв кухонную дверь, я чуть не упала. Там было шумно и весело. Человек двадцать кружились под флажками и шариками. Дети болтали в углу, а миссис Бакстер разливала кофе и предлагала гостям молоко. Многострадальный мистер Бакстер ел скон. Дон хлопала длинными ресницами, глядя на Эндрю, пытавшегося посы́пать праздничный торт остатками конфетти и не обращавшего на нее внимания. Мой папа и тетя Клара расставляли на столе тарелки.
Я замерла на секунду. Меня с головой захлестнуло облегчение и приятное возбуждение… Но тут в центре всего этого я увидела свою мать, болтавшую и веселившуюся как ни в чем не бывало. Мне все же показалось, что она злится на меня из-за того, что я не стала дожидаться их здесь, не помогала им с подготовкой, а ведь это была моя вечеринка, все это было для меня. Испытывая ужасную неуверенность в себе и не зная, куда девать глаза, я пробралась к маме, коснулась ее руки, чтобы привлечь к себе внимание, и испытала облегчение, когда ее лицо озарила улыбка.
— Милая, с днем рождения! Где ты была, ради всего святого? Ты же опоздала на собственную вечеринку!
— Я думала, что вечеринки не будет, — пробормотала я, чувствуя, как снова проваливаюсь в жалость к себе. Вытерев руки о грязные джинсы, я пожалела о том, что не надела нарядное платье, которое висело у меня в шкафу. — Я не знала, куда вы все подевались.
— Но ведь папа оставил тебе записку, — ответила мама, и в ее голосе послышалось нетерпение. Увидев мои слезы, она увлекла меня в сторону, к двери кладовой. — Эдди, пора тебе перестать быть такой впечатлительной. Хватит плакать. Мы хотели устроить тебе сюрприз, но потом Венетия поранилась, у нее пошла кровь, и мы вынуждены были отвезти ее в отделение скорой помощи. Ты еще спала — удивляюсь, как ты не проснулась от шума. Нам пришлось просидеть в больнице целую вечность. Слава богу, что у нас есть миссис Бакстер. Она все организовала… В любом случае у нее это получилось гораздо лучше.
Мама хотела сказать что-то еще, но тут к нам подошел папа. Он выглядел очень встревоженным. Где я была, все ли со мной в порядке? А еще он попросил у меня прощения. А потом все остальные заметили меня и окружили, принялись обнимать и поздравлять. Школьные подружки выстроились в очередь, чтобы вручить подарки. Венетия направлялась ко мне, осторожно поддерживая перевязанную руку.
— Эдди! — крикнула она. — Я поранилась ножницами! Придется носить это две недели!
Я обернулась и посмотрела на мать. Та кивнула.
— Твоя сестра подумала, что отрезала себе палец, и устроила истерику. Она искала его повсюду, пока не поняла, что он на месте.
И вот тут я наконец рассмеялась, и это было здорово — смех помог мне сдержать свои дурацкие слезы. Мама была счастлива, мне исполнилось десять, пришли гости. Эндрю принес собственноручно испеченный торт и корчил гримасы, когда Дон с ним жеманничала. Все было хорошо.