Старинная баллада
Выведенный из себя тем, что его друзья, как ему казалось, проявляют непонятное равнодушие к постигшей его беде, Хобби постарался избавиться от всяких спутников и теперь ехал домой совсем один.
— Дьявол ты этакий, — говорил он, нетерпеливо пришпоривая вконец усталого и спотыкающегося коня, — ты ничуть не лучше всех их. Не я ли растил тебя, кормил, укрывал от непогоды. А теперь, в тяжелый для меня час, ты готов выбросить меня из седла и сломать мне шею. Ты такой же, как все они: каждый из них считается моей родней, пусть это иногда и десятая вода на киселе, — и сам я за каждого готов в любое время пролить кровь, а они... Им куда важнее какой-то грабитель Уэстбернфлет, чем кровный родич! Скоро покажутся огни Хейфута... Но нет! — воскликнул он, вдруг вспомнив обо всем, что произошло, — нет: в Хейфуте уже не разведут огня в камине и не зажгут свечки! Если бы не матушка, не сестры и не бедная Грейс, пришпорил бы я коня, махнул бы с обрыва в омут — и дело с концом!
В таком мрачном настроении Хобби повернул коня к избушке, в которой его близкие нашли себе приют. Подъехав к двери, он вдруг услышал сдержанный шепот и смех своих сестер.
— Дьявол обуял всех женщин, — пробормотал бедный Хобби. — Они не перестанут пересмеиваться и хихикать даже у гроба своей лучшей подруги. — А, впрочем, я рад, что мои глупенькие хохотушки не слишком убиваются. Ведь не им, а мне надо думать, как выкручиваться из беды.
Рассуждая таким образом, он тем временем привязывал коня под навесом.
— Придется тебе обходиться теперь без попоны и подпруги, приятель, — сказал он, обращаясь к коню.— Мы с тобой оба попали в такую переделку, что лучше бы нам очутиться на дне самых глубоких пучин Тэрреса!
Его прервала младшая из сестер; она выбежала из дома и заговорила с ним сдавленным голосом, как бы преодолевая волнение:
— Что ты так долго возишься там с лошадью, Хобби? Тебя уже больше часа ждет гость из Камберленда. Иди скорее, я сама сниму седло.
— Гость из Камберленда! — воскликнул Элиот и, вложив узду в руку сестры, стремглав бросился в дом.
— Где он? Где он? — спрашивал он, оглядываясь с нетерпением вокруг и видя только женщин. — Есть какие-нибудь новости о Грейс?
— В самом деле, куда же это гость запропастился? — сказала старшая сестра, давясь от смеха.
— Полно вам, полно, детки, — добродушно увещевала внучек старушка, — хватит вам разыгрывать нашего Хобби. Оглянись-ка, , сынок, и посчитай, не больше ли нас стало, чем утром.
Хобби внимательно оглядел всех присутствующих.
— Нет, только ты и трое сестренок.
— Нас четверо, Хобби, голубчик, — подсказала младшая сестра, которая только что вошла в комнату.
В следующее -мгновение Хобби уже держал в своих объятиях Грейс Армстронг, которую он до сих пор принимал за одну из своих сестер, так как она куталась в ее плед.
— Ну, как же ты могла так? — повторял он.
— Право, я не виновата, — говорила Грейс, закрывая лицо руками и пытаясь таким образом скрыть краску смущения и в то же время отвратить от себя бурю поцелуев, обрушенных на нее женихом в наказание за нехитрую уловку, — право же, это не я; тебе надо расцеловать Джини с сестрами: это их затея.
— Я их и расцелую, — заявил Хобби и принялся обнимать своих сестер и старушку, осыпая их поцелуями. От избытка счастья все четверо плакали и смеялись в одно и то же время.
— Я самый счастливый человек, — воскликнул Хобби, в изнеможении бросаясь на скамью, — я самый счастливый человек на свете!
— Тогда, дорогой сыночек, — сказала добрая старушка, которая не упускала благоприятного случая преподать урок благочестия в тот момент, когда сердца слушателей были лучше всего настроены к его восприятию, — тогда, сын мой, вознеси хвалу тому, кто слезы превращает в улыбку и горе — в радость, подобно тому, как он сотворил свет из тьмы и весь этот мир из пустоты. Разве я не говорила тебе, что стоит тебе сказать: «Да свершится воля твоя», у тебя будет причина сказать: «Да святится имя твое, господи!»
— Говорила, говорила, бабуся, и я возношу хвалу господу за его милосердие и за то, что он дал мне такую добрую матушку, когда не стало моих собственных родителей, — сказал простодушный Хобби, беря ее за руку, — так что я вспоминаю о нем и в счастье и в беде.
На минуту или две воцарилось торжественное молчание, в течение которого эта дружная семья мысленно возносила к небу свои чистые и искренние молитвы, благодаря провидение за столь неожиданное возвращение их исчезнувшего друга.
Приступив к расспросам, Хобби принялся выведывать у Грейс все, что с нею приключилось. Скоро он узнал все подробности; сводились они в основном к следующему. В ту ночь Грейс проснулась от шума, поднятого вломившейся в дом шайкой. Один или двое слуг пытались оказать сопротивление, но их тут же одолели. Она поспешно оделась, сбежала вниз и, узнав в суматохе Уэстбернфлета, с которого спала маска, неосторожно назвала его по имени и стала молить о пощаде. Тогда разбойник сразу же заткнул ей рот кляпом, выволок из дома и посадил на лошадь позади одного из своих сообщников.
— Я ему шею сверну, проклятому, — пробормотал Хобби, — пусть он теперь считается последним в роду Грэмов!
Она рассказала далее, что шайка повезла ее куда-то в южном направлении; впереди гнали награбленный скот, и так они ехали до самой границы. Вдруг грабителей нагнал человек, в котором она узнала одного из родственников Уэстбернфлета. Он передал предводителю шайки, что его двоюродному брату некий верный человек сказал, будто им не будет удачи, если они не вернут девушку ее друзьям. После некоторых пререканий предводитель шайки, по всей видимости, согласился. Посланец молча усадил Грейс позади себя, пустил лошадь во весь опор по безлюдной тропинке в Хейфут и еще до наступления вечера оставил усталую и перепуганную насмерть девушку в четверти мили от жилища ее друзей.
Все присутствовавшие от всей души поздравили друг друга со счастливым исходом дела. Но вот восторги утихли, и на смену им явились размышления менее приятного свойства.
— Плохо вам тут будет, — сказал Хобби, оглядываясь по сторонам, — сам-то я, конечно, могу заночевать на дворе возле своего коня — так я провел не одну ночь в горах. Но как вы-то все здесь устроитесь? Хуже всего, что тут, видно, ничего не поделаешь. Ни завтра, ни послезавтра ничего не изменится.
— Только трус мог с такой жестокостью лишить бедную семью крова, — сказала одна из сестер, разглядывая голые стены хижины.
— И не оставить ни быка, ни телки, — подхватил младший брат, который только что вошел, — ни овцы, ни ягненка, ни одной четырехногой животины.
— Ну, кабы мы с ним были в ссоре, — сказал Гарри, второй брат, — мы решили бы спор в честной драке. И надо же было нам уехать из дому, всем до одного! Ведь, будь мы дома, Уилли Грэм никогда не решился бы на такое дело. Ты ждешь, что он объявится, Хобби, а?
— Соседи считают, что надо встретиться с ним в Каслтоне и договориться обо всем при свидетелях,— сказал Хобби с убитым видом, — они всё хотят сделать по-своему, а иначе помощи от них не жди.
— Договориться с ним!—-воскликнули оба брата в один голос. — После такого гнусного нападения! Подобного в наших краях не было со времен последней войны!
— Верно, верно, друзья. У меня самого кровь кипела в жилах, но увидел Грейс и сразу поостыл.
— Ну, а наш скот, Хобби? — сказал Джон Элиот. — Ведь мы вконец разорены. Мы с Гарри объехали дальние пастбища, но и там почти ничего не осталось. Ума не приложу, на что мы будем теперь жить. Придется, видно, пойти в солдаты. Кабы Уэстбернфлет и захотел возместить убыток, у него же у самого ничего нет. Что с него возьмешь, даже если шкуру с него спустить! Единственную свою клячонку он заездил до того, что после ночных походов она еле держится на ногах. Мы нищие, нет у нас теперь ни кола, ни двора!
Хобби бросил печальный взгляд на Грейс Армстронг; она тоже посмотрела на него, а потом опустила глаза и тихо вздохнула.
— Не печальтесь, детки, — заговорила старуха,— у нас есть добрые друзья. Они не оставят нас в беде. Ну вот, к примеру, сэр Томас Китллуф, мой троюродный брат с материнской стороны. Он получил немалое наследство, и к тому же его произвели в баронеты за то, что он был одним из комиссаров во время объединения.
— Он не даст ни полушки, чтобы спасти нас от голодной смерти, — возразил Хобби, — а если и даст, то хлеб, купленный на его деньги, станет у меня поперек глотки. Ведь за эти деньги была продана наша корона и независимость доброй старой Шотландии.
— Есть еще лэрд Дандер — его род один из самых старинных в Тивиотдейле.
— Он в тюрьме, матушка. Его засадили в эдинбургскую темницу за тысячу золотых, которые он занял у стряпчего Сондерса Уайликоута.
— Бедняга! — воскликнула миссис Элиот.— Нельзя ли что-нибудь послать ему, Хобби?
— Ты забываешь, бабуся, что мы сами нуждаемся в помощи, — сказал Хобби с некоторым раздражением.
— И точно — забыла, родной, совсем забыла,— отвечала добросердечная старушка, — всегда как-то думаешь сперва не о себе, а о своих родных. А что ты скажешь об Эрнсклифе?
— У него у самого достатки невелики, — отвечал Хобби, — а ведь ему надо поддерживать честь своего имени. Совестно нам обременять его новыми заботами. Нет, бабуся, нечего нам тут перебирать титулы своих родных да знакомых: от звона громких имен легче нам не станет; сильные мира сего о нас и думать забыли, а те, кто равен нам по положению, сами кое-как перебиваются. Нет у нас такого друга, который мог бы или захотел бы помочь нам восстановить хозяйство.
— Тогда, Хобби, нам остается лишь уповать на того, в чьих силах, как сказано в писании, дать человеку обрести друга или деньги даже в безлюдной пустыне.
Хобби так и подпрыгнул.
— Ты права, бабуся, — воскликнул он, — ты права. Я знаю друга в безлюдной пустыне, который может и хочет помочь нам. От всех этих событий у меня голова пошла кругом. Как это я забыл о деньгах, которые оставил валяться на Маклстоунской пустоши! Их вдвое больше, чем нам нужно, и я уверен, что Элши не пожалеет их для нас.
— Элши? — повторила изумленно старуха. — О каком Элши ты говоришь?
— О каком же еще Элши я могу говорить, как не о Мудром Элши с Маклстоунской пустоши, — ответил Хобби.
— Боже тебя упаси, сынок. Не хватало еще ходить за водой к отравленному колодцу и искать помощи у тех, кто связался с дьяволом. Пути их неправедны, и дары их не приносят счастья. Все в наших местах знают, что Элши водится с нечистым.
Нет у нас закона и порядка, не царит у нас справедливость и добродетель, не то таких, как он, стирали бы с лица земли. Колдуны и ведьмы — это позор и проклятие для страны.
— Полно вам, матушка, — возразил Хобби, — говорите что хотите, а я так думаю, что у ведьм и колдунов нет и половины той власти, которой они прежде пользовались. По мне, злоумышленники вроде старого Эллисло и злодеи вроде этого проклятого Уэстбернфлета куда большее зло и проклятие для страны, чем целое скопище самых страшных ведьм, которые когда-либо разъезжали на помеле или справляли свои шабаши в ночь под Иванов день. Элши давно мог бы сжечь мой дом и стойла, если бы захотел, ну а сейчас посмотрим, не сможет ли он помочь нам отстроить их заново. Слава о его мудрости идет по всей округе; о нем говорят даже в Бру, что под Стэнмором.
— Не поступай опрометчиво, сынок, не забывай о том, что его услуги не приносили никому добра. Джок Хауден умер осенью от той самой болезни, от которой Элши его будто бы вылечил. Корову Лэмсайда он выходил, верно, зато у того же Лэмсайда случился падеж овец, какого сроду не видывали. И потом, сказывают, он такими словами поносит весь род людской, что бросает вызов самому провидению. Да ты и сам говорил, что, когда увидел его в первый раз, подумал, будто это оборотень, а не человек.
— Полно, матушка, — сказал Хобби, — Элши совсем не такой плохой человек. Слов нет, обличье у него как у всякого горбуна, да и разговаривает он грубо, но черт не так страшен, как его малюют. Я, пожалуй, перекушу чего-нибудь — у меня с утра маковой росинки во рту не было, — растянусь на пару часиков возле гнедого и рано поутру отправлюсь на Маклстоун.
— А что, если не ложиться, Хобби? — предложил Гарри. — Поедем вместе прямо сейчас.
— Лошадь у меня заморилась, — ответил Хобби.
— Можешь взять мою, — вставил Джон.
— Да и сам я устал.
— Устал? — удивился Гарри. — Не от тебя бы такое слышать. Я сам видел, как ты провел в седле целые сутки и не думал жаловаться на усталость.
— Очень уж ночь темная, — продолжал Хобби, вставая и бросая взгляд в окно избушки. — По правде говоря, лучше не вводить дьявола во искушение. Может быть, Элши по-настоящему честный малый, но ежели ехать к нему, лучше брать солнышко в попутчики.
Это откровенное признание положило конец спору. А Хобби, приняв решение, явившееся как бы компромиссом между необдуманными советами его братьев и робкими предостережениями старой матушки, подкрепился кое-какой снедью, которая нашлась в хижине, отправился под навес и растянулся возле своего верного коня. Его братья улеглись на нескольких охапках чистой соломы в хлеву, где Эннепл держала корову, а женщины остались в доме и постарались там разместиться на ночь поудобней.
Хобби поднялся с первым проблеском зари и, почистив и оседлав коня, отправился на Маклстоунскую пустошь. Он намеренно не разбудил ни одного из братьев, зная, что карлик наиболее благосклонно относится к тем, кто посещает его в одиночку.
— Наш мудрец не ахти какой сосед, — рассуждал он с самим собой по дороге. — Ему и один гость в тягость. Выходил он из своей лачуги, чтобы подобрать кошель с деньгами, или нет? Если нет, то его, стало быть, нашел какой-нибудь счастливчик, а я остался с носом. Вперед, Тэррес! — крикнул он своему коню, всаживая шпоры в бока. — Не подведи, старина: мы должны приехать первыми.
Он уже въезжал на пустошь, которую освещали первые лучи восходящего солнца. С некрутого склона, по которому он спускался, издали видно было жилище карлика. Дверь хижины открылась, и Хобби собственными глазами увидел то, что до этого при нем часто описывали другие. Из уединенного убежища отшельника появились две человеческие фигуры (если фигура карлика заслуживала такого названия); они остановились на открытом месте, по всей видимости, погруженные в разговор. Человек более высокого роста вдруг нагнулся, как будто для того, чтобы подобрать что-то у двери хижины, затем оба прошли немного вперед и снова остановились, все еще поглощенные разговором. При виде этой сцены в сердце Хобби вновь проснулся суеверный страх. То, что карлик впустил к себе в дом простого смертного, было настолько же невероятно, как и то, что кто-то добровольно согласился прийти к нему ночью. Убежденный, что он является свидетелем беседы колдуна с дружески настроенным духом, Хобби резко натянул поводья, не желая мешать им. Они, видимо, почувствовали его приближение, потому что не прошло и минуты, как карлик вернулся к себе в хижину, а сопровождавший его высокий незнакомец бесшумно шагнул к окружавшей садик ограде и мгновенно исчез из глаз изумленного Хобби.
— Этакого ни одна живая душа не видела! — пробормотал Элиот. — Ну, да в моем положении все равно деваться больше некуда. Будь это сам Вельзевул, я рискну поехать ему навстречу.
Как он ни храбрился, он поневоле поехал медленнее; вдруг на том самом месте, где только что видел высокую фигуру, он заметил небольшой черный предмет с неопределенными очертаниями, напоминавшими спрятавшегося в вересковых зарослях терьера.
— Никогда не слышал, что он держит собаку,— рассуждал Хобби, — выходит, что одних чертей ему мало. Господи, прости меня за такие слова! А ведь с места не шелохнется этот... ну кто бы это там ни был. Пожалуй, это барсук — ведь кто знает, кем могут прикинуться оборотни, чтобы испугать человека. Неровен час, бросится на меня в образе льва или обернется крокодилом, когда я подъеду поближе. Запущу-ка я в него камнем, а то, если он примет другой образ, когда я буду совсем рядом, Тэррес испугается, как пить дать, — а враз и с чертом и с конем нипочем не сладить.
И он с опаской бросил камень в черневшийся предмет. Тот не сдвинулся с места.
— Значит, это все-таки не живое существо, — сказал Хобби, подъезжая ближе. — Э, да это тот самый кошель с деньгами, который он вчера выбросил из окна. А долговязый просто подтащил его поближе ко мне.
Он проехал вперед и поднял тяжелый кожаный кошель, битком набитый золотыми монетами.
— Господи спаси и помилуй, — шептал Хобби, терзавшийся противоречивыми чувствами: его то переполняли радостные надежды на будущее, то одолевали подозрения, что деньги подброшены ему с недоброй целью.
— Господи спаси и помилуй! Ведь и прикасаться-то страшно к тому, что только что побывало в когтях у нечистого. Вдруг все это проделки сатаны? Ну, да честному человеку и доброму христианину бояться нечего! Будь что будет!
Он приблизился к двери хижины и несколько раз постучал. Подождав и не получив ответа, он громким голосом обратился к ее обитателю:
— Элши, отец Элши! Я знаю, что ты дома и не спишь: я видел тебя на пороге, когда был еще на холме. Выйди и поговори минутку с человеком, который очень хочет тебя поблагодарить. То, что ты сказал мне об Уэстбернфлете, все было правдой. Но он вернул Грейс целой и невредимой, так что ничего непоправимого пока не произошло. Ну, выйди же на минутку, старина! Скажи хоть, что слушаешь меня. Ну что ж, не отвечай, коль не хочешь, я все равно буду говорить. Понимаешь, одно у меня не выходит из ума: ведь мы с Грейс молоды, трудно нам будет отложить нашу свадьбу на долгие годы, пока я не побываю на войне и не вернусь домой с деньгами; нынче не прежние времена: говорят, на войне больше трофеев не берут, да и с королевского жалованья богатства не накопишь. А бабка совсем стара стала, так что останутся мои сестры у камелька одни, и без меня некому будет их развеселить. Да ведь и соседям— скажем, Эрнсклифу или тебе самому — может еще понадобиться помощь Хобби Элиота. Эх, кабы цел был наш старый дом в Хейфуте! Вот я все и думаю... Но, черт меня возьми, чего это я тут распинаюсь,— спохватился он, — перед человеком, который не хочет со мной и словом перемолвиться — не скажет даже, слушает он меня или нет.
— Говори что хочешь, поступай как знаешь,— откликнулся карлик из избушки, — только уходи поскорее и оставь меня в покое.
— Ладно, ладно, — отвечал Элиот, — раз уж ты готов слушать меня, я буду краток. Ты был так добр, что согласился дать денег, чтобы я мог восстановить Хейфут. Я, со своей стороны, согласен принять твой дар, и принимаю его с глубокой благодарностью. Говоря по правде, деньги будут сохраннее в моих руках: у тебя они валялись тут на земле, и любой бродяга мог их стащить. А кроме того, сколько тут по соседству лиходеев, которых не остановят ни запертые двери, ни замки. Послушай, ты отнесся ко мне как друг, и я с радостью приму твой дар. Ведь матушка и я — пожизненные арендаторы всех земель Уайдоупена, и мы дадим тебе расписку или залоговое свидетельство под эти деньги и будем каждые полгода делать взносы в погашение долга. Бумаги нам составит Сондерс Уайликоут, и все расходы по их оформлению я беру на себя.
— Прекрати свою болтовню и убирайся, — сказал карлик. — Со своим многословием и тупоголовой честностью ты еще более невыносим, чем вороватый придворный, который оберет человека, не утруждая его ни благодарностью, ни какими-либо объяснениями или извинениями. Прочь отсюда! Ты один из тех покорных рабов, которых слово сковывает крепче, чем цепи. Пользуйся этими деньгами и процентами с них до тех пор, пока я сам не потребую их обратно.
— Пойми, — продолжал неугомонный горец, — все мы только люди, и все мы смертны; надо же нашу сделку написать черным по белому. Ты все-таки набросай черновик расписки, и я ее аккуратно перепишу и скреплю своей подписью в присутствии надежных свидетелей. Только, Элши, прошу тебя: не говори в ней ничего такого, что может помешать спасению моей души. Все равно это напрасный труд, потому что я дам ее прочитать пастору. Ну, сейчас я поеду. Тебе и так надоела моя болтовня, а мне надоело говорить одному. На днях привезу тебе кусок свадебного пирога и приеду с Грейс, чтобы познакомить ее с тобой. Она тебе понравится, ей-богу! Ведь ты хоть и кажешься суровым... Боже! Что с ним? Он стонет, как от боли, будто я толкую о какой-нибудь божественной благодати, а не о простой девушке, о моей Грейс Армстронг. Бедняга! Что-то все-таки с ним неладно. Но ко мне он относится так, будто я его родной сын. Хорошенький папаша был бы у меня, если бы это было правдой!
Хобби наконец избавил благодетеля от своего присутствия и с легким сердцем отправился домой, показать сокровище и обсудить меры, которые надлежало принять, дабы возместить урон, причиненный набегом Рыжего Разбойника из Уэстбернфлета.