Я медленно закрыла «Ребекку», хмуро глядя в окно поезда. На самом деле все было плохо. Я все время помнила, что вступила во второе десятилетие в панике и тревоге, и торжественно клялась, что если у меня когда-нибудь будут дети, я ни разу не исчезну без предупреждения. И строго-настрого запрещу вечеринки-сюрпризы.

Послышался резкий звук из динамика, и Эндрю вздрогнул.

— Что происходит? — Он принялся оглядываться по сторонам, щуря сонные глаза. Машинист сообщил, что через минуту мы отправляемся. — Уже утро? — Эндрю опять закрыл глаза и вытянул вперед нижние конечности, задев женщину, сидевшую напротив, и та испуганно поджала ноги.

— Извините, — сказала я ей. — Давай, просыпайся, Эндрю. Эндрю!

— Ага-а-а. — Он вздрогнул, но глаз не открыл. — Я так устал, Эдди. — И мой друг снова положил голову мне на плечо. — Мне кажется, что у меня срослись веки. Так бывает?

Женщина напротив смотрела на нас с отвращением.

— Ты помнишь мой десятый день рождения? — спросила я у него, бросив на нее виноватый взгляд и улыбнувшись.

— Ты родилась четырнадцатого февраля, — вежливо пробормотал Эндрю.

— Да, но я имею в виду именно десятый день рождения, когда вечеринка была внизу, в кухне…

Эндрю так долго молчал, что я уже подумала, будто он опять уснул.

— Трехъярусный шоколадный торт. Кокосовая стружка. Декоративная присыпка. Красные и желтые драже. Красотища!

— Да не торт. Ты вечеринку помнишь?

Он зевнул, и неоновый свет отразился в его глазах. А потом мой друг произнес:

— Ты говоришь о том дне рождения, когда тебе подарили палатку? Мы устроили кемпинг у вас в саду, жарили треску в соленой корочке и картофель. И чуть не сожгли абрикос. — И Эндрю поудобнее устроился на сиденье, повернувшись на бок. — Дай мне всего пять минут, Эдс, пожалуйста.

— Прости, прости, — прошептала я, подставляя ему плечо, но он уже уснул и минуту спустя тихо захрапел.

Я посмотрела на список, который все еще сжимала в руке. Торт. Шарики. Конфетти. Подарки. Палатка.

Палатка. Конечно! Как же я могла о ней забыть? В те годы я многое хотела иметь: щенка, майну, тостер с Микки Маусом и машину, которая выдает жвачку. Но на десятый день рождения моя мать по какой-то причине, недоступной моему десятилетнему мозгу, купила мне палатку, несмотря на то, что нам негде было ее ставить, кроме как в саду на заднем дворе, и наша семья вообще не слишком любила выезды на природу и нечасто отправлялась на пикники. Может быть, сработала ее приключенческая жилка, стремление к свободе и движению, или идея носить все свое имущество за спиной; может быть, мама искала подарок, вспоминая о том, как отец читал нам с Венетией на ночь «Ласточки и амазонки»? Как бы там ни было, когда вечеринка подходила к завершению, когда мы наигрались и принялись за торт, рядом со мной вдруг возникла мама.

— Пойдем наверх, — пробормотала она. — Я хочу тебе кое-что показать.

И она вывела меня с переполненной кухни и увлекла за собой наверх, затем открыла дверь гостиной и отошла в сторону.

— Смотри! — с гордостью в голосе произнесла мама.

В комнате стоял подарок — холщовая двухместная палатка, просто невероятно миленькая. Изначально она была цвета хаки, но кто-то нашил на нее сотни цветов и звезд самых разных оттенков. Приглядевшись внимательнее и осторожно коснувшись большого розового цветка, я поняла, что он сделан из моего старого плаща. Звезда была вырезана из шапки, которую Джас носил, когда был совсем маленьким, а круги разной величины — из сломанных зонтиков и старых клеенок. Среди всего прочего там было несколько лоскутков, покрытых пятнами.

— Это кровь Венетии, — сказала мама, закатывая глаза. — Мы немного не успевали, на этой неделе я была просто завалена работой, и вот что вышло. Впредь буду знать, как давать ножницы маленькому ребенку.

— Прости, что не помогала тебе готовиться к вечеринке, — произнесла я, касаясь цветка, вырезанного из плащовки.

— Загляни внутрь. — И мама подтолкнула меня вперед, откинула полог и заползла в палатку вслед за мной. — Это я придумала. А потом все подключились к процессу, помогали вырезать цветы и остальное. Смотри, здесь кармашек для часов, видишь? А сюда можно положить книгу. — Она провела рукой по отделениям, пришитым с внутренней стороны палатки. — Отец подарил тебе фонарик. А Венетия — пару теплых носков, если ночью вдруг похолодает. — Мама показала на кармашки рядом со входом. — А если решишь готовить на улице, миссис Би сказала, что этот котелок достаточно большой и в то же время легкий. — Она потянула за ручку, и из кармана выскользнул небольшой котелок. — И сковорода. Идеально подойдет для того, чтобы жарить картофель, — продолжала мама. — А если решишь сложить палатку, просто вытащи все из карманов и спрячь в эту холщовую сумку. Это я для тебя сшила, смотри. Получилось не очень удачно, но я сумела вышить на ней твои инициалы, видишь?

Я протянула руку, коснувшись целого ряда ложек и вилок, разложенных по специальным ячейкам, подумала о том, как члены моей семьи трудились над этим, и все ради меня, и вдруг почувствовала, как мне на глаза снова набежали непрошеные слезы.

— Мам, это чудесно! Мне даже не верится. Большущее тебе спасибо! Я думала… Это так глупо… Я думала, что ты забыла о моем дне рождения.

Я слышала голоса на первом этаже, но внутри палатки было тихо и темно. Это было все равно что сидеть под водой, в прохладном, топком зеленом пруду. Я держала в руках холщовую сумку, немного кривобокую, с цветочками с одной стороны — под стать палатке. Мама посмотрела на меня со странной улыбкой, и выражение ее глаз было мягким и в то же время немного грустным. Она подвинулась ко мне. Я положила голову ей на плечо и почувствовала, как она прошептала мне прямо в ухо:

— Я никогда не забуду о твоем дне рождения, Эдди. Никогда.

Я прищурилась и не видела ничего вокруг, кроме огромного серого пятна за окном, расплывшегося, когда поезд пришел в движение, поначалу медленно, затем все быстрее, набирая скорость и устремляясь к свету и новому рабочему дню. Я очень редко вспоминала ту вечеринку от начала и до конца, потому что она была испорчена страхом. Сейчас я не могла бы сказать, что стало с той палаткой. Я несколько раз устанавливала ее в саду, до тех пор как мы с Эндрю чуть не устроили пожар и нам не запретили готовить на улице. А теперь, после тяжелой ночи, подсознание выдало последние мгновения того дня. Близость и искренность. Любовь. Только мы вдвоем среди подводной зелени палатки, которую мама украсила специально для меня.

Вот только мы были не совсем одни. Где бы мы ни находились, с нами всегда была Фиби Робертс, особенно 14 февраля каждого года.

Я никогда не забуду о твоем дне рождения.

Хартленд, 13 августа 1958 года

Сегодня день моего рождения, мне исполняется семнадцать! Я пишу эти строки в пять часов утра. Я не задернула шторы, потому что хотела проснуться с первыми лучами солнца и услышать, как птицы щебечут и прыгают по черепице у мансардного окна прямо у меня над головой. Я никому не говорила о своем дне рождения — не хотела, чтобы хозяева думали, будто обязаны устроить для меня нечто особенное, но мне все равно интересно, знают ли они, что у меня сегодня праздник. В любом случае со мной все в порядке. В конце концов, день рождения не так уж важен. И вообще, проведенное здесь время — уже подарок для меня. Сегодня мне исполняется семнадцать. Это немало, я почти взрослая женщина, а взрослые женщины, конечно же, не бегают по двору. Предлагая мне пойти поиграть, Эйбл, должно быть, не знал, что мне почти семнадцать.

Позднее

Они знали! Когда я спустилась, на тарелке у меня лежал торт, целый торт со свечками для меня одной! Пришло еще одно письмо от мамы, которое я быстро спрятала, чтобы прочесть позже. Джанет подарила мне очень миленький большой шарф, который можно было набросить на голову и плечи одновременно. Она сказала, что он отлично подходит для поездок в кабриолете, хотя я ни разу в жизни не ездила на такой машине. Гарри, Беатрис и Фелисити — все подошли, чтобы поздравить меня, а Берт попытался меня обнять, но Гарри удалось оттеснить его в сторону, и я была этому рада, потому что Берт постоянно пытается прижаться к моей груди и больно сжимает плечи своими потными руками. Позже мы все вместе поехали в Портхоллоу и пообедали в саду чайной. Я каталась на лошади вместе с Гарри и Джоном, набросив на голову новый шарф. Соленый ветер дул мне в лицо, и я чувствовала себя королевой.

Но самым чудесным сюрпризом стал мамин телефонный звонок! Она позвонила мне в день моего рождения! Джанет все время сохраняла загадочный вид, а когда мы вернулись и я спустилась к ужину, завела меня в кабинет и указала на телефон, стоящий на столе Эйбла.

— Мы с твоей мамой договорились заранее, — сказала она. — Ей не терпится с тобой поговорить. Подожди, скоро она тебе позвонит.

Я сидела в кабинете, смотрела на картины Эйбла, на трофеи со скачек и большие ружья, висящие на стенах, и наконец телефон зазвонил. Взяв трубку, я не могла говорить от волнения. Мне было так приятно слышать мамин голос, но в то же время я чувствовала себя просто ужасно. Я ведь обещала себе, что не буду наслаждаться происходящим, не буду такой бесстыдно счастливой. Но когда мама заговорила, ее голос звучал уверенно. Она с таким интересом расспрашивала меня о том, чем я занимаюсь, обо всех наших поездках, что я не удержалась. Я рассказала ей, как пахнет море, о чудесном розарии и о том, как меня учили плавать, и даже немного о Джоне, о наших прогулках верхом, потому что, кажется, он — единственный, о ком я почти не упоминаю в своих письмах.

А потом я удивилась, услышав, как на заднем плане кто-то разговаривает, два незнакомых голоса, что очень странно для нашего тихого дома. Когда я спросила об этом маму, она ответила, что зашла сестра Хэммонд. «Но время еще не наступило, — сказала я. — Почему она пришла так рано? Тебе очень больно, мамочка? Скажи мне, пожалуйста!»

Она ответила, что все в порядке, в полном порядке, и попросила продолжать писать ей письма — так интересно читать о том, как я провожу время. И что мне категорически запрещено волноваться из-за нее. И, может быть, когда я вернусь, мы вдвоем поедем в Лондон и отпразднуем прошедший день рождения. «Мы сходим в цирк, Лиззи. Или в собор Святого Павла, если он будет открыт. Попьем где-нибудь чай и прогуляемся вдоль реки. Может быть, купим тебе что-нибудь».

Поскольку у меня было прекрасное настроение, я согласилась с мамой и почему-то позволила себе поверить, что мы действительно побываем в цирке или в соборе Святого Павла, только мы вдвоем, как в старые добрые времена, — снова эта дурацкая надежда! Я расплакалась. Не знаю почему, я не собиралась плакать. Это было так чудесно — разговаривать с мамой, но я так по ней скучала и ничего не могла с собой поделать. Поэтому я почти не слышала, как она со мной попрощалась и, только повесив трубку, осознала, что именно она сказала: что ей всегда будет меня не хватать. И вот я здесь, в своей маленькой комнатке, с удивлением и восторгом смотрю на свой маникюр, который мне сделала Беа в честь дня рождения, и записываю наш разговор, дословно, чтобы понять, не пропустила ли я чего-нибудь. Почему маме будет меня не хватать? И почему всегда? Я не могу понять причину, но эти слова меня напугали.

Что ж, звонят к ужину, а я еще не переоделась, так что, думаю, мне стоит поторопиться. Шоу планируют устроить вечеринку в мою честь, с напитками на террасе и даже танцами. Я не сказала им, что вообще не умею танцевать. Придется как-то выходить из положения.

Полночь (!!)

Я пишу это среди ночи (часы только что пробили двенадцать) — не потому, что прячусь, а потому, что только сейчас вернулась с вечеринки по случаю моего дня рождения!

Беатрис сказала, что она получилась «просто сногсшибательной», и хотя я слишком мало знаю об этом, чтобы судить, мне вечеринка действительно показалась потрясающей, просто необыкновенной. После ужина мы вышли на террасу, слушали музыку и танцевали. Точнее я лишь раскачивалась из стороны в сторону, и мне даже удалось немного попрактиковаться, ведь все считали за честь потанцевать со мной. А еще я впервые в жизни выпила шампанского, и не один бокал, а два. Мне кажется, что я больше никогда не попробую ничего такого же вкусного, как это шампанское, выпитое на хартлендской террасе. Мы с Гарри смотрели, как Джон, дурачась, танцует под Элвиса с Беатрис, а на сад опускается бархатный сумрак, медленно, невероятно медленно.

Но самое чудесное случилось гораздо позже, когда было уже совсем темно. Все с томным видом бесцельно бродили, болтали, пели, хихикали и дурачились. А потом… Я сейчас очень стараюсь написать обо всем как следует, хотя не уверена, смогу ли на самом деле рассказать маме об этом последнем событии, даже если захочу. Оно просто потрясающее, и мне хочется сохранить его в тайне, все до мельчайших деталей. Мне хочется до конца жизни помнить о том, что нет в мире места более романтичного, более таинственного и живого, чем роща рядом с хартлендским садом. Сквозь деревья виден волшебный свет, льющийся над террасой; доносятся, хоть и очень слабо, звуки «All I Do is Dream of You». Слышно, как смеются люди, как повсюду шуршат маленькие приветливые существа. Воздух здесь значительно прохладнее, ветер гладит тебя по разгоряченным щекам и треплет волосы, но на самом деле ты чувствуешь, что скрыт ото всех — именно так, как и должно быть, когда ты собираешься впервые поцеловаться. В действительности поцелуй не был подарком на день рождения, но для меня это было именно так. Я читала о любви — между Джейн Эйр и мистером Рочестером, князем Андреем и Наташей, — но с мамой мы на эту тему почти не говорили, и хотя Джуди иногда рассказывала мне, как возилась с парнем на заднем ряду кинотеатра, я так и не смогла толком понять, что меня ожидает. Я ничего не знала о бессмертной любви, о преданности и страсти, о которых твердят поэты.

В конце концов, не важно, что я знала. Ничто в мире не могло подготовить меня к тому, что случилось сегодня вечером, к этой волне, накрывающей тебя и уносящей прочь, к безжалостной, неумолимой силе, кружащей голову, светлой и жаркой, заставляющей забыть все, что говорили тебе о порядочности. Все переворачивается вверх ногами, и ты поднимаешь руки, чтобы обнять чью-то шею, и запрокидываешь голову, оставляя прошлое позади.