Вильгельм, завоеватель Англии, был (или по крайней мере считал себя) отцом некоего Вильгельма Певерила, который сопровождал его в битве при Гастингсе и там отличился. Свободомыслящий монарх, с полным на то основанием именовавший себя в своих хартиях Гвилельмом Бастардом, едва ли счёл бы незаконное происхождение своего сына достаточной причиной для того, чтобы лишить оного своих королевских милостей — ведь в те времена завоеватель-норманн диктовал Англии законы и по своему благоусмотрению распоряжался землями саксов. Вильгельм Певерил был наделен обширными поместьями в графстве Дерби и воздвиг ту готическую крепость, которая высится над входом в столь хорошо знакомую путешественникам Чертову пещеру и даёт соседней деревне имя Каслтон.
От этого феодального барона, который выбирал место для своего горного убежища, как выбирает место для гнезда орлица, и построил его, как выразился один ирландец по поводу башен Мартелло, с единственною целью удивить потомство, в том же графстве Дерби ведет свою родословную (которая, впрочем, весьма темна) богатый рыцарский род. В бурные времена короля Иоанна обширное поместье Каслтон с прилегающими к нему лесами, пустошами и всеми достопримечательностями было отобрано у тогдашнего Вильгельма Певерила и пожаловано лорду Феррерсу. Однако потомки этого Вильгельма, лишённые имения, будто бы искони принадлежавшего их роду, ещё долгое время носили славное имя Певерилов Пиков, которое должно было указывать на их высокое происхождение и горделивые притязания.
В царствование Карла II представителем этого древнего рода был сэр Джефри Певерил, человек, у коего можно было найти множество обычных свойств старинного помещика, но очень мало личных особенностей, которые выделяли бы его из этого достойного разряда рода человеческого. Он кичился незначительными преимуществами, сетовал на мелкие невзгоды; неспособен был ни на какое решение или мнение, независимое от владевших им предрассудков; гордился своим происхождением; был расточителен в домашнем обиходе; приветлив с теми родичами и знакомыми, которые признавали, что он выше их по рождению; обидчив и нетерпим ко всем, кто не считался с его претензиями; милостив к беднякам — кроме тех случаев, когда они охотились на его дичь; был роялистом по своему политическому образу мыслей и одинаково ненавидел круглоголовых, браконьеров и пресвитериан. Что до религии, то сэр Джефри был приверженцем Высокой церкви, и его незаурядное рвение внушило многим мысль, будто он втайне всё ещё придерживается римско-католических догматов, от которых его семейство отказалось лишь при его отце, и будто он получил позволение только внешне соблюдать обряды протестантской веры. По крайней мере среди пуритан шла такая молва, а явное влияние, которым сэр Джефри Певерил пользовался у католиков, владевших поместьями в Дербишире и Чешире, казалось, подтверждало эти слухи.
Таков был сэр Джефри, и он сошел бы в могилу, не оставив по себе иной памяти, кроме медной таблички в алтаре, если бы время, в которое он жил, не побуждало к действию самые ленивые умы, — подобно тому, как порывы бури волнуют воды самого тихого озера. Когда разразились гражданские войны, Певерил Пик, гордый своим происхождением и храбрый от природы, набрал полк в защиту короля и неоднократно сумел выказать на деле такие способности к командованию, каких прежде никто в нём не подозревал.
В самый разгар междоусобий он влюбился в прекрасную и добродетельную девицу из благородного дома Стэнли, женился, и с той поры соблюдение верноподданнического долга стало для него особенною заслугой, ибо оно разлучало его с молодой женою, лишь на короткое время позволяя ему возвращаться в родной дом. Презрев соблазны домашнего очага, отвлекающие от выполнения воинского долга, Певерил Пик несколько лет доблестно сражался на полях гражданской войны, до тех пор, покуда полк его не был захвачен врасплох и разбит наголову Пойнтсом, предприимчивым и удачливым начальником кавалерии Кромвеля. Поверженный роялист спасся бегством и, как истый потомок Вильгельма Завоевателя, не желая покоряться, устремился в свой укрепленный замок, который подвергся беспорядочной осаде — одной из тех, что в смутные времена междоусобий разрушили множество феодальных твердынь. Замок Мартиндейл, жестоко пострадавший от осадных орудий, которые выставил против него сам Кромвель, в конце концов вынужден был сдаться. Сэр Джефри был взят в плен и получил свободу лишь после того, как дал слово хранить верность республике, причем за свои прежние преступления, как назвала его действия правящая партия, был строго наказан штрафом и конфискацией.
Однако ни вынужденное обещание, ни страх перед дальнейшими неприятными последствиями как для него самого, так и для его имущества не помешали Певерилу Пику присоединиться к доблестному графу Дерби в ночь накануне роковой схватки в Уигганлейне, где войско графа было рассеяно. После поражения сэр Джефри, которому тоже порядком досталось в этом бою, вместе с остатками роялистских войск спасся от разгрома и бежал под знамена Карла II. В битве при Вустере, закончившейся полным разгромом короля, он вторично попал в плен, а так как в глазах Кромвеля он был одним из тех, кого в ту пору называли закоренелыми врагами республики, ему угрожала опасность разделить участь графа Дерби и после того, как он делил с графом превратности двух сражений, взойти вместе с ним на эшафот в Боултон-ле-Муре. Но жизнь сэра Джефри была спасена благодаря вмешательству одного друга, который пользовался влиянием у Оливера. Это был некий мистер Бриджнорт, человек незнатного рода; отец его во время мирного царствования Иакова I преуспел в торговых делах и оставил сыну порядочное состояние, а также небольшое поместье, в свою очередь доставшееся ему по наследству.
Прочный, хотя и небольшой, кирпичный дом, называвшийся Моултрэсси-Холл, был расположен всего в двух милях от замка Мартиндейл, и юный Бриджнорт ходил в одну школу с наследником Певерилов. В школьные годы они сблизились и даже подружились, тем более что Бриджнорт, хоть в глубине души и не признавал притязаний сэра Джефри на превосходство в такой степени, в какой этого требовало тщеславие последнего, всё же, будучи человеком благоразумным, оказывал должное уважение потомку рода, намного более древнего и знатного, чем его собственный, и отнюдь не почитал это для себя унизительным.
Однако, как ни велико было почтение мистера Бриджнорта, оно всё же не заставило его во время гражданской войны последовать за сэром Джефри. Напротив, будучи деятельным мировым судьей, он помогал набирать отряды ополчения в помощь парламенту и некоторое время сам стоял во главе одного из таких отрядов. Причиной тому были отчасти его религиозные взгляды (он был рьяным пресвитерианином), отчасти же мнения политические — не будучи совершенным демократом, он в великой государственной распре склонялся на сторону народа. Кроме того, он, как человек состоятельный, не упускал из виду свои мирские интересы. Он умел пользоваться возможностями, которые предоставляла гражданская война, чтобы умножить своё состояние ловким употреблением капитала, и очень скоро понял, что для этого лучше всего поддержать парламент, ибо принадлежность к королевской партии сулила богатым людям одни лишь высокие налоги и принудительные займы. Вот почему Бриджнорт сделался убеждённым круглоголовым, и дружеские связи между ним и его соседом прервались. Это никого особенно не огорчило, ибо во время гражданской войны сэр Джефри почти беспрерывно находился на поле боя, разделяя переменчивую и несчастливую судьбу своего государя, в то время как майор Бриджнорт, вскоре оставивший военную службу, большею частью жил в Лондоне и лишь изредка наезжал в Моултрэсси-Холл.
В одно из таких посещений он, к большой своей радости, узнал, что леди Певерил была очень добра к его жене и даже предоставила ей с семьею убежище в замке Мартиндейл, когда отряд буйной конницы принца Руперта угрожал разграблением Моултрэсси-Холлу. Это знакомство постепенно перешло в дружбу, ибо благодаря близкому соседству леди Певерил часто гуляла вместе с миссис Бриджнорт, которая почитала большою честью для себя общество столь знатной дамы. Весть об их дружбе очень обрадовала майора Бриджнорта, и он решил отблагодарить леди Певерил, употребив всё своё влияние — по возможности без ущерба для себя — в защиту её несчастного супруга. Жизнь сэра Джефри после битвы при Вустере была спасена главным образом благодаря посредничеству майора Бриджнорта. При уплате контрибуции он выхлопотал для него льготные условия, которыми не пользовались многие далеко не столь закоренелые враги республики, а когда наконец для уплаты этой контрибуции сэру Джефри пришлось продать значительную часть своего родового поместья, майор Бриджнорт сам его приобрёл, причем по такой цене, какой при упомянутых обстоятельствах не дал бы кавалеру-роялисту никто из членов комитета по секвестрации. Правда, в этой сделке расчетливый майор не забывал и о собственной выгоде, ибо цена, в сущности, была весьма умеренной, а земля примыкала к Моултрэсси-Холлу, ценность которого благодаря этой покупке по меньшей мере утроилась. Правда и то, что, пожелай Бриджнорт, подобно другим членам комитета, воспользоваться вполне всеми преимуществами своего положения, злосчастному рыцарю пришлось бы согласиться и на худшие условия, и майор ставил себе в заслугу (основательность чего признавали и другие) то обстоятельство, что он в этом случае принес свою выгоду в жертву великодушию.
Сэр Джефри Певерил и сам так думал, тем более что мистер Бриджнорт ничуть не кичился своим возвышением и блеск его теперешнего преуспеяния не мешал ему выказывать рыцарю прежнюю почтительность. Справедливость требует заметить, что майор Бриджнорт относился с уважением не только к претензиям своего униженного соседа, но и к его несчастьям и что с искренним великодушием простого англичанина он соблюдал светские церемонии, к которым сам был безразличен, лишь потому, что это, как он видел, доставляло удовольствие сэру Джефри.
Воздавая должное деликатности своего соседа, Певерил Пик о многом забывал. Он забывал о том, что майор Бриджнорт владел уже доброй третью его имения и что по крайней мере ещё одна треть находилась в денежной зависимости от майора. Он даже старался забыть о ещё более неприятном обстоятельстве, а именно о тех знаменательных переменах, которые постигли не только их самих, но и их усадьбы.
До начала гражданской войны гордые стены и башни замка Мартиндейл подавляли своим великолепием красный кирпичный фасад Моултрэсси-Холла, едва видневшийся из-за зеленых зарослей; так выглядел бы могучий мартиндейлский дуб рядом с одним из низкорослых подстриженных вязов, какими Бриджнорт украсил аллею, ведущую в его имение; но после упомянутой нами осады дом майора был перестроен и увеличен, и теперь обгорелые руины замка, сохранившего лишь один жилой флигель, являли в окружающем ландшафте зрелище столь же печальное, сколь мрачным казался бы возле буйно разросшегося молодого деревца тот же старый дуб, если бы молния, расщепив его ствол, разбросала по земле обугленные ветви, а сам он, безлистый и мертвый, уродливым чёрным обрубком торчал в небе. Сэр Джефри не мог не почувствовать, что перемена в его судьбе и судьбе Бриджнорта, равно как и перемена в наружном виде обеих усадеб, была не в его пользу, и хотя на этот раз сосед его употребил своё влияние парламентского чиновника и члена комитета по секвестрации, чтобы защитить кавалера и врага республики, влияние это с таким же успехом могло бы способствовать полному его разорению и он стал теперь лицом покровительствуемым, тогда как сосед его возвысился до положения покровителя.
Два обстоятельства, помимо необходимости покориться судьбе и настойчивых увещаний супруги, помогали Певерилу Пику довольно терпеливо сносить это унижение. Первое заключалось в том, что политический образ мыслей майора Бриджнорта стал во многом приближаться к его собственному. Как пресвитерианин, Бриджнорт никогда не был непримиримым врагом монархии, и неожиданный суд и расправа над королем сильно его потрясли; как человек штатский и к тому же состоятельный, он опасался власти военных; и хотя он не желал насильственного восстановления монархии, однако же готов был согласиться, что возведение на престол наследника королевской фамилии на условиях, гарантирующих защиту тех гражданских прав и привилегий, за которые Долгий парламент ратовал вначале, было бы самым верным средством положить желанный конец терзавшей Англию государственной смуте. Взгляды майора на этот предмет так мало отличались от взглядов его соседа, что он чуть было не дал сэру Джефри, неизменному участнику почти всех роялистских заговоров, вовлечь себя в неудачное восстание Пенраддока и Гроувза на западе, в коем были замешаны как многие пресвитериане, так и сторонники партии кавалеров-роялистов. И хотя природное благоразумие майора Бриджнорта в конце концов уберегло его от этой опасности, равно как и от многих других, тем не менее в последние годы господства Кромвеля и последовавшего затем междуцарствия он считался недоброжелателем республики и приверженцем Карла Стюарта.
Однако, кроме сходства политических мнений, ещё одно обстоятельство благоприятствовало сближению обитателей Мартиндейла и Моултрэсси. Майора Бриджнорта, на редкость счастливого в деловых предприятиях, преследовали несчастья в семье, что привлекло к нему сочувствие разоренного и обездоленного соседа. За время от начала гражданской войны до реставрации он потерял одного за другим шестерых детей, которые по причине слабого здоровья умирали в том раннем возрасте, когда они милее всего сердцу родителей.
К началу 1658 года майор Бриджнорт был бездетным, но в конце этого года у него появилась дочь, рождение которой куплено было, однако, ценою жизни любимой жены, чьи силы подорвало горе, а также неотступная тревожная мысль о том, что именно от неё умершие дети унаследовали слабость здоровья, не позволявшую им переносить тяготы земного бытия. Дружеский голос леди Певерил, поведавший Бриджнорту, что он стал отцом, вслед за тем сообщил ему печальную весть о смерти супруги. Горе майора Бриджнорта было глубоким и сильным, и он погрузился в мрачное оцепенение, из коего несчастного вдовца не могли вывести ни утешения его духовного наставника, ни дружеские заботы сэра Джефри, который не оставил своего соседа в столь печальных обстоятельствах, хотя и знал, что при этом ему не избежать встречи с пресвитерианским пастором.
Наконец леди Певерил с женской изобретательностью, ещё более усиленной зрелищем отчаяния и жалостью, решилась прибегнуть к одному из тех испытанных средств, которые часто помогают страдальцам дать горю выход в слезах. Она положила на руки Бриджнорту дитя, чье рождение стоило так дорого, горячо убеждая его в том, что его Алиса не умерла, что она продолжает жить в беспомощном младенце, оставленном ею на попечение отца.
— Уберите! Уберите её прочь! — проговорил несчастный, и это были первые произнесенные им слова. — Я не хочу её видеть: это ещё один цветок, обреченный на увядание, а древо, которое его породило, не расцветет больше никогда.
Он чуть ли не бросил ребенка на колени леди Певерил, закрыл лицо руками и зарыдал. Леди Певерил не стала его утешать; однако она отважилась возразить, что цветок распустится и принесёт плоды.
— Никогда, никогда! — вскричал Бриджнорт. — Возьмите это несчастное дитя и известите меня, когда придет пора надеть по ней траур… Надеть траур? — прервал он вдруг самого себя. — Разве не осужден я носить его до конца дней своих?
— Я на некоторое время возьму малютку к себе, раз вам так тяжело её видеть, — сказала леди Певерил, — и маленькая Алиса будет жить в детской вместе с нашим Джулианом до тех пор, пока вы не научитесь смотреть на неё с радостью, а не с печалью.
— Этому не бывать, — ответил несчастный отец, — судьба её предрешена: она последует за остальными — такова воля божия. Благодарю вас, миледи, поручаю её вашим заботам, и будь благословен господь за то, что мне не придется видеть её предсмертных мучений.
Не задерживая дольше внимания читателя на сем горестном предмете, скажем сразу, что леди Певерил поистине заменила мать маленькой сиротке, и, быть может, именно её разумное обращение с ребенком помогло разгореться искорке жизни, едва тлевшей в слабеньком теле, — ведь эта искорка, наверное, угасла бы, если б, подобно остальным детям майора, новорожденная стала предметом чрезмерных забот и попечений беспокойной и нервической матери, напуганной многочисленными предшествующими утратами. Леди Певерил с тем большей готовностью взяла на себя эти заботы, что сама потеряла двоих детей, а сохранение здоровья третьего — прелестного трёхлетнего мальчугана — приписывала тому, что Джулиан воспитывался по методе, совершенно отличной от повсеместно в то время принятых. Она решилась применить к маленькой сиротке ту же методу, которая и на этот раз блестяще оправдалась. Умеренное употребление лекарств, свободный доступ свежего воздуха, твердые, хотя и осторожные старания скорее поддержать, нежели подавить стремления природы привели к тому, что малютка, к которой была приставлена превосходная кормилица, постепенно набиралась сил и здоровья.
Сэр Джефри, подобно большинству людей искренних и великодушных, был от природы чадолюбив. Глубокое сочувствие горю соседа заставило его совершенно забыть, что тот — пресвитерианин, пока дело не дошло до крестин ребенка, каковой обряд должен был совершить пресвитерианский священник.
Это оказалось тяжким испытанием, ибо отец, очевидно, не способен был этим заняться, а мысль о том, что порог Мартиндейла осквернит нечестивая нога вероотступника, приводила в ужас правоверного баронета. При капитуляции замка сэр Джефри видел, как знаменитый Хью Питерc, держа в одной руке библию, а в другой пистолет, победоносно въехал в ворота, и горечь этой минуты до сих пор жгла ему сердце. Однако леди Певерил сумела одержать верх над предубеждениями своего супруга и уговорила его согласиться, чтобы обряд совершился в отдаленной беседке, то есть, в сущности говоря, вне стен замка. Леди Певерил осмелилась даже присутствовать при обряде, исполнявшемся его преподобием Солсгрейсом, который однажды целых три часа читал проповедь в палате общин во время благодарственного молебна по случаю снятия осады с Эксетера. Сэр Джефри Певерил предусмотрительно уехал на весь день из замка, и лишь по тому интересу, который он выказал к уборке, окуриванию благовониями и, так сказать, очищению беседки, можно было догадаться, что ему известно о произошедшем там событии.
Однако, каково бы ни было предубеждение доброго рыцаря против веры соседа, оно нисколько не умаляло его сочувствия к тяжкому горю, постигшему последнего. Способ, каким он изъявлял своё соболезнование, был весьма своеобразен, но совершенно соответствовал характеру обоих и установившимся между ними отношениям.
Каждое утро добрый баронет, совершая прогулку пешком или на лошади, наведывался в Моултрэсси, чтобы сказать там слово утешения. Иногда он заходил в гостиную, где хозяин предавался мрачному уединению, но чаще всего (сэр Джефри не претендовал на дар вести светскую беседу), осадив коня под решетчатым окном, обращался к печальному обитателю дома со следующей речью: «Как поживаете, мистер Бриджнорт? (Сэр Джефри ни за что не желал величать соседа майором.) Я заехал подбодрить вас, дружище, и сказать вам, что Джулиан здоров, маленькая Алиса здорова и все в замке Мартиндейл здоровы».
Тяжкий вздох, изредка сопровождаемый словами: «Благодарю вас, сэр Джефри, моё нижайшее почтение леди Певерил», — таков был обыкновенно ответ Бриджнорта. Однако эти вести принимались одной из сторон с тем же доброжелательством, с которым они передавались другою; постепенно они вызывали всё меньше грусти и всё больше интереса; решетчатое окно никогда не закрывалось, а стоявшее возле него кожаное кресло никогда не пустовало в обычный час короткого визита рыцаря. В конце концов ожидание этой встречи сделалось той осью, вокруг которой целый день вращались мысли несчастного Бриджнорта. Многие из нас в ту или иную пору своей жизни испытали на себе влияние этих коротких, но решающих мгновений. Мгновение, когда любовник проходит мимо окна своей возлюбленной; мгновение, когда эпикуреец слышит звон обеденного колокола, — вокруг этого мгновения сосредоточиваются интересы целого дня; предшествующие часы проходят в нетерпеливом ожидании, последующие — в воспоминаниях о происшедшем, и воображение, останавливаясь на каждой мелкой подробности, превращает секунды в минуты, а минуты в часы. Так, одиноко сидя в своём кресле, Бриджнорт ещё издали различал твердый шаг сэра Джефри или тяжёлую поступь его коня, Чёрного Гастингса, верного товарища на полях многих сражений; он слышал, как рыцарь напевал «Король опять своё вернёт» или насвистывал «Висельники и круглоголовые», как звуки эти почтительно стихали по мере приближения к жилищу скорби и как затем зычный, бодрый голос охотника и воина произносил своё ежедневное приветствие.
Мало-помалу их встречи становились продолжительнее, ибо горе майора Бриджнорта, подобно всем человеческим чувствам, притупилось и больше не мешало ему интересоваться тем, что происходит вокруг, заниматься неотложными делами, а также размышлять о положении страны, раздираемой враждующими партиями, чьи распри суждено было пресечь лишь реставрации. Однако майор Бриджнорт, начинавший медленно оправляться от постигшего его удара, всё ещё никак не мог заставить себя повидать свою дочь; и хотя лишь небольшое расстояние отделяло майора от существа, жизнь которого была ему дороже всего на свете, он знал только окна комнаты, где жила маленькая Алиса, и часто смотрел с террасы, как они блестят в лучах заходящего солнца. По правде говоря, Бриджнорт, будучи во многих отношениях человеком большого ума, никак не мог отрешиться от мрачной уверенности, что и этот последний залог любви должен скоро уйти в могилу, которая уже поглотила всё, что было ему дорого, и в страхе и отчаянии ожидал минуты, когда его известят о появлении первых признаков рокового недуга.
Голос Певерила продолжал приносить Бриджнорту утешение вплоть до апреля 1660 года, когда в голосе этом внезапно послышались новые и совершенно иные нотки. В один прекрасный день под окнами Моултрэсси-Холла раздалось громкое пение «Король опять своё вернёт», которому вторил торопливый стук подков Чёрного Гастингса, проскакавшего по мощеному двору, и сэр Джефри, облаченный в стальной шлем и кольчугу, с дубинкою в руках, соскочил со своего высокого боевого седла, снова украшенного пистолетами в два фута длиною, и, весь раскрасневшись, сверкая глазами, ринулся в комнаты изумленного майора с криком: «Вставайте! Вставайте, сосед! Теперь не время хандрить у камина! Где ваша шпага и кафтан из буйволовой кожи, дружище? Хоть раз в жизни сделайте правильный выбор и исправьте былые ошибки. Король — само милосердие, дружище, и умеет быть великодушным по-королевски. Я выхлопочу для вас полное прощение».
— Что всё это значит? — спросил Бриджнорт. — Здоровы ли вы? Здоровы ли все в замке Мартиндейл, сэр Джефри?
— Как нельзя лучше! И Алиса, и Джулиан, и все прочие. Но я привез вам новости в двадцать раз важнее. Монк выступил в Лондоне против этого вонючего Охвостья. Фэрфакс восстал в Йоркшире — на стороне короля, на стороне короля, дружище! Духовенство, пресвитериане и все прочие перешли на сторону короля Карла. Я получил письмо от Фэрфакса с приказом удерживать Дерби и Честерфилд, собрав всех, кого только можно. Это от него-то я должен теперь получать приказы, будь он проклят! Но нужды нет — теперь все друзья, и мы с вами, дорогой сосед, будем сражаться рядом, как и подобает добрым соседям. Вот! Читайте, читайте, читайте! А потом тотчас натягивайте сапоги и седлайте коня!
Отважный кавалер громогласно пропел этот изящный патриотический гимн, и тут сердце его переполнилось. Он упал в кресло и, воскликнув: «Думал ли я, что мне суждено дожить до этого счастливого дня!», залился слезами — к своему собственному удивлению и к не меньшему удивлению Бриджнорта.
Поразмыслив о смуте в государстве, майор Бриджнорт, подобно Фэрфаксу и другим вождям пресвитерианской партии, решил, что при сложившихся обстоятельствах, когда все звания и сословия, измученные неуверенностью, искали защиты от притеснений, сопровождавших бесконечные распри между приверженцами Уэстминстер-Холла и Уоллиигфордхауса, самым мудрым и патриотическим шагом был бы открытый переход на сторону короля. Поэтому он присоединился к сэру Джефри и совместно с ним, хотя и не с таким же восторгом, как последний, но с такою же искренностью, сделал всё, что мог, для восстановления власти короля в своей округе, — что в конце концов и было достигнуто столь же успешно и мирно, как в остальных частях Англии. Оба соседа находились в Честерфилде, когда разнеслась весть, что король высадился в Англии, и сэр Джефри тотчас же объявил, что намерен ещё до возвращения в Мартиндейл представиться его величеству.
— Кто знает, вернётся ли в замок Мартиндейл сэр Джефри Певерил, — сказал он. — При дворе будут раздавать титулы, а ведь и я кое-что заслужил. Лорд Певерил — приятно звучит, как по-вашему, сосед? Или нет, постойте, лучше — граф Мартиндейл или граф Пик. А что до вас, можете положиться на меня. Уж я о вас позабочусь. Жаль, что вы пресвитерианин, сосед; титул рыцаря, а ещё лучше — баронета — вот что бы вам пригодилось.
— Заботу о сих предметах я предоставляю лицам вышестоящим, — сказал майор, — и желаю лишь одного: чтобы, когда я вернулся, в замке Мартиндейл все были здоровы.
— Вы непременно найдете их всех в добром здравии, — отвечал баронет, — Джулиана, Алису, леди Певерил и всех прочих. Передайте им мой поклон, поцелуйте их всех, сосед, — и леди Певерил и всех остальных. Быть может, после моего возвращения окажется, что вы целовали графиню. Теперь, когда вы сделались честным слугою отечества, ваши дела пойдут хорошо.
— Я всегда считал себя таковым, сэр Джефри, — холодно возразил Бриджнорт.
— Ну, ну, я не хотел вас обидеть, — проговорил рыцарь, — теперь всё отлично. Итак, вы держите путь в Моултрэсси-Холл, а я в Уайтхолл. Недурно сказано, как по-вашему? Да, прикажите-ка подать кувшин канарского! Надо выпить перед отъездом за здоровье короля! Впрочем, я и забыл, сосед, что вы не пьете ни за чье здоровье.
— Я желаю королю здоровья так же искренне, как если бы я выпил за него целый галлон вина, — отвечал майор, — а вам, сэр Джефри, желаю всяческих успехов в вашем путешествии, а также благополучного возвращения.