Доблестный капитан Колпеппер, или Пепперкол, ибо он был известен под обоими этими именами и еще под целым рядом других, имел наружность воина и рубаки, в это утро еще более выразительную благодаря тому, что его левый глаз и часть щеки закрывал черный пластырь. Рукава его толстого бархатного камзола лоснились от грязи, огромные перчатки из буйволовой кожи доходили почти до локтей, к широкому поясу из такой же кожи, простиравшемуся от бедра до верхних ребер, с одного боку был привешен длинный широкий палаш с черным эфесом, а с другого — кинжал, тоже огромных размеров. Капитан приветствовал Найджела с той нарочитой наглостью, какая предупреждает заранее, что она не испугается самого холодного приема, справился у Трапбуа, фамильярно назвав его Питер Пиллори, как тот поживает, и наконец, завладев пивной кружкой, одним глотком осушил ее в честь нового и самого молодого гражданина Эльзаса, благородного и любезного мейстера Найджела Грэма. Поставив на стол пустую кружку и переведя дух, он принялся хулить выпитый напиток:

— Жидковатое пиво, дружище Пиллори; по-моему, тот, кто варил его, всыпал наперсток солода в бочку воды из Темзы; оно безжизненно как труп, но, клянусь богом, у меня в горле оно шипело и пузырилось, словно вода на раскаленной плите. Вы изволили рано нас оставить, благородный мейстер Грэм, но, ей-ей, мы устроили славную попойку в вашу честь и пили до тех пор, пока бочка не опустела. Мы любили друг друга как родные братья, и, чтобы завершить торжество, мы подрались. Вот видите, на мне пасторская отметина: пастор промахнулся, и его проповедь, вместо того чтобы попасть мне в уши, угодила в мой левый глаз. Но и на святом муже осталась моя подпись. Под конец герцог помирил нас, и это обошлось мне в такое количество хереса, что мне не под силу было б унести его, да еще пришлось выставить рейнвейну в знак любви и примирения с пророком. Карамба! Все равно он подлый святоша, я еще доберусь до него и разукрашу во все цвета радуги его сатанинскую личину. Однако ж баста! Правильно я говорю, дружище Трапбуа? А где твоя дочь, старик? Что она думает о моем предложении? Это честное предложение. Хочешь заполучить в зятья воина, Пиллори? Славную кровь героя мы смешаем с твоей вороватой, трусливой, дрянной кровью, как вливают дерзкое бренди в мутный эль.

— Моя дочь не принимает гостей так рано, любезный капитан, — ответил ростовщик, заключив фразу сухим, но выразительным «кхе-кхе».

— Неужто? Ни за какое воз-на-гра-ждение? — спросил капитан. — А по какой такой причине, честный старец? Мне кажется, не так у нее много времени впереди, чтобы тянуть со сделкой.

— Капитан, — сказал Трапбуа, — я пришел к нашему благородному другу, мейстеру Найджелу Грину, по одному дельцу, кхе-кхе…

— И небось хотите, чтобы я поскорее убрался? Терпение, старина Пиллори, твой час еще не настал, дружище! Ты видишь, — тут он указал на шкатулку, — что благородный мейстер Грэм, которого ты величаешь Грин, имеет порядочно ассов и полугиней.

— От которых вы бы с готовностью его избавили, ха-ха, кхе-кхе, — отпарировал ростовщик, — если б знали, как это сделать. Но увы! Вы принадлежите к тем, кто приходит за шерстью, а уходит стриженым. Если б я не зарекся биться об заклад, я бы рискнул поставить небольшую сумму за то, что мой почтенный жилец отошлет вас домой без единого пенни, если вы отважитесь, кхе-кхе, играть с ним в какую-нибудь джентльменскую игру.

— Фу-ты, пропасть, ты уложил меня на обе лопатки, старый пройдоха! — ответил капитан, вынимая из за обшлага игральные кости. — Я вечно нарываюсь на таких ловкачей, что они облапошивают меня на каждом шагу и выдоили мой кошелек до того, что он совсем иссох. Но это пустяки, зато за игрой весело летит время. Как вы на это смотрите, мейстер Грэм?

Он наконец сделал передышку, и тут даже его крайнее нахальство едва устояло перед тем ледяным, исполненным презрения взглядом, каким Найджел встретил его предложение, ответив коротко:

— Я играю только в тех случаях, когда знаю, с кем имею дело и никогда не играю по утрам.

— Может, вы отдаете предпочтение картам? — спросил капитан Колпеппер. — А если хотите знать, с кем имеете дело, то правдивый Пиллори подтвердит, что Джек Колпеппер играет честнее всякого, кто когда-либо держал в руках кости. Конечно, можно играть тяжелыми и легкими костями, наливать их свинцом и подклеивать щетинки, подрезать, наращивать, метить, накалывать и плутовать еще на сотни ладов; но зажарьте меня на рашпере, как кусок свиного сала, если я могу проделать хоть один из этих фокусов.

— По крайней мере плутовским языком, сэр, вы овладели в совершенстве, — заметил Найджел тем же холодным тоном.

— Что верно, то верно, клянусь честью, — отвечал сей Гектор. — Чего не нахватается джентльмен, бывающий в обществе! Не желаете ли сыграть партию в теннис или в мяч? Тут поблизости имеется недурная площадка и компания самых благовоспитанных малых, какие только кидали когда-нибудь мяч.

— Прошу извинить меня, — промолвил лорд Гленварлох, — говоря откровенно, к числу тех неоценимых преимуществ, какие доставило мне ваше общество, надеюсь я могу отнести и преимущество оставаться одному у себя в комнате, когда мне этого хочется.

— Ваш покорный слуга, сэр, благодарю за вашу учтивость. У Джека Колпеппера нет недостатка в приятелях, и он никому своей дружбы не навязывает. Но, может быть, вы все-таки хотите сыграть партию в кегли?

— Не имею ни малейшей охоты. — А что вы думаете о блошиных скачках, бегах улиток или о состязании на яликах?

— Нет, ничего этого я делать не стану, — отвечал Найджел.

Тут старик, наблюдавший за ними пытливыми глазками, дернул грузного Гектора за полу камзола и прошептал:

— Не выводите его из себя, капитан, так у вас ничего не выйдет; дайте форели порезвиться, она тотчас попадется на крючок.

Однако хвастливый буян, уповая на свою силу и, вероятно, принимая за робость презрительное терпение, с которым Найджел выслушивал его предложения, а также подстрекаемый видом раскрытой шкатулки, повысил голос и даже прибегнул к угрозам. Он выпрямился во весь рост, нахмурился, напустил на себя сугубо свирепый вид и продолжал:

— Имейте в виду, сэр, в Эльзасе все должны быть общительны и поддерживать компанию. Черт побери, сэр, мы привыкли обрубать носы тем, кто задирает их перед нами и брезгует нашим честным обществом. Да, сэр, мы обрубаем их под корень, и мы не поглядим на то, что они нюхали всю жизнь только мускус, амбру да придворные духи. Я солдат, прах меня возьми, и для меня все одно — что лорд, что фонарщик.

— Вы, кажется, ищете ссоры? — спокойно спросил Найджел, не имевший никакого желания вступать в унизительное столкновение в таком месте и с такой личностью.

— Ссоры, сэр? — переспросил капитан. — Я не ищу ссор, хотя и не боюсь их. Я просто посоветовал вам быть полюбезнее, только и всего. А что, если, к примеру, мы переправимся на тот берег в парк и посмотрим, как травят быка? Погода прекрасная. Гром меня разрази, неужели вам так-таки ничего не хочется?

— Нет, я как раз испытываю сильное желание, — ответил Найджел.

— А именно? — спросил Колпеппер с важным видом. — Послушаем, что за желание.

— Желание вышвырнуть вас из окошка, если только вы сами сию минуту не спуститесь вниз по лестнице.

— Меня? Из окошка? Ад и его фурии! — вскричал капитан. — Я один своей шпагой отразил натиск двадцати кривых сабель в Буде, а какой-то веснушчатый нищий шотландский лордишка собирается вышвырнуть меня из окна?! Пусти, дружище Пиллори, я сделаю из него шотландскую отбивную, его смертный час пробил!

— Ради бога, джентльмены! — завопил старый скряга, бросаясь между ними. — Не нарушайте мира ни под каким видом! Благородный постоялец, остерегайтесь капитана, он настоящий троянский Гектор. Честный Гектор, остерегайтесь моего гостя, он может оказаться вторым Ахиллесом, кхе-кхе…

Здесь его прервал приступ удушья, но он продолжал стоять между Колпеппером (который обнажил палаш и стал размахивать им, делая вид, что хочет нанести удар противнику) и Найджелом, который отошел, чтобы взять оружие, и теперь держал его в левой руке, не вынимая из ножен.

— Перестань кривляться, негодяй! — воскликнул Найджел. — Ты явился сюда, чтобы осыпать меня гнусной бранью и кичиться почерпнутой из бутылки храбростью? Ты, кажется, знаешь, кто я, но, к стыду моему, я только сейчас тебя узнал. Вспомни двор позади ресторации, наглый грубиян, вспомни, с какой быстротой ты удирал от обнаженной шпаги на глазах у полусотни людей. Убирайтесь, сэр, не заставляйте меня пачкать руки, спуская с лестницы такого труса и мерзавца!

Лицо хвастливого капитана потемнело как ночь; он никак не ожидал, что переодетым, с черным пластырем на лице, его узнает человек, который видел его всего один раз. Он стиснул зубы, сжал кулаки и, казалось, собирал на краткий миг все свое мужество, чтобы броситься на противника. Но у него не хватило духу, он вложил палаш в ножны, повернулся, сохраняя мрачное молчание, и заговорил не прежде, чем достиг двери; тут он обернулся и произнес, сопровождая свои слова грубой бранью:

— Если через несколько дней я не отомщу тебе за твою дерзость, пусть мое тело болтается на виселице, а душой завладеет дьявол.

Сказав это и бросив на Найджела угрожающий взор, полный отчаянной злобы и придавший его лицу выражение лютой ярости, которая, однако, не скрыла его страха, он повернулся и вышел. Найджел последовал за ним до верхней площадки лестницы, желая удостовериться, что капитан действительно ушел, и там столкнулся с мистрис Мартой Трапбуа, привлеченной шумом. Раздосадованный Найджел не мог удержаться, чтобы не выразить ей вполне понятного неудовольствия.

— Было бы кстати, мадам, если б вы дали своему отцу и его друзьям тот же совет, каким вы имели любезность удостоить сегодня утром меня, и убедили бы их оставить меня в покое в моей собственной комнате.

— Если вы хотели тишины и уединения, молодой человек, — ответила Марта, — то вас послали не по тому адресу. С большим успехом вы могли бы искать милосердия в Звездной палате или святости в преисподней, чем покоя в Эльзасе. Но отец мой больше не будет вам надоедать.

С этими словами она вошла в комнату и, заметив раскрытую шкатулку, многозначительно сказала:

— Если вы будете выставлять напоказ подобный магнит, он притянет не один стальной клинок к вашему горлу.

Пока Найджел поспешно запирал шкатулку, Марта обратилась с упреками к отцу, безо всякого почтения выговаривая ему за то, что он водится с таким трусливым хвастуном и жестоким негодяем, как Джек Колпеппер.

— Да, да, дитя мое, — произнес старик, лукаво подмигнув ей и выражая всем своим видом полное удовлетворение собственной хитростью, — я это знаю, знаю, кхе-кхе, но я его обведу вокруг пальца, я их всех знаю и со всеми справлюсь, да, да, я их всех проведу, кхе-кхе.

— Уж ты справишься, отец! — возразила суровая девица. — Только как бы тебя раньше не зарезали — ждать этого уже недолго. Вряд ли тебе удастся прятать от них свое золото, как прежде.

— Мое золото, сплетница, мое золото? — повторил ростовщик. — Увы, не много его, и приобретено оно тяжким трудом — не много и тяжким трудом приобретено.

— Хитрости больше тебе не помогут, отец, — сказала Марта, — да они и раньше не спасли бы тебя, если б хвастун Колпеппер не избрал более простой путь, чтобы ограбить тебя, и не посватался к твоей злосчастной дочери. Но к чему я все это говорю? — прибавила она, спохватившись и пожимая плечами с жалостью, весьма недалекой от презрения. — Он не слушает меня, он думает не обо мне. Не странно ли, что страсть к золоту у него пересиливает стремление сохранить вместе с богатством и свою жизнь?

— Ваш отец, — сказал лорд Гленварлох, который, невзирая на всю неучтивость и резкость Марты, невольно проникся уважением к силе ума и чувств, проявленной бедной девушкой, — ваш отец, как мне кажется, достаточно хорошо владеет своими способностями, когда занимается привычными делами и обязанностями. Удивляюсь, как он не сознает справедливости ваших доводов.

— Природа сотворила его человеком, не ведающим страха, и это бесстрашие — лучшее, что я могла от него унаследовать. С годами у него осталось довольно сообразительности, чтобы ходить по знакомым, протоптанным дорогам, но искать новых путей он уже не способен. Старая слепая лошадь долго еще ходит по кругу на мельнице, хотя и спотыкается на открытом лугу.

— Эй, дочь, эй, пустомеля! — закричал старик, очнувшись от задумчивости; все это время он посмеивался и похихикивал себе под нос, вспоминая, очевидно, какое-то удачное мошенничество. — Ступай к себе в комнату, девица, ступай к себе, задвинь засовы и накинь цепь, не своди глаз с двери, не впускай и не выпускай никого, кроме почтенного мейстера Грэма. Я накину плащ и схожу к герцогу Хилдеброду. Ох, ох, было время, когда мне все повиновались, но с годами мы становимся все беспомощнее.

И под привычный аккомпанемент собственной воркотни и кашля старик покинул комнату. Дочь посмотрела ему вслед с характерным для нее выражением досады и печали.

— Если вы действительно опасаетесь за жизнь вашего отца, вы должны уговорить его переехать отсюда, — сказал Найджел.

— Все равно он не будет в безопасности ни в одной части города. Я бы скорее желала видеть его мертвым, чем публично опозоренным. В других кварталах его стали бы преследовать и забрасывать камнями, как сову, которая отважилась вылететь среди бела дня. Здесь он был в безопасности, пока его товарищи извлекали выгоду из его уменья вести дела, теперь же его всячески притесняют и вымогают деньги под любым предлогом. На него смотрят как на выброшенный бурей на берег корабль, с которого каждый старается урвать себе добычу; от дерзких нападений отдельных грабителей отца спасает только ревнивая подозрительность, с какой они относятся друг к другу, считая его достояние общей собственностью.

— И все же, мне думается, вам следует покинуть это место, — повторил Найджел, — и найти спокойное убежище в какой-нибудь далекой стране.

— Надо полагать, в Шотландии, — спросила Марта, бросив на него испытующий и недоверчивый взор, — где мы обогатим чужеземцев нашим спасенным состоянием? Не так ли, молодой человек?

— Сударыня, если б вы знали меня лучше, вы избавили бы меня от подозрения, скрытого в ваших словах.

— А кто меня разуверит? — резко возразила Марта. — Вы, говорят, игрок и драчун, а уж я-то знаю, как можно полагаться в несчастье на таких людей.

— Клянусь вам, меня оклеветали! — воскликнул лорд Гленварлох.

— Возможно, и так, — сказала Марта, — впрочем, меня мало интересуют ваши пороки или безрассудства. Во всяком случае, либо те, либо другие привели вас сюда; если вы желаете покоя, безопасности и счастья, самое лучшее как можно скорее бежать отсюда, из здешнего свиного хлева, который нередко превращается в бойню.

С этими словами она вышла. Неприветливость, с какой говорила эта особа, почти равнялась презрению и вызвала у Гленварлоха, никогда, несмотря на свою бедность, не подвергавшегося такому оскорбительному обращению, мимолетное чувство горестного удивления. К тому же зловещие намеки Марты на ненадежность его пристанища ни в коей мере не прозвучали утешением для его слуха. Любой храбрец, будучи окружен подозрительными личностями и не имея других советчиков и помощников, кроме собственного отважного сердца и сильной руки, испытывает малодушие и чувство одиночества, которые на какое-то время отнимают у него бодрость и подавляют свойственный ему от природы дух отваги. Но если мрачные размышления и рождались в голове Найджела, ему некогда было им предаваться, и если он не питал особой надежды приобрести друзей в Эльзасе, то недостатка в посетителях он не испытывал.

Не прошло и десяти минут, в течение которых Найджел ходил взад и вперед по комнате, пытаясь привести в порядок мысли и найти способ выбраться из Эльзаса, как его уединение было нарушено приходом властителя этого квартала, великого герцога Хилдеброда, пред чьей персоной засовы и цепи жилища ростовщика упали как бы сами собой; обе половины наружной двери распахнулись, и герцог вкатился в дом, как сорокаведерная бочка — сосуд, с которым он и в самом деле имел много сходства по величине, форме, цвету и содержимому.

— Доброго утра вашей светлости, — произнес этот жирный бочонок, подмигивая Найджелу своим единственным глазом с выражением необычайного нахальства и фамильярности; в то же время его безобразный бульдог, следовавший за ним по пятам, издал какое-то хриплое рычание, словно приветствуя на такой же манер тощую кошку — еще одно живое существо в доме Трапбуа, о котором мы не успели упомянуть; кошка в один миг вскочила на балдахин над кроватью и, выгнув спину, стала шипеть на чудовище, приняв, очевидно, приветствие пса с такой же благосклонностью, с какой Найджел отнесся к приветствию его хозяина.

— Молчать, Вельзевул! Молчать, чтоб ты сдох! — закричал герцог Хилдеброд. — Скоты и дураки вечно во все вмешиваются, милорд.

— Мне казалось, сэр, — ответил Найджел высокомерным тоном, дабы соблюсти должную дистанцию, — мне казалось, я сообщил вам, что мое имя в настоящее время Найджел Грэм.

При этих словах его уайтфрайерское высочество разразилось громким, отрывистым и наглым смехом, повторяя едва разборчиво хриплым голосом:

— Найджелл Грин, Найджелл Грин, Найджелл Грин! Помилуйте, милорд, да вас все собутыльники засмеют, коли вы будете кричать караул, пока вас еще не трогали. Вот вы и проговорились: хорошо, что я сам еще раньше догадался, кто вы такой! Если хотите знать, мейстер Найджел, так я назвал вас милордом оттого только, что мы произвели вас в пэры Эльзаса прошлой ночью, когда херес одержал над нами победу. Что вы теперь скажете? Ха-ха-ха!

Найджел, поняв, что без нужды выдал свою тайну, поспешил ответить, что благодарит за оказанную честь, но вряд ли будет иметь удовольствие носить это почетное звание, так как не намерен надолго задерживаться в Уайтфрайерсе.

— Что ж, поступайте как вздумаете, мудрее советчика, чем себя, не найдете, — отвечал титулованный боров, и хотя Найджел продолжал стоять, надеясь скорее спровадить гостя, тот опустился в одно из старинных кресел с обитой тканью спинкой, которое затрещало под его тяжестью, и принялся звать Трапбуа.

Когда вместо хозяина появилась старая поденщица, герцог обругал ее нерадивой каргой за то, что она оставила приезжего джентльмена и доблестного постояльца без утренней выпивки.

— Я не пью по утрам, сэр, — сказал Гленварлох.

— Пора, пора привыкать, — отозвался герцог. — Эй ты, нечистая сила, живо ступай в наш дворец, тащи сюда выпивку для лорда Грина! Как вы думаете, милорд, чего бы нам заказать? Скажем, двойную порцию пенистого эля, и чтоб печеное яблоко плясало в пене, точно ялик у плотины? Или же, хм… молодые люди — все сладкоежки… не хотите ли кварту горячего хереса с сахаром и пряностями? Неплохо во время тумана. А что вы скажете о чарке чего-нибудь позабористей? Давайте закажем всего понемножку, а вы потом выберете сами. Слушай, Иезавель, пускай Тим пришлет элю, хересу и полпинты дважды очищенного джина, а к этому порцию сладкого пирога или еще чего-нибудь в этом роде, и пусть запишет на счет приезжего.

Гленварлох, рассудив, что благоразумнее какое-то время переносить наглость этого человека, чем вступать в постыдную перебранку, не стал ему прекословить и только заметил:

— Вы распоряжаетесь в моем доме, как в своем, сэр; впрочем, до поры делайте, что вам угодно. Однако ж я не прочь бы узнать, чему я обязан честью принимать столь неожиданного гостя.

— Вы узнаете это, когда старая Дебора принесет питье; мое правило — никогда не говорить о делах, не промочив горла. И неповоротлива же она, однако! Держу пари, она остановилась, чтобы отхлебнуть несколько глотков, а после вы подумаете, что вас обмерили. Пока суд да дело, посмотрите-ка на этого пса, рассмотрите Вельзи хорошенько и скажите, видали ли вы другое такое славное животное? Так и норовит схватить за горло.

Вслед за этим лестным панегириком он пустился рассказывать историю о собаке и быке, грозившую затянуться надолго. К счастью, герцога прервало появление старой карги и двух его собственных виночерпиев, принесших заказанные им разнообразные напитки, которые одни только, вероятно, могли помешать ему окончить свое повествование, не вызвав у него вспышки гнева.

Наконец кубки и кружки были должным образом расставлены и Дебора, которую герцогская щедрость в знак благодарности наградила жалкой монеткой, удалилась вместе с провожатыми. Небрежно пригласив лорда Гленварлоха принять участие в выпивке, за которую тот должен был расплатиться, достойный властитель Уайтфрайерса сообщил, что, не считая трех яиц-пашот, пинты ликера и чашки шалфейной настойки, у него за все утро маковой росинки во рту не было, и принялся усердно подкрепляться живительной влагой. Гленварлоху приходилось видеть, как угощаются шотландские помещики и голландские бургомистры, но подвиги тех и других (а обе эти нации по праву могут быть названы пьющими) меркли перед деяниями герцога Хилдеброда: он был настоящей бездонной бочкой, способной поглотить любое количество жидкости и при этом не переполниться. Он осушил кружку эля, чтобы утолить жажду, которая, по его словам, мучила его с утра до вечера и с вечера до утра; чтобы смягчить горечь эля, запил его хересом; отправил джин вслед за хересом, дабы насести в желудке порядок, и затем объявил, что, пожалуй, до post meridiem не возьмет в рот хмельного, разве что в знак уважения к самому закадычному другу. Наконец он дал понять, что в состоянии приступить к делу, которое заставило его так рано выйти из дому, и Найджел приготовился слушать, хотя и подозревал, что главнейшая цель визита герцога Хилдеброда уже достигнута,

Как оказалось, лорд Гленварлох ошибался. Прежде чем начать говорить, Хилдеброд осмотрел всю комнату; прикладывая время от времени палец к носу и подмигивая Найджелу своим единственным оком, он открывал и закрывал двери, поднимал драпировки, скрывавшие то разрушающее действие, какое время оказало кое-где на панельную обшивку стен, заглядывал в шкафы и в заключение даже пошарил под кроватью, желая убедиться, что никто не подслушивает и не подглядывает. После этого он снова занял свое место и с таинственным видом поманил Найджела, приглашая его придвинуться поближе.

— Мне и здесь хорошо, мейстер Хилдеброд, — ответил молодой лорд, вовсе не склонный поощрять фамильярность собеседника.

Но герцог, ничуть не обескураженный, продолжал:

— Вы извините меня, милорд, — на этот раз я величаю вас этим титулом совершенно серьезно, — извините, если я напомню вам, что за нами могут следить; хотя старый Трапбуа глух, как собор святого Павла, зато у его дочери острый слух и зоркие глаза; о них-то, об отце и дочери, я и поведу сейчас речь.

— Говорите, сэр, — сказал Найджел, слегка подвигая стул к этой пропитавшейся спиртом гигантской губке, — хотя, по правде сказать, какое мне может быть дело до моего хозяина и его дочери?

— А вот это мы увидим, и скорее, чем я опрокину кварту пива. Прежде всего, милорд, не советую вам скрывать что-либо от старого Джека Хилдеброда, у которого за плечами втрое больше лет, чем у вас, и который, подобно королю Ричарду, родился с глазными зубами.

— Я слушаю вас, сэр, говорите.

— Что ж, и скажу, милорд. Сдается мне, что вы тот самый лорд Гленварлох, о котором гудит весь город, тот шотландский повеса, что спустил все свое состояние и остался при потертом плаще и тощем кошельке… Не гневайтесь, милорд, такая уж о вас молва; вас называют ястребом, который нападает на всех подряд… даже в королевском парке… Не гневайтесь, милорд.

— Мне стыдно, что вам удалось разозлить меня своей наглостью, но берегитесь: если я и вправду тот, за кого вы меня принимаете, то поразмыслите, долго ли я смогу сносить ваш наглый тон и вашу развязность.

— Прошу прощенья, милорд, — сказал угрюмо Хилдеброд, оправдываясь, — я говорил прямо, но не хотел вас обидеть. Не знаю, много ли чести быть на короткой ноге с вашей светлостью, но, насколько я могу судить, это небезопасно, так как Лоустофа засадили за решетку единственно за то, что он показал вам дорогу в Эльзас; что же станется с теми, кто прячет вас здесь от закона? Чего больше извлекут они из этого — чести или неприятностей? Предоставляю это решать вашей светлости.

— Я не желаю никому причинять неприятностей, — ответил лорд Гленварлох. — Завтра я покину Уайтфрайерс — нет, клянусь честью, сегодня же!

— Горячитесь сколько хотите, но не теряйте головы, — продолжал герцог Хилдеброд. — Послушайте сперва, что я скажу, и если честный Джек Хилдеброд не научит вас, как всех провести, то пусть он никогда больше не выкинет дуплета и не одурачит молокососа! Итак, милорд, говоря попросту, кройте и загребайте.

— Вашим словам не мешает быть еще проще, если вы хотите, чтобы я вас понял, — сказал Найджел.

— Какого черта! Игрок, имеет дело с игральными костями и доками по этой части и вдруг не понимает воровского наречия! Придется, видно, перейти на обычный английский язык — язык простофиль.

— Говорите, сэр, только, пожалуйста, излагайте дело покороче, у меня нет времени.

— Хорошо, милорд, излагаю дело вкратце, как выражаетесь вы и судейское сословие. Я слышал, что у вас на севере есть поместье и оно должно перейти в посторонние руки, ибо вы не имеете возможности выкупить его из заклада… Ага, вы вздрогнули, я же сказал вам, что от меня вы ничего не скроете. И вот король на вас косится, придворные воротят нос, принц смотрит на вас исподлобья, фаворит хмурит брови и держится холодно, а фаворит фаворита…

— Не стоит продолжать, сэр, — прервал его Найджел. — Допустим, все это верно, что же из этого следует?

— Что следует? Следует, что тот совершит доброе дело и заслужит вашу благодарность, кто научит вас, как себя дальше вести. С моей помощью вы явитесь к королю, заломив берет, словно вы сам граф Килдарский, вы сможете отомстить придворным, смело встретить испепеляющий взор принца, потягаться с фаворитом, стереть в порошок его пособника и…

— Все это прекрасно, — снова остановил его Найджел, — но как это осуществить?

— Сделайтесь королем Перу, милорд из северных широт, наполните свой старый замок слитками золота, спрыснув золотым дождем ваши захиревшие угодья. Стоит вам на один-два дня возложить свою баронскую корону на голову старой уродины, дочери здешнего хозяина, и вы станете обладателем несметных сокровищ, которые сделают все, о чем я говорил, и…

— Как, вы предлагаете мне жениться на старой девице, дочери моего хозяина? — с раздражением, но в то же время с трудом удерживаясь от смеха, переспросил изумленный Найджел.

— Нет, милорд, я предлагаю вам жениться на пятидесяти тысячах добрых фунтов стерлингов, ибо именно столько и даже больше скопил старый Трапбуа. Вы окажете этим поступком благодеяние старику, который все равно лишится своего золота, притом с большими неприятностями для себя, ибо теперь, когда закончены его трудовые дни, близится день расплаты.

— Поистине великодушное предложение, — сказал лорд Гленварлох, — но прошу вас, скажите откровенно, благороднейший герцог, почему вы отдаете такую богатую невесту чужому человеку, который может завтра же покинуть вас?

— По чести, милорд, этот вопрос пристал завсегдатаю ресторации Боже куда больше, чем все, что вы изволили говорить раньше, и справедливость требует, чтобы на него был дан ответ. Что касается моих пэров, то мистрис Марта Трапбуа отвергает всех подряд, духовных и мирян. И капитан просил ее руки и пастор, но она обоим отказала. Она хочет выйти за кого-нибудь получше, да и то, сказать правду, она обладает слишком тонким умом и слишком возвышенной душой, чтобы довольствоваться засаленным камзолом или порыжевшей рясой. Если говорить о нашей особе, то у нас есть подозрения, что супруга наша еще обитает в стране живых и, что важнее, мистрис Марте это известно. Итак, поскольку она согласна обшить свой шерстяной чепец только фамильными кружевами, то вы, милорд, и есть тот счастливец, кто унесет пятьдесят тысяч динариев, собранных с пяти тысяч забияк, мотов и расточителей, и уступит пять тысчонок нам за наш монарший совет и покровительство, без которых, принимая во внимание эльзасские порядки, вам не удастся завоевать приз.

— Но подумали ли вы, мудрый герцог, о том, какую пользу принесет мне этот брак в моем теперешнем затруднительном положении?

— Ну, если, имея сорок-пятьдесят тысяч фунтов в кармане, вы не сумеете спастись, то вы заслуживаете, чтобы вам отрубили голову за глупость и руку за скупость.

— Коли уж ваша милость так всесторонне обдумали мои дела, — продолжал Найджел, рассудивший, что не к чему ссориться с человеком, который по-своему желает ему добра, — быть может, вы также скажете мне, как отнесется моя родня к невесте, которую вы мне подыскали?

— Что касается этого, милорд, то ваши соотечественники, как я слыхал, не хуже других умеют соблюдать свои интересы. Говорят даже, что ни в одной другой стране женщина с пятьюдесятью тысячами фунтов — повторяю, с пятьюдесятью тысячами — не встретит такого любезного приема, как в вашем древнем королевстве. К тому же, если не считать легкой кривобокости, мистрис Марта Трапбуа обладает наружностью внушительной и даже величественной, и может статься, что в жилах ее течет более благородная кровь, чем полагают: старый Трапбуа не слишком-то смахивает на ее отца, а ее мать, мне известно, была женщиной щедрой и свободомыслящей.

— Боюсь, что вряд ли ей все-таки уготован благосклонный прием в знатной семье.

— В таком случае, милорд, — сказал Хилдеброд, — она не останется в долгу перед вашей родней, потому что, осмелюсь утверждать, в злонравии она потягается со всем вашим кланом.

— Мне это может доставить некоторые неудобства, — сказал Найджел.

— Никаких неудобств, — возразил неистощимый на доводы герцог. — Если она окажется совершенно несносной, что вполне вероятно, то на такой случай в замках существуют башни и подземелья; в одно из этих мест вы заточите вашу красавицу, и тогда вы не услышите ее брани, а она очутится или выше, или ниже презрения ваших родичей, смотря по тому, куда вы ее упрячете.

— Премудрый совет, бескорыстнейший герцог, — сказал Найджел, — подобное наказание было бы ей достойной наградой, если бы она сделала такую глупость, что дала мне власть над собой.

— Следовательно, вам нравится мой план, милорд? — спросил герцог Хилдеброд.

— Я должен взвесить его; дайте мне двадцать четыре часа на размышление. И прошу вас, распорядитесь, чтобы мне никто не мешал.

— Я издам указ, чтобы никто не смел нарушать вашего уединения. Как вы думаете, — добавил герцог, таинственно понижая голос, — ведь уплатить десять тысяч государю за отказ от права опеки не так уж много?

— Десять тысяч? — воскликнул лорд Гленварлох, — Помилуйте, вы только что говорили о пяти.

— Ага, вы запомнили? — сказал герцог, прикладывая палец к носу. — Ну, если вы так ловко поймали меня на слове — значит, вы приняли мое предложение ближе к сердцу, чем мне показалось. Ну-ну, не будем спорить о вознаграждении, как сказал бы старый Трапбуа. Завоюйте любовь девицы — с вашим лицом и фигурой это будет нетрудно, — а я позабочусь, чтобы никто вас не беспокоил. Как только сенат соберется на дневное заседание, я издам указ от его имени.

И с этими словами герцог Хилдеброд удалился.