— Доброе утро, мистер Браун, — сказала женщина. — Сегодня вы вернетесь домой.

Она медленно стянула клейкую ленту с его глаз, и он увидел изящные длинные пальцы с наманикюренными ногтями. Какое облегчение. Даже приятно. Напоминание о том мире, что существует снаружи. Стона подумал о собственной руке, о своей хватке, о том, что надо будет более серьезно поупражняться в игре в гольф. О том, как станет разминать спину и плечи перед меткой для мяча. Широкими шагами мерить площадку для гольфа. Было даже чуть-чуть радостно — твоего лица касаются изящные руки молодой женщины.

Он сидел, выпрямившись в своем ящике. Свет в гараже был тусклый. Женщина в черной маске, похожей на капюшон палача, присела на корточки рядом с ним, поставив на пол фонарь. Вопреки своим опасениям, Стона не ослеп; он закрыл один глаз, потом другой, проверяя свое зрение. Хотелось бы, чтобы оно было более четким, но скорее всего оно сейчас такое же, как всегда. Он не мог быть в этом уверен — он ведь никогда не ходил без очков. Он надевал очки даже тогда, когда вставал ночью помочиться.

Женщина сложила ленту пополам, клейкой стороной внутрь, держа ее за уголки самыми кончиками длинных пальцев; она обращалась с ней так, будто лента заразная. Бросила ее в мешок для мусора у своих ног, потом отогнула повязку у Стоны на лбу.

— Сейчас уже не так больно? — спросила она.

Стона не ответил. В бизнесе — он давно усвоил это правило — если уж ты трахаешь кого-то, нечего притворяться добреньким. Трахни его как следует, и пусть потом оправляется, не теряя достоинства.

Он откинул назад голову, так что затылок лег в подставленную ею ладонь, и на лоб ему полилась струйка холодной воды. И вдруг внутри у него что-то вроде бы раскололось, под ребрами как-то странно забилось, задрожало; он испугался, что начинается инфаркт, и постарался дышать ровно и глубоко. Он выдохнул воздух, но ощущение кома в сердце не стало хуже, только дрожь распространилась по всему животу. Стона плакал.

Женщина, по-прежнему поддерживая его голову, стала утирать ему слезы платком. От платка пахло ее духами. Она оттерла липкие следы клейкой ленты со лба и щек Стоны. Прижала его голову к себе и промокнула ему платком губы и уши. Потом протерла шею, под воротником сорочки тоже. А слезы промыли ему глаза.

— Я тоскую о ней, — прорыдал он.

Женщина крепко прижимала к груди его голову.

— Я не хочу умирать…

— С вами все будет в порядке, мистер Браун.

— Как долго еще?

— Чем скорее, тем лучше для всех, кого это касается.

— Когда?

— Сегодня вечером.

— Нет! — Он затряс головой и вывернулся из ее рук. Он не сможет пережить еще один день в этом ящике. Она что, не понимает, какая тут жара? При его сердце? — Это меня убьет, — сказал он. — Не запирайте меня в ящике. Я умру, — сказал он. — Совсем другое дело, если сидеть вот так. Тогда я могу дышать, — сказал он. — Разве я недостаточно наказан? — Ладонь женщины закрыла ему рот, и у него в голове разверзся ад кромешный.

Женщина по-прежнему сидела рядом с ним. Он сам по-прежнему сидел, привязанный за пояс к торцу ящика, со связанными руками и щиколотками. За то время, что Стона спал, зной усилился. Железная крыша поскрипывала. Женщина спустила с плеч серый комбинезон до самой талии. На ней была бледно-желтая трикотажная блузка без рукавов, с маленьким круглым воротничком и пуговичками, расстегнутыми у горла. Стоне были видны припорошенные белым налетом следы антиперспиранта у нее под мышками.

— Воды, — произнес он. Руки у нее были гораздо красивее, чем она того заслуживала.

Она дала ему пить. По внутренней стороне ее предплечья стекала бусинка пота.

— Возьмите все… все, что у меня есть. — Ему потребовалась уйма времени, чтобы выговорить эти слова. — Если вы попытаетесь получить выкуп, вас поймают. — Голос его набирал силу. — Если вы меня сейчас отпустите, я отдам вам все, что имею. Это не восемнадцать миллионов, но все равно очень много. Я просто хочу уйти с работы. Я принял несколько решений. Хочу провести жизнь с женой и с семьями своих детей. Я едва знаю своего собственного сына… Я все ликвидирую и отдам вам деньги наличными. Это займет всего пару дней. И тогда вас не поймают. Так для вас будет лучше.

С набухшими от слез глазами он умолял эту женщину. Сможет ли он удержаться, сохранить разум? Он медленно и постепенно давал ему уйти, будто все больше и больше отпускал нитку воздушного змея, позволяя этой нитке скользить сквозь пальцы. Позволяя мыслям плыть по воле ветра на тонкой нити, трепеща высоко-высоко над фанерным ящиком. Но когда змей уплывал чуть ли не за пределы видимости, а нить перекашивалась, Стоне становилось страшно, он боялся отпустить ее еще на один виток, боялся, что она соскочит с катушки и, колеблясь под ветром, безвозвратно исчезнет из глаз.

— Однажды я возненавидел свою жену. Возненавидел за то, что она такая хорошая. Такая правильная.

— Я тоже когда-то возненавидела своего мужа.

— Возненавидел за то, что она была права.

— Я понимаю, — прошептала женщина. — Я знаю это чувство. Я тоже там побывала.

— Я знаю, что был не прав. Теперь я это понимаю. Я и тогда это понимал, только никогда не говорил ей об этом.

— Сегодня вечером вы ей скажете.

— Сделайте так, чтобы она обязательно узнала. Пожалуйста, скажите ей. Спецификации танкеров, банкротство Бернхарта, договор с Пакистаном, та женщина в Оуквилле… Сделайте так, чтобы она знала — я об этом сожалею.

— Да, похоже, что все это — дела давно минувших дней. Не надо казнить себя за это. — Она промокнула ему лоб платком. — Незачем плакать о пролитом молоке.

— Обещайте, что вы ей скажете.

— Очень скоро вы сами сможете ей все сказать, мистер Браун.

— И еще про одну вещь.

— Да?

— Это было вожделение. Извращенное.

— Тс-с-с.

— Смотрел, как подружка Джейн купается голышом. А ей было всего тринадцать. И возбудился.

— Тс-с-с! Хватит.

— Нужен священник. Я должен…

— Просто дышите глубже.

— Отец Райан, в храме Святого Фомы. Вы можете ему доверять.

— Дышите поглубже.

— Я сделаю так, что он ни одной душе не скажет.

— Вы же понимаете — мы не можем.

— И еще… Я был совсем мальчишкой, в колледже. Все мое будущее… — Стона взглянул на женщину. — Прости мне, Отче, ибо я грешил, — начал он и вдруг исчез под черной прорезиненной тканью, неожиданно протянувшейся над ящиком. Раздался какой-то хлюпающий звук, словно кто-то шлепал по грязи в резиновых сапогах. Стона провалился куда-то, где его кожа не могла дышать. Он однажды читал, что на Хеллоуин какая-то девочка умерла, потому что ее покрасили с головы до пят серебряной краской. Кожные поры были закупорены. Она задохнулась. Это был костюм рыбы.

— Мистер Браун, как вы? Мистер Браун!

Ему не хватало воздуха. Хлюпающий звук шлепающих по грязи сапог становился все громче. Стона старался побороть приступ морской болезни, раскачивавшей его голову, вгонявшей его в сон. Впервые он осознал, что сон может означать смерть. Он заглатывал сгустившийся воздух. Нет, он не умрет. Он не будет проклят за то, что унес свои грехи с собой в могилу. Заставив себя держать глаза открытыми, он наблюдал за женщиной: черная маска, зеленовато-голубые глаза, выступающие ключицы, комбинезон спущен с плеч до талии. Изящными длинными пальцами женщина нащупала крохотную дырочку в промежности комбинезона. Потянула за сморщенную нитку, но нитка не оборвалась, она тянулась и тянулась. Стона все смотрел, а шов распоролся, широко раскрылся, обнажив ее естество, сочное, влажное, и оттуда выскользнула рыбка величиной не больше его ладони. Рыбка забилась на бетонном полу, следом за ней вылилось целое ведро морской воды. Он следил за тем, как рыбка бьется о бетон. Ее глаза пристально глядели на него, жабры жадно ловили воздух.

* * *

Тео растянулся на спине на диване — голова опирается на один подлокотник, ноги в носках задраны на другой. Ему было слышно, как у заднего крыльца отец постукивает по ступенькам, тычет в них чем-то — все еще ведет речь о том, чтобы их заменить. Тео пересчитал пачку однодолларовых купюр — семнадцать баксов в этом чертовом петрохимовском зажиме. Он тщательно протер зажим подолом рубашки — это же сувенир. Пятидесятки убрал в свой собственный бумажник. Тео чувствовал себя последним подонком из-за того, что взял эти деньги, но сегодня вечером им нужно обеспечить себе дополнительные меры безопасности. Вообще-то он подозревал, что у Коллин в загашнике всегда имеется пара сотен баксов.

— Ау! Dios mió! Жара как в жаровне! — Тиффани вышла из своей комнаты, вытаскивая что-то из бумажного пакета. — Глянь-ка, что я для дедули купила.

Тео незаметно сунул доллары в грудной карман.

— Эта штуковина — одна из самых симпатичных и ни к чему не пригодных деревянных скульптур в абстрактном стиле, какие мне когда-либо приходилось видеть.

— Это — валик для ног. Массажер.

— Разумеется, как раз это твоему дедуле больше всего подходит. Вполне в его духе, — заметил Тео. — Уверен, он только об этом и мечтает. Ты в самую точку попала.

— Во всяком случае, у него более широкий взгляд на вещи, чем у большинства живущих в нашем доме.

— Могу поспорить, он с тобой и разведением конопли на ферме займется.

Тиффани принялась катать ногой массажер, а в это время сверху спустилась Коллин.

— Нам надо дела делать, прелесть моя, — произнес Тео.

Сегодня утром, пока Коллин занималась Брауном, он прилепил записку под полкой в телефонной будке в Метьюхене, потом снял брезент с лодки и дал мотору несколько минут поработать вхолостую. Две недели назад, чтобы арендовать эту лодку, он заложил их обручальные кольца, а матери, когда она заметила, что колец нет, сказал, что отдал их почистить. Может быть, он выкупит кольца из заклада, чтобы сохранить их на память, но то новое кольцо, которое он собирается надеть на палец Коллин… Тео знал — она зарыдает.

— Солнышко, — обратилась Коллин к дочери, — ты хоть что-нибудь ела?

— На нижней стороне ступни — семнадцать миллионов нервных окончаний, — сказала Тиффани, — каждое из которых непосредственно связано с каждым отдельным органом или мускулом нашего тела. Включая и легкие. Стимулируя кровяной поток. Я собираюсь приучать деда к более глобальному подходу к жизни.

Тео размышлял над вопросом, усвоил ли Джексон значение цифры восемнадцать с половиной миллионов — суммы самого крупного штрафа за экологические преступления из всех, когда-либо выплаченных корпорациями США. Кажется, такой штраф был выплачен «Ассоциацией Карбид». Тео точно не помнил.

— Мы собираемся праздновать день рождения дедули с пяти до восьми, — сказала Тиффани, — а потом…

— Пир на весь мир! — сказал Тео. Ему надо было снова залучить Коллин на свою сторону.

— …а потом заедем за Эрикой. Если только мы будем там примерно…

— Problemo! — возразил Тео. — Mucho!

— Мам, ты же обещала! — Лицо Тиффани из бледного моментально сделалось красным.

— Не смей так разговаривать с матерью! — сказал Тео. — У нас очень важный деловой обед в яхт-клубе сегодня вечером.

Но тут вмешалась Коллин:

— Может быть, мы что-нибудь придумаем.

Господи, ему всего-навсего хотелось оставить немного времени, чтобы спокойно подумать над тем, как пройдет конец этого дня, представить себе все воочию, как это делают горнолыжники перед спуском, а ему опять устраивают ситуацию.

— Придется родителям Эрики…

— Нет! — крикнула Тиффани, и тут отец Тео, шаркая подошвами, вошел в комнату. — Эй, новорожденный! — Тиффани мгновенно сунула массажер обратно в пакет, лицо ее расплылось в улыбке. Тео не мог не отметить, что она гораздо нежнее с дедом, чем с ним.

— Коллин, тебе надо переодеться, нам скоро уходить, — сказал Тео.

— Я хорошо все осмотрел под крыльцом, — сказал Малкольм. — Я мог бы укрепить косоуры на какое-то время обрезками фанеры от того ящика, что ты сделал. Ты не обратил внимания, у нас в сарае нет куска пропитанной, два на четыре? Мне бы подошел двенадцатидюймовый. — Малкольм закашлялся.

— Коллин, а тебе бы подошел двенадцатидюймовый, а? — пошутил Тео.

Коллин повернулась к дочери:

— Может, нам удастся все так устроить, чтобы вас с Эрикой подвезти.

Малкольм все кашлял сухим отрывистым кашлем.

— Тебе бы подошел двенадцати дюймов?..

— А ты еще раз это скажи, пап, может, тогда станет смешно. — Тиффани вскочила и, бросившись к деду, принялась растирать ему спину. Потом помогла ему сесть в кресло. — Мам, — спросила она, — как это ты собираешься все устроить?

Тео видел, что Коллин начинает потихоньку паниковать. А сегодня им лишние споры вовсе ни к чему. Она то и дело подергивала мокрую прядку волос. Господи, она ведь даже не одета!

— Может, стоит пропустить это сегодня, — сказала она мужу. — Вообще отменить.

— Для того чтобы отвезти Эрику на вечеринку? Меня тут что, окружают одни ненормальные?

— Я понимаю, ты очень занят, — сказал Малкольм, когда его дыхание более или менее пришло в норму — кашель сменился мягкими хрипами. — Но в какое время сегодня, по-твоему, мы могли бы обсудить финансовые дела?

Коллин кивала Тео, молча предлагая ему — как бы в преддверии нервного срыва — отказаться от восемнадцати с половиной миллионов, ради того чтобы он смог участвовать в соревнованиях на кубок «Хороший отец — хороший сын». Руки у нее дрожали: вот-вот хлынут слезы.

— Пап, — объявил Тео, — слушай, как все будет. Сегодня завершается сделка с яхт-клубом. Завтра ты и я, ровно в час дня, за ленчем, станем обсуждать финансовые дела. На самом деле, мы устроим ленч. Вдвоем, ты и я, отец и сын, а потом, может, посмотрим футбол или еще какую игру. Вернемся домой и вместе поглядим, что там с задним крыльцом, и ты станешь давать мне указания, как чего правильно распилить, как чего правильно отмерить, и я все это сделаю просто суперкласс. Ровно в час. Не опаздывай.

И Тео растянулся на диване совсем по-королевски.

— Тиффани, — сказал он, указав на нее пальцем. — Дай-ка мне телефон.

Она дала ему телефон. Тео поставил черный классический аппарат, тяжелый, словно шар для боулинга, себе на грудь и стал набирать номер, который знал по афишам: 1-800-Limo-Ride. Потребовалась целая минута, чтобы набрать номер — чертовски трудно оказалось находить цифру, соответствующую букве, — это отвлекало, мешало оставаться галантным. Но уголком глаза он видел, что Коллин приходит в себя. Она снова поверила, что Тео способен все уладить.

— Мне понадобится прогулочный лимузин сегодня вечером, — сказал Тео, когда ему ответили.

— Не надо, пап, — сказала Тиффани, когда он давал свой адрес. — Это как-то неловко. Слишком элитно.

Тео поднял глаза на жену.

— Тиффани, не надо портить всем удовольствие, — сказала Коллин. — Другим девочкам не так везет.

Она снова была на стороне мужа.

— Оплата наличными, — сказал Тео и повесил трубку. Потом он выхватил из бумажника пять пятидесяток и шлепнул ими о ладонь дочери. — Оттянись по полной. — И отдал ей телефон, чтобы она поставила его на место. — Что-нибудь еще? — спросил он. — Все в порядке? Всем чудесно? — Коллин улыбалась. — Еще какой-нибудь мировой кризис надо разрешить? Потому что если нет, то я хотел бы, чтобы моя прелестная жена набросила на себя хоть какие-то одежки, а мне дали бы покой всего на несколько минут — мне надо обдумать великий день, что ждет меня впереди.

Тео закинул руки за голову, сплел под затылком пальцы. Закрыл глаза и слушал, как все они выходят из комнаты. Надо было позвонить Джексону, приказать, чтобы он сам привез выкуп. Надо было взять напрокат другой фургон, чтобы высадить Брауна сегодня вечером у больницы «Самаритянин» в Ньюарке. Надо было упаковать спортивную сумку, положить туда хеллоуинскую маску, расписание и телефонный справочник, бутафорский микрофон и наушники.

Коллин снова на его стороне. Она увидела, с какой уверенностью Тео контролирует ситуацию, и снова стала его поддерживать. Его план — без сучка без задоринки. Президент Буш обещал устроить «всем праздникам праздник» в этот День поминовения — в честь победы в Войне в заливе. А у Тео и Коллин будет свой собственный повод для праздника.

— Да он наверняка там… Это мой сын — Тео Волковяк… Да. Позвоните мне, пожалуйста, когда его найдете. — Малкольм пытался выяснить, когда закончится встреча Тео с владельцем яхт-клуба, чтобы он мог устроить Тео сюрприз — встретить его у залива Голден-Бэй и угостить стаканчиком чего-нибудь, отпраздновать заключение сделки. Но глупая гусыня на коммутаторе понятия ни о чем не имела.

Было страшно жарко, однако Малкольм все-таки взял свежую газету и отправился в крытый переход. Не просидел он там и десяти минут, как в сетчатую дверь постучал Дейв Томкинс.

— Чертов сын! — сказал Малкольм, выбираясь из кресла, чтобы его встретить.

— Хорошо смотритесь, капитан!

— Вранье, — пробурчал Малкольм.

Они пожали друг другу руки, и Малкольм обрадовался, ощутив молодую силу этого рукопожатия.

— С днем рождения!

— Да брось, — проговорил Малкольм, но Дейв вручил ему подарок, завернутый в синюю бумагу.

— А мы видели тебя в новостях, — окликнула его Дот, выходя из кухни.

— А ну-ка, юная леди, — сказал Дейв и обошел Малкольма, чтобы поцеловать Дот в щечку. Малкольму жаль было отпускать руку Дейва.

Они сидели в крытом переходе, пили чай со льдом — Дот накрыла там для них столик — и вели профессиональный разговор.

— Триста пятьдесят агентов ФБР. — Малкольм покачал головой. — Верится с трудом.

— На моей памяти никогда еще не было такого дела. Федералы из семи штатов, не говоря уже о тех, что прибыли из Вашингтона. Заправляет всем один из лучших в ФБР — Тони Джексон. В самом деле — высший класс.

— И ты в этом деле. Тоже не хуже них.

— Это же вы меня научили всему, что я знаю.

— Чепуха. Ты был самым лучшим моим заместителем, гораздо лучше, чем я заслуживал.

Дейв подтянул брюки на коленях и уселся в кресле поглубже. Хорошо снова увидеть мужчину в форме. Начальника ашертонской полиции. Малкольма охватило чувство гордости.

— А я сейчас занят черной работой, — сказал Дейв. — Мы пытаемся их машину выследить. Я и две сотни федеральных агентов. И до сих пор почти ничего найти не удалось. — Дейв допил свой чай. — А другая сотня агентов работает с петрохимовской службой безопасности, проводит проверку бывших служащих компании. Сегодня к полудню покончили с теми, кто на «Л» и на «М». — Дейв покачал головой. Малкольм видел, что Дейв очень устал. — Ладно, хватит об этом. А как Тео с Коллин тут устраиваются?

Малкольму хотелось еще поговорить о похищении. Хотелось обсудить все детали расследования. Такие разговоры заставляли кровь живее течь в его жилах. Но он понимал, что Дейв не очень-то захочет обсуждать детали — даже со своим старым начальником. Дейв — человек, неуклонно соблюдающий правила, как сам Малкольм его учил.

— У Тео крупная сделка намечается с яхт-клубом «Голден-Бэй». Он поднабрался кое-каких специальных знаний в Хилтон-Хед. Я собираюсь подъехать к клубу перед вечером и посмотреть, что там и как. Они сегодня должны свои подписи поставить под договором. Так что мне хочется там быть, чтоб его поздравить. Надо большую храбрость иметь, чтобы предпринимательством заниматься.

— Да уж, это не для таких, как я. — Дейв позвенел льдинками в стакане.

Как хорошо, с некоторой печалью подумал Малкольм, что Тео не оказалось дома, когда пришел Дейв. Сегодня надо уделить все внимание Тео и Коллин, нельзя, чтобы старые обиды замутили чистую воду.

— Ну что ж, мне пора, — сказал Дейв.

— Еще стаканчик? — Малкольм услышал телефонный звонок и поднял палец. Дот позвала мужа. — Подождешь минутку? — спросил он Дейва. — А я потом тебя провожу.

В гостиной Малкольм схватился за телефонный столик, чтобы удержаться на ногах, и только потом взял трубку. Женщина, сказавшая, что она — помощник президента яхт-клуба «Голден-Бэй», сообщила, что, по-видимому, произошла какая-то ошибка: никакой Тео Волковяк не должен сегодня встречаться с президентом. Нет, она никогда не слышала о Тео Волковяке, но ведь это — частный клуб и его дела не обсуждаются с посторонними. Когда Малкольм стал настаивать и даже повысил голос, женщина повторила, что никогда не слышала имени Тео Волковяк.

Дейв уже стоял в боковом дворике, трава доходила до верхнего края его ботинок. Он смотрел на сожженную газонокосилку, брошенную у края прокошенной полосы. Малкольм осторожно сошел по ступенькам крыльца. Влажный воздух его когда-нибудь убьет.

— Не пойми меня неправильно, — обратился он к Дейву, глядя во двор, на старую яхту. — Я полностью доверяю Тео, когда речь идет о бизнесе. Он — человек рисковый, а в мире бизнеса именно это и требуется.

Они вместе прошли несколько шагов по направлению к подъездной аллее. Потом остановились, Дейв повернулся к Малкольму и посмотрел прямо ему в глаза:

— Я хочу надеяться, что парня не надуют. Ты сам много слышал об этом яхт-клубе? «Голден-Бэй»? У них как с репутацией, порядок?

— Насколько я знаю, клуб вполне приличный.

Малкольм вытер платком шею пониже затылка. Ни тот ни другой не двинулись с места. Наконец Дейв сказал:

— Я знаю начальника РОП Голден-Бэя. Позвоню ему, чтобы вы не беспокоились. А попозже на неделе… — Дейв наклонился к Малкольму, коснулся его руки, понизил голос: — Сегодня вечером мы ожидаем кое-какого развития событий в связи с похищением, так что я здорово занят. Но не беспокойтесь, я этим займусь.

Малкольму дышалось чуть полегче, когда они шли мимо бетонных уток. Та, что Малкольм поправлял, стояла, косо наклонившись набок. Дейв нагнулся и с минуту вжимал утку поглубже в мягкую землю, пока она не встала прямо.

— Не могу не думать об этом, — сказал Малкольм. — Они оба уже много недель были по горло заняты этим предприятием, особенно последние несколько дней.

Дейв еще не поднялся с колена. Он успел вытащить из кармана рулетку с пятифутовой измерительной лентой и теперь измерял ширину колеи, оставленной фургоном Тео на мягком грунте около подъездной аллеи.

— Ха. — Дейв покачал головой. — Мне слишком много слепков шин пришлось видеть за последнюю пару дней, — произнес он, поднимаясь на ноги. — А это — «Гудиер регата, Р2-15-75-15». Фургоны и пикапы, грузоподъемность — полтонны. Как раз такой мы и выслеживаем. К сожалению, у нас это чуть ли не самые распространенные шины.

— Да это Тео оставил. — Малкольм разглаживал колею ногой. — Тратит два дня на то, чтобы сбить фанерный ящик для спасательных жилетов, а потом берет напрокат фургон и весь его к черту царапает этой халтурно сработанной… — Не надо все-таки дурно говорить о Тео, Малкольм не должен этого делать. Он покачал головой. — Может, «Голден-Бэй» не хочет иметь ничего общего с Тео.

— Не надо так беспокоиться, Малкольм. Я сам все проверю.

Когда они шли к ашертонской патрульной машине, Малкольм придерживался рукой за плечо Дейва. Дышал с присвистом.

— Просто не хочу, чтобы парень пошел ко дну, когда я умру.

Дейв обхватил его рукой вокруг пояса и держал так, пока Малкольм пользовался ингалятором, пока дыхание не вернулось к нему.

— Капитан, — сказал ему Дейв. — Да вам такие дела больше по фигу, чем кому еще из всех, кого я знаю.

Малкольм еще сильнее полюбил Дейва за то, что тот не сказал: «Вы ведь не умираете».

Глаза у Малкольма были на мокром месте.

— Черт, — проговорил он и здорово хлопнул Дейва по спине, чтобы развеять грустное настроение. — Если этот яхт-клуб надует Тео, мы отберем у них ящик и… — Малкольм не смог удержаться от шутки: — Он как раз подойдет мне по размеру… для гроба.

Дейв открыл дверь полицейской машины. Они пожали друг другу руки, на некоторое время задержав ладони в крепкой хватке. Затем Дейв сел за руль.

— Позвоню начальнику полиции в Голден-Бэй сразу же, — пообещал он. — Счастливого дня рождения, капитан.

И тут по рации Дейва раздался голос диспетчера. Если Малкольм расслышал правильно, они отыскали фургон.

Дейв поднял вверх два больших пальца так, чтобы увидел Малкольм, и умчался прочь.

Уже третий день чувство сдавления увеличивалось по мере нарастания дневного зноя. Капли, падавшие с крышки ящика, щелкали по отсыревшему костюму Стоны. Поэтому он покинул ящик и поехал в открытой машине прямо в прохладу ночи — к выкупу и освобождению. Нанни сидела рядом, Джейн и Виктор устроили борьбу на заднем сиденье. Семейная поездка с маленькими детьми: праздничное настроение, свободное от работы время, чувство родительской ответственности. Черная дорога с ярко-желтой полосой влекла их к заросшей лесом территории, которую Стона раньше никогда не видел. Сгущались сумерки.

Они вылезли из машины и шли среди огромных деревьев; Стона не знал, что это за деревья, хотя его жена и дети смотрели на него, ожидая, что он скажет им, как эти деревья называются. Он увидел свою приходскую церковь и ввел их всех внутрь. Прошел вдоль прохода между рядами по сильно изношенной ковровой дорожке, вдыхая воздух храма, не похожий ни на какой другой — воздух, насыщенный сладостным ароматом ладана, запахом воска, черного угля, много раз полированного дерева, запахом святости. Он чувствовал запах потных ладоней, касавшихся закругленных сверху спинок церковных скамей, запах монет и бумажных денег в корзине, запах испачканного чернилами молитвенника. Он чувствовал запах тела и крови.

Доброжелательный отец Райан воздел руки к Богу и склонил голову. Затянутая в перчатку рука Джейн выпросталась из-под локтя Стоны. Он повернулся к ней и встретил обожающий взгляд, лучившийся сквозь фату, увидел обнимавшие ее каскады белого шелка и, когда она пошла дальше без него, задохнулся от слез.

Потом они снова ехали в машине, оставив детей в коттедже, где собирались остановиться. Виктор и Джейн выбрались наружу, но на заднем сиденье остался крохотный грудной младенец, размером не больше рыбки, какую бросают обратно в воду, он и бился, словно рыбка, на этом сиденье. А Стона огорчился, что Виктор смотрел в землю, пожимая руку отца.

Ветер пробирался ему и Нанни под одежду, когда их открытая машина мчалась все глубже в лес. Ветер теребил, рвал их одежду, пока не лопнули швы и не оборвались пуговицы, пока они оба не поплыли сквозь ночь в одном нижнем белье. Они подъехали к какой-то ферме и в сиянии фар увидели кур, клевавших что-то у обочины дороги. Неожиданно одна из них выскочила перед самой машиной, бросаясь то в одну сторону, то в другую — слишком поздно, Стона не успел прореагировать. Один глухой удар в колесной нише.

На переднем сиденье, под горячими ударами ветра, Стона погрузил руки в пополневший живот Нанни, восхитительно мягкий и просторный, кожа на нем — в шелковистых морщинках. Он гладил темно-каштановые волоски, всползающие к продолговатому, опавшему пупку. Сжал руками ее ребра, словно хотел поднять ее над головой и дать ей взлететь к небесам. Ведя ладони вверх по ее телу, он проник под мягкую набивку в чашечке бюстгальтера и прижал руку к шраму. Он нажимал ладонью на шрам, пока не почувствовал, как бьется ее сердце, пока не ощутил ее фантомную боль, привидением всползающую вверх по его руке все дальше и выше — к плечу, к самому его сердцу. Вдруг эта боль стала расходиться лучами, словно взорвавшаяся звезда. А в запертом ящике зной навалился на Стону всей своей плотной тяжестью.

Руки мясника, загрубевшие и шершавые от мозолей, словно пемза, ловко проникли к нему под ребра и стали сжимать, душить его сердце. В этих холодных сильных руках его сердце было как старый злобный петух, пытавшийся вырваться на свободу: он бил мощными крыльями, рвал клювом толстую кожу на руках мясника, отрывая и отшвыривая обрывки плоти, пока его собственная кровь не смешалась с кровью, льющейся с этих рук. Одно крыло было сломано, оторвано от тела. Ломались ребра. Полости и каналы в сердце Стоны сплющивались. Рука добралась до горла петуха, сжала его и резко дернула.

Стона коснулся щек Нанни кончиками пальцев. Теперь она стояла рядом с его машиной перед виллой на скалах Прайано. Она махала ему рукой, когда он двинулся прочь. Он еще чувствовал прикосновение ее губ на своих губах и неловко оборачивался, вытягивая шею, чтобы видеть, как она становится все меньше и меньше. Рыба била хвостом о заднее сиденье — Стона забрал ее с собой, — и он стал смотреть вперед и сжал руками оставленный было руль, мчась вниз по дороге к лесу. Фары бросали овалы яркого света на асфальт и на мощные стволы кленов, толпившихся по сторонам сужающейся дороги; повороты становились все резче, педаль газа была вжата в пол до предела, и, когда погасли фары, шины заскользили по склону в черноту.

Они обещали — он вернется домой сегодня вечером. Но Нанни не могла терпеть так долго. Ей казалось — она разучилась дышать. Она не могла справиться с руками. И куда подевалась Джейн? Джейн говорила, они с Джо собираются на прогулку, вдохнуть глоток свежего воздуха. Нанни тоже хотела бы прогуляться, но надо было много сделать по дому — все как следует вычистить к приходу Стоны. Он любит, чтобы дома было все чисто и прибрано, а Джо увел Джейн прогуляться, подышать свежим воздухом, а только кухню отчистить — полдня уйдет.

Три переполненные пепельницы громоздились на разделочной доске. Бутылка лимонной водки «Абсолют Цитрон» стояла на кухонной стойке. Так что Джо нуждался не только в глотке свежего воздуха, но и в глотке любимого напитка. «Не трудись убирать бутылку на место, Джо. Стона сам это сделает, когда вернется. Хочешь, он нальет тебе еще? Не вставай». Стона любит, чтобы вещи были на своих местах — «уложены в трюм» — морская душа! Это же его дом. Разве это такая уж невыполнимая просьба?

И почему Виктор еще не приехал? Он из Сеула прилетел в Гонконг. А оттуда собирался вылететь вечерним рейсом. Думается, он должен был бы приехать сюда сто лет назад. Но он же вечно на работе, совсем как его отец.

Крышка на банке с майонезом прикручена так, что майонез вылез по краям и запачкал банку. Нанни закрутила крышку, ополоснула банку, и в этот момент зазвонил телефон. Звонок ее напугал. Банка выскользнула из рук и разбрызгалась в эмалированной раковине. Нанни бросилась в комнату, но Джексон повернулся к ней спиной. Брэдфорд Росс отрицательно покачал головой.

— Нет, — сказал Джексон в трубку. — Мне нужно, чтобы людей сняли с дела Роббинса, всех до одного. Наше — первостепенной важности.

Джексон уже вешал трубку, когда в дом вошел Дейв Томкинс и прямо направился к Брэдфорду Россу. Помнит ли Брэд такого-то человека, который работал в охране «Петрохима» в восьмидесятые годы? Брэд сказал, что не уверен, но немедленно велит переслать Дейву досье этого человека и его фотографию.

Вода лилась в раковину, молочного цвета жижа бурлила вокруг осколков стекла, уцелевшая верхушка банки, с крышкой и желтым ярлыком, косо торчала из горки майонеза. Нанни принялась вытаскивать осколки один за другим, но ведь у нее нет на это времени! Слишком много надо сделать. Сменить простыни. Повесить свежие полотенца в ванных. Нельзя же, чтобы Стона вернулся в дом, где все вверх дном перевернуто!

В самом низу лестницы Нанни увидела переброшенный через перила плащ Джо. Может, Джо решит сегодня переехать к ним? Может, он захочет спать в главной спальне до тех пор, пока Стона не вернется? Может, он захочет заступить на место главы семьи? Пустышка Джо. Уже в третью их встречу он завел со Стоной разговор о том, какое определение греха предлагает церковь. Как будто его на самом деле интересовало, как Стона понимает такие вещи. Стона и Нанни пригласили их с Джейн на поздний завтрак после мессы. И как только Стона сделал какой-то промах — а это была самая тривиальная беседа за бельгийскими вафлями с киви, — Джо стал атаковать его, опровергая пункт за пунктом. Адвокатишка паршивый. Балаболка. Заносчивый и наглый. «Бред сивой кобылы», — то и дело повторял Джо за завтраком в клубе после мессы, беседуя с родителями девушки, на которой собирался жениться.

А в нынешнее воскресенье, впервые за много лет, Нанни пропустила мессу.

Хлопая дверьми, она прошла в спальню и, словно лбом о стену, ударилась о зловоние. Она металась по комнате, принюхиваясь, бросилась в ванную, потом к корзине с бельем. Вытащила все ящики из туалетного столика. Понюхала под кроватью и под тумбочкой мужа и наконец вытащила ящик его тумбочки: зловоние вырвалось наружу — ростбиф с хреном на тарелке из ее свадебного сервиза, двое суток протухавший в этой невозможной жаре: несло падалью. Спотыкаясь, Нанни поспешила в ванную, но не успела дойти: ее вырвало в подставленные ковшиком ладони.

Засовывая ключ в скважину, Тео бросил взгляд на часы: 4.55. Через пять часов они получат деньги, через шесть отпустят Брауна. Тео охватило чувство чисто физического наслаждения, вроде он, стоя на солнышке на самом краю утеса, справляет малую нужду.

Он закатил дверь наверх, и обоих поразило то, каким зловонием и зноем несет из бокса.

Ни он, ни Коллин войти в бокс не смогли.

— Он, видно, в штаны наложил, — сказал Тео. — Бедняга. — Тео закатил дверь повыше, чтобы дать свежему воздуху проникнуть в бокс. — Я же говорил тебе — не надо давать ему «Эншуэ».

Он осмотрел ряд складов справа и слева от них. Никого вблизи не было.

— Останься здесь, вдруг кто-то появится в конце ряда, — сказал он Коллин. «Мерседес» загораживал их бокс, так что ничего нельзя было увидеть, если не подойти прямо ко входу.

Вывертывая замок из петель на ящике, Тео дышал носом, стараясь делать совсем неглубокие вдохи. Отвернувшись, откинул крышку. Вонь выплеснулась наружу, он смог бросить лишь беглый взгляд на Стону Брауна и выскочил из двери, чтобы сделать нормальный вдох.

— Как он выглядит? — спросила Коллин.

— Бледноватый какой-то. — Интересно, Браун каждый раз просыпался, когда они ящик открывали, или нет? — Впрочем, нормально. Лучше, на самом-то деле. — Один раз, вспомнил Тео, Браун не пошевелился, пока Тео не сорвал у него со рта клейкую ленту. Точно, в тот единственный раз так оно и было.

Коллин открыла багажник — достать минеральную воду и бинты. Прикрыв лицо рукавом, Тео сделал несколько шагов внутрь бокса. В ящике, под сплетением натянутых над ним веревок, Браун лежал совершенно неподвижно.

Тео поскреб шею под подбородком. Из-под бороды проступал пот. Скорей бы уж сбрить эту чертову штуку!

«А что, если…» — только и успел подумать Тео. Да какое, к черту, «если»? Во-первых, это не его, Тео, вина. Он шагнул поближе к ящику и взглянул на бледное лицо Брауна, на его бесцветные руки. Багажник «мерседеса» захлопнулся. Тео присел на корточки у ящика и принялся распутывать узел в том месте, где веревка проходила через отдушину. К горлу подступала тошнота. Нельзя, чтобы их успех снова был у них отнят. Коллин на цыпочках приближалась к нему, словно надеясь, что, если идти вот так, вонь будет не такой ужасной.

— Спит? — Ее голос звучал глухо из-под носового платка, которым она прикрывала нос и рот.

Тео стал резко дергать веревки, расшнуровывая их защитное плетение — ящик сотрясался; Тео не сводил глаз с Брауна. Он молил, чтобы у Брауна дрогнуло плечо, чтобы он повернул голову, чтобы чуть слышно простонал сквозь заклеившую рот ленту. Он снова дернул веревку, и ящик скрипнул о бетонный пол.

— Полегче, — сказала Коллин, аккуратно раскладывая на бетонной плите ножницы и чистую марлю. Все еще закрывая рот и нос платком, она наконец подошла к ящику. — Не-е-ет! — прошептала она.

Она медленно протянула руку над фанерным краем ящика, и ее пальцы остановились в нескольких дюймах от щеки Брауна. Она качала головой. Кожа Брауна не была потной, грудь не приподнималась от дыхания. Рука Коллин повисла над его лицом.

— Нет-нет-нет, — причитала она.

А Тео пытался молча внушить ей, чтобы она не касалась Брауна. Он хотел, чтобы оба они как можно дольше оставались в неведении, чтобы подольше не знали наверняка.

Кончиками пальцев Коллин дотронулась до щеки Брауна и сразу же отдернула руку, как от укуса.

Тео не мог взглянуть ей в глаза. Он просунул руку под пиджак Брауна, прижал ладонь к его груди. Одежда Брауна была влажной. Тело — теплым, но ведь в боксе сейчас, наверное, не меньше ста градусов. Тео дернул за клейкую ленту на переносице Брауна и стянул ее с одного глаза. Большим пальцем приподнял веко. Резко шлепнул Брауна по щеке.

Черт возьми!

Пот щипал Тео глаза.

Коллин свернулась в комочек на рулоне ковролина.

— Мы же не… — начал было Тео, но Коллин уткнулась головой в собственные колени, и он умолк.

Коллин издавала какие-то странные, мяукающие звуки. Тео отер ладони о штаны и, придвинувшись поближе к жене, обвил ее рукой. От рыданий у нее содрогалась спина, подрагивала повлажневшая от пота блузка. Он обнял ее покрепче, пытаясь как бы выжать из ее тела эти странные звуки, заставить их излиться до конца одним мощным выплеском. Это были звуки, ни на что не похожие, раньше она таких никогда не издавала. Как могло случиться, что его жена, с которой он прожил двадцать пять лет, издает звуки, каких он от нее никогда до сих пор не слышал?

Голова у Тео кружилась. В то первое утро, когда они сняли этот бокс, погода стояла прохладная, но если сейчас, в пять, тут такая жарища, то в полтретьего или в три… Коллин была права.

Он хотел что-то сказать, чтобы ее утешить, но она, как бы понимая, что он вот-вот заговорит, всхлипнула, с трудом вдохнув воздух, и мяукающие звуки стали еще громче. И Тео понял, что эти звуки были не похожи на то, что он когда-либо от нее слышал, потому что они вдвоем… здесь… вот так… она никогда ничего подобного и представить бы себе не могла.

Тео притянул ее лицо к своей груди. Ему не хотелось, чтобы его жена видела умершего человека связанным в ящике, который построил он. Ему не хотелось, чтобы она вспомнила, что розовый с белым плед, мокрый от мочи и пота этого человека, когда-то был покрывалом на их кровати. Он, Тео, двадцать пять лет пытался защитить жену и детей от ужасов современного мира. В этом все дело. Ради чего он старался все эти три дня? Тео твердо знал — всякая женщина надеется, что мужчина ее защитит.

Он смотрел, как у него на запястье муха пьет из капельки пота. Муха взлетела и, жужжа, стала описывать зигзаги над телом Брауна, затем опустилась ему на башмак — черный остроносый башмак, совершенно утративший свой блеск. Однако на самом кончике носка, куда и уселась муха, кожа по-прежнему блестела, как тщательно вытертая слива. Тео всегда любил сливы. Последние лет двадцать, каждый раз, как он видел сливы, он их покупал, но уже много лет ему не удавалось попробовать по-настоящему хорошую сливу.

Он крепче прижал к себе Коллин, самой силой своего объятия уговаривая ее открыться ему, облегчить свою душу. Он обхватил руками ее узкие плечи, потянул к себе и почувствовал, как она отшатнулась.

«Не надо так со мной! Не вини меня! — хотелось ему крикнуть жене. — Прошу тебя!» Но он лишь спрятал лицо в ее волосах. Все, чего он всегда хотел, это — заботиться о ней.

Тео наконец-то убрал свою потную руку с ее спины, потом отошел и встал перед открытой дверью, глядя наружу. Даже при том, что прохладный свежий воздух теперь проникал внутрь бокса, Коллин было трудно дышать. Бетонный пол и стены излучали зной. Крыша поскрипывала. По коже головы, под волосами, ползли струйки пота.

Коллин хотелось, чтобы Тео опустил дверь снаружи, чтобы оставил ее в боксе одну с мистером Брауном. Она хотела остаться здесь, рядом с его телом, с этим его зловонием, с его смертью. Ей хотелось лечь на пол и уснуть. Уснуть сном без снов, потому что все ее сны, все мечты оказались ложью, обманчивой иллюзией, что она вполне достойна собственных фантазий. Теперь она твердо знала, что она такое: женщина, похитившая человека ради денег, связавшая его по рукам и ногам, уложившая в гроб и день за днем наблюдавшая, как он умирает.

А сегодня — воскресенье. Ходил ли он по воскресеньям в церковь? С женой? О чем бы он сегодня молился? Молился бы о том, чтобы больше любить жену и детей? Благодарил бы Господа за все то, чем Он его благословил? Молил бы простить ему прегрешения? А сама она — обретет ли она когда-нибудь прощение? Или Тиффани и Брук получат в наследство этот позор, эту вину, передадут и своим детям, и так дальше и дальше — на много поколений вперед? Коллин молила Бога, чтобы Малкольм и Дот прожили подольше. Слава Богу, ее родителей уже нет на этом свете. Она молилась, чтобы у Тиффани хватило сил пережить все это, но в глубине души знала — нет, не хватит. Та стабильность, пусть совершенно незначительная, которую все же давала девочке мать, удерживала Тиффани от катастрофы. Тиффани станет второй жертвой Коллин и Тео.

У Коллин пересохло и болело горло. Она что, вопила? Или просто хныкала? Она не помнила, во всяком случае, сейчас она перестала. Тео снова был рядом, он резко захлопнул крышку ящика и защелкнул замок. Крепко взял Коллин за локоть и поднял на ноги. Ей было слышно, как запертая в ящике муха скребется о фанеру.

Открыв дверь «мерседеса», Тео помог Коллин сесть в машину. Потом запер бокс. Солнце сверкало на капоте, било в ветровое стекло. Руки Тео крепко сжали руль. Издали до Коллин донесся шум шоссе. Пели какие-то птички — немного. Но в основном было тихо. Если бы только ей удалось удержать эту успокоительную тишину.

— У него, видно, было слабое сердце, — произнес Тео. — Мы никак не могли об этом знать. Ты делала для него все, что могла. Даже больше. Не надо винить себя.

К ним приближался грузовой пикап с кроватью в кузове, на которую были навалены и привязаны веревкой стол и несколько стульев. Когда он проезжал, Тео поднял от руля два пальца. Облако пыли вплыло в открытое окно машины и опустилось на липкую от пота кожу Коллин.

— Придется его похоронить, — сказал Тео. — Так безопаснее. И будет порядочно по отношению к нему.

— Что же мы натворили! — пробормотала Коллин.

— Нечего казнить себя за это.

Коллин подняла на него глаза и покачала головой.

— Будь же справедлива к самой себе. Этому человеку так и так грозил сердечный приступ, а ты делала все возможное, чтобы обеспечить ему хороший уход.

— Ты говорил, мы не причиним ему никакого вреда.

— Это не наша вина.

— Да, конечно же, наша! — Голос Коллин срывался на крик. — Если бы мы его не забрали, если бы мы его не ранили, если бы мы не заставили его…

— Если бы солнце завтра не взошло…

— Заткнись, Тео!

Она глядела в окно на плотно закрытую стальную дверь бокса. Тогда Тео заговорил снова:

— Мы приняли решение, основанное на имевшейся у нас информации, и в то время это решение было правильным. Это был для нас единственный, логически оправданный способ действий. Мы с тобой были согласны, и мы были правы. Нельзя жалеть об этом постфактум.

— Может, тогда это и казалось нам правильным, но ведь сейчас совершенно ясно, что мы приняли ужасно много неправильных решений.

— Ничего подобного.

— Этот человек умер, Тео.

— Ну так пожалей об этом — чуть-чуть. Господи, Коллин, человек либо об этом жалеет, либо нет. Но если ты стала жалеть обо всем нашем предприятии, тогда ты очень негативная личность. Вот все, что я могу тебе сказать. Очень негативная. А я думал, ты больше веришь в себя.

Тео включил мотор.

— Надо двигаться, — сказал он. — Останавливаться слишком поздно. Мы не можем стоять в сторонке и смотреть, как наша жизнь со скрипом останавливается и замирает на месте.

Господи Боже мой! Хоть что-то одно может сегодня идти нормально?! Тео барабанил кончиками пальцев по стойке в прокатной конторе «E-Z Авто-Рентал». Еще две недели назад он запасся двумя поддельными кредитными картами и таким же поддельным дубликатом водительских прав штата Колорадо. Дома у него была база данных с сотнями фамилий, дат рождения и номеров карточек социальной безопасности — еще с тех пор, как в Вэйле он работал финансовым советником, так что особых трудов тут не потребовалось. Первую кредитную карту он использовал, нанимая фургон в «Гарден Стейт Ренталз», и все прошло без сучка без задоринки. Но оплата по второй карте не проходила.

— Послушай, Стэнли, — сказал Тео, прочитав имя на именной планке, приколотой к грудному карману на рубашке парня. — Я дал бы тебе за эту чертову машину наличными, только мне пришлось подкинуть парочку сотен на лимузин для дочери на сегодняшний вечер, и, честно говоря, времени у меня на то, чтоб смотаться в банкомат и сюда вернуться, просто нет. Давай, проверь мои документы, запиши на мое имя. Сумма-то грошовая, о чем разговор!

— Простите, сэр. Я не могу этого сделать. — Парнишка за стойкой был мелковат, узкоплеч, с пристегивающимся галстуком. Тео мог бы пришлепнуть его как муху. — Не могли бы вы воспользоваться другой картой, сэр?

— Другая карта — для бизнес-счета. Только деловые операции проходят по той карте, а не то мои бухгалтера устраивают мне трам-тарарам. — Было бы слишком рискованно снова воспользоваться первой картой.

Стэнли в третий раз ввел карточку Тео в машину и стал ждать подтверждения.

— Впрочем, где тебе понять, как работает успешный бизнес. Сколько они тебе здесь платят, Стэнли? Восемь баксов в час? Восемь пятьдесят? Сколько это получается?.. Шестнадцать штук в год? Это по максимуму? — Парнишка был просто прижат к стене. Впрочем, он и парнишкой-то уже не был. Всего на несколько лет моложе Тео, а все еще на такой работе. — Стэнли, да если бы ты экономил каждый доллар из своего заработка, тебе понадобилось бы работать больше двадцати лет, чтобы купить хотя бы мою яхту. — И Тео вспомнил свой шлюп: тридцать восемь футов, палуба — натуральный тик, особой конструкции лебедки и парусные блоки, белые с синим паруса. Судебные исполнители не дали ему даже вымпел и флажки с рей забрать. — Ты пол рабочей жизни потратил бы, чтобы одну только мою яхту приобрести. Это-то о чем-нибудь тебе говорит?

Стэнли попятился от стойки, чтобы хоть какое-то расстояние отделяло его от Тео.

— Об уважении, например? — спросил Тео.

Стэнли аккуратно положил карточку на стойку.

— Извините, сэр, — произнес он.

Тео бегом завернул за угол дома, едва не ударившись глазом об угол кондиционера, и вскочил в машину.

Коллин плакала.

— Карточка не сработала, — проговорил он сквозь зубы. — Придется все отложить на завтра. — Он включил зажигание.

— Ты хочешь сказать — надо оставить его там? — Голос у Коллин сорвался.

— Завтра первым делом этим займемся.

Слезы струились по ее щекам, когда она доставала из сумочки и расстегивала матерчатый футляр, где держала тампоны. Развернула крохотный бумажный квадратик и достала три сотенные.

— Это все, что у меня есть.

Тео обернул сотенные бумажки вокруг семнадцати однодолларовых в зажиме для денег, сунул пачку в карман и вплыл в контору, снова вытаскивая пачку из кармана.

— Наличные подойдут? — спросил он, держа на виду руку, полную денег. — Наличные тут у тебя работают?

Стэн принялся нажимать кнопки на счетной машине.

— Сорок шесть за аренду. Сто пятьдесят наличными — залог, всего — сто девяносто шесть плюс оттиск вашей кредитной карточки. Но в этом случае подтверждения не требуется.

Тео выдернул две стодолларовые бумажки из зажима и держал их кончиками пальцев, нацелив купюры прямо в лицо Стэну. Он держал их так, пока тот не взял деньги из его руки.

— Сдачу оставь себе, — сказал Тео. — И я очень тороплюсь.

Когда Стэн положил контракт и связку ключей на стойку, Тео вытащил остаток денег из зажима. Он держал пачку денег за уголок — семнадцать долларовых купюр и сотню — так, что была видна именно сотня — и протянул ее Стэнли. Сначала тот не хотел брать деньги, но под настойчивым взглядом Тео опустил глаза. Тео молча внушал парню, чтобы тот схватил пачку, и в конце концов тот так и сделал. Он держал деньги обеими руками, и на лице у него было написано что-то вроде: «Что же это такое?!»

— Бросай эту гребаную работу, сынок. Здесь ты ничего не добьешься. — Тео небрежно уронил опустевший зажим в карман. Схватил ключи и контракт и шлепнул ладонью по стойке: — Жизнь коротка!

Малкольм снова позвонил в яхт-клуб «Голден-Бэй»: ему сказали, что президент на совещании. Тогда он намекнул, что это связано с полицейскими делами, и его заверили, что президент ему обязательно позвонит. Малкольм с самого утра все прокручивал и прокручивал в голове самые мелкие детали. Слишком многое не сходилось. Неужели знания Тео о хождении под парусами и о яхт-клубах могли быть такими значительными, что кто-то решился взять его в партнеры без капитала? И с какой стати партнер взялся бы делать ящик для хранения спасательных жилетов?

Малкольм сидел в крытом переходе, наблюдая за Тиффани и Дот через распахнутую дверь. Дот смазывала глазировкой бисквитный торт. Тиффани, танцуя, приблизилась к ней сзади и обхватила ее обеими руками за талию. На поясе у девочки был закреплен плейер, из крохотных наушников доносились слабые звуки музыки. На голове красовалась бумажная шляпа с надписью: «Поздравляем с днем рождения!» Она напевала, не разжимая губ, в лад музыке и заставила бабушку покачивать бедрами вместе с собой, а потом развернула ее прочь от стола. Вынув один наушник, она дотянула провод до самого уха Дот. Лицо Дот оживилось. Каждая тесно прижала свои ладони к ладоням другой, их носы почти касались друг друга. Они танцевали перед духовкой, попка Тиффани наталкивалась на стулья, они постукивали о стол. Малкольм никогда еще такого не видел.

— Вот я тебя и раскусила, деушка! — говорила Тиффани своей бабуле, и они поворачивали друг к другу то одно плечо, то другое и покачивались из стороны в сторону.

Улыбка Дот сияла ярче, чем та, что мог вызвать у нее на лице Малкольм в последние несколько лет. Он прекрасно понимал, что ему надо поговорить с ней, но как вложить в слова то, что он постоянно про себя твердил ей все прожитые вместе годы? Я всю жизнь ужасно тебя любил, по-настоящему. Жили с тобой хорошо. Ни в чем никогда не нуждались. Хорошего сына вырастили. Внучат. Дот еще до Малкольма поняла, что он умирает, и теперь он чувствовал, что вроде бы тянет ее за собой. Он молил Бога, чтобы его не пришлось помещать в кислородную палатку, не пришлось вставлять трубку — отводить мочу, и другую — для дерьма, чтобы не поддерживали ему жизнь с помощью машин. Он сам выдернул бы вилку из штепселя, только бы сил хватило.

Тиффани смеялась, мотая головой, словно тряпичная кукла. Обе пыхтели, делая глубокие вдохи, заглушая писклявые звуки, доносившиеся из наушников. Над плечом бабушки Тиффани вгляделась в раскрытую дверь, прижалась щекой к ее щеке, и, указывая себе путь лопаткой для глазировки, обе они, под звуки танго, выплыли к нему в крытый переход. Широкий зад жены растягивал юбку домашнего платья и полы фартука, подчеркивая хрупкую, словно сухая веточка, фигурку внучки. Малкольму хотелось взять ее на руки и накормить. «Кушай!» — напевал бы он ей, как напевал когда-то, когда она была еще грудняшкой. «Кушай!» — как давным-давно, когда он держал бутылочку, кормя Тео, покачивая сына, пока Дот готовила завтрак.

Они танцевали для Малкольма, прямо перед его креслом. Доски пола прогибались. Может, заднее крыльцо — еще не самое худшее. Может, подгнили балки под самим переходом? Дот смотрела мужу прямо в глаза, и Малкольм не мог припомнить, чтобы она когда-нибудь так сияла. Неужели они всю жизнь прожили, избегая глядеть в глаза друг другу, отводя взгляд, опасаясь, что какая-нибудь тайная мысль вдруг станет явной? Тиффани вращала бедрами и размахивала в воздухе руками, как гавайская танцовщица, а Малкольму казалось, что доброта и широта души этой девочки сияют вокруг нее, словно нимб. Он понимал, что у нее полно трудностей — и финансовых, и со здоровьем, но что беспокоиться о ней не нужно, потому что эта девочка сумела заставить свою бабушку вот так улыбнуться, хотя дедушка уже подошел к порогу смерти.

Тиффани схватила деда за руку.

— Давай, новорожденный! — пропела она, но Малкольм выдернул свою руку и шикнул на внучку. — Поднимайся!

— Глупости! — пробурчал он.

Дот схватила его за другую руку. За что же, Господи, Ты наградил меня таким сиянием?

— Не глупите, — проговорил он и стал нащупывать газету где-то возле кресла.

— Танцуй, новорожденный! — пела Тиффани. — Наша цель — это ты-ы-ы!

Малкольм нащупал газету рядом с собой, на кресле, и развернул на коленях. Тиффани с Дот, танцуя, вернулись на середину крытого перехода, а Малкольм, склонив голову к страницам «Гэзет», не мог оторвать глаз от жены и внучки. Чтобы видеть, как две самые главные женщины в его жизни улыбаются в день его рождения. Казалось, сердце в груди у него тает.

Тут вдруг он услышал, как хлопнула передняя дверь.

— Поздравляем с семидесятипятилетием, пап! — крикнул Тео из гостиной. Малкольм поднялся с кресла и вошел в комнату следом за сыном.

Тео уже поставил ногу на нижнюю ступеньку лестницы, а Коллин, не оборачиваясь, шла наверх, когда Малкольм попросил сына вернуться. Коллин скрылась где-то наверху.

— Я только хотел тебя поздравить, — сказал Малкольм. — Вовсе не собирался вмешиваться. Попытался дозвониться к тебе в яхт-клуб, просто первым сказать тебе…

— Ты что сделал?! — Тео повернулся и медленно сошел с лестницы. Лицо его подергивалось от ярости.

Отец и сын стояли в самой темной части гостиной, за входной дверью. Малкольм схватился за дверную ручку, и она задребезжала в его руке.

— Так что же ты сделал? — спросил Тео сквозь стиснутые зубы.

— Секретарша сказала мне, что не смогла тебя найти и что президент на совещании.

— Когда он был на совещании?

— Час назад.

— И с кем, по-твоему, он совещался?

— С тобой, насколько я тогда мог себе представить. Она сказала, он мне позвонит.

Тео глубоко вздохнул.

— Как думаешь, какой процент деловых операций предназначен для массового потребления?

Малкольм промолчал.

— Очень малый или вовсе нулевой, — сказал Тео. — Информация не выдается любому, кто пожелает позвонить в клуб в воскресный денек. Ты мог оказаться репортером. Ты мог оказаться вообще кем угодно. Разве я тебе не говорил с самого первого шага, что все это — дело совершенно конфиденциальное?

— Говорил.

— Если тебе позвонят, я хочу, чтобы ты сказал — не туда попали! И точка. — Тео повернулся и размеренным шагом двинулся к лестнице. — Ну, если ты сорвал мне это дело… — произнес он и покачал головой. — Я уж и не знаю тогда, что…

Малкольм снова сидел в своем кресле в крытом переходе, когда Тео появился на кухне.

— Коллин спустится через минуту, — сказал он. — Давайте начинать.

— Мы можем и подождать, — ответила Дот. — Никто не торопится.

— Давайте начнем с торта. Она возражать не станет.

— Она не захочет пение пропустить. — Дот зажигала на торте свечи.

— А папа не захочет долго дожидаться своего юбилейного торта. Семьдесят пять все-таки! — Тео потер руки и выглянул в дверь: — А, пап?

— Папа, хоть раз в жизни, — сказала Тиффани, — не будь такой сволочной задницей.

— А ты придержи язык. — Тео стянул торт со стойки и начал петь: — «С днем рожденья тебя…»

Дот с Тиффани неохотно присоединились к нему, и он вышел в крытый переход, держа торт на одной мясистой ладони и дирижируя другой. Тео поставил торт на газету, лежавшую на скамеечке перед Малкольмом. Тиффани загудела в гудок, из которого стал высовываться, развертываясь и снова скручиваясь, бумажный язык. Семь свечей на торте образовали сердце. Посередине торчал небольшой огарок.

— А ну-ка, дунь, пап! — сказал Тео. — Никакого тебе торта не будет, если не загасишь.

— Боюсь, я…

— Не вешай мне лапшу на уши, о ты, умеющий так здорово дышать!

— Все, что я умею, это…

— Да если бы я сутулился, как ты, я бы тоже дышать не смог.

— Папа… — сказала Тиффани.

У Малкольма было такое чувство, будто легкие у него совершенно пусты.

— Тео, дорогой, — сказала Дот, — папе вовсе и не надо гасить эти свечи.

— Нет, надо. Хочешь торта, участвуй в игре. Дуй! — требовал Тео, нависая над отцом.

Малкольм шарил рукой в кармане свитера.

— Папа, прекрати! — крикнула Тиффани.

Горло у Малкольма саднило, словно ободранное. Легкие будто заполнились цементом. Наконец ему удалось вытащить из кармана ингалятор и поднести ко рту.

— А теперь ты жульничаешь! — произнес Тео.

— Хватит, Тео. — Дот встала между ними, оттеснив сына к сетчатой двери.

Тео молчал.

— Ну ты и подонок! — сказала Тиффани собственному отцу, потом подошла к деду, опустилась на колени у кресла, накрыла его руку своей и задула свечи.

— А вот теперь ты испортила ему день рождения, — произнес Тео.

— Тиффани, что же ты не режешь торт? — Это Коллин встала в дверях кухни. Глаза у нее покраснели. Она подошла к Малкольму осторожными шагами, словно сильно выпившая женщина, и поцеловала в лоб. — Долгих лет, папа, — сказала она.

Малкольм взял тарелку с тортом из рук внучки и поставил к себе на колени. Тео принялся за свою порцию, цепляя на вилку большущие куски. Он сказал:

— За-а-амечательн и пи-и-итательн. Делает тебя стаа-арательн.

Коллин смотрела во двор сквозь сетку.

— Что-нибудь не так, моя хорошая? — спросила ее Дот.

— У нее все прекрасно, — ответил Тео. — Малость волнуется из-за сегодняшнего вечера. Либо пан, либо пропал — такой момент у нас сейчас в этой сделке с яхт-клубом.

— Подарки! — воскликнула Тиффани и показала китайскими палочками на подарок от Дейва Томкинса.

— Жалко, что нам надо так рано уходить. — Тео посмотрел на часы. — Но все вдруг побыстрей завертелось в последнюю пару часов. — Он взглянул на Малкольма: — Ты ведь понимаешь?

Малкольм кивнул.

— Подарок мы тебе пока еще не купили, — продолжал Тео. — Но после этого вечера… Если ты только посмотришь на цифры, с какими мы имеем дело… — Он соскребал остатки глазировки с тарелки и облизывал вилку.

— Ты правда нормально себя чувствуешь? — снова спросила Дот у Коллин.

— Да просто время месяца такое. Все у нее будет замечательно.

— Развернем этот, — предложила Тиффани. — Это — от тебя, а, бабуль?

— Нет, — ответила Дот. — Дейв Томкинс заезжал…

— К нам? — Тео вскочил на ноги.

— …пожелать папе счастья в день рождения.

Малкольм развернул подарок. Это была книга: «Фотоистория преступности в Нью-Джерси». Он поднял книгу так, чтобы всем было видно. На обложке — фотография малышки Линдберг.

Тео побелел и снова опустился на стул.

— А это — первый подарок тебе от меня, — сказала Тиффани и шлепнула деду на колени неуклюжий сверток в неприглядной коричневой бумаге. — Это — конопляная бумага, — добавила она, — и шпагат конопляный!

— Чтоб меня!.. — улыбнулся Малкольм и надорвал сверток с конца, но тот вывернулся из его рук, и пять катушек клейкой ленты соскользнули с колен и раскатились по полу.

— Запасец — на всю жизнь хватит! — провозгласила Тиффани. — Это — для твоих…

Коллин испуганно ахнула:

— Зачем это? — и прижала ко рту ладони.

— Да просто изоляцию в подвале требуется подлатать, — попытался успокоить ее Малкольм.

Она с трудом сдерживала слезы.

— Это такой подарок, чтоб всем дыркам рты позатыкать, — объяснила Тиффани. — Расслабься, мам. Тебе бы медитацией заняться. Или йогой.

— Коллин, что с тобой, дорогая? — спросила Дот.

Но прежде чем Коллин успела ответить, Тео подхватил жену под руку и поспешно увел прочь через кухню.

Что-то явно было не так, Малкольм это понимал. Случилось что-то нехорошее, такое нехорошее, что было хуже, чем все плохое, что случалось в прошлом.

Во дворе — ему было видно сквозь сетку — двое бельчат выскочили вслед за матерью-белкой к обрамленному мохом краю отверстия в корпусе яхты. Низко нависшая ветка наклонилась еще ниже под тяжестью вспрыгнувшей на нее белки; бельчата покрутились по краям отверстия и бросились внутрь корпуса. Малкольм все еще держал на коленях тарелку с юбилейным тортом.

Зазвонил телефон.

Он вскочил с кресла — сказать Дот, чтобы не звала его, если это президент яхт-клуба, но Тиффани уже взяла трубку. Он опоздал. Когда он торопливо входил в комнату, Тиффани уже здоровалась с Дейвом Томкинсом.

Она вручила деду трубку.

— У вас все в порядке? — спросил Дейв.

— Прекрасно, замечательно, — ответил Малкольм. — Просто запыхался.

Дейв довольно долго молчал. Потом сказал:

— Я звонил начальнику РОП Голден-Бэя. Они все подтвердили про яхт-клуб. Очень престижный. Прочно на ногах стоит.

— Ну конечно. Прости, что я тебя побеспокоил по этому поводу. У тебя и так дел по горло. Тео все это прояснил. И спасибо за книгу, Дейв. Не надо было так…

— А что, Тео сейчас дома?

— Да нет. Он обратно в яхт-клуб поехал, сделку завершать. Это ужасно конфиденциально, в том-то и была вся проблема.

— Малкольм, ты упомянул, что Тео нанимал фургон. Это был «эконолайн»?

— Да, четыре и две десятых литра. И он сказал, что мощности в нем хватает, во всяком случае, достаточно для арендованной машины. Только я сомневаюсь, что кто-нибудь захотел бы такую купить.

— Это в какой день недели было?

— В пятницу.

— Рано?

— Да чуть рассвело, практически. Как я тебе говорил, они просто как белки в колесе вертелись…

— Темно-синий фургон?

— Да. Что происходит, Дейв?

Молчание длилось всего минуту.

— Мы обнаружили фургон похитителей. И все совпадает, Малкольм. Там нашли отпечатки пальцев и биологические данные по меньшей мере от пятидесяти человек — это слишком большое количество, чтобы быстро выследить кого-то конкретно. Но фрагменты фанеры и обрывки клейкой ленты — совсем свежие, а на дне — глубокие, совсем недавние царапины. И след той шины у вас на…

— Дейв, я учил тебя рассуждать малость получше… — Дыхание Малкольма стало частым и совсем неглубоким. — Только потому, что Тео работал в «Петрохиме»…

— Мы оба с вами знаем, что это ничего не значит, капитан. Но если имеются улики…

— Косвенные. Вглядись в контекст. Ты ведь знаешь Тео.

— Именно поэтому я и бросаю лишь беглый взгляд на эти совпадения. Поверхностный. Но — внимательный.

— Исключи даже мысль об этом, Дейв.

— Все совершенно по-тихому, Малкольм. Я сам показал фотографию клерку в прокатной конторе. Что, Тео бороду отрастил?

— Тео оказался прав. Ты с ним вроде как конкурируешь. Соперничаешь.

— Он сейчас в яхт-клубе «Голден-Бэй»?

— Это же мой сын!

— Я хочу ему помочь.

— Будь добр, никогда больше не беспокой мою семью своим присутствием.

— Там нашли следы пудры. И кровь Стоны Брауна. Если это Тео, он здорово влип.

Малкольм хлопнул трубку на рычаг. Подышал через ингалятор. Потом еще раз. Не может быть, чтобы Тео ввязался в это. Малкольм снова поднял трубку. Оперативная частота. Две подушки. «Эншуэ». Ящик размером с гроб.

Он набрал номер яхт-клуба «Голден-Бэй».

Ее муж неспособен испытывать противоречивые чувства. Когда они были помолвлены, Коллин вдруг усомнилась в том, что они действительно любят друг друга: остыли — в конце концов решила она, но все же задала Тео вопрос о его сомнениях. «Никаких!» — ответил он таким тоном, словно ее вопрос был совершенно нелепым. «Ничего подобного и быть не может». Коллин сразу глубоко прочувствовала, насколько это несправедливо — греться в лучах его абсолютной преданности да еще просить, чтобы он понял, о чем это она так нерешительно, запинаясь и умолкая, бормочет. «Все или ничего» — в этом весь Тео. Его преданность Коллин, их детям, его готовность взять на себя финансовую ответственность за семью не позволяли пересмотреть собственное мнение, не оставляли места для отговорок или сожалений. За это она его и любила.

Когда они свернули на немощеную дорогу, лопата со скрежетом поползла по металлическому полу и ударилась о фанерный бок ящика. Они проехали по Парквэю Садового штата на юг почти целый час. Уже темнело.

Дорога была неровной, в кочках и рытвинах. Тео сбавил скорость, и вонь, которую до тех пор сдувало прочь ветром, выплеснулась вперед. Последнее опорожнение кишечника. Разлагающаяся плоть. Не этих ли запахов по самой своей природе так страшатся люди? Так же, как запаха горящих волос? Эти запахи защищают нас от нас самих, предупреждая о том, что мы ступили на дурной путь.

Тео совершил страшную ошибку, но она никогда не сможет убедить его в этом, и попытка это сделать, особенно сейчас, приведет к тому, что будет сломана жизнь еще нескольких людей. Она должна идти до конца. Через два часа они получат деньги, а потом, всю оставшуюся жизнь, ей придется как-то бороться с собственной совестью. Тео прав. Явка с повинной разрушит все, что им так важно в жизни. Отказ от их плана будет означать, что страдания мистера Брауна и его смерть оказались напрасными. Она заставит себя пройти через все это, а потом будет молиться, сколько бы времени на это ни потребовалось, чтобы ей дано было решить, что делать дальше. Когда Тиффани и Брук встанут на ноги и будут материально обеспечены, когда родители Тео покинут этот мир, она явится с повинной. Или можно выбрать самоубийство.

— Припоминаешь? — спросил ее Тео.

Это было заколдованное место, песчаная равнина, поросшая кустарником и низкорослыми соснами. Они заблудились здесь на велосипедах пять лет назад, после одиннадцатого дня рождения Тиффани. Оставили детей с Дот и Малкольмом на берегу и почти на всю вторую половину дня уехали по заброшенной проселочной дороге на взятых напрокат велосипедах. Они катили все дальше, пока деревья не стиснули дорогу настолько, что она превратилась в тропу. На залитой солнцем поляне Тео с Коллин любили друг друга на мягкой постели из сосновых игл. «Пред очами Господа Бога и всех на свете!» — смеялась она потом, застегивая бюстгальтер.

— Вон туда, — показала она. Тео остановил машину: фары высветили развилку на дороге.

Чем глубже они въезжали в лес, тем темнее становилось вокруг. Он быстро повел фургон налево. Ветки стучали по стеклу, по бортам, листья лезли в открытые окна, шлепали по лицам. Запах сосновых игл, запах весны смешивался с запахом смерти мистера Брауна.

Тео протиснул фургон между двумя пышнолистыми кустами и развернулся.

— У нас есть всего полчаса — максимум, — произнес он и открыл дверь со своей стороны. Слабенькая лампочка на потолке бросала на его лицо тусклый, какой-то размытый свет.

Коллин держала фонарь, а Тео руками разгребал сухие ветки, листья и сосновые иглы, добираясь до дерна.

— Мы положим это все на крышку, как следует разровняем, — сказал он больше себе, чем жене. Отмерил шагами яму и пометил острием лопаты углы. Потом выкопал четкий прямоугольный контур. Как это Тео всегда точно знает, что и как надо делать?

Он принялся яростно работать лопатой, врезаясь в землю на всю длину штыка, резко выкидывая грунт наверх. Грунт мертвым грузом глухо ударялся о землю. Могила будет глубокая и хорошо выровненная. Они опустят в нее ящик. Коллин скажет несколько слов в память мистера Брауна. Могила останется анонимной, и все это, конечно, настоящее безобразие, но, насколько позволяют условия, она постарается сделать все как можно лучше. Когда она явится с повинной, его эксгумируют и он наконец обретет истинный покой.

Тео отбросил лопату и упал на колени. Он пальцами, словно откопанный клад, высвободил из земли и вытащил наверх большущий булыжник, размером с шар для боулинга. Снова принялся копать, но уже гораздо медленнее, обрубая корни, снимая совсем тонкие пласты грунта. Поначалу почва была песчаной, но теперь она стала плотной и вязкой, как глина.

Он остановился — перевести дух.

— Не думаю, что смогу вырыть яму на всю высоту ящика.

— Давай попробуем в другом месте. Может, там будет полегче.

— Господи, Коллин! — Он поднес руку с часами к свету, потом наступил на лопату обеими ногами и попрыгал, как на детской ходуле.

Коллин приподняла фонарь, будто свет мог сделать землю мягче. Они ни за что не положат мистера Брауна в яму без ящика, не засыплют его тело грязной землей. Это немыслимо.

— Все! — сказал Тео, воткнув лопату в кучу земли. Яма была едва двух футов глубиной.

Во рту у Коллин появился какой-то горький привкус.

— Тео, прошу тебя, вырой поглубже! Еще чуть-чуть.

Он отряхнул землю с рук, потом со штанин. Яма была мелкой и продолговатой, по форме подходящей под мешок для трупов. Он схватил жену за руки у плеч, крепко сжал и приподнял.

— Через два часа у нас с тобой будет восемнадцать с половиной миллионов долларов. Когда пыль уляжется, у нас будет богатейший выбор. Одна возможность — подкинуть информацию, и за ним приедут и откопают. Другая — оставить его в этом замечательно красивом месте. На природе. Вроде как развеять прах в горах. Без ящика его плоть быстрее станет частью природы, сольется с землей. Без ящика не останется никаких улик. — Тео отпустил ее руки. Грудная клетка Коллин расправилась, встала на место. — Всегда лучше оставить душу человека в покое.

Коллин не верила, что эксгумация может встревожить дух умершего. Тео тоже не верил. И теперь она не поверила, что его это хоть сколько-то беспокоит. Она с усилием раскрыла рот и округлила губы, не вполне уверенная, хочет ли произнести «Ох!», или «О’кей», или же «Но?..». Но ни звука не раздалось из ее рта, только чуть хрустнули челюсти. А Тео повернулся к ней спиной, открыл задние дверцы фургона, наклонился внутрь и наполовину вытянул ящик наружу. И словно жуки, всползающие вверх по ее коже, зловоние смерти всползло к ее носу, заполнило горло: это было зловоние ее собственного греха.

Она опустила фонарь на землю. Подвела пальцы под дно ящика. Приподняла его и шагнула назад, и оба они сначала подвигали ящик из стороны в сторону. Ящик оказался поразительно, ужасающе легким. Они поставили его сбоку, у края ямы.

— Теперь я сам, — сказал ей Тео.

Коллин подняла фонарь за проволочную ручку и, качнув, передала его Тео. Она очень осторожно дышала, делая частые неглубокие вдохи. Не хотела смотреть, но, когда Тео откинул крышку и свет фонаря заполнил ящик, она увидела картину, ставшую такой знакомой в последние дни: серый костюм и черные башмаки, розовый с белым плед и подушка в пятнах, серебристые витки клейкой ленты.

Она отошла к фургону и присела на корточки у заднего колеса, зажав голову меж колен, закрыв ладонями глаза. У нее было такое чувство, будто кто-то методично наносит ей удары по ребрам, по животу, по груди. Она пыталась представить себе, как Тео хватает мистера Брауна за витки клейкой ленты, будто за ручки, и швыряет его в эту яму. Зазвенели ключи — это Тео снимал наручники. Потом Тео крякнул, и тело мистера Брауна глухо ударилось о землю. Лезвие лопаты вгрызлось в кучу грунта, звякнув о булыжник. Вот первые комья с лопаты шлепнулись о грудь мистера Брауна, и Коллин услышала тоненькое «бип-бип» его часов.

За двадцать миль до нужного им съезда Тео свернул с Парквэя. Он съехал задом по въездной дороге, а потом свернул налево между двумя автомобильными свалками — их заборы венчала острая как бритва колючая проволока. Минут пять они ехали по темной дороге, по обеим сторонам окаймленной зарослями тростника, пока не выехали к заброшенной территории забитой досками фабрики. Свернули мимо проржавевшего знака: «Частная собственность. Посторонним вход воспрещен», проехали догола раздетый «стейшн-вэгон», лежащую на боку стиральную машину, кучу пружинных матрасов. Здание фабрики — огромное, из почерневшего кирпича — формой напоминало церковь с высокими стенами, с высокой покатой крышей и с идущей вдоль гребня крыши надстройкой, похожей на звонницу. Позади здания фабрики стояло деревянное желтое строение с большой террасой. Крыша его провалилась. За ним выстроился целый ряд жалких желтых лачуг.

Тео остановил фургон у самой первой лачуги, которую явно когда-то занимал какой-нибудь рабочий с семьей, они жили тут в тесноте, словно сельди в бочке. Передняя дверь болталась в раме, повиснув на одной нижней петле. Тео втащил ящик и рулон ковролина внутрь лачуги. Фонарь наполнил единственную комнату светом, и сквозь выбитое окно Коллин увидела, как ее муж шагнул в ящик и попытался ногой выбить торцы. Он бил ногой по фанере яростно, изо всех сил. Потом перевернул ящик на бок и прыгнул сверху. Но ящик не желал разбиваться. Тео выглянул из лачуги и посмотрел на Коллин, сидевшую в машине. И хотя он не мог разглядеть ее в темноте, он пожал плечами. От усилий его дыхание стало тяжелым. В серебристо-белом свете фонаря глаза его были полны жизненной силы.

Он выбежал наружу, к машине. Фургон раскачивался, когда Тео подметал и очищал его от ненужных предметов; он вынес оттуда щетку, лопату, лыжные маски и все прочее, и вместе со всем этим — бутыль бензина. Он двигался быстро и был очень возбужден. А Коллин чувствовала, что просто не сможет подняться с сиденья — никогда! Если бы только она могла сейчас заснуть и больше не просыпаться…

Она услышала хлопок. Желто-оранжевые языки пламени с ревом поднялись из ящика с такой силой, что казалось, они вырвались совсем из другого места, находящегося далеко и глубоко под землей, в преисподней. Сквозь языки пламени ей был виден искаженный огнем силуэт Тео — он плескал бензин на стены лачуги.

В 9.31 Тео позвонил Джексону по его третьему таксофону — в будке у полицейского участка в Равее. Коллин вела «мерседес» по парквэю Эйзенхауэра на скорости пятьдесят пять миль в час. Джексон взял трубку сам.

— Иди к телефонной будке на парковке у почты в Метьюхене, — сказал Тео в клонфон. — Там под полкой, под аппаратом, прилеплена записка. Двенадцать минут.

У Тео с Коллин теперь оставалось двадцать минут, чтобы добраться до Речной марины. Их местоположение не могло быть триангулировано, ведь дальнейшие инструкции Джексон получит в записке, а не по сотовому. Коллин вела машину, а Тео вел с ней серьезный разговор, пытаясь придать жене хоть немного уверенности.

Толпа на пристани превосходила самые оптимистические ожидания Тео. Народу наверняка было гораздо больше, чем вечером в пятницу. Именно это он и подразумевал, когда говорил о магии идеального плана. Он велел Коллин ехать по дороге, идущей по краю марины. Черт возьми — пристань просто кишела гуляющими. Они зевали по сторонам, ни на что не обращая внимания, переходили дорогу на красный свет, выпивали на публике. Нарушений — не перечесть.

Полицейский вскинул руку на переходе, и Коллин слишком резко нажала на тормоз: взвизгнули шины. Вокруг машины сразу образовалась толпа.

— Я прямо тут выйду, — сказал Тео жене и сжал ее колено. — Я люблю тебя, девочка.

Какой-то подросток с лицом, разрисованным под американский флаг, прижал ладони к стеклу со стороны Коллин и заорал: «Убей Саддама!» Коллин отшатнулась и съежилась, готовая разрыдаться.

— Дырявая задница! — крикнул Тео слишком громко для закрытой машины и прямо перед лицом Коллин сделал неприличный жест средним пальцем. Коллин зажимала руками уши.

Выскочив из машины, Тео оперся о крышу «мерседеса», всунул в окно голову и, поцеловав кончики сложенных щепоткой пальцев, послал Коллин воздушный поцелуй по-итальянски.

— Жди меня там. В машине. Мы сделаем это, будь спок! — И, повесив на плечо спортивную сумку, он нырнул в поток пешеходов как раз в тот момент, когда полицейский дал отмашку Коллин и машинам, стоявшим за ней, следовать дальше.

Тео взглянул на часы: 9.52. Восемь минут до показательного полета «Голубых ангелов» и начала фейерверка. Быстрым взглядом он вобрал все вокруг: да, вот оно, это место, вот ситуация, которую он представлял себе снова и снова, продумывая ее во всех деталях. На этом самом месте он стоял не меньше десятка раз за последние два месяца: площадь пуста, кирпичи отполированы дождем, марина покинута. Но сейчас, в День поминовения, праздничная толпа заполонила и площадь, и Речную марину до предела. Сегодня получилось даже лучше, чем в пятницу, с этими петардами, запуск которых легко мог задержаться на пять минут. Но «Голубые ангелы» — военные летчики, если сказано — двадцать два ноль ноль, значит, так оно и будет.

— Блеск! — сказал он громко. У них даже хватило времени вернуть фургон в «E-Z Авто-Рентал» и бросить ключи в прорезь ящика. Его план был слишком хорош. Сорок восемь часов оттяжки, запасной вариант, а работает лучше оригинала!

Кто молодец?

Правильно.

Справа от Тео раздались приветственные клики. С гребня покатой подпорной стенки неслись вниз скейтбордисты; они с разгону перепрыгивали через заглубленный пешеходный переход и взлетали на гребень узкой подпорной стенки на противоположной стороне. Чертовски опасная штука. Ребята с татуировкой, с сережками в ушах, в синих джинсах большего, чем надо, размера, обрезанных до половины икры. Четырнадцатилетние, а уже открыто смолят марихуану. Господи Боже. Вот с чем приходится сталкиваться в публичных местах. Нужны деньги — много денег, именно этого и хотел Тео. Ведь у людей с деньгами теперь есть целые отдельные поселки. Собственная марина, собственное поле для игры в гольф, отдельный торговый центр. Чистые дороги. Чистый Диснейленд.

Тео прошел мимо киоска справочного бюро. Там работала девушка. Так себе, на первый взгляд, но на второй… он решил, что вполне подойдет. Она выглядела точно как экологическая активистка: небритые подмышки, никакого дезодоранта, вроде бы — студентка колледжа. Девушка разговаривала с пожилым мужчиной и, когда подняла руку, чтобы показать ему, куда идти, твердый сосок чуть не продырявил ее майку с надписью «Буря в пустыне». Такую Тео и имел в виду. С каждым вдохом он впивал знаки грядущей удачи. Сердце его буквально запрыгало от радости, когда он услышал, как она сказала пожилому мужчине: «Передвижной туалет».

Он направился к таксофонам. Въезд для лодочников и яхтсменов был открыт, ему говорили, что так оно и будет в праздничные дни. Тео снова глянул на часы. Семь минут до появления Джексона. У входа на пирс, где должен был состояться фейерверк, на посту стоял охранник в форме «Элитной службы». Дешевая светло-синяя форма с золотым шнуром на плече — с последних страниц каталога Отдела полицейского снабжения. Хотя «Элитная служба» славилась своими выпивохами, организована она была не так уж плохо. Они строго проверяли на наркотики и не принимали к себе бывших копов. Охранник был чернокожий, лет тридцати пяти, и на нем был хорошо оснащенный форменный пояс с наручниками, пейджером, тяжелой дубинкой да еще два скорозарядника и кобура со старым револьвером.

Черт возьми! Тео чувствовал необыкновенный прилив сил. 10.01. Все происходило как бы помимо его воли. Ниже по течению реки уже был слышен рев двигателей, грохот, разрывающий воздух. Толпа зашумела. Странным образом рев вдруг затих на миг, словно улегшийся ветер, как раз когда Тео, остановившись у таксофона, вывернул карманы, будто искал мелочь. Он оглянулся на сотни людей, уставившихся в небо, и тут, словно извержение вулкана, грохот отразился от поверхности воды, эхом разнесся по всей площади, сотряс металл и пластик телефонной будки. «Голубые ангелы» с ревом неслись над рекой. Четыре реактивных самолета, крылья и корпус каждого очерчены голубыми огнями; они извергали потоки красных, белых и синих искр, осветивших сотни подпрыгивающих на возмущенной воде лодок. Когда самолеты перед самой площадью рванулись вертикально вверх, Тео вытащил из кармана куртки обернутый носовым платком конверт с запиской и неработающим мини-микрофоном. Прикрепив конверт под стальной полкой под телефоном, он осторожно стянул с него платок.

Рев двигателей постепенно угасал. Тео поспешил к мосткам, где в слипе была пришвартована его лодка. Когда он нажал кнопку, открывающую воротца, самолеты приблизились снова. Тео бросился бегом вниз по мосткам, а самолеты промчались почти над самой водой, и толпа приветственно кричала в спину Тео. После второго их пролета в воздух взлетела ракета. Красные, белые и синие звезды взорвались над рекой, а из громкоговорителей над площадью со всех сторон загремела рок-музыка. Падали искры, словно прожекторами освещая лодки, во множестве плывущие по реке.

Почти половина слипов была пуста — все бросились на середину реки посмотреть на замечательное зрелище. Тео прыгнул в свое маленькое четырехфутовое суденышко, опустил в воду подвесной мотор и сразу его включил. 10.03. Он оставил на штурвале замок и цепь, сбросил носовой линь и отдал две петли кормового швартова. Лодка неритмично закачалась, задергалась, колебля воду.

Было 10.05, когда Тео выкатил из ворот доковую тележку. Оставалось три минуты, от силы — пять. Он осмотрел территорию, отыскивая глазами Джексона. Взглянул на охранника справа от себя, достал из сумки резиновую хэллоуинскую маску и натянул на голову: генерал Норман Шварцкопф. Подошел к справочному бюро и оперся ладонями на прилавок. Девушка, не признающая бюстгальтеров, тронула кончиком языка уголки губ, подняла брови и спросила:

— Могу ли я как-то помочь вам, генерал?

Тео приоткрыл куртку так, чтобы ей стала видна рукоять револьвера, заткнутого за пояс брюк.

— За твоей спиной стоит другой человек, — сказал он ей и увидел, как расцветает страх на ее лице. — Не двигайся. — Наклонившись поближе к ней над низким прилавком, он почувствовал запах сигаретного дыма, идущий от ее волос, от ее дыхания. — Все произойдет очень быстро. — Он достал из кармана наушники. — Надень-ка это, моя красавица.

Девушка колебалась.

— Давай быстрей! Моему приятелю у тебя за спиной не терпится всадить тебе пулю в задницу.

Она взяла наушники и натянула обруч на голову.

— Теперь засунь конец провода куда-нибудь в карман штанов, вроде он работает.

Она сделала, как было велено.

— Охранник у меня за спиной, видишь — у входа на пирс, — сказал Тео, и она посмотрела в ту сторону. — Он тоже с нами. Если только скурвишься, ты — труп. А если будешь слушаться, ничего с тобой не случится. Через две минуты коричневый «бьюик-регал» подъедет и встанет у таксофонов. Как только увидишь водителя, не своди с него глаз ни на минуту. Он пойдет к телефону. Он откроет багажник. Двинется в твою сторону, но остановится в двадцати футах от тебя. Ты должна держать руки под прилавком, вроде целишься в него из револьвера. Смотри на него со злостью. Ты его ненавидишь. Ты будешь пялить на него глаза пять минут. Глядеть не моргая. Не сделаешь — охранник тебя завалит.

Глаза девушки наполнились слезами, по лбу и щекам ползли капли пота, губы дрожали. Она выглядела так, будто Тео затрахал ее до отупения.

Когда Тео обернулся — магия плана продолжала действовать, — оказалось, что охранник смотрит прямо в их сторону. Он просто смотрел вокруг, разглядывал проходящих девушек, пытался побороть сонливость. Замечательно красивая звездочка фейерверка, шипя, зазмеилась в воздухе, раздался тройной взрыв, и с неба дождем посыпалось золото и серебро.

Вернувшись к своей тележке, оставленной у входа на пирс, Тео подергал себя за бороду, скрытую под маской генерала Шварцкопфа. Посмотрел на девушку в справочном бюро, старательно выполнявшую его задание. Он ощущал, что уже владеет деньгами: безумное волнение перед осуществлением задуманного, такое чувство, что все силы мира, словно сжатая пружина, сосредоточились в твоем теле, такая сила стремления, такой импульс, что будут сметены все препятствия на твоем пути.

И вот коричневый «регал» на большой скорости выехал на кольцевую дорогу. Джексон опоздал на целую минуту. Он сбавил скорость, проезжая мимо скейтбордистов, затем снова нажал на газ. Зеленые и золотые искры дождем сыпались сверху, отражаясь в его ветровом стекле.

Джексон подкатил к таксофонам и выскочил из машины. Какого черта! — подумал Тео, он же черный! Джексон рванулся к телефону и сунул руку под полку — за запиской. Тео стоял не более чем в пятидесяти футах от него.

«Джексон, — говорилось в записке, — не пытайся сказать что-нибудь в свой микрофон. Охранник слева от тебя — с нами».

Джексон взглянул на охранника.

«Чтоб меня…» — подумал Тео. Он был пьян от успеха.

«Служащая в справочном бюро тоже с нами. Прикрепи наш микрофон себе к воротнику. Мы уже слушаем. Не пытайся говорить в свой микрофон. Попытка — смерть. Только двинь губами — подохнешь. Открой багажник, повернись и иди к справочному бюро. Остановись в двадцати футах от него и ничего не делай, только смотри на девушку за прилавком. Не оборачивайся. Тебе скажут, когда можно двигаться. Всадить тебе в башку пулю и затеряться в толпе было бы слишком просто. Мы — профессионалы».

Джексон пристегнул микрофон к воротнику. Взглянул на охранника и на девушку в наушниках; потом открыл багажник машины, держа голову как можно ниже, но глядя вокруг во все глаза. Пошел назад по дороге и поднялся на обочину. Девушка наблюдала за ним, а он наблюдал за ней. Он остановился и теперь стоял к ней лицом, спиной к своей машине.

Тео покатил тележку к «бьюику» как обыкновенный пьяный лодочник из Нью-Джерси в дурацкой маске, собравшийся достать из машины покупки. Он внимательно следил за Джексоном.

Тележка подпрыгивала на кирпичах мостовой. Охранник закурил сигарету. Девушка работала профессионально. Толпа орала, приветствуя фейерверк. Тео увидел мешки для белья, наваленные в багажнике. Господь Всемогущий! Позади него взорвалось небо, огненные сполохи озарили всю площадь. Багажник был просто забит мешками. Кошмар! Такого он и представить себе не мог. Тележка дернулась, ударившись передним углом о хвостовой фонарь «бьюика», расколошматила красный пластик. Тео поднял один мешок, схватившись руками за ткань, и швырнул его в тележку — тележка была большая, деревянная. Господи, до чего же тяжелый! Схватил второй, точно так, как хватал за костюм Брауна, как совсем недавно схватил его и швырнул в яму. Коллин была права. Он и правда жалеет, что Браун умер, но ведь этот человек был уже немолод и прожил жизнь значительно лучше, чем того заслуживал.

Тео рассчитывал, что ему понадобится не больше минуты, чтобы переложить деньги из машины в тележку. Но мешков в багажнике оказалось так много! На втором мешке шнур, стягивавший его горловину, распустился, и пачки денег высыпались в багажник. Музыка на площади зазвучала громче, и гулкий взрыв ослепил толпу яркими синими и белыми вспышками. Тео запихивал деньги обратно в мешок, растрачивая бесценное время. Толпа громко охала и ахала, синие огни засверкали снова. Придется оставить этот мешок в багажнике. Тео потянулся за следующим, а синий свет как-то странно ударил ему прямо в лицо. Тео повернул голову и вгляделся в противоположный конец площади: вращался синий фонарь, вспыхивали сигнальные огни на крыше полицейской машины.

Он уже мчался к мосткам, оставив позади мешки с деньгами, когда увидел, как вторая патрульная машина въезжает на площадь. Он нажал кнопку ворот, бегом спустился в док, отпер штурвал и на полном ходу вылетел на середину реки. Без денег. «Проснись! Полудурок!» — кричали ему с других лодок, когда Тео петлял между ними. Он все выбросил за борт — свой сорокапятник — подарок отца в день, когда он получил сержантское звание, кобуру из телячьей кожи, сотовый телефон и наручники. Швырнул в свою школьную спортивную сумку резиновую маску, листки с телефонными номерами и инструкциями Джексону и все это, вместе с якорем, тоже выкинул за борт.

Когда он стал незаметен в мешанине лодок, он заглушил мотор — слишком резко, так что обратная волна перекатилась через корму, пролив на дно лодки несколько дюймов воды. «Мудак!» — крикнул ему парень из соседней лодки и швырнул в него бутылку из-под пива. Бутылка разбилась о нос суденышка.

Тео направил лодку к берегу и переключил двигатель на холостой ход. В небо взлетели сразу четыре ракеты и взорвались огненно-красными фонтанами одна за другой. Синие и красные огни засверкали на площади. Искаженная репродукторами рок-музыка неслась над водой. Когда Тео нагнулся под штурвал — взять бинокль, он с удивлением обнаружил, что сжимает в левой руке пачку двадцаток — две тысячи долларов. Он понюхал деньги. Бывшие в употреблении купюры. Самый возбуждающий запах из всех, что он знал. Он быстро перелистал бумажки большим пальцем, потом прикусил пачку зубами. Когда он бросил деньги в воду, сердце его едва не разорвалось.

Тео поднес бинокль к глазам, поправил фокус. Копам понадобится несколько минут, чтобы взять катер. У него есть время подумать. А у них не будет времени опросить сотни людей в лодках, пьяных и воинственно настроенных белых бедняков из Нью-Джерси, жителей приречных трущоб. Тео вполне может незаметно подойти к берегу вместе с любой лодкой из тех, что сейчас болтаются на реке.

Он навел бинокль на две полицейские машины, но они вовсе не стояли рядом с «бьюиком». Они не шарили прожекторами по реке. Обе машины стояли у противоположного конца площади. Двое полицейских удерживали толпу, другой указывал машине «скорой помощи», куда сдать задом. Все они стояли у стенки, где подростки катались на скейтбордах, и Тео в бинокль разглядел, что один парнишка в джинсах с болтающимися вокруг ног штанинами лежит на бетоне у ее подножия.

Джексон по-прежнему статуей стоял посреди площади, играя в гляделки с девушкой в справочном бюро.

А у «бьюика», вокруг багажника, собиралась толпа, человек десять-пятнадцать; они отталкивали друг друга локтями, чтобы хоть одним глазком увидеть — единственный раз за всю свою неудачно прожитую жизнь — восемнадцать с половиной миллионов зеленых.

Лодка Тео чуть не перевернулась, когда он принялся хватать горстями черную речную воду, но пачка двадцатидолларовых банкнот уже пошла ко дну.

На руках Коллин остались пятна ржавчины. Горьковатый запах ржавого железа, казалось, щекочет не только ноздри, но и носовые пазухи. Тео набрызгал немножко масла в замок, но за цепь никто не брался уже много лет. Коллин воспользовалась старой полицейской отмычкой мужа, завела машину внутрь и снова заперла цепь.

Она вытерла руки макдоналдсовской салфеткой и сквозь ветровое стекло смотрела, как огни фейерверка отражаются от волнистой поверхности воды. Большая яхта шла вниз по течению по самой середине реки. Восторженные вопли неслись к берегу над холодной водой. Над палубой яхты, по всему периметру, горели бумажные фонарики жемчужного цвета, полые, хрупкие. Коллин услышала, как хлопнула пробка от бутылки с шампанским. Услышала смех. Ей были слышны веселые возгласы, звон бокалов, влажное чмоканье поцелуев, всплеск падающих в хрустальные бокалы с коктейлем ягод клубники. Ей даже слышно было, как чья-то рука гладит чьи-то волосы, как учащается биение сердец, а дыхание становится все глубже.

Следующая вспышка озарила небольшую моторку, идущую прямо к ней. Как было запланировано, она дважды мигнула фарами. Открыла багажник и вышла из машины на растрескавшийся бетон заброшенного причала для яхт.

В последний раз они были здесь двадцать семь лет назад, когда Тео разбил отцовскую яхту. Причал часто использовался и содержался в полном порядке. Но в восьмидесятые годы, когда любой и каждый мог позволить себе покупку яхты, к большой марине пристроили пристань для общественного пользования, и этот причал оказался не нужен. Его оградили цепью и оставили разрушаться.

Треск шести взрывов подряд огласил округу, и ночь озарилась цветными огнями, яркими, как огни прожекторов. Коллин увидела в лодке мужа, поспешно приближавшегося к ней. Тут в небе расцвел огромный цветок и по его краям закружились яркие разноцветные огоньки: это был грандиозный финал красно-бело-синего Дня поминовения, столь же безрадостного, как настроение, в каком просыпаешься перед телевизором в два часа ночи под звуки гимна и видишь на экране развевающийся по ветру звездный американский флаг.

Тео подплыл слишком быстро, нос лодки заскрежетал о причал. Один взгляд на мужа — и Коллин поняла, что денег он не получил. У них никогда не будет денег.

— Пришлось все отменить.

Тео тяжело дышал, выбираясь из лодки. Лодка не оседала под тяжестью бельевых мешков. В ней не было ни одного бельевого мешка. Ни одного. Он не поднимал на жену глаз.

— Мы ничего не смогли бы сделать.

Его трясло.

— Никто ничего не смог бы сделать. Проклятые мальчишки.

Он выдернул затычку в дне лодки, и вода стала быстро заполнять суденышко. Тео шлепал по воде, доходившей ему до колен, разворачивая лодку носом к середине реки. Мотор работал на холостом ходу. Освободив штурвал, Тео запустил лодку на полный. Ту самую лодку, из-за которой они заложили свои обручальные кольца. Она уже погружалась в воду, тяжело удаляясь от берега.

Двадцать семь лет назад Коллин стояла на этом самом месте, где стоит сейчас. Рядом с ней был Малкольм, и они смотрели, как Тео подходит к ним на яхте, скользя на большой скорости то в одну сторону, то в другую, вздымая фонтаны брызг за кормой. Он описал широкую дугу, чтобы, подходя к пристани, обдать брызгами Коллин с Малкольмом, но подогнал яхту слишком близко к бетонному причалу, отлого спускавшемуся под воду. Тео крутанул штурвал влево, и Коллин отскочила назад, чтобы не попасть под фонтан брызг, но Малкольм, не дрогнув, остался стоять на месте. Когда Тео повернул перед ними яхту, край причала врезался в ее дно. Звук был такой, словно огромный деревянный ящик упал с самого верха подъемного крана на мостовую. Тео выбросило с судна, как из пушки. Он упал в воду ногами вперед. Лакированная кормовая доска красного дерева с надписью «Радость Тео» оторвалась и, прежде чем лечь плашмя на воду, взлетела высоко в воздух. Двигатель замер, и по поверхности воды радужными полосами стало растекаться бензиновое пятно. В наступившей тишине Коллин решила, что Тео погиб. Вода тихо заполняла яхту, скоро над поверхностью остались видны лишь лобовое стекло и верхушки серых кожаных сидений. Потом показалась голова Тео, плывущего к берегу. Встав на ноги там, где вода была ему по грудь, он крикнул:

— Этот чертов двигатель опять заглох, пап. Радуйся, что я вообще жив остался!

А сейчас Тео выбирался из воды на берег.

— Гребаные мальчишки. Чертовы безмозглые скейтбордисты. Недоростки. — Тео быстро прошел мимо жены, шлепая мокрыми башмаками по бетону. — Неуправляемые. Я всегда это говорил. Ты знаешь. Они все еще до шестнадцати в тюрьму попадут. — Лицо у него было красным от ярости. — А на чей счет они живут всю свою никчемную жизнь? Правильно. Сорок косых в год — вот во что обходится держать таких под замком.

Тео уже стоял у машины. Коллин осторожно ступала по растрескавшимся бетонным плитам, перешагивая через сухие водоросли и сорняки, через отбитые горлышки пивных бутылок.

— Давай скорей, — торопил ее Тео. — Завтра вечером мы опять поедем. Я все уже продумал. Здесь ничего хорошего не получится. Но ниже по берегу, ближе к тому месту, где мы его похоронили. Это огромная куча мелких денег. Ты просто не поверишь, сколько там мешков — дюжина, если не больше. Я уже в руках их держал. А тяжесть какая! Господь Всемогущий! Завтра вечером. Впрочем, нам понадобится машина. Напрокат больше брать не будем. Я достану.

Коллин включила двигатель и вывернула на дорогу. Дороги-то здесь почти не осталось, так она заросла сорняками. Машина буквально ползла сквозь тьму, сквозь черные как смоль лесные заросли по обеим сторонам пути.

— Да им вообще нельзя было там на скейтбордах кататься. Родители того парнишки иск против городских властей подадут на миллионы баксов. — Тео ударил ладонью по приборной панели. — Подонки гребаные!

Фары высветили провисшую цепь. Тео сорвал отмычку, на шнурке свисавшую с зажигалки.

Когда она подумала, что Тео погиб — в тот единственный момент тишины, двадцать семь лет назад, когда яхта Малкольма наполнялась речной водой (им с Тео было по восемнадцать лет, в то лето они окончили школу, Коллин уезжала в Провиденс-колледж, Тео — в Полицейскую академию, он, в страхе ее потерять, просил ее выйти за него замуж, а она согласилась, не дав себе труда подумать всерьез), — так вот, когда она решила, что он погиб, она ощутила едва заметное, словно легкое дыхание, чувство облегчения: она была загнана в угол, а теперь она сможет начать все с начала. Утрата, печаль, траур — какой шик! К этой цели она всегда стремилась — обладать какой-нибудь необычной «валютой», которая выделит ее среди других девушек в колледже. Ее первая, еще школьная любовь, ее жених, ее первый и единственный возлюбленный трагически погиб на потерпевшей крушение яхте! Сквозь душу Коллин будет литься мощный эмоциональный поток, что вызовет к ней сочувственное уважение всех окружающих.

Тео наклонился над цепью перед машиной, и когда взял в руки замок, в лица им ударил ослепительный свет. Коллин подняла к лицу руки, защищая глаза. Глядя в щелку между руками, она не могла даже разглядеть Тео из-за яростного света, бившего в грязное ветровое стекло. Из портативного мегафона прогремел мужской голос: «Раскрыть и показать руки! Не двигаться! ФБР!» Первое, что пришло в голову Коллин, было: «Хорошо бы, они не так шумели, чтобы никто не знал, что тут происходит».

Они окружили машину. Дверь с ее стороны резко открылась. Прежде чем она поняла, что произошло, она уже стояла снаружи, опираясь ладонями о крышу «мерседеса». Чужие руки быстро ощупали ее тело. Фонари шарили под сиденьями. Распахнулся багажник. И бардачок. Ее куртка. Все было распахнуто. Раскрыто.

Тут она услышала голос мужа:

— Это немного неловко получается. Даже удивительно, в нашем-то веке, в наши дни. Если вам надо объяснять, чем занимаются мужчина и женщина в машине на берегу реки, при свете фейерверка, тогда я уж и не знаю что!

Коллин всматривалась в ярко освещенное пространство. Силуэты мужчин безостановочно возникали из темноты. Десятки. Тридцать, а то и пятьдесят мужчин.

— Я сам полицейский. Бывший, — сказал Тео. — Тринадцать лет отслужил. На пенсии по нетрудоспособности. У меня есть ключ. Мы сюда приезжаем время от времени. Вот, видите? У меня ключ. Нет проблем. — И он продолжал: — Если бы только можно было это дело замять. Чтобы все по-тихому. Я был бы благодарен, если бы моя жена не узнала. Или — еще важнее — ее муж. Который ее колотит. — Тео ткнул большим пальцем в ее сторону. Голос его звучал доверительно и искренне, как в ночной беседе по душам в их собственной спальне.

Машины подъезжали все ближе. Коллин чувствовала жар, идущий от их двигателей.

— Только тут игра стоит свеч, скажу я вам про эту девочку. — Он понизил голос, будто его слушали не сотня с лишним мужчин, мужчин, лица которых оставались в тени, которые оглядывали ее с ног до головы.

— Как это попало к вам в карман? — спросил у Тео один из них.

— Ох ты Господи! Да он у меня уже много лет. Я до недавнего времени в ихней безопасности работал. Начальствовал там. А идти туда, если надумаете поменять работу, я бы вам не рекомендовал.

Коллин увидела, что фэбээровец держит в руке пустой зажим для денег, так чтобы он был виден в ярком свете.

— Где Стона Браун?

— Кто?

Она так надеялась, что деньги смогут прогнать эту страшную пустоту. Коллин пыталась ногтями удержаться за крышу машины, сцарапывая с нее краску, пыталась удержать свое тело, ведь оно стало таким пустым, что эта полая женщина могла схлопнуться в любую минуту, как полый бумажный фонарик.

— Что вы тут делаете? — спросил у Коллин другой мужчина.

Они уводили ее мужа.

— Где Стона Браун? — резко спросил мужчина.

— Вы не за тех нас принимаете.

В доме царила напряженная, застывшая тишина. Нанни приняла душ. Выщипала пинцетом волоски с подбородка, подправила брови, подкрасила глаза и губы. Надела синие брюки от Армани, белый топ в рубчик и золотой кулон от Тиффани — все эти вещи были подарками Стоны. Он будет изможден и голоден. Захочет принять душ. Прежде чем отправиться спать, он станет настаивать, чтобы его секретарь, Мэрилин, ввела его в курс дела. Нанни надеялась, что он возьмет отпуск, хотя бы на несколько дней. Она уже договорилась с Брэдфордом Россом, чтобы тот не допускал к Стоне журналистов.

Нанни сидела в гостиной, в кресле с гнутой деревянной спинкой, и смотрела в столовую, на четверых оставшихся там мужчин. Все остальные, кроме полицейского из местного участка, дежурящего в машине у въезда в аллею, разъехались по разным местам центрального и северного Джерси. Джексон отправился передать выкуп. Четверо мужчин сидели за ее обеденным столом: двое в наушниках, двое — без. Сплетни и разговоры о спорте прекратились. Абсолютная тишина. Холодильник замолк, и тишина стала еще плотнее.

Нанни чувствовала себя освеженной. Голова была ясной — исчезли беспросветный ужас, гнетущий страх, омрачавший ее мысли, преследовавший ее, словно бессонница, последние трое суток. Она — чистая и нарядная, она готова к возвращению Стоны. Как только он войдет в дверь, она обнимет его и поцелует в заросшие щетиной щеки, а потом выкинет этих фэбээровцев вон, вместе со всем их оборудованием. А рано утром, когда Стона еще будет спать, она вызовет к ним уборщиц из фирмы «Веселые служанки» — целую дюжину уборщиц, и они все сделают быстро, чисто и тихо.

Люстра над столом была притушена. Один из мужчин громко выдохнул воздух, скрестил на груди руки и уставился в какую-то точку на стене. Зашуршала журнальная страница. Скрипнул стул.

Нанни окружало нежное облачко духов. Она взяла «Исси Мийаки», которыми всегда пользовалась, когда они уезжали в отпуск. Это был аромат Прайано, Таити, аромат открытия подземелий в замках крестоносцев на побережье Турции, отдыха в гамаке под пальмой на острове Сен-Барт. Нанни сейчас в самой лучшей своей форме. Она встретит возвратившегося мужа так, как он и не ожидает, он даже не подозревает, что именно это ему и нужно.

Один из мужчин в столовой что-то молча писал, и она чувствовала — все они чувствовали, — что где-то в другом месте происходит что-то огромное, важное и все они в этом участвуют. Казалось, они все ощущают, что их молчание, их напряженность могут каким-то образом положительно повлиять на результат и опасаются, что их обычный грубый юмор и пустая болтовня могут пустить все предприятие под откос.

А еще Нанни боялась, что ее собственные мысли могут заставить дела пойти не лучшим образом. Она была напугана переменой, произошедшей в ней, переменой, за которую она возненавидела себя. Неужели ее любовь к мужу уменьшилась с того пятничного утра? Если ты доверяешься кому-то, это делает тебя уязвимой, сказала она Джейн. Взаимоотношения строятся на целой цепи открытий. Или — обманов? Неужели ее любовь к Стоне росла с годами из-за того, чего она не знала? Неужели ее разочарование вернулось из-за того, что его могли похитить за Оуквилль? Как же ей, Нанни, примириться с ситуацией, когда ее любовь к мужу требует, чтобы она сделала все для его спасения, а ее непоколебимая лояльность к его репутации в обществе не позволяет ей сообщить фэбээровцам то, что ей известно? Ответов на эти вопросы у нее не было. Сам факт, что в этот вечер, в своей гостиной, она вообще способна задавать себе эти вопросы, вызывал у нее отвращение к себе, а поэтому и к Стоне.

Но по крайней мере, в кухне было чисто. И в спальне. Вместе с Джейн они поменяли постельное белье. Нанни перенесла тумбочку мужа в комнату для гостей — пусть проветрится — и заменила ее своей. Теплый вечерний воздух омывал их кровать.

По всему дому Нанни расставила новые свечи, продумала, какую еду сможет быстро приготовить, привела в порядок кабинет мужа, разложила его журналы…

Зазвонил телефон. Все головы резко повернулись к нему.

— Палмер, — ответил один из мужчин, и Нанни показалось, что она расслышала голос Стоны на том конце провода, а по лицу Палмера расплылась широкая улыбка. — Нашли! — сказал он сидевшим за столом мужчинам, и значит, это действительно был голос Стоны! — Джексон в порядке, — добавил он.

Нанни не могла сдержать радость, ее переполняло чувство облегчения, смех рвался из груди — она и правда рассмеялась. Она бросилась к четырем улыбавшимся мужчинам. Она протянула руки к телефонной трубке в руке Палмера, она спешила поздравить мужа с возвращением.

Кухня была ярко освещена. Весь дом тоже. Ярче, чем при дневном свете. Во дворе установили прожекторы: фэбээровцы обыскивали мастерскую, осматривали мусорные баки. Все очень молодые, совсем мальчишки; подстегивают себя кофе — слишком много кофеина, на самом-то деле; стараются, надеются сержантские нашивки поскорее заработать. Лестница прогибается — шестеро топают наверх, шестеро сбегают вниз.

Малкольм ждал их в воскресной рубашке, шерстяных брюках и в ботинках. Он разбудил Дот и сказал ей, что постель надо застелить и спокойно сидеть на диване, ждать Тиффани. Сам он сидел на своем месте на кухне, положив сложенные руки на стол. Дейв Томкинс разглядывал фотографию Тиффани в рамке — Малкольм принес ее из гостиной. Потом Дейв сел на место Тиффани и сложил ладони, как человек, читающий молитву. Было далеко за полночь.

— Ну и выросла же она, — сказал Дейв.

— Ей бы надо есть побольше.

— Из нее выйдет потрясающая женщина.

— Поумней нас с тобой, вместе взятых.

Коллекцию оружия, которой Малкольм так гордился, разоряют руки фэбээровских зазнаек, парни — чуть старше Брука. Всё уносят — жилетный пистолет Шаттока. Старый ричмондский карабин — на спусковой скобе болтается ярлык для вещдоков.

Удлинитель, который Малкольм использовал для трюка с маринованными огурцами, отправился в прозрачный пластиковый мешок для вещдоков. Пытки электричеством, очевидно, подумал фэбээровский агент. Малкольм чуть не плюнул от злости.

Один из них притопал из подвала с пластиковым пакетом из дисконтной скобяной лавки. Он держал в руках Малкольмовы рулоны клейкой ленты, торговый чек и три пустые картонные катушки. Дэйзи встала на верхней ступеньке подвальной лестницы и принялась лаять, так что Малкольму пришлось позвать ее обратно. Она протиснулась между перекладинами его стула и зарычала, когда полицейский притащил снизу собачий контейнер и с грохотом поволок его через кухню.

— Чертовская жара стоит у нас последние три дня, — сказал Дейв.

— Раннее лето. Нехорошо. Комаров будет много.

— А как твой рыбачий домик?

— Не был там… в это лето будет уже три года как. Крышу надо бы поправить. Совсем прохудилась.

— Там сейчас, наверно, еще одна группа ребят роется.

— Не хочешь колы, Дейв? Достать тебе?

— Да нет. Все нормально. Я уже…

— А может, кофе? Я скажу Дот, она…

— Да нет, спасибо. Правда не надо.

— Дот! — обернувшись, крикнул Малкольм в гостиную. — Сделай-ка кофе для…

— Нет, Малкольм. Спасибо. — И погромче: — Спасибо, Дот. Не надо!

Звонкие удары донеслись из подвала — кто-то стучал по котлу. «Алло! Нефтепромышленник! Ты там?!» — И смех. Они очень старались его найти, но чувство юмора не теряли.

В крытом переходе между досками пола просачивались лучи света от фонарей. Господи Боже, они же были подогнаны в шпунт! Пол рассохся, доски разошлись, до смерти ему никак не успеть привести этот дом в порядок.

— Я вам не говорил? Сынишка Стива Роско женился, — сказал Дейв Томкинс.

— Неужели?

— На Джордж-озере свадьбу играли. В середине апреля. Хорошо получилось. И девчушка хорошая. Из Патерсона.

— Да что ты?!

Наверху грохала по полу мебель. Шкафы и секретеры отодвигались от стен, переворачивались набок кровати, приподнимались ковры. Столько возможностей спрятать в доме человека. Малкольм достал ингалятор.

Один из агентов осматривал кухонные шкафчики так, как это делают все копы: он все трогал руками. Ему не важно было, что это — бокалы и рюмки. Его руки ползали по стеклу, щупали, дотрагивались до краев, бокалы позвякивали. Некоторые он наклонял. Потом снова ставил прямо.

Другой возился под кухонной раковиной с разводным ключом — снимал с трубы сифон, чтобы отдать в лабораторию, проверить, нет ли биологических улик: следов крови или волос похищенного. Раковинами нельзя будет пользоваться, пока Малкольм не поставит новые сифоны.

Тот агент, что возился со шкафчиками, перешел к морозилке: искал оружие. Потом открыл холодильник, где, выстроившись рядком, стояли оставшиеся четыре баночки «Эншуэ», постыдные, как памперсы для взрослого. Дейв Томкинс увидел баночки, взглянул на Малкольма, потом перевел взгляд на подставку для салфеток, взялся пальцами за уголок пачки, вроде он вообще ничего не заметил. А Малкольм вспомнил враждебность сотен людей, которых ему пришлось обыскивать за многие годы службы. Автомобили, дома, конторы, яхты, чемоданы, сумки, карманы — вовсе не так важно, что именно. Люди были против вторжения.

— В этом году жене пятьдесят исполняется, в июле, седьмого числа, — сказал Дейв Томкинс. — Мы хотим, чтоб вы обязательно приехали к нам в ее день рождения. Сыновья говорят, в нынешние времена горячую ванну напрокат можно взять. Так они джакузи на заднем дворе собираются установить для гостей.

Был один старик, у которого Малкольму пришлось проводить обыск по делу, в результате оказавшемуся фальшивкой. В кухне маленькой квартирки, очень чистой и ухоженной, хотя весь тот дом просто разваливался от старости, Малкольм — в присутствии внуков старика — заставил его снять ножной протез: надо было его осмотреть. Когда Малкольм уходил с пустыми руками, старик сказал: «Пусть Господь помилует тебя». А нога его лежала на кухонном столе, на ступне так и оставалась тапочка.

— Да неужели?! — ответил он Дейву.

Двое агентов шепотом переговаривались у раковины. Потом один из них, латиноамериканец не старше лет двадцати пяти, присел на корточки и принялся обследовать пол. Он, не поднимаясь, по-утиному добрался до Малкольма, оказавшись чуть ли не под столом. Дэйзи зарычала. Агент поднялся на ноги и раскрыл большой пакет для вещдоков.

— Друг, — сказал он. — Сдавай-ка ботинки.

Кулак Дейва Томкинса с размаху ударил по столу, стол подпрыгнул. Дейв вскочил со стула.

— У этого человека есть имя — капитан Волковяк! — заорал он.

Дэйзи взвыла и бросилась вон из кухни; в доме воцарилась тишина. Люди застыли на месте, не доделав начатое. Ящики остались выдвинутыми наполовину, где-то в доме какой-то из агентов не закончил просматривать письмо, или кредитную карточку, или рецепт врача, которые он вообще не имел права читать. Голос Дейва эхом отдавался от стен. Агент под кухонной стойкой сбил тугую крышку с кофеварки — зазвенел алюминий.

— Хоть немного уважения! — Дейв Томкинс сел на свой стул, тяжело дыша.

— Сухие обломки травы на одежде подозреваемого и на полу их машины, — объяснил агент. Он коснулся пальцами линолеума, потом стряхнул сухие травинки в пластиковый пакет. — Сухие обломки травы прилипли к ботинкам капитана Волковяка.

Другой агент, держа в одной руке сетку от кофеварки, отвернулся, когда Малкольм встретился с ним взглядом. Сначала Малкольм подумал, что на него смотрят с подозрением, но потом, когда отодвинулся вместе со стулом, чтобы дать осмотреть свои ботинки, понял, что молодой человек, которого впереди ждало продвижение по службе, с пистолетом сорок пятого калибра у пояса, с сильными ногами и хорошим зрением, смотрел на него с жалостью. Малкольм нагнулся и принялся выдергивать из ботинка шнурок.

Был уже час ночи. Господи, да где же Тиффани? Она опаздывает на целый час! У этой девочки довольно путаные взгляды, но душа у нее как раз на том месте, где надо. На нее можно положиться. Если она что пообещает, то сделает это обязательно, вовремя и так хорошо, как только сможет. То же самое он может сказать и о Дот, и он ее очень за это любит. Он мог то же самое сказать и о Дейве Томкинсе, когда тот был его заместителем. Но он никак не может сказать этого о Тео и Коллин.

— Я собираюсь поехать на залив Бенсон-Бэй Четвертого июля, как обычно. Может, вы с Дот сможете туда подъехать? Мы бы малость порыбачили.

Малкольм не рыбачил уже много лет. А раньше любил проводить время, глядя на воду. Он тогда забывал о постоянном напряжении на работе, о расследуемых управлением делах. Те тринадцать лет, что Тео служил под его началом, были для Малкольма самыми трудными. Ему все время приходилось гасить пожары, вспыхивавшие вокруг Тео: казалось, они вспыхивают чуть ли не каждый день. Три временных отстранения от службы и пять выговоров. Четыре раза мэр вставлял Малкольму фитиль в задницу по поводу Тео.

— Бенсон-Бэй. Там еще остались по-настоящему хорошие люди, — проговорил Малкольм. — Пройди по берегу, и кто-нибудь обязательно тебе скажет, на какую наживку он тут ловит.

В семидесятые годы Тео, как и каждому копу в патруле и даже вообще на участке, было не так уж просто и легко работать. До этого времени наркотики и меньшинства не были важным фактором в работе Управления полиции Лудлоу. Чрезмерное применение силы тоже не было тогда проблемой. Как это выходит, что никто никогда о чем-то не слышал, и вдруг оно становится проблемой? Феминизм, гомосексуализм, потом еще холестерин! Кто когда-нибудь слышал, чтобы девочка, такая умная и красивая, как Тиффани, ничего не ела, а когда съест что-нибудь — если только он правильно все понял, — бежит и нарочно вызывает у себя рвоту?! Кто когда-нибудь слышал, чтобы взрослый мужчина, с женой и детьми, вдруг бросил хорошо оплачиваемую работу в такой солидной компании, как «Петрохим», и стал жить не по средствам на гольфовом поле в Хилтон-Хед, в Южной Каролине?

Что такое происходит с нашим миром, почему нормальные хорошие люди постоянно делают что-то не то? Когда же это кончится?

Малкольм набрал в грудь воздуха, вздохнув так глубоко, как только смог.

— Хочу тебе что-то сказать, Дейв. — Малкольм смотрел на свои ладони. — Нетрудоспособность Тео… Я подписал ему пенсию, и доктор Мэннинг… Это было нечестно. — Малкольм почувствовал, что его бросило в жар, как с ним бывало, когда он пользовался ингалятором.

Оба — Малкольм и Дейв — подняли головы и посмотрели друг другу в глаза.

Верхняя губа у Малкольма дрожала.

— У меня к тому времени будет новое удилище и катушка, — сказал Дейв. — Вам надо попробовать подъехать туда. Это будет полезно для Дот.

Он ведь сделал это из-за своей беззаветной любви к сыну. Это был дурной поступок. Но Малкольм не мог сказать, что не поступил бы так снова.

— Брук живет в общежитии? — спросил Дейв.

Майкл кивнул. Фэбээровцы проносили через кухню коробки для вещественных доказательств с надписью «Спальня», набитые книгами и одеждой.

Минуту спустя Дейв спросил:

— У Брука ведь есть в комнате телефон?

— Думаю, да, — ответил Малкольм.

— А машина у него в школе есть?

Малкольм отрицательно покачал головой. Дейв прав. Надо успеть до утренних газет.

— Пошлю за ним машину, — сказал Дейв.

— Дай ему время до рассвета. Эти ребятишки любят поспать.

— Так ему высыпаться надо. Он же учится.

С минуту оба молчали, прислушиваясь к тому, как агент роется в кладовой для продуктов.

— Это не ошибка, Дейв?

— Я не собираюсь вам лгать.

Малкольм почувствовал, как горячо стало глазам.

Сетчатая дверь раскрылась рывком. Тиффани. Встревоженное выражение на ее лице сменилось облегчением, когда она увидела Малкольма, сидящего во главе стола. Подбежав к нему, она закинула руки ему на шею и прижалась щекой к его щеке.

— Я подумала, что-то случилось! — произнесла она. Потом вдруг отстранилась. — Бабуля? — И испуганное выражение снова вернулось на ее лицо.

— Да вот она я, — сказала Дот из-за спины Малкольма, остановившись в дверях гостиной.

— Что происходит? — спросила Тиффани. — Где мама с папой? Что — катастрофа? С ними все в порядке?

— Никакой катастрофы, солнышко, — ответила ей Дот.

— Тогда где они?

Дот выдвинула из-за стола стул для внучки. Никто не сказал ни слова.

— А эти парни правда из ФБР? — Тиффани переводила взгляд с лица Дот на Малкольма и тут же — на Дейва. — Зачем они наши продукты смотрят?

— Очень важно подчеркнуть, — начал было Малкольм, но в груди у него все сжалось. В ожидании, чтобы дед подышал через ингалятор, Тиффани принялась теребить волосы. — Важно подчеркнуть, что никто ничего не знает наверняка, — выговорил он и замолк, надеясь, что этого достаточно, надеясь, что ему не придется отравить жизнь внучке.

— Никто ничего не знает про что? Дедуль, что происходит?! — Ее голос уже начинал звенеть.

— Твои родители — всего лишь подозреваемые, — сказал Малкольм. — Вполне возможно, что все это — ошибка. Какие-то совпадения, неверные наводки. Наши управления довольно часто заблуждаются в таких случаях. И я тебя уверяю, что ФБР тоже не застраховано от ошибок. Не сомневаюсь, что шеф Томкинс в этом со мной согласится. Никто не застрахован от того, чтобы увидеть событие в неверном свете. — Тиффани ждала чего-то еще, теребя волосы, проявляя вполне ожидаемое терпение. — Так что не волнуйся — вот все, что я хочу тебе сказать. Даже не думай ни о чем таком, пока мы не узнаем, из-за чего вся эта бессмысленная колготня…

— Это все из-за похищения, моя хорошая, — перебила его Дот. — Из-за того петрохимовского чиновника. — Облегчение, которое почувствовал Малкольм, избавленный от необходимости самому говорить об этом, заполнило все его существо так же весомо, как заполняло его чувство любви к жене. — Они предполагают, что, может быть, твои родители что-нибудь об этом знают.

Тиффани громко рассмеялась:

— Да это просто здорово! Вы что, всерьез?

Малкольм коротко кивнул.

Тиффани с облегчением откинулась на спинку стула. Улыбнулась дрожащими губами.

— Шеф Томкинс, — сказала она. — Мои родители? Экотеррористы? Ну и шуточка! Да им наплевать на окружающую среду. Они же — идеальные потребители петрохимовской продукции, «Петрохиму» о таких только мечтать! Единственное, что их заботит, — материальные блага, вещички. Да они поменяли бы все оставшиеся Мамонтовы деревья на один «БМВ», только предложите! Ну, я что хочу сказать — я их, конечно, люблю, но у них извращенные понятия о ценностях — прошу прощения, бабуль, и ты, дедуль! — Она накрутила прядку волос на указательный палец. — Они ни о чем не заботятся, кроме денег. Иногда я готова об заклад побиться, что они нас с Бруком заложили бы, чтобы только пожить, как Джеки О.! Деньги их ослепляют. Они что угодно сделать го… — Она остановила себя на полуслове. Нащупала посекшийся кончик волоса. Разорвала волос вдоль на две половины.

— Мы — люди бедные, — сказал Тео. — Нам понадобится государственный защитник. Мы работаем. Пытаемся удержаться на плаву. Сын в колледже. У дочки проблемы со здоровьем.

Потом спросил:

— А что, Марри Полсон еще в ньюаркской конторе? Поговорите с Марри. Мы с ним давно друг друга знаем. Пожалуйста, можно мне перекинуться с Марри словечком?

И еще:

— Тогда пригласите к трубке Дейва Томкинса. Клянусь Богом, он мне как дядя родной. Как брат.

— Да я же и так сотрудничаю! По большому счету. Но только до определенной степени. А потом начинаю понимать, что мои права нарушаются. Начинаю размышлять об аресте по ошибке, о подаче иска в суд, о том, что головы покатятся.

Его оставили одного в комнате для допросов. Или хотели, чтобы он подумал, что остался один, но тайно наблюдали за ним. С кем, по их мнению, они имеют дело? Будто стоит им оставить его одного, и он напустит в штаны со страху и обнаружит свою вину?

Тео прекрасно понимал, что на этом деле многие получат повышение по службе, от окружного прокурора и до самого низа. Это дело просто хватало человека за шиворот и переносило в Вашингтон. Или швыряло прямо на Манхэттен. Это дело повышало кое-кого из федеральных мальчиков в ранге. Обещало большие премии. Фотографии в газетах.

Каждый из тех, кто входит в эту комнату, чего-то жаждет. Хочет добиться чего-то от Тео. Для самого себя. Но он — Тео — не талон на бесплатный обед.

Лампы горели ярко. Окон в комнате не было. Не было часов. Но Тео рассчитал, что время, должно быть, близится к рассвету. Он сохранял достойный вид, сидя там перед теми, кто наблюдал за ним в бесчисленные глазки. Его достоинство было уязвлено. На левой руке побаливали два волдыря, натертые лопатой.

Никто не входил в комнату по меньшей мере минут пятнадцать. Потом прислали девушку — она принесла ему кофе в пластмассовом стаканчике. Поставила перед ним стаканчик, улыбнулась и сказала ему: «Думаю, с вашей женой все будет хорошо», — и ушла. Внутри у него все бурлило от смеха. Когда вы имеете дело с Тео Волковяком, никому из вас не удастся сбить его с толку личными сообщениями, рассчитанными именно на такой эффект. Никто не заставит его занервничать над стаканчиком кофе из полицейского буфета. Никто не вынудит его ослабить бдительность, вихляя задом у него под носом.

Если за ним следят, ожидая, чтобы он чем-то выдал себя, значит, у них на него ничего нет. Идеальный план не оставляет следов. Что можно было выследить? Была ли у них хоть одна мелкая улика? Петрохимовский зажим для денег? Проверьте документы. Проверьте этот зажим на «пальчики» Брауна. Желаю удачи.

Время шло. Тео обнял ладонями стаканчик с кофе, поднес его к губам. Отпил глоточек, чтобы они поняли, что он не поддастся на их наивные штучки из арсенала младших бойскаутов. Пусть смотрят в глазки и думают: «Это испуганный и ошибочно обвиняемый человек, беспокоящийся о своей жене и детях».

Единственной причиной, почему Тео сидит здесь — если он правильно прочел между строк, — было то, что федералам повезло: ведь этим расследованием занимаются сотни их людей, они прослушивали все телефонные разговоры Джексона, даже по телефону с плавающим кодом. Идеальный план не был рассчитан на сотни расследователей. Идеальный план учитывал тридцать, от силы — пятьдесят человек. Но ведь именно так Тео все и понял: Джексон потребовал сверхурочной работы для сотен агентов. Джексону нужна была широкая облава, поимка, ударный успех. Джексон — чернокожий, которому поручили возглавить самое значительное расследование ФБР за последние полсотни лет. Он мечтает о продвижении по карьерной лестнице, этот черный, по уши увязший в этом деле.

Если бы у них имелись улики — фотографии Тео у «бьюика-регала», или как он сует конверт под телефон, или если бы девушка в справочном бюро его опознала — все это они бы ему уже выложили. Потому что еще больше, чем поимка, Джексону нужно получить Стону Брауна. Живым. Если наличие улик означало, что ему удастся освободить Брауна до выхода утренних газет, тогда Джексон мог бы пойти на согласованное признание вины. Он использовал бы улики как систему рычагов, а не заторчал бы, подглядывая в глазок, в надежде, что Тео покажет ему титьку.

Положение у них было такое безнадежное, что они даже сказали Тео, будто его отец дал им наводку. Сказали, это его отец сообщил федералам про ящик, но Тео знал, что они нашли обрезки фанеры в мастерской и куски упаковки от петель. И эта их уловка была их самой большой ошибкой: Тео знал, что семья для его отца кое-что да значит, так же, как и для Коллин, они все всегда были вместе, держались друг друга, как пальцы в кулаке.

Тео обгонял их на целый шаг. Он стал думать о Тиффани, лежавшей в больнице и весившей всего восемьдесят семь фунтов, превратившейся просто в мешок с костями: ее тело едва можно было разглядеть под одеялом; ее насильно кормили через трубки. Тео дал горю и беспомощности, охватившим его, окрасить его щеки и содроганием сотрясти все его крупное тело. Вспомнил о трубке, тянувшейся изо рта дочери, из ее почерневших, таких сухих и потрескавшихся губ. Пересиливая шум аппаратов, поддерживавших в девочке жизнь, шипевших и гудевших рядом с ней, Тиффани тогда прошептала ему: «Прости, папа».

Тео трясло. Слезы капали на оранжевого цвета тюремную куртку, оставляя на ней темные пятна. Смотрите на меня, вы, мудаки! Как я раним, какому насилию подвергаюсь, как не виновен ни в чем!