Сент-Джеймсский парк, расширенный, обсаженный зеленеющими деревьями и всячески украшенный в царствование Карла II, уже в дни его дедушки служил местом увеселительных прогулок, и представители высшего общества нередко посещали его для развлечений и верховой езды.

Лорд Гленварлох направился туда, чтобы разогнать неприятные мысли, навеянные разлукой с верным оруженосцем Ричи Мониплайзом, обстоятельства которой не тешили его гордости и оскорбляли его лучшие чувства, а также упомянутым в конце предыдущей главы анонимным письмом, подтверждавшим намеки его бывшего слуги.

Когда он вошел в парк, там было много гуляющих, но так как его теперешнее состояние духа заставляло его избегать общества, он старался держаться в стороне от самых людных аллей, ведущих к Уэстминстеру и Уайтхоллу, и направился к северному концу ограды, или, как мы сказали бы сегодня, к Пикадилли, полагая, что там он сможет беспрепятственно предаться своим мыслям или, вернее, бороться с ними.

Однако ожидания лорда Гленварлоха не оправдались, ибо, когда он медленно прогуливался по аллеям, запахнувшись в плащ и надвинув шляпу низко на лоб, на него внезапно налетел сэр Манго Мэлегроутер, который, то ли потому, что он избегал людей, то ли потому, что люди избегали его, уединился или вынужден был искать уединения в том же самом укромном уголке парка.

Найджел вздрогнул, услышав резкий, раздраженный голос благородного кавалера, и его охватила тревога, когда он увидел ковыляющую навстречу ему высокую тощую фигуру, завернутую в потертый плащ, некогда алый, но утративший свою первоначальную окраску от множества покрывавших его разноцветных пятен. Голова кавалера была увенчана видавшей виды касторовой шляпой, о черной бархатной лентой вместо цепочки и с петушиным пером вместо страусового плюмажа.

Лорд Гленварлох предпочел бы уклониться от этой встречи, но, как говорится в нашем эпиграфе, нелегко зайчонку уйти от бывалой борзой. Сэр Манго, чтобы продолжить то же сравнение, давно уже научился подкрадываться к кроликам и хватать свою добычу мертвой хваткой.

Найджел вынужден был остановиться и ответить на избитый вопрос:

— Что нового сегодня?

— Кажется, ничего особенного, — ответил молодой лорд, пытаясь пройти дальше.

— О, вы, наверно, направляетесь во французскую ресторацию, — сказал благородный кавалер, — но еще слишком рано. А пока мы прогуляемся по парку; это возбудит ваш аппетит.

С этими словами он спокойно взял лорда Гленварлоха под руку, несмотря на сдержанное сопротивление, которое его жертва пыталась оказать ему, плотно прижав локоть к боку, и, вцепившись в свою добычу, потащил ее за собой.

Найджел был мрачен и молчалив, надеясь избавиться от неприятного спутника, но сэр Манго твердо решил заставить его по крайней мере слушать, если уж нельзя было заставить его говорить.

— Итак, вы направляетесь в ресторацию, милорд? — продолжал циник. — Что ж, лучше ничего не придумаешь. Там собирается избранное общество, как я слышал — специально подобранное, чтобы с ним было приятно встречаться молодым аристократам, и ваш высокородный отец был бы очень рад видеть вас в такой почтенной компании.

— Я думаю, — сказал лорд Гленварлох, считая, что он должен сказать хоть что-нибудь, — компания там не лучше, чем в других местах подобного рода, где дверь не закрывают перед носом тех, кто приходит туда, чтобы промотать свои деньги.

— Вы правы, милорд, совершенно правы, — сказал его мучитель и разразился довольным, но весьма неприятным смехом. — Эти неотесанные горожане и мужланы так и лезут к нам, стоит только приоткрыть дверь хотя бы на один дюйм. А какое существует против этого средство? А вот какое: раз их деньги придают им такую самоуверенность, надо облегчить их карманы. Нужно драть с них шкуру, милорд, травить их, как травят крыс на кухне, чтобы отбить у них охоту совать к нам свой нос. Да, да, нужно ощипать их, подрезать им крылья, чтобы неповадно было этим жирным каплунам залетать так высоко, милорд, наравне с соколами да ястребами.

При этих словах сэр Манго устремил на Найджела быстрый пронизывающий взгляд. Его серые глаза испытующе смотрели на юношу, наблюдая за действием сарказма, подобно тому как хирург во время сложной операции следит за движением своего скальпеля.

И хотя Найджел старался скрыть свои чувства, он все же вздрогнул во время этой операции, тем самым невольно доставив удовольствие своему мучителю. Он покраснел от досады и гнева, но, чувствуя, что ссора с сэром Манго Мэлегроутером сделала бы его невыразимо смешным, только пробормотал про себя:

— Наглый хлыщ!

На этот раз несовершенство слухового органа сэра Манго не помешало ему услышать эти слова и откликнуться на них.

— Да, да! Совершенно справедливо, — воскликнул язвительный старый придворный, — наглые хлыщи, которые вторгаются в высшее общество! Но ваша светлость умеете с ними расправляться — у вас есть к этому сноровка. Любо было смотреть, как вы в прошлую пятницу наголову разбили этого молодого лавочника, как вы сняли с него его spolia opima вместе со всей звонкой монетой, которая была при нем, и серебряными пуговицами на его плаще и отправили его пастись вместе с Навуходоносором, царем вавилонским. Честь и слава вашей светлости за это! Говорят, молодчик в припадке отчаяния бросился в Темзу. Этого добра еще хватит, хоть немало их полегло на Флодденском поле.

— Вам наврали про меня с три короба, сэр Манго, — сказал Найджел громким суровым голосом.

— Весьма возможно, весьма возможно, — продолжал невозмутимый и неустрашимый сэр Манго, — в этом обществе ничего, кроме лжи, не услышишь. Так, значит, этот молодец не утопился? Очень жаль. Да я никогда и не верил этой части рассказа — лондонские лавочники не так-то легко теряют голову в гневе. Готов поклясться, что этот малый взял хорошую метлу и метет сточные канавы в поисках ржавых гвоздей, чтобы снова открыть свою лавочку. Говорят, у него трое детей; они помогут ему рыться в помойных ямах. Если их поиски увенчаются успехом, ваша светлость сможете разорить его еще раз.

— Ну и здорово же он мне надоел! — вслух подумал Найджел, не зная, на что решиться — встать ли в гневе на защиту своей репутации или просто оттолкнуть старого мучителя. Но минутное размышление убедило его в том, что то и другое придало бы характер правдоподобия слухам, которые, как он начинал замечать, вредили его репутации как в высшем, так и в низшем обществе. Поэтому он быстро принял более мудрое решение и предпочел терпеливо выслушивать нарочитые дерзости сэра Манго, надеясь, если возможно, узнать, из каких источников исходили слухи, столь пагубные для его доброго имени.

Тем временем сэр Манго, как обычно, подхватил последние слова Найджела, или, вернее, отзвук этих слов, по-своему истолковав и разукрасив их

— Здорово везет?! — повторил он. — Да, поистине, милорд, я слышал, что вам здорово везет и что вы умеете обходиться с этой бездушной кокеткой, госпожой Фортуной. Как хитрый тихоня, вы хотите только греться в лучах ее улыбок, избегая ее хмурых взглядов. Это называется брать быка за рога.

— Сэр Манго Мэлегроутер, — сказал лорд Гленварлох серьезным тоном, поворачиваясь к своему спутнику, — соблаговолите выслушать меня.

— Если только смогу, милорд, если только смогу, — сказал сэр Манго, качая головой и показывая пальцем левой руки на свое ухо.

— Я постараюсь говорить как можно громче, — сказал Найджел, вооружаясь терпением. — Вы считаете меня завзятым игроком. Даю вам слово, что это не так; вас ввели в заблуждение. Вы должны дать мне некоторые объяснения, по крайней мере относительно источника, из которого вы получили такие ложные сведения.

— Я ни от кого не слышал, что вы великий игрок, и я никогда не думал и не говорил ничего подобного, милорд, — сказал сэр Манго, не считавший возможным уклониться от ответа на столь громко и ясно произнесенные слова Найджела. — Я повторяю, что никогда не слышал, не говорил и не думал, что вы завзятый игрок, как называют самых крупных из них. Видите ли, милорд, я называю игроком того, кто играет с людьми, обладающими равными денежными средствами и равным умением, и не спорит с судьбой, везет ему или не везет, и я называю завзятым, или первоклассным, игроком того, кто, не задумываясь, смело идет на риск. Но того, милорд, у кого хватает терпения и благоразумия играть только на мелкие ставки, не превышающие рождественских чаевых мальчика из бакалейной лавки, кто тягается с теми, которые не могут рисковать многим, и кто поэтому может, имея в кармане больше денег, всегда ободрать их, дождавшись того момента, когда удача вновь вернется к нему, и кто бросает игру, как только счастье отворачивается от него, — такого человека, милорд, я не могу назвать великим игроком, какой бы титул он ни носил.

— И вы хотите сказать, что я именно такой низкий, подлый негодяй, — ответил лорд Гленварлох, — который боится искусного игрока и обдирает неопытного, который избегает играть с равными себе, чтобы тем вернее грабить людей, стоящих ниже его? Так, насколько я понимаю, говорят обо мне?

— Нет, милорд, вы ничего не добьетесь от меня, если будете говорить со мной таким тоном, — сказал сэр Манго, чья язвительность находила поддержку в чисто животной смелости (к тому же он был совершенно уверен в своей безнаказанности, дарованной ему шпагой сэра Ральона Рэтрея и дубинками приспешников леди Кокпен). — А что касается правдивости этих сведений, — продолжал он, — ваша светлость прекрасно знаете, что вы никогда еще не проигрывали больше пяти золотых за один вечер, с тех пор как начали посещать заведение Боже, что вы почти всегда вставали из-за стола с выигрышем и что порядочные молодые кавалеры, посещающие ресторацию — я имею в виду юношей благородного происхождения и со средствами, — не имеют обыкновения играть таким образом.

— Мой отец был прав, — сказал лорд Гленварлох с горечью, — и его проклятие справедливо преследовало меня с того момента, как я впервые переступил порог этого дома. Сам воздух там насыщен заразой, и тот, кому удастся избегнуть разорения, потеряет свою честь и доброе имя.

Сэр Манго, наблюдавший за своей жертвой восхищенным и в то же время осторожным взглядом опытного рыболова, понял, что если он натянет лесу слишком туго, добыча легко может сорваться. Поэтому, чтобы не спугнуть свою — жертву, он выразил надежду, что лорд Гленварлох не примет его откровенную речь in malam partem.

— Если вы иногда и были чересчур осторожны в ваших развлечениях, милорд, — продолжал он, — нельзя отрицать, что это самый надежный способ предотвратить дальнейшее уменьшение вашего и без того расстроенного состояния! И если вы играете с людьми, стоящими ниже вас, вы избавлены от неприятности прикарманивать деньги ваших друзей и людей вашего круга, не говоря уже о том, что эти плебейские мошенники пользовались преимуществом tecum certasse, как говорит Аякс Теламон — apud Metamorphoses; для таких людей честь играть с шотландским лордом — достаточное вознаграждение за потери их ставок, и должен сказать, что большинство из этих скряг может позволить себе такую роскошь.

— Как бы там ни было, сэр Манго, — сказал Найджел, — я хотел бы знать…

— Да, да, — перебил его сэр Манго, — и, как вы говорите, кому какое дело, могут ли эти жирные васанские быки расстаться со своими деньгами или нет? Джентльмены не должны ограничивать свои забавы из-за подобных людей.

— Я хочу знать, сэр Манго, — сказал лорд Гленварлох, — в каком обществе вы услышали эти оскорбительные подробности относительно меня.

— Несомненно, несомненно, милорд, — сказал сэр Манго, — я всегда слышал и всегда сам говорил, что ваша светлость в частной жизни вращаетесь в самом лучшем обществе. Так, например, прекрасная графиня Блэкчестер, — но мне кажется, она не очень-то часто показывается в свете после истории с его светлостью герцогом Бакингемом. И еще добрый старомодный шотландский дворянин лорд Хантинглен, несомненно весьма достойный человек, — жаль только, что он слишком часто подносит к губам свой кубок, иной раз это вредит его репутации. А веселый молодой лорд Дэлгарно, скрывающий под длинными вьющимися локонами влюбленного юноши житейскую мудрость убеленного сединами старца… Превосходной породы все трое — отец, дочь и сын, все потомки одного и того же древнего рода. Я думаю, не стоит упоминать о Джордже Гериоте, человеке, несомненно, честном, когда мы говорим о дворянстве. Вот общество, в котором вы вращаетесь, милорд, как я слышал, если не считать ресторации.

— В самом деле, мое общество почти ограничено теми лицами, которых вы упомянули, — сказал лорд Гленварлох, — и наконец…

— Во дворец? — переспросил сэр Манго. — Я как раз хотел поговорить с вами об этом. Лорд Дэлгарно рассказывал мне, что не может уговорить вас поехать во дворец, а это не в ваших интересах, милорд, — король слышит о вас от других, вместо того чтобы видеть вас лично. Я говорю это, движимый самыми дружескими чувствами, милорд. Говорят, недавно при упоминании вашего имени его величество воскликнул: «Jacta est alea! Гленварлохид стал игроком и пьяницей!» Лорд Дэлгарно вступился за вас, но его голос потонул в общем хоре придворных, утверждавших, что вы ведете рассеянный образ жизни и вашей баронской короне грозит опасность затеряться среди беретов горожан.

— И так говорили обо мне открыто, — спросил Найджел, — ив присутствии короля?

— Говорили открыто? — переспросил сэр Мэлегроутер. — Ну, разумеется, — то есть все тайком шептали друг другу на ухо, а это самое открытое разглашение слухов, какое только можно себе представить. Ведь надо думать, что королевский двор не такое место, где все друг с другом запанибрата и орут во все горло, как в ресторации.

— Будь проклят королевский двор вместе с ресторацией! — нетерпеливо воскликнул Найджел.

— От всей души присоединяюсь к вам, — сказал благородный кавалер. — Моя служба при дворе не много мне дала, а в ресторации я проиграл в прошлый раз четыре золотых.

— Могу я попросить вас, сэр Манго, — сказал Найджел, — назвать мне имена тех, кто позволяет себе порочить доброе имя человека, которого они едва ли могут знать и который никогда не оскорбил никого из них?

— Разве я уже не говорил вам, — ответил сэр Манго, — что сам король высказался в таком духе, а также и принц? И можно поклясться перед алтарем, что при таких обстоятельствах все присутствующие, если только они не молчали, пели ту же самую песню.

— Вы только что сказали, — возразил Гленварлох, — что лорд Дэлгарно вступился за меня.

— Сущая правда, — ответил сэр Манго, насмешливо улыбаясь, — но его голос быстро заглушили — он, вероятно, был простужен и хрипел, как старый ворон. Бедняга! Если бы он мог говорить полным голосом, несомненно, его выслушали бы так же внимательно, как если бы он отстаивал свои собственные интересы, в чем никто не может сравниться с ним. Кстати, разрешите спросить вас, — продолжал сэр Манго, — лорд Дэлгарно представил вашу светлость принцу или герцогу Бакингему? Они могли бы быстро уладить ваше дело.

— Я не претендую на благосклонность принца или герцога Бакингема, — сказал лорд Гленварлох. — Так как вы, видимо, посвятили себя изучению моих дел, сэр Манго, хотя, быть может, без особой на то нужды, вы, вероятно, слышали, что я подал своему монарху прошение об уплате долга, причитающегося моей семье. Я не могу сомневаться в стремлении короля соблюдать справедливость; не подобает мне также прибегать к помощи его высочества принца или его светлости герцога Бакингема, чтобы получить от его величества то, что он должен даровать мне по праву, но в чем он может отказать мне наотрез.

Причудливые черты лица сэра Манго исказились одной из его самых уродливых усмешек, когда он ответил:

— Ваше дело совершенно ясно и бесспорно, милорд; и то, что вы полагаетесь на это, показывает, что вы прекрасно знаете характер короля, придворных и всего рода человеческого вообще. Но кто это? Отойдите в сторону, милорд, и дайте дорогу. Клянусь честью, это как раз те люди, о которых мы только что говорили. Легки на помине!

Здесь необходимо заметить, что во время беседы лорд Гленварлох, быть может в надежде избавиться от сэра Манго, направил шаги в более людную часть парка, и благородный кавалер не отставал от него, совершенно не обращая внимания на то, в каком направлении они шли, лишь бы не выпустить из когтей своего собеседника. Однако они были еще довольно далеко от более оживленной части парка, когда опытный глаз сэра Манго заметил признаки, послужившие поводом для его последних слов, обращенных к лорду Гленварлоху.

Среди многочисленных групп людей, гулявших в нижней части парка, послышались приглушенные почтительные возгласы. Сначала гуляющие собирались кучками и лица их были обращены к Уайтхоллу, затем они расступились, чтобы дать дорогу блестящей компании кавалеров, шествовавших по аллее парка со стороны дворца среди толпы, стоявшей с обнаженными головами.

Большинство из этих придворных кавалеров было одето в костюмы, с которыми кисть Ван-Дейка познакомила нас еще около двух столетий тому назад и которые как раз в эту эпоху начали вытеснять более легкомысленные и пышные наряды, заимствованные от французского двора Генриха IV.

Все кавалеры были с обнаженными головами, за исключением принца Уэльского, впоследствии самого несчастного из британских монархов, шедшего впереди в испанской шляпе с одиноким поникшим страусовым пером, бросавшей тень на его длинные вьющиеся каштановые локоны и лицо, уже в ранней юности омраченное предчувствием скорби грядущих лет. Справа от него шел Бакингем, чьи властные и в то же время изящные манеры почти затмевали величественную осанку принца, которого он сопровождал. Взгляд, походка и жесты этого блестящего придворного были так спокойны и так строго следовали этикету, подобающему его положению, что составляли резкий контраст с развязным весельем и легкомыслием, которыми он снискал благосклонность своего «дорогого папы и куманька», короля Иакова. Странный жребий выпал на долю этого изысканного придворного, ставшего всесильным фаворитом отца и сына, столь различных по характеру; чтобы снискать расположение юного принца, ему приходилось втискивать в тесные рамки почтительного ритуала свой веселый, игривый нрав, пленивший пожилого отца.

Правда, Бакингем прекрасно знал столь различные характеры Иакова и Карла, и ему нетрудно было так менять свое поведение, чтобы сохранить самую неограниченную благосклонность обоих.

Предполагали, как мы уже указывали ранее, что герцог, после того как ему удалось окончательно завоевать расположение Карла, не лишился благосклонности отца только благодаря деспотизму привычки и что если бы Иаков смог проявить больше решительности, в особенности в последние годы своей жизни, он, вероятно, лишил бы Бакингема своей милости и роли главного советчика. Но если даже король и думал когда-нибудь о такой перемене, он был слишком робок и слишком привык к влиянию, которое герцог оказывал на него в течение столь долгого времени, чтобы набраться решимости, необходимой для осуществления этих намерений; во всяком случае, Бакингему, пережившему своего властелина, который вознес его на такую высоту, несомненно, выпало на долю редкое счастье не переживать сумерек своей блестящей придворной карьеры на протяжении царствования двух монархов, пока наконец она не померкла, обагренная его собственной кровью, брызнувшей из-под кинжала его убийцы Фелтона.

Но мы отвлеклись от нашего повествования: принц приближался вместе со своей свитой к тому месту, где стояли лорд Гленварлох и сэр Манго, отошедшие в сторону, как того требовал этикет, чтобы дать принцу дорогу и оказать ему подобающие почести. Найджел увидел лорда Дэлгарно, который следовал по пятам за герцогом Бакингемом и, как ему показалось, шептал что-то ему на ухо. Во всяком случае, внимание принца и герцога Бакингема по какойто причине было приковано к Найджелу, ибо они пристально смотрели в его сторону: принц — с выражением мрачной печали и суровости, тогда как во взгляде Бакингема светилось презрительное торжество. Лорд Дэлгарно, видимо, не замечал своего друга; быть может, потому, что лучи солнца падали с той стороны аллеи, на которой стоял Найджел, и Малколм вынужден был защитить глаза от света своей шляпой.

Когда принц поравнялся с ними, лорд Гленварлох и сэр Манго почтительно поклонились, и принц, ответивший на их поклон с торжественной церемонностью, отдающей должное каждому в соответствии с его званием, но ни капли больше, сделал сэру Манго знак приблизиться. Начав извиняться за свою хромоту с первого шага и закончив извинения лишь тогда, когда он, прихрамывая, дошел до принца, сэр Манго стал внимательно слушать его и, видимо, давал вразумительные ответы на вопросы, произносимые столь тихим голосом, что благородный кавалер остался бы глух к ним, если бы их задавал любой человек, стоящий ниже принца Уэльского. После минутной беседы принц снова бросил на Найджела пристальный взгляд, приведя его тем самым в некоторое замешательство, простился с сэром Манго, слегка коснувшись рукой шляпы, и продолжал свой путь.

— Все так, как я подозревал, милорд, — сказал сэр Манго, придав своему лицу выражение, которое должно было означать печаль и сочувствие, а в действительности напоминало гримасу обезьяны, сунувшей себе в рот горячий каштан. — У вас есть друзья наизнанку, милорд, то есть ложные друзья… или, попросту говоря, враги… среди приближенных принца.

— Мне очень неприятно это слышать, — сказал Найджел, — но я хотел бы знать, в чем они меня обвиняют.

— Вы услышите, милорд, — продолжал сэр Манго, — слова самого принца. «Сэр Манго, — сказал он, — мне очень приятно вас видеть, и я рад, что ваш ревматизм не мешает вам совершать такие прогулки». Я поклонился, как подобает, — вы, вероятно, сами видели, милорд; на этом закончилась первая часть нашей беседы. Затем его высочество спросил меня, не с молодым ли лордом Гленварлохом я стоял. Я ответил, что вы действительно то самое лицо, к услугам его высочества; на этом закончилась вторая часть. В-третьих, продолжая разговор, его высочество сказал, что он действительно слышал, что это так — имея в виду, что он слышал о том, что вы именно то самое лицо, — но что он не может поверить тому, что наследник благородного, но разорившегося рода ведет праздный, скандальный и сомнительный образ жизни, посещая лондонские кабачки и таверны, в то время как в Германии гремят барабаны и развеваются королевские знамена в защиту дела пфальцграфа, зятя его величества. Ваша светлость понимает, что мне не оставалось ничего другого, как отвесить низкий поклон, и милостивое «желаю вам всего хорошего, сэр Манго Мэлегроутер» позволило мне вернуться к вашей светлости. А теперь, милорд, если ваши дела или развлечения призывают вас в ресторацию или куда-нибудь в направлении города, что ж, идите, ибо, несомненно, вы сами понимаете, что и так слишком долго задержались в парке. Они, вероятно, повернут обратно, дойдя до конца аллеи, и вернутся этой же дорогой, а вам, я думаю, достаточно ясно дали понять, чтобы вы не торопились попадаться принцу на глаза.

— Вы можете оставаться здесь или идти куда вам угодно, сэр Манго, — сказал Найджел спокойным тоном, в котором, однако, звучала глубокая обида, — что же касается меня — решение принято. Я не уйду с этой аллеи в угоду кому бы то ни было, тем более я не уйду отсюда, когда мне говорят, что я недостоин показываться в королевском парке. Надеюсь, что принц и его свита вернутся той же дорогой, как вы предполагаете, я не двинусь с места и не побоюсь бросить им вызов.

— Бросить им вызов! — воскликнул сэр Манго в крайнем удивлении. — Бросить вызов принцу Уэльскому, законному наследнику двух королевств! Клянусь честью, в таком случае вам придется бросить ему вызов без меня.

Он уже собирался поспешно покинуть Найджела, но внезапно необычный порыв добродушного сочувствия к его юности и неопытности, видимо, несколько смягчил сердце закоренелого циника.

«Черт меня дернул, старого дурака! — подумал сэр Манго. — Очень-то мне надо, мне, столь немногим обязанному судьбе и людям, очень-то мне надо, говорю я, беспокоиться об этом вертопрахе, упрямом как поросенок, одержимый дьяволом, — это их семейная черта; и все же я могу дать ему полезный совет». — Мой дорогой юный лорд Гленварлох, поймите меня как следует, ведь это не шутка. Когда принц сказал мне то, что я повторил вам, это было равносильно приказанию не попадаться больше ему на глаза; поэтому послушайтесь совета старика, который желает вам добра, быть может, даже чуточку больше, чем кому бы то ни было на свете. Пригнитесь, и пусть грозный вал прокатится над вашей головой. Идите к себе домой, как подобает пай-мальчику, не переступайте порога таверн, не прикасайтесь к картам, улаживайте спокойно свои дела, поручите их кому-нибудь, кто пользуется при дворе большей благосклонностью, чем вы сами, и вы получите кругленькую сумму, с которой сможете попытать счастья в Германии или в какой-нибудь другой стране. Четыре или пять веков назад один удачливый смелый воин основал ваш род, и если вы проявите доблесть и вам улыбнется счастье, быть может вам удастся восстановить его былое величие. Но, поверьте мне, здесь, при дворе, вы никогда не добьетесь успеха.

Когда сэр Манго закончил свои увещания, в которых было больше искреннего сочувствия к судьбе ближнего, чем он до сих пор проявлял по отношению к кому-либо, лорд Гленварлох ответил:

— Я весьма обязан вам, сэр Манго. Мне кажется, вы говорили искренне, и я признателен вам. Но в благодарность за ваш добрый совет я от всего сердца умоляю вас оставить меня. Я вижу, принц со своей свитой возвращается по аллее, и, оставаясь со мной, вы можете повредить себе, но не сможете помочь мне.

— Вы правы, — сказал сэр Манго. — Будь я лет на десять моложе, я не устоял бы против искушения встретиться с ними еще раз. Но когда стукнет шестьдесят, храбрость начинает остывать, и если не можешь заработать себе на жизнь, нельзя рисковать скромным пособием на старости лет. Желаю вам удачи, милорд, но это неравный бой.

С этими словами он повернулся и удалился своей прихрамывающей походкой, то и дело оглядываясь назад, словно его пылкий нрав, хотя и несколько смирившийся за последние годы, и любовь к спорам мешали ему поступить так, как того требовала его собственная безопасность.

Найджел, покинутый своим спутником, о котором он при прощании думал лучше, нежели при появлении, стоял, скрестив руки на груди, прислонившись к одинокому дереву, раскинувшему свои ветви над самой аллеей, полный решимости выдержать эту встречу, от которой, как он думал, зависела его судьба. Но он ошибся, полагая, что принц Уэльский заговорит с ним и станет выслушивать его объяснения в таком людном месте, как парк. Однако он не остался незамеченным, ибо, когда он отвесил почтительный, но надменный поклон, давая понять взглядом и всем своим видом, что ему известно неблагоприятное мнение, столь недавно высказанное о нем принцем, и что это не страшит его, в ответ на его приветствие Чарлз так грозно нахмурил брови, как способны делать только те, чей грозный взгляд решает судьбы людей. Свита прошла мимо, и герцог Бакингем, видимо, даже не заметил лорда Гленварлоха, тогда как лорд Дэлгарно, хотя солнечные лучи уже не мешали ему, быть может все еще ослепленный их недавним блеском, устремил взор в землю.

Лорд Гленварлох с трудом сдерживал негодование, но при таких обстоятельствах было бы безумием дать ему волю. Он отошел от дерева и последовал за свитой принца, не теряя ее из виду, что не представляло большой трудности, так как она двигалась очень медленно. Найджел видел, как она направилась по дороге к дворцу, у ворот которого принц обернулся и поклонился сопровождавшим его вельможам, давая им тем самым понять, что они свободны, и вошел во дворец, сопровождаемый только герцогом Бакингемом и двумя конюшими. Остальные придворные, ответив с должным почтением на прощальный поклон принца, разошлись по аллеям парка.

Все это не ускользнуло от внимательного взгляда лорда Гленварлоха; откинув полу плаща и повернув портупею так, чтобы рукоятка шпаги была у него под рукой, он пробормотал:

— Дэлгарно должен мне все объяснить, ибо, несомненно, он посвящен в эту тайну!