Под вязами было очень тихо и спокойно. Май пах зеленью, росшей вокруг меня, и влагой. Сегодня было не слишком холодно и сыро, но иногда налетал легкий бриз. Вокруг не было ничего, что раздражало бы органы чувств. Я сидела неподвижно, обняв мамину сумку, и постепенно больница и семья отступили на второй план, оставив лишь мимолетное воспоминание о минувшей ночи, которое, если учесть успокаивающее воздействие серых и темно-зеленых тонов, стало чуть менее пугающим и более простым. Возможно, мне следовало полностью абстрагироваться от этого и уделять все внимание отцу, и точно так же мне следовало найти способ примириться с памятью о своей матери. Быть может, стоило начать со слов: «Я никогда не забуду день твоего рождения» и «Ты всегда была моей дочерью»…
Снова глубоко вдохнув запах мокрых вязов и прохладной сырости, я увидела среди деревьев Фиби.
Она шумно вздохнула. Глаза на бледном лице казались красноватыми. В руке моя сестра крепко сжимала скомканный платок, однако в целом выглядела сдержанной.
— Все это по-прежнему кажется таким… таким…
— Нереальным? — спросила я.
— Непривычным. — Она откашлялась и, обернувшись, снова посмотрела на могилу.
— Сложным, — предположила я.
— Грустным.
— Да, — сказала я, и Фиби опять вздохнула, а затем осторожно промокнула глаза, чтобы не размазать макияж.
Я улыбнулась ей со своего края скамьи, внимательно вглядываясь в серые глаза сестры. Узнавать эти черты было уже не так больно, поскольку глаза у Фиби Робертс были очень выразительными, но все же совсем не такими, как у меня или у мамы, а когда моя сестра улыбнулась и убрала платок, ее лицо снова изменилось — четче проступили острые углы скул.
— Насчет того дня… еще раз прошу прощения, — начала я, но Фиби остановила меня, подняв руку.
— Послушай, Адель, мне делается дурно при мысли о том, как я выглядела в твоих глазах. Давай просто начнем все с чистого листа? Пожалуйста! Забудем о том, что сначала я разыскала тебя, потом испугала, а потом ты накричала на меня и убежала.
— Начнем с чистого листа, — согласилась я и с понимающим видом кивнула.
Я не привыкла просить прощения и принимать извинения. Моя мать была королевой и выглядела соответственно: поджатые губы и выгнутые дугой брови. Венетия могла дуться целыми днями и прощала неохотно, лишь после того, как я приползала к ней на коленях мириться.
Фиби вынула из сумки газету, развернула ее, положила на скамью, сверху разложила пластиковый пакет, затем расстелила вторую половину газеты рядом с собой и поставила на нее сумку. Сама села на пластиковый пакет. Увидев, что я за ней наблюдаю, Фиби пожала плечами:
— Терпеть не могу, когда пачкаются мои вещи.
— Но почему и газета, и пакет?
— Не хочу, чтобы на брюках отпечатались последние новости.
И конечно же, я тут же ощутила, как влага проникает сквозь мои джинсы, и осознала, что спереди у меня грязные круги из-за того, что я стояла на коленях у могилы. Мне оставалось лишь с завистью покоситься на кремовые брюки Фиби, которые, несмотря на то что она сажала энотеру, сияли чистотой на фоне темно-коричневой скамьи.
— У тебя нет детей, правда? — спросила я.
— Нет, — отозвалась Фиби. — Я живу одна.
Она не стала ничего объяснять, и мы снова замолчали. Я совершенно не представляла себе, что говорить дальше. О чем можно беседовать с незнакомым человеком, который на самом деле — твоя сестра-близнец? Или с сестрой-близнецом, которая на самом деле тебе совершенно чужая? Как создать родственные узы на пустом месте? Рядом со мной сидела Фиби. Она опустила плечи — отчего ее голова оказалась на одном уровне с моей — и теребила кусочек газеты, на которой стояла сумка.
— Я совершенно не так себе все это представляла. Может быть, нам не стоит задумываться обо всем этом и лучше говорить о чем-нибудь другом? Может быть, это нас к чему-то приведет?
То есть друг к другу, по всей видимости имела в виду она.
— Да. Начинай, — предложила я.
На мою трусость Фиби ответила лишь мимолетной улыбкой.
— Моя мать, моя приемная мать, — ее зовут Мейделин Робертс, — была беременна, на восьмом месяце. У нее началось кровотечение, довольно сильное, и отец повез ее в больницу. Они живут в Бримли, это между Хоршемом и Хейуордс Хит, но в госпитале Всех Святых в Брайтоне они побывали раньше, потому что там было специальное оборудование. У мамы были какие-то проблемы со слизистой матки, и из-за этого у нее случилось несколько выкидышей. Это была самая продолжительная беременность, но мама все равно потеряла ребенка. К тому моменту ей было тридцать восемь, и они с отцом отчаянно хотели иметь детей, но когда врачи закончили операцию, было ясно, что вероятность того, что она забеременеет еще раз, очень незначительная.
Я сочувственно вздохнула и кивнула.
— Да, и в 1960 году с этим ничего нельзя было поделать. В ту ночь в госпитале родился ребенок, и его мать хотела, чтобы он попал в хорошую семью. — Фиби замолчала, давая мне время осознать, что женщина, о которой она говорит, была нашей матерью, а ребенок — она сама.
— Мои родители уже подумывали об усыновлении. Но желающих было много, и к тому же в их возрасте это было непросто. Ко всему прочему Бримли — маленький городок, где соседи постоянно судачат друг о друге и суют свой нос, куда их не просят. Купишь упаковку тампонов в аптеке, и соседи вынесут тебе бутылку с горячей водой, когда ты будешь проходить мимо их ворот. Думаю, у них случился бы удар, если бы они узнали, что мои родители усыновили ребенка. Но это было совсем другое, тайное усыновление. Никто ни о чем не узнал. Дело было верное — так она мне сказала.
— И что случилось, когда они вернулись в Бримли? — спросила я.
— Они ничего никому не рассказали, — поморщилась Фиби. — Если тебе когда-нибудь доведется побывать в Бримли, поймешь почему. Скрыть правду оказалось просто, ведь все знали, что Мейделин была беременна. Она сказала, что ребенок родился раньше срока, и, по-моему, со временем сама в это поверила.
— Угу, — буркнула я.
Было странно размышлять о том, что если бы мама ткнула пальцем в меня, а не в Фиби, этим ребенком из Бримли могла бы быть я. Мне стало интересно, вспоминала ли моя мама о Фиби, думала ли о том, что она могла быть совсем другой, не похожей на тревожную, беспокойную дочь, которая ей в итоге досталась. А я, была бы я счастливее в Бримли, чем на Роуз-Хилл-роуд?
— Полагаю, приемные родители сделали это ради меня: они хотели, чтобы я росла как все, чтобы о нашей семье не судачили соседи. Сейчас все могло бы быть иначе, хотя наш городок с пятидесятых годов почти не изменился. Стоит тебе туда попасть, и ты тут же начинаешь чувствовать, будто на тебя надели передничек и поставили к плите.
— Но ты там больше не живешь? — спросила я.
— Господи, конечно, нет! — с ужасом воскликнула Фиби. — Я сбежала при первой же возможности — переехала на север Лондона. Я живу в Солихалле, там довольно мило и недалеко аэропорт.
— А зачем тебе аэропорт? — спросила я. — Ты работаешь стюардессой? — Этим можно было бы объяснить ее ухоженный вид.
— Нет, я пилот, — отозвалась Фиби.
— Пилот? — невольно переспросила я.
Что бы я о ней ни думала, такого я не ожидала.
— Да, — усмехнулась моя сестра. — На коммерческих рейсах.
— Ты любишь путешествовать?
— Обожаю. Ощущение полета — самое лучшее чувство на свете, да и пейзаж постоянно меняется. — Фиби снова усмехнулась. — Я облетела весь мир. А ты чем занимаешься в кондитерской?
— Черт, похоже, ничем особенным, — отозвалась я, думая о том, как бы это понравилось моей матери — подниматься в небо, путешествовать. — Я училась на кондитера, — добавила я, поскольку Фиби, видимо, ждала продолжения.
Глаза у нее засверкали.
— О, потрясающе! Люблю тортики. А та кондитерская, в которой ты работаешь, выглядит просто роскошно.
— Мне кажется, что я тружусь там всю жизнь. Хорошее место, приятные люди.
Услышав собственный голос, такой монотонный и почти виноватый, я добавила с вызовом:
— Знаешь, мне нравится работать в кондитерской. Это целая наука, довольно непростая. Обожаю свою профессию.
— Я тоже люблю сладкое, — с энтузиазмом произнесла Фиби, — хотя готовить почти не умею. А ведь это один из наиболее важных навыков. Если бы «M&S» открывались позже, я бы давно умерла с голоду.
— Твои родители, должно быть, очень тобой гордятся, — сказала я. — Черт возьми, пилот! Это невероятно круто.
Но она лишь скромно покачала головой.
— Карьера пилота у обитателей Бримли не в чести. Мне пришлось получить стипендию, чтобы оплатить учебу.
— А тебе было хорошо… ну, жить с родителями? Расти с ними? — спросила я с некоторой неохотой. Впрочем, пока что разговор у нас получался вполне безопасный: детство, работа, еда.
Фиби, по всей видимости, не чувствовала неловкости и ответила на мой вопрос:
— Да, знаешь, я много думала об этом, и могу сказать, что все было хорошо. Правда. Мы неплохо ладили и близки с мамой до сих пор. Но мои родители были уже немолоды. Люди с устоявшимися взглядами. Когда я окончила школу, отцу было почти шестьдесят, и к тому же он был консерватором. Люди в Бримли живут так, словно в мире ничего не меняется. Никто там не пытается прыгнуть выше головы… Думаю, я всегда хотела чего-то добиться. И еще я была чересчур высокой. — Фиби хихикнула. — Возвышалась над всеми, как каланча. В общем, мне жилось хорошо, но довольно одиноко. Я была рослым застенчивым ребенком, которому хотелось достать луну с неба, и не только.
— У тебя есть еще какие-нибудь родственники?
— Несколько двоюродных братьев и сестер. Одна из них младше меня, ее зовут Хлои. Она работает парикмахером в Бримли. Хлои довольно милая; родила троих детей. Остальные мои кузены старше меня, а родных братьев-сестер у меня, разумеется, никогда не было. — Фиби помедлила, а затем добавила, густо покраснев: — Когда я училась в начальной школе и другие дети называли меня «дылдой» и «учительской любимицей», я представляла себе, будто у меня есть старший брат, который за меня заступится. — Она вдруг усмехнулась и махнула рукой. — Его звали Чарли. Он был выше меня и занимался боксом. Я даже знала, какого цвета его боксерская груша — черная с желтым. Думаю, это чтобы было страшнее, вроде осы, понимаешь?
Сестра толкнула меня локтем, и я тоже рассмеялась. Она держалась так естественно, что и я расслабилась.
— Моя жизнь стала гораздо лучше, с тех пор как я уехала из Бримли и поступила в академию авиации. А день, когда я купила собственный дом, был просто чудесным. Возле него есть маленький сад. Я вложила в свое жилище все, что у меня было. Расширила мансарду и переделала кухню. Я люблю его почти так же сильно, как и свою профессию. Иногда я чувствую себя там одиноко, но зато могу делать что угодно, и никто слова мне не скажет.
— Господи, как же мне знакомо это чувство! — с жаром воскликнула я. — Переехав из родительского дома, первые несколько недель я пекла на собственной кухне до часу ночи. Больше никто не ворчал из-за того, что тебе нужно достать пятнадцать мисок из серванта, не злился из-за закваски, похожей на грязную тряпку для мытья посуды.
— Точно! — подхватила Фиби, несмотря на то что я не могла даже вообразить себе, что она хоть раз в жизни видела грязную тряпку для мытья посуды. — И никто не отбирает у тебя пульт от телевизора.
— И не переставляет продукты в холодильнике, не сует туда кучу пивных бутылок…
— Не видит, как ты ешь тушеные бобы прямо из банки, а потом убираешь ее обратно в холодильник и снова ешь их на следующий день.
— Никто не устраивает барбекю. Ненавижу барбекю!
— Я тоже. Особенно если это означает, что люди будут топтаться в моем саду и ломать все, что попадется им на пути.
К этому моменту мы обе смеялись, и Фиби снова толкнула меня локтем. Глаза у нее были ясными, а лицо открытым, и если бы не могилы вокруг, нас можно было бы принять за подружек, болтающих в парке.
— Однако все было бы иначе, если бы у меня была семья. — Фиби стала серьезной. — Я бы не возражала против вытоптанной травы и пропавшего пульта, если бы у меня было двое детишек, которые играют в футбол на газоне или смотрят фильмы вместе со мной. Сын и дочка, вот чего бы мне хотелось.
— А у тебя кто-то есть? Я имею в виду кто-то, с кем можно было бы их завести? — нерешительно поинтересовалась я.
— Что ж, у меня есть парень, но он тоже пилот, так что можно сказать, что в этом отношении я пошла не тем путем, — произнесла Фиби, и мне показалось, что я услышала в ее голосе горечь. — Мне следовало бы выбрать другую профессию и раньше приступить к поиску подходящего партнера. Полеты — это микрокосм, и, будем говорить откровенно, нельзя иметь нормальную семью, если ты постоянно летаешь.
Я задумалась.
— Полагаю, ты могла бы обучать летному делу курсантов или делать что-нибудь еще в этом духе…
— Да, возможно. Но я не уверена, что Крег — так зовут моего бойфренда — именно тот, с кем я хочу растить Шарлотту и Генри.
— Шарлотту и Генри? — Я подняла брови.
— Так я хотела бы назвать своих детей, — произнесла Фиби почти с вызовом. — Я подумала, что имя Чарли, хм, немного странное, но… Ладно, а что насчет тебя?
— Ты имеешь в виду, есть ли у меня дети?
— Слушай, нам по сорок лет. Не самое подходящее время принимать необдуманные решения.
— Я не встретила человека, с которым их можно было бы завести. Эндрю как-то сказал… Эндрю — это мой друг, — добавила я, поймав вопросительный взгляд. — Работает шеф-поваром во французском ресторане. Он всегда говорит, что у поваров не может быть любовных отношений. Возможно, это тоже микрокосм, как у пилотов. Повара везде и всюду опаздывают, от них пахнет луком и топленым салом… Большинство моих парней не выдерживали такой жизни. Я встаю в половине пятого, а когда обессиленная возвращаюсь домой, мне уже ничего не хочется. В конце концов все меня бросали.
— Но разве ты не хочешь иметь детей? — В голосе Фиби прозвучало такое удивление, что я даже немного опешила.
— Не особо, — осторожно отозвалась я. — Мне всегда казалось, что когда-нибудь они у меня будут, но почему-то ничего не получилось. Пока что я предпочитаю быть одна. Мне действительно это нравится: и закваска в формах, и порядок в холодильнике, — добавила я, чтобы разрядить обстановку.
— Значит, так и нужно жить. Я уверена: следует делать то, что хочется. И к тому же ты можешь стать крутой тетушкой Аделью для Генри и Шарлотты.
Я рассмеялась.
— Тетушкой Эдди с неудачными подарками, которая будет вывозить их в город и закармливать пирогами. Так что поспеши, ладно?
— Сорок — почти то же самое, что тридцать, — рассудительно произнесла Фиби. — У меня по-прежнему есть еще куча времени.
Однако когда она произносила эту фразу, ее голос звучал немного грустно, и я потянулась к ней через разделявшее нас пространство, чтобы осторожно потрепать по руке.
— И что же случилось дальше?
— Я нашла узелок и тетрадь, и все развалилось на части. Мама долго плакала, а я злилась. Знаю, что это глупо, но я могла думать только о том, как ребенком возвращалась из начальной школы Бримли и вела вымышленные разговоры с Чарли. Я ненавидела Бримли, всегда чувствовала себя там лишней… Но чем дольше я думала об этом, тем отчетливее понимала, что все это какой-то бред, а мама не могла толком вспомнить. Она ничего не знала о втором ребенке, я имею в виду о тебе, несмотря на то, что о нем написано в маленьком блокноте, и забыла, как проходило удочерение: она никогда не умела обращаться с документами. Мама вцепилась в меня, умоляя не уходить и вообще отрицая факт усыновления. Это было ужасно. Не знаю… Ты когда-нибудь чувствовала что-либо подобное? Я имею в виду, после того, как к тебе пришла я?
— Я… э-м… да.
Я старалась не смотреть ей в глаза, испытывая стыд из-за того, что мой эмоциональный «Божественный циклон» каким-то образом затмил ее появление. К счастью, именно в этот момент сторож решил начать дробить древесину, и воздух наполнился ужасающим скрежетом, а когда он стих, раздался звон колокола, сопровождаемый криком. Похоже, это было слишком шумное место для последнего пристанища.
— Я хотела побывать в госпитале Всех Святых, — сказала Фиби, когда наконец стало тихо. — Но его больше нет. Равно как и общежития для одиноких матерей. Я думала, что смогу найти там чье-нибудь имя, что кто-нибудь сможет вспомнить ее…
Я прижала сумку к себе.
— Яблочко от яблони недалеко падает. Мама написала сотни писем, пытаясь разыскать тебя.
* * *
Фиби так долго читала записки Гарри, что я уже начала беспокоиться, а когда она подняла голову, я снова увидела слезы на ее ресницах. Моя сестра прижала пальцы к нижним векам, и я полезла в карман за платком, но нашла только пару бумажных полотенец — в крошках от печенья, которое я недавно принесла из кондитерской Грейс.
— Прости, — дрожащим голосом произнесла Фиби, отказавшись от бумажных полотенец в пользу собственной новехонькой пачки носовых платочков. — Ты думаешь, это может быть он? — Она пролистала папку, разгладила загнувшиеся края листов. — Можем начать с Хартленда, а затем двигаться дальше.
— Что ж… Я что хочу сказать… Ты уверена, что желаешь выяснить что-то о нем и вообще обо всем этом? — на всякий случай уточнила я.
— А разве я могу не желать этого? — Фиби выглядела удивленной. — Наш отец где-то там, мы все должны были жить вместе. Разве тебе не хочется узнать, что случилось? Разве не хочется с ним встретиться?
Я смотрела на нее. Моя сестра сидела, повернув ко мне лицо, ее глаза манили меня, просили, чтобы я была здесь, с ней, была ее частью, и на миг я почувствовала ужасную скованность перед столь огромными ожиданиями, перед решительным желанием получить все, что я могу дать. Мой рот открылся, чтобы заверить Фиби в том, что она права, как я сделала бы раньше. Но я намерена была выяснить, чего хочу я.
— Может быть, и нет, — вдруг произнесла я. — Но думаю, что однажды это сделаю.
Мой ответ удовлетворил Фиби.
— Это все еще кажется мне невероятным, я имею в виду, что мы с тобой вместе. Чудесно, правда?
Глаза у нее по-прежнему были красными и немного припухшими, но цвет лица уже восстановился, а когда Фиби тронула меня за руку, я заметила, что она улыбается. Она была такой решительной, открытой и совершенно не походила ни на кого из моей семьи, но на этот раз я не ощутила неловкости и, невольно ответив на ее улыбку, почувствовала радостный трепет из-за причастности к этому «мы».
— Да, очень! — воскликнула я.
— Вот вы где!
Из-за кустов неподалеку от нас выскочил сторож. На его лице был написан гнев. Фиби вскрикнула и подняла папку, пытаясь закрыться ею, как щитом.
— Вы что, не слышали, как звонил колокол? — возмущенным тоном поинтересовался мужчина. — Это значит, что кладбище закрывается.
— Мы не знали, — виновато сказала Фиби, по-прежнему прячась за папкой.
— Извините, — добавила я.
Сторож бросил на нас сердитый взгляд и поднял грабли. Мы обе съежились от страха, но он всего лишь указал на маленькую тропинку, дождался, когда мы встанем со скамьи и соберем вещи, а затем пошел вслед за нами, так близко, что мы слышали его недовольное бормотание и ощущали исходивший от него запах перегноя. В конце концов сторож бесцеремонно вытолкал нас за ворота и с грохотом закрыл их за нами.
— Ох, ну что ж, все равно уже было довольно поздно, — произнесла я, хмуро глядя ему в спину. — И, кажется, снова начинается дождь.
Я открыла зонтик, держа его над нами обеими, и мы постояли так некоторое время, глядя на мрачные ворота кладбища.
— Лондон — странный город, — заметила Фиби. — Слушай, можно я возьму записки и эти письма? Поищу кое-что в библиотеке. Может быть, я смогу найти то, что упустил уважаемый мистер Мерк.
Что ж, этого от нее можно было ожидать. Я знала Фиби совсем недолго, но мне уже было ясно, что ей не свойственна нерешительность, особенно в тех случаях, когда можно что-то сделать, утолить жажду познания и заодно спасти детенышей тюленей. Я улыбнулась, невольно вспомнив другую знакомую мне женщину, которая верила, что любую проблему можно решить, и считала, что библиотека — единственное место, где можно не сомневаться в том, что жизнь имеет смысл.
— А можно мне взять тетрадь с записями о беременности?
Фиби полезла в сумку и вынула ее. Она лежала в пластиковом пакете с крепкой застежкой.
— Не потеряй его, ладно?
— Ни в коем случае.
Жонглируя зонтом и сумочкой «Hermès», я аккуратно спрятала тетрадь, потратив на это больше времени, чем было необходимо, потому что толком не знала, как попрощаться с Фиби. И вдруг, безо всякого предупреждения, она обняла меня вместе с зонтом и всем остальным и прижала к себе. Я почувствовала, что мое тело инстинктивно отпрянуло, испугавшись этой несанкционированной близости, но затем заставила себя расслабиться и на секунду прижалась к ее щеке.
— Рада была тебя видеть, — смущенно произнесла я.
— Да, — отозвалась Фиби. Когда наши взгляды встретились, я увидела, что она покраснела. — Хочешь… ну, хочешь снова встретиться, может быть, даже в ближайшее время? В следующий вторник я лечу на Виргинские острова, а до этого совершенно свободна. Можем поужинать вместе и поговорить.
— Приходи ко мне, — ответила я, сама удивившись собственным словам. Но, еще не успев договорить, почувствовала, что, возможно, опережаю события, и пошла на попятный. — Или давай сходим куда-нибудь. Или… ну, в общем, как тебе удобно.
— Думаю, лучше нам встретиться на нейтральной территории, — улыбнулась Фиби. — Ты сможешь в ближайшее время поговорить с отцом? Ну, я имею в виду, когда ему станет лучше. Как думаешь?
— Отец проведет в больнице несколько дней. Он все еще неважно себя чувствует.
— А можно мне как-нибудь прийти повидаться с ним? Ну, не завтра, конечно, а когда он совсем поправится, а? О, прости, кажется, я снова слишком тороплю события. Знаешь, не переживай за меня. Правда.
— Давай подождем, пока отец поправится, — быстро сказала я. — Когда он снова будет дома, тогда…
Последовала пауза. Я пыталась придумать что-нибудь, чтобы отвлечь Фиби от этой темы, и вдруг она произнесла:
— А ты не хочешь повидаться с моей мамой?
Я уставилась на нее широко открытыми глазами. Возможно, в чем-то я была не уверена, но я совершенно, совершенно точно не хотела встречаться с миссис Робертс. У меня и без того хватало проблем: определить в этом сценарии новые роли для мамы и папы, не говоря уже о строке в моем свидетельстве, где значилось: Отец ― прочерк. Моим отцом может быть, а может и не быть Гарри. И мне совершенно не хотелось вводить в пьесу еще одного персонажа.
— Но о чем, ради всего святого, мы будем с ней говорить?
— Возможно, ей будет легче рассказать о той ночи тебе — это вызовет у нее меньше эмоций, — взволнованно произнесла Фиби. — Я думаю, что нам всем очень важно оставаться открытыми, говорить друг с другом, чтобы привыкнуть к этой мысли. Так что, может быть, пока мы ждем выздоровления твоего отца…
— Фиби, я… Я не думаю… наверное, это будет…
Неловко. Странно. С другой стороны, миссис Робертс была единственным человеком, который мог дать какую-то информацию, который мог встречаться с доктором Миллером или Сарой Мейсон, который мог расставить точки над і. Она могла видеть мою мать, могла видеть меня, когда я была младенцем… Стряхнув с зонта капли дождя, я замерла в нерешительности.
— Ладно, давай. Сообщи, когда тебе будет удобно, и…
— Может быть, завтра? Я собиралась поехать в Бримли и повидаться с мамой. Но могу вместо этого привезти ее в Лондон.
Завтра? Боже милосердный!
— Я освобожусь не раньше пяти, — сказала я. — Наверное, это слишком поздно, тебе так не кажется? Так что давай просто…
— В пять будет очень удобно! — воскликнула Фиби. — О, я так рада! Спасибо, что согласилась. Думаю, ты ей очень понравишься.