Торопясь, как человек, сомневающийся в незыблемости своего собственного решения, Эдуард отправился седлать лошадей, попутно поблагодарив соседей, прибывших к нему на выручку, и простившись с ними. Внезапный отъезд Эдуарда и неожиданный оборот всего дела их немало удивил.

— Довольно прохладное гостеприимство, — заметил Дэн из Хаулетхэрста, обращаясь к своим товарищам. — В дальнейшем пускай Глендининги во всем мире умирают и воскресают сколько им угодно: они не дождутся, чтобы я снова ради них занес ногу в стремя.

Желая умиротворить их, Мартин предложил им подкрепиться и выпить вина. Обед прошел как-то хмуро, и все они разъехались по домам в дурном настроении.

Радостная весть, что Хэлберт жив, мгновенно облетела весь дом. Элснет то плакала, то благодарила небеса, но вскоре в ней проснулась привычная рассудительность хозяйки, и она заворчала:

— Не так просто починить ворота. Как прикажете жить, когда все двери настежь, каждая собака забежать может!

У Тибб было свое мнение: она-де всегда знала, что Хэлберт не ударит лицом в грязь и так легко не даст себя убить какому-то там сэру Пирси. Пусть про англичан говорят что угодно, но, когда дело доходит до рукопашной, им не устоять против нашего шотландца — не та сила и кулак не тот.

Переживания Мэри Эвенел были несравненно глубже. Она только недавно научилась молиться, и у нее создалось впечатление, что небо тотчас ответило на ее молитвы. Милосердие, о котором она молила, повторяя слова священного писания, снизошло на нее как некое чудо. Вняв ее горестным жалобам, провидение раскрыло могилу и вернуло ей усопшего. Опасная восторженность стала овладевать ее чувствами, хотя проистекала она из искреннего благочестия.

Найдя между немногими ценными вещами своего гардероба шелковое вышитое покрывало, Мэри завернула в него, спрятав от всех, священную книгу, которую впредь решила беречь, как самое заветное сокровище, и сокрушалась о том, что без сведущего толкователя многое в текстах окажется для нее «книгой за семью печатями». Она не подозревала, что произвольное или ложное толкование наиболее ясных с первого взгляда изречений таит в себе гораздо большую опасность. Но небеса уберегли ее от этих искаженных толкований.

Пока Эдуард седлал лошадей, Кристи из Клинтхилла снова спросил, каковы будут приказания относительно реформатского проповедника Генри Уордена, и достойный монах снова оказался в затруднении, не зная, как примирить свой долг по отношению к церкви с состраданием и уважением, которые ему, помимо его воли, внушал его бывший единоверец и друг. Однако благодаря неожиданному отъезду Эдуарда отпадало главное возражение против пребывания Уордена в Глендеарге.

«Если я отправлю этого Уэлвуда или Уордена в наше аббатство, — размышлял отец Евстафий, — он умрет, умрет в ереси, загубив душу и тело. Такое наказание когда-то считалось целесообразным для устрашения еретиков, но в настоящее время их число так неудержимо растет, что казнь одного вызовет у всех остальных ярость и жажду мести. Правда, он отказывается дать зарок и больше не сеять своих плевел среди доброй пшеницы, но на здешней почве его семена не взойдут. Я не боюсь его влияния на этих бедных женщин, подвластных церкви и воспитанных в должном повиновении ее заветам. Эдуард с его острой любознательностью, горячностью и смелостью мог бы воспламениться от пагубного огня, но его здесь не будет, а больше гореть некому. Таким образом, Уэлвуд не сможет распространять свое губительное учение, но жизнь его сохранится, и, как знать, может быть удастся спасти его душу, как птицу, попавшую в тенета. Я буду сам состязаться с ним в споре — ведь в юношеских диспутах я ему не уступал, а теперь, если силы мои поубавились, меня поддержит само дело, за которое я ратую. Только бы этот грешник признал свои заблуждения — духовное возрождение отщепенца во сто крат полезнее для церкви, чем его телесная смерть».

После этих размышлений, внушенных добротой души, узостью кругозора, изрядным самомнением и немалым самообольщением, помощник приора велел ввести узника.

— Генри, — сказал он, — чего бы ни требовало от меня неумолимое чувство долга, давняя дружба наша и христианское милосердие не позволяют мне послать тебя на верную смерть. При всей своей суровости и непреклонности ты всегда умел широко мыслить. Пусть же преданность тому, что ты считаешь своим долгом, не заведет тебя слишком далеко — дальше, чем повиновение долгу увлекло меня. Помни, что за каждую овцу, которую ты уведешь из стада, тебе в надлежащее время придется держать ответ перед всевышним, который пока позволяет тебе творить подобное зло. Я не требую от тебя никаких обязательств, кроме того, что ты на честное слово останешься в этой башне и явишься, когда тебя позовут.

— Ты изобрел способ связать мне руки крепче, чем если бы их сковали самыми тяжелыми цепями в тюрьме твоего монастыря, — ответил проповедник. — Я не совершу опрометчивого шага, который мог бы навлечь на тебя гнев твоих злосчастных начальников, и буду тем более осмотрителен, что надеюсь: если нам представится возможность еще раз побеседовать — я вырву твою душу из когтей сатаны, подобно тому как из пламени выхватывают обгоревшую головню. Сорвав с тебя одеяние антихриста, торгующего людскими грехами и людскими душами, я смогу еще помочь тебе обрести скалу незыблемую.

Это увещание, которое почти в точности соответствовало собственным чувствам отца Евстафия, зажгло его тем же воинственным пылом, какой охватывает боевого петуха, когда он слышит задорный голос своего будущего противника и отвечает ему.

— Благодаря богу и пречистой деве, — сказал он, выпрямившись во весь рост, — моя вера бросила якорь у скалы, на которой основал свою церковь святой Петр.

— Это искажение текста, — резко возразил Уорден, — пустая игра словами, бессмысленная парономазия.

Спор чуть было не разгорелся снова и, весьма возможно, кончился бы отправкой проповедника в монастырский каземат (разве спорящие могут удержаться в границах благоразумия!), но, к счастью, Кристи из Клинт-хилла заметил, что становится поздно и ему не слишком желательно проезжать после захода солнца по ущелью, которое пользуется дурной славой. Ввиду этого помощник приора подавил в себе полемический азарт и, повторив проповеднику, что полагается на его признательность и благородство, стад с ним прощаться.

— Будь уверен, мой старый друг, — сказал ему Уорден, — что намеренно я не причиню тебе неприятности. Но если владыка ниспошлет мне поручение, я должен подчиниться воле господа.

Обладая большими природными способностями и большим запасом накопленных знаний, эти два человека во многом напоминали друг друга, хотя каждый из них неохотно признался бы в этом. По существу, главное различие между ними состояло в том, что католик, отстаивая религию, которая оскорбляла чувства своей жестокостью, руководствовался более рассудком, чем сердцем, и был дальновиден, осторожен и хитер, между тем как протестант, действуя под сильным влиянием недавно обретенного убеждения и страстно уверовав в его правоту, восторженно, настойчиво и неудержимо стремился распространять новые идеи. Монах желал уберечь, проповедник жаждал завоевывать и действовал поэтому более круто и решительно. Они не могли расстаться, не обменявшись повторным рукопожатием, и каждый из них, прощаясь со старым другом и глядя ему в лицо, выражал всем своим обликом сердечность, соболезнование и печаль.

Затем отец Евстафий в нескольких словах объяснил госпоже Глендининг, что приезжий будет в течение некоторого времени ее гостем, причем ей и всем домашним под страхом строжайших духовных наказаний возбраняется вести с ним какие-либо беседы на религиозные темы во всем прочем, однако, ей надлежит окружить гостя большим вниманием.

— Да простит мне пресвятая дева, — сказала госпожа Глендининг, несколько смущенная этим известием, — но приходится все-таки сказать вам, преподобный отец, что когда гостей чересчур много, хозяину несдобровать. Вот увидите, погубят гости наш Глендеарг. Поначалу к нам приехала леди Эвенел (упокой господи ее душу!), она ничего дурного не желала, но с тех пор пошли у нас разные духи да оборотни — покоя от них нет! С той поры мы все живем как во сне. Потом свалился к нам этот английский рыцарь, с вашего позволения, и пусть он не убил моего сына, но из дому выгнал, и, может быть, много воды утечет, пока я его снова увижу, а о поломке ворот и внутренней двери лучше не вспоминать. После всего вы; ваше преподобие, оставляете моим заботам еретика, который, похоже на то, накличет на нас самого большущего черта с рогами. Этому, говорят, ни окон, ни дверей не надо, выломает и утащит целую стену старой башни — и поминай как звали. Во всяком случае, преподобный отец, как вы распорядитесь, так мы и сделаем.

— Начинай действовать, хозяйка, — приказал помощник приора. — Отправь кого-нибудь в поселок за плотниками. Счет за работу пусть представят в монастырь, я велю казначею расплатиться. Сверх того, при определении арендной платы и других налогов мы сделаем скидку за все хлопоты и издержки, выпавшие на твою долю. Я позабочусь также, чтобы немедленно разыскали твоего сына.

При каждом милостивом обещании вдова Глендининг низко кланялась и глубоко приседала, а когда отец Евстафий умолк, она выразила надежду, что помощник приора с ее слов расскажет мельнику о судьбе его дочери, непременно объяснив при этом, что она, Элспет, нисколечко не виновата в том, что случилось.

— Мне что-то не верится, отец мой, — заключила она, — что Мизи в скором времени вернется домой на мельницу. Во всем виноват сам мельник — он позволял ей рыскать где попало, скакать верхом безо всякого седла, смотрел сквозь пальцы, что она никакой домашней работы не делает, лишь бы только она приготовляла обжоре отцу к обеду что-нибудь вкусненькое.

— Ты напоминаешь мне, хозяюшка, об одном срочном деле, — заметил отец Евстафий. — Одному господу известно, сколько их накопилось у меня. Необходимо разыскать английского рыцаря и сообщить ему обо всех этих странных событиях. Надо также найти неблагоразумную девушку. Если сие горестное недоразумение повредит ее доброму имени, я буду считать себя отчасти виноватым. Но как найти беглецов, я не знаю.

— Если вам угодно, — вмешался Кристи из Клинт-хилла, — я, пожалуй, возьмусь поохотиться за ними и доставлю их вам по добру или силком. Хоть вы всегда при встрече со мной хмуритесь, что черная ночь, но я-то не забыл, что кабы не вы, так моя шея уже давно бы узнала, сколько весят мои четыре лапы. Если есть на свете человек, кому по силам изловить эту парочку, так это только я — говорю открыто в лицо всем «джекам» Мерса, Тевиотдейла, да еще и всем лесничим вдобавок. Но сперва мне надо кой о чем переговорить с вами по поручению моего господина, если вы дозволите мне вместе с вами проехать по ущелью.

— Однако, друг мой, — возразил отец Евстафий, — ты бы лучше вспомнил, что у меня есть основательные причины избегать твоего общества в столь уединенном месте.

— Ну, ну, не бойтесь! — воскликнул предводитель «Джеков». — Передо мной уже маячила смерть, так неужели я опять возьмусь за эти проделки? А потом, разве я не говорил уже десять раз, что обязан вам жизнью? Если человек мне сделал добро или зло, я рано или поздно расплачусь по заслугам. Ко всему этому, черт меня побери, не хочу я ехать по этому ущелью один или даже с моими молодцами, хотя каждый из них такое же дьявольское отродье, как я сам. А вот если ваше преподобие (видите, я знаю, как выражаться) возьмете четки и псалтырь, и я буду рядом в панцире и с копьем, так от вас бесы взлетят в воздух, а от меня грабители полягут в землю.

Тут вошел Эдуард и доложил, что лошадь его преподобия готова. При этом глаза юноши встретились с глазами матери, и, предвидя прощальный разговор с нею, молодой Глендининг почувствовал, что его решимость слабеет. Помощник приора заметил его замешательство и поспешил ему на выручку.

— Хозяюшка, — сказал он, — я забыл предупредить вас, что Эдуард поедет со мной в монастырь и вернется только дня через два-три.

— Вы хотите помочь ему найти Хэлберта? Пусть все святые наградят вас за доброту!

Ответив благословением на ласковые слова, которых он в этом случае, честно говоря, не заслуживал, отец Евстафий отправился в путь в сопровождении Эдуарда. Вскоре к ним присоединился Кристи, который со своими дружинниками мчался за ними с большой быстротой — очевидно, его желание путешествовать по ущелью под охраной духовного воинства было вполне искренним, Имелась, впрочем, и другая причина, почему Кристи так спешил, — он должен был передать помощнику приора поручение от своего господина, Джулиана Эвенела, неспроста приславшего Генри Уордена в распоряжение аббатства. Уговорив отца Евстафия отъехать вместе с ним вперед, чтобы отделиться на несколько ярдов от Эдуарда и дружинников, Кристи начал излагать поручение своего господина, то и дело умолкая, — страх перед сверхъестественными существами пересиливал в нем веру в святость его спутника.

— Мой господин, — сказал «джек», — думал вам очень угодить, прислав этого старого еретика, но вы так мало заботитесь о его целости, что, видно, подарок вас не слишком-то обрадовал.

— Твое суждение ошибочно, — ответил монах. — Наша община высоко ценит эту услугу и достойно вознаградит твоего господина. Но этот человек был когда-то моим другом, и я надеюсь вернуть его с гибельной стези на путь истинный.

— Вот как! — воскликнул телохранитель Джулиана. — Когда я уже поначалу увидел, как вы пожимаете ему руку, — ну, думаю, у них пойдет все тихо-благородно, безо всяких крайностей. Впрочем, моему господину до этого дела нет. Пресвятая Мария! Сэр монах, видите, что это такое?

— Ивовая ветка, что свешивается над дорогой и чернеет на светлом небе.

— Черт меня побери, точь-в-точь человеческая рука с мечом! — воскликнул Кристи… Да, так вернемся к моему господину. Как благоразумный человек, он в наше шальное время держится посередке, пока ему не станет ясно, в какую сторону лучше податься. Большие барыши ему сулили лорды из конгрегации, которых вы зовете еретиками, и если говорить начистоту, так одно время он уже совсем было собрался пристать к ним — поверил, что лорд Джеймс подвигается сюда со своими удалыми конниками, которых у него немало. Сам лорд Джеймс так понадеялся на моего господина, что прислал этого Уордена — или как там его зовут — под крылышко барона, как к своему верному другу, да еще с известием, что сам лорд уже в пути и будет здесь в скором времени во главе всех своих кавалеристов.

— Защити нас матерь божия! — воскликнул монах.

— Аминь! — отозвался Кристи с испугом. — Ваше преподобие увидели что-нибудь страшное?

— Ничего не увидел, — ответил монах. — Твой рассказ исторг у меня это восклицание.

— И не мудрено, — заметил молодчик из Клинт-хилла, — явись только лорд Джеймс — и дым коромыслом пойдет от вашей обители. Но будьте покойны, поход кончился, не успев даже как следует начаться. Мой господин доподлинно узнал, что лорду Джеймсу пришлось, хошь не хошь, отправиться со своими весельчаками на запад, на подмогу к лорду Семплу, который сцепился там с Кассилисом и с Кеннеди. Провалиться мне на этом месте, если он не получит там здоровой трепки. Вы, конечно, знаете песенку:

— Значит, — сказал помощник приора, — перемена маршрута лорда Джеймса — вот что было истинной причиной дурного приема, оказанного Генри Уордену в замке Эвенелов?

— Его встретили бы не так уж грубо, — пояснил «джек», — потому что мой господин был в ту пору в большом раздумье, не знал, как ему быть в такое беспокойное время, как наше. Он вряд ли посмел бы оскорбить человека, который прибыл от столь грозного вождя, как лорд Джеймс. Наверно, какой-то суетливый чертенок попутал тут старикашку Уордена вмешаться в сожительство моего господина с Кэтрин Ньюпорт, которое барон с христианской свободой называет браком через соединение рук. Вот что вызвало перепалку между ними, и теперь вы можете заполучить на свою сторону и моего господина и всех его людей, потому что лорд Джеймс еще никому не простил обиды, и если одолеет он, то не сносить головы Джулиану, хоть он и последний в семье, если не считать той девчонки в башне. Вот я вам столько наговорил про дела моего господина, что он, пожалуй, не поблагодарил бы меня; но вы уже разок меня из беды выручили, и мне, может, еще понадобится ваша поддержка.

— Твоя откровенность, конечно, не останется без вознаграждения, — сказал монах. — В наше бурное время крайне важно, чтобы церковь знала, чем руководствуются ее соседи и что они намереваются предпринять. Но чего желает от нас твой господин в награду за свою преданность церкви? Мне он кажется одним из тех, кто и пальцем не пошевелит без выгоды для себя.

На это ответить не хитро. Если барон будет верным союзником лорда Джеймса в этих местах, лорд обещал присоединить к поместью Эвенелов те земли Крэнбери-мура, которые врезаются в поместье моего господина. На такую же милость барон рассчитывает и с вашей стороны.

— Ну, а старик Гилберт, хозяин Крэнбери-мура, — возразил помощник приора, — как поступить с ним? Еретик лорд Джеймс уже заранее распоряжается, как ему вздумается, землями и всем достоянием монастыря: без защиты господа бога и вассалов, которые остались верны истинной церкви, он, конечно, по праву сильного, ограбит нас до нитки — вот почему, пока земельные владения принадлежат обители, мы не можем отнимать их у давнишних и преданных вассалов, чтобы насытить алчность людей, которые служат богу только в целях наживы.

— Клянусь алтарем, вы красно говорите, святой сэр! — воскликнул Кристи. — Но заметьте, что вслед за вашим Гилбертом пойдут два полуголодных трусливых неуча и одна-единственная старая, измученная кляча — для плуга она еще куда ни шло, а для воина-кавалериста уж никак не годится. Вот! А барон Эвенел выезжает со двора не иначе как с десятью, а чаще — с пятьюдесятью всадниками за спиной, и ратники эти снаряжены с головы до ног в такие доспехи, что им впору любое королевство завоевать! И скакуны под ними как заслышат лязг сабли, так пляшут, точно под музыку. Советую вам хорошенько подсчитать, что на одной стороне и что на другой, тогда вы догадаетесь, кто лучше послужит монастырю.

— Друг мой, — промолвил монах, — я бы охотно заплатил твоему господину за помощь столько, сколько он просит, ибо у нас нет выбора — нет лучшего способа уберечь аббатство от кощунственных грабежей, учиняемых еретиками. Но отнимать у бедняка клочок земли, полученный им от отца и деда…

— Вы лучше подумайте, — перебил его Кристи, — сладко ли будет спать этому бедняку, если мой господин узнает, что покой какого-то Гилберта для вас дороже, чем желания барона Эвенела. Мало ли у аббатства земли? Гилберта можно поселить в другом месте.

— Мы обсудим, как уладить это дело, — сказал монах, — и будем, в свою очередь, рассчитывать на самую деятельную поддержку твоего господина со всеми ратниками, которых он сможет набрать, для защиты святой обители против любого вражеского нашествия.

— Клянусь рукой воина и его железной перчаткой! — воскликнул начальник «Джеков». — Ведь вот нас называют грабителями, ворами, по-всякому, но если мы кого взялись защищать, так уж в беде не бросим. Я буду рад-радехонек, когда мой господин наконец решит, куда примкнуть, а пока он бесится да выбирает, где больше дадут, жизнь у нас в замке — сущий ад (да простит мне пресвятая дева, что я здесь произношу такое слово!). Впрочем, мы, слава богу, выбрались из ущелья в открытую долину, и тут уж можно всласть выругаться, если надо будет.

— Друг мой, — заметил помощник приора, — не велика твоя заслуга, если ты воздерживаешься от клятв и богохульств только из страха перед злыми духами.

— Да ведь я не церковный вассал, — возразил начальник «джеков». — Если затянешь у жеребца поводья, он непременно брыкаться начнет — так и я, трудно отстать от старой привычки.

Ночь была ясная, и они перешли реку вброд в том самом месте, где ризничий на свою беду встретился с призраком. Как только они подошли к монастырским воротам, брат привратник в тревоге воскликнул:

— Преподобный отец, лорд-аббат дожидается вас с большим нетерпением.

— Проводите этих приезжих в трапезную, — распорядился помощник приора, — и пусть брат келарь угостит их наилучшим образом, напоминая им, однако, о скромности и благопристойности, кои приличествуют гостям нашей обители.

— Идите, достойный брат мой, лорд-аббат требует вас к себе как можно скорее, — торопливо сообщил вбежавший отец Филипп. — В таком смятении и отчаянии я не видел его с самого сражения при Пинки.

— Иду, добрый брат мой, иду, — отозвался отец Евстафий. — Прошу тебя, добрый брат, проводи этого юношу, Эдуарда Глендининга, в покои, отведенные для послушников, под надзор их наставника. Господь коснулся юношеского сердца и надоумил Эдуарда оставить мирскую суету и вступить в число братьев нашего святого ордена. Если к его природным способностям присоединятся смирение и послушание, он может со временем стать украшением обители.

— Высокочтимый брат мой! — воскликнул старый отец Николай, который, ковыляя, подбежал к отцу Евстафию с третьим приглашением. — Умоляю тебя, поспеши к нашему доблестному лорду-аббату. Да осенит нас пресвятая заступница! Никогда еще не видел я настоятеля нашего аббатства в таком испуге, хотя я еще помню день, когда отец Ингельрам получил известие о Флодденском сражении.

— Иду, иду, высокочтимый брат мой, — ответил отец Евстафий и, воскликнув еще несколько раз; «Иду», наконец действительно направился к аббату.