— Гектор, — обратился к нему дядя, когда они шли домой, — я иногда склонен подозревать, что ты в одном отношении глуп.

— Если вы считаете меня глупым лишь в одном отношении, сэр, вы, безусловно, оказываете мне большую честь, чем я ожидаю или заслуживаю.

— Я хочу сказать — в одном отношении par excellence, — ответил антикварий. — Мне иногда казалось, что ты поглядываешь на мисс Уордор.

— Да, сэр? — невозмутимо произнес Мак-Интайр.

— Да, сэр! — повторил за ним дядя. — Этот чертов малый отвечает так, словно нет ничего разумнее на свете, как ему, армейскому капитану без гроша за душой, жениться на дочери баронета.

— Я полагаю, сэр, — ответил молодой горец, — для мисс Уордор в этом не было бы ничего унизительного с точки зрения древности рода.

— О, боже упаси нас касаться этой темы! Нет, нет, вы оба равны, оба — на вершинах знатности и вправе смотреть свысока на всякого roturier в Шотландии.

— А с точки зрения состояния, мы тоже равны, так как ни у кого из нас его нет. Может, я ошибаюсь, но только я не могу упрекнуть себя в самонадеянности.

— Вот в этом-то и есть ошибка, — возразил дядя. — Она не захочет пойти за тебя, Гектор!

— В самом деле, сэр?

— Сущая правда, Гектор. А для вящего подтверждения должен сообщить тебе, что она любит другого. Она однажды неверно поняла несколько слов, с которыми я к ней обратился, и впоследствии мне удалось разгадать, какой смысл она в них вкладывала. Раньше я не мог понять, почему она медлит и краснеет. Но теперь, мой бедный Гектор, я знаю, что это был смертный приговор твоим надеждам и притязаниям. Поэтому советую тебе трубить отступление и, по возможности в порядке оттянуть свои силы, ибо гарнизон форта слишком силен, чтобы тебе идти на приступ.

— Мне нет надобности трубить отступление, дядя, — сказал Гектор, гордо выпрямившись и шествуя с оскорбленным и торжественным видом. — Незачем отступать тому, кто и не наступал. В Шотландии найдутся женщины, кроме мисс Уордор, из такой же хорошей семьи…

— И с лучшим вкусом, — подхватил дядя. — Несомненно, такие найдутся, Гектор. И хотя она принадлежит к самым благовоспитанным и разумным девушкам, каких я встречал, я сомневаюсь, способен ли ты оценить ее достоинства. Тебе нужно другое. Крупная фигура, над головой крест-накрест два пера, одно — зеленое, другое — синее, амазонка — цвета, присвоенного полку. Сегодня она правит кабриолетом, а завтра делает смотр полку, проезжая рысью на сером пони, который накануне тащил экипажик, — hoc erat in votis. Вот какие качества могли бы покорить тебя, особенно если бы леди питала склонность к естественной истории и предпочитала некую разновидность phoca.

— Не жестоко ли, сэр, — сказал Гектор, — при всяком удобном случае тыкать мне в нос этим проклятым тюленем? Но мне это все равно, и мое сердце не разобьется из-за мисс Уордор. Она свободна выбирать, кого хочет, и я желаю ей всяческого счастья.

— Великодушное решение, о столп Трои! А я, Гектор, опасался сцены. Твоя сестра говорила мне, что ты отчаянно влюблен в мисс Уордор.

— Сэр, — ответил молодой человек, — не хотите же вы, чтобы я был отчаянно влюблен в девушку, которой я безразличен?

— Ну что ж, племянник, — уже более серьезно проговорил антикварий, — в том, что ты говоришь, конечно, есть свой смысл. И я многое дал бы за то, чтобы лет двадцать — двадцать пять назад мог рассуждать так, как ты.

— Мне думается, в таких вопросах каждый может рассуждать как хочет, — сказал Гектор.

— Люди старой школы смотрели на это иначе, — возразил Олдбок. — Но, как я уже говорил, современный образ действий представляется более благоразумным, хотя и не более интересным. А теперь скажи мне, как ты смотришь на возможность вторжения, которая сейчас так всех волнует? Люди все еще кричат: «Они идут!»

Гектор, глубоко униженный, но всячески старавшийся скрыть это от своего насмешливого дядюшки, охотно поддержал разговор, который мог отвлечь мысли антиквария от мисс Уордор и тюленя. А когда они достигли Монкбарнса, им пришлось рассказывать дамам о событиях в замке и, в свою очередь, выслушивать сообщения о том, как долго дамы ждали с обедом, прежде чем решили сесть за стол без антиквария. И за этими разговорами обе вышеупомянутые деликатные темы были забыты.

На следующее утро антикварий встал рано и, так как Кексон еще не появлялся, сразу почувствовал, что ему не хватает мелких новостей и слухов, о которых неизменно докладывал бывший парикмахер. Болтовня Кексона стала не менее необходимой антикварию, чем понюшка табаку, хотя оба эти удовольствия он ценил, или только делал вид, что ценит, не больше, чем они того заслуживают. Ощущение пустоты, обычно сопровождающее подобные лишения, было устранено Охилтри, который прохаживался вдоль изгороди из подстриженных тисов и падубов, по-видимому, чувствуя себя вполне как дома. И в самом деле, за последнее время все так к нему привыкли, что даже Юнона не лаяла на него и лишь следила за ним строгим и бдительным оком. Антикварий в халате вышел из дома, и нищий сейчас же приветствовал его.

— Теперь они идут, и по-настоящему, Монкбарнс! Я прямо из Фейрпорта, хотел доставить вам это известие и сейчас же пойду назад. В бухту только что вошел «Искатель», и говорят, что французский флот гнался за ним.

— «Искатель»? — на миг задумавшись, переспросил Олдбок. — Вот оно что!

— Ну да, «Искатель», бриг капитана Тэфрила.

— Так, так! А он имеет отношение к надписи «Искать номер два»? — спросил Олдбок; ему показалось, что название судна проливает новый свет на историю с таинственным ящиком и находившимся в нем кладом.

Нищий, словно мальчик, пойманный на веселой проказе, прикрыл шляпой лицо, но не мог удержаться и расхохотался от души.

— В вас, верно, сам дьявол сидит, Монкбарнс, и помогает вам так ловко подгонять одно к одному! Кто бы подумал — поставить рядом то да это! Вот поймали вы меня!

— Мне все ясно, — сказал Олдбок, — как надпись на хорошо сохранившейся медали: ящик, в котором было найдено серебро, принадлежал бригу, а сокровище — моему «фениксу»? (Эди кивнул в знак подтверждения.) И оно было закопано там, чтобы помочь сэру Артуру в его затруднениях?

— Мною, — сказал Эди, — и двумя матросами с брига; но они не знали, что в ящике. Они думали, что капитан привез какую-то контрабанду. Я сторожил это место днем и ночью, пока клад не перешел в нужные руки. А потом, когда этот немецкий черт стал таращить глаза на крышку ящика (кто хочет ягнятинки, ищет, где лежала овца), какой-то шотландский бес дернул меня сыграть с ним шутку. Теперь вы видите, что я не мог болтать перед судьей Литлджоном. Скажи я хоть слово, все и выплыло бы наружу. Мистер Ловел очень разгневался бы. Вот я и решил, что лучше буду терпеть, а рта не раскрою.

— Должен сказать, что он удачно выбрал, кому доверить дело, хотя это и было немного странно, — заметил Олдбок.

— А я о себе скажу так, Монкбарнс, — ответил нищий. — Мне изо всей нашей округи скорее всего можно доверить деньги. Мне их не надо, и не хочу я их, да и тратить их мне не на что. А у молодого человека и не было особого выбора. Ведь он думал, что навсегда покидает страну. (Надеюсь, что тут он ошибся.) Ночью нам довелось узнать о горестях сэра Артура, а к рассвету Ловел уже должен был быть на борту брига. Однако еще через пять суток бриг снова вошел в бухту. Я, как условились, встретил лодку, и мы зарыли клад там, где вы его нашли.

— Это была очень романтическая и глупая затея, — сказал Олдбок. — Почему было не довериться мне или иному другу?

— На руках молодого человека, — возразил Эди, — была кровь сына вашей сестры, который еще мог умереть. Где тут было мистеру Ловелу долго раздумывать? И как он мог просить вас через кого-нибудь еще?

— Ты прав. А что, если бы Дюстерзивель опередил вас?

— Едва ли он сунулся бы туда без сэра Артура. Накануне он здорово перетрусил и не собирался даже близко подходить к тому месту. Его только насильно можно было затащить туда. Первую-то находку спрятал он сам, как же он мог рассчитывать на вторую? Если он все же вертелся возле сэра Артура, то лишь затем, чтобы выманить у него еще сколько удастся.

— В таком случае, — спросил Олдбок, — как мог попасть туда сэр Артур, если бы его не привел немец?

— Гм, — спокойно ответил Эди, — у меня была заготовлена такая сказка про Мистикота, что он примчался бы за сорок миль, да и вы тоже! А потом его бы обязательно потянуло туда, где он уже раз нашел денежки. Ведь он теперь знал, как нужно искать клады! Короче, серебро было в слитках, а сэру Артуру грозило разорение. Ловел же больше всего старался о том, чтобы сэр Артур не догадался, чья рука ему помогла. Вот мы и не нашли лучшего способа подсунуть ему эти слитки, хотя и долго ломали себе головы. Но, если бы серебро случайно попало в лапы Дюстерзивеля, мне было велено немедленно рассказать все шерифу или вам.

— А знаешь, несмотря на все эти мудрые предосторожности, мне кажется, трудно было рассчитывать, чтобы такая неуклюжая затея сошла гладко. Вам повезло, Эди! Но откуда, черт возьми, у Ловела взялось столько серебряных слитков?

— Вот уж этого я вам не могу сказать. Но их погрузили на борт в Фейрпорте вместе с прочим его добром, и мы уложили их на бриге в снарядный ящик. Так оно было удобно и для хранения и для переноски.

— Боже мой! — воскликнул Олдбок, вспоминая начало своего знакомства с Ловелом. — И для этого молодого человека, бросающего сотни фунтов на такие странные предприятия, я думал устраивать подписку, чтобы издать его сочинения! И я еще оплатил его счет в Куинзферри! Нет, никогда больше я не стану оплачивать ничьих счетов! А у вас с Ловелом, видно, была постоянная переписка?

— Нет, я получил только наспех нацарапанную записку, что в Тэннонбург прибудет — говорилось о вчерашнем дне — пакет с очень важными письмами для хозяев Нокуиннока. Боялись, видите ли, как бы в Фейрпорте не вскрыли эти письма. И не напрасно. Я слыхал, что миссис Мейлсеттер потеряет должность, потому что больше смотрит за чужими делами, чем за своими собственными.

— Какой же награды ты теперь ждешь, Эди, за то, что был и советчиком, и гонцом, и охранителем, и доверенным лицом в этом деле?

— Ни черта я не жду, разве что вы, джентльмены, придете на похороны нищего и, может быть, вы сами понесете изголовье гроба, как бедному Стини Маклбеккиту. Мне это дело не составило труда, я все равно бродил бы с места на место. Но как счастлив я был, когда выбрался из тюрьмы! Я все думал: что, если важное письмо придет, пока я сижу взаперти, как устрица, и все из-за этого пойдет прахом? Иной раз я говорил себе: откроюсь вам и все расскажу! Однако я ведь не мог пойти против приказа мистера Ловела. И, мне кажется, ему надо было повидать кого-то в Эдинбурге, прежде чем сделать то, что он хотел, для сэра Артура и его семьи.

— Понятно. Ну, а как твои политические новости, Эди? Французы все-таки идут?

— Бог их знает! Но так говорят, сэр! Сейчас огласили строгий приказ, чтобы солдаты и добровольцы были наготове. Скоро сюда пришлют толкового молодого офицера — проверить нашу оборону. Я видел, как служанка чистила мэру портупею и лосины, и помог ей, потому что она — сами понимаете — не много в этом смыслит. Вот я и узнал новости в награду за труды.

— А ты сам что думаешь, старый солдат?

— Право, не знаю. Если их нагрянет сколько говорят, сила будет на их стороне. Но среди добровольцев много смелых молодых парней. Не хочу сказать ничего плохого и о тех, кто слаб или малопригоден, потому как я и сам такой. Но и мы сделаем что можем!

— Вот как! Воинственный дух снова просыпается в тебе, Эди?

Разве и у тебя, Эди, есть за что биться?

— Мне не за что биться, сэр? Неужто я не стану биться за свою родину, и за берега ручьев, по которым я брожу, и за очаги хозяек, которые дают мне кусок хлеба, и за малышей, что ковыляют мне навстречу, чтобы поиграть со мной, когда я прихожу в какую-нибудь деревушку? А, черт, — продолжал он с жаром, сжимая посох. — Будь у меня столько сил, сколько доброй воли, я не одному бы дал их про запас на целый день боя.

— Браво, браво, Эди! Страна не в такой уж опасности, если нищий готов драться за свою миску, как лэрд — за свою землю.

Тут их разговор вновь обратился к той ночи, которую Эди и Ловел провели в руинах монастыря. Сообщенные нищим подробности чрезвычайно позабавили антиквария.

— Я не пожалел бы гинеи, чтобы посмотреть, как этот подлый немец корчился от страха, хотя привык нагонять его своим шарлатанством на других, и сам дрожал то перед гневом своего покровителя, то перед воображаемым духом.

— Да, — сказал нищий, — ему было чего испугаться. Казалось, дух самого Дьявола в латах вселился в сэра Артура. — Кстати, что будет с тем проходимцем?

— Я как раз утром получил письмо, из которого узнал, что он отказался от возбужденного против тебя обвинения и предлагает раскрыть такие обстоятельства, которые облегчат более, чем мы ожидаем, приведение в порядок дел сэра Артура. Это пишет шериф, а еще он сообщает, что Дюстерзивель дал какие-то важные сведения правительству, и поэтому его, вероятно, просто вышлют на родину: пусть мошенничает у себя дома!

— А что же станется со всеми прекрасными машинами, и колесами, и штреками, и штольнями в Глен Уидершинзе? — спросил Эди.

— Я надеюсь, люди, прежде чем разойдутся, сложат из тамошнего хлама хороший костер, подобно тому, как армия, которой приходится снять осаду, уничтожает свою артиллерию. А что касается ям в земле, Эди, то я оставлю эти ловушки на пользу следующему мудрецу, который захочет променять добро на дым.

— Господи помилуй! Как же так — сжечь? Ведь это большой убыток. Не лучше ли вам попытаться продать это имущество и хоть так вернуть часть ваших ста фунтов? — продолжал Эди с насмешливым сочувствием.

— Ни одного фартинга не возьму! — рассердился антикварий и, повернувшись, отошел на два шага; но тут же вновь повернулся к нищему, чуть улыбнулся, смущенный своей раздражительностью, и сказал: — Ступай в дом, Эди, и запомни мой совет: никогда не говори со мной о рудниках, а с моим племянником — о phoca, или, как вы его называете, тюлене.

— Мне надо назад, в Фейрпорт, — сказал странник. — Хочу послушать, что говорят о вторжении, но я запомню, что сказала ваша милость: не говорить с вами о тюлене, а с капитаном — о ста фунтах, которые вы дали Дюстер…

— Пошел к черту! Я хотел, чтобы ты не напоминал об этом мне!

— Ах, боже мой! — Эди изобразил крайнее удивление. — А я-то думал, что ваша милость позволяет всего касаться в приятном разговоре, кроме вон того претория да еще бляшки, что вы купили у бродячего торговца, приняв ее за настоящую старинную монету.

— А ну тебя! — пробурчал антикварий, поспешно отвернулся и ушел в комнаты.

Нищий поглядел ему вслед, а затем, прерывисто смеясь, как делают сорока или попугай в ознаменование удачной проделки, снова вышел на дорогу в Фейрпорт. Привычка сделала его непоседливым, да и по натуре он был большим охотником до новостей. И вот вскоре он опять очутился в городе, который покинул утром с единственной целью «малость покалякать с Монкбарнсом».