Не успел Джулиан Певерил отплыть в Уайтхейвен, как Алиса Бриджнорт вместе со своей гувернанткой по внезапному приказанию майора была тайно и поспешно помещена на борт шедшего в Ливерпуль судна. Кристиан сопровождал их в качестве друга, попечениям которого она была вверена на время разлуки с отцом, и учтивое, хотя и несколько холодное обращение и умные разговоры ее дяди заставили Алису в ее одиночестве благодарить судьбу за такого опекуна.

В Ливерпуле, как читатель уже знает, Кристиан сделал первый шаг к осуществлению своих гнусных умыслов против невинной девушки, выставив ее напоказ в собрании, чтобы наглый взгляд Чиффинча оценил ее со всех сторон, и сообщник Кристиана мог убедиться, что ее необыкновенная красота достойна позорного возвышения, ей уготованного.

Весьма довольный ее наружностью, Чиффинч остался не менее доволен умом и обращением Алисы, когда встретил ее позднее в Лондоне в присутствии дяди. Безыскусственность и вместе с тем тонкость ее замечаний заставили Чиффинча смотреть на Алису так, как его ученый прислужник-повар смотрел бы на новый соус, достаточно пикантный, чтобы возбудить пропавший аппетит пресыщенного эпикурейца. Он клялся, что она — надежный фундамент, на котором, благоразумно следуя его советам, несколько честных людей могут построить здание своего благополучия при дворе.

Для того чтобы представить Алису ко двору, достойные друзья решили отдать ее под надзор одной весьма опытной дамы, которую одни, считая ее супругой Чиффинча, именовали сударыней, а другие называли сударкой. Это была одна из тех особ, которые готовы на все услуги и исполняют все обязанности жены без обряда, сопряженного со всяческими неудобствами и нерасторжимостью уз.

Одним и, наверно, по своему значению далеко не второстепенным из наиболее-пагубных следствий разврата, царившего в эти беспутные времена, было то, что границы между добродетелью и пороком стали настолько стерты и неразличимы, что и неверная жена, и нежная подруга, не бывшая женой, отнюдь не утрачивали благоволения светского общества; напротив того, в высших кругах их обеих принимали наравне с женщинами, положение которых было вполне определенным, а репутация — незапятнанной.

Устойчивая liaison , как, например, между Чиффинчем и его красоткой, не вызывала особых пересудов. И таково было его могущество как премьер-министра удовольствий своего господина, что, как выразился сам Карл, дама, представленная нашим читателям в предыдущей главе, уже заслужила все права замужней женщины. Отдавая справедливость этой благородной даме, мы должны сказать, что ни одна законная жена не могла бы лучше помогать своему господину во всех его начинаниях и более успешно проматывать его доходы.

Она занимала целый дом, называвшийся домом Чиффинча, и дом этот служил ареною бесчисленных интриг, как любовных, так и политических. Там нередко проводил вечера Карл, когда вздорный нрав его первой фаворитки, герцогини Портсмутской, заставлял его искать иного общества. Чиффинч уже умел очень ловко пользоваться подобными случаями для укрепления своего влияния, и даже самые важные государственные особы, если только они не были совсем чужды придворной политике, не решались пренебрегать им.

Этой-то миссис Чиффинч и человеку, ссудившему ей свое имя, препоручил Эдуард Кристиан дочь своей родной сестры и доверчивого друга, хладнокровно основывая свои расчеты на ее гибели как деле предрешенном и обещающем принести состояние более солидное, чем то, которое до сих пор могла дать ему жизнь, проведенная в беспрерывных интригах.

Ни о чем не подозревавшая Алиса не видела ничего предосудительного ни в окружавшей ее невиданной роскоши, ни в обращении хозяйки дома, услужливой и ласковой как от природы, так и по необходимости. И все же какое-то внутреннее чувство подсказывало ей, что тут что-то неладно, — это чувство у человека напоминает инстинкт самосохранения у животных, проявляющийся с приближением врага. Так птицы сжимаются в комочек, когда в воздухе парит ястреб, так трепещут звери, когда где-то неподалеку в пустыне рычит тигр. Алиса ощущала на сердце тяжесть, которую ничто не могло облегчить; и те несколько часов, которые она провела в доме Чиффинча, были подобны часам, проведенным в тюрьме, когда человек не знает, за что его схватили и что с ним будет дальше. Сцена, к которой мы теперь возвращаемся, произошла на третий день после приезда Алисы в Лондон.

Эмпсон дерзко и грубо, что прощалось ему ради его неподражаемого искусства игры на флейте, рассуждал о всех других музыкантах, а миссис Чиффинч с беспечным равнодушием внимала ему, когда вдруг в соседней комнате послышался чей-то громкий и оживленный голос.

— Тысяча чертей! — воскликнула хозяйка, позабыв о своем жеманном чванстве, прикрывавшем грубость ее натуры, и, вскочив с места, подбежала к двери. — Неужели это он возвратился? Ведь если старый Раули…

Но тут ее прервал легкий стук в противоположную дверь, и она вдруг отдернула руку от двери, которую собиралась было открыть, так, будто обожгла пальцы, и проворно бросилась на диван.

— Кто здесь?

— Сам старый Раули, сударыня, — сказал король, входя в комнату со своим обычным непринужденным и веселым видом.

— Ах, боже мой! Ваше величество… Я думала…

— Что я вас не услышу, не так ли? — спросил король. — И потому вы говорили обо мне, как обыкновенно говорят об отсутствующих приятелях. Не извиняйтесь. Я слышал от дам, что разорванное кружево гораздо лучше заштопанного! Садитесь. Где Чиффинч?

— В Йорк-хаусе, ваше величество, — ответила хозяйка, стараясь оправиться от замешательства и принять достойный вид. — Не прикажете ли, ваше величество, послать за ним?

— Я подожду, пока он сам не вернется, — сказал король. — Позвольте отведать вашего шоколада.

— Вам принесут свежего, — ответила дама и свистнула в серебряный свисток. Маленький негритенок — паж, пышно разодетый на восточный манер, с золотыми браслетами на обнаженных запястьях и с золотым ожерельем на шее — принес шоколад на подносе, уставленном превосходным фарфором.

Принявшись за свой любимый напиток, король окинул глазами комнату и, увидев Фенеллу, Певерила и музыканта, стоявших подле большой индийской ширмы, небрежно сказал, обращаясь к миссис Чиффинч:

— Я прислал вам сегодня утром скрипки или, кажется, флейты Эмпсона и маленькую фею, которую встретил в парке. Она божественно танцует и познакомила нас с самой новой сарабандой, что пляшут при дворе королевы Мэб. Я прислал ее сюда, чтобы развлечь вас на досуге.

— Ваше величество оказывает мне слишком много чести, — ответила миссис Чиффинч притворно смиренным голосом и надлежащим образом потупив глаза.

— Нет, малютка Чиффинч, — ответил король тоном презрительной фамильярности, подобающей человеку высокородному, — но для тебя одной прислал я этих артистов, хотя и считаю тебя достойною их видеть. Я думал, что и Нелли здесь.

— Я сейчас пошлю за нею Баязета, ваше величество, — сказала дама.

— Нет, пет, я не хочу заставлять вашего маленького язычника ходить так далеко. Но мне помнится, Чиффинч говорил, что у вас гостит какая-то приезжая кузина или что-то в этом роде… Так ли это?

— Да, государь, молодая девушка, приехавшая из деревни, — ответила миссис Чиффинч, вновь стараясь скрыть свое замешательство, — но она не подготовлена к чести быть представленной вашему величеству и…

— Тем лучше, Чиффинч, мне только того и надо. Нет ничего прелестнее, как первый румянец молоденькой провинциалки, волнуемой радостью, страхом, изумлением и любопытством. Это пушок на персике: жаль, что он так скоро пропадает! Плод остается, но первоначального цвета и чудесного запаха уже нет. Полно надувать губки, Чиффинч, ведь это правда. Лучше покажи нам la belle cousine .

Миссис Чиффинч в еще большем замешательстве, чем прежде, вновь подошла к той самой двери, которую хотела было открыть перед приходом короля. Но как раз когда она громко кашлянула, возможно желая кого-то предупредить, снова послышались громкие голоса, потом дверь распахнулась, и в комнату вбежала Алиса Бриджнорт, преследуемая разгоряченным герцогом Бакингемом, который окаменел от удивления, очутившись в пылу погони за красоткой перед самим королем.

Алиса Бриджнорт, вне себя от гнева, не обратила никакого внимания на тех, кто ее окружал.

— Я не останусь здесь больше ни минуты, сударыня, — сказала она миссис Чиффинч твердым и решительным тоном. — Я немедленно покидаю дом, где вынуждена терпеть общество ненавистного мне человека и выслушивать гнусные предложения.

Миссис Чиффинч окончательно растерялась и только прерывистым шепотом умоляла ее замолчать, указывая на Карла, глаза которого были устремлены скорее на дерзкого придворного, нежели на добычу, им преследуемую, и повторяла:

— Король, король!..

— Если король здесь, — горячо воскликнула Алиса, и глаза ее сверкнули слезами негодования и оскорбленной стыдливости, — тем лучше! Его величество должен защитить меня, и я прошу его защиты.

Эти слова, сказанные громко и смело, тотчас привели в себя Джулиана, до сих пор стоявшего в полном замешательстве. Решительно подойдя к Алисе, он шепнул ей на ухо, что возле нее человек, готовый защищать ее ценой собственной жизни, и что он умоляет ее довериться ему не задумываясь.

Девушка с восторгом и благодарностью схватила его руку, и волнение, только что воодушевлявшее Алису, теперь нашло свое выражение в обильных слезах, ибо она увидела подле себя человека, которого более всех на свете хотела иметь своим защитником. Она позволила Певерилу осторожно подвести ее к ширме, где он прежде стоял, и там, держась за его руку и вместе с тем пытаясь укрыться за его спиной, вместе с Джулианом ожидала развязки этой странной сцены.

Король сначала был, казалось, так удивлен неожиданным появлением герцога Бакингема, что почти или совсем не обратил внимания на Алису — виновницу того, что герцог предстал перед своим государем в такую неблагоприятную для себя минуту. Уже не в первый раз при дворе, столь богатом интригами, герцог отваживался стать соперником самого короля, что делало его нынешнюю дерзость еще более непростительной. Слова Алисы изобличили причину его тайного пребывания в этом доме, и Карл, несмотря на свой спокойный нрав и умение сдерживать свои страсти, рассердился за намерение обольстить девушку, предназначенную в любовницы ему самому, как разгневался бы восточный султан, если бы визирь вздумал перекупить предназначенную его повелителю прелестную невольницу. Смуглое лицо короля покраснело, все жилы на лбу вздулись, и голосом, прерывающимся от гнева, оп сказал:

— Бакингем, равного себе ты не осмелился бы так обидеть. Но ты не побоялся оскорбить своего государя, ибо знал, что положение не позволит ему обнажить шпагу против тебя.

Надменный герцог не оставил королевский упрек без ответа.

— Моя шпага, государь, — сказал он выразительно, — никогда не оставалась в ножнах, если ее нужно было обнажить, служа вашему величеству.

— Ваша светлость хочет сказать: когда она могла послужить своему хозяину, — возразил король, — ибо, только сражаясь за королевскую корону, вы могли приобрести герцогскую. Но довольно об этой; я обращался с вами как с другом, с товарищем, почти как с равным себе, а вы отплатили мне дерзостью и неблагодарностью.

Государь, — возразил герцог твердо, но почтительно, — я очень сожалею, что разгневал вас. К счастью, слова ваши могут возвысить человека, но погубить или взять обратно оказанную честь не могут. Как больно, — добавил он, понизив голос так, чтобы только король мог его слышать, — как больно, что визг капризной девчонки может в одну минуту уничтожить многолетние заслуги.

— Еще больнее, — возразил король сдержанным тоном, каким они оба продолжали теперь говорить, — что хорошенькие глазки могут заставить дворянина забыть о щепетильности в отношении личных интересов короля.

— Осмелюсь спросить ваше величество, в чем состоит означенная щепетильность? — сказал Бакингем.

Карл закусил губу, чтобы не рассмеяться.

— Бакингем, — ответил он, — мы поступаем очень глупо. И не должны забывать — а мы об этом чуть не забыли, — что мы здесь не одни и обязаны соблюдать достоинство. Я заставлю вас понять вашу вину, когда мы останемся с глазу на глаз.

— Довольно и того, что ваше величество выказали неудовольствие и что, к несчастью, причиною тому был я, — почтительно сказал герцог, — хотя вся вина моя состоит в том, что я сказал несколько любезных слов девушке. Я покорнейше прошу ваше величество простить меня.

С этими словами он изящно опустился на колени.

— Я прощаю тебя, Джордж, — ответил добродушный король. — Я думаю, тебе скорее надоест оскорблять меня, нежели мне — тебя прощать.

— Да продлятся дни вашего величества, чтобы наносить обиды, подобные той, в которой вам угодно было только что обвинить ни в чем не повинного человека, — возразил герцог.

— Что вы этим хотите сказать, милорд? — спросил Карл, опять сердито нахмурившись.

— Государь, — отвечал герцог, — вы слишком благородны, чтобы отрицать, что и сами любите охотиться в чужих заповедниках с помощью стрел Купидона. У вас есть королевское право на свободную охоту в лесах любого вашего подданного. Зачем же так гневаться, если случайная стрела другого охотника просвистит возле ограды вашего заповедника?

— Довольно, — сказал король, — не будем больше говорить об этом; но куда же спряталась голубка?

— Покуда мы спорили, Елена нашла Париса.

— Скажи лучше — Орфея, — возразил король, — и, что еще хуже, Орфея, у которого уже есть Эвридика; она просто вцепилась в этого скрипача.

— Со страху, — объяснил Бакингем. — Как Рочестер, когда он залез в футляр от виолончели, чтобы спрятаться от сэра Дермота О'Кливера.

— Мы должны уговорить этих людей позабавить нас своими талантами, — сказал король, — а потом зажмем им рты деньгами и ласковым обращением, не то весь город узнает о нашей ссоре.

Король подошел к Джулиану и приказал ему взять музыкальный инструмент и сказать танцовщице, чтобы она протанцевала сарабанду.

— Я уже имел честь сообщить вашему величеству, — ответил Джулиан, — что я не музыкант и не могу доставить вам того удовольствия, какое вы желаете. Что же касается этой девушки, то она…

— В услужении у леди Поуис, — сказал король, который быстро забывал псе, что не относилось к его забавам. — Бедная женщина! Она сейчас в большой тревоге за лордов, заключенных в Тауэре.

— Простите, государь, она находится в услужении у вдовствующей графини Дерби.

— Да, да, — согласился Карл, — у графини Дерби, положению которой не позавидуешь. Не знаешь ли ты, к го учил эту девушку танцевать? Некоторые ее движения напоминают Лежен из Парижа.

— Быть может, она училась в чужих краях, сэр, — ответил Джулиан. — Что же касается меня, то графиня Дерби поручила мне важное дело, и я желал бы довести его до сведения вашего величества.

— Ты можешь обратиться к нашему государственному секретарю, — сказал Карл, — а эта нимфа должна еще повеселить пас своим искусством. Эмпсон… Я и забыл… Ведь она плясала под твою флейту! Ну, начинай поскорее! Придай-ка ей немножко резвости.

Эмпсон начал наигрывать известную мелодию, но, верный своему намерению, нарочно брал фальшивые ноты. Король, обладавший прекрасным слухом, тотчас это заметил.

— Эй, сударь! — закричал он. — Неужели ты с утра успел напиться? Или ты смеешь подшучивать надо мной? Ты думаешь, что рожден только отбивать такт? Смотри, как бы я не отбил этот такт на тебе самом!

Одного намека было достаточно, чтобы Эмпсон постарался восстановить свою высокую и вполне заслуженную репутацию. Но музыка не производила ни малейшего впечатления на Фенеллу. Прислонясь к степе, бледная как смерть, она оставалась неподвижною; руки бессильно повисли, и только тяжелое дыхание да слезы, текущие из полузакрытых глаз, свидетельствовали о том, что она жива.

— Что за дьявольщина! — вскричал король. — Какой злой дух околдовал здесь всех сегодня? Обе девицы ведут себя как одержимые. Полно, малютка, развеселись! Что, черт побери, превратило тебя в одну минуту из нимфы в Ниобею? Если ты и дальше будешь так стоять, то совсем прирастешь к мраморной стене. Эй, Джордж, скажи, пожалуйста, не пустил ли ты стрелы и в эту сторону?

Но не успел еще Бакингем ответить, как Джулиан бросился перед королем на колени, умоляя выслушать его и обещая за пять минут все объяснить.

— Эта девушка, — сказал он, — давно служит графине Дерби. Она глуха и нема.

— Что за враки! — закричал король. — И так хорошо танцует? Нет, даже весь Грэшемский колледж не заставит меня этому поверить.

— Я и сам до сегодняшнего утра не предполагал, государь, что она умеет танцевать, — сказал Джулиан. — Однако позвольте мне, сэр, передать вам прошение графини Дерби.

— А кто ты сам, молодой человек? — спросил король. — Хотя все подданные королевства, носящие юбки и корсажи, имеют право говорить со мною и требовать ответа, я не думаю, чтобы они были вправе домогаться аудиенции не лично, а уполномочив на то чрезвычайного посланника.

— Я Джулиан Певерил из Дербишира, государь; сын Джефри Певерила из замка Мартиндейл, который…

— Сын старого вустерского храбреца? — воскликнул король. — Черт побери, я хорошо его помню, но с ним что-то случилось. Он умер или по крайней мере очень болей?

— Ему очень плохо, ваше величество, но он не болен. Его заключили в тюрьму по ложному обвинению в участии в заговоре.

— Так и есть, я знал, что с ним что-то случилось, — сказал король. — Но, по правде говоря, не знаю, как помочь этому храброму кавалеру. Меня самого готовы считать участником заговора, хотя и говорят, что главная цель его — лишить меня жизни. Если я хоть пальцем пошевелю для спасения кого-нибудь из заговорщиков, меня самого обвинят в измене. Бакингем, ты как-то связан с теми, кто придумал или только пустил в ход этот прекрасный государственный механизм; будь добр на этот раз, хоть тебе это и не по нутру, похлопочи за нашего старого вустерского приятеля, сэра Годфри. Ты не забыл его?

— Нет, государь, — ответил герцог, — потому что никогда не слышал такого имени.

— Его величество хотел сказать — «сэра Джефри», — заметил Джулиан.

— Даже если бы его величество изволил сказать «сэра Джефри», мистер Певерил, я все равно ничего не мог бы сделать для вашего отца, — холодно ответил герцог. — Он обвиняется в государственном преступлении; а в подобном случае британский подданный не может ждать покровительства ни от короля, ни от пэра; его осуждение или оправдание будет зависеть от бога и законов нашей страны.

— Да простит тебе небо такое лицемерие, Джордж! — вскричал король. — Лучше слушать черта, проповедующего веру, нежели тебя, когда ты проповедуешь любовь к отечеству. Тебе не хуже меня известно, что народ сходит с ума от страха перед бедными католиками, хотя их приходится по два на каждые пятьсот протестантов; и что общественное мнение так взволновано новыми россказнями о заговоре и каждодневных ужасах, что люди уже не отличают истину от лжи, как те, кто говорит во сне, не знают грани между бредом и разумной речью. Долго терпел я это безумие; видел кровь, проливаемую на эшафотах, и не смел противиться, страшась тем только усилить народную ярость; мне остается лишь молить бога не взыскать с меня или с моих потомков за гибель невинных жертв. Я не хочу далее плыть по течению, — честь и разум повелевают мне остановить его. Я буду впредь действовать как монарх и спасу народ от несправедливых дел даже вопреки его воле.

Карл возбужденно шагал по комнате и высказывал эти необыкновенные мысли с необыкновенным жаром и силою; после минутного молчания герцог с мрачным видом сказал ему:

— Государь, вы говорите как подобает истинному королю; но не так, простите меня, как подобает королю английскому.

В эту минуту Карл остановился у окна, выходившего на Уайтхолл, и взор его невольно устремился к роковому судну Бэнкуетинг-хауса, откуда его несчастного отца повели на эшафот. Карл был от природы — или, вернее сказать, в существе своем — человеком храбрым; но, проведя всю жизнь в неге и забавах, привыкнув считаться больше с обстоятельствами, нежели со справедливостью, он уже не способен был сознательно избрать такую мученическую кончину, какою завершилось царствование и жизнь его отца. И потому одна эта мысль, как дождь, который гасит чуть мерцающий огонь маяка, сразу подавила возникшее было у него намерение. В другом человеке такое замешательство показалось бы нелепым, но Карл даже и в этом положении не лишился своего достоинства и величия, столь же естественных для него, как добродушие и спокойствие.

— Это дело должен решать совет, — сказал он, посмотрев на герцога. — А вы, молодой человек, — добавил Карл, обращаясь к Джулиану, — будьте уверены, что отец ваш найдет защитника в своем государе: я сделаю для него все, что позволят мне законы.

Джулиан хотел уже удалиться, когда Фенелла, бросив на него выразительный взгляд, сунула ему в руки листок бумаги, на котором было наскоро нацарапано: «Пакет! Отдайте ему пакет».

Джулиан заколебался, но, вспомнив, что глухонемая часто передавала ему приказания графини, решил подчиниться.

— Государь, — сказал он, — позвольте вручить вашему величеству вверенные мне письма графини Дерби. Они уже были у меня похищены однажды, и я не надеюсь доставить их по назначению. Поэтому я и передаю их вам с уверенностью, что они докажут невиновность их автора.

Король взял письма с явной неохотой и покачал головою.

— Вы взяли на себя опасное поручение, молодой человек, — сказал он. — Подобных посланцев нередко лишали жизни, чтобы завладеть бумагами. Но я их беру. Миссис Чиффинч, дайте мне воск и свечу. — Он вложил письма графини в другой конверт. — Бакингем, — продолжал он, — ты свидетель, что я не читал этих писем до представления их в совет.

Герцог подошел к королю и хотел было помочь ему, но Карл отверг его помощь, сделал все сам и запечатал пакет своим перстнем-печаткой. Герцог с досады закусил губу и отошел в сторону.

— Ну, молодой человек, — сказал король, — ваше сегодняшнее поручение выполнено.

Певерил, справедливо сочтя эти слова за приказание удалиться, низко поклонился. Алиса Бриджнорт, все еще продолжавшая держать Джулиана за руку, сделала движение, по-видимому собираясь уйти вместе с ним. Король и Бакингем посмотрели друг на друга с удивлением и легкою усмешкою, — так странно показалось им то, что добыча, из-за которой они только что чуть не поссорились, легко ускользала от них или, вернее, ее похищал третий, столь недостойный по своему положению их соперник.

— Миссис Чиффинч, — сказал король с некоторой нерешительностью, которую не мог скрыть, — надеюсь, эта милая девушка не собирается покинуть ваш дом?

— Конечно, нет, ваше величество, — ответила Чиффинч. — Алиса, милочка, — продолжала она, — вы ошиблись; вот дверь в вашу комнату.

— Извините, сударыня, — ответила Алиса, — я действительно ошиблась, но не сейчас, а когда пришла в ваш дом.

— Девица, сделавшая ошибку, — сказал Бакингем, взглянув на короля так выразительно, насколько позволял ему этикет, и затем переведя взгляд на Алису, которая все еще держала Джулиана за руку, — не хочет сбиться с дороги вторично, а потому выбрала себе надежного проводника.

— Однако, — заметил король, — примеры доказывают, что такие проводники часто сбивают с пути молодых девушек.

Алиса густо покраснела, но тотчас обрела хладнокровие, как только увидела, что ее свобода зависит сейчас от твердости и решительности. Из чувства оскорбленной скромности она выпустила руку Джулиана, но продолжала держаться за полу его плаща.

— Я действительно ошиблась, — сказала она, по-прежнему обращаясь к миссис Чиффинч, — когда переступила порог вашего дома. Оскорбления, которым я подвергалась в нем, заставляют меня немедленно его покинуть.

— Я не позволю вам уйти, милая барышня, до тех пор, пока ваш дядя не освободит меня от заботы о вас, — ведь он поручил вас моему попечению.

— Я отвечу за свое поведение, сударыня, не только перед моим дядей, но и, что гораздо важнее, перед моим отцом, — ответила Алиса. — Вы обязаны отпустить меня: я рождена свободной, и вы не имеете права меня задерживать.

— Извините, милая барышня, — возразила миссис Чиффинч, — я имею это право и воспользуюсь им.

— А вот мы сейчас увидим! — смело воскликнула Алиса и, подойдя к королю, упала перед ним на колени. — Ваше величество, — сказала она, — если вы действительно король Карл, то вы отец своих подданных.

— Во всяком случае, многих из них, — вполголоса заметил герцог Бакингем.

— Я требую вашей защиты именем бога и той клятвы, которую вы дали, надевая на себя корону Англии.

— Я принимаю вас под свою защиту, — ответил король, несколько смутившись столь торжественной и неожиданной мольбой. — Оставайтесь спокойно у хозяйки этого дома, куда вас поместили родственники, и я ручаюсь вам, что ни Бакингем, ни кто другой вас не побеспокоит.

Неугомонный дух язвительного противоречия до такой степени владел Бакингемом, что он никак не мог воздержаться от иронических замечаний, забывая все приличия и свою собственную выгоду.

— Его величество, — сказал он Алисе, избавит вас от всех беспокойных посещений, кроме тех, которые никто не осмелится назвать беспокойными.

Алиса бросила проницательный взгляд на герцога, как будто желая прочесть тайный смысл его слов, и потом обратила свой взор на короля, чтобы удостовериться, правильно ли она поняла герцога. Виноватое выражение лица Карла укрепило ее решимость ни в коем случае здесь не оставаться.

— Ваше величество, — сказала она, — простите меня, но я не могу воспользоваться вашей защитой. Я решилась покинуть этот дом. Удержать меня можно только силой, но я надеюсь, что к ней не осмелятся прибегнуть в присутствии вашего величества. Этот джентльмен — мой старый знакомый; он проводит меня к моим друзьям.

— Мы здесь вообще, кажется, лишние, — шепнул король на ухо Бакингему. — Надо ее отпустить; я не хочу и не смею препятствовать ее возвращению к отцу.

«Не коснуться мне больше вовеки белой женской ручки, как говаривал сэр Эндрю Смит, если только я это допущу», — подумал Бакингем и, отступив на несколько шагов, сказал что-то потихоньку Эмпсону, который тотчас вышел и вскоре возвратился.

Король, казалось, колебался, как поступить в таких странных обстоятельствах; неудача в любовной интриге могла сделать его посмешищем всего веселого двора; достичь успеха принуждением — значило применить насилие, а это было бы недостойно благородного человека.

— Право же, сударыня, — наконец сказал он выразительно, — вам нечего бояться в этом доме. И покинуть его так внезапно было бы неприлично, хотя бы ради вас самой. Если вы соблаговолите подождать хоть четверть часа, го экипаж миссис Чиффинч будет к вашим услугам. Избавьте себя от насмешек, а меня — от неудовольствия видеть, что вы бежите из дома одного из моих слуг, как из тюрьмы. Король говорил с добродушной искренностью, в Алиса на мгновение задумалась, не последовать ли его Совету, но, сообразив, что ей все равно нужно будет теперь разыскать дядю либо отца или же, не найдя их, подготовить себе какое-нибудь убежище, заключила, что слуги миссис Чиффинч едва ли окажутся надежными проводниками пли помощниками в подобном предприятии. Она почтительно, но твердо объявила, что решила удалиться немедленно. Ей не нужен другой провожатый, добавила она, кроме этого джентльмена, мистера Джулиана Певерила, который хорошо известен ее отцу. Мистер Певерил охотно проводит ее до дома отца.

— Ну, так с богом, красавица! — сказал король. — Жаль, что такой красоте присуща столь сварливая подозрительность. что касается вас, мистер Певерил, то у вас кажется, достаточно своих дел, чтобы еще заниматься капризами прекрасного пола. Обязанность наставлять на путь истинный всех сбившихся с него девиц в пашем городе весьма нелегка для такого молодого и неопытного человека, как вы.

Джулиан, стремясь увести Алису из этого, как он уже совершенно убедился, опасного места, ничего не ответил на колкую насмешку короля, почтительно поклонился ему и вышел вместе с Алисой из комнаты. Ее внезапное появление и последовавшая за тем сцена заставили Джулиана совершенно забыть на некоторое время и отца и графиню Дерби. И хотя Фенелла, пораженная всем виденным, оставалась в комнате, Певерил, озабоченный рискованным положением Алисы, ни разу и не вспомнил о присутствии несчастной глухонемой. Но как только он вышел из комнаты, даже не взглянув в ее сторону, Фенелла, словно очнувшись от столбняка, выпрямилась, оглядела все вокруг блуждающим взором, как человек, пробудившийся от сна, и удостоверилась, что Джулиан ушел, позабыв о ней. Она молитвенно сложила руки и подняла глаза к небу с выражением такой сердечной скорби, что Карл тотчас понял — или ему показалось, что он понял, — как она страдает.

— Этот Певерил — совершенный образец вероломного покорителя женщин, — сказал он. — Ему не только удалось при первом же своем появлении похитить у нас царицу амазонок, но он еще оставил нам неутешную Ариадну! Не печалься, прелестная королева танцев! — добавил он, обращаясь к Фенелле. — Мы не можем позвать тебе на помощь Бахуса, но зато поручим тебя заботам Эмпсона, который может поспорить на тысячу фунтов с самим Liber Pater , кто из них больше выпьет, и я держу за смертного.

Лишь только король произнес последние слова, как Фенелла скользнула мимо него привычной для нее быстрой и легкой поступью и, не заботясь о должной почтительности к монарху, сбежала по лестнице и вышла из дома, даже не потрудившись на прощание поклониться королю. Карл наблюдал ее поспешный уход более с удивлением, нежели с досадой; наконец, разразившись громким хохотом, он сказал Бакингему;

— Черт побери, Джордж, этот молодой щеголь мог бы научить самого опытного из нас, как покорять сердца красавиц. Я довольно опытен в этом отношении, но не похвалюсь, что умею завоевывать или бросать их так бесцеремонно.

— Опытность, сэр, — ответил Бакингем, — приходит с годами.

— Правда, Джордж, — ответил король. — Ты хочешь сказать, что кавалер, приобретая опытность, теряет молодость? Я пренебрегаю твоим намеком. Ты не можешь перещеголять своего господина ни в любви, ни в политике, хоть и считаешь его стариком. Тебе неведомо искусство plumer la poule sans la faire crier ; доказательство тому — твое сегодняшнее похождение. Я дам тебе очко вперед во всех играх, даже в игре в мяч, если ты осмелишься принять мой вызов. Ну полно, Чиффинч, к чему так гримасничать и портить свое личико. Все равно вам слез из себя не выжать!

— Я боюсь, — захныкала миссис Чиффинч, — что ваше величество может подумать… что вы ожидали…

— Что я ожидал благодарности от придворных и верности от женщин? — прервал король, взяв рукою ее за подбородок и поднимая опущенную головку. — Не бойся, милая, я не так наивен.

— Ну вот, так и есть, — продолжала Чиффинч, всхлипывая еще громче, так как чувствовала, что не в силах выдавить из себя хоть одну слезу, — вижу теперь, что ваше величество хотите во всем обвинить меня, а я тут невинна, как младенец, извольте спросить хоть его светлость…

— Конечно, конечно, Чиффинч, — сказал король, — его светлость и ты— вы оба будете прекрасными судьями, если вам придется судить друг друга, и столь же неподкупными свидетелями — один в пользу другого. Но, чтобы расследовать это дело беспристрастно, следует выслушать каждого из вас в отдельности. Милорд, в полдень я жду вас в Мэл, если вашей светлости угодно принять мой вызов.

Его светлость герцог Бакингем поклонился и вышел.