Уинсом все утро старалась занять себя мелкими скучными делами, размышляя над словами Ольги. Один раз она нагнулась над Торхоллом, желая убедиться, что тот спит. Хотя за окнами падал снег и завывал ветер, в доме было тепло и уютно. Торхолл проспал все утро, после того как Ольга снова напоила его настоем.

– Какое зелье ты ему дала? – полюбопытствовала Уинсом.

Острые голубые глаза словно проникали в душу.

– Звездчатый анис, – коротко пояснила старуха. – Маковый отвар.

Уинсом кивнула. Старуха, усмехаясь, наблюдала за ней.

– Пойдем, – пробормотала она, – сейчас покажу. Оставив недорезанное мясо и овощи, они прошли мимо трех развалившихся на полу стражников к маленькому буфету.

– Вот, – провозгласила Ольга, сунув Уинсом пучок неприятно пахнущих трав. Индеанка глубоко вдохнула, узнавая знакомые ароматы.

– Ja, – пробормотала она. Ольга пристально оглядела ее.

– Знаешь эти травы?

– Некоторые, – призналась Уинсом. – Дома пользовались ими.

– Вот как? Ты, должно быть, очень сведуща в искусстве врачевания, если эти травы тебе известны, – заметила Ольга, еще раз посмотрев на собеседницу. – Расскажи-ка о себе, дитя мое, – велела она.

Уинсом почему-то беспрекословно повиновалась. Позже, за чашкой горячего настоя из трав, женщины обменялись рецептами лекарств для больного желудка. Наконец Уинсом вздохнула и тревожно взглянула в сторону Торхолла.

– Знаешь, – нерешительно начала она, – знаешь ли ты, как помочь ему?

Ольга задумчиво посмотрела на спящего.

– Да, – кивнула она, – знаю. И, помедлив, добавила:

– Но скажи, почему ты так стремишься излечить Торхолла?

– Ради моего мужа, – призналась Уинсом. – Без свидетельства Торхолла перед Тингом, Бренд снова будет изгнан, а может, и убит. Но если Торхолл подтвердит, что Бренд невиновен, мужа освободят. Я хочу, чтобы Торхолл жил и помог Бренду.

Ольга задумчиво кивнула.

– А сам Торхолл? Что ты о нем думаешь?

– Он… он… – пыталась она подобрать слова.

– Сварливый старый ворчун? – помогла Ольга, весело сверкнув глазами.

– Да, – с облегчением кивнула Уинсом. – С ним очень трудно говорить.

– Это верно, – согласилась Ольга и, сделав несколько глотков, отставила чашку, весело улыбаясь Уинсом.

– Любовь, – изрекла она наконец. – Это единственное, что может спасти Торхолла.

Уинсом нахмурилась.

– Не шутите со мной, пожалуйста, госпожа Ольга. Я сделаю все, чтобы спасти Торхолла, но, – печально покачала она головой, – он очень болен. Моих знаний не хватит, чтобы исцелить его.

Мудрый взгляд голубых глаз словно приковал Уинсом к месту.

– Я дала ему очень сильный отвар, который облегчит его муки. Но, если Торхолл не захочет жить – а это он должен решить только сам, душой и сердцем, – все наши усилия будут напрасными.

Уинсом отпила травяного отвара.

– Но почему он не хочет жить? Ольга пожала плечами.

– Именно это мы и должны узнать. Они поговорили еще немного, но тут Уинсом, уловив странные звуки, исходившие от Торхолла, поднялась.

– Я должна идти к нему.

Старуха пристально глядела вслед Уинсом. Та, встав на колени перед больным, о чем-то тихо беседовала с ним. Торхолл что-то громко, резко отвечал. Один из стражников, игравших в кости, рассеянно поднял голову, но тут же вновь вернулся к игре.

Ольга толклась у очага, готовя обед, и оставила молодую женщину ухаживать за воинственным стариком.

– Нет, я этого не желаю! – воскликнул Торхолл, отталкивая чашку настоя, протянутую Уинсом. Горячая жидкость расплескалась и обожгла руку женщины. Она уронила чашу, и зелье разлилось коричневой лужицей по утоптанному земляному полу. Уинсом и Торхолл молча смотрели на тоненькие ручейки. Уинсом схватилась за обожженную руку, Торхолл поднял голову и проворчал:

– Убирайся! Не нужна мне твоя помощь!

– Почему? – недоумевающе спросила женщина, хотя ее трясло от гнева. – Я помогала тебе на корабле! Давала настои, отвары, делала все, что могла! Чего тебе еще надо!

И, словно не веря глазам, уставилась на покрасневшую руку.

– Я желаю, чтобы ты убралась! – раздраженно повторил Торхолл. – Оставь меня в покое! Дай умереть!

Значит, старуха сказала правду. Он и в самом деле отказывается жить! Уинсом осторожно коснулась груди, пытаясь утихомирить бешено бьющееся сердце.

– Уйди с глаз моих, – продолжал Торхолл. – Ты…

Он неожиданно замолчал.

– Я, что? – с любопытством спросила Уинсом. Торхолл отвернулся к стене.

– Ты не обо мне заботишься. Думаешь только о себе и своем муженьке.

Уинсом долго сидела в глубокой задумчивости. Любовь, сказала Ольга. Только любовь спасет Торхолла! Неужели старуха действительно ожидала, что Уинсом полюбит этого неуживчивого человека, оставит своего мужа? Нет, конечно нет. Ольга имела в виду совсем другую любовь – доброту и сочувствие.

Уинсом лихорадочно огляделась в поисках Ольги, но старая женщина куда-то исчезла. Она вновь обернулась к Торхоллу и нерешительно спросила:

– Почему ты хочешь умереть?

– А тебе что? – разозлился тот. – Ты хочешь излечить меня только для того, чтобы я мог свидетельствовать в пользу твоего мужа. Тебе безразлично, что произойдет со мной.

– Наверное, ты прав, – призналась Уинсом, – и я действительно стараюсь не ради тебя. Но ты очень груб со мной. Как я могу любить тебя, когда ты все время злишься?

Торхолл обернулся к ней, и Уинсом была потрясена, заметив слезы в глазах старика.

– Любовь? – воскликнул он. – О, какой вздор ты несешь. Мне безразличны и ты, и все на свете!

Он гневно насупился.

– Мне не для чего поправляться! – пронзительно завопил он, и Уинсом показалось, что его голос звучит немного сильнее.

– У меня нет семьи. Меня считают трусом за то, что сбежал. Я захвачен в плен Бьорнсоном. Друзья, которым полагалось бы лучше знать меня, предпочитают верить самому плохому. Зачем мне жить? Разве есть иной выход?

Уинсом задумалась над словами старика. Она понимала, что Торхолл пытается объяснить ей что-то очень важное, но не могла понять истинного смысла его слов.

Мысли ее беспорядочно метались, и Уинсом ухватилась за первую попавшуюся фразу. Семья. Семья очень важна для викингов.

– Твои родные мертвы? – повторила она.

– Да, все мертвы, – с горечью пробормотал Торхолл, мгновенно на ее глазах превратившись из полумертвеца в озлобленного, рассерженного, несчастного, страдающего человека. Что происходит? – Их убили люди ярла Эйольфа. После того как я покинул Стевенджер. После того как стал свидетелем убийства.

Он замолчал.

– Когда тебя начали беспокоить боли?

Даже в этот момент в Уинсом проснулся интерес целителя.

– Не все ли равно? – отозвался Торхолл. – Достаточно того, что я не нахожу себе места.

И, рассмеявшись, добавил:

– Это и будет моей смертью, знаешь?

– Ja, – кивнула Уинсом, – знаю. Если только…

– Если что? – с подозрением допытывался Торхолл.

– Если ты не найдешь, ради чего жить. Именно так говорит госпожа Ольга, – призналась Уинсом. Проклятие, не об этом нужно бы говорить с больным. Что ей делать?

– Не хочу я жить, – устало пробормотал Торхолл, отворачиваясь. – Лучше бы поскорее навек закрыть глаза.

– Даже чтобы помочь моему мужу?

– Нет, он мне не нравится. Все равно я не помогу ему, хоть и предстану перед Тингом. Лучше бы мне отправиться к предкам еще до этого.

– Что?! – вскрикнула Уинсом, но тут же осеклась, вспомнив, что Торхолл говорил нечто подобное, когда Бренд взял его в плен. – Считаешь, будет лучше, если ты не будешь свидетельствовать в пользу Бренда? – осторожно спросила она.

– Ja.

Уинсом задумчиво нахмурилась.

– Но, предположим, ты все же объяснил бы Тингу, кто убийца. Что бы случилось потом? То есть, если бы, конечно, ты был жив и здоров.

– Сражался бы, отправился в набег, еще один, еще… пока не погибну.

– И тут смерть, – заметила Уинсом. – Конец всегда один.

– Да.

Как тронуть сердце Торхолла? Должно быть что-то, что тронет его душу, возродит жажду жизни, но Уинсом никак не могла проникнуть в эту тайну. Она рассеянно погладила старика по руке, а Ольга принесла еще одну чашу травяного отвара.

– Возьми, – велела Уинсом. – Выпей. Торхолл вновь отвернулся, не желая видеть красную обожженную руку, державшую лекарство.

Уинсом молча поглядела на больного, поставила чашу рядом с ним, прямо на земляной пол, и отошла к столу, где хлопотала Ольга. Торхолл поднял голову и, убедившись, что никто не смотрит на него, одним глотком осушил чашу и со вздохом опустился на постель из оленьих шкур.