На улице было тихо, и заря едва начала прокрадываться под шторы, когда я проснулась. Мне было холодно. Я потянула на себя одеяло, но оно не поддалось. Я поискала будильник, но не нашла его.

Рассвет. Чайки. Шум воды. «Шип Инн».

Я зевнула и заставила себя открыть глаза. Бугорок, лежавший рядом со мной на узкой кровати, вел себя очень тихо. Высунув ноги из-под одеяла, одного на двоих, я нашла свою одежду. Я пересекла комнату и, украдкой выглянув в коридор, помчалась в туалет.

Когда через несколько минут я спустилась на первый этаж, в пабе никого не было. Там было слишком темно и тихо. В глубине помещения были видны свет и движение, что свидетельствовало о том, что завтрак скоро подадут, но терять время мне не хотелось. У двери на гвозде висел одинокий плащ, и я мгновение с сомнением его рассматривала. Он был женским и довольно чистым, и я набросила его на плечи и открыла дверь.

На улице занимался рассвет. Свинцово-серое небо почти касалось поверхности воды, тоже казавшейся серой. В воздухе висела прохладная дымка, но ее нельзя было назвать неприятной, а свет на востоке, становившийся все более ярким, обещал, что скоро выглянет солнце. Палатки и пивные ларьки стояли чуть поодаль среди завалов, появившихся после вчерашней ярмарки.

Оставив позади «Шип Инн» и утонувшие в тумане дома, я поднялась на волнорез. Он уходил в Ла-Манш под прямым углом, прежде чем резко повернуть, образуя карман гавани, в направлении второго волнореза, с маяком. Выбирая путь между мотками веревок и деревьями с обрезанными верхушками, я не торопясь обходила лужи, в которых плавали жабры и прочие рыбьи останки. Чем ближе я подходила к открытой воде, тем ветренее становилось, и я с благодарностью куталась в позаимствованный плащ. Рядом со мной вскрикнула и взлетела чайка, и я вздрогнула от неожиданности.

В голове проносились воспоминания о вчерашнем вечере: Фиби помогает Пату дойти до пивной палатки, улыбается мне, раздает напитки, весело болтает с обитателями округи. Толпа деревенских жителей, радующихся после удачного базарного дня. Лучи заходящего солнца, освещающие воды гавани. Самая вкусная жареная рыба, которую я когда-либо пробовала, съеденная на ступеньках дома в конце улицы под аккомпанемент гитары. Фиби, покупающая Фионе выпивку в пабе. Покупающая выпивку мне, когда я предложила не ехать домой, а остаться на ночь. Покупающая выпивку Пату (в его собственном пабе, вы представляете?), когда он освободил для нас место в самой маленькой комнате в мансарде. Не думая о будущем, о здоровье отца и о прошлом матери, я сидела и наблюдала за тем, как моя красивая, высокая сестра-близнец постепенно становится душой компании, угощает всех пивом и время от времени машет мне рукой, рассказывая о послевоенной действительности со счастливым, пьяным выражением серых глаз. Давно я так не веселилась.

Я взобралась на волнорез и прислонилась к бетонной стене. Сквозь тучи начал просачиваться свет, озаряя стеклянную поверхность воды, колыхавшуюся и рябившую вокруг лодок, защищавших внутреннюю оконечность гавани. Снаружи неустанно бурлило море, слабые порывы ветра швыряли серовато-зеленые массы воды и грязной пены на гальку и скалы, прильнувшие к волнорезу. Я наблюдала за тем, как море вздымается рядом со мной, а затем на миг успокаивается, прежде чем снова подняться и разбиться, шипя и брызгая у меня под ногами. У меня слабо заурчало в желудке, и я отвернулась и прислонилась спиной к стене.

Ни один человек не знал нашу маму, несмотря на то, что Фиби настойчиво обращалась ко всем, задавая все более бессвязные вопросы. В какой-то момент она забыла о послевоенном мире и принялась допытываться о Шоу и о людях с именем Гарри, живших в радиусе двадцати миль, а также о мужском населении поселка в целом. По всей видимости, большинство людей знали Хартленд, но, как и Фиона, только как часть старинного деревенского фольклора. Они с понимающим видом кивали, слыша фамилию Шоу. Парочка стариков сделала какое-то замечание о лошадях Эйбла, кто-то рассказал о бабушке, работавшей там в двадцатых годах, и о девушке, помогавшей во время войны. Но поскольку Шоу жили уединенно и обладали высоким социальным статусом, даже пожилые жители поселка не могли сказать ничего такого, чего бы мы уже не знали.

— Я догадалась, что ты здесь, — послышался рядом со мной голос.

Лицо Фиби приобрело зеленоватый оттенок, тушь застыла в мелкой сеточке морщин под глазами. Моя сестра откашлялась, убрала волосы за уши и криво улыбнулась.

— Перетряхиваешь паутину?

Ее голос звучал хрипло и глухо, и, посмотрев на нее, я рассмеялась.

— Говори за себя.

Когда вчера мне наконец удалось убедить ее лечь спать, Фиби, не дожидаясь, пока я расстелю тонкую простыню в цветочек, не раздеваясь рухнула на постель. И даже когда я спустя несколько минут вернулась из туалета и попыталась поднять ее, чтобы освободить немного пространства для себя, она так и не проснулась.

— Господи, я никогда столько не пью! Не знаю, что на меня нашло.

— Угу, — отозвалась я, стараясь не засмеяться.

Фиби пристально изучила волнорез под ногами, затем окинула скептическим взглядом свои брюки и села, прислонившись спиной к стене и глядя на деревню. Мгновение спустя я села рядом с ней, сложив позаимствованный плащ между ногами. Должно быть, я простояла здесь довольно долго, поскольку на причале уже царило оживление. В пабе горел свет, и люди начали снимать чехлы с маленьких лодок. Какой-то мужчина чистил бок своего траулера. Но тут, у самого моря, все еще было тихо. До нас доносились порывы холодного ветра и крики носящихся над гаванью чаек.

— Завтрак скоро будет готов, — опять нарушила молчание Фиби. — Полагаю, нам стоит подумать о том, чтобы успеть на поезд до Лондона.

Ее голос звучал подавленно, а когда я посмотрела на нее, она пожала плечами.

— Наверное, это был дурацкий план — пытаться найти Гарри. Все это было так давно… Давай лучше подождем, когда твой отец поправится. Может быть, нам удастся узнать у него что-то еще.

— О Фиби! — Слышать разочарование в ее голосе было невыносимо. — Давай хотя бы расспросим людей сегодня утром, до отправления поезда. Например, мы с тобой еще не встречались с викарием. Кто знает, может быть, он очень стар и помнит времена, когда крестьяне платили десятину Церкви? Вчера мы здорово повеселились, правда?

Она хрипло рассмеялась и кивнула.

— Крутая была вечеринка. — И тут же застонала и схватилась за голову.

На мачту небольшой лодки, раскачивавшейся на волнах прямо перед нами, уселась чайка. Я увидела, как в пабе распахнулось окно, и на стекло упали отблески солнца. Прислонившись спиной к стене, я подняла лицо. В Лондоне так долго шли дожди, что я уже забыла, как выглядит солнце. Я услышала, как сидевшая рядом со мной Фиби пошевелилась и застонала, когда у нее в спине что-то хрустнуло. Моя сестра расстегнула сумку и принялась там копаться.

— А твой бойфренд, как там его зовут, Грег, любит вечеринки? — спросила я.

Некоторое время Фиби молчала, и я открыла глаза. Она сидела, держа в руке копию фотографии моей мамы, и смотрела на нее.

— Его зовут Крег. И мы с ним порвали.

— Да ты что? — Я подвинулась ближе и уставилась на нее. — Но когда мы говорили о нем… погоди, это было всего несколько дней назад… ты ведь с ним еще встречалась?

Фиби окинула взглядом гавань.

— Это не тот человек, которого я хотела бы видеть рядом с собой, — произнесла она. — Это… — Она махнула рукой, показывая на себя, меня и фотографию, — заставило меня понять, что мне не нужен мужчина, у которого уже есть двое детей от предыдущего брака и который не желает заводить новую семью. — Она помолчала. — Я хочу, чтобы у меня были Шарлотта и Генри, и как можно скорее.

— Да ла-адно, — протянула я.

— В тот день, после нашего разговора на кладбище, когда я рассказала тебе о Чарли и обо всем остальном, я вдруг осознала, сидя в поезде, который вез меня домой, что действительно хочу, чтобы мое одиночество закончилось. Очень хочу. Я зашла к Крегу домой и сообщила ему об этом.

— Вот так просто?

— Это было непросто. — Фиби немного подвинулась и прислонилась к стене. — Нам всем хочется определенности, надежности. Но наша грусть из-за того, что мы упустили время, которое могли бы провести с мамой и друг с другом… Годы проходят, а тебя просто несет по течению… Я хочу иметь семью. Хочу, чтобы у меня были дети.

Я кивнула, переваривая информацию.

— Но у тебя нет человека, с которым ты могла бы их завести. — Я села и посмотрела на нее. — Или есть? — Я бы нисколько не удивилась, если бы узнала, что за прошедшие двадцать четыре часа моей сестре удалось забеременеть.

— О, я тебя умоляю! — Она пнула камешек, и он, подпрыгивая, покатился к краю волнореза. — Очень трудно найти более-менее подходящего мужчину, не говоря уже о будущем отце твоих детей. Но если я не смогу найти мужчину, скажем, на следующей неделе, то прекращу поиски. Одна ночь в больнице, ребенок из пробирки…

— Да ты с ума сошла! — покачала я головой. — Я что, буду тетушкой ребенка из пробирки? Господи боже мой! Похоже, пора начинать заготавливать пюре из брюквы. Венетия постоянно твердит о пюре из брюквы и о замороженном грудном молоке. Ни один мой племянник не вырастет на готовых завтраках от «M&S».

Фиби рассмеялась, отбрасывая волосы назад.

— Не так уж плохо расти на завтраках от «M&S». Но тебе я советую держаться за своего Эндрю.

— Он не «мой Эндрю», и я тебе уже говорила, что меня моя нынешняя жизнь вполне устраивает. А теперь у меня появились планы — открыть свое кафе. Это будет совершенно новая эпоха.

— Конечно. Я возьму пучок шалфея и отвезу его Эндрю, — передразнила она меня. — А можно мне с ним как-нибудь познакомиться? Что-то подсказывает мне, что он будет рядом с тобой еще долго.

— А мне что-то подсказывает, что вы с ним отлично поладите, — обреченно вздохнула я. — Думаю, мы могли бы пойти все вместе куда-нибудь выпить.

Фиби фыркнула.

— Умоляю тебя, не говори мне больше об алкоголе! Пойдем, мне нужно заправиться кофе.

И она вручила мне фотографию, чтобы я ее подержала, пока она поднимется и повесит сумку на плечо. Я посмотрела на море за спинами людей на снимке, подняла голову, повернулась на каблуках, снова глянула вниз.

— Фиби!

— Что? — спросила она, оттирая пятно от брюк и сердито ворча.

Я медленно повела головой из стороны в сторону, затем остановилась и показала ей фотографию.

— Думаю, наша мама тут была, — сказала я. — Смотри, Фиби, мне кажется, эта фотография была сделана прямо здесь!

Она нахмурилась, повернулась, сделала рамочку из пальцев.

— Да. А это, должно быть, тот самый ржавый столбик, — взволнованно произнесла моя сестра, указывая в сторону гавани.

— А опоры, разве они не похожи на те, у самой стены?

Продолжая стоять спиной к морю, Фиби ходила взад-вперед, снова и снова делая рамочку из пальцев и сверяя увиденное с фотографией, и наконец резюмировала:

— Солнце было прямо за камерой, поэтому они так сильно щурятся.

Внезапно я окончательно проснулась.

— А может быть, это было рано утром, как сейчас? Смотри, солнце поднимается из воды.

Мы переглянулись.

— Наша мать была здесь, — изумленно повторила я. — В 1958 году. Она стояла прямо тут, на том же месте, где сейчас стоим мы.

Я почувствовала, как меня переполняют эмоции и к горлу подступает ком. Я заморгала, взяла Фиби за руку и крепко ее сжала. Когда мы приступали к расследованию, то не очень надеялись на успех; но, в конце концов, на фотографии была пометка «Тайдфорд Кросс», поэтому наше открытие не должно было стать для нас таким уж неожиданным. Но после нескольких дней поисков и попыток заново понять свою маму, после целого года попыток вспомнить ее как следует, тот факт, что она стояла здесь сорок два года тому назад, на этих самых валунах под нашими ногами, подарил мне странное ощущение, как будто это мы все втроем были здесь в то чудесное, яркое, солнечное утро у моря; как будто достаточно приглядеться повнимательнее, прислушаться чуть получше, и я смогу услышать ее смех и увидеть, как ее чудесные волосы падают ей на лицо.

Лимпсфилд, 4 августа 1959 года

Меня охватывают восторг, страх и волнение, и я не могу писать — точно так же, как не могла писать много дней до этого, опасаясь, что это может оказаться ошибкой, что это может оказаться чем-то совершенно иным. И, кроме того, я боялась того, что сделала, боялась последствий.

Когда появились первые признаки, я не обратила на них внимания. Все было так запутанно между маминой смертью и тем, когда началось это волшебство. Ежемесячные кровотечения у меня всегда были довольно нерегулярными, но когда несколько недель тому назад я начала испытывать тошноту в тот самый миг, когда открывала глаза, и когда я чуть не упала в обморок после занятий, это заставило меня задуматься, и я пришла к вполне логичному выводу. И даже после этого я не была уверена до конца, потому что он говорил, что обо всем позаботится.

До нашей встречи в Перли мои познания в этой области были довольно наивными и ограниченными. Они основывались исключительно на том, что сказала Джуди и что мне удалось прочесть между строк у Элизабет Джейн Говард, и, говоря откровенно, я до сих пор не понимаю толком, что именно пошло не так. Мама умерла слишком рано, не успев посвятить меня в эту тайну. А потом, уже в Перли, я узнала о том, как именно это происходит, и была рада, что решилась на это. Это было так потрясающе и в то же время утомительно, что я с радостью перепоручила ему контроль над ситуацией.

Как бы там ни было, я почти уверена, что не ошибаюсь, и поскольку мы не очень часто бывали вместе (из-за того, что в последнее время он очень занят), высчитать дату не так уж сложно. Я не знаю, как следует поступить в такой ситуации, и мне не у кого об этом спросить, кроме как у Эллен, которая кажется мне весьма сведущей в таких вопросах и может быть надежным источником информации. Бесспорно одно: прежде чем сообщить эту новость ему, я должна быть абсолютно уверена. Он может сделать только одно, но я все равно сначала должна во всем убедиться.

И все же я знаю, в глубине души я ничуть не сомневаюсь и снова испытываю восторг и тревогу, поскольку это одновременно чудесно и страшно: знать, что я могу стать… матерью. Надеюсь, что мне известно, каково это — быть матерью. У меня почти нет опыта близких отношений, в первую очередь потому, что на свете есть лишь два человека, с которыми я испытывала душевную близость. Один из них мертв, а другой… что ж, другой просто очарователен. Поэтому мне не о чем волноваться. Абсолютно не о чем.

9 августа 1959 года

Теперь я окончательно убедилась в своем положении. Блузка каждую неделю становится все теснее, пуговицы трещат, да и юбка стала неудобной. Я начала носить корсет, и это просто ужасно, особенно теперь, ведь мне трудно дышать и приходится сидеть с неестественно ровной спиной, чтобы он не впивался в маленький, твердый, кругленький холмик, который начал образовываться вокруг моего пупка. Но долго это не сможет продолжаться: скоро корсет перестанет на меня налезать. Я боюсь, что взгляд отца начнет задерживаться на моей талии и он обо всем догадается. До этого момента, задолго до этого момента я должна прийти к нему и сообщить о своей помолвке. Мы с Джоном последнее время очень редко видимся, но я понимаю, он очень занят на работе и управление Хартлендом занимает бóльшую часть его времени, поэтому я храню свой секрет — наш секрет! — выжидая подходящего момента, чтобы обо всем ему сообщить.

10 августа 1959 года

Полдня я притворялась, что мне нехорошо. Миссис Фелпс сказала, что и так обо всем догадалась, что у меня довольно бледный вид, и велела мне позаботиться о себе. Она действительно очень мила. Я направилась к вокзалу, купила билет и поехала в Лондон — на поезде! — к практикующему врачу, о котором мне по секрету рассказала Эллен. Если бы я была замужем, то могла бы пойти в клинику в Окстеде, мне прописали бы витамины и апельсиновый сок и обеспечили бы компанией таких же женщин, как я. Но поскольку я не замужем — по крайней мере, пока, — то пойду к доктору, у которого кабинет не на Харли-стрит, где обитают приличные доктора, а в местечке неподалеку от собора Святого Павла. Никто не узнает, кто я, и не будет задавать лишних вопросов, сказала мне Эллен.

И это оказалось не так уж плохо. Пришлось войти через черный ход, и руки у врача были холодными, и вообще он был не слишком приветлив, но мне было все равно, поскольку он подтвердил мое состояние и оно стало более реальным! Я спросила, не нужно ли подождать результатов каких-нибудь анализов, но он снисходительно мне улыбнулся, словно намекая, что я не принадлежу к числу женщин, которые могут просить об этом, а затем заявил, что все ясно как божий день. С учетом названных мною дат можно предполагать, что я беременна четыре с половиной месяца, а может быть, и все пять. Поздравляю, миссис Смит. Женщина, открывшая мне дверь, странно на меня посмотрела, но я ослепительно ей улыбнулась. На душе было тепло и радостно от того, что у меня будет ребенок.

Выйдя на улицу, я некоторое время испытывала растерянность, потому что все бежали в разные стороны и, казалось, знали, что делают, все эти секретари, рабочие и машинистки, а я была в блузке свободного покроя, в корсете и длинном кардигане, скрывавшем мой округлившийся живот, и изо всех сил делала вид, будто не улизнула с курсов, для того чтобы подтвердить неожиданную беременность в подпольной приемной у доктора. Мне не очень понравилось, как на меня посмотрел человек из регистратуры. Было в его взгляде что-то многозначительное, пренебрежительное и высокомерное, и когда я стояла там, на обочине дороги, наблюдая за тем, как мимо меня в сторону Стрэнда катятся красные автобусы, как люди выпрыгивают из них или забираются внутрь, как мужчина ухватился за перила и приподнял шляпу, проносясь мимо меня, я изнывала от тревоги, потому что знала, точно знала, конечно же, знала, что не так все должно быть. Я должна была отправиться в клинику в Окстеде, под своим настоящим именем, а не под именем миссис Смит, тайно посещающей отель в Перли.

На углу чуть ниже по улице была телефонная будка, и я долгое время смотрела на нее, а мимо меня неслись люди, направляясь по своим делам. Мне захотелось поговорить с ним, просто услышать его голос и успокоиться. И тут до меня дошло, что я никогда раньше не пыталась с ним связаться. Просто он всегда был рядом со мной. Я прошла туда, к телефонной будке, встала в очередь за мужчиной, ожидавшим, пока человек в кабинке закончит разговор. За мной выстроилось еще несколько людей, и я с неохотой искала в кошельке старые пенни, поскольку это то еще удовольствие — сообщать возлюбленному о том, что я ношу его ребенка, когда за дверью телефонной будки выстраивается небольшая очередь.

В конце концов я ушла, так и не позвонив. Стоявший в очереди мужчина бросил на меня странный взгляд, и я поняла, что покраснела, что стыд написан у меня на лице, и убедилась, что он тоже видит во мне именно ту, кем я являюсь. Спускаясь к собору Святого Павла, я сделала себе строгий выговор. Все в порядке, все будет в порядке. Просто нужно дождаться его, он обязательно придет, завтра или в другой день. Я ношу его ребенка уже несколько недель и даже месяцев. Конечно же, я могу подождать еще день-два, прежде чем сообщу ему об этом.

Я знала, что должна поехать домой, что я рискую столкнуться с отцом, но купол собора Святого Павла был так близко, что устоять было невозможно. Этот собор уцелел, когда горел Лондон. Он был символом надежды, символом нашего будущего, так говорила мама. Она показывала мне фотографию, которую вырезала из газеты за год до моего рождения — большой купол собора, гордо возвышающийся среди пожара, в то время как Лондон был разрушен и напуган.

Я поднялась по ступенькам, стараясь не думать о том, что мы с мамой были здесь всего несколько лет тому назад, что она собиралась устроить прогулку в честь моего дня рождения, так и не состоявшуюся. Я очистила разум и вошла в церковь, как будто имела право там находиться, как будто была не нечестивицей, а просто женщиной, ожидающей, когда появится на свет ее малыш. Бросив свои старые пенни в ящик для сбора пожертвований, я шагнула прямо в неф.

И там, под прекрасным куполом, в котором мы с мамой всегда видели врата в небо, я наконец открылась навстречу своему счастью, восторгу и яркому-яркому будущему, в котором у меня будет муж и настоящая семья.