Солнце стояло высоко в небе. Шлюпки непрерывно подвозили с берега на судно запасы провизии и воды, которые, поскольку в работе принимало участие множество рыбачьих парусников, поступали на борт с неожиданной быстротой и принимались командой с такой же расторопностью. Люди работали с большой охотой, ибо всем, кроме самого Кливленда, надоел берег, стоять у которого становилось с каждой минутой все опаснее и где — что казалось пиратам еще худшим злом — не предвиделось никакой добычи.

Банс и Деррик непосредственно руководили погрузкой, тогда как Кливленд в стороне от них молча прохаживался по палубе, только время от времени отдавая соответствующие распоряжения, а затем снова погружаясь в свои мрачные думы.

Есть два разряда людей, которых преступное окружение, ужасы и смуты выдвигают на поприще активных деятелей. Одни по самой своей природе словно созданы и предназначены для страшных деяний: они выползают на свет из своих потаенных убежищ, точно истые демоны, и чувствуют себя среди преступлений как в своей родной стихии. Таков был Бородатый Человек, появившийся в Версале в памятную ночь 5 октября 1789 года, добровольный палач бесчисленных жертв, отданных ему на растерзание жаждущей крови чернью. Но Кливленд принадлежал к другому разряду этих несчастных существ, которые становятся орудием зла скорее в силу внешних обстоятельств, чем по внутренней склонности. Действительно, то, что он вступил на путь беззаконий, просто продолжая дело своего отца, а быть может, для того, чтобы отомстить за него, уже до известной степени смягчало его вину и могло служить своего рода оправданием. К тому же он часто сам с ужасом смотрел на свою профессию и не раз делал усилия, правда, все еще бесплодные, чтобы порвать с ней.

Такие же угрызения совести и сейчас терзали его, и вполне понятно, что мысль о Минне примешивалась к ним и поддерживала их. Кливленд оглядывался также на окружавших его товарищей и хотя прекрасно знал, как они распутны и жестоки, но не допускал и мысли, чтобы им пришлось расплачиваться за его личное упрямство. «Мы сможем сняться с отливом, — думал он. — Зачем же я буду подвергать их опасности, задерживая судно до того часа, когда должна осуществиться угроза, предсказанная этой удивительной женщиной. Все ее сведения, каким бы образом они ни были добыты, всегда оказывались поразительно точными, а ее предупреждение звучало так строго… словно мать напоминала заблудшему сыну о его преступлениях и предупреждала о приближающемся возмездии. А кроме того, какая надежда есть у меня еще раз увидеть Минну? Она, конечно, в Керкуолле, но мне явиться туда — все равно что направить судно прямо на скалы. Нет, я не буду подвергать своих несчастных товарищей такой опасности и снимусь с отливом. На пустынных Гебридских островах или на северо-западном берегу Ирландии я высажусь и вернусь сюда, переодевшись в чужое платье. Но нет! Какой смысл мне возвращаться? Для того, чтобы увидеть Минну женой Мордонта? Нет, пусть судно отходит с ближайшим отливом, но без меня, а я останусь и пойду навстречу своей судьбе».

Тут его размышления были прерваны Джеком Бансом, который доложил «благородному капитану», что они могут сняться с якоря, когда ему будет угодно.

— Когда тебе будет угодно, Банс: я поручаю командование тебе, а сам сойду в Стромнессе, — сказал Кливленд.

— Ну нет! Клянусь небом, этого ты не сделаешь! — воскликнул Банс. Передать командование мне! Хорошенькое дело! Черта с два, станет мне повиноваться экипаж, когда даже Дик Флетчер нет-нет да и бунтует. Ты сам прекрасно знаешь, что без тебя не пройдет и получаса, как мы все перегрызем друг другу глотки; а если ты бросишь нас, то, клянусь веревкой, какая тогда разница, прикончит ли нас корабль его величества или мы сами прикончим один другого. Да полно, капитан, на свете много чернооких красавиц, но где ты найдешь еще такое славное судно, как наш крошка «Баловень», да еще с командой готовых на все молодцов, которые:

— Да ты совсем рехнулся, Джек Банс! — сказал Кливленд, досадуя и невольно забавляясь выспренним тоном и напыщенными жестами помешанного на театральном искусстве пирата.

— Быть может, и так, уважаемый капитан, — ответил Банс, — а быть может, у меня есть и товарищ по безумию. Ведь ты сам собираешься сейчас играть в пьесах «Все для любви» и «Потерянный мир», хотя и говоришь, что не в силах выслушать и невинной тирады в высоком стиле. Ну да уж ладно, на этот раз я могу говорить и прозой, ибо у меня есть для тебя достаточно новостей — да еще каких, прямо-таки потрясающих!

— Тогда выкладывай их скорее, да только, как ты выражаешься, на языке простых смертных.

— Рыбаки Стромнесса не хотят ничего брать ни за припасы, ни за свой труд, — ответил Банс. — Вот, можешь теперь удивляться!

— Но почему же, скажи на милость? — спросил Кливленд. — Первый раз в жизни слышу, чтобы в морском порту отказывались от денег!

— Что правда, то правда! Обычно-то они запрашивают с таким старанием, словно пазы конопатят. Но дело вот в чем: владелец того самого брига, отец вашей прекрасной Имоинды, расплатился, оказывается, за все, в благодарность за наше вежливое обращение с его дочерьми, а также для того, чтобы мы могли удалиться из этих краев и, как он выразился, «не получить по заслугам».

— Узнаю великодушного старого юдаллера! — воскликнул Кливленд. — Но разве он в Стромнессе? Я думал, что он направился по суше через весь остров в Керкуолл?

— Да, таковы были его намерения, — ответил Банс, — но не один только король Дункан изменил свой путь. Не успел мейстер Тройл сойти на берег, как его встретила одна здешняя старуха колдунья, постоянно сующая нос в чужие пироги, и по ее совету он изменил свои намерения и отправился не в Керкуолл, а сюда, и теперь стоит на якоре вон в том белом здании, которое ты можешь увидеть в подзорную трубу по ту сторону озера. Мне говорили, что старуха тоже внесла свою долю в уплату за наши припасы, хотя для чего ей понадобилось раскошеливаться — ума не приложу, разве что эта ведьма чувствует к нам симпатию, как к истым дьяволам.

— Но откуда ты знаешь все это? — спросил Кливленд, не берясь за подзорную трубу и не проявляя ко всему услышанному того интереса, какого ожидал его приятель.

— А вот как, — ответил Банс, — я совершил сегодня утром небольшую прогулку на берег, в деревню, поболтал там за кружкой с одним старым знакомым, которому мейстер Тройл поручил присматривать за погрузкой, и выудил у него все это, да еще кое-что в придачу, о чем не хотел бы даже и говорить тебе, уважаемый капитан.

— А кто же был этот твой собеседник? — спросил Кливленд. — Разве у него нет имени?

— Да мой давнишний легкомысленный и веселый приятель по имени Холкро, если уж ты так хочешь знать, — ответил Банс.

— Холкро! — повторил Кливленд, и в глазах его сверкнуло изумление. Клод Холкро? Но как же так? Ведь он высадился в Инганессе вместе с Минной и ее сестрой! Где же они!

— Видишь ли, этого-то я как раз и не хотел говорить, — ответил Кливленду его наперсник, — но пусть меня повесят, если я сумею выдержать характер! Положение уж очень заманчивое!.. Ага, подобное вступление уже произвело должный эффект, и подзорная труба теперь направлена на замок Стеннис! Да, надобно признаться, они там и находятся не под очень-то сильной охраной. Кое-кто из людей старой ведьмы явился сюда с той горы, что зовется у них островом Хой, да престарелый джентльмен вооружил нескольких человек. Но какое это имеет значение? Скажи только слово, о мой благородный капитан, и мы сегодня же ночью схватим обеих красоток, упрячем их в трюм, с рассветом прикажем выбирать якорь, а там поставим марсели и уйдем с утренним отливом.

— Ты противен мне своей низостью! — воскликнул, отворачиваясь от него, Кливленд.

— Гм… низость… противен… — повторил Банс. — Но что я сказал? Разве тысячу раз не делали подобных вещей такие же джентльмены удачи, как мы с тобой?

— Молчи! — перебил его Кливленд; в глубоком раздумье прошелся он по палубе, затем снова вернулся к Бансу, взял его за руку и произнес:

— Джек, я должен увидеть ее еще раз!

— Желаю успеха, — мрачно ответил Банс.

— Я должен увидеть ее еще раз, чтобы у ног ее отречься от этой проклятой жизни и искупить совершенные преступления…

— На виселице, — закончил за него Банс. — желаю успеха! «Сознайся и лезь в петлю», — весьма почтенная поговорка.

— Но, дорогой Джек!

— Дорогой Джек! — повторил Банс тем же угрюмым тоном. — Дорого ты стоил своему дорогому Джеку. Но поступай как знаешь, а я навсегда закаялся помогать тебе — ведь это значило бы только стать тебе противным своими низкими советами!

— Вот видите, теперь я должен успокаивать этого глупого парня, как капризного ребенка, — проговорил как бы про себя Кливленд. — А ведь у него должно бы хватить ума, и прямодушия, и, казалось бы, доброты, чтобы понять, что в шквал не до того, чтобы выбирать слова.

— Да, ты прав, Клемент, — ответил Банс, — и вот тебе моя рука. А теперь как подумаю, так ты действительно должен увидеться с ней в последний раз, ибо не в моем духе препятствовать прощанию влюбленных. А велика ли важность — отлив? Мы можем уйти завтра с таким же успехом, как сегодня.

Кливленд вздохнул, вспомнив угрозы Норны, но возможность в последний раз увидеть Минну была слишком соблазнительна, чтобы отказаться от нее из-за какого-то предчувствия или предсказания.

— Я сейчас же отправлюсь на берег в тот самый замок, где все они находятся, — заявил Банс, — расплата за полученные припасы послужит мне хорошим предлогом — и передам от тебя Минне письмо или послание так же ловко, как настоящий valet de chambre.

— Но их окружает стража, ты можешь оказаться в опасности, — сказал Кливленд.

— Нисколько, нисколько, — возразил Банс, — ведь я защитил девушек, когда они были в моей власти, и ручаюсь, что отец и сам не причинит мне зла и никому не позволит меня тронуть.

— Ты прав, — ответил Кливленд, — это не в его характере. Так я сейчас же напишу Минне записку.

С этой целью он бросился вниз, в каюту, где испортил не один лист бумаги, прежде чем дрожащей рукой и с замирающим сердцем сочинил такое письмо, какое, по его мнению, заставило бы Минну согласиться на последнее с ним свидание завтра утром.

Тем временем его приспешник Банс отыскал Флетчера, твердо уверенный, что тот поддержит его в любом предприятии, и в сопровождении этого верного спутника предстал пред грозные очи Хокинса, боцмана и Деррика — вахтенного начальника, которые после тягот трудового дня угощались кружкой грога.

— А вот и тот, кто все нам расскажет, — сказал Деррик. — Ну, господин лейтенант, — хочешь не хочешь, а приходится теперь называть тебя так выкладывай, какие у вас там секреты, когда поднимаем мы якорь?

— Когда будет угодно небу, господин вахтенный начальник, — ответил Банс, — а я знаю о том не больше, чем этот вот ахтерштевень.

— Как, черт побери мои пуговицы! — воскликнул Деррик. — Разве мы не уходим с этой водой?

— Или уж, на худой конец, с завтрашней? — добавил боцман. — А то ради какого рожна мы мучали всю команду и пороли этакую горячку с погрузкой?

— Джентльмены, — ответил Банс, — должен вам сообщить, что Купидон взял нашего капитана на абордаж, завладел его судном и запер его рассудок в трюм.

— Брось свои театральные кривлянья, — грубо перебил его боцман. — Если у тебя есть что сказать, говори ясно, как мужчина.

— Ну, как ты там ни верти, — вмешался Флетчер, — а на мой взгляд, Джек Банс всегда говорит и действует как мужчина, а потому, сдается мне…

— Помолчи-ка немного, Дик, дружище, попридержи язык, — сказал Банс. Итак, джентльмены, говоря самыми простыми словами, наш капитан влюблен.

— Ну и что ж такое? Подумаешь! — воскликнул боцман. — Как будто со мной этого не случалось, как и со всеми прочими, да только тогда, когда судно стояло на приколе.

— Но теперь, — ответил Банс, — влюблен сам капитан, понимаете ли? Влюблен принц Вольсций! И хотя на сцене это чрезвычайно смешно, но нам теперь не до смеха. Он хочет встретиться со своей девушкой в последний раз завтра утром, а это, как мы прекрасно понимаем, поведет еще к одной встрече, а там и еще… и так до тех пор, пока «Альциона» не захватит нас врасплох, а тогда уж на нашу долю достанется больше щелчков, чем пенсов!

— Ах, вот как… — И боцман облегчил свою душу громогласным проклятием. — Ну, тогда мы взбунтуемся и не пустим его на берег. Так, что ли, Деррик?

— Самое наилучшее дело, — ответил тот.

— А ты как думаешь, Джек Банс? — спросил Флетчер; ему самому подобный план казался весьма благоразумным, но уголком глаза он все же поглядывал на своего приятеля.

— Что до меня, джентльмены, — ответил Банс, — так я бунтовать не буду, и лопни мои печенки, если кто-нибудь здесь осмелится бунтовать.

— Ну ладно, тогда уж и я не буду, — согласился Флетчер, — но что же нам делать? Как ты там ни верти, а…

— Заткни свою глотку, Дик! — прикрикнул на него Банс. — Так вот, боцман, я отчасти согласен с тобой, что придется-таки нам употребить небольшое благотворное насилие, чтобы образумить капитана: вы ведь знаете, что он неукротим, как лев, и делает только то, что сам захочет. Так вот: я съезжу на берег и договорюсь с девушкой. Утром она явится на рандеву, и капитан тоже. Мы подберем надежную шлюпочную команду, ибо грести придется и против прилива, и против течения, по условленному сигналу выскочим из шлюпки, схватим капитана и девушку и увезем их с собой, хотят они того или нет. Наш капризный ребенок не станет очень противиться, поскольку мы вместе с ним захватим и его погремушку, а если он все-таки закапризничает, так мы сумеем сняться с якоря и без его разрешения; а там он мало-помалу опомнится и сам поймет, кто его истинные друзья.

— Ну что же, это, может быть, неплохо придумано, мейстер Деррик, сказал Хокинс.

— Джек Банс всегда хорошо придумает, — добавил Флетчер, — но как ты там ни верти, а только капитан при этом обязательно застрелит кого-нибудь из нас, это уж вы помяните мое слово.

— Да придержи ты язык, — остановил его Банс, — ну какая, к черту, разница, застрелят тебя или повесят?

— Оно правда, разница-то не больно велика, — ответил Дик, — как там ни верти…

— Молчи, говорят тебе, — повторил его неумолимый патрон, — и слушай. Мы захватим капитана врасплох, так что он не успеет вытащить ни тесака, ни пистолетов, и я сам — так сильна моя любовь к нему — первый брошусь, чтобы повалить его на землю. Надо сказать, что добычу, за которой гонится капитан, всегда сопровождает небольшой, ладно построенный полубаркасик; так вот, если представится случай, я не прочь был бы захватить его для себя лично.

— Так, так, — ответил Деррик, — дай только тебе волю, так ты об одной своей выгоде и будешь думать!

— Ну, нет, клянусь честью, — воскликнул Банс, — но я не упускаю ее, когда она сама дается мне в руки, или я добиваюсь ее собственной сообразительностью: ведь никому из вас не пришел бы в голову подобный план. А капитан наш, таким образом, полностью будет с нами: умом и сердцем, с руками и ногами, а кроме того, мы разыграем прекрасную заключительную сцену, достойную любой комедии. Итак, я отправлюсь на берег, чтобы обо всем столковаться, а вы сообщите тем из джентльменов, кто еще трезв и заслуживает доверия, о нашем замысле.

Договорившись таким образом, Банс и его друг Флетчер ушли, а оба старых пирата долго молча смотрели друг на друга. Наконец заговорил боцман:

— Убей меня, Деррик, а не по душе мне эти щелкоперы, нет в них настоящей разбойничьей породы. Они так же мало походят на тех пиратов, что я знал до сих пор, как этот шлюп — на линейный корабль. Да вот взять, к примеру, хоть старого Шарпа — помнишь, он каждое воскресенье читал молитвы перед всей командой — что бы он сказал, коли услышал, что к нам на корабль собираются взять двух девчонок?

— А что сказал бы старый ворчун Черная Борода, — добавил Деррик, — коли они хотели бы захватить их только для себя? Да за такое бесстыдство пустить бы их прогуляться по доске или связать спиной к спине, да и вниз головой в воду, и чем скорее, тем лучше.

— Так-то оно так, но кто же тогда будет управлять судном? — спросил Хокинс.

— А чем плох старина Гофф? — осведомился Деррик.

— Ну, он так часто и подолгу прикладывается к бутылке, — сказал боцман, — что стал никуда не годен. Трезвый — он хуже старой бабы, а как налижется, так и пойдет буянить! Да нет, хватит с нас Гоффа!

— Ну, а что ты скажешь насчет себя самого, боцман, или, к примеру, меня? — спросил вахтенный начальник. — Давай кинем, орел или решка?

— Нет, это не пойдет, — ответил после некоторого раздумья боцман. Если бы еще недалеко было до пассатных ветров, так мы могли бы — ты или я еще как-нибудь извернуться, но, чтобы добраться до них, тут, брат, нужно все умение Кливленда, и, пожалуй, сейчас нам лучше всего последовать совету Банса. Слышишь? Это он требует себе шлюпку. Придется-таки мне вылезти на палубу и спустить ее для «его светлости», лопни его глаза!

Шлюпку спустили; она благополучно пересекла озеро, и Банс высадился в нескольких сотнях шагов от древнего замка Стеннис. Подойдя к дому, он увидел, что обитатели его приняли срочные меры для обороны: окна нижнего этажа были забаррикадированы, и только местами в них были оставлены отверстия в виде бойниц. У главного входа стояла снятая с корабля пушка, и, кроме того, его охраняли двое часовых. Подойдя к воротам, Банс попросил разрешения войти, в чем ему кратко и бесцеремонно отказали, посоветовав убираться подобру-поздорову, если он не хочет нажить себе беды. Пират, однако, продолжал настаивать на своем желании видеть кого-либо из семьи Магнуса Тройла, утверждая, что явился по весьма важному делу, так что в конце концов показался Клод Холкро, и с раздражительностью, вовсе ему не свойственной, поклонник достославного Джона стал укорять своего старого знакомого в упрямстве и легкомыслии.

— Вы, — сказал он, — похожи на глупых мотыльков, порхающих вокруг свечи. Кончится тем, что вы все на ней сгорите.

— А вы, — ответил Банс, — похожи на трутней без жала, которых ничего не стоит выкурить из их убежища полдюжиной ручных гранат.

— Выкурите лучше дурь из собственной головы! — сказал Холкро. Послушайтесь-ка моего совета и занимайтесь своими делами, а то как раз попадетесь тем, что сумеют вас выкурить. Или уходите, или скажите мне в двух словах, что вам надо, ибо не будет вам здесь иной встречи, кроме пули из аркебузы. Нас тут достаточно мужчин, да еще с острова Хой прибыл молодой Мордонт Мертон — тот самый, которого ваш капитан чуть не убил.

— Полегче, дядюшка, — возразил Банс, — он всего только выпустил ему немного лишней крови, чтобы тот не горячился.

— Мы не нуждаемся в подобных кровопусканиях, — сказал Клод Холкро, — а кроме того, ваш пациент оказался связанным с нами более близкими узами, чем вы или я могли бы предполагать, а потому вы понимаете, каким нежеланным гостем будет здесь ваш капитан или кто-либо из его команды.

— Ну, а что, если я привез деньги за припасы, присланные нам на судно?

— Приберегите их для себя, пока с вас их не спросят, — ответил Холкро. — Есть два рода дурных плательщиков: тот, кто платит слишком рано, и тот, кто совсем не платит.

— Хорошо, но тогда позвольте нам по крайней мере принести нашу благодарность жертвователю.

— Приберегите ее также до тех пор, пока ее с вас не спросят, — ответил поэт.

— Итак, это все, что вы можете сказать мне хорошего, хотя бы в память нашего давнего знакомства? — спросил Банс.

— Но что же я могу сказать для вас, мистер Алтамонт? — сказал, несколько смягчившись, Холкро. — Да ведь если бы молодой Мордонт мог распоряжаться, как ему хочется, он встретил бы вас красным бургундским номер тысячный. Спасайтесь же, ради всего святого, а то еще получится, как в сценических ремарках: «Входит стража и хватает Алтамонта».

— О, я не доставлю вам подобного беспокойства, — сказал Банс, — и сейчас же уйду со сцены. Но подождите, я чуть было не забыл, что со мной клочок бумаги для той из ваших барышень, что выше ростом… для Минны… да, ее зовут Минна. Видите ли, это прощальное письмецо от капитана Кливленда… Вы ведь не откажетесь передать его?

— Ах, бедный молодой человек! — воскликнул Холкро. — О, я понимаю… понимаю… Прощай, прекрасная Армида:

Но скажите мне только: есть в этом послании стихи?

— О да, оно набито песнями, сонетами и элегиями до краев, до самой сургучной печати, — ответил Банс, — но смотрите передайте записку осторожно и незаметно.

— О, конечно, конечно! Не учите меня, как передавать billet doux, меня, завсегдатая «Кофейни талантов», слышавшего все тосты в Кит-Кэт клубе! О, Минна получит эту записку и ради нашего с вами давнего знакомства, мистер Алтамонт, и ради вашего капитана, у которого сердце далеко не такое черное, как требуется для его профессии. А записку я передам, в прощальном письме вреда быть не может.

— Прощай же, старина, прощай навек! — воскликнул Банс и так крепко стиснул руку поэта, что бедняга взвыл от боли и долго еще тряс пальцами, как пес, которому на лапу упал горячий уголь.

Предоставив разбойнику возвращаться на борт пиратского судна, посмотрим, что поделывает семья Магнуса Тройла, собравшаяся у своего родственника в замке Стеннис, где ее день и ночь охраняет от неожиданностей бдительная стража.

Магнус Тройл весьма ласково встретил Мордонта Мертона, когда тот явился к нему на помощь с небольшим отрядом преданных Норне людей, которыми она поручила ему командовать. Юдаллера легко было убедить, что наветы на Мордонта, которые нашептывал ему коробейник, желая расположить его в пользу своего более щедрого покупателя Кливленда, не имели никаких оснований. Правда, наветы эти подтверждались и почтенной леди Глоуроурам, и всеобщей молвой: в обоих случаях Мордонт представлен был как дерзкий претендент на руку одной из сестер из Боро-Уестры, твердо уверенный в благосклонности обеих и только раздумывавший, как султан, которой из них бросить свой платок. Но Магнус знал, что молва — большая лгунья, а что касается клеветы, то склонен был считать почтенную леди Глоуроурам одним из самых злых языков в округе и поэтому вернул Мордонту все свое расположение, с величайшим удивлением услышав, какие права предъявляет Норна на сыновнюю преданность юноши, и с не меньшим интересом — о ее намерении передать Мордонту все огромное, унаследованное от отца состояние; и хотя Магнус и не дал немедленного ответа, когда Норна намекнула на возможный брак его старшей дочери с ее наследником, однако, по всей вероятности, считал такой союз вполне желательным, отчасти из-за личных качеств юноши, отчасти и потому, что таким образом соединились бы воедино огромные поместья, в свое время разделенные между его отцом и отцом Норны. Как бы то ни было, Магнус Тройл встретил своего юного друга чрезвычайно приветливо и вместе с хозяином замка поручил ему, как самому молодому и энергичному из всех собравшихся, быть начальником ночного караула и наблюдать за сменой часовых вокруг замка Стеннис.