Когда через несколько остановок я вышла из метро, дождь припустил уже всерьез, поэтому я взбежала по ступенькам, лишь на минутку остановившись возле киоска, чтобы купить газету «The Week» и шоколадку «Curly Wurly» — и то, и другое очень любил мой отец. Мне потребовалось некоторое время, чтобы пройти по хитросплетениям коридоров мимо спешащих людей в белых халатах, пока я наконец не нашла нужное отделение. Сестра сообщила мне, что отец еще спит, и предложила войти и подождать, пока он проснется, строго-настрого запретив его расстраивать. Я кивнула, задвинула локтем сумочку «Hermès» за спину, пытаясь спрятать ее от посторонних глаз, а затем открыла дверь.
Мой взгляд упал на узкую кровать и лежащую на ней фигуру, укрытую больничным одеялом.
— Привет, — прошептала я.
В этой тесной комнате, где хватало места только для кровати, стула и медицинских приборов, стоявших у изголовья, мигавших всеми цветами радуги и время от времени издававших негромкое жужжание, мы с отцом были одни. Во сне он цеплялся руками за одеяло. Я заставила себя посмотреть на него и увидела морщинистое лицо, расслабленное во время сна, волосы, плечи, казавшиеся сейчас слишком широкими, длинные ноги.
Я думала о мужчине, чьи записки обнаружила в спрятанном в дальнем углу шкафа томике стихов Кристины Россетти. Этот мужчина хотел встретиться с моей матерью 21 июля в «Лэнгхэме». Гарри. Каково было моему отцу растить девочку, рожденную от другого? Видеть во мне подкидыша, с присутствием которого ему пришлось смириться? Не казалась ли я ему испорченной и избалованной? Или же он чувствовал себя мужчиной второго сорта и был таким любящим и надежным, потому что хотел скрыть, что он мне не родной отец?
У меня перед глазами снова закрутился калейдоскоп воспоминаний. Радостные моменты становились обманчивыми, подобно мушиному крылу, словно призма преломляющему все вокруг на миллионы радужных осколков. Кони, бродящие по шахматной доске, черничные сконы со сливками… Мы вдвоем в нашем старом «вольво» сразу после того, как я получила права, болтаем обо всем понемногу, пока отец помогает мне набраться опыта на лондонских дорогах. Видишь велосипед, да? А маленького мальчика под фонарем? Чудесно. Его подспудная, тщательно скрываемая тревога, возникавшая всякий раз, когда мама уезжала, а я пыталась помочь ему готовить и проверяла уроки у Ви и Джаспера, а потом укладывала их спать, и мы с отцом оставались в кухне одни за чашкой горячего молока. Я бы без тебя не справился, Эдди.
Каждое воспоминание было словно удар, но я терпеливо сносила их. Мне почему-то казалось важным разобраться со всем этим здесь и сейчас, раз и навсегда. Неужели я собиралась позволить, чтобы отец стал мне чужим, а моя прошлая жизнь превратилась в насмешку? Или же я намерена и дальше оставаться Аделью Харрингтон, дочерью своего отца? Я долго сидела у его кровати, вглядываясь в спящее лицо и комкая в руках «The Week».
Внезапно снаружи послышался шум. Затем дверь распахнулась и в комнату ворвалась Венетия, мокрая и непривычно грязная, нагруженная сумками и со сложенной «Times» в зубах. При виде меня, сидящей на краешке кровати, глаза ее расширились от удивления.
— Г-р-р-р, — проворчала сестра, кивая в мою сторону, но, по всей видимости, я отреагировала недостаточно быстро, поскольку Венетия швырнула газету на край кровати (странно, что не прямо на ноги отцу), а затем, сохраняя вызывающее молчание, принялась извлекать содержимое сумки: положила виноград на прикроватную тумбочку, развернула «Telegraph» и «Times», несколько небольших книг, журнал и новую пижаму.
Спрятав сумочку «Hermès» под одеяло, я взяла в руки потрепанный экземпляр «The Week» (который, конечно же, мерк рядом с кучей подарков, принесенных моей младшей сестрой) и положила его сверху. Венетия смахнула «The Week» одним щелчком, подняв брови при виде растрепанной обложки. Я снова положила газету на самый верх. Отлично, Адель, очень по-взрослому.
— Кажется, он в порядке, — прошептала я.
— Неужели? — скептически прошептала в ответ Венетия, недовольно указав рукой в сторону лежащего под одеялом отца (фигура которого казалась высеченной из мрамора), оранжевых больничных занавесок, мигающих аппаратов, которые выбрали именно этот момент, чтобы зашипеть и негромко заворчать. Одеяло шевельнулось. Я встревоженно посмотрела на сестру, и она сердито выпалила:
— Конечно же, они наблюдают за его сердцем. Джас сказал, что у отца нарушен сердечный ритм. Соберись, ради всего святого!
Я поглядела на ее раздраженное лицо, колышущийся живот и все то, что Венетия разложила у ног отца, и вдруг почувствовала желание рассмеяться.
— Ему нужен абсолютный покой! — зашипела она, ухитрившись не повысить голос. — До сих пор не могу поверить, что тебя не было здесь вчера.
Она выпрямилась, осторожно поправила край трубки, свисавшей прямо у ее лица, и я вдруг осознала, что, несмотря на свое ехидство и сварливость, Венетия была в ужасе. Весь последний год она металась между двумя крайностями — маминой смертью и своей беременностью, и вот теперь отцовский приступ снова сбил ее с толку. Садясь на стул, она чуть не промахнулась, и я протянула руку, чтобы ее поддержать.
— Венетия, — мягко произнесла я, убедившись в том, что отец все еще спит. — Я ужасно жалею, что расстроила его. Однако весь последний год я пыталась о нем заботиться, каждую неделю, каждый день. Я люблю его точно так же, как и ты. Но вчера у меня самой был шок. Я просто не могла приехать в больницу. Я бы обязательно это сделала, если бы у меня были на это силы, но их не нашлось. Тебе нужно с этим смириться.
— Эдди, ситуация была очень опасной. — Венетия неловко наклонилась, пытаясь достать свою сумку и вытащить оттуда еще одну книгу. — По всей видимости, у отца больное сердце, а никто из нас этого не замечал.
— Я замечала, — ровным голосом произнесла я, — и записала его на прием к врачу. Внесла дату консультации в ежедневник отца, три раза звонила ему и напоминала о том, что нужно сходить в больницу. Не могла же я тащить его силой! Отец все еще сам себе хозяин. Возможно, в каком-то смысле то, что случилось, является предупреждением для нас.
— Предупреждением? Из-за того, что какая-то женщина заявила, будто она — твоя сестра-близнец, ты решила вывалить все это на отца, несмотря на то что мы договорились не делать этого? — Лицо Венетии покрылось красными пятнами.
— Ви, теперь я не сомневаюсь, что все это правда. У меня действительно есть сестра-близнец. Она и твоя сестра. Сводная. Неужели тебе совсем… Слушай, разве тебе совсем неинтересно?
— Эдди, я не верю, что наша мама могла сделать что-либо подобное, — поджала губы Венетия. — Она мертва, у меня через две недели родится ребенок, наш отец болен. Это все, что меня интересует в данный момент. И тебе придется взять кое-что на себя, нельзя же думать, что я буду здесь все время. Честное слово, у меня будет ре…
— Ребенок, да, кажется, ты уже упоминала об этом пару раз, — прошипела я. — Но не беспокойся, тебе не придется испытывать неудобства из-за того, что наш отец лежит в больнице.
— Он не оказался бы здесь, если бы ты оставила его в покое, — прошипела Венетия в ответ. — Я говорила тебе…
Она оборвала себя на полуслове. Ее взгляд метнулся к изножью кровати, и, проследив за ним, я с огорчением заметила, что, когда отец пошевелил ногой, сумочка «Hermès» показалась из укрытия и теперь лежала на одеяле, на виду.
— Это что… это же… мамина сумка? — спросила моя бдительная сестра.
Она протянула руку, но я ее опередила: схватила сумку прежде, чем это успела сделать Венетия.
— Ты взяла мамину сумку, Эдди? — Лицо моей сестры побелело. — Вынесла ее из родительского дома? Когда?
— Венетия, я собиралась сказать тебе об этом, — произнесла я, стараясь не повышать голоса, но она протянула руку и неожиданно проворно вцепилась в одну из ручек.
Сумочка распахнулась, и нашим взорам открылась темно-бордовая обложка «Ребекки» и сломанная фоторамка.
— Фотографии и книги?..
Похоже, Венетии надоело говорить вполголоса — она остановилась на середине фразы, нахмурилась при виде стихотворного сборника и открытки с собором Святого Павла, выглянувшей из конверта, на котором маминым почерком было написано «Дубликаты».
— Это фотография из маминой спальни, она стояла там многие годы. Ты не можешь брать эти вещи, не спросив никого из нас. Они принадлежали маме, Эдди, и никто не должен их трогать. А что, если я или Джас захотим взять что-нибудь себе? Или дети Джаса. Или мой малыш… И когда ты успела это сделать, неужели вчера? После того как довела отца до сердечного приступа и предоставила нам с миссис Бакстер справляться с последствиями? Ты пошла и перевернула все вверх дном в поисках маминых вещей? — Она двинулась в мою сторону. — Я хочу посмотреть, что именно ты взяла. И еще я хочу забрать эту сумку себе.
Я не шевельнулась, и Венетия нетерпеливо потянула сумку на себя, по всей видимости, ожидая, что я уступлю.
— Я жду.
Но я рванула ручки сумки к себе.
— Венетия, дом набит вещами, которые вы с мамой покупали вместе. Но это я была с ней, когда она выбрала эту сумку; это одна из тех немногих вещей, в которых ты не участвовала. Я собираюсь взять ее себе. Точка. И знаешь что? Я считаю, что мы поступили неправильно, оставив в родительском доме все без изменений. Каждый из нас должен был выбрать себе что-то на память о маме, а затем следовало убрать в ее кабинете и в спальне. — Мое горло начало болеть, но я продолжала: — Это помогло бы папе смириться со случившимся, помогло бы всем нам. Возможно, у него никогда не случилось бы сердечного приступа, если бы он имел возможность начать все сначала. И я намерена поговорить с ним об этом, когда он вернется домой. Посмотрим, что скажет наш отец, а не твой драгоценный Хэмиш Макгри.
Мне казалось, что я слышу мысли Венетии. Те несколько раз, когда я осмеливалась ей возразить, стали семейной легендой, и мне было ужасно жаль, что здесь нет Эндрю и он не может полюбоваться моей решительностью. Я закрыла сумку и поставила пластиковый пакет с отцовским кардиганом и носками рядом с тумбочкой. А затем, вспомнив о том, что Джеймс Мерк обещал прислать письмо, с которого все и началось, я быстро просмотрела почту, которую Венетия сложила рядом со своими дарами.
— А сейчас что ты собираешься делать? — прошипела моя сестра.
— Ничего, — ровным голосом ответила я, и это было правдой, поскольку письмо еще не пришло. — Подожду снаружи, пока ты не закончишь.
— Ты не можешь уйти! — запаниковала Венетия. — Ты…
Отец снова пошевелился, негромко застонал и открыл глаза. Мгновение он смотрел на нас невидящим взглядом, затем увидел Венетию и все то, что она разложила на его кровати, и наконец его глаза остановились на мне.
— Эдди, — пробормотал он. — Ты здесь…
Его голос стал очень хриплым и казался чужим, но выражение глаз не оставляло сомнений: в них читались радость, облегчение, нежность и счастье. И в этот миг все остальное показалось мне не важным: и слайд-шоу из воспоминаний, и все секреты, и дурацкая возня вокруг маминой сумки. Единственное, что имело значение, — мой отец проснулся, подозвал меня к себе и был взволнован, увидев меня. Я осторожно подошла, с тревогой глядя на него. Он откинулся на подушку. Выражение его лица слегка изменилось.
— Мне так жаль, — наконец прохрипел отец. — Все эти хлопоты, Эдди… Прости.
Он прижал руку к груди, и я увидела, что у него дрожат пальцы. Я почувствовала, что у меня душа ушла в пятки. Венетия потянулась к кнопке рядом с кроватью.
— Эдди, думаю, тебе лучше уйти. Очевидно, ты его расстраиваешь.
Отец покачал головой и открыл рот, но его дыхание стало затрудненным, и Венетия нажала кнопку.
— Пап, прошу, послушай меня! — торопливо произнесла я. — Тебе совершенно не за что просить прощения. Пожалуйста, помолчи; у нас еще будет время. Ты скоро поправишься. Вернешься домой. — Я помолчала, а затем продолжила: — Мы сможем поговорить обо всем, когда тебе станет лучше. Это не к спеху. Только поправляйся, ладно? Как только ты вернешься домой, я приготовлю для тебя сконы с голубикой, хорошо? Ничего не изменилось, все по-прежнему.
Отец не открыл глаза, но, кажется, понял, что я ему сказала. Его рука пошевелилась, он нашел мои пальцы и сжал их.
— Я не хотел тебя ранить, — прошептал он.
На его лице выступила испарина, и я торопливо пробормотала:
— Я знаю, знаю, пап. Прошу, не волнуйся. Прости меня за все. Я не нарочно… Я так хочу, чтобы ты поправился, хочу, чтобы ты вернулся домой!
— Эдди, ради всего святого, оставь его в покое! — громко произнесла Венетия, явно испытывая облегчение от того, что больше не нужно шептать.
В палату вошла сестра, чтобы проверить мониторы.
— Я позову врача, — сказала она.
В коридоре послышались голоса, дверь открылась, и вдруг отец снова приподнял веки.
— Я не лгал, — прохрипел он. — Может быть, он твой биологический отец, но ты никогда ему не принадлежала. Ты всегда была моей дочерью. Моей родной дочерью, самым большим чудом и счастьем.
Дыхание застряло у меня в горле. Я хотела ответить, но тут пришел доктор, и сестра отпихнула меня в сторону. Я снова открыла двери и увлекла Венетию из палаты, не сводя глаз с отца. Я смотрела на него, пока дверь не закрыли у нас перед носом.