Неудачный исход боя вскоре сделался очевиден тем, кто в тревоге наблюдал его со сторожевых башен замка Печальный Дозор, который в тот день как нельзя более заслуживал свое название. Священник с трудом поборол собственное волнение, чтобы сдерживать отчаяние женщин, которые были ему поручены. К их сетованиям присоединились и другие — женщины, дети и немощные старики — родственники тех, кто сейчас вел безнадежную борьбу. Весь этот беспомощный народ был, ради его безопасности, допущен в замок. Теперь все они толпились на стенах замка, откуда отец Альдрованд пытался их увести, ибо присутствие женщин на крепостных стенах вместо вооруженных воинов могло еще более ободрить нападавших. Он убеждал леди Эвелину подать пример этим несчастным людям, не желавшим ничего слушать.

Сохраняя в горе, или по крайней мере пытаясь сохранять, самообладание, какое предписывалось моралью тех времен — ибо рыцарству не чужда была философия стоиков, — Эвелина отвечала ему голосом, дрожавшим, несмотря на все ее усилия:

— Вы правы, отец мой, женщинам не на что больше здесь смотреть. Рыцарская доблесть была убита, когда вон тот белый султан склонился на залитую кровью землю. Идемте, девушки, турнир окончен, остается только молиться!

В голосе ее звучало отчаяние. Она поднялась, желая стать во главе уходивших, но пошатнулась и упала бы, если бы священник не поддержал ее. Скрыв лицо мантией и словно устыдясь проявлений горя, которые не сумела сдержать, ибо из-под складок мантии слышались рыдания и тихие стоны, она позволила отцу Альдрованду увести ее.

— Наше золото, — сказал он, — стало медью, серебро сором, а мудрость неразумием. Такова воля Того, Кто опровергает советы мудрейших. Поспешим же в часовню, леди Эвелина! Вместо тщетных сетований помолимся Богу и святым Его. Да отвратят они от нас гнев свой и спасут хотя бы остатки нашего войска от хищных волков…

Говоря так, он то вел, то поддерживал Эвелину, почти не способную в эти минуты мыслить и действовать, и привел ее в часовню замка. Здесь, склонясь перед алтарем, она принялась молиться, хотя мысли ее были на поле боя, возле тела убитого родителя, и только язык машинально произносил слова молитв. Остальные последовали за госпожой, молились как она, и мысли их были столь же далеко. Сознание, что большая часть воинов, из-за неразумной вылазки Раймонда, отрезана от замка, добавляло к их горю страх за собственную жизнь, ибо враг был слишком хорошо известен своей жестокостью и, торжествуя победу, не щадил ни женщин, ни старцев.

Властным тоном, на который он имел право благодаря своему сану, монах прервал их жалобы и тщетные сетования; приведя их, как он надеялся, в более спокойное состояние, он предоставил им молиться, а сам в тревоге поспешил проверить, насколько замок был готов к обороне. На внешних стенах он застал Уилкина Флэммока; искусно управляя военными машинами и тем самым оттеснив, как мы уже видели, передние ряды врагов, фламандец теперь собственноручно отмеривал своему маленькому гарнизону щедрые порции вина.

— Берегись, мой добрый Уилкин, — сказал ему священник, — как бы не перейти меру. Ты ведь знаешь, что вино подобно огню и воде. Оно отличный слуга, но никуда не годный господин.

— Не так-то легко залить вином мозги в прочных черепах моих земляков, — сказал Уилкин Флэммок. — Наша фламандская отвага сродни фламандским коням. Тем необходимы шпоры, ну а нам — добрый глоток вина. Поверь, отец мой, мы сшиты из добротной ткани и после стирки не даем усадки. К тому же моим людям не помешала бы и лишняя чарка, ибо липшей миски с едой им, как видно, не достанется.

— О чем ты? — вскричал испуганно монах. — Надеюсь, что провианта у нас достаточно.

— Меньше, чем в твоем монастыре, отец мой, — ответил Уилкин с обычной своей невозмутимостью. — Как тебе известно, мы слишком лихо пировали на Рождество, чтобы много осталось к Пасхе. Валлийские псы немало тогда поели нашего добра. Тем легче им теперь будет к нам ворваться.

— Ты говоришь пустое, — сказал монах. — Не далее как вчера вечером наш господин распорядился завезти в замок из окрестных селений все необходимые припасы.

— Верно. Но валлийцы слишком хитры, чтобы такое допустить, и нынче утром не дали сделать того, что следовало сделать недели, а то и месяцы тому назад. Наш покойный господин был из тех, кто более всего полагается на меч, и вот что из этого вышло. А по мне, уж если воевать, то дайте мне не только арбалеты, но и побольше съестного. Но ты что-то побледнел, отец мой; тебе надо выпить для бодрости.

Монах жестом отклонил чарку, которую Уилкин предложил ему с неуклюжей учтивостью.

— Как видно, — сказал он, — нам остается единственное прибежище — молитва!

— Весьма справедливо замечено, отец мой, — ответил хладнокровный фламандец, — вот ты и молись. А с меня довольно и того, что придется поститься.

Тут за воротами замка раздался звук трубы.

— Эй вы! Живее к воротам! Нейл Хансон, кто это пожаловал к нам?

— Парламентер от валлийцев. Остановился у Мельничного Холма. Как раз можно попасть из арбалета. Держит белый флаг и просит его впустить.

— Не впускать, пока мы не приготовимся его встретить, — распорядился Уилкин. — Навести на него нашу славную баллисту и, если он двинется с места, прежде чем мы будем готовы к встрече, стрелять! — продолжал Флэммок на своем родном языке. — Проворней, Нейл, каналья! Выстроить на стенах все пики и копья, какие у нас есть! Выставить их в амбразурах! Вырезать из занавесей флаги и вывесить их на самых высоких башнях! А когда я подам сигнал, бейте в барабаны, трубите в трубы, если найдутся. А нет, так в пастушьи рожки. Лишь бы побольше шума. А еще, Нейл Хансон, возьми с собой человек пять, достаньте с оружейного склада кольчуги и наденьте их. Наших фламандских лат они боятся меньше. А валлийскому разбойнику завязать глаза и ввести сюда! Головы держите повыше, а языки на привязи. Говорить с ним буду один я. Да смотри, чтобы англичан при этом не было!

Монах, который в своих странствиях приобрел некоторые познания во фламандском языке, был удивлен последним распоряжением, которое Уилкин дал своему соотечественнику. Однако он смолчал, дивясь не только этому подозрительному приказанию, но и ловкости, с какою неотесанный фламандец взялся за военные приготовления и военную тактику.

Уилкин, со своей стороны, опасался, что монах услышал и понял из его распоряжений больше, чем ему хотелось бы. Чтобы усыпить подозрения, которые могли возникнуть у отца Альдрованда, он повторил для него по-английски большую часть своих приказаний и спросил:

— Ну как, отец мой, правильно я действую?

— Отлично! — ответил монах. — Можно подумать, будто ты с колыбели занимался военным ремеслом, а не ткал сукно.

— Шути себе, шути! — сказал Уилкин. — Я ведь знаю, что вы, англичане, о нас думаете: что в фламандских головах одна только тушеная говядина с капустой. Но, как видишь, для ткачества тоже нужны мозги.

— Верно, мастер Уилкин Флэммок, — согласился монах. — Но скажи, добрый фламандец, какой ответ намерен ты дать парламентеру валлийского князя?

— Сперва скажи ты, преподобный отец, каково будет его предложение, — спросил фламандец.

— Немедленно сдать замок, — проговорил монах. — И что же ты ему ответишь?

— Отвечу отказом. Впрочем, если на подходящих условиях…

— Как, фламандец? Ты осмеливаешься говорить об условиях сдачи Печального Дозора?

— Если не будет ничего лучшего, — сказал фламандец. — А ты, преподобный отец, предлагаешь медлить, пока наш гарнизон станет выбирать для трапезы упитанного монаха или жирного фламандца?

— Какие глупости! — возмутился отец Альдрованд. — Не более чем через сутки к нам подойдет подкрепление. Раймонд Беренжер был в этом твердо уверен.

— Раймонд Беренжер нынче утром ошибся не только на этот счет, — возразил Флэммок.

— Слушай, фламандец, — сказал монах, который, удалившись от мира, не совсем позабыл свои военные привычки и склонности, — если тебе дорога жизнь, советую вести честную игру. Ведь даже после нынешнего побоища здесь еще осталось достаточно англичан, чтобы сбросить в крепостной ров всех фламандских лягушек, стоит заподозрить, что ты замыслил предательство и не намерен защищать замок и леди Эвелину.

— Оставь ненужные и пустые страхи, ваше преподобие! — ответил Уилкин Флэммок. — По велению владельца я сейчас кастелян замка и буду нести свою службу так, как ее разумею.

— А я, — гневно произнес монах, — слуга Папы и капеллан этого замка и от Господа имею власть скреплять и расторгать узы. Боюсь, ты не истинный христианин, Уилкин Флэммок, и склоняешься к ереси монтанистов. Ты не вступил в ряды крестоносцев, ты выпиваешь и закусываешь, прежде чем идешь к утренней мессе. Тебе нельзя доверять, и я тебе не доверяю и непременно хочу присутствовать при твоих переговорах с валлийцем.

— Нельзя, отец мой, — сонно улыбнулся Уилкин, при любой крайности сохранявший полнейшую невозмутимость. — Что верно, то верно. У меня есть причины не идти сейчас к вратам града Иерихон. Оно и лучше, иначе меня не было бы здесь, чтобы защищать врата замка Печальный Дозор. Верно и то, что я иной раз поспевал к моим сукновальням раньше, чем капеллан к алтарю; и что работа натощак у меня не спорится. Но ведь за эти грехи, отец мой, я всегда платил вашему преподобию особый сбор. Раз уж ты так хорошо помнишь мои грехи, не мешало бы помнить покаяние и отпущение.

Коснувшись того, что являлось тайной исповеди, монах нарушил правила церкви и своего ордена. Видя, что обвинение в ереси не испугало фламандца, он мог только спросить с некоторым смущением:

— Итак, ты не допустишь меня к переговорам с валлийцем?

— Преподобный отец, — сказал Уилкин. — Они касаются мирских дел. Если речь зайдет о делах церковных, ты будешь приглашен без промедления.

— А я все-таки буду на них, фламандский бык, — пробормотал монах, но так тихо, что его никто не услышал, и тотчас ушел со стены замка.

Несколько минут спустя Уилкин Флэммок, удостоверясь, что стенам придан вид грозной силы, которой они в действительности не обладали, спустился в небольшое караульное помещение между внешними и внутренними воротами замка; там ждали несколько его людей, одетых в норманнские доспехи, которые они отыскали на складе оружия; их могучие фигуры и неподвижные позы более напоминали статуи, чем живых воинов.

Под полутемными сводами тесного помещения, окруженный этими неподвижными изваяниями, Флэммок принял валлийского парламентера, которого два фламандца доставили сюда с завязанными глазами; глаза, впрочем, были завязаны так, что он мог разглядеть приготовления на стенах, которые и велись прежде всего для его устрашения. С этой же целью вокруг него раздавалось по временам бряцание оружия и слышались слова командиров, как бы обходивших сторожевые посты; все эти звуки должны были означать, что многочисленный гарнизон замка готов отразить любое нападение.

Когда ему развязали глаза, Иоруорт — ибо тот же посланец, который привозил брачное предложение Гуенуина, доставил теперь требование сдаться — надменно огляделся вокруг и спросил, кому должен он передать волю своего господина Гуенуина, сына Киверлиока, князя Поуиса.

— Его высочеству, — ответил Флэммок со своей неизменной спокойной улыбкой, — придется довольствоваться переговорами с Уилкином Флэммоком, владельцем сукновален и заместителем кастеляна замка Печальный Дозор.

— Что?! — вскричал Иоруорт. — Это ты-то заместитель кастеляна?! Ты, фламандский ткач?! Не может быть! Даже английский кроган не мог пасть так низко, чтобы тебя поставить над собой. Здесь, как я вижу, присутствуют англичане. Вот им я и сообщу, что мне поручено сообщить.

— Воля твоя, — ответил Уилкин. — Но можешь назвать меня шельмой, если они ответят тебе иначе как знаками.

— Возможно ли? — спросил валлийский посланец, глядя на окружавших Флэммока вооруженных воинов. — Неужели вы дошли до этого? Пусть вы дети захватчиков, но вы рождены как-никак на бриттской земле, и должна же у вас быть гордость. Не можете вы терпеть над собой чумазого ремесленника! А если не хватает вам мужества, должна же у вас быть хотя бы осторожность. Недаром пословица гласит: беда тому, кто доверится чужеземцу. Молчите? Отвечайте же мне, словом или знаком! Неужели вы признаете его начальником над собой?

Люди в доспехах все, как один, утвердительно кивнули головами и снова замерли в неподвижности.

Валлиец, с присущей его народу сметливостью, заподозрил тут нечто, чего понять не мог; решив поэтому быть настороже, он продолжал:

— Пусть так! Кто бы ни выслушал послание моего господина, оно обещает пощаду и прощение всем обитателям замка Кастель-ан-Карриг, который переименовали в Печальный Дозор, чтобы скрыть под новым названием захваченную у нас землю. Если они сдадут князю Поуиса замок со всеми службами, все имеющееся у них оружие, а также выдадут ему девицу Эвелину Беренжер, то все они выйдут из замка невредимыми и получат охранные грамоты, чтобы могли уйти из Валлийской Марки куда захотят.

— А если мы не подчинимся этим условиям? — все так же хладнокровно спросил Уилкин Флэммок.

— Тогда вас ожидает судьба Раймонда Беренжера, — ответил Иоруорт, злобно и мстительно сверкая глазами. — Сколько тут чужеземцев, столько мертвых тел достанется воронью, столько их будет висеть на виселице. Давно не было у коршунов такого пиршества из тупоголовых фламандцев и вероломных саксов!

— Друг Иоруорт, — сказал Уилкин, — если таково твое послание, отнеси своему господину мой ответ. Скажи ему, что мудрые люди не вверяют другим спасение, которое могут обеспечить себе сами. Наши стены достаточно высоки и крепки, наши рвы достаточно глубоки; довольно у нас и оружия, луков и арбалетов. Мы будем защищать замок, веря, что замок защитит нас, покуда Господь не пришлет нам помощь.

— Не надейтесь спасти ваши жизни таким образом, — перешел на фламандский язык валлийский парламентер, дабы не быть понятым теми, кого принимал за англичан. Этим языком он овладел, общаясь с жившими в Пемброкшире фламандцами. — Слушай, добрый фламандец, — продолжал Иоруорт, — разве тебе неизвестно, что тот, на кого ты уповаешь, коннетабль де Лэси, связал себя обетом не вступать ни с кем в бой, покуда не побывал за морем, и, значит, не может прийти к тебе на помощь, не совершая клятвопреступления? Он, да и другие Лорды Хранители Марки, отвели своих воинов далеко на север, чтобы присоединиться к войску крестоносцев. Какой тебе прок вынуждать нас к длительной осаде, если на помощь тебе надеяться нечего?

— А какой мне прок, — спросил Уилкин на своем родном языке, пристально глядя на валлийца, но тщательно стерев со своего лица всякое выражение, кроме туповатого простодушия, — какой мне прок избавлять вас от трудов длительной осады?

— Слушай, друг Флэммок, — сказал валлиец, — не прикидывайся глупее, чем ты есть от природы. В лощине бывает темно, но солнечный луч может осветить часть ее. Все твои старания не предотвратят падения замка. А вот если ты ускоришь это падение, проку для тебя будет много. — Говоря так, он вплотную приблизился к Уилкину и вкрадчиво зашептал: — Стоит тебе лишь снять засовы и поднять решетку на воротах, и ни один фламандец не имел еще от этого столько выгод, сколько достанется тебе.

— Я одно знаю, — проговорил Уилкин, — что, когда здесь задвинули засовы и опустили решетку, это стоило мне всего моего имущества.

— Фламандец, все это будет возмещено тебе с лихвою. Щедрость Гуенуина подобна летнему ливню.

— Нынче утром мои сукновальни и другие строения были сожжены дотла…

— Ты получишь за это тысячу серебряных марок, — сказал валлиец, но фламандец, словно не слыша его, продолжал перечислять свои убытки:

— …мои земли опустошены, у меня угнали двадцать коров и…

— Вместо них ты получишь шестьдесят, — прервал его Иоруорт, — и притом самых лучших.

— А что станется с моей дочерью? И с леди Эвелиной? — спросил фламандец, и в его монотонном голосе впервые прозвучали тревога и сомнение. — Ведь вы не щадите побежденных…

— Мы страшны только тем, кто нам сопротивляется, — сказал Иоруорт, — но не тем, кто сдается и потому заслуживает милосердие. Гуенуин предаст забвению обиду, нанесенную ему Раймондом, и воздаст его дочери великий почет среди всех женщин Уэльса. Что до твоей дочери, ты только скажи, чего для нее хотел бы, и все будет исполнено. Теперь, фламандец, мы с тобой поняли друг друга.

— Я-то тебя, конечно, понял, — протянул Флэммок.

— Надеюсь, что и я тебя! — Иоруорт устремил пронзительный взгляд голубых глаз на бесстрастное, ничего не выражающее лицо фламандца, точно студиозус, ищущий в тексте древнего автора сокрытый смысл того, что на первый взгляд кажется совсем простым.

— Ты полагаешь, что понял меня, — продолжал свое Уилкин, — но вот в чем загвоздка: который из нас решится поверить другому?

— Как ты смеешь спрашивать? — возмутился Иоруорт. — Не тебе и не подобным тебе сомневаться в намерениях князя Поуиса!

— Они известны мне, добрый мой Иоруорт, только через тебя. А уж ты, чтобы добиться своего, не поскупишься на обещания.

— Клянусь христианской верой, — принялся громоздить клятву на клятву Иоруорт. — Клянусь душою отца, верой матери, клянусь черным жезлом…

— Довольно, друг Иоруорт! — прервал его Флэммок. — Слишком уж много клятв, чтобы я мог их оценить как должно. Когда на заклад идут так охотно, иной раз не дают себе труда его выкупить. Небольшой задаток из обещанного стоит сотни клятв.

— Тебе не довольно моего слова, мужлан? Ты сомневаешься в нем?

— Ничуть, — не смутился Уилкин. — А все же охотнее поверю делам.

— Ну так к делу, фламандец! Чего же ты хочешь?

— Хотя бы покажи деньги, которые сулишь, тогда я подумаю над твоим предложением.

— Низкий торгаш! — с негодованием воскликнул Иоруорт. — По-твоему, князь Поуиса держит серебро в мешках, как какой-нибудь скряга из твоей купеческой страны? Он добывает сокровища победами, подобно смерчу, который втягивает в себя воду; добывает, чтобы затем осыпать ими своих приближенных, как тот же смерч все взятое возвращает земле и океану. Обещанное тебе серебро еще предстоит достать из сундуков у саксов, да и порыться в ларцах самого Беренжера.

— А вот это я, пожалуй, и сам мог бы сделать, не утруждая тебя, — заметил фламандец. — Ведь я сейчас пользуюсь в замке полной властью.

— Сейчас — да, — согласился Иоруорт, — но после получишь петлю на шею, кто бы ни овладел замком — валлийцы или норманны, если только те подоспеют на выручку. Одни повесят тебя, чтобы добыча досталась им целиком, другие — чтобы ничего не утратить из наследства Раймонда.

— Спорить не стану, — примирительно заметил фламандец. — Но почему бы тебе не вернуть мой скот, раз он в твоих руках. Если ты ничего не сделаешь для меня сейчас, чего я могу ждать от тебя в будущем?

— Я и больше готов сделать, — насторожился недоверчивый валлиец. — Но к чему тебе скот здесь, в замке? Ему куда привольнее пастись на равнине.

— Вот это верно, — вздохнул фламандец. — Здесь нам с ним было бы хлопотно, его и так уж много пригнали для гарнизона. Впрочем, ведь и корма скоту припасено немало. А мои коровы особой фламандской породы, и я хочу их уберечь, пока ваши топоры не добрались, чего доброго, до их шкур.

— Нынче же вечером получишь их в целости, — пообещал Иоруорт. — Это и впрямь лишь малый задаток для столь большого дела.

— Благодарствую, — поклонился фламандец. — Я человек простой, мне бы только вернуть свое добро, а больше ничего и не надо.

— Так готовься же сдать замок, — наказал Иоруорт.

— Про это мы потолкуем завтра, — пообещал Уилкин Флэммок. — Нельзя, чтобы англичане и норманны хоть что-нибудь заподозрили. Иначе беда! Мне надо всех отвлечь, прежде чем опять встретимся с тобой. А сейчас, прошу, удались и сделай вид, будто недоволен нашими переговорами.

— Но я все же хотел бы что-то знать наверняка, — настаивал Иоруорт.

— Никак невозможно, — не сдавался фламандец. — Видишь, вон тот долговязый начал поигрывать кинжалом? Уходи поскорее, прими рассерженный вид, да гляди не позабудь про коров.

— Не позабуду, — подтвердил свое обещание Иоруорт. — Но смотри, если ты нас обманешь!..

Сказав это, он вышел из караульного помещения, сопроводив свои слова угрожающим жестом, обращая его отчасти самому Уилкину, отчасти окружавшим его воинам. Флэммок ответил по-английски, как бы для того, чтобы его поняли «англичане»:

— Грози чем хочешь, валлиец! Я не изменник! Я отвергаю предложение сдаться и удержу замок. Посрамлю и тебя, и твоего господина. Эй! Завязать ему глаза и вывести за ворота. А уж следующего валлийца, какой покажется у наших ворот, мы встретим не столь ласково.

Валлийцу завязали глаза и увели. Но когда Уилкин Флэммок выходил из караульного помещения, один из переодетых воинов, которые присутствовали на переговорах, сказал ему на ухо по-английски:

— Ты предатель, Флэммок, и тебя ждет смерть предателя.

Пораженный фламандец хотел расспросить его, но тот исчез, едва произнес эти слова. Флэммок был весьма расстроен этим случаем, показавшим ему, что переговоры его с Иоруортом были услышаны кем-то, кто не был посвящен в его замысел и поэтому мог разрушить его. Так оно вскоре и оказалось.