Наши путники только что миновали небольшую рощицу, примыкавшую к дороге, когда заметили первое живое существо, попавшееся им навстречу с момента отъезда из Камнора. Это был глуповатый паренек, видимо — сын фермера, в серой куртке, с непокрытой головой, в штанах до пят и огромных башмаках. Он держал под уздцы то, что было им более всего нужно, — лошадь с дамским седлом и со всеми принадлежностями, необходимыми даме для верховой езды. Мальчишка окликнул Уэйленда:

— Эй, сэр! А вы, верно, и есть тот самый?

— А как же, дружок, конечно, — ответил, ни секунды не колеблясь, Уэйленд.

Впрочем, надо признать, что люди, воспитанные в более строгих правилах, и те не устояли бы перед такой заманчивой возможностью. С этими словами Уэйленд вырвал из рук мальчишки поводья, мигом снял графиню со своей лошади и помог ей пересесть на ту, которую счастливый случай предоставил в их распоряжение. И в самом деле, все произошло чрезвычайно естественно, и графиня, как выяснилось позже, даже не усомнилась в том, что лошадь была выслана им навстречу благодаря предусмотрительности Уэйленда или его друзей.

Однако мальчуган, столь быстро освободившийся от данного ему поручения, вытаращил глаза и принялся чесать себе затылок, как будто раскаиваясь, что отдал лошадь, удовлетворившись таким кратким объяснением.

— Я бы поверил, что ты тот самый, да ведь ты должен был сказать — «бобы», сам знаешь, — пробормотал он.

— А как же! — сказал Уэйленд наугад. — А ты должен был ответить — «ветчина», сам знаешь.

— Ни-ни, — возразил мальчишка, — подожди-ка, подожди-ка… Я должен был сказать — «горох».

— Верно, верно! Ей-богу, «горох»! Хотя ветчина была бы куда более подходящим паролем, — ответил Уэйленд.

Усевшись тем временем на собственную лошадь, он взял поводья из рук растерявшегося, сбитого с толку мальчишки, кинул ему мелкую монетку и, не тратя лишних слов, поспешил вперед, чтобы наверстать потерянное время.

Мальчишка был еще виден с холма, на который они поднимались, и Уэйленд, оглянувшись назад, заметил, что он стоит, запустив руку в волосы, неподвижный, как дорожный столб, повернув голову в ту сторону, куда они ускакали. Наконец, когда они достигли вершины холма, он увидел, как одураченный мальчишка наклонился, чтобы поднять серебряную монету, доставшуюся ему благодаря щедрости путника.

— Вот уж, можно сказать, божий дар! — воскликнул Уэйленд. — Лошадка хороша, бежит на славу и послужит нам до тех пор, пока мы не добудем для вас другую, не хуже, а эту сразу же отошлем обратно, чтобы все были довольны.

Но он обманулся в своих ожиданиях, и судьба, поначалу показавшаяся такой милостивой, вскоре дала основания опасаться, что случай, вызвавший такой восторг у Уэйленда, приведет их на край гибели.

Не отъехали они и мили от места, где оставили мальчишку, как ветер донес до них громкие крики: «Караул! Грабеж! Держи вора!» — и тому подобные восклицания, которые Уэйленд, по совести, мог счесть последствиями своей проделки.

— Лучше бы мне проходить всю жизнь босиком! — пробормотал он. — За нами гонятся, и я пропал. Эх, Уэйленд, Уэйленд! Не раз говаривал твой отец, что лошади погубят тебя. Довелось бы мне только еще разок встретиться с любителями скачек в Смитфилде или на Тэрнбул-стрит, и я разрешу им вздернуть меня хоть на колокольню собора святого Павла, если еще раз вмешаюсь в дела вельмож, рыцарей или благородных дам!

Погрузившись в эти мрачные размышления, он то и дело оборачивался, чтобы посмотреть, кто преследует его, и несколько утешился, когда обнаружил лишь одного всадника. Правда, всадник этот сидел на прекрасной лошади и мчался за ними с такой быстротой, что нечего было и думать о спасении бегством, даже если бы силы графини позволили ей пустить свою лошадь вскачь.

«Славная может выйти потеха, — думал Уэйленд, — с каждой стороны — по одному мужчине, причем этот парень в седле смахивает скорей на обезьяну, чем на всадника. Э, была не была, на худой конец можно будет легко вышибить его из седла. Ого, черт возьми, сдается мне, что его лошадь сама взялась за дело, потому что она закусила удила! Ну вот, плевал я на него! — обрадовался он, когда преследователь начал приближаться. — Это всего-навсего скотина лавочник из Эбингдона!»

Опытный глаз Уэйленда, несмотря на значительную дистанцию, правильно оценил положение. Горячая лошадь доблестного лавочника, не чувствуя твердой руки всадника и заметив впереди двух быстро бегущих лошадей, устремилась вдогонку с такой резвостью, что злополучный седок, еле державшийся на ней, не только нагнал беглецов, но на полном галопе проскакал мимо них, изо всех сил вцепившись в поводья и вопя: «Стой! Стой!» Казалось, это восклицание больше относится к его собственной лошади, чем к тем, кого моряки называют «призом». С такой неудержимой быстротой, — если придерживаться другого морского выражения, — он «проскочил» еще ярдов двести, прежде чем сумел остановить и повернуть свою лошадь. Затем он направился обратно к нашим путникам, кое-как оправляя приведенную в крайний беспорядок одежду, выпрямившись в седле и пытаясь придать себе смелый и воинственный вид, чтобы скрыть смущение и страх, овладевшие им во время бешеной скачки.

Уэйленд успел заверить графиню, что ей нечего бояться, и добавил:

— Парень этот — сущий олух, я с ним живо справлюсь.

Переведя дух и набравшись смелости, лавочник обратился к ним и угрожающим тоном приказал Уэйленду немедленно вернуть ему лошадь.

— Как! — отозвался кузнец с важностью царя Камбиза. — Нам приказывают остановиться на большой королевской дороге и отнимают нашу собственность? В таком случае вон из ножен, мой Эскалибар, и скажи этому доблестному рыцарю, что лишь яростная схватка рассудит нас.

— На помощь, честные люди! — вскричал лавочник. — Я пытаюсь вернуть свое добро, и на меня за это нападают!

— Напрасно ты взываешь к своим богам, подлый нечестивец, — произнес Уэйленд, — я исполню то, что сказал, хотя бы мне угрожала смерть. Знай, обманщик, знай, продавец гнилого батиста, что я тот самый разносчик, которого ты похвалялся ограбить на большой дороге! Берись за оружие и защищайся!

— Я же говорил только в шутку, — оправдывался Голдтред, — я честный лавочник и гражданин и не нападаю на людей из-за угла.

— Тогда, клянусь честью, доблестный лавочник, я сожалею о своем обете! Я поклялся, что, где бы ни повстречался с тобой, я отниму твою лошадь и подарю ее своей возлюбленной, если даже ты будешь отстаивать свое добро силой. Но обет мною дан, и все, что я могу сделать для тебя, — это оставить лошадь в Доннингтоне, в ближайшей гостинице.

— Но говорю тебе, Приятель, что это та самая лошадь, на которой сегодня я должен увезти Джейн Тэкем из Шотсброка в приходскую церковь, чтобы сделать ее миссис Голдтред. Она выпрыгнула из окошка старого дядюшки Тэкема и стоит, понимаешь, ожидая лошадь в условленном месте, держа наготове дорожный плащ и хлыст с рукояткой из слоновой кости, ну точь-в-точь как жена Лота. Прошу тебя, сделай одолжение, верни мне лошадь!

— Я весьма сочувствую как прекрасной девице, так и тебе, благороднейший рыцарь миткаля. Но обеты следует выполнять. Ты найдешь лошадь в трактире «Ангел» в Доннингтоне. Это все, что я могу для тебя сделать, по чистой совести.

— Убирайся к дьяволу со своей совестью! — возмутился ошеломленный лавочник. — Повел бы ты невесту в церковь пешком?

— Ты можешь посадить ее на своего скакуна, сэр Голдтред, — посоветовал Уэйленд, — это несколько умерит его прыть.

— А как мне быть, если ты… если ты забудешь оставить мне лошадь там, где обещал? — спросил Голдтред не без колебания, так как в глубине души изрядно струхнул.

— Мой короб останется залогом — он лежит у Джайлса Гозлинга в комнате с узорными кожаными портьерами. Он набит бархатом одинарным, двойным и тройным; тафтой и сукном, камчатным полотном и шелком, плюшем и шерстью…

— Стой! Стой! — воскликнул торговец. — Хорошо если там и вправду есть хоть половина этих товаров! Но никогда больше не доверю я деревенщине моего славного Баярда!

— Как вам будет угодно, мистер Голдтред! Итак, доброго вам утра и счастливого путешествия, — добавил Уэйленд и весело пустился в путь со своей дамой.

Обескураженный торговец двинулся обратно, но уже гораздо медленнее, обдумывая, как ему оправдаться перед разочарованной невестой, которая в ожидании своего любезного жениха стояла посреди королевской большой дороги.

— Мне показалось, — заметила графиня, когда они немного отъехали, — что этот глупец разглядывал меня, словно припоминая мое лицо; но я укуталась шарфом чуть ли не до бровей.

— Будь это так, — ответил Уэйленд, — я бы вернулся и хватил его по башке; от этого он не поглупеет, потому что мозгов его хватит даже на один глоток новорожденному гусенку. Однако сейчас нам нужно спешить, а в Доннингтоне мы оставим лошадь, чтобы у дурака пропала охота гнаться за нами, и попытаемся изменить нашу внешность, чтобы сбить его с толку, если он захочет продолжать погоню.

Путники прибыли в Доннингтон без дальнейших помех, но графине необходим был хотя бы двух— или трехчасовой отдых. Уэйленд воспользовался этим временем, чтобы принять необходимые меры предосторожности, от которых зависело предстоящее путешествие; он проявил при этом свойственные ему находчивость и расторопность.

Сменив суконный кафтан разносчика на рабочую блузу, он отвел лошадь Голдтреда в гостиницу «Ангел», находившуюся в противоположном конце селения. Несколько позже, хлопоча по другим делам, он заметил, что лошадь уже передали лавочнику, который, во главе внушительного отряда, явился выручать силой оружия то, что было ему отдано без всякого выкупа. Рассчитываться же ему пришлось лишь за огромное количество эля, выпитого его приятелями, которых после поездки, видимо, мучила жажда. По поводу этой платы мистер Голдтред вступил в яростный спор со старшиной местечка, вызванным для того, чтобы помочь собрать народ.

Совершив благоразумный и справедливый акт возвращения чужой собственности, Уэйленд раздобыл для графини и для себя одежду, придававшую им вид зажиточных жителей. При этом они решили в пути выдавать себя за брата и сестру, чтобы привлекать к себе как можно меньше внимания.

Наконец Уэйленд завершил приготовления, купив выносливую лошадь, способную поспевать за его конем, но достаточно смирную и вполне пригодную под дамское седло. На все эти расходы пошли деньги, которыми с избытком снабдил его Тресилиан.

Таким образом, после полудня, когда несколько часов крепкого сна освежили графиню, путники возобновили прерванное путешествие, чтобы как можно скорей попасть в Кенилворт через Ковентри и Уорик. Однако не успели они отъехать, как им представился новый повод для беспокойства.

Следует упомянуть, что хозяин гостиницы сообщил им, будто часом-двумя раньше из Доннингтона в Кенилворт направилась труппа комедиантов, приглашенных, как он полагал, для исполнения масок и пантомим, составлявших часть увеселений, которые обычно устраивались по случаю приезда королевы.

Уэйленду пришло в голову, что, присоединившись под каким-либо предлогом к этой труппе, они будут привлекать к себе гораздо меньше внимания, чем продолжая путешествовать вдвоем. Он поделился своими соображениями с графиней, и она, охваченная одним лишь желанием поскорее беспрепятственно добраться до Кенилворта, предоставила ему полную свободу действий. Они поэтому пришпорили лошадей, намереваясь догнать актеров и продолжать путешествие вместе с ними. Вскоре примерно в полумиле они увидели небольшую группу людей, состоявшую из всадников и пешеходов, взбиравшихся на вершину пологого холма, за которым они потом исчезли. Но Уэйленд не переставал ни на минуту озираться по сторонам; он увидел, что за ними во весь опор на великолепном коне мчится всадник в сопровождении слуги, который изо всех сил старался поспеть за своим хозяином. Уэйленд тревожно оглянулся на этих всадников, заметно помрачнел, снова оглянулся и, побледнев, обратился к графине:

— Это конь Ричарда Варни, я бы его узнал среди тысячи… Пожалуй, это похуже встречи с лавочником.

— Тогда обнажи свой меч, — отозвалась графиня, — и пронзи мне сердце, ибо лучше умереть, чем снова оказаться в его руках!

— Я охотнее пронзил бы тысячу раз его или даже самого себя, — ответил Уэйленд. — Сказать по правде, я не мастер драться, хотя, если понадобится, вид шпаги испугает меня не больше, чем кого другого. И потом, что касается моего меча… умоляю вас, погоняйте… это жалкая обыкновенная рапира, тогда как у него, ручаюсь головой, настоящая толедская. Да с ним еще слуга… вероятно, это пьяный буян Лэмборн, и лошадь под ним та самая, на которой, как люди говорят… но прошу вас, погоняйте, ради бога… он ограбил гуртовщика. Не то чтобы я боялся Варни или Лэмборна, когда нужно сделать доброе дело…. ваша лошадь может идти быстрее, если вы ее заставите… но все же… нет, прошу вас, не пускайте ее галопом, иначе они заметят, что мы боимся их, и погонятся за нами… удерживайте ее только на полной рыси… Так вот, хоть я и не боюсь их, но предпочел бы лучше отделаться от них хитростью, чем силой. Догнать бы нам этих комедиантов, мы бы смешались с ними и проскользнули незамеченными, если только Варни не гонится именно за нами, а тогда дело плохо!

Говоря так, он то понукал, то придерживал свою лошадь, стремясь скакать со всей возможной быстротой, но сохраняя вид обычных путников и стараясь избежать той поспешности, которая могла бы возбудить подозрение, что они спасаются бегством.

Таким образом они взобрались на пологий холм, о котором мы уже упоминали, и, взглянув с вершины, с радостью обнаружили, что комедианты, выехавшие раньше их из Доннингтона, расположились в небольшой долине по другую сторону холма, там, где дорогу пересекал ручей, за которым виднелось несколько домиков. По-видимому, они устроили здесь привал, и это дало Уэйленду надежду, что им удастся присоединиться к компании, прежде чем Варни нагонит их. Уэйленд обеспокоился еще больше, увидев, что его спутница — хоть она и не жаловалась и не выражала страха — смертельно побледнела, и он начал опасаться, как бы она не свалилась с лошади. Однако, несмотря на упадок сил, графиня пришпорила свою лошадь с такой энергией, что они присоединились к компании в долине, прежде чем Варни показался на вершине холма.

Беглецы застали труппу комедиантов, среди которой собирались укрыться, в большом волнении. Женщины с растрепанными волосами и озабоченным видом то входили в один из домиков, то выбегали из него; мужчины стояли у входа, держа лошадей под уздцы, с тем глупым видом, какой обычно бывает у людей, когда их помощь никому не нужна.

Уэйленд и его подопечная помедлили, как бы из любопытства, затем постепенно, не задавая никаких вопросов, смешались с труппой, как будто всегда были ее членами.

Они пробыли здесь не больше пяти минут, стараясь по возможности держаться края дороги, так, чтобы между ними и Варни оказались другие путешественники, когда конюший лорда Лестера, сопровождаемый Лэмборном, стремительно спустился с холма. Кровавые следы на боках их коней и остриях шпор изобличали спешку, с которой они скакали. Вид людей, толпившихся вокруг домика, клеенчатые плащи, надетые, чтобы защитить театральные костюмы, легкая тележка для перевозки декораций, причудливый реквизит, который они держали в руках, чтобы предохранить от тряски, сразу позволили всадникам определить, с кем они имеют дело.

— Вы комедианты, приглашенные в Кенилворт? — спросил Варни.

— Recte quidem, Domine spectatissime, — ответил один из них.

— Так какого дьявола вы остановились здесь, когда вам строго приказано быть в Кенилворте вовремя? Королева завтра обедает в Уорике, а вы мешкаете, негодяи!

— Святая истина, сэр, — отозвался щуплый мальчуган в маске с парой ярко-красных рожек, в плотно облегающей куртке из черной саржи, в красных чулках и в башмаках, напоминавших формой копыта, — святая истина, сэр, и вы совершенно правы. Именно мой родитель, дьявол, охваченный родовыми муками немножко задержал поездку, чтобы пополнить нашу компанию еще одним чертенком.

— Как же, рассказывай! — усмехнулся Варни, ибо саркастическая усмешка была для него наивысшим признаком веселья.

— Мальчик сказал чистую правду, — вступился актер, который первым приветствовал Варни. — Наш старший черт — этот ведь только маленький чертенок — как раз сейчас находится при Lucina fer opem внутри этой самой tugurium.

— Клянусь святым Георгием или, скорее, драконом, который, быть может, сродни будущему чертенку, — презабавный случай! — воскликнул Варни. — Что скажешь, Лэмборн? Не пойдешь ли в крестные отцы к новорожденному? Если дьяволу понадобится выбирать себе кума, то более подходящего он не найдет.

— Если только тут не окажется лица познатней меня, — отозвался Лэмборн с почтительной дерзостью слуги, который сознает, что без него не обойтись и потому шутка сойдет безнаказанной,

— А как зовут этого черта или чертовку, которая не сумела выбрать более подходящего времени? — спросил Варни. — Мы не можем лишиться ни одного из актеров.

— Gaudet nomine Sibyllae, — ответил тот же актер. — Ее зовут Сибиллой Лейнем, и она жена мистера Ричарда Лейнема.

— Придверника залы Совета? — сказал Варни. — Ну, ей это непростительно; она ведь женщина опытная, могла бы получше рассчитать время. А кто те двое — по-моему, мужчина и женщина, которые так поспешно спустились с холма перед нами? Они тоже из вашей труппы?

Уэйленд уже готов был ответить на этот опасный вопрос, когда в разговор снова вмешался маленький чертенок.

— Если угодно знать, — сказал он, подойдя вплотную к Варни и понизив голос, чтобы его не могли расслышать товарищи, — мужчина — это наш главный дьявол, и у него в запасе довольно всяких фокусов, чтобы заменить сотню таких чертей, как госпожа Лейнем. А женщина — это, с вашего позволения, та мудрая особа, содействие которой особенно необходимо нашей страдалице.

— Ого, так вы, значит, запаслись и повивальной бабкой? Да уж, по тому, как она мчалась, можно было понять, что ей необходимо попасть к месту вовремя. А есть у вас запасное отродье сатаны, чтобы заменить миссис Лейнем?

— Ну, сэр, они не так уж редки в этом мире, как предполагает возвышенная добродетель вашей милости. Наш главный дьявол, если пожелаете, хоть сейчас изрыгнет несколько языков пламени и выпустит несколько клубов дыма — вы поневоле подумаете, что у него в брюхе Этна.

— Сейчас мне некогда любоваться его представлением, самый многообещающий чертенок ада, — сказал Варни, — но вот вам, получите на выпивку по случаю счастливого события, и, как говорится в одной пьесе, «бог да благословит труды ваши».

Сказав это, он пришпорил коня и поскакал дальше.

Лэмборн помедлил несколько минут, порылся в своем кошельке в поисках серебряной монеты и вручил ее расторопному чертенку, прибавив, что делает это для поощрения его на пути в преисподнюю, ибо вспышки адского пламени уже сверкают вокруг него.

Затем, выслушав от мальчика изъявления благодарности за щедрость, он также пришпорил лошадь и помчался вслед за своим хозяином так быстро, что искры полетели из-под копыт.

— А теперь, — сказал лукавый бесенок, приблизившись к лошади Уэйленда и перекувырнувшись в воздухе с такой легкостью, которая оправдывала его родство с властелином этой стихии, — раз я сказал им, кто вы, в награду вы должны сказать мне, кто я.

— Ты или Флибертиджиббет, — ответил Уэйленд Смит, — или в самом деле дьявольское отродье.

— Попал в самую точку! — сказал Дикки Сладж. — Я твой собственный Флибертиджиббет; я прорвался через все преграды и ушел за своим мудрым наставником, — я ведь говорил тебе, что сделаю это, хочет он того или нет. Но что это за дама с тобой? Я заметил, как ты растерялся при первом же вопросе, и поспешил на выручку. Но я должен знать о ней все, дорогой мой Уэйленд.

— Ты узнаешь тысячу более занятных вещей, мой милый чертик, — сказал Уэйленд, — только не задавай мне сейчас вопросов. А так как вы направляетесь в Кенилворт, то и я поеду туда — хотя бы из любви к твоей милой рожице и веселому обществу.

— Тебе следовало бы сказать — милому обществу и веселой рожице, — поправил Дикки. — Но как ты будешь путешествовать с нами? Я хочу сказать — в качестве кого?

— Да хотя бы в качестве того, за кого ты меня выдал, в качестве фокусника: ты ведь знаешь, мне это дело знакомо.

— Ну, а леди? Можешь мне поверить, я-то вижу, что она настоящая леди и ты только о ней и беспокоишься: твое поведение выдает тебя.

— Кто она, дружок? Да всего-навсего моя бедная сестра. Она умеет петь и играть на лютне так, что даже рыбы от восторга готовы выскочить из воды на берег.

— Я сейчас же должен послушать, — сказал мальчик. — Я ужас как люблю лютню; я люблю ее больше всего на свете, хотя никогда ее не слышал.

— Как же ты можешь любить ее, Флибертиджиббет?

— А так, как рыцари любят дам в старых романах — по слухам.

— Тогда люби ее по слухам еще немножко, пока сестра не отдохнет с дороги, — сказал Уэйленд, пробормотав сквозь зубы: — Черт побери этого любопытного бесенка! Но нужно с ним ладить, иначе нам плохо придется.

Затем он предложил мистеру Холидею свои таланты фокусника и расхвалил музыкальные таланты своей сестры. От него потребовали доказательств его ловкости, и он представил их с таким блеском, что актеры пришли в восторг от столь ценного приобретения и охотно приняли его отговорки, когда дело дошло до демонстрации талантов его сестры.

Новоприбывших пригласили подкрепиться дорожными запасами, какие нашлись у труппы, и Уэйленду Смиту во время трапезы не без труда удалось устроиться в сторонке со своей мнимой сестрой. Он использовал эту минутку и начал умолять ее забыть на время свой сан и свои горести и снизойти до того, чтобы сблизиться с обществом, в которое они попали, ибо это было наилучшим способом благополучно добраться до Кенилворта.

Графиня примирилась с необходимостью и, когда они снова пустились в путь, постаралась выполнить совет своего проводника и обратилась к особе, ехавшей рядом, выражая сочувствие той женщине, которую они вынуждены были оставить позади.

— О, за ней хорошо ухаживают, — ответила ее собеседница, которая по своему веселому и жизнерадостному нраву могла сойти за горожанку из Бата. — Кумушку Лейнем это тревожило не больше других: к девятому дню празднеств она будет с нами в Кенилворте, хотя бы ей пришлось путешествовать пешком, неся ребенка за спиной.

Тон этой женщины сразу отбил у графини Лестер всякое желание продолжать беседу. Но так как она первая нарушила молчание, заговорив со своей спутницей, то добрая женщина, которая должна была играть в одной из интермедий прекрасную Джиллиан из Кройдона, позаботилась, чтобы молчание не наступило снова, и принялась развлекать свою безмолвную спутницу тысячей историй о самых разнообразных увеселениях, начиная со времен короля Гарри. Она рассказывала, как их принимали знатные вельможи, и называла имена всех актеров, игравших тогда главные роли, но каждый свой рассказ заключала словами: «Все это ничто по сравнению с роскошными празднествами в Кенилворте».

— А когда мы доберемся туда? — спросила графиня с волнением, которое тщетно пыталась скрыть.

— Те, у кого есть лошади, к ночи могут добраться До Уорика, а оттуда до Кенилворта останется всего четыре или пять миль. Но в Уорике мы должны ждать, пока подойдут пешие, хотя может статься, что добрый милорд Лестер вышлет им навстречу лошадей или повозки, чтобы они не устали в дороге. Сами понимаете, каково танцевать перед знатными особами, измучившись в пути. И все же, помоги мне бог, я помню — был денек, когда я протопала пять миль по полю, а после этого вечером кружилась на носках, как оловянная тарелка на острие иглы у жонглера. Но, как поется в песне, старость все-таки взяла меня своей рукой. Впрочем, если музыка мне понравится, а партнер придется по душе, я еще и сейчас спляшу не хуже любой хохотуньи в Уорикшире, которая, отвечая на вопрос о возрасте, пишет злосчастную цифру четыре с нулем позади.

Если графиня была подавлена болтливостью своей спутницы, то Уэйленду Смиту приходилось выдерживать и отражать постоянные наскоки излишнего любопытства его старого приятеля Ричарда Сладжа. Природа наделила этого хитрого юнца пытливым нравом, который как нельзя лучше соответствовал его острому уму. Первое свойство побуждало его, подобно шпиону, интересоваться чужими делами, а второе заставляло постоянно вмешиваться в то, что его ничуть не касалось. Он целый день пытался заглянуть под шарф графини, и то, что ему удалось разглядеть, очевидно значительно подстрекнуло его любопытство.

— У твоей сестры, Уэйленд, — сказал он, — такая прекрасная шейка, что едва ли эта девица родилась в кузнице, а ручка такая изящная и нежная, что вряд ли она крутила веретено. Ей-богу, я поверю в ваше родство не раньше, чем из вороньих яиц вылупятся лебеди.

— Отстань, — огрызнулся Уэйленд, — ты несешь чепуху, и тебя следовало бы выпороть за нахальство.

— Ладно, — сказал бесенок, отходя, — ты утаил от меня тайну, и я тебе это припомню, не будь я Дикки Сладж.

Эта угроза и расстояние, на котором бесенок держался весь остаток пути, чрезвычайно встревожили Уэйленда, и он предложил своей мнимой сестре, чтобы, сославшись на усталость она выразила желание остановиться, не доезжая двух-трех миль до славного города Уорика, пообещав снова нагнать труппу утром.

В маленькой деревенской гостинице нашлось место, где они могли отдохнуть, и Уэйленд не без тайного удовольствия увидел, что вся труппа, включая Дикки, сердечно попрощавшись с ними, отправилась дальше.

— Завтра, госпожа, — сказал он своей спутнице, — мы, с вашего позволения, снова выедем пораньше и прибудем в Кенилворт прежде, чем там соберется вся эта компания.

Графиня одобрила план своего верного проводника, но, к его удивлению, больше ничего не прибавила, и Уэйленд, неприятно озадаченный, так и не мог понять, есть ли у нее какой-нибудь план дальнейших действий. Он знал, что в ее положении требовалась осторожность, хотя и не совсем был посвящен во все особенности этого положения. Заключив, однако, что в замке у нее должны быть друзья, на совет и помощь которых она может уверенно рассчитывать, он подумал, что его задача будет наилучшим образом выполнена, если он доставит ее туда целой и невредимой.