— Эдди, к тебе пришла сестра. — Одна из работавших в магазине девушек заглянула в кухню в тот самый миг, когда я выбежала из кабинета, испытывая угрызения совести из-за того, что устроила себе такой продолжительный обеденный перерыв.
— Сестра? — осторожно переспросила я, отбрасывая волосы назад и не обращая внимания на жужжащий в кармане телефон — наверняка это звонил Эндрю, уже пытавшийся со мной связаться.
— Ну, такая высокая, элегантная. Она заказала коробку пирожных с собой и спрашивает, есть ли у тебя полминутки.
Клер, обожавшая, когда заходила Венетия, просияла.
— О, спроси ее, будет ли она замораживать плаценту, — попросила она. — И планирует ли съесть ее через год, и каким рецептом воспользуется. Моя кузина говорит…
Однако когда я вышла из кухни в магазин, оказалось, что меня ждала вовсе не Венетия, а Фиби. Она заказала капучино в придачу к коробке с пирожными и, увидев меня, широко улыбнулась.
— Эдди! Ни за что не поверишь… — Фиби сбросила с плеч тренчкот и водрузила его на прилавок не свойственным ей жестом. — Я знаю, — произнесла она, улыбаясь. — Знаю о Джордже Холлоуэе. Я нашла упоминание о нем в Управлении записей актов гражданского состояния. Согласно ему наш дедушка умер в возрасте девяноста пяти лет. Невероятно! Мать вам солгала.
— Трогмортон сказал, что он был грустным и одиноким человеком, — отозвалась я.
— И, послушай, ты ни за что не угадаешь, что еще мне удалось отыскать.
Я увлекла Фиби к маленькому бару, где посетители могли выпить кофе с пирожным. Вообще-то мне не полагалось здесь долго торчать, особенно если мои передник и халат все еще висели за дверью в кабинете, но сейчас я позволила себе отступить от правил.
— Я говорю о доме… то есть о Хартленде. — Лицо Фиби вспыхнуло от волнения, и она сделала большой глоток кофе, пытаясь успокоиться. — Потребовалось время, чтобы найти его. В семидесятых там был большой пожар. Все сгорело дотла, и семья разъехалась по свету. — Она вынула из сумочки карту. — Вот, посмотри. Это недалеко от городка под названием Портхоллоу, всего в нескольких милях от побережья.
— Дом принадлежал Гарри?
— К сожалению, Гарри я не нашла, только семейство по фамилии Шоу, Джанет, Эйбл и Джон Шоу. Зато я обнаружила кое-что другое. О Эдди! — Фиби глубоко вздохнула, и ее глаза заблестели. — Помнишь сломанную рамку с фотографией? Я хотела заменить ее, вынула снимок, и прямо за ним…
Моя сестра протянула мне фотографию, чтобы я могла ее рассмотреть. На ней на фоне моря были запечатлены три человека, две девушки и молодой мужчина. В центре стояла моя юная мама, держа парня и девушку под руки и увлекая их назад, прочь от камеры. Она смеялась, как ребенок, которого подбросили в воздух. Молодой человек был высоким, пожалуй, немного старше ее, и темноволосым. Вторая девушка была полненькой, розовощекой. На ней была огромная шляпа. Их лица были немного размыты, но можно было понять, что девушка в шляпе милая и здравомыслящая. На ней было платье в цветочек, в руках — плетеная корзинка. Рот был приоткрыт. Она словно пыталась что-то сказать, возможно, успокоить остальных, а может, просто смеялась. Фотография дышала морем, солнцем и радостью. Я посмотрела на высокого юношу, а затем сосредоточилась на маминой улыбке, понимая, что утопаю в ее легкомыслии, чувствуя соленый ветер и слыша плеск волн у них за спиной.
Я нерешительно перевернула фотографию. Детским почерком моей матери там было написано: Тайдфорд Кросс, лето 1958.
— Вот. — Фиби указала на карту. — Смотри.
Я проследила за ее пальцем, который провел невидимую линию от Лондона на юг, пересек трассу М25, скользнул мимо Кроули, затем мимо маленьких пятнышек — Пис Поттеджа и Сайерс Коммона, спустился к Льюису и пошел дальше по побережью вдоль узкой дороги. За Льюисом находился Портхоллоу, а затем, ближе к Ла-Маншу, обнаружился крохотный крестик, нарисованный красной ручкой.
— Это Хартленд, — сказала Фиби.
Чуть ниже крестика, на самом краю ярко-синей полосы, обозначавшей Ла-Манш, виднелась маленькая точечка, пятнышко на карте, под названием Тайдфорд Кросс. Я снова посмотрела на фотографию, на это море и улыбки, затем на карту, и перевела взгляд на Фиби. Она энергично кивала, глядя на снимок, ее глаза сияли.
— Разве ты не видишь? — спросила она. — Записка написана прямо там, — она ткнула пальцем в фотографию, — в Хартленде в начале 1960 года. Наша мать и этот мужчина были в Тайдфорд Кроссе, здесь, летом 1958 года. Это наверняка имеет какое-то отношение к нам. И не кажется ли тебе, что это может быть Гарри?
Гарри? Я была так занята разглядыванием маминого изображения, что не сразу связала эти два факта.
— Не знаю, Фиби. Этот снимок сделан за два года до нашего рождения. Это может быть кто угодно…
Моя сестра посмотрела на меня. В ее взгляде читалось легкое разочарование. Она забрала фотографию.
— Почему ты отвергаешь мою версию? Мне кажется, что это может быть Гарри. Разве ты не видишь, что я немного на него похожа?
Я вгляделась в размытое лицо мужчины.
— Что ж, он высок, — неохотно признала я. — Но в остальном… я не уверена, Фиби, честное слово.
— Мы должны туда поехать, — отрезала она, не слушая меня. — До вторника я свободна. Мы можем отправиться в путь завтра — просто сесть на идущий к побережью поезд, как это сделала наша мама сорок лет назад.
— О, я не могу, Фиби, — ответила я. — Мой отец… Он нуждается в моей помощи.
— Мы же можем выяснить там что-то еще! — Фиби задумчиво постучала пальцем по фотографии. — Есть поезд, который идет до Портхоллоу, я смотрела, он отправляется завтра в восемь семнадцать с вокзала Виктория, а потом мы пересядем на автобус до Тайдфорд Кросса.
Я нерешительно покусывала губы, и сестра вложила фотографию мне в руки.
— Давай я съезжу на разведку, а когда вернусь, поговорим, ладно? — Фиби улыбнулась, подхватила коробку с пирожными и скрылась за дверью.
Вернувшись в кухню, я долго стояла у рабочего стола, глядя на фотографию, которую прислонила к куче мисок: смеющаяся мама и двое ее друзей в чудесный солнечный день у моря. Положив руки на столешницу из нержавеющей стали, я чувствовала, как прохлада проникает в кончики моих пальцев и, поднявшись по рукам и плечам, остужает раскрасневшиеся щеки. Мамино лицо на фотографии сияло. Она была такой молодой и даже не догадывалась, что ей предстоит пережить… А затем строгий человек по имени Джордж Холлоуэй заставил эту счастливую восторженную девушку отказаться от нас с Фиби. Я представила себе, как он запихивает свою беременную дочь в старомодный автомобиль и вручает ее накрахмаленным «Милосердным сестрам». Представила, как он идет по больничным коридорам, разыскивая доктора Миллера, и требует, чтобы тот нашел подходящих родителей для каждой из нас. Мама винила его за это, винила так сильно, что полностью вычеркнула из своей жизни.
Постепенно мое настроение начало портиться. Одного я так и не смогла понять: почему мама винила во всем случившемся и меня. Почему она не вернулась за Фиби и почему не любила меня, ведь это было все, что у нее осталось? Почему она не баловала меня, не поддерживала все эти четыре десятилетия, которые мы провели вместе? Почему была так нетерпелива, так раздражалась из-за того, что я недостаточно сильная, недостаточно решительная и вообще недостаточно хорошая?
Потому что я была всего лишь половинкой, и эта половинка досталась ей слишком дорогой ценой. Наши отношения были для нее тяжелым грузом и отдавали горечью. Я потерла шею, пытаясь расслабиться. Теперь катание на этих дурацких горках приобретало иной смысл. Каждый раз, закрывая двери кабинки, мама оставляла нас и вырывалась на свободу. В уголке ее рта появлялась нетерпеливая складка. Мама действительно хотела освободиться — от прошлого и, соответственно, от меня, ведь я всегда была для нее напоминанием о тех событиях. Почему-то моя решительная талантливая мать оказалась недостаточно сильной для того, чтобы сразиться со своим прошлым за любовь ко мне.
Я снова посмотрела на счастливую смеющуюся девушку и с отчаянием, от которого едва не задохнулась, захотела поговорить с ней, связаться с ней до того, как все пошло не так.
— Милая, ты здесь! А где ты была все это время?
Я подняла голову и увидела, как на пороге кухни материализовалась Грейс, державшая в руках поднос с миниатюрными сабле в маленьких красно-белых коробках.
— Ходила пообедать, а потом… э… заглянула на минутку в магазин. — Я спрятала фотографию в задний карман.
— В таком виде? — Грейс погрозила мне пальцем. — Сделай одолжение, дорогуша, пользуйся черным ходом, если ты без униформы. Покупателям не очень нравится, когда шеф-кондитер входит с улицы.
— Я сейчас редко выполняю обязанности шеф-кондитера, — проворчала я, внезапно почувствовав, как мне все это осточертело. — И почему я не должна туда входить? В конце концов, мне нужно бывать в магазине.
— Да, конечно, конечно, — примирительным тоном произнесла Грейс. — Однако, может быть, тебе не стоит так долго обедать и входить в магазин в верхней одежде?
— Я надену униформу, — устало отозвалась я.
— Это было бы чудесно! — радостно воскликнула Грейс. — О, только что звонил твой друг, Эндрю. Ну, ко мне в кабинет. Кажется, он пытался связаться с тобой по мобильному. По всей видимости, держаться подальше от нашего заведения выше его сил. Может быть, стоит предложить ему работу?
Она поставила поднос с сабле, затем взяла одну из маленьких коробочек и протянула ее мне, чтобы я взглянула на печенье.
— Кажется, эти раскрошились, посмотри. Придется поговорить с шофером. Ему следует быть более осторожным.
— Ты знаешь, что всего этого не произошло бы, если бы мы готовили здесь, — ответила я. — Каждый день из главной кухни прибывает все больше и больше изделий. Скоро мы вообще перестанем печь. И чем тогда будем заниматься мы с Клер?
— Поедать то, что пострадало во время транспортировки, — ответила Грейс с философским спокойствием. — Кстати, я хотела поговорить с тобой об этом, Эдди.
— О раскрошившемся печенье? — Я изо всех сил старалась не выказать раздражения.
— Нет, о доставке. А еще тебе недавно пришло письмо. Пойдем, я тебе его отдам.
Грейс вывела меня из кухни, и мы направились в ее кабинет по маленькому коридорчику. Там было темно и тесно; ограниченное пространство словно заворачивало меня в чересчур теплое одеяло.
— Оно лежало здесь… — Грейс села за стол и принялась перебирать корреспонденцию. — А теперь, милая, послушай меня. Я знаю, что ты все еще хочешь как раньше печь пирожные и остальное, но в том, чтобы делать это здесь, совершенно нет смысла. Извини, но даже торты на главной кухне украшают в два раза быстрее. Даже учитывая расходы на доставку, это выгоднее, чем стряпать тут.
— Грейс! — испуганно воскликнула я. — Пожалуйста…
Она наконец нашла коричневый конверт, который искала, и вручила его мне.
— И нам нужно серьезно подумать о… — Грейс многозначительно кивнула головой в сторону кухни, откуда доносился голос Клер, напевавшей «Fantine’s Death» из мюзикла «Les Miserables».
— Ты ее уволишь? — Я взяла письмо и, не глядя на него, положила в карман куртки.
— Меняется подход к ведению бизнеса, — поспешно отозвалась Грейс. — Мы расширяемся. Готовка на Максвелл-корнер — единственный способ выстоять. В присутствии Клер нет необходимости, у нее мало работы. Ты же это понимаешь, правда?
— А я? — осторожно спросила я. — Я тоже…
— Возьми на себя управление одним из магазинов, — сказала Грейс.
Или уйди. Захлопни за собой дверь кондитерской. Займись чем-нибудь другим, не «Le Grand Bleu», а собственным проектом. К моему удивлению, при мысли об этом меня не захлестнула волна паники, как всего несколько дней назад, когда Эндрю размахивал передо мной брошюрками, которые ему дали в агентствах недвижимости. Не обязательно брать большие кредиты и выбирать идеальные помещения, чтобы управляющие банком липли ко мне, как мухи. Это может быть маленький бизнес. Я буду делать то, что всегда хотела, что мне нравилось с самого начала. Голые кирпичные стены, видавший виды деревянный прилавок и большая бурлящая кофеварка… Там будут продаваться пышные лимонные пироги с маком и высокие маффины, поблескивающие под толстым слоем сахара, маленькие булочки халы только что из печи, со стекающим соленым маслом, похожие на пушистые тучки.
Внимательно глядя на меня и улыбаясь, Грейс ждала, приглашая разделить ее энтузиазм, но у меня не было ни тени сомнений по поводу того, что если ее планы воплотятся в жизнь, если рядом со мной не будет Клер, которая поторапливала меня, когда я слишком долго возилась с гнездышками из безе; если, возвращаясь после обеденного перерыва, я не почувствую запаха собственноручно испеченного хлеба, — значит, мне пора идти своим путем. Я вспомнила себя в возрасте двадцати пяти лет, вдохновленную оптимизмом Грейс, о том, как она была рада, когда я взяла на себя управление магазином в Кенсингтоне, как она принесла шампанское и поднимала тосты не за свой, а за наш успех, и, самое главное, вспомнила, как Грейс поддерживала меня первые месяцы после маминой смерти. Она всегда была рядом, давала мне надежду и защиту, подбадривала и уверяла, что все будет чудесно. Но теперь все изменилось, и хотя я могу так никогда и не достать луну с неба, новая я, черт побери, могла бы найти в себе достаточно сил для того, чтобы жить так, как мне хочется.
— Грейс, — осторожно начала я, — все эти годы были просто чудесными, и ты тоже чудесная, но, по-моему, мне пора идти своей дорогой.
— О нет, не говори так! — Грейс привстала с кресла.
Я протянула руку через стол и накрыла ее ладонь своей.
— Я не ухожу прямо сейчас — останусь, пока ты не найдешь кого-нибудь другого.
— Эдди, прошу тебя! — взмолилась она. — В последнее время тебе пришлось нелегко. Возьми несколько выходных. Я договорюсь с остальными девочками, они тебя подменят. И мы поговорим с тобой на следующей неделе.
Я покачала головой и уже открыла рот, чтобы возразить, но Грейс встала, распахнула двери, вручила мне сумочку и зонт.
— В конце концов ты согласишься со мной, я знаю. Перемены — это хорошо, Эдди, вот увидишь. Поговорим с тобой через несколько дней.
Я стояла на противоположной стороне улицы, глядя на кондитерскую Грейс, а по дороге несся поток машин. Вокруг меня сновали жители пригорода, мамочки, переносившие через лужи маленьких детей, сумки с покупками и школьные портфели. Тучи висели так низко над землей, что затеняли верхушки зданий, и кондитерская Грейс выделялась на фоне тумана подобно сказочной пещере: лампочки, поблескивающие за высокими окнами, стены, аккуратно выкрашенные бело-голубой краской, и оконные рамы цвета лаванды. Справившись с искушением снова пересечь улицу, вбежать в кабинет Грейс и взять свои слова назад, я сунула руки в карманы, плотнее закуталась в куртку, спасаясь от холода, и вдруг услышала шелест. Я извлекла из кармана коричневый конверт, который дала мне Грейс. Эдди, думаю, ты захочешь на это взглянуть. Позвони нам в ближайшее время! — вот что было нацарапано на нем почерком миссис Бакстер. Само письмо было адресовано не мне, а моей матери. Я узнала неровные буквы, начертанные рукой Джеймса Мерка.
Сунув пальцы в конверт, я вынула несколько листов формата А4. Счет, похожий на те, что я видела в папке. Ответ из архива Западного Сассекса, в котором предлагалось в случае необходимости нанести им визит. И, наконец, письмо, вскрытое, но в оригинальном конверте, отправленное несколько месяцев тому назад; адресант — Мейделин Робертс, Крабтри-лейн, 4, Бримли.
Уважаемый мистер Мерк!Мейделин Робертс.
Благодарю вас за второе письмо, датированное 28 января, и прошу прощения за то, что не связалась с вами после первого письма. В ответ на ваш вопрос хочу сказать, что действительно была пациенткой госпиталя Всех Святых 14 февраля 1960 года, хотя и не уверена, что смогу вам чем-то помочь, поскольку пробыла там очень недолго и в основном держалась особняком. Я не помню ничьих имен, но согласна поговорить с вашей клиенткой, если она этого хочет.
С уважением,