Введение

В начале XVII в. Россия пережила Смуту, первую в своей истории гражданскую войну. Опричнина Грозного положила начало расколу дворянского сословия. Разорение дворян приобрело в период Смуты катастрофические размеры. Бедствие было довершено гражданской войной. Толчком к ней послужило вторжение самозванца, принявшего имя царевича Дмитрия, младшего сына Грозного.

В России возникли исторические условия, сообщившие самозванческой интриге страшную разрушительную силу.

Смута выдвинула целую плеяду деятелей, таких как Борис Годунов и три Лжедмитрия, Василий Шуйский, Филарет Романов, Михаил Скопин-Шуйский и патриарх Гермоген. Их жизнь и деятельность давно привлекали внимание историков. И лишь биография царя Василия Шуйского остается до сих пор не написанной. В ней слишком много пробелов, незаполненных страниц.

Внук первого казненного Грозным боярина, представитель аристократической фамилии, имевшей общих с династией предков, Василий Шуйский попал в тюрьму при правителе Борисе Годунове. Палач занес топор над его головой при Лжедмитрии I. Однако аристократия играла особую роль в жизни русского общества. Едва избежав гибели, князь Василий возглавил переворот. Корону на голове Шуйский смог удержать всего лишь четыре года. На время правления царя Василия приходится один из самых трагических периодов гражданской войны в России.

Верно ли, что последний Рюрикович на московском троне был узурпатором и мелким честолюбцем, виновником окончательного разорения Московского государства? Почему самозванцы при их полном ничтожестве громили государевы рати раз за разом? Почему самодержцу не удалось остановить братоубийственную войну? Какие последствия имело смягчение режима самодержавной власти при Шуйском?

Попробуем ответить на эти вопросы, строго придерживаясь фактов.

 

Генеалогическое древо

Москва подчинила Нижегородское великое княжество в 1392 г. Но прошло немало времени, прежде чем суздальско-нижегородские князья окончательно признали свою зависимость от московского князя. Среди тех, кто первым добровольно перешел на московскую службу, был князь Семен Горбатый-Суздальский. Василий II Темный пожаловал ему «в вотчину и в удел» Городец и крупные суздальские села, принадлежавшие его отцу. Горбатый выдал князю ханские ярлыки и отказался от самостоятельных сношений с Золотой Ордой. При Иване III последним князем независимого Новгорода Великого был князь Василий Васильевич Гребенка-Шуйский. Вече пригласило его для обороны от натиска Москвы. Воевода не спас новгородцев, а после того как они изъявили покорность Ивану III, сам отъехал на службу к нему.

Со временем суздальские князья утратили удельно-княжеские права, но сохранили обширные родовые вотчины. Могущество Шуйских определялось не только тем, что они поддерживали прочные связи с местным боярством, но и их родством с правящей династией. Ближайшими соседями Суздальского княжества были Ростовское, Ярославское и Стародубское княжества. В столицах всех этих княжеств сидели потомки владимирского князя Всеволода Большое Гнездо, от которого вели род также и члены династии Калиты. Шуйские никогда не забывали того, что их родоначальник — князь Андрей Ярославич долгое время княжил во Владимире, тогда как его старший брат Александр Невский занимал княжеский стол в Новгороде Великом. Родословия Шуйских XVI в. начинались с указания на то, что князь Андрей, брат меньшой Александра Невского, «был на великом княжении Володимерском».

В XVI в. бояре Шуйские-Суздальские заняли весьма высокое положение в московской Боярской думе. Смертельно занемогший Василий III для утверждения завещания пригласил в качестве душеприказчиков своего младшего брата — удельного князя Андрея Старицкого, трех влиятельных бояр — князя Василия Шуйского, Михаила Юрьева-Захарьина и Михаила Воронцова и некоторых других советников. В ходе дальнейших совещаний Василий Шуйский добился того, что в опекунский совет при малолетнем Иване IV вошел его родной брат, боярин Иван Шуйский.

Василий III не помышлял о том, чтобы уничтожить значение Боярской думы. Для последнего прощания он пригласил к себе князей Дмитрия Бельского с братьями, князей Шуйских с Горбатыми и «всех бояр». Умирающий заклинал думцев: «Вы, брате, постоите крепко, чтоб мой сын учинился на государстве государь и чтобы была в земле правда».

Опекать малолетнего Ивана IV должна была особая «седьмочисленная» комиссия, в которую входили брат Василия III, князь Андрей Старицкий, и шесть бояр. В 1533 г. в составе думы было примерно 11–12 бояр. Половина из них вошла в регентский совет. Назначение двух братьев Шуйских регентами определялось тем, что знатнейшие бояре (Василий и Иван Шуйские, двое Горбатых, Андрей Ростовский, дворецкий Иван Кубенский-Ярославский) представляли в думе коренную суздальскую знать.

После почти 30 лет управления государством Василий III сосредоточил в своих руках огромную власть. Современники недаром бранили великого князя за то, что он решает все дела с несколькими ближайшими советниками — «сам-третей у постели», — без совета с Боярской думой. Как видно, великий князь рассчитывал сохранить сложившийся порядок вещей, учредив особый опекунский совет. Разделение Боярской думы на части и противопоставление регентов прочим членам думы должны были ограничить ее влияние на дела управления. Со временем семибоярщина выродилась в орган боярской олигархии. Но в момент своего учреждения она была сконструирована как правительственная комиссия, призванная предотвратить ослабление центральной власти. Избранные советники должны были управлять страной и опекать великокняжескую семью в течение 12 лет, пока наследник не достигнет совершеннолетия.

Боярская дума не пожелала делить власть с опекунским советом. Двое опекунов, на которых государь возлагал особые надежды — сначала князь Михаил Глинский, а потом князь Андрей Старицкий, — были арестованы и уморены в тюрьме.

В 1538 г. умерла вдова Василия III Елена Глинская. Спустя полгода после смерти правительницы опекуны Василий и Иван Шуйские захватили члена опекунского совета дьяка Федора Мишурина и предали его казни. Вскоре они довершили разгром семибоярщины, начатый Еленой. Их противники были отправлены в тюрьму, митрополит Даниил низложен. Расправившись со своими врагами, Василий Шуйский присвоил себе стародавний титул боярина «наместника на Москве».

С гибелью брата Василия III, князя Андрея Старицкого, старшим среди опекунов стал Василий Васильевич Шуйский. Этот боярин, которому было более 50 лет, женился на царевне Анастасии, двоюродной сестре Ивана IV. Став членом великокняжеской семьи, князь Василий захотел устроить жизнь в соответствии со своим новым положением. Со старого подворья он переехал жить на двор Старицких. Расправа с удельным князем и присвоение его имущества навсегда сделали Шуйских врагами наследника удела князя Владимира.

Достигнув зрелого возраста, Иван Грозный не раз с горечью вспоминал свое детство. Чернила его обращались в желчь, когда он описывал обиды, причиненные ему — заброшенному сироте — боярами Шуйскими.

Царь Иван кривил душой и допускал большое преувеличение, уверяя, будто князья Василий и Иван Шуйские самовольно приблизились к его особе и «тако воцаришася». Шуйские стали опекунами малолетнего Ивана по воле великого князя Василия III. Вообще же они появлялись на авансцене при всяком глубоком политическом кризисе. Пророческие слова Грозного о воцарении Шуйских сбылись лишь много лет спустя.

Победа Шуйских была полной, но кратковременной. Старый князь Василий умер в самый разгар затеянной им смуты. Его младший брат Иван не обладал ни авторитетом, ни опытностью старшего. В конце концов он рассорился с остальными боярами и перестал ездить ко двору. Противники Шуйских воспользовались этим, выхлопотали прощение Ивану Бельскому и вернули его в столицу, а Ивана Шуйского послали во Владимир с полками. Однако в результате переворота в 1542 г. опекун вернул себе власть.

Когда князь Иван, последний из душеприказчиков Василия III, умер, во главе партии Шуйских стал князь Андрей Михайлович Шуйский.

 

Ведомые мятежники

Дед будущего царя Василия Шуйского, князь Андрей, обладал беспокойным и неугомонным характером. Он был честолюбив и ради власти не боялся идти на самые рискованные поступки.

В браке с Соломонидой Сабуровой великий князь Василий III не имел детей. 20 лет его брат Юрий ждал кончины государя, чтобы наследовать престол. Второй брак монарха создал новую ситуацию. Но удельный князь не желал отказываться от своих планов. Исход заговора зависел от знати, и Юрий попытался заручиться поддержкой бояр. Он добился большого успеха, перезвав к себе на службу князей Андрея и Ивана Михайловичей Шуйских.

Василий III забил тревогу. Он не решился арестовать брата, но потребовал выдачи мятежных Шуйских. Они были закованы и разосланы в тюрьмы по городам. Строгость наказания объяснялась тем, что речь шла о заговоре и подготовке государственного перепорота. В темнице князь Андрей пробыл пять лет. Так неудачно складывалась карьера деда царя Василия Шуйского.

Тотчас после смерти Василия III правительница Елена Глинская выслушала «печалование» думы и митрополита и велела освободить от уз Андрея Шуйского и его брата. Если верить официальной летописи, освобожденный Андрей повел себя как сущий изменник: не медля ни дня, «злодей, мало побыв тако, пакы помысли к князю Юрью отъехати, и не токмо отъехати, но и на великое княжение его подняти, а у князя сего (Юрия) на мысли не бывало, понеже бо крест целовал великому князю: как было ему изменити?»

Пристрастность летописца очевидна. Царю надо было обелить родного дядю, а всю вину за происшедшее (в особенности за грядущую казнь Андрея Шуйского) возложить на изменников-бояр.

Ближе к истине другая летописная версия, автор которой знал многие подробности происшедшего. Когда Андрей Шуйский вернулся из тюрьмы, к нему пришел дьяк Юрия Третьяк Тишков с наказом звать его в удел. Удельный князь уже принес присягу трехлетнему Ивану IV, и дьяку пришлось давать объяснения по этому поводу: «Князя Юрья бояре приводили, заперши, к целованью, а сами князю Юрью за великого князя (трехлетнего Ивана IV) правды не дали: ино то какое целование? То неволное целование» (присяга). Иначе говоря, опекуны отказались заключить с Юрием традиционный договор — «докончание».

Через Андрея претендент на трон пытался склонить на свою сторону весь влиятельный клан Шуйских-Суздальских. Андрей отправился к боярину Борису Горбатому-Суздальскому и посвятил его в план заговора. «…Князь великий еще молод, — говорил Андрей, — а се слова носятся про князя Юрья; и толко будет князь Юрьи на государстве, а мы к нему ранее отъедем, и мы у него тем выслужим».

Рискованные действия заговорщиков не встретили сочувствия среди «братии» Андрея. Выслушав Шуйского, Горбатый «не всъхоте ехати ко князю (Юрию), но ему взъбраняше». Не медля, Борис отправился во дворец и подал донос. Спасая голову, и сам Андрей поспешил в думу с изветом. Горбатый якобы перезывал его на службу в удел, а Юрий дал ему знать, что «к нему хотят будто многие люди».

Заговор провалился, и власти посадили в башню сначала Андрея Шуйского, а затем князя Юрия с его боярами. Андрей провел в тюрьме еще пять лет. Лишь после смерти Елены Глинской правитель Василий Шуйский добился освобождения Андрея из заточения.

Благодаря опекунам братья Иван Плетень и Андрей Михайловичи Шуйские получили боярские чины.

Шуйские правили государством пять лет. После смерти последнего опекуна, князя Ивана Васильевича Шуйского, к власти пришли представители старшей ветви княжеского дома — князь Андрей Михайлович Шуйский с братом. Длительное пребывание в тюрьме давало о себе знать. Андрею недоставало политического опыта, расчетливости и осторожности. Его преследовали неудачи.

Когда юный великий князь стал оказывать милость боярину Федору Воронцову, Андрей Шуйский поспешил изгнать его из столицы. Князь и его советники «взволновашася между собою перед великим князем и митрополитом» и набросились на Федора в дворцовых хоромах: «биша его по ланитам и платие на нем ободраша и хотеша его убити». Вслед за тем Воронцова стащили «с великого князя сеней с великим срамом, биюще и пхаище, на площадь», после чего бросили в тюрьму. Шуйские и их пособники Головины не проявили уважения даже к митрополиту: «в кою пору от государя митрополит ходил к Шюйским, и в ту пору Фома Петров сын Головина на манатью наступал и манатью на митрополите подрал».

Члены думы имели право на боярский суд. Попытка устранения Воронцова без всякого суда вызвала недовольство у знати. Противники Андрея — новые «ласкатели» (фавориты) — опрометчиво вмешали несовершеннолетнего государя в свои распри. По приказу Ивана IV псари убили Андрея возле дворца напротив Курятных ворот. Убитый лежал наг в воротах два часа. Приверженцы князя Андрея князья Федор Скопин-Шуйский и Юрий Темкин-Ростовский попали в тюрьму.

Андрей Шуйский был первым боярином, убитым по приказу Ивана IV. В то время великому князю Ивану исполнилось 13 лет. «От тех мест, — записал летописец, — начали боляре от государя страх имети и послушание».

Достигнув совершеннолетия, Иван IV принял царский титул. Но этот акт мало что изменил в его взаимоотношениях с думой. Годы реформ стали для него годами ученичества. Государь всецело подчинился авторитету учителей и наставников Адашева и Сильвестра, действовавших в полном согласии с Боярской думой. Преобразования не могли быть проведены безличного участия Ивана IV и санкции со стороны руководства думы.

В пору реформ князья Суздальские не пользовались исключительной властью, но их позиции в думе были на редкость прочными.

Законные опекуны братья Шуйские сошли со сцены, уступив место крамольным Шуйским. Брат казненного князя Андрея Михаил стал главой Боярской думы. Он занял первую строку в думном списке Дворовой тетради 1552 г. (будущий царь Василий доводился Михаилу внучатым племянником). Ниже князя Ивана в списке членов думы был записан удельный князь Иван Федорович Мстиславский.

Возвышение бояр Романовых-Захарьиных, родни царицы Анастасии, и династический кризис 1553 г. осложнили карьеру Ивана Михайловича Шуйского. 22-летний государь тяжко занемог. Его кончины ждали со дня на день. Захарьины спешили с принятием присяги младенцу — наследнику царевичу Дмитрию. Проведение церемонии присяги они поручили своим сторонникам — князю Владимиру Воротынскому и дьяку Висковатому. Церемония была омрачена с первых минут. Старший боярин думы Иван Михайлович Шуйский заявил формальный протест: «Им (боярам) не перед царем целовати крест (приносить присягу) не мочно: перед кем им целовати, коли государя тут нет?» Подлинный смысл протеста заключался в следующем. Руководить присягой мог либо сам государь (но он был при смерти), либо старший боярин думы (Шуйский). Вместо этого дел о было поручено Воротынскому. Бояре не скрывали своего раздражения. Подойдя к кресту, князь Иван Пронский попрекнул Воротынского отцом, которого умертвили в тюрьме за измену. Правя старые летописи, Иван IV постарался изобразить князя Ивана Михайловича Шуйского старым изменником, зачинщиком «мятежа» в Боярской думе.

По случаю готовившегося похода Ивана IV на татар князь Михаил Шуйский в 1559 г. возглавил московскую «седьмочисленную» боярскую комиссию, которая должна была управлять царствующим градом в отсутствие монарха.

После смерти Михаила Шуйского первенство в думе перешло к удельным князьям Бельскому и Мстиславскому — аристократам литовского происхождения.

 

Гибель отца

В середине XVI в. Россия вела длительную и кровавую войну с Казанским ханством. С весны 1552 г. русская армия стала готовиться к решающему наступлению на Казань. Передовые силы русских войск заблаговременно сосредоточились в Свияжске. Ими командовал князь Александр Горбатый. Внезапное вторжение Крымской орды едва не расстроило планы военного командования. Крымцы появились под Тулой, в непосредственной близости от Москвы, но были разгромлены.

23 августа 1552 г. московские полки приступили к осаде Казани. Крепость служила резиденцией для хана и его знати. Она не могла вместить большой гарнизон. Орда с кибитками и табунами продолжала кочевать в окрестностях татарской столицы.

Когда осадный лагерь был построен, Горбатый разгромил Орду в битве на Арском поле. Вслед за тем русская артиллерия подвергла усиленной бомбардировке укрепления Казани. Минных дел мастера подвели под крепостные стены глубокие подкопы. Взрыв порохового заряда разрушил колодцы, питавшие город водой. 2 октября последовал общий штурм крепости. Татарская столица пала.

Под стенами Казани более всех отличился воевода князь Александр Горбатый-Суздальский. Участник взятия Казани Курбский называл его великим гетманом царской армии. Через несколько месяцев после окончания похода Сильвестр с ведома царя обратился к Горбатому с посланием, в котором писал, что Казань взята «царским повелением, а вашим храбрьством и мужеством, наипаче твоим крепким воеводством и сподручными ти».

С разгромом Казанского ханства Россия прочно утвердилась в Нижнем Поволжье.

Ко времени казни боярина Андрея Шуйского его единственный сын князь Иван был молодым человеком. Его первенец княжич Василий, будущий царь, появился на свет, по одним сведениям, в 1547 г., когда Иван IV венчался на царство, по другим данным, в 1552 г.

Низкая рождаемость в роду Шуйских с давних пор спасала их «великие вотчины» от дробления и упадка. Но у князя Ивана Шуйского было пять сыновей: Василий, Андрей, Дмитрий, Александр, Иван.

Рано или поздно раздел родовых вотчин должен был подорвать могущество фамилии. Материальные дела семьи могла бы поправить успешная карьера. Но отцу князя Ивана Андрею карьера решительно не удалась, отчего сын добился первых успехов с запозданием.

В 1550 г. власти решили реформировать Государев двор и выделили из его состава «тысячу лучших слуг». Члены «тысячи» должны были получить подмосковные поместья, чтобы царь мог в любой момент вызвать их в столицу и дать им важные военные, дипломатические и прочие поручения. «Тысяча» была разделена на три статьи. Князь Иван мог претендовать на самые высокие места, но его зачислили в «тысячу» как сына боярского третьей статьи с низшим окладом в 100 четвертей пашни. Это было для Шуйских большим унижением.

Суздальская знать и князья Оболенские пользовались следующей привилегией: они проходили службу по особым княжеским спискам, что давало им право на первоочередное получение думных воеводских чинов. В 1552 г. князь Иван Шуйский был записан первым среди князей Суздальских в списке Государева двора, так называемой Дворовой тетради. В 1555 г. царь Иван сосватал удельному князю Ивану Бельскому дочь своего опекуна, Василия Шуйского. Брак должен был положить конец кровавой вражде двух самых аристократических фамилий. Иван Андреевич был приглашен на пир и должен был довольствоваться скромным местом «поезжанина». Однако же в росписи свадебного «поезда» он назван первым.

Иван Андреевич дорожил фамильной честью. Летом 1557 г. государь по случаю похода на татар послал его с царской речью и царским наказом к князю Владимиру Андреевичу Старицкому и к главному воеводе Ивану Бельскому, происходившему из рода великих князей литовских. Однако Шуйские вовсе не собирались уступать первенство литовской знати. Иван Андреевич заявил, что ему непригоже ехать к Бельскому с наказом: это приведет к «потерьке» родовой чести. Грозный велел дворянину Караулову насильно отвести князя Ивана к главному воеводе Бельскому, а последнего уведомил, что наложил опалу на Шуйского.

Год спустя Иван Шуйский получил пост воеводы в захолустном городке Дедилове. В 1559 г. Иван сопровождал царя как старший оруженосец (рында). Через год он числился головой (полковником) в государевом полку, а в 1562 г. участвовал в свите монарха в походе на Полоцк. Дальнейшее продвижение по службе относится к 1564 г., когда князь Иван стал воеводой небольшой крепости Великие Луки.

В 1560 г. самодержец подверг опале своих учителей Адашева и Сильвестра. Отставка главного проводника реформ Адашева положила начало длительному кризису. Иван IV фактически отстранил от власти вождей думы. Высшая знать стала подумывать о том, чтобы заменить Ивана на троне более сговорчивым лицом. Вдова Андрея Старицкого Ефросинья пыталась использовать недовольство бояр и посадить на престол своего сына Владимира, двоюродного брата Ивана IV. В 1563 г. самодержец велел арестовать брата и отнял у него удельное княжество. Вскоре он стал править старые летописи. Основное внимание царь уделил боярскому «мятежу» в пользу князей Старицких в 1553 г., когда он смертельно занемог. Шуйские издавна враждовали со Старицкими и не могли быть участниками заговора. Тем не менее Иван IV пополнил летопись сведениями, компрометировавшими Шуйских как участников мятежа в пользу Владимира Старицкого.

Своим острием летописные обличения царя были направлены как против Шуйских, так и против князей Ростовских, Ярославских и Стародубских. Под диктовку царя дьяки внесли в летопись сведения о том, что в 1538 г. бояре Шуйские уморили конюшего князя Ивана Овчину, отправили в ссылку боярина Михаила Тучкова, устроили заговор и совершили военный переворот в 1542 г. Иван IV счел необходимым записать на полях летописи подробности, относившиеся к боярскому заговору 1543 г., зачинщиками которого были, помимо боярина Андрея Михайловича Шуйского, его брат Иван Михайлович и Федор Скопин-Шуйский. В списке бояр, взбунтовавших Москву в 1547 г., государь первым назвал Федора Скопина-Шуйского.

Исследователи выражали удивление по поводу обилия имен в царских приписках и вопиющих противоречий в оценке поведения одних и тех же лиц. Отмеченные противоречия находят объяснение, коль скоро удается выяснить главную тенденцию приписок — намерение царя скомпрометировать не отдельных бояр, а Боярскую думу в целом как извечный очаг смуты и мятежа.

На пороге опричнины Иван IV составил черновик духовного завещания. В соответствии с духовной главные центры родовых наследственных земель суздальской знати должны были перейти не к старшему сыну — царевичу Ивану, наследнику трона, а к младшему царевичу — удельному князю Федору и его мачехе. А именно, Суздаль с Шуей и Ярославль должен был получить царевич Федор, а Ростов — царица Анна Колтовская.

Распоряжение самодержца должно было повлечь за собой самые серьезные последствия. Фактически речь шла об изгнании князей Суздальских-Шуйских, Ярославских и Ростовских со службы в Боярской думе и Государевом дворе. Единым махом царь намеревался перевести на службу в удельные княжества всю коренную суздальскую знать, исключая князей Стародубских (землевладение последних подверглось наибольшему дроблению, что вызвало их полный упадок).

На службу в удел определяли по традиции младших сородичей великих боярских фамилий. Удельная знать становилась как бы знатью второго сорта: удельным слугам закрыт был доступ к высшим постам в царских полках и государевой думе.

Желая добиться неограниченной единоличной власти, Грозный забрал казну и в сопровождении многочисленного отряда покинул столицу. В январе 1565 г. он объявил об отречении от трона. Боярская дума принуждена была смириться и принять требования государя. Духовенство и бояре просили царя сложить с них гнев и править государством, как ему «годно».

Отвечая думе, царь заявил, что после смерти его отца бояре хотели лишить его законных прав и сделать своим государем выходца из рода князей Barbatto (Горбатых-Суздальских). И этих людей он ежедневно вынужден видеть в числе тех, кто причастен к правлению. Свою гневную речь Грозный заключил словами о том, что изменники извели его жену и стремятся уничтожить его самого, но Бог воспротивился этому и раскрыл их козни.

Присутствовавшие прекрасно уразумели смысл царской речи. Старшие Шуйские давно сошли со сцены, за исключением одного — князя Александра Горбатого. Его-то и имел в виду самодержец, говоря о том, что принужден ежедневно встречаться с ним в своей думе.

Горбатый стяжал славу лучшего воеводы и покорителя Казани. Он действительно сыграл выдающуюся роль при разгроме Казанского ханства в 1552 г.

Под предлогом борьбы с заговором монарх фактически потребовал выдать ему на расправу популярного в народе воеводу Горбатого. Боярская дума не смогла защитить своего признанного вождя.

Первым актом опричнины была публичная казнь Горбатого, совершенная еще до обнародования царского указа об учреждении опричнины.

Грозный не желал ехать в Москву, пока был жив его главный «изменник». Из надписи на могильной плите Горбатых в Троице-Сергиевом монастыре следует, что Александр и его сын «преставились» 7 февраля 1565 г. Пять дней спустя государь прислал в Троицу 200 рублей на помин души князя Александра.

Опричнина призвана была покарать тех, кто мог поддержать притязания удельного князя Владимира Старицкого на царскую корону. Это обстоятельство сказалось на судьбе Шуйских, давних противников Старицких. Грозный отнял у брата Владимира его княжество и определил к нему в думу людей, которым доверял. Главой думы князя Владимира он сделал боярина князя Андрея Ногтева-Суздальского.

В первые недели опричнины в Казань были сосланы около 80 семей, принадлежавших к трем княжеским домам — Ростовскому, Ярославскому и Стародубскому. Факты не оставляют сомнений в том, что именно эта коренная суздальская знать Владимиро-Суздальской земли ограничивала власть самодержца в наибольшей мере. Задумав учредить неограниченное правление, Грозный нанес удар по суздальской знати, отняв у нее большую часть ее наследственных родовых вотчин.

Потомки Андрея Шуйского не подвергались прямым преследованиям, но при дворе о них забыли. Царь неизменно обходил их своими милостями. Ко времени опричнины князь Иван Андреевич Шуйский был уже немолод, но занимал невысокий служебный пост воеводы Великих Лук.

Из-за опричных опал много воевод выбыло с государевой службы. Командный состав армии понес большие потери. Это обстоятельство создало благоприятные возможности для тех, кто был в немилости, но избежал опалы. В марте 1565 г. Иван Шуйский был отозван из Великих Лук и получил назначение воеводы сторожевого полка, а затем полка левой руки.

В 1566 г. Грозный объявил о прошении казанских ссыльных. Настала короткая пора смягчения опричного режима. В те дни Иван Андреевич поручился за удельного князя Михаила Воротынского, которого царь вернул из ссылки.

Попытка примирения с земщиной не удалась. Члены Земского собора, созванного в Москве, потребовали от царя упразднения опричных порядков. Ответом на верноподданническое ходатайство был неслыханный террор. Грозный казнил конюшего боярина Ивана Федорова-Челяднина и многих других знатных лиц. Митрополит Филипп Колычев был низложен, а позднее задушен. Опричники подвергли дикому разгрому Новгород Великий. Жители Новгорода были обвинены в том, что они намеревались свергнуть царя, возвести на трон удельного князя Владимира Старицкого, а сами предаться польскому королю.

Шуйские были недругами князей Старицких, и это вновь спасло их от опалы. Царь щадил их, но доверия к ним не питал. В июле 1569 г. от Ивана Шуйского, служившего на воеводстве в Смоленске, сбежал в Литву холоп. Государь немедленно сместил Шуйского с должности и отозвал в Москву.

Опричнина клонилась к закату. Ее вожди окончили жизнь на плахе. Править без земской знати Грозный не мог. Из-за казней Боярская дума стала совсем малочисленной. Следуя традиции, государь должен был вернуть Шуйских в думу.

В 1569 г. большая турецкая армия попыталась захватить Астрахань, но потерпела неудачу. Осенью следующего года Крымская орда обрушилась на южные уезды России. Против татар выступили главные силы русской армии во главе с Бельским. Князь Иван Шуйский командовал сторожевым полком. Этот полк первым вступал в бой, и вести его поручали обычно опытным и храбрым командирам. Шуйский оправдал надежды и к маю 1571 г. уже носил боярский чин.

Внутренняя смута и казни, потрясшие Россию, подтолкнули Крым к решительным действиям. В мае 1571 г. хан Девлет-Гирей обрушился на Москву. Шуйский вновь выступил против татар как воевода земского сторожевого полка. Кампания завершилась тягчайшим поражением. Крымцы спалили Москву.

Катастрофа не отразилась на военной карьере князя Ивана. Его полк сохранил боеспособность. Этим можно объяснить то, что после отхода Орды царь велел Шуйскому оставаться на главных оборонительных позициях в Серпухове. Иван Андреевич получил чин воеводы большого полка, и государь подчинил ему воеводу полка левой руки Ивана Петровича Шуйского. Главнокомандующий русской армии Бельский погиб при пожаре Москвы. Его полк понес огромные потери на улицах горящего города.

Воевода Шуйский не мог избавиться от тревоги. 27 января 1572 г. он пожертвовал 40 рублей на помин души казненного царем отца и матери. Но тревога оказалась напрасной. В карьере князя наступил крутой поворот.

Опричнина утратила всякую привлекательность, и ей нужен был новый фасад. При учреждении опричнины знать в «государеву светлость» не пускали. В момент отмены опричнины ее думу возглавляли представители высшей аристократии. Весной 1572 г. Иван Андреевич Шуйский сопровождал Ивана IV в Новгород как первый боярин «из опришнины».

Иван Шуйский окончательно завоевал милость самодержца, породнившись с Малютой Скуратовым. Он женил своего сына Дмитрия на дочери временщика.

В опричнине князь Иван прослужил всего год-полтора. В начале 1573 г. он отправился с царем Иваном в «немецкий поход», командуя передовым полком. Шуйский участвовал в осаде замка Пайды. В январе 1573 г. под стенами этой ливонской крепости погиб его сват Малюта Скуратов. Смерть любимца произвела сильное впечатление на самодержца, и он вернулся в Новгород, поручив командование хану Симеону Бекбулатовичу и Ивану Мстиславскому. В их армии Иван Шуйский получил пост воеводы правой руки. В бою у ливонского городка Коловери русская армия была разгромлена шведами, а воевода князь Иван Шуйский убит.

 

Начало карьеры

Пятеро сыновей боярина Ивана Шуйского остались, по понятиям того времени, сиротами. Старший из них, князь Василий, давно достиг совершеннолетия и поступил на государеву службу. Ему исполнилось не менее 22 лет, когда он получил первые почетные служебные назначения.

В 1574 г. Грозный выступил с полками на южную границу. В его свите был Василий Шуйский, «рында с большим саадаком». Так называли колчан с луком и стрелами, богато изукрашенный каменьями и золотом. Хранитель саадака считался старшим из оруженосцев. Лук был с незапамятных времен почетным оружием царя и конных дворян.

Гибель тестя Шуйских Малюты Скуратова повлекла за собой смену руководства. После роспуска опричнины так называемый двор заменил собой опричный охранный корпус. На «дворовой» службе место Малюты занял боярин Василий Умной-Колычев. Осенью 1574 г. он сосватал Грозному свою родственницу Анну Васильчикову и так упрочил свое влияние.

Васильчиковы принадлежали к «дворовым» детям боярским, служившим по Кашире. Никто из родни новой царицы не получил боярского титула.

Пятый брак был незаконным, и потому свадьбу играли не по царскому чину. На свадьбе отсутствовали великие бояре, руководители думы. На брачный пир были приглашены немногие ближние люди. Из 35 гостей 19 принадлежали к роду Колычевых. Иван Федорович Крюк-Колычев и его жена были главными дружками невесты Анны Васильчиковой.

Из высшей знати на пир позвали одних лишь братьев Шуйских — Василия, Андрея и Дмитрия. По обычаям того времени свадьбу праздновали в кругу родственников. Можно допустить, что Шуйские доводились родней царской невесте.

Первое послеопричное правительство, которое возглавляли Умной-Колычев и Тулупов, не смогло умиротворить страну, потрясенную террором. Его вожди были обвинены в измене и преданы жестокой казни. Лишились головы те, кто пировал на свадьбе Грозного с Васильчиковой. Никто не подозревал, каким коротким окажется для них путь из-за свадебного стола на эшафот. Шуйских опала не коснулась.

Осенью 1575 г. государь объявил об отречении и посадил на трон служилого татарского хана Симеона Бекбулатовича. Москвичи стали свидетелями новых казней. Иванец Московский перешел в «удел» и сформировал себе новую гвардию.

С отменой опричнины многие видные опричники поспешили избавиться от поместий в опричных уездах и получили от царя поместья в Шелонской пятине Новгорода Великого. В июле 1575 г. шелонские поместья были пожалованы Василию и Андрею Шуйским. Имение было богатым. Прежде им владел родственник царицы Анны Колтовской, постриженной в монахини.

Грозный наконец стал оказывать покровительство сиротам погибшего Ивана Шуйского. Он принял их к себе на службу в «удел». В дни похода Иванца Московского в 1576 г. Василий и Андрей Шуйские исполняли должность оруженосцев, а также должны были «в стану у государя спати и у ночных сторож в головах им же быти». Василий числился главным рындой у царя, Андрей — старшим оруженосцем при особе наследника.

Под видом передачи трона Симеону Грозный попытался возродить в стране опричные порядки. Знать была встревожена. Стремясь успокоить недовольных, самодержец поставил во главе «удельной» думы князя Ивана Петровича Шуйского. Вместе с ним на «дворовой» службе до последних дней жизни Ивана IV служил князь Василий Федорович Скопин-Шуйский.

Василий Шуйский с двумя братьями сопровождали самодержца в ливонском походе 1579 г. в качестве рынд при двух саадаках и царском копье. Участие в боевых действиях таило угрозу для жизни дворянина. 25 апреля 1580 г. князь Василий пожертвовал 30 рублей в Троице-Сергиев монастырь. Вклад свидетельствовал о том, что из всех братьев самым осторожным был Василий. В 1581 г. Василий и Андрей Шуйские были посланы на южную границу. Василий был назначен воеводой большого полка, а его брат — воеводой правой руки. Подчиненные им силы были совсем невелики. Служилый князь Михаил Одоевский был задет тем, что попал в подчинение Василию Шуйскому, и заспорил с ним о местах. Главные бояре решили дело в пользу Шуйского. Суд выяснил любопытные подробности. Оказалось, что воевода Иван Петрович Шуйский уступал «по счету в родстве» князю Василию и князю Андрею.

В конце Ливонской войны Шуйские добились исключительных успехов на военном поприще. В 1581 г. польский король Стефан Баторий осадил Псков. Оборону крепости возглавил «дворовый» боярин князь Иван Петрович Шуйский.

Под Псковом Баторий потерпел самую крупную неудачу в войне с Россией. Псков стал бастионом, о который разбилась волна неприятельского нашествия. Заслуги Шуйского получили всеобщее признание. Фактически он спас Россию от полного поражения в Ливонской войне.

На поле боя отличился также и князь Андрей Шуйский. Речь Посполитая заключила мир с Россией, Швеция продолжала войну. Шведы осадили Орешек в истоках Невы и 8 октября 1582 г. пошли на приступ, но были отбиты. Неделю спустя воевода Андрей Шуйский пробился в крепость с подкреплениями. Он руководил гарнизоном при отражении второго штурма. Шведы понесли большие потери и отступили.

Князь Василий не блистал на поле брани. Но это не повлияло на его дальнейшую карьеру. Успех объяснялся его исключительной знатностью. В апреле 1583 г. Василий получил пост в армии Мстиславского, выступившей против татар. Он возглавил полк правой руки, то есть был вторым лицом после главнокомандующего.

Гибель наследника престола царевича Ивана от руки отца породила глубокий династический кризис. Царевич Федор отличался плохим здоровьем и не имел детей. Он был слабоумным, и даже исполнение придворных церемоний давалось ему с трудом. Многие с полным основанием сомневались, что новый наследник способен управлять страной в обстановке военного поражения и разрухи. Чтобы преодолеть кризис, Иван IV прибегнул к обычной для него политической игре. Он объявил Боярской думе, что намерен покинуть трон и уйти в монастырь.

Папский легат Антонио Поссевино собрал важные сведения об этом эпизоде в дни посещения Москвы в феврале 1582 г. По его свидетельству, государь обратился с длинной речью к Боярской думе. Не вдаваясь в подробности, он заявил, что наследник умер и это произошло из-за его грехов. Некоторые обстоятельства, продолжал он, дают повод сомневаться, будет ли власть прочной, если она перейдет к младшему сыну Федору. Ввиду этого монарх потребовал от бояр, чтобы те подумали, кто из наиболее знатных людей в царстве мог бы занять место государя.

За время своего бурного правления Грозный дважды отрекался от трона. Наконец он отрекся в третий раз, на этот раз от имени своего слабоумного сына.

Бояре, передает итальянец, прекрасно понимали, что в случае, если бы кто-нибудь высказался в пользу другого претендента, он был бы немедленно уничтожен со всеми своими сторонниками. Понятно, что никто из членов думы не осмелился выразить вслух недоверие Федору. Напротив, дума должна была просить самодержца официально назначить Федора своим преемником.

Но мнительного монарха продолжали мучить подозрения, и он с беспокойством следил за поведением самых знатных из своих вассалов. Вновь его взор обратился в сторону суздальской знати.

В 1582–1583 гг. Грозный приказал арестовать Василия Шуйского. Невозможно сказать, что послужило поводом для ареста. Видимо, молодой аристократ обратил на себя внимание царя честолюбием, изворотливостью и умом. Василий некоторое время содержался под стражей, а потом был освобожден. Царь решил сделать заложниками всех членов семьи. Князь Василий был выдан на поруки четырем младшим братьям. Никто из пяти братьев Шуйских не получил боярского чина, пока был жив Иван Васильевич.

Смертельно заболев, Иван IV распорядился учредить при сыне Федоре опекунский совет. Царевич Федор давно достиг совершеннолетия, но из-за полного умственного убожества он не мог править государством.

Всю жизнь Грозный враждовал со знатью. Но это не помешало ему назначить первым регентом удельного князя Ивана Мстиславского, который 13 лет возглавлял земскую думу. Царь не раз обличал его как изменника и колотил палкой. Обладая огромным политическим опытом, самодержец понимал, что только при поддержке думы его недееспособный сын может удержать на голове корону. Вместе с Мстиславским опекунами стали два наиболее авторитетных руководителя Боярской думы — прославленный воевода Шуйский, принятый царем на «дворовую» службу, и земский боярин и дворецкий Никита Романов.

До конца жизни самодержец так и не решился искоренить опричные порядки, обеспечивавшие ему неограниченную власть. Последышем ненавистной опричнины был «двор». Его возглавляли Афанасий Нагой, Борис Годунов и Богдан Бельский. Брак царя с племянницей Нагова доказывал, что среди «дворовых» людей Афанасий пользовался наибольшим влиянием.

Близившаяся кончина Грозного посеяла глубокий раздор среди высших «дворовых» чинов. Вышло так, что самодержцу пришлось исключить из опекунского совета двух главных любимцев — Афанасия Нагова и Бориса Годунова.

Нагие ликовали, когда у царицы Марии Нагой родился сын Дмитрий. Царевич рос нормальным ребенком, что давало ему бесспорное преимущество перед слабоумным братом. Афанасий Нагой готов был употребить все средства, чтобы посадить на трон Дмитрия. Он негодовал на царя, искавшего себе невесту в Англии. Самодержец пообещал англичанам удалить в монастырь царицу Марию. Грозный понимал, какую опасность для законного наследника Федора таят замыслы Нагих, и не допустил их в регентский совет.

В браке с Ириной Годуновой у царя Федора не было детей. По этой причине старшая, законная ветвь династии Калиты обречена была на исчезновение. Иван IV винил в бесплодии невестку и намеревался развести ее с сыном. Влияние Бориса Годунова зиждилось на родстве с Федором. Естественно, что он должен был всеми силами противиться разводу сестры. Сказанное объясняет, почему Грозный не включил Бориса в регентский совет.

Атмосфера дворца была отравлена смертельной враждой. Придворные отчетливо сознавали, что исключение из состава опекунского совета грозит им утратой власти, тюрьмой и плахой.

 

Мятеж

Смерть Грозного 19 марта 1584 г. положила начало боярскому правлению в России.

События, последовавшие за кончиной царя, показали, что террор придавил родовую аристократию, но не сломил ее могущества. Поначалу власть сосредоточилась в руках самого незнатного из регентов, бывшего опричника Богдана Бельского. Он опирался на военную силу, прежде всего на стрелецкий гарнизон Кремля. Его главным соперником был регент князь Иван Петрович Шуйский. В столице толковали о том, что Бельский послал слуг, чтобы перехватить и убить Шуйского. Регент находился в Пскове и спешно выехал в столицу.

Со своей стороны, князья Шуйские торопили события, стремясь оттеснить от кормила власти бывшего опричного временщика.

Среди противников Бельского выделялся характером и дерзостью земский казначей Петр Головин. Не теряя времени, он затеял местническую тяжбу с Бельским. Боярин Иван Петрович Шуйский не успел вернуться в Москву, а это значит, что казначея подтолкнули к решительным действиям Василий Шуйский с братьями.

Тяжба вызвала распри. На стороне Головина выступили вместе с Шуйскими князь Мстиславский с сыном, князья Голицыны. Их поддержал боярин Никита Романов, не раз подвергавшийся преследованиям со стороны опричников.

За Бельского вступились «дворовые» чины — Трубецкие и Годуновы. Из земских думных людей в поддержку Бельского выступил один лишь дьяк Андрей Шелкалов.

Местнический спор затянулся. Земские дворяне, собравшиеся во дворце, проявляли нетерпение. Во время «преки» в думе они набросились на Бельского с таким остервенением, что тот, спасая жизнь, «утек к царе назад» и укрылся в царских хоромах.

Столкнувшись с «крамолой», Бельский решил действовать, не дожидаясь прибытия в столицу Ивана Шуйского. Он обратился к «дворовым» стрельцам с речью. Временщик тайно обещал им великое жалованье, убеждал не бояться бояр и выполнять только его приказы.

Великие бояре разъехались по своим дворам на обед. Бельский тем временем велел затворить все ворота и попытался уговорить Федора держать двор и опричнину так, как держал отец его. Над Кремлем повеяло новой опричниной. Но в дело вмешался народ.

Прослышав о затее Бельского, регенты Мстиславский и Романов поспешили в Кремль, взяв с собой вооруженную свиту. После переговоров Бельский согласился пустить двух бояр внутрь замка, но калитка захлопнулась перед их вооруженными холопами.

Подождав некоторое время, боярские слуги попытались силой пробиться в Кремль. В это время по улицам столицы проскакал молодой сын боярский с криками: «Бояр Годуновы побивают!»

На Красной плошали начала собираться толпа. К черни, как свидетельствует летописец, присоединились рязанцы Ляпуновы и Кикины «и иных городов дети боярские». В источниках имеется прямое указание на то, что мятежные дворяне действовали «по заводу» Шуйских. «Дети боярские на конех, — записал современник, — многие из луков на город стреляли».

Восставшие пытались разбить Фроловские ворота Кремля и поворотили большую пушку, стоявшую на Лобном месте, в сторону замка. Народ требовал выдать на расправу любимцев Грозного — Бельского и Годунова. Дело приобрело серьезный оборот. Стрельцы попытались залпами рассеять толпу. В результате побоища на площади осталось лежать до 20 человек убитых. Примерно 100 человек было ранено.

Положение стало критическим, и после совещания во дворце народу объявили об отставке Бельского. Попытка ввести опричнину провалилась. «Бояре, — повествует летописец, — межю собою помирилися в городе (Кремле) и выехали во Фроловские ворота». Временщик был лишен всех титулов и отправлен в ссылку в деревню.

 

В боярском чине

Смерть Ивана Грозного стала важнейшей вехой в жизни князя Василия Шуйского. Родовая аристократия не скрывала своей радости по поводу кончины великого государя. Дьяк Иван Тимофеев яркими красками описал настроения, воцарившиеся в Кремле в то время. «Бояре, — писал он, — долго не могли поверить, что царя Ивана нет более в живых, когда же они поняли, что это не во сне, а действительно случилось, через малое время многие из первых благородных вельмож, чьи пути были сомнительны, помазав благоухающим миром свои седины, с гордостью оделись великолепно и, как молодые, начали поступать по своей воле; как орлы, они с этим обновлением и временной переменой вновь переживали свою юность и, пренебрегая оставшимся после царя сыном Федором, считали, как будто и нет его…» Знать не скрывала своего отношения к Федору Ивановичу. «Русские на своем языке называют его дураком», — говорил шведский король Юхан III в речи к риксдагу.

В мае 1584 г. князь Василий Шуйский добился заветной цели. Еще до коронации нового царя он получил боярский чин и вошел в Боярскую думу. Менее чем через год боярином стал его брат князь Андрей. К весне 1586 г. боярством был пожалован из кравчих Дмитрий Шуйский.

31 мая бояре и митрополит Дионисий короновали Федора в Успенском соборе. Опираясь на вековую традицию, Боярская дума вернула себе прерогативы, утраченные ею в опричнину.

По случаю коронации власти объявили общую амнистию. «Многие князья и знать из известных родов, попавшие в опалу при прежнем царе и находившиеся в тюрьме двадцать лет, — писал Джером Горсей, — получили свободу и свои земли. Все заключенные освобождались, и их вина прощалась». Горсей наблюдал перемены своими глазами. В его рассказе особого внимания заслуживает упоминание о давних тюремных сидельцах. Несложный арифметический расчет показывает, что они оказались за решеткой в самом начале опричнины. Царь Иван пытайся примириться с убиенными, но прощать оставшихся в живых изменников он и не думал. Самым важным положением амнистии был пункт о возвращении земель знатным лицам, получившим свободу. Путь к возрождению родового княжеского землевладения был открыт.

Шуйские использовали благоприятную ситуацию, чтобы расширить свои вотчины. После казни Александра Горбатого его богатейшая вотчина — село Лопатниче со множеством приселков и деревень — была конфискована. Царь специально упомянул о ней в своем завещании, приказав передать вотчину царевичу Федору. Шуйские далеко разошлись в колене с князьями Суздальскими. Тем не менее регент князь Иван Шуйский получил из казны вотчину Горбатого. Он завладел также богатыми землями, принадлежавшими прежде удельному князю Ивану Бельскому. В его руки перешел город Кинешма с обширной волостью. В качестве кормления воевода получил Псков «со псковскими пригороды, и с тамгою, и с кабаки, чего никоторому боярину не давывал государь». Псков был одним из самых богатых торговых городов России, и в распоряжение регента поступили огромные средства.

Источники не сохранили сведений о земельных приобретениях Василия Шуйского. Они были очень велики, судя потому, что его младший брат Дмитрий получил вместе с чином кравчего «в путь» город Гороховец со всеми доходами. Боярин Василий Скопин-Шуйский удостоился «великого государева жалованья». Ему был отдан в кормление Каргополь.

Иван Грозный возвысил знать литовского происхождения, чтобы ограничить влияние своей братии — древней суздальской аристократии. После его смерти суздальские князья использовали местничество, чтобы вернуть себе былое величие. Князь Василий Шуйский в декабре 1584 г. затеял тяжбу с главой думы, удельным князем Федором Мстиславским и с князем Тимофеем Трубецким.

Царствование Федора Ивановича началось неладно. Волнения в Москве улеглись, но участились разбойные нападения и пожары. Город был наводнен разбойниками, которых считали главными виновниками поджогов. 10 июля 1584 г. польский посол писал из Москвы, что разногласиям и постоянным междоусобиям у московитов нет конца: «…вот и сегодня я слышал, что между ними возникали большие споры, которые едва не вылились во взаимное убийство и пролитие крови».

Царь Федор отличался слабым телосложением и казался недолговечным. В 1585 г. он тяжело заболел. Его кончины ждали со дня на день. В такой ситуации Борис Годунов затеял тайные переговоры с австрийским двором о браке царицы Ирины с австрийским принцем. Дело кончилось неслыханным скандалом: царь Федор выздоровел, а переговоры получили огласку.

Князь Василий Шуйский с братьями воспользовались промахом Годунова и выступили с нападками на правителя в Боярской думе. Инициаторы интриги вынуждены были оправдываться. «И мы то ставим в великое удивленье, што такие слова злодейские (о сватовстве к «цесареву брату». — Р.С.) нехто затеял злодеи и изменники». — заявили они. Федор был оскорблен до глубины души.

Осенью 1585 г. Годунов обратился с тайным ходатайством к английскому двору. Он просил в случае беды предоставить его семье убежище в Англии.

Шуйские добились устранения Бельского, и теперь наступила очередь другого опричного временщика — Годунова. Планы бегства за рубеж свидетельствуют о том, что Борис утратил поддержку Боярской думы.

Кризис власти вновь выдвинул бояр Шуйских на политическую авансцену, как это случилось после смерти Василия III. Князь Василий и его родня как никогда были близки к тому, чтобы захватить власть в государстве. Боярская дума была на их стороне.

По словам летописца, бояре «разделяхуся надвое: Борис Федорович Годунов с дядьями и з братьями, к нему же присташа и иные бояре и дьяки, и думные, и служивые многие люди; з другую же сторону князь Иван Федорович Мстиславский, а с ним Шуйские, и Воротынские, и Головины, и Колычевы, и иные служивые люди, и чернь московская». Против Годунова объединились старшие бояре думы, многие дворяне и дети боярские, приказные чины и столичный народ — «чернь».

Летописец не упомянул о Романовых. После отставки регента Бельского большим влиянием при дворе Федора стал пользоваться его дядя, боярин Никита Романов. Знатностью Романовы далеко превосходили Годуновых, но в глазах Рюриковичей Шуйских и Гедиминовичей Мстиславских они были худородными выскочками. Аристократическая реакция грозила покончить с высоким положением этой семьи. Неудивительно, что Романову пришлось искать поддержки у «дворовых» бояр Годуновых. Родня Федора должна была объединиться перед лицом обшей опасности. Благодаря Романову Борис Годунов получил по случаю царской коронации высший боярский чин конюшего и вошел в опекунский совет.

Однако Никита Романович вскоре тяжело заболел. Положение Годунова осложнилось.

Казначей Петр Головин добился устранения Бельского. Его подвиг был вознагражден. При коронации Федора он нес перед царем шапку Мономаха. Чувствуя поддержку думы, Головин стал обращаться с царским шурином Борисом дерзко и неуважительно. Если бы Головин затеял местническую тяжбу с Годуновым, он выиграл бы ее.

Интрига встревожила Бориса, и он решил нанести упреждающий удар. Ему удалось добиться решения о ревизии казны. Проверка обнаружила столь большие хищения, что боярский суд приговорил Головина к смерти. Казнь была отменена в самый последний момент.

Распри в Кремле множились день ото дня. В былые времена Грозный неоднократно принуждал главу думы Мстиславского к публичным покаяниям. При Федоре на его голову посыпались новые обвинения. Главный боярин якобы поддался уговорам Шуйских и замыслил призвать Годунова в свой дом на пир и там убить.

Конечно, Мстиславский и Шуйский имели возможность бороться с Борисом, не составляя заговора.

В Боярской думе зрели планы развода царицы Ирины с государем, и в качестве царской невесты называли дочь Мстиславского. Посольский приказ выступил со специальным заявлением о том, что девица Мстиславская выдана замуж за князя Василия Черкасского. В русской дипломатической практике разъяснения по поводу браков в боярской среде были случаем из ряда вон выходящим. Дело было в том, что девица Мстиславская метила в жены царю.

Окружение царя Федора усмотрело в действиях главы думы измену и предложило ему подать в отставку и уйти в монастырь. Иван Мстиславский доводился государю троюродным братом, и ссора была улажена чисто семейными средствами. Первый боярин думы был принужден сложить регентские полномочия и постричься в монахи в далеком Кирилло-Белозерском монастыре. Согласие боярина на изгнание избавило от опалы членов его семьи.

Каждый шаг Годунова приближал торжество Шуйских. Тяжелая болезнь Никиты Романова и отставка Мстиславского подкрепили их уверенность в том, что они господа положения.

В глазах князя Василия Шуйского отъезд Бориса и его семьи в Лондон представлялся лучшим выходом из создавшегося положения.

 

Царская опала

В конце апреля 1586 г. регент Никита Романов-Юрьев умер. Последовавшее затем народное возмущение возвысило Шуйских и едва не погубило Годуновых. Царские дипломаты поспешили выступить за рубежом с категорическим опровержением слухов о том, что московские правители «в Кремли-городе, в осаде сидели». «Того не бывало, — заявили послы, — то нехто сказывал негораздо, бездельник. От ково, от мужиков в осаде сидеть? А сторожи в городе и по воротам, то не ново, издавна так ведетца для всякого береженья». Дипломаты говорили неправду. Летописи и монастырские записи не оставляют сомнений на этот счет. Расходные книги Чудова монастыря засвидетельствовали факт осады Кремля с полной определенностью. В середине мая 1586 г. монастырь закупал боеприпасы «для осадного времени». Как видно, монастырские слуги в дни осады охраняли кремлевские стены вместе со стрельцами.

Летописи позволяют заключить, что внезапно вспыхнувшее возмущение застало правителей врасплох. Народ — «московских людей множество» — ворвался в Кремль и запрудил площадь перед Грановитой палатой. Толпа требовала выдачи Бориса. Москвичи, повествует летописец, хотели побить камнями «без милости» всех Годуновых разом. Борис бессилен был защитить себя и своих близких.

Но разбушевавшаяся народная стихия ошеломила власть имущих. Бояре старались любой ценой успокоить чернь и удалить ее из Кремля. Ради достижения этой цели им пришлось помириться между собой. Роль мировых посредников взяли на себя прославленный воевода Иван Шуйский и митрополит Дионисий.

От имени всех бояр регент Иван Шуйский заверил народ в том, что «им на Бориса нет гнева», что они «помирилися и впредь враждовать не хотят меж себя». Шуйские имели возможность расправиться с Годуновыми, натравив на них толпу. Поведение народа не оставляет в том сомнения. Двое «торговых мужиков» — вожаки толпы — в запальчивости начали было спорить с боярином. «Помирилися вы есте нашими головами, а вам, князь Иван Петрович, от Бориса пропасть да и нам погинуть». Но Шуйским были чужды методы опричнины. Прибегать к незаконным мерам такого рода было не в правилах регента.

Момент был упущен, и настроение толпы переменилось. Как только народ покинул Кремль, бояре немедленно затворили все ворота, расставили стрельцов на стенах и окружили многочисленной стражей Государев двор. Началось известное по дипломатическим документам «сидение» в Кремле в осаде.

Люди Бориса позаботились о том, чтобы с наступлением ночи захватить двух купцов-смутьянов, перечивших Шуйскому. Они были немедленно сосланы «безвестно, неведомо куды».

Судьба Годуновых, казалось, висела на волоске. Борис все больше утверждался в намерении искать спасения за рубежом. Лагерь его сторонников таял на глазах.

Знать спешила использовать ничем не прикрытое поражение Бориса, чтобы окончательно избавиться от него. Шуйские инспирировали новое выступление земщины против Годуновых. Как русские, так и иностранные источники совершенно различного происхождения одинаково свидетельствуют о том, что оппозиция пыталась принудить царя к разводу и тем нанести смертельный удар влиянию Бориса.

Согласно летописи, митрополит, большие бояре, столичные гости просили Федора «вся земля царские державы своея пожаловати, прияти бы ему второй брак, а царицу первого брака Ирину Федоровну пожаловати отпустить во иноческий чин и брак учинити ему царьскаго ради чадородия».

Боярская дума, записал шведский агент Петр Петрей, имела обычай разводить великих князей с бездетными женами. Московские власти и простой народ намеревались отправить в монастырь великую княгиню. Но Борис расстроил эти замыслы.

Осведомленный московский дьяк Иван Тимофеев подтверждает шведскую версию. В обычных для него витиеватых выражениях он повествует о том, что Борис насильственно постригал в монастырь девиц — дочерей первых после царя бояр, «яко да не понудится некими царь приняти едину от них второбрачием в жену неплодства ради сестры его» (сестры Бориса Годунова — царицы Ирины).

Главные бояре созвали «совет», который выразил мнение «всей земли». На соборе присутствовали представители «от больших бояр и от вельмож царевы полаты», от столичного народа — большие московские гости. Участие народных представителей придало собору земский характер. Земский собор выработал письменный документ — приговор. Члены собора скрепили его подписями — «рукописанием».

Земцы явились во дворец и подали Федору прошение, «чтобы он, государь, чадородия ради второй брак принял, а первую свою царицу отпустил во иноческий чин».

Думская оппозиция чувствовала себя достаточно сильной, чтобы действовать открыто. Ее ходатайство преследовало верноподданнические цели: бояре старались не допустить пресечения законной династии и следовали воле Грозного. Члены собора строго придерживались московских традиций, согласно которым бесплодие жены считалось достаточной причиной для развода. Под таким предлогом Василий III отправил в монастырь жену Соломониду Сабурову. Иван IV постриг двух своих жен по той же причине.

Последовавшие за демаршем репрессии позволяют установить круг лиц, участвовавших в соборном постановлении. То были бояре Иван Петрович Шуйский, Василий, Андрей и Дмитрий Шуйские, Василий Скопин-Шуйский, боярин князь Петр Татев-Стародубский, боярин Федор Шереметев, воевода Иван Крюк-Колычев. Шведский агент Петрей упомянул о том, что бояре выбрали «сестру князя Флора Ивановича Мстиславского, родственницу великого князя, самого знатного рода в стране, и хотели ее выдать замуж» за царя Федора. Позиция главы думы имела существенное значение.

Записки английского посла Джильса Флетчера дают полное представление о первых лицах думы. О Федоре Мстиславском и Василии Скопине посол дал убийственный отзыв. Они «более знатны родом, нежели замечательны по уму, и потому, сколько можно судить, назначены (в Боярскую думу) больше для того, чтобы… делать честь своим присутствием, нежели для советов».

Скупой на похвалы, Флетчер выделил среди членов думы князей Василия и Андрея Шуйских. Первый «почитается умнее своих прочих однофамильцев», второй «почитался за человека чрезвычайно умного». Высокой оценки удостоился также Иван Петрович Шуйский, «человек с большими достоинствами и заслугами». Трое бояр Шуйских, по-видимому, и были вдохновителями интриги.

Хотя оппозиция действовала обдуманно, она тем не менее допустила роковой промах, сбросив со счетов слабоумного царя. Федор давно подчинился авторитету умной Ирины Годуновой и цепко держался за свою семью. Ходатайство чинов было отвергнуто. В молодости Федора угнетал страх перед отцовскими побоями. Но даже своенравному деспоту-отцу не удалось принудить безвольного сына к разводу. Еще меньше шансов на успех имели бояре и митрополит, предпринявшие попытку вмешаться в его семейную жизнь.

Борису Годунову предстояло разрешить неразрешимую задачу. Желая любой ценой сохранить трон за сестрой Ириной и ее потомством, он продолжал зондировать почву относительно брака Ирины с одним из австрийских герцогов. Противники Бориса не возражали против поисков кандидата на трон за пределами России. Но они ориентировались не на Австрию, а на Речь Посполитую.

Литовский канцлер Лев Сапега в письмах из Москвы сообщал, что знатные московские бояре являются сторонниками короля Батория. Переводчик Посольского приказа Заборовский в 1585 г. подтвердил эту информацию и дополнил ее важными подробностями. Он тайно уведомил Батория о том, что пропольскую партию в Москве возглавляют Шуйские, которые «очень преданы королю и все надежды возлагают на то, что своими владениями, как бы «отцы в ореоле», соседствуют с королевскими владениями». Осведомленность чиновника московского дипломатического ведомства не подлежит сомнению.

Австрийский посол Варкоч писал в своем донесении из Москвы в 1589 г.: «Душеприказчики (царя Ивана. — Р.С.) хотели (как ныне заявляет Борис) тайно сговориться с Польшей и включить Россию в ее состав; вообще имеются основательные подозрения, что все это вовсе не выдумки».

Речь шла, конечно же, не о насильственном присоединении России к Речи Посполитой, а о заключении унии. Идея унии не была нова для русского общества. Иван Грозный вел длительные переговоры с польскими дипломатами о соединении России и Польши под властью единой династии.

Шуйские выдвинули проект унии вследствие нескольких причин.

Король Баторий завершал подготовку к новому вторжению в пределы России. Переговоры об унии должны были снять угрозу немедленного нападения извне.

Шуйским и прочей знати импонировали политические порядки Речи Посполитой, ограничивавшие королевскую власть в пользу магнатов и устанавливавшие принцип выборности монарха. Бояре не прочь были распространить подобные порядки на Руси и таким путем ограничить самодержавную власть царя.

Уния с Польшей разрешала вопрос о наследнике бездетного царя. Можно поверить тому, что среди высшей знати в Москве было немало сторонников унии. Объяснялось это прежде всего тем, что в московской думе первенствовала аристократия литовского происхождения.

Дипломатические переговоры, затеянные Шуйскими, небыли секретом для главы Посольского приказа канцлера Щелкалова и Бориса Годунова. Не предпринимая никаких официальных шагов, они обдумывали свой вариант действий. В тайной беседе с толмачом приказа Заборовским Щелкалов говорил, что уния с Речью Посполитой приемлема при непременном условии брака Батория с вдовой царя Федора. «Если у него (Батория. — Р.С.) королева уйдет из этой жизни, так что он мог бы жениться на нашей великой княгине, — говорил дьяк, — то мы сделали бы это очень охотно». Предложение насчет брака было не более чем дипломатической уловкой, поскольку и королева, и царь Федор были живы. Существенно, что предложенная канцлером комбинация устраняла возможность передачи трона царевичу Дмитрию и сохранения у власти династии Калиты.

В Речи Посполитой знали о пропольских симпатиях великих бояр и невольно преувеличивали их значение. В переписке Стефана Батория с иезуитом Поссевино можно встретить утверждения о том, что бояре и почти весь народ московский, не желая терпеть деспотизм Годунова, ждут лишь польской помощи.

Литовские дипломаты, ездившие в Россию, своими глазами видели, что в думе царит раздор, а народ склонен к мятежам. Их наблюдения находили подтверждение в заявлениях московских беглецов. Эти последние советовали королю не терять времени. Один из них, Михаил Головин, заявил Баторию: «Где [король] не придеть, тут все ево будет; нихто… против его руки не подымет» из-за розни великой в боярах: «для розни и нестроения служити и битися нихто не хочет».

В конце 1586 г. в Польше начал работу сейм, который должен был обсудить и конкретизировать планы вторжения в Россию. Князь Иван Шуйский стремился предотвратить нашествие, для чего все средства, включая тайные переговоры, были хороши.

Борис вел в строжайшей тайне переговоры с Габсбургами. Шуйские также использовали методы тайной дипломатии, и Годунов бросил им прямое обвинение в изменнических связях с литовцами. Если верить донесениям литовской секретной службы, глубокой осенью 1586 г. правитель заявил в думе, что Андрей Шуйский ездил под видом охоты на границу и встречался там с литовскими панами. По слухам, боярину удалось оправдаться. Но разбирательство в думе будто бы закончилось тем, что Годунов и Шуйский подрались и ранили друг друга.

Осведомленные наблюдатели утверждали, что недовольные организовали форменный заговор против Бориса. Австрийский посол Варкоч узнал о нем из уст самого Годунова. В отчете о беседе Варкоч писал: «Душеприказчики (царя Ивана. — Р.С.) приобрели себе много тайных сообщников, особенно из горожан и купцов, для того чтобы внезапно напасть на Бориса и всех тех, кто стоит им поперек дороги, убрать их, а в дальнейшем править по своей воле».

Правитель знал о планах заговорщиков. Но он не в состоянии был помешать их действиям и, по словам Горсея, довольствовался тем, что окружил себя многочисленной охраной.

В последних числах декабря 1586 г. в пограничную литовскую крепость Витебск поступили сведения о крупных беспорядках в русской столице. Местный воевода направил своему правительству два письма с информацией об этих событиях. В первом письме он сообщал, что зачинщиком беспорядков был Андрей Шуйский, которому удалось договориться со Щелкаловым. Во втором письме имя Щелкалова не фигурировало. Согласно последней версии, во время нападения Шуйского на двор Годунова погибли сам Борис и другой большой боярин, было перебито 80 человек.

Литовцы сочувствовали Шуйским и давно ждали известий об их успехе. Потому они легко поверили тому, что Годунов погиб, а Щелкалов примкнул к мятежникам. Слухи такого рода оказались недостоверными.

Положение правителя Годунова ухудшалось со дня надень, что и служило почвой для всевозможных неблагоприятных для него толков. Между тем появились обстоятельства, которые придали событиям новое направление.

Исключительно важным представляется свидетельство агента Бориса Годунова Джерома Горсея, до сих пор не оцененное.

Выполнив поручение Бориса, Горсей в 1586 г. вернулся в Москву, где был приглашен в дом к боярину. Годунов доверительно рассказал о многих переменах, происшедших в Москве за время отсутствия англичанина. «Я был огорчен, — записал англичанин, — услышав о заговорах родственников царицы, матери царевича Дмитрия и отдельных князей, объединенных с ним (Борисом Годуновым. — Р.С.) в регентстве по воле старого царя…» Горсей хорошо знал и Марию Нагую, мать царевича Дмитрия, и регента Ивана Шуйского.

Царь Федор мог умереть в любой момент, и тогда отсутствие утвержденного думой законного наследника грозило привести к смуте и кровопролитию. Дмитрию едва исполнилось четыре-пять лет, но это не имело значения. Шуйские могли сформировать при мальчике новый регентский совет, поскольку старый совет распался.

Царевич Дмитрий стал представлять реальную угрозу для правителя с того момента, как Шуйские завели переговоры с Нагими.

Углич оказался втянут в опасную затею. Нагие по-своему готовили царевича к грядущим переменам, старательно поддерживая в нем неприязнь к советникам царя Федора. В характере Дмитрия рано проявилась унаследованная от отца жестокость. Зимой мальчик лепил снежные фигуры и называл их именами ближних бояр. Окончив работу, он принимался лихо рубить им головы, приговаривая: «Это Мстиславский, это Годунов». Характерно, что Нагие не учили царевича рубить голову Шуйскому, который был фактическим руководителем столичной Боярской думы.

При дворе Федора детские «глумления» царевича вызывали недовольство и страх. Взаимные подозрения достигли предела. Угличский двор распространял повсюду слухи, будто родственники Федора, рассчитывавшие заполучить трон в случае его бездетной смерти, пытались «окормить» Дмитрия зельем. Слухи эти были записаны в 1588–1589 гг. послом Флетчером. Они оказались живучими и попали на страницы поздних русских летописей XVII в.

Московский двор не остался в долгу. Ранее 1589 г. власти разослали по всем церквам приказ, воспрещавший упоминать на богослужениях имя Дмитрия на том основании, что он зачат в шестом браке, а следовательно, является незаконнорожденным. Такой приказ, утверждал английский посол, отдал священникам сам царь вследствие происков Бориса Годунова. Церковные правила строго воспрещали православным вступать в брак более трех раз. При жизни Грозного никто не смел усомниться в законности его шестого брака. После его кончины все изменилось. Родне Дмитрия оставалось надеяться на царское завещание. Отцовское благословение само по себе утверждало взгляд на царевича как на законного наследника престола. Однако царское завещание было уничтожено.

Упрямство Федора, его отказ развестись с Ириной ставили думу в трудное положение. Главный регент Шуйский и дума обязаны были позаботиться о том, чтобы царь имел законного и принятого народом наследника. Бояре исчерпали все легальные средства и рано или поздно должны были вспомнить о младшем сыне Грозного.

Столкновение между Боярской думой и слабоумным самодержцем вызвало кризис, быть может, самый серьезный со времени опричнины. Через своих многочисленных клиентов бояре старались сформировать неблагоприятное для царской семьи общественное мнение. Никогда еще на Руси не слышно было столько непотребных толков о великом государе и царице. Клевету распространяли враги Годунова. Им надо было очернить помазанника Божьего в глазах народа, доказать, что «дурак» не может добиться повиновения даже от своих ближайших родственников и придворных. Толки о скандалах в царской семье готовили почву для переворота. Достаточно было на несколько часов изолировать юродивого царя от его окружения — Годунова и его родни, — чтобы учредить над самодержцем законную опеку.

Кризис достиг высшей точки, и власти пустили в ход репрессии. 13 октября 1586 г. митрополит Дионисий был лишен сана, пострижен в монахи и сослан в Хутынский монастырь в Новгороде. Его «собеседника» архиепископа Крутицкого Варлаама Пушкина заточили в новгородский Антониев монастырь. Опальные церковники получили возможность продолжать свои «беседы» в тиши и уединении.

Вслед затем Годуновы обрушили удар на Боярскую думу. В январе 1587 г. Посольский приказ через своих представителей за рубежом официально уведомил королевский двор о том, что царь отослал боярина Андрея Шуйского в деревню, а «опалы на него никоторые не положил», что боярин повинен в «воровстве» — «к бездельником приставал», а с ним вместе «поворовали были, не в свойское дело вступилися, к бездельником пристали» московские «торговые мужики».

Наказанию на первых порах подвергся один Андрей. По заявлению русских послов, Василий, Дмитрий, Александр и Иван Шуйские «находятся в Москве», а боярин Иван Петрович «поехал к себе в свою отчину». Борис явно желал скрыть от поляков факт ссылки знаменитого воеводы.

Московское население в лице торговых мужиков вступилось не в свое дело — иначе говоря, не только поддержало ходатайство о разводе государя, но и учинило смуту в столице. Власти официально признали князя Андрея повинным в мятеже — «воровстве». Такого рода обвинения следует сопоставить с глухими упоминаниями источников о попытках Андрея Шуйского спровоцировать нападение черни на подворье Годуновых.

Князь Андрей пошел в своего деда — князя Андрея Михайловича. Его отличала склонность к авантюре и риску. Но, кроме того, он был храбрым воином.

Беспорядки в столице произошли в сентябре — октябре. Брат князя Андрея Василий с весны 1585 и до осени 1586 г. находился на воеводстве в Смоленске. Ранее 15 октября он был сведен с воеводства и отозван в столицу.

В конце 1586 г. в Москве пролилась кровь. По приказу властей шесть купцов, главных сообщников князя Андрея, были обезглавлены «на Пожаре» у стен Кремля. В их числе были Федор Нагой, Голуб, Русин Синеус. Многих посадских людей подвергли пыткам, а затем отправили в ссылку в Сибирь.

Описанные казни послужили отправной точкой длительного розыска. Не позднее весны 1587 г. власти отдали приказ об аресте Шуйских. Пока что речь шла о «малой опале». В июне 1587 г. Посольский приказ разъяснил полякам, что Шуйские творили многие «неправды» царю, но «государь нашь ещо к ним милость свою показал не по их винам, памятуя княж Иванову службу, опалы своей большой на них не положил, сослал в деревню…». Местом ссылки князя Ивана Петровича стал укрепленный городок Кинешма.

Московские казни осложнили ситуацию. Страна оказалась на пороге новых потрясений. Весь горизонт, от края до края, затянули грозовые тучи. Однако улар грома последовал с запозданием.

 

Тайные казни

Прошло несколько лет после окончания Ливонской войны, а последствия войны и разрухи не были преодолены. В 1587–1589 гг. на страну обрушились новые стихийные бедствия. Неблагоприятные погодные условия погубили урожай. Цены на хлеб взлетели в Москве и Новгороде, Владимире и Холмогорах. Крестьяне искали спасения на плодородном Юге.

Писцы и дозорщики доносили о многочисленных случаях дворянского «оскудения». Разорившиеся служилые люди и члены их семей бросали пустые поместья, шли в кабалу к боярам, изредка садились на крестьянскую пашню, чаще питались подаянием. Недовольство низшего дворянства породило глубокий политический кризис.

В связи с голодом 1588 г. осложнилось положение в столице. Толпы нищих и бродяг заполнили городские улицы. Народ винил в своих бедах Бориса Годунова, олицетворявшего неправедную власть. Его бранили и втихомолку, и открыто. Англичанин Флетчер видел в 1588–1589 гг., как московская толпа жадно внимала пророчествам юродивого, поносившего Бориса. «В настоящее время, — записал он, — есть один в Москве, который ходит голый по улицам и восстановляет всех против правительства, особенно же Годуновых, которых почитают притеснителями всего государства». К 1589 г. голод в стране кончился, но положение в Москве оставалось тревожным. С наступлением весны правительство, опасаясь уличных беспорядков, отдало приказ о размещении в городе усиленных военных отрядов.

Круг сторонников Бориса сузился. Соперничество с соправителем Андреем Щелкаловым приобрело открытые формы. Опала на дьяка усугубила политическое одиночество правителя. Даже доброжелатели Бориса не питали иллюзий насчет его будущего. Австрийский посол Варкоч писал в 1589 г.: «Случись что с великим князем, против Бориса снова поднимут голову его противники… а если он и тогда захочет строить из себя господина, то вряд ли ему это удастся».

Наибольшую опасность для Годуновых таил сговор Шуйских с Нагими. Сговор мог иметь место лишь при одном непременном условии. Родня царевича Дмитрия, Нагие никогда бы не пошли на соглашение с регентом, если бы тот не признал прав царевича как законного наследника трона. Дело шло к заговору в пользу царевича Дмитрия. С точки зрения царствующей персоны подобного рода заговор означал грубое нарушение данной Федору присяги и не мог рассматриваться иначе, как государственное преступление.

Розыск о боярской измене должен был укрепить положение правителя. По свидетельству «Нового летописца», раздор с Шуйскими завершился тем, что Годунов будто бы подкупил слуг бояр Шуйских: «научи на них доводити людей их Федора Старова с товарищи и возложи на них измену».

Активную роль в расследовании играли бывшие опричники дворяне Татищевы. Дьяк Иван Тимофеев вспоминал, что Михаил Татищев помог Василию Шуйскому взойти на трон, но когда-то прежде, ради получения сана и чести, угождая Борису, «всеродна» бесчестил Василия, «даже и до рукобиения всеродно той досаждая». Всеродному гонению Шуйские подверглись в 1586–1589 гг. За свои заслуги перед Борисом Татищев получил чин ясельничего, а затем думного дворянина.

После розыска младшие Шуйские были арестованы в своих усадьбах и подвергнуты тюремному заключению. Князя Андрея заточили в тюрьму в Буйгороде. Как значится в книгах Разрядного приказа, «того же году 95-го сослан в опале в Галич князь Василий Иванович Шуйский». Из записи следует, что приставами у опального боярина Василия Шуйского и его брата Александра были Андрей Замыцкий и галицкий судья князь Михаил Львов. Оба дворянина внесены в список двора Федора (1588–1589 гг.). Против имени Замыцкого имеется помета «у Шуйских», против имени Львова — «у колодников, в Галич». Князей Дмитрия и Ивана оставили в селе Шуя. В дворовом списке конца 1588 г. имеются пометы о посылке приставов (Замыцкого, Окинфова, Вырубова) к арестованным Шуйским.

В том же списке против имени дворянина Федора Жеребцова сделана помета: «У Афанасия у Нагово». Очевидно, Нагой оказался под стражей одновременно с Шуйскими, и скорее всего по одному с ними делу. В декабре 1588 г. Афанасий сделал вклад в Троице-Сергиев монастырь «по сыне Петре». Сына арестовали и отправили в Антониев-Сийский монастырь. В начале 1589 г. власти распорядились усилить надзор за Петром, «приставить к нему приставов и никого не пускать к нему в келью».

Слухи об опалах в России широко распространились в Польше, и Борис счел необходимым опровергнуть их. Посольский приказ выступил с новыми разъяснениями по поводу Шуйских. «…Князь Ондрей Шуйской с братьею, — заявили московские послы, — учали перед государем измену делать, неправду и умышлять с торговыми мужики на всякое лихо, а князь Иван Петрович, им потакаючи, к ним же пристал, и неправды многие показал перед государем».

В чем именно состояли «неправды» и «измена» Шуйских и их приверженцев — «мужиков»? Обвинения включали, по-видимому, несколько пунктов: «злодейскую» попытку вмешаться в семейную жизнь великого государя и навязать ему развод, тайные сношения князей Шуйских с польским королем, сговор бояр с Нагими.

Со времен опричнины обвинения крамольных бояр в намерении «предаться» польскому королю стали традиционными. В отношении Ивана Шуйского обвинения такого рода поражали своей нелепостью. Именно Иван Шуйский отразил нападение Батория на Псков и стяжал славу героя войны с Польшей.

Борис Годунов не посмел преследовать вдову-царицу Марию Нагую, но всеми мерами старался укоренить в обществе взгляд на царевича Дмитрия как на незаконнорожденного. По воле отца царевич получил во владение Угличское удельное княжество. Стараниями Годунова его права на удел были ограничены и почти упразднены.

Афанасий Нагой был величайшим мастером политических интриг. Он готов был пустить в ход все возможные средства, чтобы доставить трон Дмитрию. Нагие и Шуйские принадлежали к противоположным полюсам политической жизни, но их объединяла вражда к правителю.

Оказавшись в изоляции, Годунов прибегнул к насильственным действиям. По замечанию В. О. Ключевского, современники верно понимали затруднительное положение Бориса при царе Федоре: оно побуждало бить, чтобы не быть побитым.

Джером Горсей был поражен переменами, когда явился в Москву в 1586 г. «Я был огорчен, — писал англичанин, — увидев, какую ненависть возбудил в сердцах и во мнении большинства князь-правитель, которым его жестокости и лицемерие казались чрезмерными».

Сослав Шуйских в деревню, Борис приказал следить за каждым их шагом. Регент Иван Петрович Шуйский из Кинешмы был переведен в суздальскую вотчину — село Лопатниче. Не позднее весны 1587 г. боярин ездил к вдове царевича Ивана Ивановича в Покровский монастырь в Суздале. Вскоре старица посетила Шуйского в Лопатниче.

Борис заподозрил неладное и отрядил в Суздаль бывших опричников — боярина князя Дмитрия Хворостинина и казначея Дмитрия Черемисинова. Они провели розыск в монастыре. Вслед за тем в село прибыл князь Иван Туренин, родня и доверенное лицо правителя. Он арестовал боярина и под охраной отвез на Белоозеро. В Кирилло-Белозерском монастыре регента насильно постригли в монахи. Монастырь стал местом одновременного заточения двух главных душеприказчиков Грозного — Мстиславского и Шуйского.

Старец Иов Шуйский недолго жил в глухой северной обители. В конце 1588 г. по всей стране прошла молва о его смерти. Англичане Джильс Флетчер и Джером Горсей, летописцы московские и псковские упомянули о том, что «великий боярин» был убит по приказу Бориса. Но кто может сказать, записали ли они достоверные сведения или клеветнические слухи? Рассеять сомнения помогают подлинные документы, найденные в фондах Кирилло-Белозерского монастыря.

На страницах монастырских вкладных книг кирилловские монахи записали, что 12 ноября 1588 г. в их обитель прибыл пристав князь Туренин, а 28 ноября этот пристав внес большое денежное пожертвование на помин души князя Ивана Шуйского. «А корм на преставление его (князя Шуйского. — Р.С.), — отметили старцы, — ноября в 16 день». Очевидно, Туренин не мог пожертвовать деньги на опального без прямого царского повеления. Чтобы снестись с Москвой, ему нужен был самое малое месяц. Следовательно, распоряжение из столицы он не мог получить раньше середины декабря. Как же случилось, что Туренин «упокоил» душу опального в ноябре, на 12-й день после его кончины? Неизбежно предположение, что правитель поручил Туренину не только привезти Шуйского на Бслоозеро, но и убить его.

По словам псковского летописца, Борис «утуши сеном» бывшего опекуна. Аналогичные сведения сообщает англичанин Горсей. Боярина удушили «дымом от зажженного сырого сена и жнива». Самый способ казни свидетельствовал о том, что Борис старался убрать соперника без лишнего шума. В тех же целях был затеян маскарад с пострижением.

Казнь Шуйского можно назвать поистине «благочестивым» убийством. Московские государи перед кончиной обычно надевали иноческое платье. Не всем это удавалось. Грозный сподобился пострижения уже после того, как испустил дух. По понятиям людей того времени, «ангельский образ» облегчал потустороннюю жизнь.

Сколь бы критической ни казалась ситуация, убийство Шуйского было продиктовано не трезвым политическим расчетом, а чувством страха. Пострижение регента покончило с его светской карьерой, ибо в мир он мог вернуться лишь расстригой. По словам Горсея, все оплакивали знаменитого воеводу. Репутация Годунова была загублена окончательно. Отныне любую смерть, любую беду молва мгновенно приписывала его злой воле.

Признанным главой антигодуновского заговора был Андрей Шуйский, но его казнь была отсрочена на год. Согласно семейным преданиям, князя Андрея умертвили в тюрьме 8 июня 1589 г. Его палачом стал стрелецкий голова Смирной Маматов. Местом гибели боярина называют разные места, включая Буй-город, Каргополь и Самару. Дата смерти не поддается проверке.

Вместе с Шуйскими от гонений Годунова пострадали многие знатные лица. В качестве их главных сообщников летописи называют князей Татевых-Стародубских. Подобно Шуйским, Татевы принадлежали к суздальской знати. В самом начале розыска об измене Шуйских боярин Петр Татев принял постриг в Троице-Сергиевом монастыре (12 сентября 1586 г.). Князь Иван Андреевич Татев был сослан в Астрахань и заточен в тюрьму. Всего за месяц до пострижения Татева монашеский куколь надел думный дворянин Михаил Безнин, добившийся больших успехов по службе.

Наряду с Шуйскими гонениям подверглись семьи, принадлежавшие к первостатейной старомосковской знати, — Шереметевы и Колычевы. Известного воеводу Ивана Крюка-Колычева в опале увезли в Нижний Новгород и посадили в каменную тюрьму. Боярин Федор Шереметев побывал в польском плену и присягал там на верность Баторию. В 1588 г. он был послан с ратными людьми в Казань, а через год ушел в монастырь. Боярина обвиняли в том, что он «с князем Иваном Петровичем Шуйским государю царю Федору изменял».

Среди сообщников Шуйских источники называют дворян — Андрея Быкасова и князей Урусовых. По преданию, в связи с делом Шуйских попал в монастырь ростовский сын боярский Аверкий (Авраамий) Палицын, знаменитый впоследствии писатель Смутного времени.

Московские власти многократно подчеркивали вину «торговых мужиков», которые «поворовали» и «не в свойское дело вступилися». Жестокое наказание «мужиков» объяснялось тем, что они располагали крупными капиталами и, по всей видимости, финансировали интригу Шуйских. Имеются основания полагать, что в числе опальных «мужиков» были не только столичные купцы, казненные «на Пожаре», но и богатейшие солепромышленники Строгановы.

Боярский список 1588–1589 гг. позволяет установить имена лиц, находившихся в опале, под стражей, в тюрьме или ссылке в период между сентябрем 1588 г. и концом 1589 г. В их числе были удельные князья Иван и Дмитрий Воротынские (помета: «В деревне оба»); князь Михаил Андреевич Щербатов-Оболенский («В тюрьме в опале»); князь Михаил Ноздроватого-Звенигородский («В опале»); князь Иван Елецкий («У пристава»); князь Афанасий Шейдяков («У пристава»); Ефим Вахромеев Бутурлин («У пристава»); Василий Борисович Сукин («У пристава в опале»); Данила Данилов Чулков («В тюрьме»); Алексей Фомин Третьяков-Ховрин («У пристава»); Влас Урусов («У пристава»); Иван Беклемишев («В тюрьме»); Михаил Неелов («В тюрьме»); Верига Давыдов («Был в воровстве»); Батрак Вельяминов («В опале»); Сотник Лихарев («Втюрьме»); Иван Мясного («У пристава»).

Неизвестно, кто из перечисленных князей и дворян попал в опалу в связи с розыском об измене Шуйских. Однако и сам по себе список тюремных сидельцев весьма красноречив.

Столкновение Годунова с Шуйскими не было вызвано случайными причинами. Каждый династический кризис или ослабление власти неизменно выносили на поверхность эту княжескую семью, олицетворявшую могущество коренной суздальской знати.

После опричнины суздальская знать потеряла многие родовые вотчины и стала забывать родовые предания, некогда объединявшие потомков Всеволода Большое Гнездо. Ее разобщенность стремительно росла по мере формирования самодержавной системы.

Одной из важных привилегий суздальской знати была служба по особым княжеским спискам. Накануне опричнины по княжеским спискам служили 142 лица из названных фамилий, при Федоре в 1588–1589 гг. — всего 34 князя.

Борис не стал мстить Шуйским длительной ссылкой. Опальные провели в тюрьме и ссылке два года или немногим более того, после чего Борис вернул князя Василия с уцелевшими братьями ко двору.

До ареста Василий Шуйский занимал пост первого воеводы Смоленска. После прощения он получил еще более почетное назначение — пост главного воеводы Новгорода Великого. К 1590–1591 гг. князья Василий и Дмитрий Шуйские заняли свои места в Боярской думе. В последние годы жизни царя Федора правитель, не сомневаясь более в прочности своего положения, пожаловал боярский чин двум младшим братьям Шуйским — Александру и Ивану.

Раздор Бориса с боярами, недовольство «скудеющих» дворян и городские восстания вызвали к жизни политику, некоторыми чертами напоминавшую опричнину.

Осведомленный современник Джильс Флетчер произнес слова, которые считают поистине пророческими. Подробно описав опричные гонения, он так оценил их последствия: «Столь низкая политика и варварские поступки (царя Ивана. — Р.С.), хотя и прекратившиеся теперь, так потрясли все государство и до того возбудили всеобщий ропот и непримиримую ненависть, что, по-видимому, это должно кончиться не иначе как гражданской войной («a civil flame», в другом переводе — «всеобщим восстанием»)». Тираду Флетчера относят исключительно к Грозному и его опричнине. Но это не совсем верно.

Страницей ниже посол писал без обиняков, что средства, придуманные царем Иваном Васильевичем, доселе еще употребляются Годуновыми, которые стремятся «всеми мерами истребить или унизить все знатнейшее и древнейшее дворянство».

Отмеченное противоречие нетрудно объяснить. Флетчер был дипломатом и беспокоился о том, чтобы его сочинение о России не нанесло ущерба интересам Лондонской торговой компании. Он, без сомнения, лукавил, утверждая, будто прежняя «низкая политика» теперь прекратилась. Если так, пророчество английского посла приобретает совсем иной смысл. Со времени опричнины минуло два десятилетия. Грозный сам признал крушение своей политики, направленной против княжеской знати. Через год после учреждения опричнины он объявил о прощении князей, сосланных в Казанский край, и стал возвращать им отобранные ранее вотчины.

«Низкая политика» Грозного была в прошлом. Зато «низкая политика» Годунова творилась на глазах, и ей не было видно конца. Именно эта политика и должна была, согласно пророчеству посла, привести к гражданской войне в России.

Борис добился успеха благодаря опричнине и «дворовой» службе. Но он решительно отказался от «дворовой» ориентации, когда убедился, что общество противится возврату к опричным порядкам.

Годунов уступил настояниям думы и приступил к роспуску охранного корпуса — «двора». Реформа Годунова привела к тому, что верхи «двора» были возвращены на службу в земский Государев двор, тогда как «худородные» дети боярские, служившие по городовым спискам и составлявшие основную массу охраны, растворились в провинциальном дворянстве. Их участь разделили многие стольники и стряпчие, получившие чин на опричной или «дворовой» службе.

Борису Годунову суждено было преодолеть раскол дворянского сословия и ликвидировать «двор» — последыш ненавистной опричнины. Будучи фактически преемником Ивана Грозного, Годунов упразднил его политическое наследие.

Распустив «дворовую» охрану, Борис лишился важного инструмента поддержания порядка. Подобная мера на первых порах ослабила позиции Годунова. Но в конечном счете она спасла его политическую карьеру.

 

Угличский следователь

Борьба за власть столкнула Годуновых как с боярской знатью, так и с их бывшими соратниками по опричной службе. Сразу после смерти Ивана IV царь Федор по совету опекунов отправил на «удел» в Углич своего младшего брата царевича Дмитрия вместе с его матерью Марией Нагой. Ликвидировав опекунский совет, Борис Годунов не только не оказал внимания семье вдовы Грозного, но еще больше стеснил ее. По наущению Бориса царь прислал в Углич дьяка Михаила Битяговского. Отныне все деньги удельная семья стала получать из рук дьяка. Его постоянная опека вызывала возмущение Марии Нагой и ее братьев. На этой почве происходили постоянные ссоры и брань.

В полдень 15 мая 1591 г. царевич Дмитрий погиб в своей резиденции в Угличе. Гибель наследника престола поставила правителя в затруднительное положение. Слухи о покушениях на жизнь Дмитрия давно носились по Москве.

Годунов проявил обычную для него осторожность и предусмотрительность. Для розыска о причинах гибели царевича он согласился составить следственную комиссию, включавшую авторитетных членов Боярской думы. В Углич были посланы лица, придерживавшиеся абсолютно разной политической ориентации.

Руководить расследованием поручили боярину Василию Шуйскому, едва ли не самому умному и изворотливому противнику Годунова, незадолго до этого вернувшемуся из ссылки. В помощники ему был назначен окольничий Андрей Клешнин, известный своей преданностью Борису. Примечательно, что Клешнин доводился зятем Григорию Нагому, жившему при особе царицы Марии в Угличе.

Вся практическая организация следствия лежала на главе Поместного приказа думном дьяке Елизарии Вылузгине и его подьячих.

По прошествии времени следователь Василий Шуйский не раз менял свои показания относительно событий в Угличе, но комиссия в целом своих выводов не пересматривала.

Согласно выводу комиссии, царевич нечаянно нанес себе рану, которая оказалась смертельной. «Обыск» (следственное дело) Шуйского сохранился до наших дней. Но вид неловко разрезанных и склеенных листов невольно вызывал подозрение.

Следует ли рассматривать сохранившиеся угличские материалы как оригинал или это беловая копия? Полагают, что основная часть материалов следственного дела дошла до нас в виде беловой копии. Если это копия, а оригиналы допросов не сохранились, то легко заподозрить, что черновики подверглись при копировании фальсификации.

Палеографическое исследование рукописи выявило примерно шесть или даже восемь основных почерков писцов. Следственная комиссия очень спешила. Главных свидетелей допрашивала боярская комиссия, в распоряжении которой были лучшие писцы. Параллельно другие писцы протоколировали показания полутора сотен второстепенных свидетелей. Отмеченное обстоятельство объясняет наличие многих почерков в документе. При составлении беловика такого множества писцов попросту не потребовалось бы. Достаточно было бы двух-трех человек.

Следователи не только записывали допросные речи, но и заставляли свидетелей ставить свои подписи на обороте листа. В тексте «обыска» имеется по крайней мере 20 подписей угличан. Все подписи строго индивидуализированы и отражают разную степень грамотности писавших. Бисерный почерк Андрея Нагова нисколько не похож на почерк полуграмотных дворцовых служителей или же на изысканный почерк двух угличских игуменов.

Следственные материалы сохранили по крайней мере две версии гибели Дмитрия. Версия насильственной смерти всплыла в первый же день дознания. Ее выдвинул дядя царицы Михаил Нагой. Он категорически настаивал на том, что царевича убили: прибежал он «к царевичю на двор, а царевича зарезали» Волохов, Качалов и Битяговский-сын. Однако Михаил не мог подтвердить свою версию ни одним свидетельским показанием.

Братья Михаила Андрей и Григорий дали уклончивые показания. По словам Андрея, он сбежал во двор и увидел, что «царевич лежит у кормилицы на руках мертв, а сказывают, что его зарезали, а он того не видел, хто его зарезал». Григорий с братом Михаилом обедали на своем подворье и прибежали во дворец с запозданием. По свидетельству Григория Нагова, на двор ко дворцу «прибежали многие люди… и почали говорить, неведомо хто, что будто зарезали царевича».

Смерть члена царского дома была государственным преступлением, и глава комиссии Василий Шуйский должен был предъявить улики и арестовать тех, кто пытался ввести следствие в заблуждение и отстаивал ложную версию гибели царевича и дьяка. В соответствии с тогдашней судебной практикой судья должен был пытать лжесвидетелей, чтобы выяснить имена сообщников. Но дело в том, что сообщницей Михаила Нагова была вдова Грозного.

Местный игумен Савватий, вызванный к царице в разгар мятежа, показал, что царицу Марию он застал в церкви Спаса возле сына: «ажно царевич лежит во Спасе зарезан и царица сказала: зарезали-де царевича Микита Качалов да Михайлов сын Битяговского Данило да Осип Волохов». Михаил Нагой лишь повторил слова царицы. Выдвинув версию убийства, Нагие пытались оправдать беззаконную расправу с государевым дьяком.

К чести главного угличского следователя Василия Шуйского, он провел розыск, не прибегая к пыткам. Дело касалось семьи Грозного, решать такие дела мог только патриарх. Боярин Василий Шуйский проводил следствие на территории удельного княжества и не мог вершить расправу над удельными боярами и слугами.

После убийства дьяка люди Нагих притащили во дворец угличского городового приказчика Русина Ракова, и там Михаил Нагой хвалился тем, что он, Михаил, велел убить Битяговского с сыном. Раков был ближайшим помощником дьяка. В поданной митрополиту Геласию челобитной он объяснял смерть государева дьяка следующим образом: с утра 15 мая Михаил Нагой разбранился с дьяком, потом «напился пьян да велел убить Михаила Битяговского с сыном». Достоверность слов о состоянии Михаила подтвердили семь человек рассыльщиков (курьеров).

Что побудило Нагих затеять рискованное дело и фактически поднять мятеж? Причина не сводилась к тому, что Михаил Нагой был «мертвецки пьян».

Царицу раздражало то, что Битяговский распоряжался денежными доходами удельного княжества. Дьяк также исполнял роль соглядатая при удельном дворе. Нагие надеялись, что царь Федор либо умрет, либо будет свергнут и трон наследует Дмитрий. Они готовы были пустить в ход любые средства, даже прибегнуть к колдовству. Угличские рассыльщики, помощники дьяка, в своей челобитной привели его предсмертные слова: «Михайло Нагой велит убити (его, дьяка. — Р.С.) для того, что… (сам Нагой. — Р.С.) добывает ведунов, и ведуны на государя и на государыню, а хочет портить».

Во время последней перебранки у стен дворца Битяговский некстати упомянул о ведунах, а Михаил Нагой услышал в его словах прямую угрозу. Он понимал, что ему не избежать дыбы и кнута, если дьяк подаст донос о порче царя. Когда дело дошло до суда над Нагими, московские власти первым делом распорядились привезти из Углича ведуна Андрюшку Мочалова, жившего у царицы.

Василий Шуйский допросил вдову дьяка. Она рассказала, что члены ее семьи обедали на своем дворе, когда колокол возвестил о несчастье во дворце. Гостем Битяговских был в тот день священник Богдан. Будучи духовником Григория Нагова, Богдан изо всех сил выгораживал царицу и ее братьев. Но он простодушно подтвердил перед комиссией Шуйского, что услышал набат в то самое время, когда сидел за одним столом с дьяком и его сыном. Таким образом, Шуйский получил бесспорные доказательства того, что Битяговский с сыном имели стопроцентное алиби.

В день кровавого самосуда погибли 15 человек. Их трупы были брошены в ров у крепостной стены. К вечеру третьего дня в Углич прибыл отряд правительственных войск. Похмелье прошло, и Нагие поняли, что им придется держать ответ за убийство главного должностного лица, представлявшего в Угличе особу царя.

Накануне приезда комиссии Шуйского Михаил Нагой глубокой ночью собрал преданных людей и велел им раздобыть ножи. Городовой приказчик Раков пошел в Торговый ряд и взял два ножа у посадских людей. Григорий Нагой принес «ногайский» нож. На подворье Битяговского нашли «железную палицу». Когда оружие было собрано, подручные Нагова зарезали в чулане курицу. Они измазали ножи и палицы кровью, нацеженной в таз, и отнесли оружие в ров к обезображенным трупам. Раков заявил комиссии: «Михаило мне Нагой приказал класти к Михаилу Битяговскому нож, сыну ево нож, Миките Качалову нож, Осипу Волохову палицу». Распределение оружия отразило версию злодейского убийства.

Нагие заготовили фальшивые улики, чтобы сбить с толку следователей. Но обмануть комиссию им не удалось. Раков повинился перед Василием Шуйским и поведал ему о ночной проделке Нагих. Михаил Нагой пытался запираться, но немедленно был изобличен. На очной ставке с Раковым слуга Нагова, резавший курицу в чулане, подтвердил показания приказчика. Брат Михаила Нагова Григорий не стал лгать и признался, что достал «ногайский» нож у себя дома из-под замка и участвовал в изготовлении других «улик».

В отличие от вымышленной версии об убийстве версия нечаянной смерти опиралась на подробные и совпадающие показания очевидцев гибели Дмитрия.

В полдень 15 мая царица Мария отправилась обедать, а сына отпустила погулять и потешиться игрой с четырьмя сверстниками. Во время игры царевич погиб. Четыре дня спустя из Москвы в Углич прибыл Василий Шуйский. В основу своих выводов боярская комиссия положила подробные показания Василисы Волоховой. Фактически она была признана главным свидетелем. Объяснялось это достаточно просто. Василиса была хорошо известна при московском дворе. Она пользовалась полным доверием Ивана Грозного и много лет служила при нем постельницей. После его смерти она последовала за вдовой-царицей в Углич. При царевиче Дмитрии Волохова исполняла должность боярыни-мамки. В иерархии дворцовых чинов она стояла неизмеримо выше всех других лиц, непосредственных очевидцев происшествия.

Следователи выяснили, что подле Дмитрия в момент его смерти находились четверо жильцов. Титул «жилец» носили молодые дворяне, охранявшие покои и фактически исполнявшие службу телохранителей при особе монарха или княжича.

Во дворе кремля при Дмитрии находились: Петрушка Колобов, сын постельницы, Баженко Тучков, сын кормилицы, Ивашка Красенский и Гриша Козловский. Когда они предстали перед следственной комиссией, им задали вопрос: «Хто в те поры за царевичем были?» Они отвечали, что на дворе с царевичем были «только они, четыре человеки жильцов, да кормилица, да постельница».

Вдова оставила сына с боярыней Волоховой, постельницей и кормилицей. Почему же мальчики не упомянули имени боярыни? Этот вопрос позволил исследователям усомниться в «доказательной силе» свидетельства очевидцев: «…если «жильцы» не упомянули о Василисе, то они могли «забыть» и о присутствии других лиц» (А. А. Зимин).

Предположение о том, что мальчики хитрили, не находит подтверждения в источнике. Они изложили то, что видели своими глазами. Если они не назвали боярыню, значит, в момент смерти Дмитрия ее не было во дворе. Она отлучилась либо на обед, либо по делам.

Слова ребяток позволяют объяснить поведение царицы. Она передала сына на руки боярыне, которая несла всю ответственность за его жизнь. Волохова принадлежала к кругу самых близких к царице лиц. Но мамка покинула ребенка. За нерадивую службу, стоившую жизни питомцу, царица набросилась на мамку и, ухватив попавшееся под руку полено, стала бить по голове смертным боем. «Окаянная мамка» должна была испить ту же чашу — лишиться собственного сына. Нагая объявила, что Дмитрия зарезал Осип Волохов, что было равносильно смертному приговору.

Допрос главных свидетелей привел к окончательному крушению версии о преднамеренном убийстве Дмитрия.

Царевич погиб при ярком полуденном солнце, на глазах у многих людей. Комиссия без труда установила имена непосредственных очевидцев происшествия. Перед Шуйским выступили, после боярыни-мамки, кормилица Арина Тучкова, постельница Марья Колобова и четверо «жильцов». По их свидетельству, царевич тешился игрой в тычку. Очевидцы кратко, но точно и живо описали то, что случилось на их глазах: «играл-де царевич в тычку ножиком с ними на заднем дворе и пришла на него болезнь — падучей недуг — и набросился на нож». Придавая исключительное значение показаниям ребят, следователи дважды сформулировали один и тот же вопрос. Сначала они спросили: «Хто в те поры за царевичем были?» Мальчики ответили, что «были за царевичем в те поры только они, четыре человеки жильцов, да кормилица, да постельница». Выслушав ответ, комиссия спросила в лоб: Осип Волохов и Данило Битяговский «в те поры за царевичем были ли»? На этот вопрос «робятки» ответили отрицательно.

Может быть, мальчики солгали в глаза царице? Может быть, они сочинили историю о болезни царевича в угоду Шуйскому, не убоявшись гнева своей государыни? Такое предположение начисто опровергается показаниями взрослых свидетелей.

Трое видных служителей царицына двора — подключники Ларионов, Иванов и Гнидин — показали следующее: когда царица села обедать, они стояли «в верху за поставцом, ажно деи бежит в верх жилец Петрушка Колобов, а говорит: тешился деи царевич с нами на дворе в тычку ножом и пришла деи на него немочь падучая… да в ту пору, как ево било, покололся ножом, сам и оттого и умер».

Петрушка Колобов был старшим из мальчиков, игравших с царевичем. Перед Шуйским он держал ответ за всех своих товарищей. Колобов лишь повторил перед следственной комиссией то, что сказал дворовым служителям через несколько минут после гибели Дмитрия.

Показания Петрушки Колобова и его товарищей подтвердили взрослые, приглядывавшие за игравшими мальчиками.

Может быть, угличский «обыск» все же был хитроумной подделкой? «Во всяком случае версия о «самозаклании» царевича могла быть измышлена сразу после убийства Дмитрия с целью самосохранения лиц, находившихся во дворе вместе с ним» (А. А. Зимин).

О каком самосохранении могли думать дети, игравшие с Дмитрием, или же кормилица? Слова кормилицы Арины Тучковой отличались удивительной искренностью. В присутствии царицы и Шуйского она назвала себя виновницей несчастья: «она того не уберегла, как пришла на царевича болезнь черная… и он ножом покололся…» Признание подобного рода таило в себе угрозу. За провинность, повлекшую гибель члена царской семьи, полагалась казнь. Но кормилица не думала об этом. Она искренне жалела вскормленного ею ребенка.

Для опровержения данных угличских следственных материалов нужны серьезные основания, а их нет.

Никак не менее шести человек, стоявших подле царевича на дворе, видели своими глазами его гибель. Позже перед комиссией предстал восьмой очевидец. Но он нашелся не сразу.

Допрашивая приказного Протопопова, комиссия установила, что он впервые услышал о смерти Дмитрия во всех подробностях от ключника Тулубеева. Призванный к ответу, Тулубеев сослался на стряпчего Юдина. Им устроили очную ставку, которая окончательно прояснила дело.

В полдень 15 мая Юдин стоял в верхних покоях «у поставца» и смотрел через окно во внутренний дворик. Несчастье произошло у него на глазах. По словам Юдина, царевич играл во дворе в тычку и накололся на нож, «а он (Юдин. — Р.С.) …то видел».

Стряпчий поделился увиденным с приятелями. Но он знал, что царица толковала об убийстве, и счел благоразумным уклониться отдачи показаний перед следственной комиссией. В конце концов свидетеля обнаружили, правда, случайно.

Царевич поранил себе горло, играя в тычку со сверстниками. Ножичек не однажды оказывался в его руке при эпилептических припадках. Где-то в марте месяце, показала Битяговская, «царевича изымал в комнате тот же недуг и он… мать свою царицу тогда сваею поколол». Об этом припадке, во время которого Дмитрий «поколол сваею матерь свою царицу Марью», вспомнила и мамка Волохова.

Можно ли упрекнуть Василия Шуйского и членов его комиссии за то, что они не смогли отыскать главную улику — злополучный ножичек, которым покололся Дмитрий? Вряд ли.

Трудно усомниться в том, что Нагие, сфабриковав подложные улики, постарались уничтожить подлинную. Детская игрушка — ножичек царевича — очень мало напоминала орудие убийства, и Нагие подменили ее боевым оружием — «ногайским» ножом. Длинные окровавленные ножи, подброшенные в ров, окончательно должны были убедить следователей в том, что под окнами дворца орудовала шайка заправских убийц.

Следователи допрашивали главных свидетелей перед царицей, которая могла опротестовать любое ложное или путаное показание. Однако следствие нарисовало столь полную и достоверную картину, что Нагой пришлось повиниться. Вдова обратилась к помощнику Шуйского — митрополиту Геласию со смиренной просьбой заступиться перед царем за «бедных червей» Михаила «с братею». «Как Михаила Битяговского с сыном и жилцов побили, — сказала царица «с великим прошением», — и то дело учинилось грешное, виноватое». Мария Нагая признала, что расправа над Битяговскими была делом преступным и беззаконным, и больше не настаивала на том, что дьяк и жильцы были убийцами ее сына.

Часто говорят и пишут, что показания о нечаянном самоубийстве Дмитрия были получены посредством угроз и насилия. Нагих заточили в тюрьму, вдову-царицу — в монастырь. В Угличе пролилась кровь многих людей.

Факт жестоких преследований угличан засвидетельствован многими источниками. Но эти гонения, как удается установить, имели место не в дни работы комиссии Шуйского, а несколько месяцев спустя. Комиссия не преследовала свидетелей. Исключение составил случай, точно зафиксированный в следственных материалах. «У распросу на дворе перед князем Васильем» слуга Битяговского «изымал» царицына конюха и обвинил его в краже вещей дьяка. Обвинения подтвердились, и конюха с его сыном взяли под стражу. Тем и кончились репрессии против угличан в дни следствия.

Боярин Шуйский хотел вернуться в Москву к Троице, которую праздновали 23 мая. Ему понадобилось несколько дней для проведения сложного расследования. Но в столице комиссию заставили ждать десять дней, прежде чем позволили доложить о результатах расследования царю и духовенству.

Промедление казалось необъяснимым. Смерть Дмитрия произвела в Москве сильное впечатление. Повсюду тайно шептались, что виноваты во всем Годуновы. Слабоумный царь был испуган. При дворе ждали смуты и беспорядков в столице. Борису надо было как можно скорее рассеять слухи. Чем же объяснялось промедление с обнародованием выводов комиссии?

Московские власти были встревожены угличскими событиями. Боялись, как бы беспорядки не распространились на Москву.

В последних числах мая в столице произошли крупные пожары. Тысячи москвичей остались без крова. Бедствие в любой момент грозило вылиться в бунт. Нагие постарались обратить негодование народа против Бориса. Они сеяли слухи о том, что Годуновы повинны не только в убийстве царского сына, но и в злодейском поджоге Москвы. Эти слухи распространились по всей России и проникли за рубеж. Царские дипломаты, отправленные в Литву, вынуждены были выступить с официальным заявлением. Они категорически опровергли молву о том, что Москву «зажгли Годуновых люди»: это «нехто вор, бездельник затеев, сказал напрасно, Годуновы бояре именитые, великие».

Правительство провело спешное расследование причин московских пожаров и уже в конце мая обвинило Афанасия Нагова в намерении сжечь Москву и вызвать беспорядки. Боярский суд произвел допрос нескольких десятков поджигателей — преимущественно боярских холопов. Их показания позволили Годунову обвинить Нагих в поджоге столицы.

2 июня в Кремле собрались высшие духовные чины государства, и дьяк Щелкалов прочел им полный текст угличского «обыска». Как и во всех делах, касавшихся царской семьи, в угличском деле высшим судьей стала церковь. Устами патриарха Иова церковь выразила полное согласие с выводами Василия Шуйского и его комиссии о нечаянной смерти царевича, мимоходом упомянув, что «царевичю Дмитрию смерть учинилась Божьим судом». Значительно больше внимания патриарх уделил «измене» Нагих, которые вместе с угличскими мужиками побили «напрасно» государевых приказных людей, стоявших «за правду». Мятеж в Угличе — «то дело земское градцкое», и его следует передать целиком на государеву волю: «все в его царской руке: и казнь и опала и милость».

«Измена» Нагих уже заслонила собой факт гибели Дмитрия. На основании патриаршего приговора власти приказали схватить Нагих и угличан, «которые в деле объявились», и доставить их в Москву.

Комиссия Шуйского представила собору отчет и прекратила свою деятельность. Следствие о поджоге Москвы и агитации Нагих вели другие люди, имена которых неизвестны. Составленные ими материалы не были присоединены к угличскому «обыску» и до наших дней не сохранились.

В апреле 1592 г. столичные дьяки сообщили литовскому посланнику следующие подробности насчет пожаров в Москве: «…то подуровали было мужики воры и Нагих Офонасья з братьею люди, и то сыскано, и приговор им учинен. То дело рядовое, хто вор своровал, тех и казнили, а без вора ни в котором государстве не живет».

Розыск проводился с применением пыток, и это позволило судьям обосновать новые обвинения против Нагих. По свидетельству Горсея, четверо или пятеро поджигателей признались на пытке, будто еще до кончины Дмитрия царица Мария и Нагие подкупали их убить царя и Бориса Федоровича и сжечь Москву. Степень достоверности этого сообщения невелика.

«Воры»-мужики подверглись казни. Одновременно правитель не пожалел средств для того, чтобы успокоить москвичей.

Родственники царевича Дмитрия подверглись преследованиям через много месяцев после его смерти. В результате повторного расследования угличского мятежа вдову Грозного насильно постригли и отослали «в место пусто» на Белоозеро. Афанасия Нагова и его братьев заточили в тюрьму. Многих их холопов казнили. После розыска сотни жителей Углича, участвовавших в погроме, подверглись наказанию: «иных казняху, иным языки резаху, иных по темницам рассылаху; множество же людей отведоша в Сибирь и поставиша град Пелым и ими насадиша: и оттого же Углич запустел».

По Москве ходила затейливая молва: якобы правитель в назидание мятежным угличанам велел «казнить» большой колокол, подавший сигнал к разгрому приказной избы и убийствам. Колоколу урезали «ухо» и в таком виде отослали в ссылку в Сибирь. Эту легенду воспроизвели на страницах своих сочинений поздние летописцы.

Боярин Василий Шуйский не имел необходимости прибегать к пыткам и казням. Проведенный им розыск не оставил места для неясных вопросов. Но наступило Смутное время, имя «царственного младенца» принял дерзкий авантюрист, овладевший московским троном, и смерть Дмитрия превратилась в загадку.

 

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день

В годы царствования Василия Шуйского Поместный приказ составил справку, из которой следовало, что царь Федор Иванович по совету Бориса Годунова вопреки воле старейших бояр отменил Юрьев день. Под старейшими боярами дьяки, конечно же, подразумевали боярина Василия Шуйского и его братьев.

Заявление приказных похоже на правду. Знатные и богатые землевладельцы имели возможность предоставлять крестьянам подмогу, семена, деньги взаймы и с помощью таких средств удерживать их в своих владениях. Мелкие помещики такими средствами не располагали и были заинтересованы в том, чтобы прикрепить крестьян к земле и тем самым удержать их за собой.

Опала на Шуйских 1586–1589 гг. привела к тому, что их мнение утратило прежний вес. Преодолев кризис, правитель Борис Годунов руками высшей приказной бюрократии провел в жизнь крупнейшие социальные реформы, сплотившие дворянское сословие. Он освободил от подати («обелил») барскую запашку в дворянских усадьбах. Его реформа провела резкую черту между привилегированным дворянским сословием и низшими податными сословиями.

В годы правления Годунова произошли кардинальные перемены в положении крестьян на Руси. В середине XVI в. крестьяне имели право уйти от землевладельца по окончании сельских работ, в Юрьев день (в конце ноября). Однако в конце века они утратили это право.

Как и при каких обстоятельствах сформировался крепостнический режим в конце XVI в.? Для русской истории этот вопрос имеет первостепенное значение. Наиболее обстоятельно история закрепощения крестьян изложена в Уложении царя Василия Шуйского: «…при царе Иоанне Васильевиче… крестьяне выход имели вольный, а царь Федор Иоаннович, по наговору Бориса Годунова, не слушая совета старейших бояр, выход крестьянам заказал и, у кого колико тогда крестьян было, книги учинил…» Источники подтверждают справедливость приведенного свидетельства.

В 1595 г. старцы Пантелеймоновского монастыря в Деревской пятине обратились в московский приказе грамотой на имя царя Федора Ивановича, добиваясь возвращения им крестьян и бобылей. Их обращение было процитировано в ответной грамоте из Москвы: «Ныне по нашему (царя Федора. — Р.С.) указу крестьяном и бобылем выходу нет». Процитированные грамоты сохранились в подлиннике XVI в. Ссылка старцев на «указ» царя Федора о крестьянах прошла апробацию приказных властей. Более авторитетный источник трудно найти, и этот источник подтверждает достоверность свидетельства Уложения царя Василия Шуйского 1607 г. о том, что выход крестьянам «заказал» царь Федор, а не Иван Грозный.

Надо иметь в виду особенности московской приказной практики. Не только законодательные акты, но и любые другие распоряжения, приказы издавали от имени царя. Слова пантелеймоновских старцев об «указе» царя Федора точно отражали суть дела. Но по-видимому, они не были цитатой из законодательного акта.

Первым документом, четко сформулировавшим нормы «заповедных лет», была царская жалованная грамота городу Торопцу 1590 г. Правительство разрешило властям Торопца вернуть в город старинных тяглых людей, которые «с посаду разошлись в заповедные леты».

«Заповедью» на Руси называли запрет. Полагают, что режим «заповедных лет» упразднил право крестьян на выход в Юрьев день. Однако из грамоты Торопцу следует, что действие «заповедных лет» распространялось на городское население, которое к Юрьеву дню не имело никакого отношения. Можно сделать вывод, что «заповедные лета» означали временное прикрепление податного населения — крестьян и посадских людей — к тяглу, то есть к тяглым дворам и наделам.

Описание Новгородской земли, начатое при Грозном, носило вполне традиционный характер. Такие переписи проводились периодически для упорядочения налогового обложения. Однако после завершения переписи при царе Федоре власти столкнулись с большими трудностями. Из-за массового бегства крестьян с тяглых земель писцовые книги устаревали еще до того, как Поместный приказ успевал их исправить и утвердить. Чтобы не допустить обесценения поземельных кадастров и стабилизировать доходы казны, власти стали возвращать тяглых людей на их старые тяглые участки и дворы, зафиксированные в писцовых книгах.

Все документы с упоминанием «заповедных лет» относятся ко времени правления царя Федора, ни один — ко времени Грозного.

Нормы «заповедных лет» не были облечены в форму закона. Речь шла о практических распоряжениях властей, носивших временный характер.

Исключительно важны данные Уложения Василия Шуйского 1607 г. о писцовых книгах, закрепивших крестьян за землевладельцами. Из 100 уездов государства в конце XVI в. была описана треть, включая самые крупные и густонаселенные территории.

Царь Иван послал писцов в Новгородскую землю сразу после заключения перемирия с поляками. Писцы приступили к составлению новгородских писцовых книг в 1582 г., но смогли завершить перепись и утвердить книги в приказе лишь в 1584 г. при Федоре. Новгород был описан в первую очередь не только потому, что подвергся наибольшему разорению в ходе войны. Еще более важным обстоятельством было то, что в Новгороде государственная собственность образовала громадный цельный массив, составлявший ядро поместного фонда страны.

Основная перепись земель действительно была проведена при царе Федоре. Если новгородское описание носило традиционный характер, то последующее общее описание стало базой для режима «заповедных лет». За землевладельцами закреплялись те крестьяне, которые были за ними записаны в писцовых книгах.

Описание царя Федора длилось много лет. Нередко крупные уезды описывали по частям. Так, Московский уезд был описан в три приема. Были составлены писцовые книги по Пскову, Туле, Вязьме, Рязани, Костроме и др.

Однако в Ярославском, Суздальском, Шуйском и Ростовском уездах валовое описание вообще не было проведено. Этот факт дает ключ к объяснению загадки закрепощения. В названных уездах до конца XVI в. сохранилось значительное количество княжеских вотчин, а поместный фонд был ограниченным. Государство проявляло заботу прежде всего о поддержании фонда государственной земельной собственности. К концу века этот фонд пришел в упадок. Государство ввело крепостнические меры, чтобы предотвратить полное запустение поместного фонда.

Крепостнические меры не получили поддержки в среде городского населения и отмерли сами собой. Однако дворяне оценили выгоды «заповедного» режима и употребили все средства, чтобы превратить систему сугубо временных лет в постоянное узаконение.

Режим «заповедных лет» оказался недостаточно гибким. Он перестал соответствовать цели, ради которой был создан. Многие крестьяне, ушедшие из старых поместий в «заповедные лета», успели провести льготный срок у новых землевладельцев и превратились в исправных налогоплательщиков. Вторично срывать их с тяглого надела и переселять на прежнее место жительства значило нанести ущерб казне и государственной военно-служилой системе. Чем продолжительнее оказывались сроки «заповедных лет», тем менее способен был приказной аппарат распутать клубок помещичьих тяжб из-за крестьян. Власти нашли выход из положения, ограничив срок сыска беглых крестьян. В мае 1594 г. Поместный приказ прислал в Новгород грамоту с предписанием тамошним судьям «старее пяти лет суда и управы в крестьянском вывозе и во владенье челобитчиком не давати и им отказывати». Так в ходе длительной судебной практики была выработана новая юридическая норма, ограничившая срок подачи исков о крестьянах пятью «урочными годами».

Введение в Новгородской земле «урочных лет» в 1594 г. знаменовало решительный поворот в процессе закрепощения. В 1595 г. старцы Пантелеймоновского монастыря в Деревской пятине смогли сослаться на указ Федора, воспрещавший выход крестьянам и бобылям. Их слова отразили перелом в правосознании современников, связанный с многолетней практикой возвращения крестьян землевладельцам в рамках режима сначала «заповедных», а потом «урочных лет».

Чем значительнее историческое явление, тем больше вероятность того, что оно отразится в источниках. Предположение, будто указ об отмене Юрьева дня был потерян, кажется маловероятным.

Разыскиваемый 200 лет указ, по-видимому, никогда не был издан. Крепостной режим был введен в России в результате частных судебных распоряжений и решений. Понятно, что боярин князь Василий Шуйский и его братья не несли ответственности за частные распоряжения, тем более что в решающие годы — при утверждении режима «заповеди» — Шуйские оказались в опале.

На протяжении столетий описи земель в Московском государстве относились к разряду юридической документации, подтверждавшей права дворян на землю и регулировавшей налоговое обложение. Введение «заповедных» и «урочных лет» при царе Федоре изменило их значение. Писцовые книги превратились в средство прикрепления крестьян к земле. Крепостнический режим сформировался в Новгородской земле, а затем, по мере описания главнейших уездов государства, распространился на всю территорию страны. К 1593–1597 гг. власти завершили общее описание главнейших уездов государства, и лишь после этого возникла необходимость в издании общероссийского закона о крестьянах. В 1597 г. правительство издало указ, не содержавший формального пункта о запрещении крестьянских выходов, но предоставлявший всем помещикам право разыскивать бежавших от них крестьян и возвращать их в поместье со всем имуществом в течение пяти «урочных лет».

Издание закона 1597 г. означало, что система мер по упорядочению финансов окончательно переродилась в систему прикрепления к земле. Таким был механизм закрепощения многомиллионного русского крестьянства.

 

Междуцарствие

Василий Шуйский удачно провел розыск о событиях в Угличе, что немедленно сказалось на его карьере. Летом 1591 г. правитель направил его в Новгород Великий ввиду угрозы нападения шведов на новгородские земли. В следующем году князь Василий получил назначение главнокомандующего в рати, которая должна была отразить новые нападения шведов.

К 1596 г. братья Шуйские вновь числились старшими боярами думы, формально уступая одному Мстиславскому. Большой ратью, посланной против татар, командовали Мстиславский в большом полку, Василий Шуйский — в полку правой руки, Дмитрий Шуйский — в передовом полку.

Царь Федор умер в ночь с 6 на 7 января 1598 г. Древнюю корону — шапку Мономаха — надел на себя Борис Годунов, одержавший победу в борьбе за власть. Он не был узурпатором, так как его избрал на трон Земский собор.

Царь Федор Иванович не оставил после себя завещания. Неясно, помешал ли ему правитель или по своему умственному убожеству он и сам не настаивал на необходимости «совершить» духовную. В ходе избирательной борьбы возникли различные версии насчет его последней воли. Носились слухи, будто Федор назвал в качестве преемника Федора Романова, одного из своих братьев. Патриарх просил умирающего государя отдать «жезл царствия» Борису, но тот, «мало помолчав, рече: "Брат Федор"».

По сведениям, полученным литовской разведкой 5 февраля 1598 г., государь перед смертью сказал шурину: «Ты не можешь быть царем из-за своего низкого происхождения, разве только если тебя выберут по общему соглашению». После того он «указал на Федора Романовича, предполагая, что скорее изберут его». Как видно, царь Федор допускал возможность соборного избрания Годунова. Привыкнув во всем повиноваться правителю, умирающий заклинал Федора Никитича, чтобы тот держал Бориса подле себя и «без его совета ничего не делал, убеждая его, что Годунов умнее».

Официальная летопись, составленная при дворе Филарета, в миру Федора Романова, непременно упомянула бы об этом эпизоде, если бы таковой имел место. Однако летописец изложил эпизод иначе. Патриарх Иов спросил у царя Федора: «Кому сие царство и нас, сирых, приказываешь и свою царицу?» Монарх ответил ему: «…в сем моем царстве и в вас волен создавшей нас Бог».

Иной была версия, возникшая в кругу Годуновых. Федор якобы «учинил» после себя на троне жену Ирину, а Борису «приказал» царство и свою душу в придачу. В окончательном виде эта версия гласила, что царь оставил «на государствах» супругу, а патриарха Иова и Бориса Годунова назначил своими душеприказчиками.

Наиболее достоверные источники повествуют, что патриарх тщетно напоминал Федору о необходимости назвать имя преемника. Царь, по обыкновению, отмалчивался или ссылался на волю Божью. Будущее жены его тревожило больше, чем будущее трона. По словам очевидцев, Федор наказал Ирине «принять иноческий образ» и закончить жизнь в монастыре. Как видно, «благоуродивый» Федор действовал в полном соответствии с церковными предписаниями и старинными обычаями.

Каждый из родственников царя имел свою причину негодовать на его поведение. В итоге Федор умер в полном небрежении. Вскрытие гробницы показало, что покойника обрядили в скромный мирской кафтан, перепоясанный ремнем, и даже сосуд для миро ему положили не по-царски простой. «Освятованный» царь, проведший жизнь в постах и молитве, не сподобился обряда пострижения. А между тем в роду Калиты предсмертное пострижение стало своего рода традицией со времен Василия III и Ивана IV. Но с Федором начали обращаться как с брошенной куклой еще до того, как он испустил дух.

Со смертью Федора политическое влияние «государева шурина» должно было сойти на нет. Но этого не произошло. Борис попытался править именем сестры-царицы. Все меры, проведенные в жизнь царицей Ириной в первые дни вдовства, были подготовлены, конечно же, правителем. Следуя традиции, Ирина 8 января обнародовала указ о всеобщей и полной амнистии.

Несколько дней спустя преданный Борису патриарх Иов разослал по всем епархиям приказ отслужить службу и целовать крест Годуновым. В Пскове местные жители должны были под присягой обещать не поддаваться полякам и шведам, хранить верность православной вере, патриарху, царице Ирине, ее брату Борису Федоровичу, его сыну-наследнику и другим детям, которые когда-нибудь у него родятся. Под видом присяги сестре Борис потребовал присяги себе и своим детям, то есть попытался «воцариться» сам.

Как правитель государства и конюший — местоблюститель трона, — Годунов надеялся, что ему удастся получить корону без промедления. Но он переоценил свои силы. Присяга не удалась. Бояре не желали признать права Бориса на трон.

При жизни Федора Ирину Годунову охотно именовали «великой государыней». Но такое звание неравнозначно было царскому титулу. До Лжедмитрия I и после него цариц не только не короновали, но и не допускали к участию в торжественной церемонии. Не будучи коронованной особой, Годунова не могла обладать царской властью, а тем более — передать ее брату.

15 января вдовствующая царица объявила о решении уйти в монастырь. Она отказалась от власти в пользу Боярской думы. «У вас есть князья и бояре, — заявила она народу, — пусть они начальствуют и правят вами». Слова царицы отвечали политическим видам бояр, и она произнесла их, вероятно, по настоянию думы.

Борису не удалось предотвратить пострижение сестры. Но он не собирался сдавать позиции. В тот памятный день, когда народ вызвал на площадь царицу, Годунов вышел на Красное крыльцо вместе с ней и постарался убедить всех, что в Московском государстве все останется так, как было. Тем временем его канцелярия составила проект «Соборного определения об избрании царя». Главным пунктом проекта было решение «поставлять царя» «по правилом сшедшимся собором». Документ четко определял, от кого исходило решение. Его приняли по благословению патриарха, «по челобитию государевых бояр, князя Федора Ивановича Мстиславского, и всех государевых бояр». В числе их были бояре князь Василий Шуйский с братьями.

Пресечение династии Калиты не означало фатальной катастрофы. Династия Рюриковичей пустила глубокие корни на русской почве и дала множество побегов. К концу XVI в. потомство варяжского конунга Игоря Старого насчитывало много сотен лиц. Династия Ивана Калиты не принадлежала к старшим ветвям киевской династии. Московские князья гордились таким предком, как Владимир Святославич. Но от него вели род все Рюриковичи.

Ближайшая родня династии, Шуйские имели наибольшие права на трон. Иностранцы выделяли их, называя «принцами крови». Ко времени кончины царя Федора в Боярской думе заседали четверо бояр Шуйских — князья Василий, Александр, Дмитрий и Иван.

Верно ли утверждение, будто Шуйские выступили на стороне Бориса? Как понимать известие литовских лазутчиков о том, что свояк Годунова, князь Дмитрий Шуйский, мирил Годунова с остальными боярами и убеждал, чтобы они без него великого князя не избирали?

Прислушаемся к речам князя Дмитрия. Он отнюдь не предлагал выбрать царем Годунова. Он подал осторожный совет — не решать вопрос об избрании без Годуновых. Дмитрий Шуйский и Борис были женаты на родных сестрах — дочерях Малюты Скуратова.

Надо иметь в виду, что признанным вождем рода Шуйских был не Дмитрий, а Василий. Своим авторитетом и характером он далеко превосходил братьев. О выступлении Василия в пользу Годунова ничего не известно. В глазах Шуйских не только Годунов, но и Федор Романов был слишком «худороден», чтобы претендовать на шапку Мономаха.

Шуйские бросили вызов Борису после смерти Грозного. Тогда они потерпели полный провал. Выступить против правителя во второй раз князь Василий не решился. Обстоятельства побуждали его действовать с крайней осторожностью. Близкий к Федору Романову автор «Нового летописца» утверждал, что после смерти Федора патриарх и власти, «со всей землею советовав», решили посадить на царство Бориса Годунова, «князи же Шуйские едины ево не хотяху на царство». В действительности Шуйские предпочли остаться в тени. Суздальская знать, ближайшая родня угасшей династии, не смогла выдвинуть своего претендента на трон.

Рюриковичи и Гедиминовичи имели наибольшие права на трон. Но главная борьба развернулась между нетитулованными родами. Борьбу вели между собой ближайшие родственники умершего царя — его шурин Борис и двоюродный брат Федор Романов.

Борьба за власть расколола Боярскую думу. В феврале за рубеж поступила информация о том, что московские бояре «никак не могут помириться, между ними великое разногласие и озлобление». Романовы считали свои позиции столь прочными, что выступили с резкими нападками на правителя. Из-за вражды бояр Годунов перестал ездить в думу и уехал к сестре в Новодевичий монастырь.

17 февраля истекло время траура по умершему государю, и Москва приступила к выборам. Годуновы и их сторонники собрались на патриаршем дворе и вручили Иову заранее составленную «хартию». Ее авторы не упустили ни одной подробности, которая могла бы подкрепить претензии Бориса на трон. Зачитав «хартию», присутствующие объявили об избрании Бориса на трон.

Важные события произошли в тог же день в Кремлевском дворце — резиденции Боярской думы.

17 февраля, повествует австриец Михаил Шиль, бояре собрались во дворце и после длительных прений обратились к народу с особым воззванием. «Великий канцлер Василий Яковлевич Щелкалов предложил ему (народу), что, так как царь Федор Иванович умер… то пусть они присягнут и поклянутся ныне в верности князьям и боярам». Обращение канцлера означало, что дума отказалась подтвердить царский титул Бориса и попыталась учредить боярское правление.

События 17 февраля накалили атмосферу. Столица стала ареной яростной агитации против Бориса. Из уст в уста передавали слухи, будто правитель сам отравил благочестивого царя Федора, чтобы завладеть короной.

Бегство правителя из Кремля свидетельствовало о его поражении на первом этапе избирательной борьбы. Раскол в верхах привел к тому, что вопрос о престолонаследии был перенесен из думных и патриарших палат на площадь.

Начальные бояре не смогли обеспечить себе поддержку статичного населения. Сторонники Годунова действовали более успешно. 20 февраля патриарх предпринял «хождение» в Новодевичий монастырь, дабы умолить старицу дать брата «на Московское государство».

Борис благосклонно выслушал речи своих приверженцев, но на все их «моления» отвечал отказом. Его сторонники распустили слух о скором пострижении правителя в монахи. Под влиянием умелой агитации настроение в столице стало меняться.

21 февраля духовенство вынесло из храмов самые почитаемые иконы и со всей «святостью» двинулось крестным ходом в Новодевичий. Переговоры с царицей Ириной и ее братом вели представители сословий.

Борис смог пожать плоды многодневных усилий. Манифестация создала видимость всенародного избрания, и Годунов, расчетливо выждав минуту, великодушно объявил толпе о своем согласии принять корону. Не теряя времени, патриарх повел правителя в ближайший монастырский собор и нарек его на царство.

26 февраля правитель покинул свое убежище и возвратился в Москву. Его сторонники не пожалели средств и сил на то, чтобы подготовить столицу к торжественному приему нового царя. Народ встречал Бориса на поле, за стенами города.

Патриарх проводил Годунова в Успенский собор и там благословил на царство во второй раз. Присутствовавшие «здравствовали» правителя на «скифетроцарствия превзятии». По замыслу Годуновых, богослужение в Успенском соборе, традиционном месте коронации государей, должно было окончательно утвердить Бориса на троне. Но к концу дня стало ясно, что торжественная церемония не достигла цели. Годунов объявил о намерении предаться посту и вернулся в Новодевичий.

Чтобы облегчить Борису возвращение в Кремль, его приверженцы организовали третье по счету шествие в Новодевичий монастырь. Неожиданно Годунов объявил, что отказывается от трона. Однако вслед за тем инокиня-царица без промедления «повелела» брату ехать в Кремль и короноваться. Поскольку патриарх не мог короновать претендента без боярского приговора, а руководители думы продолжали упорствовать, необходимый боярский приговор был заменен указом постриженной царицы.

30 апреля Годунов торжественно въехал в столицу и водворился в царском дворце. Бояре наконец осознали, что дальнейшее промедление отнимет у них последние шансы на успех. Литовские разведчики донесли, что в апреле «некоторые князья и думные бояре, особенно же князь Бельский во главе их и Федор Никитич со своим братом и немало других, однако не все, стали советоваться между собой, не желая признать Годунова великим князем, а хотели выбрать некоего Симеона». Как видно. Бельскому удалось примирить претендентов на трон и уговорить их действовать сообща.

Крещеный татарский хан Симеон по прихоти Грозного занимал некогда московский трон, а затем стал великим князем тверским. «Царская» кровь давала Симеону большие преимущества перед «худородным» Борисом.

Знать рассчитывала сделать служилого хана послушной игрушкой в своих руках. Ее цель по-прежнему сводилась к тому, чтобы ввести боярское правление, на этот раз через подставное лицо.

Выступление антигодуновской оппозиции в думе грозило расстроить планы правителя. Он не осмелился применить санкции против Боярской думы, но постарался помешать ее деятельности под предлогом угрозы татарского вторжения.

Весной в Москву стали поступать вести о готовившемся вторжении крымских татар. По приказу Бориса разрядные дьяки составили роспись похода против татар. В апреле предполагалось послать на южную границу главные силы русской армии. Командовать ими должны были главные бояре Федор Мстиславский, Василий и Дмитрий Шуйские, Иван Голицын.

Грозный первым стал назначать на высшие посты в армии служилых татарских «царей». Он не раз назначал Симеона главнокомандующим, но исключительно на западном театре военных действий.

Романов и Бельский предложили поставить Симеона во главе армии. Но Борис воспротивился этому.

По его совету главным воеводой большого полка — главнокомандующим был назначен вместо Симеона астраханский царевич Арасланалей Кайбулович. Боярин Мстиславский формально подчинялся ему. Во главе полка правой руки был поставлен казанский царевич Уразмагмет. В его подчинение попал Василий Шуйский. С передовым полком шли сибирский пленник хан Маметкул и князь Дмитрий Шуйский.

Угроза вторжения татар была многократно преувеличена, что отвечало интересам Годунова. В обстановке военной тревоги ему удалось добиться послушания от думы. Боярам предстояло либо занять командные посты в качестве помощников служилых татарских «царей», либо отказаться от участия в обороне границ и навлечь на себя обвинения в измене.

Серпуховский поход стал последним этапом избирательной кампании Бориса Годунова. Шум военных приготовлений помог заглушить голос оппозиции. Правитель не жалел усилий, чтобы привлечь на свою сторону симпатии массы уездных дворян и ратных людей. Он щедро потчевал их за «царским столом», а затем велел раздать денежное жалованье.

Энтузиазм провинциальной служилой мелкоты помог Борису преодолеть колебания в среде столичного дворянства.

Вековой обычай предписывал приводить бояр к присяге в зале заседания высшего государственного органа — Боярской думы. Дума цепко держалась за старину. Но Борис велел принять присягу у бояр не в думе, где у него было слишком много противников, а в церкви. Бояре заняли привычные, весьма почетные места, но распоряжались в храме все же не они, а преданный Борису Иов. Думные люди смешались с духовенством и мирянами, заполнившими церковь.

3 сентября Годунов короновался в Успенском соборе в Кремле. Церемонией руководили патриарх и великие бояре. Князь Федор Мстиславский держал шапку Мономаха, князь Дмитрий Шуйский — скипетр, Степан Годунов — золотое яблоко. Царевич Федор шел перед отцом и бросал в народ золотые монетки.

По случаю коронации царь пожаловал высшие боярские и думные чины многим знатным лицам. В числе удостоенных особых милостей были Романовы и Бельский. Аристократия получила гарантии против возобновления казней. Государь дал тайный обет не проливать кровь в течение пяти лет. При этом он постарался, чтобы его обет ни для кого не остался секретом.

Многовековое господство боярской аристократии определило политическую структуру Русского государства. Традиции воздвигли на пути Бориса к высшей власти непреодолимые преграды. Междуцарствие грозило в любой момент разрешиться смутой. Но Годунову удалось избежать потрясений. Он без кровопролития сломил сопротивление знати и стал первым «выборным» царем.

 

На пороге Смуты

Годунов поклялся, что в его царстве не будет нищих, но не смог выполнить своего обещания.

В начале XVII в. на Россию обрушились стихийные бедствия, а затем началась Смута. В 1601–1603 гг. страшный голод охватил всю страну. Два года подряд дожди и ранние морозы начисто истребляли все крестьянские посевы. Население быстро исчерпало имевшиеся запасы зерна. Чтобы заглушить муки голода, люди ели лебеду и липовую кору. Смерть косила народ по всей стране. Современники считали, что за три года «вымерла треть царства Московского».

Когда в России начался голод, Борис открыл царские житницы и стал раздавать голодающим хлеб. Множество крестьян хлынуло в столицу, надеясь на царскую милостыню. Столичные запасы были быстро израсходованы, и тогда Годунов велел разыскивать запасы хлеба по всей стране и везти их в Москву. Однако на дорогах появились многочисленные шайки разбойников, грабившие царские обозы. Их действия привели к тому, что в Москве от голода погибло 120 тысяч человек. Захватывая обозы с продовольствием, разбойники обрекали на голодную смерть городскую бедноту и беженцев-крестьян, хлынувших в столицу из окрестных уездов.

Считают, что в 1603–1613 гг. в России произошел взрыв классовой борьбы и разразилась первая Крестьянская война. Так ли это?

В 1602–1603 гг. власти отправили более двух десятков дворян на борьбу с разбойниками. Осенью 1603 г. один из воевод разбил крупный отряд разбойников во главе с предводителем Хлопком в окрестностях Москвы. «Восстание Хлопка» якобы охватило огромное пространство и переросло в Крестьянскую войну, потрясшую основы феодального строя.

Факты опровергают эту схему. Современники четко указывали на то, что шайки разбойников возглавляли холопы. Никаких доказательств массового участия крестьян в разбое нет. Дворян посылали для поимки разбойников на короткое время и в разные сроки — за год, за полгода до появления Хлопка. Никакого единого мощного восстания не было и в помине.

Во время голода Годунов дважды, в 1601 и 1602 гг., издавал указы о временном возобновлении выхода крестьян в Юрьев день. Таким путем он желал разрядить недовольство народа. Однако действие указа не распространялось на владения бояр и церкви, а также на столичный уезд. Указ Годунова вызвал негодование провинциальных помещиков, не желавших подчиниться воле царя и силой удерживавших своих крестьян. Считаясь с волей землевладельцев, Борис в 1603 г. отказался возобновить Юрьев день.

Социальная ломка, связанная с утверждением крепостного права, болезненно отозвалась на положении народа и стала одной из главных причин Смуты начала XVII в.

Крепостничество не могло окончательно восторжествовать в центре, пока существовали вольные окраины, служившие прибежищем для беглого населения. На протяжении нескольких десятилетий правительство добивалось подчинения казачьих земель. С этой целью оно строило остроги на Дону, Северском Донце, Волге, Тереке и Яике. Казаки всеми силами противились властям. Они отказывались выдавать беглых людей, не принимали воевод в свои городки, не давали проводить перепись их земель. Когда появился самозваный Лжедмитрий I, вольные казаки выступили на его стороне. Борису Годунову пришлось расплачиваться за политику подчинения вольных казачьих окраин.

Важнейшей предпосылкой гражданской войны — Смуты — явился кризис дворянского сословия. Государство смогло ввести принцип обязательной службы с земли лишь после того, как обязалось обеспечить поместьями всех членов дворянского сословия. Но выполнить это обязательство оно не смогло. К началу XVII в. большинство детей боярских владели поместьями, которые были значительно меньше положенных им поместных окладов. Владельцы мелких поместий испытали последствия голода 1601–1603 гг. в той же мере, что и крестьяне.

В начале XVI в. помещики были хорошо обеспечены землей и нести службу в тяжеловооруженной коннице («полковая служба»). На исходе столетия в России появился новый социальный персонаж — пеший сын боярский с пищалью (ружьем). Ружье было традиционным оружием стрельцов, но не дворян. Отказ от рыцарского вооружения и переход в пехоту означал, что измельчавшие помещики фактически выбывали из привилегированного сословия. Большое число пеших детей боярских несли службу в гарнизонах южных крепостей.

Московские власти начали спешно насаждать поместную систему на вновь присоединенных степных окраинах от Воронежа до Белгорода. Но там не было ни распаханных земель, ни крестьян. Поместья в степи получали не только дети боярские, но и казаки и крестьянские дети. Им приходилось самим пахать землю, и нередко их принуждали нести барщинные повинности на «государевой пашне». В итоге дворянство Юга России оказалось охвачено глубоким недовольством.

Главной причиной Смуты была не классовая борьба, а раскол, поразивший дворянство и вооруженные силы государства в целом. Годуновская династия пала после того, как против нее выступили гарнизоны южных крепостей, произошел мятеж в армии и столице.

 

Раздор с боярами

После 15 лет правления Годунов не страшился открытых выступлений своих недоброжелателей. Но, подверженный суевериям, он чувствовал себя беззащитным перед тайными кознями. Чтобы спастись от порчи, Борис обязал подданных клятвой на кресте «царя, царицу и детей их на следу никаким ведовским мечтанием не испортить, ведовством по ветру никакого лиха не насылать», «людей своих с ведовством, со всяким лихим зельем и кореньем не посылать, ведунов и ведуней не добывать на государе кое лихо».

Уже в первые годы царствования Бориса в Москве произошло несколько «колдовских процессов». Первым был заподозрен в нарушении клятвы боярин Иван Пуговка Шуйский. В государственном архиве хранилось «дело доводное — извещали княж Ивановы Ивановича Шуйского люди Янко Иванов сын Марков и брат его Полуехтко на князя Ивана Ивановича Шуйского в коренье и в ведовском деле». Дворяне Марковы занимали видное положение в свите Шуйских.

Годунов отдал приказ расследовать дело. Розыск подтвердил вину боярина. Иван Шуйский якобы хотел извести царя колдовством. Виновного ждало суровое наказание. Он был лишен боярского титула и изгнан из Боярской думы, однако избежал опалы и тюрьмы.

В польских источниках можно обнаружить неявное свидетельство о преследовании старшего брата Ивана Шуйского — князя Дмитрия. В ничтожных проступках царь Борис усмотрел неуважение к своей персоне и якобы заключил князя Дмитрия в тюрьму на несколько месяцев, после чего держал в провинции, не допуская в столицу.

Годунов имел повод для расправы с Шуйскими, но старался избежать столкновения с самой могущественной аристократической фамилией России.

Знать по-своему реагировала на унижение Шуйских. Не будучи боярином, князь Иван Большой Одоевский 28 апреля 1600 г. затеял местническую тяжбу с Василием и Дмитрием Шуйскими.

Доносы множились, и царь Борис приказал арестовать боярина князя Шестунова, родню братьев Романовых. Его оклеветал холоп по имени Воика. При Грозном холопские доносы вели к кровавым расправам, в которых гибли и сами доносчики. Годунов не хотел следовать примеру великого государя. Он публично заявил, что не причинит боярину «никакого дурна», и одновременно велел объявить на площади перед Челобитенным приказом свое «жалованное слово» доносчику. За верную службу и раденье к своей особе он освободил Воика от холопства и пожаловал поместье, повелев служить в летях боярских «з города».

Царь Борис основал новую династию, но растерял бывших союзников и друзей и оказался в полном одиночестве. Годуновы должны были всех остерегаться, всех подозревать, за всеми следить (С. Ф. Платонов). При вступлении на трон Борис поклялся быть ко всем милостивым. «Колдовские процессы», казалось бы, не влияли на его политику. Он не спешил с наказанием, но собирал улики на своих бояр с тем, чтобы держать их в полном послушании. В случае надобности можно было извлечь обвинения на свет Божий.

В деле боярина Шестунова такая необходимость возникла, когда Годуновы предали суду братьев Романовых. Царь забыл об обещании не делать «дурна» Шестунову и прислал на его двор пристава. Если бы престарелый боярин кончил жизнь в тюрьме или изгнании, Борису непременно приписали бы еще одно убийство.

Дело Романовых началось совершенно так же, как другие «колдовские процессы». Сын боярский Второй Бартенев, служивший в казначеях у Александра Романова, подал царю извет на своего боярина. Он сообщил, будто Романов хранит у себя в казне волшебные коренья и хочет «испортить» царскую семью. Подлинные документы о ссылке Романовых подтверждают, что они стали жертвами «колдовского процесса». В них процитирована речь пристава, обращенная к закованному в железо Романову: «Вы, злодеи-изменники, хотели царство достать ведовством и кореньем». Служилый немец Конрад Буссов также отметил, что опальных Романовых обвинили в намерении извести царскую семью.

26 октября 1600 г. польские послы как очевидцы наблюдали за нападением правительственных войск на двор Романовых. По царскому приказу особая боярская комиссия во главе с Михаилом Салтыковым произвела обыск на захваченном подворье и обнаружила в казне Александра ведовские корешки. Найденные улики были доставлены на патриарший двор, где собрались Боярская дума и высшее духовенство. В их присутствии царь велел Салтыкову раскрыть принесенные мешки и «коренье из мешков выкласти на стол».

В Боярской думе у Романовых нашлось много противников. Во время разбора дела они «аки зверие пыхаху и кричаху». Будучи в ссылке, Федор Романов с горечью говорил: «Бояре-де мне великие недруги, искали-де голов наших, а ныне-де научили на нас говорити людей наших, а я-де сам видел то не одиножды». Романовы имели все основания жаловаться на знать, верховодившую в Боярской думе. Княжеская аристократия давно выражала недовольство чрезмерным возвышением Романовых и теперь помогла Борису избавиться от них.

Борис долго колебался, не зная, как поступить с Никитичами. Опальные оставались в столице в течение нескольких месяцев. Наконец их судьба решилась. Федора Романова постригли в монахи и заточили в отдаленный северный монастырь. Его младших братьев отправили в ссылку.

Александр, Михаил, Василий Романовы умерли в изгнании. Их смерть поспешили приписать царю. На самом деле удивительна была не гибель ссыльных, а то, что некоторые из них уцелели. Осужденных кормили скудной пищей и везли за тысячи верст в Сибирь или на берег Студеного моря. Везли по бездорожью, в тяжких цепях, в лютые морозы.

Царь подверг подлинному разгрому романовскую партию в думе. Зять Федора Никитича, боярин князь Борис Черкасский, попал в тюрьму на Белоозеро. Он давно болел и умер в тюрьме довольно скоро.

Через несколько месяцев после суда Борис распорядился смягчить режим заключения опальных, вернул из ссылки Ивана Романова и нарядил следствие по поводу жестокого обращения приставов с больным Василием Романовым.

Причины гонений на Романовых нетрудно установить. К осени 1600 г. здоровье Бориса резко ухудшилось. В городе по этому поводу поднялась большая тревога. Борис велел отнести себя на носилках из дворца в церковь, чтобы показать всем, что он еще жив.

Слухи о близкой кончине Годунова возродили обстановку династического кризиса. Романовы готовились возобновить борьбу за обладание короной, для чего собрали в столице своих вооруженных людей. Малолетний наследник Бориса имел мало шансов удержать на голове корону после смерти отца. Новая династия не укоренилась, и у больного царя оставалось единственное средство ее спасения. Он постарался избавиться от претендентов на трон и отдал приказ о штурме романовского подворья.

 

Лжедмитрий I

В 1602 г. в Литве появился человек, назвавшийся именем погибшего царевича Дмитрия. Два года спустя самозванец вторгся в Россию, положив начало гражданской войне.

В России объявили, что под именем Дмитрия скрывается беглый чернец Чудова монастыря Гришка Отрепьев. В юности он вел беспутную жизнь, бражничал, бегал от отца, потом стал служить в холопах у бояр Романовых и князей Черкасских. За «воровство» (так на Руси называли политические преступления) его едва не повесили. Тогда он от «смертные казни сбежал, постригся в дальних монастырех, а назвали его в чернецах Григорием».

Отрепьев поступил на службу к Романовым совсем молодым человеком. Суд над Федором Никитичем с братьями положил конец его мирской карьере. Приняв постриг, чернец Григорий Отрепьев укрылся в провинции. Однако вскоре юноша вернулся в Москву и определился в кремлевский Чудов монастырь.

Потерпев катастрофу на службе у знатных бояр, инок Григорий преуспел на службе у патриарха Иова. Юному честолюбцу помогло выдвинуться не благочестие, а необыкновенная восприимчивость натуры. В течение месяца Григорий усваивал то, на что другие тратили жизнь.

Страшный голод побудил Отрепьева покинуть столицу. Вместе с двумя монахами — Варлаамом и Мисаилом — он перебрался в Северскую Украину, а оттуда в Литву. Находясь в имении Адама Вишневецкого, Григорий рассказал ему наивную сказку о своем чудесном спасении. «Признания» царевича доказывают, что он явился в Литву, не имея обдуманной и правдоподобной легенды, а значит, бояре Романовы непосредственного участия в подготовке самозванца не принимали.

Описывая свои литовские скитания, «царевич» в 1603 г. упомянул о пунктах, которые назвал также и его спутник Варлаам в своем «Извете» московским властям в 1606 г. Совпадение данных о странствиях Варлаама с Гришкой с показаниями самого «царевича» о скитаниях в Литве полностью изобличают его как самозванца. След реального Отрепьева теряется на пути от литовского кордона до Острога — Гощи — Брачина. И на том же самом пути в то же самое время обнаруживаются первые следы Лжедмитрия I. На этом строго очерченном отрезке пути и произошла метаморфоза — превращение бродячего монаха в «царевича».

По образному выражению В. О. Ключевского, Лжедмитрий «был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве».

Царь Борис нимало не сомневался в том, что самозванца подготовили крамольные бояре. Однако Отрепьев добился успеха, когда за спиной у него не было могущественных покровителей: Романовы и Черкасские томились в ссылке.

По всей видимости, интрига родилась не на боярском подворье, а в стенах кремлевского Чудова монастыря, и у истоков ее стояли три монаха — Григорий, Мисаил и Варлаам.

Автор «Нового летописца» имел возможность беседовать с монахами Чудова монастыря, хорошо знавшими инока Григория Отрепьева. С их слов летописец записал: «Ото многих же чюдовских старцев слышав, яко [Григорий] в смехотворие глаголаше старцем, яко царь буду на Москве».

Со времен опричнины Чудов монастырь оказался в водовороте политических страстей. В Чудове «окаянный Гришка многих людей вопрошаше о убиении царевича Дмитрия и проведаша накрепко».

Имеются прямые свидетельства о том, что чернец Григорий действовал по подсказке не бояр, а монахов. В Польше самозванец наивно рассказывал, как некий брат из монашеского сословия узнал в нем царского сына по осанке и «героическому нраву». Его слова были записаны Вишневецким в 1603 г. Безыскусность рассказа служит порукой его достоверности. Современники писали, что монах, подучивший расстригу, бежал с ним в Литву и оставался там при нем. Определенно известно, что самозванца сопровождали во время бегства за рубеж иноки Мисаил и Варлаам.

Когда Григорий позвал Мисаила в Северщину, тот обрадовался, так как был «прост сый в разуме, не утвержден». Иначе говоря, Мисаил Повальинбыл первым простаком, уверовавшим в спасение царевича.

Второй спутник Гришки, Варлаам Яцкий, был человеком совсем иного склада. В 1606 г. он подал царю Василию «Извет». Искусно составленная челобитная обличала в нем изощренный ум.

Варлаам намекал, что был вхож в знатные боярские дома. С чудовским иноком Мисаилом он, по его словам, познакомился в доме князя Ивана Ивановича Шуйского. Не доказывает ли это причастности братьев Шуйских к интриге?

Когда Шуйские потерпели неудачу в попытке развести царя Федора с Ириной Годуновой, они объединились с Нагими и стали готовить почву для передачи трона царевичу Дмитрию. Не могли ли они возобновить интригу после того, как угличский царевич погиб, а Годунов взошел на трон? Такое предположение — не более чем гипотеза, не подкрепленная фактами.

Иван Шуйский по милости царя Бориса был изгнан из думы. Понятно, что князь и его окружение питали не лучшие чувства к царю. Варлаам разделял настроения опальных бояр.

«Извет» Варлаама проникнут чувством панического страха. Ожидание казни подтверждает предположение, что именно Варлаам Яцкий, в миру сын боярский, подсказал Григорию роль царевича. Затея могла кончиться для него виселицей.

Предприятие трех монахов потерпело провал с первых же шагов. Когда они попытались «открыться» другим инокам кремлевской обители, те отвечали откровенными издевательствами — «они же ему плеваху и на смех претворяху». Дело грозило получить огласку, и авантюрист поспешил покинуть столицу. Григория гнали из Москвы голод и страх разоблачения.

Отрепьев открыл свое царское имя братии Печерского монастыря в Киеве, а затем православному магнату князю Адаму Вишневецкому. Магнат взял его под свое покровительство. Покровитель не решился начать войну с царем Борисом. Тогда самозванец бежал в Самбор к католику Юрию Мнишеку.

Благодаря сенатору Мнишеку Лжедмитрий I был принят королем Сигизмундом III. Договор между Сигизмундом и самозванцем получил форму королевских «кондиций». В соответствии с договором Лжедмитрий обязался передать Речи Посполитой Северскую землю и Смоленск, разрешить строить на Руси католические костелы, допустить в Москву иезуитов, способствовать распространению в России католической религии, наконец, соединить два государства «вечной унией». Отрепьев тайно отрекся от православия и принял католическую веру.

Одним из пунктов «кондиций» был брак «Дмитрия». Речь шла не столько о позволении, сколько об обязательстве самозванца жениться на подданной короля. «Позволяем ему жениться в наших государствах, чтобы с королевой (царицей. — Р.С.) на то дал присягу». Имя будущей царской невесты не было названо в документе. Мнишек поспешил взять дело в свои руки. По возвращении в Самбор он взял с «царевича» запись. Под страхом проклятия Отрепьев обязался жениться на дочери Мнишека Марине. «А не женюсь, — значилось в грамоте, — яз проклятство на себя даю».

Самозванец обещал выплатить покровителю миллион золотых из царской казны, а кроме того, передать царице Марине на правах удельного княжества Новгород и Псков с думными людьми, с дворянами и со всеми доходами. По договору Марина сохраняла права на удел даже в случае смерти мужа.

Отношения Марины с Отрепьевым определялись расчетом, но никак не романтическими чувствами.

Мнишеки приступили к формированию армии для самозванца. Ему обещали помощь запорожцы и донские казаки. Лжедмитрий I послал на Дон свой штандарт — красное знамя с черным орлом. Его гонцы выработали «союзный договор» с казачьим войском.

В то время как окраины были охвачены волнениями, в сердце России появились многочисленные разбойничьи шайки. Их действия усугубили голод в столице.

Династия Годуновых оказалась в трудном положении. Отрепьев чутьем уловил, какие огромные возможности открывает перед ним сложившаяся ситуация.

Перемирие с Польшей 1600 г. не обеспечило безопасности России. Король Сигизмунд III вынашивал планы широкой экспансии на восток. Он оказал энергичную поддержку Лжедмитрию I и заключил с ним тайный договор, по которому Польша должна была получить Смоленск и Чернигово-Северскую землю. Старания «царевича» не принесли ему ожидаемых выгод. Самые дальновидные политики Речи Посполитой, включая гетмана Замойского, решительно возражали против войны с Россией.

В походе Лжедмитрия I королевская армия не участвовала. Под знаменами Отрепьева собралось около 2 тысяч наемников — всякий сброд, мародеры, привлеченные жаждой наживы. Эта армия была слишком малочисленной, чтобы затевать интервенцию в Россию. Но самозванец рассчитывал на поддержку украинского населения и казаков.

13 октября 1604 г. войско Лжедмитрия перешло русскую границу. «Царевич» приказал казакам двигаться к Монастыревскому острогу. Казаки подъехали к стенам крепости и отдали жителям письмо «царевича». Застигнутые врасплох, воеводы пытались организовать сопротивление, но в городке началось восстание. Мнимый сын Грозного был встречен ликующими возгласами: «Встает наше красное солнышко, ворочается к нам Дмитрий Иванович!»

Известие о сдаче Монастыревского острога вызвало волнения в Чернигове. Местный воевода заперся со стрельцами в замке и приготовился к отражению неприятеля. Тогда восставшие черниговцы призвали на помощь казаков Лжедмитрия. Воевода был арестован.

Из Чернигова Лжедмитрий двинулся к Новгороду-Северскому. Обороной крепости руководил Петр Басманов.

Дважды казаки и наемные солдаты штурмовали город, но оба раза были отбиты и понесли потери. Поражение посеяло в лагере «царевича» страх и неуверенность. В войске назревал мятеж. Не получив денег за труды, наемники решили немедленно отступить от города и вернуться на родину. Но они не успели осуществить свое намерение, так как получили известие о сдаче Путивля.

Путивль был ключевым пунктом обороны Северской Украины и единственным из северских городов, располагавшим мощными каменными укреплениями. Военные планы Отрепьева, составленные в 1603 г., предусматривали захват Путивля как первоочередную задачу.

Вторгшись в Россию, самозванец не посмел осадить Путивль, так как не имел ни многочисленной армии, ни осадной артиллерии.

Падение мощной крепости поразило современников. Подозревали, что город был сдан вследствие измены воевод. Письмо, написанное в те дни из-под Новгорода-Северского неизвестным поляком, рассеивает подозрения. Двое воевод — окольничий Михаил Михайлович Салтыков и князь Мосальский — противились мятежу, но были схвачены восставшим народом. Салтыков отказался присягать «царевичу», и за это его таскали за бороду и поволокли в лагерь самозванца, привязав на веревку.

Один лишь дьяк Богдан Сутупов перешел на сторону «царевича» добровольно. В мятеже участвовали мужики-севрюки и местные дети боярские. Верными Годунову остались московские стрельцы.

Дьяк Сутупов привез Лжедмитрию казну, присланную царем Борисом для выплаты жалованья гарнизону. Самозванец раздал государеву казну польским наемникам.

Примеру Путивля последовали Рыльск, Курск, Кромы. Успехи самозванца привели к тому, что заволновалось население осажденного Новгорода-Северского. Но воевода Петр Басманов железной рукой подавил волнения. Мятежники бежали из крепости.

 

На поле брани

Узнав о первых успехах самозванца, Борис объявил о сборе всего дворянского ополчения. К ноябрю 1604 г. Разрядный приказ сформировал три полка, командование которыми царь вверил свояку, князю Дмитрию Шуйскому. Вслед за Шуйским в Брянск прибыл главнокомандующий боярин Федор Мстиславский. Главные силы армии были разделены на пять полков.

18 декабря рать прибыла в окрестности Новгорода-Северского. Мстиславский и Шуйский имели громадное превосходство в силах. Басманов предпринимал постоянные вылазки. Войско самозванца оказалось между двух огней. Но главные воеводы медлили. Они провели три дня в полном бездействии.

Мнишек постарался усыпить бдительность русских, затеяв мирные переговоры, а затем отдал гусарам приказ атаковать противника.

21 декабря гусары опрокинули полк правой руки и неожиданно появились в тылу большого полка. Мстиславский был сбит с коня и ранен в голову. Подле ставки главнокомандующего стоял большой золотой стяг, укрепленный на нескольких повозках. Поляки подрубили его.

Безрассудно храбрый налет не мог дать значительных результатов. Подоспели стрельцы. Кто из гусар успел повернуть коня — спасся. Прочие же вместе с капитаном Домарацким попали в плен.

Воеводы могли ввести в дело главные силы, но ранение главнокомандующего вызвало растерянность в войске. Русские отвели полки и очистили поле боя. Опытный солдат Яков Маржарет, участвовавший в битве, записал, что обе армии после двух-трехчасовой стычки разошлись без особых потерь.

Одержав верх над Мстиславским, наемники потребовали плату. Денег не было, и в лагере вспыхнул мятеж. За рубеж ушло до 800 солдат. «Вор» удержал при себе от 1500 до 2000 солдат. Однако лагерь покинул его главнокомандующий Мнишек.

Отступив от Новгорода-Северского, Лжедмитрий прибыл в Севск, центр Комарицкой волости. Население волости признало «царевича» еще в начале декабря. В Севске самозванец получил теплые квартиры и запасся продовольствием. По словам Якова Маржарета, «царевич» набрал «доброе число крестьян, которые приучались к оружию». В его распоряжении было до 4000 запорожцев и несколько сот донских казаков. По своему обличью новая армия заметно отличалась от армии Мнишека.

Борис не только не наказал Мстиславского, но пожаловал его — «велел спросить о здравии» и прислал своего доктора. Когда воевода оправился от ран, он вновь стал во главе армии.

Помощником Мстиславского был назначен князь Василий Шуйский, присланный в большой полк с отборными отрядами из состава Государева двора. Военная карьера князя Василия вызывала зависть.

Воеводы разбили лагерь в селе Добрыничах под Севском. Польские ротмистры советовали «царевичу» вступить в переговоры с Мстиславским. Но казацкие атаманы настаивали на немедленной атаке. Среди ночи комарицкие мужики только им известными тропами вывели ратников «вора» к Добрыничам.

21 января 1605 г. произошло сражение. Польские командиры решили повторить маневр, принесший им победу под Новгородом-Северским. Они собрали воедино всю конницу и атаковали правый фланг русской армии. Полк Дмитрия Шуйского дрогнул и стал отступать.

Однако поляки помнили, чем кончилась их атака под Новгородом-Северским. Не желая углубляться в расположение главных сил противника, они повернули к селу, где располагалась русская пехота с пушками. Тут их встретили мощные залпы. Участники атаки единодушно утверждали, что пальба причинила не много вреда нападавшим: было убито менее десятка всадников. На помощь полякам спешили запорожцы, но шляхта им не очень доверяла.

Лжедмитрий I лично возглавил конницу. Первая и последняя в его жизни атака кончилась позорным бегством. Во время отступления под ним была ранена лошадь, и он чудом избежал плена.

В руки к воеводам попало много детей боярских, стрельцов и казаков. Все они были повешены. Комарицкая волость подверглась погрому, напомнившему времена опричнины. Не щадили женщин и детей, секли крестьянский скот.

Дворянство в массе своей настороженно отнеслось к самозваному «царьку». Лишь несколько воевод невысокого ранга перешли на его сторону.

После сокрушительного поражения остатки польских рот покинули Россию. Вторжение потерпело провал, но вооруженная помощь извне позволила Лжедмитрию продержаться на территории Русского государства первые, наиболее трудные месяцы, пока мятеж не охватил всю южную окраину государства.

Дворянское ополчение не привыкло вести войну в условиях зимы. Опытные воеводы советовали Борису распустить полки и дать дворянам отдохнуть, оставив на театре военных действий небольшие силы. Но царь отклонил их советы. Полки были утомлены длительной кампанией, запасы продовольствия подошли к концу. Дворяне самовольно разъезжались по домам.

После победы воеводы двинулись к Путивлю. По пути они осадили Рыльск, но взять крепость не смогли. Считая свое дело проигранным, самозванец намеревался бежать из Путивля в Польшу, но путивляне удержали его у себя.

Главным очагом гражданской войны была Северская Украина, населенная украинцами. Отсюда пламя восстания распространилось на всю южную окраину государства — крепости Царев-Борисов, Валуйки, Белгород, Елец и Ливны, где преобладало русское население.

Попытки московских властей насадить на Юге России поместную систему и создать себе прочную опору в лице помещиков не удались. В крепостных гарнизонах преобладали казаки, лишь недавно поверстанные на государеву службу.

Чтобы разъединить восставшие города, командование отдало приказ занять мятежную крепость Кромы. Отказавшись от похода на Путивль, князь Мстиславский и братья Шуйские разбили зимний лагерь под Кромами. Оборонял Кромы казачий атаман Андрей Корела с отрядом в 500 донских казаков.

Взять крепость штурмом воеводам не удалось. Осада Кром продолжалась полгода. Под обгорелыми стенами этой крепости, по образному выражению С. Ф. Платонова, решилась судьба династии Годуновых.

Прежде деятельный и энергичный, Борис в конце жизни все чаще устранялся от дел. Он почти не покидал дворец, и никто не мог его видеть. Государь стат подозрительным, никому не доверял и все чаще обращался к прорицателям, астрологам, юродивым. Будучи обладателем несметных сокровищ, царь стал выказывать скупость и даже скаредность в мелочах. Живя отшельником в Кремлевском дворце, Борис по временам покидал хоромы, чтобы лично осмотреть, запечатаны ли кладовые.

Годунов занял трон, будучи тяжелобольным человеком. Физические и умственные силы его быстро угасали. 13 апреля 1605 г. царь Борис умер от апоплексического удара.

Его смерть дата толчок дальнейшему развитию Смуты. Перед самой кончиной царь отозвал из лагеря под Кромами главных бояр — Мстиславского и Шуйских. Их место заняли воеводы большого полка боярин князь Михаил Катырев-Ростовский и Петр Басманов.

Явившись под Кромы, Басманов убедился в том, что в армии назрел мятеж. Ему предстояло либо подавить мятежников, либо примкнуть к заговору. Душой заговора были бояре Голицыны и рязанцы Ляпуновы. После недолгих колебаний Басманов возглавил мятеж.

Армия присягнула царю Федору Годунову. Но многие дворяне уклонились от присяги. Заговорщики вступили в сговор с атаманом Корелой. По сигналу донские казаки произвели вылазку из Кром и ударили по царскому лагерю. Тем временем мятежники проникли в воеводский шатер посреди лагеря и связали воеводу Ивана Годунова. Из-за начавшейся паники верные воеводы не сумели организовать отпор кучке мятежников и бежали из лагеря. В течение трех дней остатки армии шли через Москву на север. Лишившись поддержки дворянского ополчения, Годуновы утратили контроль над положением в столице.

 

Плаха

Князья Шуйские имели основание негодовать на Годуновых. Накануне решающих событий князь Василий и Мстиславский были сняты с высших воеводских постов и отозваны в Москву. Годуновы опасались оставлять армию в руках руководителей Боярской думы. Поведение Федора Мстиславского внушало им особое подозрение. Толковали, будто Семен Годунов предлагал убить главу думы.

Василий Шуйский соблюдал осторожность, и династия надеялась на его лояльность. Он не раз клялся перед толпой, что своими руками похоронил царевича Дмитрия.

1 июня 1605 г. в окрестности столицы прибыли казаки под командой Корелы. С толпой жителей и казаков атаман прорвался через крепостные ворота в Москву, после чего Гаврила Пушкин взошел на Лобное место и прочитал «прелестные грамоты» самозванца.

Царь Федор Годунов с матерью тщетно пытались утихомирить толпу. Им пришлось выслать к народу думных людей. Дьяк Афанасий Власьев — лучший оратор думы — обратился к москвичам с вопросом о причинах необычного сборища.

Из Кремля выехали князья Шуйские и другие бояре. Многое зависело от поведения князя Василия. У него было немало приверженцев среди горожан и купцов, возглавлявших посадскую общину.

Шуйский и другие бояре просили толпу разойтись и указывали, что в государстве объявлен траур. Свидетели происшедшего — англичане отметили, что речи бояр были двуличными. Сановники говорили таким безразличным тоном, «что видно было, что при этом участвует один язык».

Василий Шуйский не подумал использовать свое влияние и дар убеждения, чтобы спасти гибнущую династию. Сторонники Годунова в думе стушевались при виде бушующей толпы. Недруги использовали момент, чтобы свести давние счеты с Годуновыми.

Народ ворвался в Кремль и принялся громить дворы Годуновых. Мятеж дал выход недовольству черни. Посадские люди разнесли дома многих состоятельных людей и торговцев, нажившихся на голоде.

После смерти Бориса его вдова вернула в Москву двоюродного брата, Богдана Бельского, надеясь на его верность. Но она ошиблась. Бельский поспешил примкнуть к мятежникам и фактически взялся править именем Дмитрия. Он позаботился о том, чтобы затворить крепостные ворота, и расставил караулы по всему Кремлю. Бельский помог самозванцу добиться послушания от Боярской думы.

Междуцарствие было коротким. Прошло два дня, и дума приговорила послать своих представителей к «царевичу». Бельскому удалось запугать думу известиями о походе Лжедмитрия I на Москву.

Самозванец потребовал к себе главных бояр — Василия Шуйского с братьями, Мстиславского и других. Но дума оказала неповиновение и отправила в Тулу боярина князя Ивана Воротынского, 20 лет бывшего не у дел.

В Москве знать не скрывала своего презрения к павшей династии. Царь Федор Годунов и его родня были взяты под домашний арест. По настоянию вельмож свежая могила Бориса в Архангельском соборе была раскопана, труп предан поруганию. Действия бояр развязали руки «вору».

Отрепьев потребовал, чтобы к нему в Серпухов явилось все руководство думы. Не по своей воле к нему отправились Дмитрий Шуйский, Федор Мстиславский и другие бояре. Князь Василий Шуйский уклонился от этой сомнительной чести и остался в столице.

Узнав о разорении могилы Бориса, самозванец потребовал от главных бояр истребления «этих чудовищ, кровопийц и изменников», то есть царя Федора Борисовича и его семьи. Осуществить его приказ взялись князь Василий Голицын, Мосальский и Сутупов.

Палачами царской семьи стали дворянин Михалка Молчанов и Андрей Шерефединов, выходцы из опричной среды. Они явились на старое подворье Бориса Годунова в сопровождении отряда стрельцов, захватили царицу и ее детей и развели «по храминам порознь».

Царица Мария Годунова-Скуратова была задушена. Федор Годунов отчаянно боролся за жизнь, стрельцы долго не могли с ним справиться.

После казни боярин Василий Васильевич Голицын велел созвать перед домом народ и, выйдя на крыльцо, объявил «миру», что «царица и царевич со страстей» отравили себя ядом.

20 июня 1605 г. Лжедмитрий торжественно вступил в столицу и водворился в царском дворце. Низложив Иова, он поставил во главе церкви своего «угодника» — грека Игнатия.

Вслед затем Лжедмитрий произвел перемены в высшем боярском руководстве. Наибольшим влиянием в думе пользовались князь Василий Шуйский и его братья. На их головы и обрушился удар. «Вор» использовал доносы на Шуйских, поступившие от П. Ф. Басманова, польских секретарей и телохранителей.

Василий Шуйский некогда расследовал обстоятельства смерти царевича Дмитрия. Поэтому к нему постоянно обращались с тех пор, как в Литве объявился самозванец. В кругу доверенных лиц князь Василий допускал откровенность даже после того, как Лжедмитрий занял Москву.

Однажды на двор к князю Василию явились некоторые из московских купцов и горожан, чтобы поздравить его с царской милостью. Шуйский будто бы проехал по улицам столицы с «царем» в его экипаже. В ответ на поздравление одного купца, пользовавшегося полным доверием хозяина, Шуйский в сердцах сказал про нового государя: «Черт это, а не настоящий царевич… Не царевич это, а расстрига и изменник наш». Стоявший поодаль купец подслушал разговор и поспешил донести о нем. Русские источники называют имена купцов и посадских людей, с которыми Шуйский вел неосторожные разговоры. Самым влиятельным из них был Федор Савельевич Конь — крупнейший архитектор и строитель своего времени. В поздних русских «Сказаниях» дело представлено так, будто великий поборник православия князь Василий призвал к себе Федора Коня и другого известного в Москве человека, Костю Лекаря, и сказал им, что государь — злой враг, богоотступник и еретик Гришка Отрепьев. Шуйский якобы сам наказал Коню: «Поведайте тайно в мире с разсуждением, чтобы християне… еретика познали». Федор Конь и Костя Лекарь поведали «про еретика без рассуду многим людям», после чего о крамоле узнал Петр Басманов.

Получив донос, Лжедмитрий приказал без промедления арестовать трех братьев Шуйских. Приставами (тюремщиками) Шуйских были назначены бояре Басманов и Салтыков. При Борисе Годунове Михаил Глебович Салтыков руководил розыском о заговоре Романовых, при самозванце расследовал заговор Шуйских. Боярин усердствовал, чтобы доказать свою преданность новому государю. Но главными инициаторами розыска были, по-видимому, Богдан Яковлевич Бельский и Петр Федорович Басманов.

Шуйским было предъявлено обвинение в государственной измене. Официальная версия дела заключала в себе много неясного. Даже близкие к особе Лжедмитрия люди по-разному излагали вину князя Василия. Боярина обвиняли то ли в распространении слухов, порочивших государя, то ли в организации форменного заговора с участием многих тысяч лиц.

В письме из Москвы от 4 июля 1605 г. иезуит А. Лавицкий сообщал, что Шуйского осудили за то, что он называл «Дмитрия» врагом и разрушителем истинной православной веры, орудием в руках поляков. Один из секретарей самозванца, поляк С. Слонский, рассказывал, что именно он передал государю донос купца, подслушавшего, как Шуйский называл царя Растригой и изменником. Яков Маржарет, телохранитель Лжедмитрия, писал, что Шуйского обвинили в «преступлении оскорбления величества».

Другую версию изложили командиры польского наемного войска С. Борша и Я. Вислоух, находившиеся в Москве во время суда над Шуйскими. В июле 1605 г. Я. Вислоух сообщил в письме к брату, что в Москве открылась измена: Шуйские начали убеждать народ, что «Дмитрий» — не истинный царь, а польский королевич, который хочет православную веру разрушить, а лютеранскую ввести; заговорщики хотели истребить поляков и уговорили для этого 10 тысяч детей боярских; поляков должны были сжечь с дворами (трактирами) и перебить, но поляки узнали об этом и известили царя. Ротмистр С. Борша воспроизвел ту же версию, но в более кратком варианте. По его словам, Шуйские разработали план переворота, в котором должен был участвовать народ, — они задумали «ночью зажечь Москву и учинить над царем и над нами (польскими солдатами. — Р.С.) предательство».

Опираясь на преданные «вору» казачьи и польские отряды, П. Ф. Басманов арестовал множество лиц, которых подозревали в заговоре с Шуйскими. Розыск проводился с применением изощренных пыток. Показания современников о результатах расследования расходятся в самом существенном пункте. Телохранитель самозванца Конрад Буссов утверждал, будто бы многие духовные лица и стрельцы на пытках подтвердили измену боярина Шуйского. Совсем иначе изложил дело голландец Исаак Масса. По его словам, никто из предполагаемых сообщников боярина не мог привести надежных доказательств его вины. Некоторые из арестованных под пытками признались в преступлении, прочие же все отрицали.

Согласно русским источникам, из страха москвичи «друг на друга клеветаху», Растрига же «многих поймав и разными пытками пытаху: иные же, не стерпев пыток, на себя говоряху, а иные же крепяхуся, а иные и впрями сво, Ростригу, обличаху».

В конце концов инициаторы розыска отказались от намерения организовать крупный политический процесс с участием многих видных лиц. Лжедмитрий распорядился привлечь к суду вместе с Шуйскими лишь нескольких второстепенных лиц. В их числе были Петр Тургенев, Федор Калачник и некоторые другие купцы. Род Тургеневых пользовался известностью в Москве. До опричнины дядя Петра Тургенева был ясельничим в дворцовом ведомстве у царя Ивана Грозного. Петр Никитич служил головой в дворянских сотнях. Он так и не получил воеводского чина, но имел один из высших поместных окладов — 500 четвертей земли — и числился «выборным» дворянином из Воротынска. Федор Калачник, судя по прозвищу, был посадским человеком.

Чтобы устрашить столичное население, Отрепьев велел предать «изменников» публичной казни. Дворянина Петра Тургенева вывели на пустырь (Пожар) и там обезглавили. Сообщение о казни Тургенева имеет документальное подтверждение. В подлинной челобитной Дениса Петровича Тургенева подчеркнуто, что отца челобитчика, Петра Тургенева, убил «вор-Рострига». Монах Авраамий Палицын называет Петра мучеником и обличителем «вора». Сохранилось предание, что торговый человек Федор Калачник, идя на казнь, во все горло кричал, что новый царь — антихрист и все, кто поклоняется этому посланцу сатаны, «от него же погибнут».

Лжедмитрий и его окружение не желали раздражать дворянство. Зато с простонародьем они не церемонились. В первые же дни правления нового царя, записал Масса, пострадало много простых людей и горожан в Москве, так что ночью и втайне только и делали, что пытали, убивали и губили людей.

Автор «Иного сказания» утверждал, что князь Василий Шуйский и его братья были арестованы на третий день после вступления Лжедмитрия в Москву, а 25 июня 1605 г. их передали в руки палача. Приведенная дата ошибочна. Достоверно известно, что казнь Шуйских была назначена на воскресенье 30 июня. Как бы то ни было, очевидцы единодушно подтверждают, что суд над Шуйскими занял несколько дней.

Установив хронологию заговора Шуйских, С. Ф. Платонов писал: «Трудно понять причины той торопливости, с какою они постарались отделаться от нового царя»; «…Шуйские необыкновенно спешили и… все их «дело» заняло не более десяти дней. Очевидно, они мечтали не допустить «розстригу» до Москвы, не дать ему сесть на царство». С. Ф. Платонов принял на веру официальную версию заговора Шуйских. Между тем эта версия едва ли заслуживает доверия.

В массе своей московское население приветствовало нового царя. На его стороне была военная сила. Лжедмитрий был на вершине успеха. Планировать в таких условиях переворот было безумием. Шуйский же всегда был трезвым и осторожным политиком.

Спешили не столько Шуйские, сколько Лжедмитрий. Даже если заговора не было и в помине, самозванцу надо было выдумать таковой.

В Польше коронный гетман Ян Замойский, выступая перед сеймом в начале 1605 г., резко высмеял россказни самозванца и заявил, что если уж поляки хлопочут о возведении на московский трон старой династии, то им надо иметь в виду, что законным наследником Московского княжества «был род Владимирских князей, по прекращении которого права наследства переходят на род князей Шуйских». О речи гетмана говорили по всей Польше, и самозванец не мог не знать о ней.

Из начальных бояр только один Василий Шуйский отказался подчиниться приказу Лжедмитрия и не явился в Серпухов. Это усилило подозрения самозванца, который имел все основания беспокоиться, что князь Василий предъявит претензии на трон при первом же подходящем случае.

Отрепьев мог расправиться с Шуйским тем же способом, что и с Федором Годуновым. Но с некоторых пор он был связан договором с Боярской думой. Следуя традиции, Лжедмитрий объявил о созыве собора для суда над великим боярином.

Находившийся в те дни в Кремле поляк А. Лавицкий писал, что Шуйских судили на большом (многочисленном) соборе, состоявшем из сенаторов, духовенства и других сословий. Капитан Маржарет, перешедший на службу к Лжедмитрию, утверждал, что Шуйские подверглись суду «в присутствии лиц, избранных от всех сословий». Следуя рассказам поляков из окружения самозванца, Георг Паэрле записал, что в суде участвовали как сенат (дума), так и народ. Свидетельства иностранцев полностью совпадают с данными русских источников. Как подчеркнул «Новый летописец», Лжедмитрий «повеле собрати собор» с приглашением духовных властей, бояр и лиц «ис простых людей».

Самозванец пришел к власти на волне народных восстаний. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в первые дни своего пребывания в Москве он продолжал видеть в восставшем народе союзника. В высшем государственном органе — Боярской думе — Шуйские имели много сторонников, и самозванец опасался их происков.

С обвинениями против Шуйских на соборе выступил сам Лжедмитрий. По «Новому летописцу», «царь» объявил членам собора: «…умышляют сии на меня». Станислав Немоевский записал обширную обвинительную речь «государя». Род князей Шуйских, утверждал самозванец, всегда был изменническим по отношению к московской династии: блаженной памяти отец Иван семь раз приказывал казнить своих изменников Шуйских, а брат — царь Федор Иванович за то же казнил дядю Василия Шуйского. Фактически Лжедмитрий отказался от версии о наличии разветвленного заговора. Трое братьев Шуйских, заключил он, намеревались осуществить переворот своими силами: «…подстерегали, как бы нас, заставши врасплох, в покое убить, на что имеются несомненные доводы».

«Царь» утверждал, что имеет несомненные доказательства заговора Шуйских, а потому на соборном суде не было никакого разбирательства с допросом свидетелей и другими формальностями. Авраамий Палицын отметил, что Василия Шуйского осудили тотчас после публичной казни Петра Тургенева и Федора Калачника.

Под впечатлением убийств и казней даже близкие к Шуйским члены думы и священного собора не посмели выступить в их защиту. Как с горечью отметил автор «Нового летописца», «на том же соборе ни власти, ни из бояр, ни из простых людей нихто же им (Шуйским. — Р.С.) пособствующе, все на них кричаху».

Опытному царедворцу Василию Шуйскому удалось пережить грозу в правление Бориса Годунова, которая едва не стоила ему головы. Он знал, чем можно заслужить снисхождение, и повинился во всех преступлениях, которые ему приписывали. «Виноват я тебе… царь государь: все это (о Растриге. — Р.С.) я говорил, но смилуйся надо мной, прости глупость мою!» — будто бы сказал Шуйский. Крамольный вельможа смиренно просил патриарха и бояр сжалиться над ним, страдником, и просить за него «рыцаря». По словам поляков, обвиняемый признался во всем в самом начале розыска, «боясь быть на пытке».

Собор осудил Василия Шуйского на смерть, а его братьев — на заключение в тюрьму и ссылку. Лжедмитрий спешил с казнью и назначил экзекуцию на следующий день. Все было готово для казни. По существу, самозванец ввел в столице осадное положение: «…по всему городу уготовлены быша все стрельцы, вооружены во всем оружии, яко на битву».

На «Пожаре» распоряжался новый глава Стрелецкого приказа — боярин Петр Басманов. Несколько тысяч стрельцов оцепили всю площадь полукругом. Преданные самозванцу казачьи отряды и поляки с копьями и саблями заняли Кремль и все ключевые пункты города. Были приняты все меры безопасности против возможных волнений. Выехав на середину площади, Басманов прочел приговор думы и собора о вине Шуйского. Вслед за тем палач сорвал с осужденного одежду и подвел его к плахе, в которую был воткнут топор. Сообщение Исаака Массы, будто Василий Шуйский продолжал обличать еретика Гришку, будучи на эшафоте, а московский народ рыдал, слушая его речь, относится к числу вымыслов. На площади осужденный вел себя совершенно так же, как и на суде. Стоя подле плахи, он с плачем молил о пощаде. «…От глупости выступил против пресветлейшего великого князя, истинного наследника и прирожденного государя своего», просите «за меня — помилует меня от казни, которую заслужил…» — взывал князь Василий к народу.

Во время казни Петра Тургенева и Федора Калачника москвичи «ругахуся» на них. Из толпы кричали, что суд им «поделом» был. Шуйские пользовались популярностью в народе, и их осуждение вызвало среди москвичей разные толки. По свидетельству поляков, даже сторонники Шуйских боялись обнаружить свои чувства, чтобы не попасть под подозрение. По словам же Массы, народ выражал явное недовольство. С казнью медлили. Отмена казни не входила в расчеты Басманова, и он проявлял видимое нетерпение. Дело кончилось тем, что из Кремля на площадь прискакал один из телохранителей «царя», остановивший казнь, а следом за ним появился дьяк, огласивший указ о помиловании.

Сподвижник Лжедмитрия Станислав Борша точнее других объяснил причины отмены казни Василия Шуйского. «Царь даровал ему жизнь, — писал он, — по ходатайству некоторых сенаторов». Бояре не посмели открыто перечить царю на соборе. Но после собора дума сделала все, чтобы не допустить казни князя Василия.

Имущество Шуйских, их вотчины и дворы подверглись конфискации. Князь Василий и его братья Дмитрий и Иван были заключены в тюрьму в галицких пригородах.

При царе Борисе наибольшим влиянием в думе пользовались Годуновы и Шуйские. Обе эти группировки были разгромлены и удалены из столицы. Думу пополнили «воровские» бояре, получившие чин в Путивле, а также опальные бояре и дворяне. Обновив состав Боярской думы, Лжедмитрий добился послушания бояр и стал готовиться к коронации.

Самозванец пожелал дождаться возвращения в Москву старицы Марфы Нагой. Его расчет был безошибочным. Признание со стороны мнимой матери должно было покончить с сомнениями тех, кто все еще не уверовал в его царское происхождение.

18 июля Марфа Нагая прибыла в Москву. Три дня спустя состоялась коронация Растриги.

К услугам Лжедмитрия были царские регалии — «четыре короны, а именно, три императорские и четвертая — та, в которой короновались некогда великие князья», шапка Мономаха. Самозванец избрал новую корону Бориса Годунова, изготовленную венскими мастерами и привезенную Афанасием Власьевым в 1604 г. Венец был сделан по образцу императорской короны Габсбургов. По-видимому, царь Борис замышлял не только выстроить в Кремле храм «Святая Святых» — новый Иерусалимский храм, средоточие мирового православия, но вслед за тем принять титул императора.

Самозванец шел по стопам Годунова. На золотой монете, отчеканенной в Москве, Лжедмитрий I изображен в высокой шапке наподобие императорской короны Габсбургов, не похожей на шапку Мономаха. В «высокой короне» Отрепьев сидел также и при коронации Марины Мнишек. Завладев императорской короной, Отрепьев присвоил титул императора.

На коронации Отрепьев допустил отступление от ритуала. Он повторил затверженную речь о своем чудесном спасении.

 

Лабиринты власти

Будучи в Самборе, Лжедмитрий заключил договор с Юрием Мнишеком как царевич. Но при этом он обещал, что подтвердит соглашение, когда займет царский трон: «И мы то все… в канцрерии нашей… напишем и печать свою царскую к тому приложим». Личная Канцелярия царевича стала действовать уже в период московского похода, но окончательно сложилась в Москве.

К ближайшему окружению Лжедмитрия принадлежали капитаны Мацей Домарацкий, Михаил Склиньский, Станислав Борша, личные секретари царя Ян Бучинский, Станислав Слоньский, Липницкий. Доказывая щедрость «Дмитрия», Бучинский сослался на исключительно высокие оклады Склиньского и свой собственный. После переворота Исаак Масса перечислил имена «самых важных убитых» поляков: Склиньский, Вонсович, Домарацкий-старший, Липницкий, Иваницкий. Те же лица названы в Дневнике Мнишека. Поляк Немоевский составил «Список главнейших лиц нашего народа… наперед слуг великого князя», убитых при мятеже. Первыми среди них названы Склиньский и 16 его слуг, Липницкий и 10 его слуг, Вонсович и 7 его слуг, Борша и 1 его слуга, Иваницкий и 7 его слуг (Домарацкий-младший, Бучинские, Слоньский, Горский не попали в этот список: они избежали гибели). Таким был круг лиц, в котором следует искать членов польской Канцелярии.

Полагают, что прежняя «Канцрерия» Лжедмитрия после его воцарения, по сути, слилась с Посольским приказом и через этот приказ «оказывала решающее влияние на выработку политического курса» (А. В. Лаврентьев). Так ли это?

Обычная дипломатическая переписка шла через Посольский приказ, секретная — исключительно через личную Канцелярию.

Посольский приказ имел собственное помещение вне дворца. Польские советники — члены Канцелярии занимали помещение подле личных покоев царя — комнат наверху.

Русские современники бранили Лжедмитрия за то, что «в Верху при нем были поляки и литва». По традиции «в Верху» издавна заседала Ближняя дума самодержца. Теперь она уступила место личной Канцелярии, в которой даже писцы были поляками. В письме государю Бучинский упомянул имя некоего Горского, который «в комнате у тебя… пишет грамоты Вашей… милости».

Польские советники занимали особое положение в пирамиде власти. Согласно заявлениям русских властей, секретари Бучинские жили в Москве «в Верху у того Вора у таеные его думы, у всяких тайных его дел».

Личного вмешательства монарха требовали самые разнообразные дела. По этой причине функции «тайной» Канцелярии были широки и неопределенны. В первую очередь к тайным делам причислено было все, что касалось личных дел государя, его замыслов, трат, прихотей, веры.

Финансовые дела сопряжены были для Растриги с наибольшими затруднениями. Канцелярия принимала в них самое непосредственное участие. Через секретарей очень крупные денежные суммы были переправлены в Польшу.

Ближняя канцелярия изготовляла всевозможные документы. По свидетельству купца Георга Паэрле, он предпринял путешествие в Москву после того, как тайный советник Дмитрия Ян Бучинский вручил немецким купцам «грамоту, за своеручною великого князя подписью и за большой его печатью» с приглашением прибыть в Москву. Польские секретари не желали считаться с московской традицией, воспрещавшей государю подписывать документы.

В наказах, адресованных королевскому двору, дьяки Посольского приказа живо описали делопроизводство Канцелярии: «Листы глентовные посылал вор Розстрига, а писаны полатыне, писали у него ваши же поляки; и государственные печати, все побрав, тот вор ис приказу, где они бывают, к себе, и писал и печатал, и делал все с поляки, как хотел». Как видно, польские секретари свободно распоряжались государственными печатями, подменяя печатника и приказных дьяков.

Канцелярия служила местом, где обсуждались и незначительные вопросы, и дела первостепенной государственной важности. К числу таковых относился вопрос о свержении Сигизмунда III и передаче польского трона Лжедмитрию.

Канцелярия использовала всевозможные рычаги власти. Шведский агент в Москве Петр Петрей отметил, что московиты негодовали на Лжедмитрия за то, что «он не пускает к себе ни одного русского, высокого или низкого звания, без воли и согласия поляков, которые скоро заберут себе все что ни есть в казне, и она вскоре совсем опустеет». Без ведома секретарей невозможно было получить аудиенцию у государя, и это было немаловажное обстоятельство.

Коронация Лжедмитрия не могла быть осуществлена без согласия Боярской думы. Это согласие было связано с рядом условий. Одним из этих условий был роспуск повстанческих сил и отправка на родину польских наемных отрядов. Бояре стремились к тому, чтобы как можно скорее вернуться к традиционным методам управления страной.

Выполнение требований думы привело к тому, что влияние польской «Канцрерии» — Ближней канцелярии пошло на убыль. Это обстоятельство немедленно сказалось на судьбе опальных бояр Шуйских. Они пробыли в ссылке недолго и были возвращены в столицу.

В Москве много говорили о том, что прощения Шуйских добились вдова Грозного старица Марфа Нагая, братья Бучинские и другие поляки.

Нагие действительно просили царя о прощении князя Василия. Зато позиция советников польской Канцелярии была прямо противоположной.

Накануне опричнины царь Иван велел включить в летопись свои речи к думе, записанные им по памяти. Тяжелобольной государь будто бы обратился к верным людям с такими словами: «…чего испужалися? али чаете бояре вас пощадят? вы от бояр первыя мертвецы будете!.. не дайте боярам сына моего извести».

Страх перед боярской крамолой обуревал также и мнимого сына Грозного. Сохранилось тайное письмо главы Канцелярии Яна Бучинского к царю. Советник напомнил самодержцу недавний разговор: «Коли яз бил челом вашей царской милости о Шуйских, чтоб их не выпущал и не высвобождал, потому как их выпустить, и от них будет страх… и вы мне то отказали, что наперед всего Богу ты обещал того ся беречи, чтоб ни одной хрестьянской крови не пролилося».

Будучи личным другом самозванца, Бучинский объяснялся с полной откровенностью. Он решительно противился освобождению Шуйских нотой причине, что «от них будет страх» и непобедимому императору, и его польским товарищам.

Полагают, что Лжедмитрий провел реформу управления, преобразовав Боярскую думу в «сенат». В доказательство ссылаются на список «сената», написанный рукой Бучинского весной 1606 г. В подлинном польском тексте дума названа «Радой», а ее члены — не сенаторами, а боярами. И лишь на обороте документа имеется помета: «Роспись московским сенаторам».

Реформа думы свелась к учреждению по польскому образцу новой должности — «мечника великого». Этот чин был пожалован юному князю Михаилу Скопину.

Число бояр увеличилось вдвое, и можно было бы ожидать, что увеличится также число приказных. В правление Бориса Годунова в Боярскую думу, по свидетельству английского посла Джильса Флетчера, входили канцлер Андрей Щелкалов и четверо думных дьяков. В 1606 г. польские советники включили в список двух «секретарей великих».

Польские секретари внесли также некоторые другие изменения в штат думы, например, не включили в думный список постельничего С. Шапкина, очевидно, ввиду его незначительности и «худородства». Со времен опричнины постельничие занимали видное место в думе.

Отрепьев не решался на какие бы то ни было перемены в сложном и громоздком механизме управления государством. Однако польские советники из состава Канцелярии, кажется, сознательно стремились потеснить высшую московскую приказную бюрократию, чтобы занять ее место в системе управления.

Бюрократия, зародившаяся вместе с приказной системой, стала важным элементом самодержавной системы правления в целом. Всевластие высших приказных чинов, предмет горьких жалоб Курбского, было следствием концентрации власти в руках царя. Грозный приближал «писарей», рассчитывая на их верную службу. Лжедмитрий окружил себя польскими секретарями.

Яков Маржарет, наблюдавший за механизмом управления изнутри, подвел итог своим заметкам в таких выражениях: «Если говорить начистоту, нет ни закона, ни думы, кроме воли императора… Я считаю его («Дмитрия». — Р.С.) одним из самых неограниченных государей из существующих на свете». Польские «дьяки» оставались в тени, но оказывали огромное влияние на управление, потому что действовали именем самодержца.

Последовавший вскоре государственный переворот показал, что представление о безграничной власти монарха не вполне соответствовало действительному положению вещей.

Лжедмитрий щедро жаловал думные чины, надеясь тем самым привлечь на свою сторону всю знать. При нем дума насчитывала более 70 членов. Такой думы не было ни у одного из московских государей. Причиной же было то, что Отрепьев объединил московскую думу со своей «воровской» думой, возникшей в дни московского похода. Такой шаг посеял большие раздоры среди членов высшего органа государственного управления, что было на руку польской Канцелярии.

«Воровской» боярин князь Василий Рубец-Мосальский занял в московской думе пост дворецкого. Лжедмитрий оценил услуги Петра Басманова и вверил ему командование стрелецким гарнизоном столицы.

Растрига возлагал особые надежды на признание мнимой матери — Марии Нагой и прочих Нагих. Еще будучи в Туле, Отрепьев послал гонца в «казанские города» за Нагими. Михаил Нагой был вызван с дальней окраины в Москву и в качестве дяди царевича Дмитрия получил чин боярина конюшего. Братья Андрей, Михаил и Афанасий Александровичи Нагие, а также Григорий Федорович Нагой стали боярами и заняли в думе высокое положение. В Разрядных записях отмечено, что самозванец «подовал им боярство и вотчины великие и дворы Годуновых и з животы». Нагие лучше всех остальных знали, что царевич Дмитрий мертв. Но они охотно «вызнали» в Отрепьеве внучатого племянника, открыв себе путь к почестям и богатствам.

Самозванец попытался привлечь на свою сторону опальных Романовых. Он приказал вернуть в Москву уцелевших Романовых и Черкасских. В свое время Юрий Отрепьев служил в свите у окольничего Михаила Никитича Романова, а затем у боярина Бориса Камбулатовича Черкасского. Оба умерли в заточении, и бывший кабальный слуга не опасался разоблачения. С запозданием 31 декабря 1605 г. Лжедмитрий I повелел перевезти и похоронить в родовой усыпальнице тела Романовых, умерших в ссылке. Монах поневоле, Филарет Романов был вызван в столицу из Антониева-Сийского монастыря.

По словам архиепископа Арсения, патриарх Игнатий и священный собор в присутствии «Дмитрия» предложили Федору Никитичу снять с себя монашеские одежды, «надетые на него вопреки канонов и силою», вернуться в мир и принять жену, но тот отклонил предложение. Это известие не поддастся проверке.

Филарет был деятелен и честолюбив. Самозванец побоялся оставить его в столице и отослал в Троице-Сергиев монастырь, где старец жил не удел до апреля 1606 г. Лишь в последние недели правления Отрепьев вновь вспомнил о «родственнике». Лжедмитрий не церемонился с духовенством: он отправил на покой ростовского митрополита Кирилла, а митрополичью кафедру тут же передал Филарету Романову.

Самозванец не обошел своими милостями даже малолетнего сына Филарета. В царской казне хранились «посохи: …рога оправлены золотом с чернью». Согласно казенной описи, один посох был снабжен ярлыком, «а по ерлыку тот посох Гришка Отрепьев Рострига поднес… Михаилу Федоровичу».

Из старших Романовых уцелел, кроме Филарета, один Иван Никитич. Самозванец пожаловал ему боярство, но отвел в думе одно из последних мест.

Государь переусердствовал в стремлении утвердить свое родство с Нагими. Он посадил их в думе выше Голицыных, Шереметевых, Романовых, что вызвало негодование знати.

 

Важная веха

Казнь Петра Тургенева и московских купцов, смертный приговор князю Василию Шуйскому предвещали поворот к террору. Помилование Шуйского и его братьев и их возвращение в думу знаменовали поворот в развитии интриги.

Назвавшись сыном Грозного, самозванец должен был выразить свое отношение к его наследию. Пожалуй, главной чертой Растриги как политического деятеля была его приспособляемость. Царствовать на Москве ему пришлось недолго, и главная задача, поглощавшая все его силы и способности, заключалась в том, чтобы усидеть на незаконно занятом троне.

Отрепьев выработал доктрину, которую охотно излагал ближним людям и придворным. «Два способа у меня удержанию царства, — говорил он, — один способ быть тираном, а другой — не жалеть кошту, всех жаловать; лучше тот образец, чтобы жаловать, а не тиранить».

Главная проблема, с которой столкнулся Лжедмитрий, заключалась, конечно же, не в том, казнить или жаловать подданных. Гражданская война и появление двух царей в государстве поколебали систему самодержавной власти. Отрепьев был воспитан в духе самодержавных традиций и не мыслил себе иного порядка. Ему предстояло решить вопрос, каким путем можно возродить великолепие и мощь самодержавной власти.

Самым кратким путем был возврат к политике опричнины с ее неограниченным насилием.

Надев на себя личину сына Грозного, Отрепьев невольно воскресил тени опричнины. В его окружении появились люди, принадлежавшие к самым известным опричным фамилиям, — Бельский, Басманов, Нагие, Татищевы, Пушкины, Зюзины, Воейковы, князья Хворостинины, Григорий Микулин, Михалка Молчанов и другие.

Главной фигурой среди них был, без сомнения, племянник Малюты Скуратова Богдан Бельский, знаменитый опричный временщик Грозного. Вернувшись в думу после смерти Бориса Годунова, он поспешил завязать изменнические сношения с самозванцем и стал передавать ему сведения о планах и решениях московских бояр. Его происки помогли Отрепьеву поставить на колени Боярскую думу. Когда же «вор» поселился в царском дворце, а народ заволновался. Бельский вышел к толпе и поклялся, что на трон взошел прирожденный царь и это он, Богдан, спас царевича Дмитрия «за царя Иванову милость». Заслуги Бельского были оценены, и, несмотря на свое «худородство», он получил боярский чин.

После смерти Грозного Богдан Бельский настаивал на возрождении опричных порядков. Когда Годуновы были свергнуты, он выступил как сторонник политики неограниченного насилия по отношению к крамольной знати. Фактически речь шла о возрождении репрессивного режима.

Гражданская война расколола страну. На стороне самозванца выступило малочисленное дворянство южных уездов, по численности и силам далеко уступавшее служилым людям центральных и северо-западных земель. Все это делало невозможным формирование войска по типу опричнины. Но в руках сторонников насильственных мер были повстанческая армия и вольные казаки, несшие караулы в Кремле.

Помилование Василия Шуйского стало для Бельского политической катастрофой.

Богдан Бельский был последним оставшимся в живых душеприказчиком Грозного. Он обладал огромным опытом интриг и в качестве спасителя «царевича Дмитрия» имел шанс занять пост правителя государства. Что помешало ему добиться цели?

Бельский был связан тесным родством с династией Годуновых и не принял участия в убийстве своей двоюродной сестры — царицы Марии Бельской-Годуновой. Он примкнул к «вору» в самый последний момент, перед падением Москвы.

Носились слухи, что Бельский отравил царя Ивана. Похоже, что мнимый сын царя не очень доверял своему «великому оружничему». Для знати самое имя богомерзких Бельских было ненавистно.

Во время московского похода подле Отрепьева был Юрий Мнишек, после его отъезда — польские секретари и Канцелярия. Поляки не желали делиться влиянием с Бельским. Главное же, как люди просвещенные, они не одобряли московскую тиранию и массовые избиения по опричному образцу.

В начале московского похода Лжедмитрий предал жестокой казни некоторых вельмож, отказавшихся присягнуть ему. Но затем он стал жаловать знатных пленников думными чинами. Растрига держал их под неусыпным надзором и отнюдь не собирался делиться с ними реальной властью, вследствие чего «воровская» Боярская дума превратилась отчасти в парадное учреждение.

Полученный в ходе гражданской войны опыт пригодился, когда Лжедмитрий утвердился в Москве. Боярину и «великому оружничему» Бельскому, настаивавшему на разгроме думы, пришлось уйти в тень. Растрига выслал Богдана из столицы, назначив вторым воеводой в Новгород Великий. Михаил Салтыков был отправлен на воеводство в одну из новгородских крепостей.

Самозванец четко уловил настроение общества. Не только дума, но и все население отвергало опричные методы управления. Время опричных кровопролитий миновало.

 

Западня

Курс на общее примирение подвергся подлинному испытанию через несколько месяцев после коронации, когда вдова-царица и духовенство обратились к самодержцу с ходатайством о прощении Шуйских. Ходатайство поддержали Нагие и другие бояре.

Позиция Нагих требует объяснения.

Самозванец тщетно пытался порвать нити, связывавшие его с прошлым. Слишком многим в Москве была известна его характерная внешность. Слишком могущественные силы были заинтересованы в его разоблачении. Отрепьеву приходилось придумывать всевозможные уловки, чтобы вновь и вновь доказывать свое «истинное царское» происхождение. Одна из таких уловок и погубила его.

Благословение мнимой матери — царицы Марфы помогло Лжедмитрию утвердиться на троне. Но «семейное согласие» оказалось непрочным. Когда толки о самозванстве возобновились, царь задумал устроить новую инсценировку, чтобы показать народу, будто в Угличе по ошибке был зарезан некий попович. а он — царевич Дмитрий — жив и сидит на родительском троне.

Планы самозванца оскорбили Марфу Нагую до глубины души. Чтобы не допустить надругательства над прахом единственного сына, она обратилась за помощью к боярам. Вмешательство бояр заставило Лжедмитрия отказаться от публичной инсценировки. Но его повеление, судя по всему, было выполнено без лишней огласки.

После гибели Отрепьева в Углич был послан за мощами царевича Филарет Романов. Угличане не могли указать ему точное место захоронения Дмитрия. Могилу «долго не обрели и молебны пели и по молебны само явилось тело: кабы дымок из стороны рва копанова показался благовонен, тут скоро обрели». Устранив с этого известия агеографический налет, писал С. Ф. Платонов, получим бесспорный факт — заброшенной, даже потерянной могилы. Однако бесспорность этого факта вызывает сомнения.

Дмитрия похоронили в Преображенском соборе, и если его могилу не могли найти, значит, она была разорена. Отрепьев не осмелился осуществить публичную инсценировку с телом «поповича». Но он втайне повелел выбросить тело царевича из собора. Гроб закопали во рву, за стенами угличского Кремля, не поставив даже простого креста.

Бояре оказали Марфе услугу отнюдь не бескорыстно. Царица стала орудием их интриг. Заступившись за сыновнюю могилу, старица должна была признаться, что царь — не ее сын. С лица Марии Нагой спала маска любящей матери.

Невозможно усомниться в том, что Нагая ничего не пред-принимала без ведома братьев. У них она искала помощь в первую очередь, когда предприняла отчаянные попытки спасти могилу сына.

При Борисе Годунове Шуйские вступили в союз с Нагими, чтобы свергнуть правителя и посадить на трон царевича Дмитрия. Это обстоятельство благоприятствовало их новому союзу.

Ходатайство вдовы Грозного Марии Нагой, конюшего Михаила Нагова, других бояр и духовных членов думы привело к тому, что бояре Шуйские были прощены. Им вернули все их вотчины и титулы. Боярская дума получила в лице Василия Шуйского авторитетного вождя, самого умного противника «вора».

Лжедмитрий шел на уступки думе, жаловал правых и виноватых. В конце концов его старания принесли плоды. К осени 1605 г. наметились признаки политической стабилизации. Это тотчас было замечено польскими советниками. Бучинский писал государю: «Как Ваша Царская Милость государство свое удержал вскоре, и ныне уже боятся и добре любят».

Однако спокойствие в государстве было обманчивым. За время недолгого правления Отрепьева его недруги многократно пытались убить его.

В первых покушениях на жизнь Отрепьева участвовали чудовские монахи. С их кознями он столкнулся еще в Путивле. В Москве все повторилось заново. По словам Петра Петрея, один чудовский инок смущал народ, заявляя во всеуслышание, что на троне сидит беглый чернец Григорий, которого он сам учил грамоте. Его арестовали и подвергли допросу, но монах так и не отказался от своих слов. Тогда его утопили в Москве-реке вместе с другими чудовскими иноками. Польские источники излагали иную версию. Власти арестовали несколько духовных особ, одного из них пытали, и он признался, что его подкупили. Он должен был подать государю чашу с отравленным вином во время причастия. Видимо, в заговор были втянуты лица из семейного храма государя или же других кремлевских храмов. Только они могли поднести царю святые дары.

Тайная казнь монахов нанесла немалый ущерб репутации Лжедмитрия. В начале 1606 г. шведские дипломаты, получив из Москвы ложное известие о смерти царя, высказали предположение, что скорее всего его убили сами русские, так как «Дмитрий» исповедовал папистскую религию и вскоре после начала своего царствования велел казнить нескольких православных монахов.

Дознание о покушении на жизнь царя проводилось в сентябре 1605 г. Шуйские были озлоблены гонениями и после возвращения из ссылки присоединились к заговору. Последовали новые покушения.

Одно из них произошло в январе 1606 г. Глубокой ночью неизвестным лицам удалось пройти через все стрелецкие караулы и подобраться к царской спальне. Во дворце поднялась суматоха. Не успев как следует одеться, самозванец схватил оружие и в сопровождении двух стрелецких голов — Федора Брянцева и Ратмана Дурова — бросился искать злоумышленников. Удалось схватить трех человек, но они ни в чем не признались, и их поспешили казнить.

Вскоре после этого события аресту подвергся дьяк Андрей Шерефединов. И. Масса утверждал, что дьяк, подкупленный боярами, готовил убийство царя. Более подробно обстоятельства дела изложил начальник дворцовой стражи Я. Маржарет. По подозрению в заговоре, писал Маржарет, был схвачен один секретарь или дьяк, его пытали в присутствии П. Ф. Басманова, но он не сознался и не выдал главу заговора, которым был, как позднее стало известно, Василий Шуйский.

Противники самозванца опасались разоблачения. Арест Шерефединова поверг их в ужас. Но дело за отсутствием улик было прекращено, а дьяка отправили в ссылку. Боярская дума была высшей инстанцией, расследовавшей государственные преступления. Поскольку некоторые из ее руководителей сами участвовали в заговоре, сыскное ведомство оказалось парализованным. Нити следствия, тянувшиеся вверх, бояре мгновенно обрывали.

Заговорщики должны были позаботиться о том, чтобы лишить самозванца покровительства короля Сигизмунда III и избежать войны с Речью Посполитой после переворота. С этой целью они использовали вдовствующую царицу Марию Нагую.

Польский гетман Жолкевский сообщил в своих записках, что Марфа Нагая через некоего шведа подала королю весть о самозванстве царя. Можно установить имя шведа, исполнившего поручение Марфы и ее единомышленников. Им был Петр Петрей. Бояре выбрали его потому, что Петрей был лично известен Сигизмунду III и к тому же находился на царской службе в Москве. На встрече с Сигизмундом III Петрей заявил, что Лжедмитрий «не тот, за кого себя выдает», и привел факты, доказывавшие самозванство царя. Швед рассказал королю о признании царицы Марфы, а также сослался на мнение посла Гонсевского, только что вернувшегося из Москвы и «имевшего такие же правдивые и достоверные сведения о Гришке», как и сам Петрей.

Петрей получил аудиенцию у Сигизмунда III в конце ноября 1605 г., когда король праздновал свадьбу с Констанцией. Сам Сигизмунд подтвердил, что именно в дни свадьбы московские бояре вступили с ним в переговоры насчет свержения Отрепьева.

Вслед за шведом Петреем в Краков прибыл царский гонец Иван Безобразов. Он должен был вручить Сигизмунду III грамоты московского царя. Кроме официального поручения, ему предстояло выполнить секретное задание, которое он получил от бояр, тайных врагов Лжедмитрия. Любая огласка могла привести на эшафот и гонца, и его покровителей.

Безобразов был принят в королевском дворце и от имени своего государя испросил у Сигизмунда III «опасную» грамоту на проезд в Польшу московских великих послов. Грамота была вскоре изготовлена, но гонец, следуя инструкции, отказался принять ее из-за того, что в ней был пропущен императорский титул «Дмитрия». Перед отъездом московит, улучив момент, дал знать королю, что имеет особое поручение к нему от бояр Шуйских и Голицыных. Король доверил дело пану Гонсевскому. Его свидание с Безобразовым было окружено глубокой тайной. Но ближайшие советники Сигизмунда III получили своевременную информацию о переговорах. Гетман Жолкевский поведал о них миру в своих мемуарах. Через Безобразова московские вельможи извещали короля о намерении избавиться от обманщика и предлагали царский трон сыну Сигизмунда Владиславу. Гонец говорил о царе в таких выражениях, которые поразили Гонсевского. Бояре укоряли короля в том, что он дал Москве в цари человека низкого и легкомысленного, жаловались на жестокость Лжедмитрия, его распутство и пристрастие к роскоши и под конец заключали, что обманщик недостоин Московского царства. Гонец Иван Безобразов не имел нужды прибегать к околичностям и дипломатии, так как бояре еще раньше установили прямой контакт с королем и успели оказать ему некоторые услуги.

Большие разногласия в Боярской думе вызвал вопрос о браке «императора». Поддержанный польскими советниками, царь твердо решил заключить брак с Мариной Мнишек, как то было предусмотрено самборским договором.

Дума и православное духовенство не одобряли брака царя с католической «девкой». Мнишек была во всех отношениях незавидной партией. Ее роду недоставало знатности. К тому же ее семья погрязла в долгах и стояла на пороге разорения.

Дело было столь важным, что исполнение его надлежало поручить первым боярам государства. Польская тайная Канцелярия фактически отстранила Боярскую думу от переговоров о царском браке. Вместо бояр в Польшу в качестве свата отправился «худородный» дьяк Афанасий Власьев. Ранее, 16 августа 1605 г., ему было вручено царское послание к Юрию Мнишеку.

В ноябре 1605 г. в королевском замке в Кракове польская знать торжественно праздновала помолвку царя с Мнишек. Особу царя представлял Власьев.

Юрий Мнишек слал будущему зятю письма с докучливыми просьбами насчет денег и погашения всевозможных долгов. Большие суммы потребовались ему для того, чтобы нанять для царя войско.

Помолвка царя с Мариной Мнишек по католическому обряду вызвала негодование в православной Москве. Фанатики честили царскую невесту как еретичку и язычницу. Казанский архиепископ Гермоген требовал вторичного крещения польской «девки». Но патриарх Игнатий не поддержал его. В угоду самозванцу льстивый грек соглашался ограничиться церемонией миропомазания, которая должна была сойти за отречение от католичества.

Лжедмитрию удалось сломить сопротивление духовенства. 10 января 1606 г. близкие к нему иезуиты сообщили, что противники царского брака подверглись наказанию, но никто из них не предан казни. Лжедмитрий сам поведал об этом секретарю Бучинскому в таких выражениях: «Кто из архиепископов начали было выговаривать мне, упрямиться, отказывать в благословении брака, и я их поразослал, и ныне никакое человек не смеет слова молвить и во всем волю мою творят». Первым наказанию подвергся неугомонный Гермоген. Архиепископа отослали в его епархию в Казань и там заключили в монастырь. Церковная оппозиция приумолкла, но ненадолго. Агитация против самозванца не прекращалась. Ее исподволь разжигали бояре-заговорщики, князья церкви и монахи.

Предметом серьезных разногласий в Боярской думе был вопрос о финансах.

Самозванцу пришлось потратить огромные суммы, чтобы рассчитаться с польскими наемниками, казаками и повстанческими отрядами. Не менее крупные расходы были связаны с коронацией.

По традиции государи при восшествии на трон жаловали дворянам двойное или даже тройное жалованье. Секретарь Лжедмитрия Ян Бучинский с похвалой отзывался о его щедрости к дворянам. По его словам, «служивым, кто имел десять рублей жалованья, дано 20, а кто тысячю, две дано». Названный секретарем десятирублевый оклад положен был многим членам Государева двора, а тысячный оклад — боярам и думным людям. Членов думы было более 70, членов двора — до двух тысяч. Выдача двойных окладов должна была опустошить и без того оскудевшую государеву казну.

С помощью членов Канцелярии самозванец отправил крупные суммы денег в Речь Посполитую. В ноябре 1605 г. Ян Бучинский отвез Юрию Мнишеку 200 000 злотых. Месяц спустя сенатор получил еще 100 000 на оплату долгов королю. Царь сделал важную оговорку: его тесть мог отдать деньги в королевскую казну или взять себе. Запись в Дневнике, составленном помощником Мнишека, не оставляет сомнения в том, что сенатор присвоил деньги, предназначенные королю.

После переворота бояре говорили, что Растрига передал Мнишекам и королю 500 000 злотых (более 150 000 рублей), а потом в Москве пожаловал Мнишеку еще 300 000 злотых (90 000 рублей), истратив, таким образом, 800 000 злотых (242 424 рубля). Обличая «вора», дума, по всей вероятности, преувеличила цифры.

Чтобы расплатиться с семьей Мнишеков и с другими кредиторами в Польше, самозванец решил использовать драгоценности из древней царской сокровищницы. По подсчетам голландского купца Исаака Массы, цена отправленных в Речь Посполитую сокровищ составляла 784 568 флоринов, или 130 761 рубль. Согласно Дневнику Юрия Мнишека, царь подарил невесте шкатулку с драгоценностями, которые (как говорили) оценивались в 500 000 рублей, или более полутора миллионов злотых.

После трехлетнего голода и разрухи, вызванной гражданской войной, в царской казне просто не могло быть миллионных сумм. На заседании Боярской думы окольничий Михаил Татищев объявил в присутствии польских послов, что после смерти Бориса в казне осталось всего 200 000 рублей. Текущие налоги должны были дать 150 000 рублей. С монастырей было собрано еще 40 000 рублей. Следовательно, всего в распоряжении царя было не более полумиллиона рублей наличности. После переворота русские приставы заявляли арестованным полякам: «В казне было 500 000 рублей, и все это, черт его знает, куда расстрига раскидал за один год».

Чтобы оценить масштабы трат «вора», надо вспомнить, что Иван Грозный истратил 100 000 рублей из земской казны на учреждение опричнины.

Польские советники из Канцелярии столкнулись со сложной задачей: поддержать баланс расходов и доходов монарха. В тайном письме, предназначенном одному Лжедмитрию, Бучинский назвал впечатляющую цифру расходов государя: «Да и так уже Ваша Царская Милость, роздал, как сел на царство, полосма милеона, а милеон один по руски тысяча тысячев рублев». Комментарий насчет значения числа миллион адресовался московскому населению. После переворота царь Василий Шуйский, обнародовав послание Бучинского, должен был пояснить населению, что такое «милеон», и чтобы сделать дело совсем понятным, его дьяки перешли на рублевый счет. Однако в письме Бучинского счет шел, очевидно, на злотые. Семь с половиной миллионов злотых равны были двум миллионам тремстам тысячам рублей. В польском тексте значилось: «Bo mi powiedzial CJM, ze pulosma myliona rozdaljaco na Panstwie usiadl». Итак, секретарь получил сведения об израсходованных деньгах из уст «Его Милости Царя». В хвастовстве самозванцу не было равных. Можно заподозрить, что он преувеличил сумму расходов в несколько раз.

Исчисленные «милеоны» включали денежное жалованье «воровскому» войску, московской думе и дворянскому ополчению, вновь набранным в Польше наемным войскам, а также отправленные в Польшу деньги для Юрия Мнишека, царской невесты Марины, многочисленные подарки в виде оцененных вещей из кремлевской сокровищницы и еще один вид платежей — долговые расписки царя.

Будучи в Самборе у Мнишеков, самозваный царевич раздавал векселя направо и налево. Суммы, обозначенные в них, как правило, многократно превосходили полученные субсидии.

Взойдя на трон, Растрига не отказался от старых привычек. Близко знавшие «императора» иноземцы не без иронии отмечали, что царь был щедр, но более на словах, чем на деле, так как «без долгого размышления мог обещать несколько десятков тысяч, на 30 тыс. доходов, на 100 тыс. и более наличными и в удостоверение подписывал», но затем так же легко отказывался оплачивать векселя.

Заполучив в свое распоряжение сокровища московских государей, Отрепьев заразился страстью к стяжанию. Прозябавший всю жизнь в бедности, а иногда и в нищете, монарх упивался всемогуществом и не намерен был ограничивать свои траты. Самозванец стал скупать все драгоценности, которые попадались ему на глаза. Прослышав о его страсти к покупкам, в Москву слетелось множество купцов из Польши, Германии и других стран. Имея весьма поверхностные представления о ценах, царь соглашался платить любые суммы. Когда у самозванца кончились деньги, он стал рассчитываться с торговцами векселями.

Лжедмитрий I не умел считать деньги, и его личные долги фантастически разрослись. Боярская дума использовала все его промахи и легкомысленные денежные операции. Под конец Казенный приказ отказался оплачивать бесчисленные царские векселя по причине отсутствия наличности. Лжедмитрию пришлось смириться с тем, что дума через Казенный приказ ввела ограничения на оплату его векселей и тем самым установила контроль за его расходами.

Невообразимые траты самозванца были следствием не одного только тщеславия и легкомыслия, но и расчета. Лжедмитрий должен был сознавать, что нужен своим знатным подданным, пока осыпает их деньгами и титулами. Когда серебряный дождь иссякнет, он станет не нужен.

Своими тратами новоявленный император привел государство к финансовому банкротству, что ускорило его гибель.

Самозванец внимательно следил за настроениями бояр и двора и пытался предотвратить нежелательное развитие событий. После смерти царя Федора Ивановича Романовы и Бельский выдвинули проект введения в стране боярского правления. Они предложили посадить на трон служилого татарского хана Симеона Бекбулатовича, чтобы править его именем.

Опасаясь возрождения старой интриги, Лжедмитрий в феврале 1606 г. поручил двум дьякам провести розыск, после чего приказан сослать Симеона в Кирилло-Белозерский монастырь. 3 апреля служилый царь был пострижен в монахи и принял имя Стефана.

Из-за раздора с правящим боярством Иван Грозный удалился в опричнину. Лжедмитрий не решился последовать его примеру. Иностранных наблюдателей поражали московские порядки, при которых царь шагу не мог ступить без Боярской думы. Бояре не только решали с царем государственные дела, но и сопровождали его повсюду. Польские секретари видели, что их влияние падает вместе с влиянием их государя, и горько сетовали на московские порядки, вынуждавшие самодержца большую часть времени проводить в кругу бояр.

Стремясь положить конец общению самодержца со знатью, поляки из его Канцелярии обсуждали различные меры, включая возможность перенесения столицы из Москвы в какое-нибудь другое место. Эти проекты показывают, сколь плохо иноземцы понимали сущность русского государственного механизма. Ивану Грозному понадобилась опричнина, чтобы ослабить влияние знати на дела управления. Не обычаи сами по себе, а могущество знати определяло политические порядки Московии.

Пышный дворцовый ритуал, заимствованный из Византии, раболепное поведение придворных создавали видимость неслыханного могущества московских государей. На самом деле Боярская дума удерживала в своих руках все нити управления государством и сплошь и рядом навязывала свою волю царю.

В апреле 1606 г. на званом пиру во дворце Отрепьев потчевал бояр изысканными блюдами. Среди других яств на стол подали жареную телятину. Василий Шуйский стал потихоньку пенять царю на нарушение церковных правил. Государь оборвал его. Но тут в спор вмешался Михаил Татищев, считавшийся любимцем царя. (Отец Татищева оказал большие услуги Грозному, за которые получил в опричнине чин думного дворянина. Михаил Татищев служил ясельничим при царе Борисе. Будучи послан в Грузию, он не участвовал в войне с Лжедмитрием, за что и был обласкан по возвращении в Москву и вошел в думу с чином окольничего.) На пиру Татищев не только принял сторону Шуйского, но и в грубой, оскорбительной форме публично выбранил царя за приверженность к нечистой пище.

В наказание за дерзость Отрепьев велел сослать Татищева в Вятку и содержать в тюрьме в колодках, «потаив имя его». При Грозном окольничий лишился бы головы. При Лжедмитрии в дело вмешались бояре. За ревнителя благочестия вступилась вся дума, включая любимца царя П. Ф. Басманова. Лжедмитрию пришлось отменить приговор и без промедления вернуть опального в Москву. Инцидент с Татищевым обнаружил полную зависимость самозванца от бояр.

Поначалу бояре не смели открыто перечить самодержцу. Но со временем они пригляделись к самозванцу, изучили его слабости и страстишки и перестали церемониться с ним. Отрепьев привык лгать на каждом шагу. Эта привычка стала его второй натурой. Но ложь слишком часто всплывала на поверхность, что приводило к неприятным эксцессам в думе. По этому поводу поляк Станислав Немоевский писал следующее. Бояре не раз обличали «Дмитрия» в мелкой лжи, говоря ему: «Великий князь, царь, государь всея Руси, ты солгал». Ожидая прибытия в Москву семейства Мнишеков, царь («стыдясь наших» — добавляет от себя автор Дневника) запретил боярам такое обращение. Тогда сановники с завидной простотой задали ему вопрос: «Ну, как же говорить тебе, государь, царь и великий князь всея Руси, когда ты солжешь?» Поставленный в тупик, самозванец обещал думе, что больше «лгать не будет». «Но мне кажется, — завершает свой отчет С. Немоевский, — что слова своего перед ними недодержал…»

В свое время Иван Грозный в страхе перед боярской крамолой приказал перевезти сокровищницу в Вологду и вступил в переговоры с Лондоном о предоставлении ему и его семье убежища в Англии. Аналогичным образом поступил Борис Годунов в период острого конфликта с Шуйскими. Отрепьев шел по их стопам. Начальник личной стражи самозванца Яков Маржарет, посвященный в его тайные планы, писал с полной определенностью: «Он (царь. — Р.С.) решился и отдал уже своему секретарю приказание готовиться к тому, чтобы в августе минувшего 1606 года отплыть с. английскими кораблями» из России. Лжедмитрий избрал иной предлог к отъезду, чем его мнимый отец. Он утверждал, что хочет посмотреть Францию. В действительности самозванцу приходилось думать о спасении собственной жизни.

Инициаторами боярского заговора были князья Василий, Дмитрий и Иван Шуйские, бояре братья Голицыны, князья Михаил Скопин-Шуйский и Борис Татев-Стародубский, Михаил Татищев, окольничий Иван Крюк-Колычев, дети боярские Андрей Шерефединов, Григорий Валуев и Воейков, московские купцы Мыльниковы и другие лица.

Даже некоторые из самых близких лиц спешили покинуть самозванца, предчувствуя его скорое падение. В стане заговорщиков оказался друг детских игр Отрепьева Иван Безобразов. В Путивле он помалкивал, благодаря чему вошел в милость к Лжедмитрию. В Москве дворянин примкнул к Шуйским и стал решительным противником самозванца.

Некоторые из приближенных царя, формально не участвуя в заговоре, искали благорасположения заговорщиков. Сохранилось известие, будто «Дмитрий» слишком рано открыл своему «маршалку» князю Василию Михайловичу планы насаждения в России католичества, а тот сообщил обо всем боярам. Речь идет о князе Василии Михайловиче Рубце-Мосальском. (Иностранный автор исказил фамилию князя Василия Михайловича, назвав его Можайским, но такие искажения обычны у иностранцев. В официальных бумагах Посольского приказа князя Рубца именовали «маршалком».) Весной 1606 г. поляки, ехавшие на царскую свадьбу, убили родного брата дворецкого, что не могло не повлиять на его взгляды.

Боярам удалось подкупить некоторых наемных офицеров из дворцовой стражи, среди них Андрея Бону. Ходили слухи, что в интригу был вовлечен капитан Яков Маржарет.

Заговорщики уловили в свои сети вдову-царицу Марфу Нагую и конюшего Михаила Нагова. Это имело особое значение, поскольку мятеж неизбежно вел к междуцарствию. Однако Нагие были безмерно возвышены «вором» и не желали его гибели. Шуйские не имели оснований раскрывать свои планы перед Нагими.

Самозванец страшился измены. Но страшнее боярской крамолы была народная молва. В Путивле самозванец с успехом мистифицировал немногочисленное население и ратных людей. Взойдя на трон, он пытался обмануть весь народ. Эта задача оказалась несравненно более трудной. Опасность положения Отрепьева заключалась в том, что его самозванство перестало быть тайной как для его противников, так и для приверженцев. О самозванстве «Дмитрия» толковали и в России, и за рубежом.

Некогда изменники братья Хрипуновы, сбежавшие в Литву, первыми «вызнали» в беглом монахе «Дмитрия». После воцарения Отрепьева Хрипунов вернулся в Россию. На границе он встретил давнего знакомого — капитана Станислава Боршу, проделавшего с «царевичем» путь от Путивля до Москвы. Взяв с Борши клятву молчать, Хрипунов сообщил ему, что в Москве уже дознались, что царь не истинный Дмитрий, и скоро с ним поступят как с самозванцем. Подобные разговоры велись не только в дорожных трактирах, на улицах, но и во дворце, в покоях ближайших сподвижников царя. Однажды после дружеской попойки царский телохранитель Конрад Буссов задержался в доме у Петра Басманова. Гости разошлись, и, оставшись наедине с хозяином, немец спросил его, действительно ли царского происхождения их государь. Басманов ответил: «Молись за него, хотя он и не сын царя Ивана Васильевича, все же теперь он нам государь…»

Заглушить убийственную молву можно было, разве что истребив половину населения. У Растриги не было иного выхода, кроме как закрыть глаза на «измену» и продолжать разыгрывать роль милостивого государя.

И лишь когда царю донесли об измене в войске, он велел произвести публичные казни. В московском гарнизоне числилось несколько тысяч стрельцов. Пока стрельцы, охранявшие Кремль, были преданы царю, заговорщики не могли рассчитывать на успех. Однако к началу марта 1606 г. среди кремлевских стрельцов была замечена «шатость». Многие открыто говорили, что царь — не истинный Дмитрий. Когда разговоры дошли до Басманова, тот тайно учинил розыск. Семеро стрельцов были взяты под стражу. Обычно власти избавлялись от изменников без лишней огласки. На этот раз царь решил устроить показательный суд. В назначенный день стрельцы получили приказ собраться в Кремле без оружия. Государь появился перед ними в окружении немецкой стражи. Он вновь, в который раз, повторил затверженную речь о своем чудесном спасении и спросил, есть ли у них доказательства, что он не истинный царь. Много раз слышанные слова не производили прежнего впечатления. Однако все насторожились, когда самодержец предложил присутствующим открыто высказать причины недоверия к нему.

Наказание всех причастных к тайной агитации привело бы к массовым казням стрельцов. Самозванец не решился на такую меру, опасаясь лишиться военной опоры. Он ограничился тем, что выдал семерых смутьянов на расправу их товарищам. Думный дворянин Григорий Микулин подал знак верным стрельцам, и осужденные были растерзаны вмиг. Трупы казненных провезли в открытой телеге по всему городу для устрашения заговорщиков.

Боярская дума вернула себе власть, утраченную ею после мятежа в Москве и коронации самозванца. «Непобедимый император» должен был ежедневно лицезреть в думе «изменников», терпеть от бояр грубые оскорбления, подчиняться мелочной опеке в финансовых делах.

Столкновение между самодержцем и знатью надвигалось неотвратимо. Отрепьев должен был осознать, что без внешней военной помощи ему не одолеть боярскую крамолу. Особые надежды он возлагал на наемное войско, приведенное Мнишеком.

Кортеж Мнишеков встречала вся Москва. Повсюду вдоль улиц были расставлены войска. Лжедмитрий, обрядившись в простое платье, в красной шапочке тайно покинул дворец и в сопровождении князя Василия Шуйского и одного поляка объехал «все войска и всех поляков», чтобы лично расставить их «в добром порядке». Рота гусар капитана Домарацкого с цветными копьями и значками выделялась своими великолепными одеждами.

Исаак Масса сам видел царя, подготовлявшего церемонию. Поведение самодержца свидетельствовало о том, что он считал свое положение прочным и забыл об осторожности.

2 мая 1606 г. царская невеста со свитой проследовала по улицам города в Кремль. Царь распорядился отвести Марине покои в женском Вознесенском монастыре в Кремле, где жила «мать» государя Нагая. Тут ее навестил Лжедмитрий. Когда за Мариной захлопнулись монастырские ворота, она не в силах была скрыть своего отчаяния и долго плакала.

Свадебный кортеж вызвал недоумение у народа. Москвичи не могли отделаться от впечатления, что в город вступила армия, а не свадебная процессия. Впереди шествовала пехота с ружьями. За ней ехали всадники, с ног до головы закованные в железные панцири, с копьями и мечами. За каретой Марины следовали шляхтичи в нарядных платьях. Их сопровождали толпы вооруженных слуг. За войском следовал обоз. Гостям услужливо показали дворы, где им предстоял о остановиться. Москвичи были окончательно сбиты с толку, когда прислуга принялась выгружать скарб: вместе с сундучками и узлами гайдуки вынимали из повозок ружья и охапками вносили их наверх.

Лжедмитрий и его польские советники бросили открытый вызов Боярской думе. Приглашение иноземного войска из-за рубежа и размещение его внутри крепостных стен русской столицы было делом неслыханным.

Не прошло и года с тех пор, как поляки вступили в Москву на правах завоевателей вместе с казаками и русскими повстанческими отрядами. И что же? По улицам города горделиво гарцевали те же гусары, которые привели царя в столицу.

Весной 1606 г. стало известно о том, что на Тереке взбунтовались вольные казаки. Своим вождем они признали царевича Петра, нового самозванца, якобы спасшегося от бояр сына царя Федора Ивановича. Мятежники двинулись на Москву. Они не скрывали своих целей. Казаки не собирались ниспровергать трон «Дмитрия». Вожаки мятежа — ветераны московского похода Отрепьева намеревались истребить «лихих бояр», чтобы получить заслуженное жалованье от батюшки-царя.

Понятно, что бунт казаков вызвал тревогу в Боярской думе. Бояре не забыли, к каким последствиям привело появление казаков в столице годом ранее. Надлежало остановить мятежников на Волге и не допустить их к «царствующему граду».

Однако Лжедмитрий думал иначе. Он послал к «Петру» доверенного дворянина Третьяка Юрлова-Плещеева с письмом. По словам Якова Маржарета, «Дмитрий» с некоторой уклончивостью писал казацкому «царевичу», что если он — сын его брата Федора, то пусть будет желанным гостем; если же он не истинный царевич, то пусть удалится прочь.

Требование «удалиться прочь» соответствовало настояниям Боярской думы. Но оно носило формальный характер. К царской грамоте прилагалась подорожная, предписывавшая выдавать «царевичу Петру» корм на всем пути до Москвы. Казаки немедленно воспользовались подорожной.

На суде «Петр» изложил этот эпизод следующим образом: «Из под Астрахани казаки пошли вверх Волгою к Гришке Ростриге (ко) двору и дошли до Самары, и тут де их встретили от Ростриги под Самарою с грамотою, и Третьяк Юрлов велел им идти к Москве наспех».

В планах Лжедмитрия I «Петрушке» отводилось особое место. Казаки были готовы к тому, чтобы расправиться с лихими боярами. На них можно было затем возложить всю ответственность за кровопролитие.

Войско «Петра» прекратило поход, так как вскоре казаки узнали о перевороте в Москве. После гибели Отрепьева Боярская дума обвинила убитого Лжедмитрия I в том, что он «сам вызвал человека («вора» Петра. — Р.С.), который в крайней нужде мог оказать ему помощь». Все произошло в те дни, когда «вор» «со множеством казаков явился на Волге».

Поляки и казаки привели самозванца в Москву и возвели на трон. Оказавшись в крайней нужде, Лжедмитрий ждал спасения от тех, кто некогда помог ему расправить крылья и взлететь. Он пытался начать снова ту рискованную игру, в которой ставкой были его власть и нечто большее — его голова.

Растрига не мог править «с грозой», как некогда правил его мнимый отец. Самодержавные устремления императора, попытки опереться на иноземное наемное войско и мятежных казаков были обречены на фатальную неудачу. Народ мог принять «прирожденного государя Дмитрия», стоявшего на недоступной его взору высоте. Но аристократия не желала терпеть бродягу и проходимца в своей среде.

 

Переворот

Борис Годунов потратил немало сил, чтобы посредством системы договоров обеспечить России мир. Лжедмитрий, заняв трон, приступил к подготовке большой войны. С помощью победоносной войны он надеялся упрочить шаткий трон.

Поначалу он предполагал двинуть армию в Ливонию и изгнать шведов из Нарвы во исполнение обязательств, взятых им в Польше. Однако Боярская дума воспрепятствовала тому, чтобы Россия была втянута в новую войну из-за Ливонии.

Отказавшись от планов войны со Швецией, «непобедимый император» решил обратить оружие против турок и татар.

Тайный католик, православный царь не раз обращался в Ватикан с призывом создать коалицию против турок, в которую бы вошли католические государства — Габсбургская империя, Испания и Речь Посполитая — и православная Русь. Момент был не слишком удачным, и папа римский ответил Лжедмитрию: «Пускай царь первый выступит на арену, пусть он увлечет за собой Европу и покроет себя бессмертной славой».

Сигизмунд III также подталкивал Лжедмитрия к войне с турками, но при этом не желал связывать себя союзническими обязательствами. Оставшись без союзников в Европе, Лжедмитрий тем не менее не отказался от своих воинственных планов.

В марте 1606 г. Разрядный приказ послал князя Ивана Шуйского с отрядом войск во Мценск. Большим воеводам — Мстиславскому, Василию и Дмитрию Шуйскому, Василию Голицыну предстояло занять позиции на Оке.

В марте Лжедмитрий известил тестя Юрия Мнишека, что по прошествии Пасхи, 20 апреля, «путь восприять намерены в лагерь («oboz») и там через все лето пребывать имеем». Лето было наиболее подходящим временем для военной кампании, но поход, похоже, был задуман как военная демонстрация, если царь собирался провести в лагере все лето. Не связана ли была перемена в военных планах с отсутствием у России союзников?

В Польше назревал мятеж против Сигизмунда III. В подготовке «рокоша» участвовали ветераны похода Лжедмитрия на Москву. Эти люди, рассчитывая на помощь московского царя, сулили ему польскую корону.

Отрепьев охотно обсуждал с членами польской Канцелярии новые блестящие перспективы. В начале 1606 г. Бучинский был встревожен тем, что тайные планы московского двора, обсуждавшиеся в самом тесном кругу в Канцелярии, стали известны в Польше. «И то непригоже, что делаетца в комнате у тебя, и то все выносят», — с укоризной писал советник государю.

Узнав об интриге, король через сановников дал понять Бучинскому, что не остановится перед разоблачением своего ставленника.

В Польше циркулировали слухи, будто Дмитрий готов поддержать польскую оппозицию, послав против короля одного из Шуйских с войском. Клубок интриг запутался окончательно. Польские заговорщики рассчитывали использовать помощь царя, чтобы лишить трона Сигизмунда III,а московские бояре искали соглашения с королем, чтобы избавиться от самозванца.

Сигизмунд III пытался расстроить сговор рокошан с Лжедмитрием средствами дипломатии. Из Кракова в Москву было направлено посольство во главе с Олесницким и Гонсевским. Именно Гонсевский вел переговоры с гонцом Безобразовым. Когда посол прибыл в русскую столицу, ничто не могло помешать ему установить прямые контакты с руководителями боярского заговора.

Шведский агент Петр Петрей вел переговоры с королем, будучи посвящен в планы бояр-заговорщиков. Он утверждал, будто некоторые сенаторы в Польше замыслили захватить Москву и «устранить Гришку», но не осмелились это сделать, так как это было опасно для Мнишеков. Не исключено, что планы подобного рода обсуждались при королевском дворе после того, как там стало известно о происках Лжедмитрия I. Польские советники «вора» обдумывали, как бы им захватить Краков, советники короля — как бы им завладеть Москвой. Планы были беспочвенными.

В Москве послы вели себя так, будто их целью действительно было свержение Отрепьева. На приеме в Кремле они подвергли московского самодержца неслыханному унижению. Сигизмунд приказал им именовать «Дмитрия» великим князем, отказав недавнему протеже не только в императорском, но и в царском титуле. Дипломатический демарш должен был убедить заговорщиков, что Сигизмунд III на их стороне.

Захватив трон, Отрепьев не раз указывал думе на свои особые отношения с повелителем могущественного соседнего государства. На приеме в Кремле послы нанесли Лжедмитрию хорошо рассчитанный удар. Шаткий трон лишился еще одной подпорки. Знать, теснившаяся в дворцовых палатах, едва скрывала свои подлинные чувства. Заговорщики не сомневались более в том, что в случае переворота Сигизмунд III не окажет «Дмитрию» никакой поддержки.

Самозванец предпринимал отчаянные усилия, чтобы вернуть, хотя бы внешне, прежние отношения с Речью Посполитой. Настала пора тайных переговоров, от участия в которых Боярская дума была полностью отстранена. Московский Посольский приказ подчеркивал, что польские послы приходили к «вору» «наодине, а бояр наших никого не было, а сиживали через ночь с ним один на один».

Прибытие Мнишека с воинством ободрило Лжедмитрия. Но успех связан был с таким ущербом, который далеко перекрыл все выгоды.

Самозванец принял католичество и обязался обратить в новую веру всю Россию. О переходе невесты в православие не было и речи. Однако в Москве Лжедмитрий I уяснил себе, что сможет заключить брак и короновать только православную царицу.

После прибытия в Москву свадебного кортежа по городу распространилась молва о пророчестве старицы Алены, самой почитаемой московской юродивой. Смысл ее слов сводился к тому, что царь готовится к свадьбе, а его ждет смерть. Лжедмитрию тотчас сообщили обо всем. Он не придал значения словам старицы. Предсказание навело страх на Шуйского, боявшегося разоблачения. Но потом заговорщики успокоились.

Коронация и свадьба были назначены на 8 мая 1606 г. Собственно, брак был уже заключен в Кракове 12 ноября 1605 г. по католическому обряду. Однако в глазах православных церемония не имела законной силы. Патриарх грек Игнатий исполнил волю царя и отклонил требование о крещении невесты-католички по православному обряду. Решено было, что миропомазание заменит акт обращения невесты в православие и отречения от католичества.

Коронационные торжества начались в Грановитой палате. Поутру молодых привели в Столовую избу, где придворный протопоп Федор торжественно обручил их. Князь Василий Шуйский кратко напутствовал невесту, после чего все перешли в Успенский собор.

Впервые главный собор Московского царства широко распахнул двери перед иноверцами — католиками. Родня невесты и польские дворяне явились в храм целой толпой Высшее духовенство встретило процессию у входа в собор.

Марина заняла место подле царя, на приготовленном для четы помосте. Патриарх торжественно короновал царицу, предварительно совершив обряд миропомазания. Он возложил на голову Марины корону и царские регалии на плечи. «После венчания, — повествует очевидец, — ни тот (царь), ни другая (царица) не выразили желания причаститься святых тайн; это смутило многих присутствующих».

Коронация Марины в Успенском соборе явилась неслыханным нарушением всех норм и приличий. Православным царицам даже многолетие стали петь лишь со времен Годунова. Но и такое безобидное новшество современники воспринимали как неслыханное бесстыдство. Отказ Марины принять причастие вызвал еще большее раздражение московитов. Зато послы и польские гости были довольны.

Самозванец считал своего секретаря Яна Бучинского другом и с полной откровенностью поведал ему о чувствах, владевших им во время коронационных и свадебных торжеств: «Как я венчался, и у меня в ту пору большое опасенье было, потому что по православному закону сперва надо крестить невесту, а потом уже вести ее в церковь, а некрещеной иноверке и в церковь не войти, а больше всего боялся, что архиереи станут упрямиться, не благословят и миром не помажут». Отрепьев обладал проницательностью и достаточно хорошо знал людей, чтобы догадываться об истинном отношении к нему отцов церкви и бояр. Иногда ему казалось, что терпение последних вот-вот истощится и они положат конец затянувшейся комедии.

Самозванец достиг цели. По ходу дела он внес исправление в обряд коронации, чтобы удовлетворить польских покровителей и товарищей.

Едва коронация кончилась, как дьяки под разными предлогами выставили послов и иноземцев из церкви и заперли двери за их спиной. Когда нежелательные свидетели удалились, патриарх обвенчал царя с Мнишек по православному обряду. Молодые причастились из рук патриарха и вторично приняли от него благословение.

На царской свадьбе князь Василий Шуйский и заговорщики присутствовали в высших свадебных чинах. Князь Василий Шуйский был «тысяцким боярином», главным распорядителем свадьбы, Дмитрий Шуйский — главным дружкой жениха. Свахой самозванца выступала Екатерина Скуратова, жена Дмитрия Шуйского. Скипетр нес князь Василий Васильевич Голицын. У «мыльни» с Растригой были Иван Крюк-Колычев и «мовник» Михаил Скопин. Приглашение на свадебный пир получили бояре Василий и Андрей Голицыны, а также Головины.

Вельможи давно уже знали, что за птица их государь. Но они все еще усердно разыгрывали свои роли. Стоило Гришке кивком подать знак Василию Шуйскому, и тот раболепно склонялся к трону, чтобы удобнее устроить на скамеечке его ноги, не достававшие до пола. Могущество «непобедимого» монарха было, однако, призрачно. Историческая драма давно превратилась в фарс. Бояре свысока взирали на низкорослую пару, не имевшую и тени законных прав на престол и тщившуюся изобразить величие. Хотя образа висели невысоко, молодые не могли приложиться к ним, и слугам пришлось расставить скамеечки под иконами.

Василий Шуйский держал речь к молодым в Грановитой палате. На пути к храму царскую невесту вели под руки польский посол и жена князя Мстиславского, по выходе из собора — император Дмитрий и Василий Шуйский. Князь Василий представлял руководство Боярской думы, и именно по этой причине на его долю выпала столь важная роль.

Многие решения самодержца, неугодные думе, были отменены под нажимом бояр. Но в коронационных и свадебных торжествах противодействия думы не чувствовалось.

С давних пор московские государи выступали как главные поборники православных обрядов и святынь. Лжедмитрий их дерзко нарушил. Можно догадаться, что глава заговора Шуйский потакал капризам и прихотям государя, чтобы скомпрометировать самозванца. Дума не заступилась за Гермогена и не воспрепятствовала его ссылке.

Когда свадьба закончилась, государь отпустил бояр и свиту и удалился во внутренние покои, где остался в окружении одних поляков. Свадьба сменилась дружеской пирушкой. Отрепьев говорил без устали. Но лицедейство не могло скрыть от окружающих подлинных чувств царя. Очевидцы отметили, что в дни свадебных пиршеств жених был угрюм и подавлен, по временам его страх прорывался наружу припадками беспричинного раздражения и гнева. На третий день после венчания посол Олесницкий почтил своим присутствием праздник во дворце. Когда заиграла музыка, посол пустился в пляс, не снимая шляпы. Царь тотчас приказал передать ему, что велит снести голову всякому, кто осмелится остаться в шляпе в его присутствии. Тот немедленно сдернул шляпу.

К весне 1606 г. князь Василий Шуйский достиг высших почестей при дворе. Его ум, опыт и знатность доставили ему пост первосоветника царя. Появление в Москве Юрия Мнишека грозило изменить ситуацию.

По традиции династические браки выдвигали на авансцену царицыну родню. После смерти Ивана Грозного правителем царства при Федоре стал Никита Романов, брат царицы Анастасии. При Лжедмитрии I его тесть Юрий Мнишек имел все основания претендовать на пост правителя. Царь именовал его «отцом» и признавал его авторитет.

У Отрепьева был большой опыт лицедейства, но не государственного управления. А Юрий Мнишек управлял Польшей при слабохарактерном короле Сигизмунде II Августе.

Мнишек со своей многочисленной вооруженной свитой был поселен в Московском Кремле на старом дворе правителя Бориса Годунова. Это подкрепило его претензии.

Сенатор не мог быть членом Боярской думы, но по договору, заключенному в Самборе с «царевичем», Марина как царица должна была получить княжество Новгородское и Псковское. В качестве удельной княгини она имела право создать для управления уделом думу и собирать в свою пользу все доходы. Фактическим владельцем удела должен был стать отец царицы. В соответствии с этим тесть царя должен был занять высшую ступень в иерархии московских чинов.

Спор о том, кому быть первосоветником государя, неизбежно столкнул Мнишека с Шуйским. На свадебных торжествах сенатор играл еще более важную роль, чем Василий Шуйский. Он стоял в Столовой избе у обручения молодых, вел в соборную церковь Лжедмитрия под правую руку, подвел царицу Марину к благословению патриарха. На брачном пиру Мнишеку прилично было сидеть выше всех — «в отца место». Но католик не мог быть «в отца место» у православного государя, и пост занял глава Боярской думы князь Федор Мстиславский. Мнишек не смирился с таким унижением и покинул пир под предлогом подагры.

После переворота дьяки под присмотром Василия Шуйского составили подробный список обвинений против Растриги. Памятуя о том, что «вор» сохранил популярность в народе, Шуйский заключил обвинительный акт поразительным признанием: «Дмитрий» «мог бы делать, что хотел, когда бы только жил смирно, и взял себе в жены московскую княжну, и держался бы их религии…»

Видимо, бояре помышляли о том, чтобы сосватать государю московскую княжну. Пассаж против Марины Мнишек имел в виду, конечно же, не саму царицу, а ее отца, пана Юрия. Лжедмитрий I вторгся в Россию во главе наемного польского войска. Его браке Мариной увековечивал польское вмешательство вдела Русского государства.

Не будучи «сенатором» Московской думы, Мнишек имел возможность опереться на польскую Канцелярию. В свое время именно Мнишек приставил советников к беглому монаху и создал в Самборе «Канцрерию». «Царевичу» не принадлежала колымага, в которую его посадил Адам Вишневецкий. Точно так же «советники» были слугами не самозванца, а Мнишека. В их числе были Слоньский, Липницкие, Домарацкие, служившие владетелям Самбора.

Члены Канцелярии Лжедмитрия одобряли его планы относительно захвата польского трона. Лжедмитрий «втайне замышлял напасть на Польшу» и изгнать короля или захватить его с помощью измены. «Прежде всего, — повествует Исаак Масса, — это советовали ему многие поляки, как-то: Сандомирский, Вишневецкий и другие». Итак, сандомирский воевода Мнишек поддержал сумасбродные замыслы Отрепьева.

Сенатор вмешивался в русские дела, нимало не считаясь с Боярской думой. Едва ли можно усомниться в том, что решение о найме иноземного войска было принято не в московской думе, а в кругу польских советников Лжедмитрия — Юрия Мнишека и членов Канцелярии.

Дума не могла одобрить такой образ действий. Бояре не видели необходимости в найме иноземной рати и сознавали, что ее содержание потребует от московской казны непосильных расходов.

Размещение иноземных наемных войск в Москве вызвало ропот в народе. Русские люди не забыли того, как поляки громили царские полки при короле Стефане Батории, в конце Ливонской войны. Они помнили также, что именно поляки разожгли пожар гражданской войны в России при царе Борисе.

Король Сигизмунд III в речах к сейму называл Россию наследственным врагом Речи Посполитой. Совершенно так же относились к Польше московиты.

Отрепьев разместил наемное войско на постой во дворах богатых купцов, епископов и дворян. Солдаты не церемонились с хозяевами, уповая на покровительство царя. Свадебные пиршества сопровождались множеством уличных инцидентов. Пьяные наемники затевали уличные драки, бесчестили женщин, пускали в ход оружие, если встречали сопротивление. Об этих безобразиях пишут одинаково и русские, и польские очевидцы. Бесчинства иноземных солдат вызывали крайнее возмущение столичных жителей.

Начиная с 12 мая положение в столице стало тревожным. По словам Конрада Буссова, с этого дня в народе открыто стали говорить, что царь — поганый, что он — некрещеный иноземец, не почитает святого Николая, не усерден в посещении церкви, ест нечистую пишу, оскверняет московские святыни.

15 мая император дал аудиенцию польскому иезуиту Савицкому и подтвердил обещания насчет деятельности Ордена Святого Иисуса в пределах России. Патер передал Лжедмитрию личное послание генерала Ордена иезуитов Аквавивы вместе с индульгенциями — золотыми пластинками с изображением папы римского.

Прошло время, когда самозванец старался встречаться с иезуитами как можно реже и окружал их визиты строжайшей тайной. Савицкий просил разрешения посещать царя в любое время. Император ответил согласием. Он открыл двери в соседнюю комнату, где располагалась «Канцрерия», и отдал нужное распоряжение польскому секретарю. После прибытия иноземного войска Отрепьев считал свое положение вполне прочным.

В ночь на 15 мая Василий Шуйский и его сообщники были готовы осуществить переворот. Но царь своевременно получил предостережение от иноземной стражи и принял меры. Он приказал расставить стрелецкие сотни так, чтобы не допустить нападения москвичей на польские казармы. Поляки всю ночь палили из ружей, чтобы навести страх на московитов.

Как утверждал Исаак Масса, заговорщики держали под ружьем тысячи своих сторонников, но в последний момент отложили выступление.

Заговор, организованный боярской верхушкой, носил строго конспиративный характер, и число его участников было невелико. Не могло быть и речи о тысячах вооруженных людей, якобы собранных Шуйскими. Иезуиты, находившиеся в Москве в те дни, с полным основанием утверждали, что Шуйские привлекли на свою сторону бояр, но «между народом имели очень мало соучастников». Назревавшее в столице народное восстание угрожало не столько власти Лжедмитрия, сколько иноземному воинству. Цели народа и бояр, планировавших убийство самозванца, явно не совпадали. Тем не менее бояре рассчитывали в нужный момент инспирировать мятеж посадских людей.

15 мая в Москве воцарилась зловещая тишина. Торговцы отказывались продавать иноземцам порох и свинец.

В сочинениях современников можно прочесть, что Лжедмитрий проявил редкую беспечность и легкомыслие, не обратив внимания на доносы и предупреждения насчет готовившегося переворота. В действительности же самозванец и его советники, не жался сил, готовились к тому, чтобы железной рукой подавить назревавший мятеж.

Под предлогом готовившейся войны с турками царь вызвал в окрестности Москвы отряды детей боярских из Путивля и Рязани. Эти отряды доказали свою преданность ему в начале Смуты. В распоряжении монарха был многотысячный стрелецкий гарнизон. Вместе со столичными стрельцами караулы в Кремле несли стрельцы из Северской земли, оставленные в столице после коронации Растриги. В Кремле и крепостях разместилось польское наемное войско, приведенное Мнишеком. К Москве быстро двигалось казацкое войско «царевича Петра».

Заговорщики располагали несколькими сотнями вооруженных людей. Подавляющее превосходство сил было на стороне Лжедмитрия.

Почему самозванец запретил принимать от народа доносы и даже грозил доносчикам наказанием?

Бесчинства шляхты привели к тому, что Ближняя канцелярия оказалась завалена жалобами москвичей на «рыцарство» и встречными жалобами солдат. Запрет принимать челобитные относился прежде всего к этим жалобам. Что же касается дел об оскорблении царя, их разбирали без всякого промедления. Лжедмитрий получил власть из рук восставших москвичей менее чем за год до описываемых событий. Неудивительно, что он не допускал и мысли о выступлении столичного населения против него самого.

Бояре вели хитрую игру. Они били в набат, чтобы отвлечь внимание самозванца от подлинной опасности, грозившей ему со стороны заговорщиков. В результате и Мнишек с польскими советниками, и «ближние люди» Лжедмитрия Петр Басманов и Михаил Салтыков, и сыскное ведомство сосредоточили все свое внимание и все усилия на охране поляков и предотвращении столкновений между москвичами и иноземными наемниками.

В течение четырех дней Лжедмитрий получил несколько предостережений от капитанов, командовавших придворной стражей. 16 мая один служилый немец, оказавшись подле государя, когда тот осматривал лошадей на Конюшенном дворе, подал ему записку с предупреждением о том, что изменники выступят на следующий день, 17 мая. Вскоре во дворец явились братья Стадницкие с аналогичным предупреждением. Поскольку Стадницкие заявили, будто москвичи «собираются напасть на великого князя и поляков», секретари отклонили их представление и объявили, что народ предан государю.

Вслед за Стадницкими ко двору явился Мнишек. Среди московских жителей у Лжедмитрия было много доброхотов. Не имея доступа к царю, они пытались действовать через нового первосоветника — царского тестя. Оставшись наедине с зятем, Мнишек передал ему донос, поступивший от его солдат, а перед уходом вручил пачку челобитных от москвичей.

Будучи опытным политиком, Мнишек в отличие от самозванца трезво оценивал опасность, угрожавшую царской семье. Лжедмитрий остался глух к настоятельным советам тестя. Он укорял сенатора в малодушии, отвергал любые сомнения в преданности народа, а под конец заявил, что если кто и посмеет выступить против него, то в его власти «всех в один день лишить жизни». Даже на краю пропасти император оставался в плену иллюзий о всемогуществе самодержавной власти.

Постаравшись убедить Мнишека в отсутствии поводов к беспокойству, Лжедмитрий тут же отдал приказ о чрезвычайных военных мерах. Басманов поднял на ноги стрельцов и расставил по городу усиленные караулы. Как и в предыдущие дни, расположение воинских сил в столице определялось заботой советников о безопасности польских войск.

В Кремле было введено чрезвычайное положение. Стража получила приказ убивать на месте любых подозрительных лиц, которые попытались бы проникнуть внутрь Кремля.

В ночь на 16 мая люди Басманова захватили шесть «шпионов». Трое были убиты на месте, трое замучены пытками. Басманов действовал с исключительной жестокостью, потому что власти получили бесспорные доказательства существования заговора. К несчастью для себя, Отрепьев даже не подозревал, что в заговоре участвовали его названая мать и любимцы Василий Шуйский и Василий Голицын.

Готовясь нанести царю смертельный удар, бояре бессовестно пресмыкались у его ног и старались усыпить его подозрения.

Опасаясь выдать себя неосторожными действиями, заговорщики не решались развернуть в народе широкую агитацию против Лжедмитрия. В конце концов они решили выступить под маской сторонников царя, чтобы подтолкнуть народ к восстанию против иноземного наемного войска. Планы Шуйских отличались вероломством. Бросив в толпу клич «Поляки бьют государя!», заговорщики намеревались спровоцировать уличные беспорядки, нейтрализовать силы, поддерживавшие Лжедмитрия, а тем временем проникнуть во дворец и убить самозванца.

На рассвете 17 мая Шуйские, собрав у себя на подворье участников заговора, двинулись через Красную площадь к Кремлю. Бояре приурочили свои действия к моменту, когда во дворце происходила смена ночного караула. Внешняя стража была отведена от царских покоев. По слухам, это было сделано по приказу Якова Маржарета. Поводом к обвинению послужило то, что капитан первой дворцовой роты не явился во дворец по болезни. Командовал сменой караула Андрей Бона, участник заговора. После развода во внутренних покоях оставалось не более 30 человек стражи. К тому времени стрельцы, стоявшие на страже у польских казарм, закончили ночное дежурство и были распущены по домам.

Караулы Кремля не выказали никакой тревоги, когда во Фроловских воротах появились главные бояре — братья Шуйские и Голицыны, хорошо известные стрельцам в лицо. За боярами в ворота ворвалось до 300 вооруженных дворян. Их нападение застало стрельцов врасплох. Стража бежала, не оказав сопротивления. Завладев воротами, Шуйский велел поднять на ноги посад. Посланные им люди собрали большую толпу на Красной площади и в торговых рядах.

Ударили в колокола в Ильинской церкви, затем по всему городу. Заслышав набат, Лжедмитрий послал Басманова спросить, отчего поднялся шум. Дмитрий Шуйский, с утра не спускавший глаз с самозванца, отвечал, что в городе, верно, начался пожар. Командир стражи Андрей Бона также сказал, что трезвонят из-за пожара.

Между тем шум нарастал. По всему городу забили в «набаты градские», затем ударили в колокола в Успенском соборе. Повсюду слышались крики: «Горит Кремль! В Кремль, в Кремль!» Горожане со всех сторон спешили на Красную площадь. Шум поднял на ноги не одних только противников самозванца. Схватив оружие, ко дворцу бросилась «литва». Роты, стоявшие поблизости от Кремля, выступили в боевом порядке с развернутыми знаменами. Лихая атака еще могла выручить самозванца из беды. Но бояре успели предупредить опасность. Они обратились к народу, призывая его бить поганых «латынян», постоять за православную веру.

Заговорщики опасались, что Юрию Мнишеку удастся организовать сопротивление: его двор располагался в Кремле совсем близко от царского дворца. К Мнишеку был послан Михаил Татищев. Мятежники завалили снаружи ворота двора и выкатили две пушки. Татищев велел передать сенатору, что тот должен был бы разделить участь самозванца, «потому что был его опекуном» и за то, что учинил смуту в Московском государстве, но теперь ему не причинят вреда. Юрий Мнишек обещал не вмешиваться в происходящее. Тогда Татищев окружил двор стрелецкими караулами, чтобы обезопасить поляков от нападения толпы.

Из Кремля в разные стороны поскакали глашатаи, кричавшие во всю глотку: «Братья, поляки хотят убить царя и бояр, не пускайте их в Кремль!» Призывы пали на подготовленную почву. Толпа бросилась на шляхтичей и их челядь. Улицы, ведущие к Кремлю, были завалены бревнами и рогатками. Разбушевавшаяся стихия парализовала попытки поляков оказать помощь гибнущему Лжедмитрию. Наемные роты свернули знамена и отступили в свои казармы.

Во дворце события развивались своим чередом. На рассвете в царские хоромы явился дьяк Тимофей Осипов, посланный Шуйским, как утверждали современники, для обличения Растриги. То была легенда, призванная освятить мятеж авторитетом человека почти святой жизни.

Глава заговора Василий Шуйский был человеком трезвым и практичным. Он меньше всего заботился о театральных эффектах в деле, из-за которого мог лишиться головы. Осипов проник в спальню царя с более серьезными намерениями, нежели словесные обличения. Располагая небольшими силами, Василий Шуйский не был уверен, что заговорщикам сразу удастся сломить сопротивление дворцовой стражи. Поэтому он разработал запасной план действий. Осипов должен был потихоньку пробраться в царскую спальню и убить там Лжедмитрия еще до того, как начнется общий штурм дворца.

Осипову удалось выполнить только первую часть плана. Как повествует один из царских телохранителей, злоумышленник проник через все караулы (а всего во дворце было пять дверей с караулами) и добрался до спальни, но тут был убит Басмановым. Судя по разным источникам, Осипов успел выбранить царя, назвав его недоноском. По русским источникам, он произнес целую речь против еретика и Растриги. На самом деле у него попросту не было времени для речей.

Прикончив Осипова, Басманов тут же велел выбросить его труп из окна на площадь. Дьяк вел праведную жизнь, и в народе о нем шла добрая молва. Кровавая расправа во дворце не оставила безучастной толпу, собравшуюся на площади.

Шум на площади усилился, и Лжедмитрий вновь послал Басманова узнать, что происходит. Вернувшись, тот сообщил, что народ требует к себе царя. Самозванец не отважился выйти на крыльцо, но с бердышом в руках высунулся в окно и, потрясая оружием, крикнул: «Я вам не Борис!» В ответ раздалось несколько выстрелов, и Лжедмитрий поспешно отошел от окна. Басманов пытался спасти положение. Выйдя на Красное крыльцо, где собрались бояре, он принялся именем царя увещевать народ успокоиться и разойтись. Наступил критический момент. Многие люди прибежали ко дворцу, ничего не ведая о заговоре. Тут же находилось немало стрельцов, готовых послушаться Басманова, главу Стрелецкого приказа.

Заговорщики заметили в толпе неуверенность и поспешили положить конец затянувшейся игре. Подойдя сзади к Басманову, Михаил Татищев ударил его ножом. Дергающееся тело было сброшено с крыльца на площадь. Расправа послужила сигналом к штурму дворца. Толпа ворвалась во дворец и обезоружила копейщиков. Василий Шуйский в числе первых проник в сени во главе мятежников.

Отрепьев заперся во внутренних покоях с 15 немцами. Шум нарастал. Двери трещали под ударами нападавших. Самозванец рвал на себе волосы. Воспользовавшись потайными ходами, он покинул дворец и перебрался в каменный зал — каменные палаты на «взрубе». Палаты располагались высоко над землей, но Отрепьеву не приходилось выбирать. Он прыгнул из окна, мешком рухнул на землю, вывихнув ногу. Его подобрали «украинские стрельцы». Придя в себя, Лжедмитрий стал умолять стрельцов «оборонить» его от Шуйских. Слова самозванца свидетельствуют о том, что он наконец понял, с какой стороны обрушился удар. Подняв царя с земли, стрельцы внесли его в ближайшие хоромы. Они пытались отстреливаться, но затем сложили оружие.

Попав в руки врагов, Отрепьев продолжал отчаянно цепляться за жизнь. Самозванец униженно молил дать ему свидание с матерью, но Голицын объявил, что Марфа Нагая давно отреклась от еретика и не считает его своим сыном. Слова Голицына положили конец колебаниям.

Заговорщики окружили поверженного царя плотным кольцом. Те, кто стоял ближе к Гришке, награждали его тумаками. Те, кому не удавалось протиснуться поближе, осыпали его бранью: «Таких царей у меня хватает дома на конюшне!», «Кто ты такой, сукин сын?»

Василий Шуйский понимал, что успех затеянного дела зависит от того, как поведет себя народ. Как только толпа принялась громить и грабить дворцовые покои, он отправился на площадь. Разъезжая перед Красным крыльцом, боярин призывал чернь потешиться над «вором».

Толпа москвичей продолжала расти, и заговорщики, опасаясь вмешательства народа, покончили с самозванцем. После переворота Василий Шуйский щедро наградил своих сообщников. Столичный гость Мыльников получил двор фаворита Лжедмитрия за то, что первым выстрелил в императора.

Выйдя к народу, бояре объявили народу, будто убитый перед смертью сам повинился в том, что он не истинный Дмитрий, а Растрига Григорий Отрепьев. Обнаженный труп царя поволокли к терему Марфы Нагой. Не помня благодеяний самозванца, она назвала убитого вором.

Наемники не оправдали возлагавшихся на них надежд. Лишь немногие пытались пробиться во дворец, но подверглись избиению.

Польские послы не понесли ущерба. Напротив, Канцелярия Лжедмитрия I подверглась подлинному разгрому. Об этом, надо думать, позаботились бояре-заговорщики, направлявшие действия толпы. Во всяком случае, ни Шуйский, ни его сообщники ничего не сделали, чтобы положить конец ярости нападавших.

Склиньский занимал двор против Кремля. Он держал при себе лиц «из своей роты» — Липницкого, Вонсовича. Поляки пировали до глубокой ночи, а наутро подверглись нападению. Захватив двор, мятежники учинили допрос, кто старший. Поляки назвали имя Склиньского. Советника Растриги четвертовали, а потом посадили на кол.

Жертвами бунта стали чужеземцы, случайно оказавшиеся на улице. Среди убитых были ксендз, многие польские дворяне, их челядь, польские музыканты. Некоторые из царских докторов, а также приезжие купцы, носившие польское платье, подверглись грабежу.

Стрелецкие сотни не выполнили приказа об охране польских казарм, но они не участвовали в уличных избиениях, как и дворянские отряды. Данные о потерях служат тому доказательством. На польские дворы напала неорганизованная, вооруженная чем попало уличная толпа. Подняв посадских людей против «латынян», бояре-заговорщики спровоцировали неслыханное кровопролитие.

В резне повинны были не одни бояре, но и король Сигизмунд III, который давно поддерживал тайные сношения с заговорщиками в России и, по-видимому, использовал миссию Гонсевского в Москву, чтобы ускорить решительную развязку.

Во время мятежа посты и их свита не пострадали. Василий Шуйский и другие заговорщики позаботились о том, чтобы уберечь членов посольства от нападения толпы. Сразу после переворота они прислали войска для их охраны. Затевая самозванческую интригу, Мнишеки мечтали завладеть сказочными богатствами московской короны. Посеяв ветер, они пожали бурю. Не одни Мнишеки, но и вся их родня были ограблены до нитки.

Передавали, что в день переворота Марину спасла ее рослая и тучная фрейлина, спрятавшая государыню у себя под юбкой. Этот рассказ, конечно, легенда.

Шум поднял царицу с постели. Она едва успела надеть юбку, оставшись неприбранной и непричесанной. Сначала она пряталась в подвале, потом возвратилась в верхние покои. Когда Марина поднималась наверх, никто ее не узнал. Встречная толпа столкнула женщину с лестницы.

Поляки из окружения Марины с удивлением отмечали, что Юрий Мнишек печалится о смерти «Дмитрия» куда больше, чем его дочь. Московская царица в те дни громко сетовала на то, что у нес отняли любимого арапчонка.

Как только самозванец был убит, бояре поспешили прекратить кровопролитие и навести порядок на улицах столицы.

Князь Василий Шуйский проявил немало смелости, спасая поляков, осажденных на их дворах. На Покровке он уговорил толпу прекратить пальбу, обнял и расцеловал парламентера, высланного поляками. Затем Шуйский отправился на Неглинную, где вступил в переговоры с князем Адамом Вишневецким. Дом магната был окружен толпой и подвергся настоящему штурму. Посадские люди притащили. к воротам пушку, снятую со стен крепости. Боярин целовал крест пану Адаму, что берет его под свою защиту. Войдя в дом поляка, Шуйский дал волю слезам в переходах, заваленных трупами москвичей.

После того как волнение улеглось, князь Василий послал бирючей по всему городу, приказав посадским людям принести на Казенный двор все награбленное во дворце и на польских дворах добро, а также привести лошадей, «чтобы каждый мог взять свое». Из всего имущества возвращены были только экипажи и лошади, укрыть которых было невозможно.

Иноземные купцы, передавшие Лжедмитрию привезенные драгоценности, просили оплатить им их товары. Князь Василий отвечал им, что «они должны получить деньги с Растриги, который у них покупал, а сверх того, в казне нет денег».

 

Воцарение

После переворота бояре, затворившись в Кремле от народа, совещались всю ночь. Одним из первых было принято решение низложить патриарха Игнатия, ближайшего соратника и помощника Лжедмитрия I. Как значится в Разрядах, «за свое бесчинство» Игнатий был лишен сана 18 мая 1606 г. Вина патриарха раскрылась незадолго до переворота, когда двое православных епископов из Польши прислали с львовским мещанином Корундой (или Коронкой) письмо к главе русской церкви с уведомлением, что царь являлся тайным католиком. Грамоты попали в руки бояр и были использованы для осуждения Игнатия.

Грека с позором свели с патриаршего двора и заточили в Чудов монастырь.

Наступила пора междуцарствия. «Почал (начал) на Москве мятеж быти во многих боярех, — записал современник, — а захотели многие на царство». Бояре, отметил автор польского Дневника, «в то время большую власть имели, нежели сам царь».

Одна дума могла решить, кто займет опустевший трон. Но Лжедмитрий I оставил после себя на редкость многочисленную и неоднородную по составу думу. Бок о бок с законными членами в думе заседали вчерашние «воровские» бояре. Две думы никак не могли прийти к соглашению о приемлемом для всех кандидате.

Князь Василий Шуйский рисковал головой, возглавив заговор против «непобедимого императора». Он одержал верх и намеревался занять трон по праву победителя. Ноу него немедленно нашлись соперники, не ударившие палец о палец для низложения «вора» и еретика.

В летописи можно найти рассказ о том, что после переворота дума выбрала двух кандидатов — бояр Ф. И. Мстиславского и В. И. Шуйского. Их вывели на Красную площадь и спросили народ, кто из них достоен занять царский трон. Это скорее легенда.

Участники заговора еще при жизни Отрепьева должны были подумать о царском избрании. В то время руководители интриги предложили царский трон королевичу Владиславу. Гонец Безобразов в тайной беседе передал предложение бояр Сигизмунду III.

Кандидатура Владислава могла бы удовлетворить соперничавшие группировки. Но влияние польской партии в думе было подорвано внешними и внутренними обстоятельствами.

Бесчинства наемного войска Юрия Мнишека и последовавшие затем народные волнения, сопровождавшиеся избиениями поляков, привели к тому, что идея передачи трона иноверному королевичу утратила привлекательность. Ситуация в Польше изменилась, и боярам нетрудно было отказаться от своих обещаний королю. Борьба с оппозицией в Польше поглощала все силы Сигизмунда III, и Москве не приходилось опасаться вооруженного вмешательства извне.

Шуйские отказались от ориентации на Польшу, как только вступили в борьбу за российскую корону.

Боярская дума так и не смогла принять согласованного решения. Избрание главы государства было исключительной прерогативой аристократии, поэтому невероятно, чтобы члены думы согласились предоставить последнее слово народу — «черни».

Осведомленный современник Авраамий Палицын утверждал, что инициатива избрания Василия Шуйского принадлежала «малым неким от царских палат», то есть младшим членам думы, которые действовали вопреки воле главных вельмож. Дьяк Иван Тимофеев прямо назвал имя человека, более всего способствовавшего успеху Шуйских. То был окольничий Михаил Татищев, один из руководителей заговора против Лжедмитрия I. Татищевы сделали карьеру в опричнине. Они помогли взойти на трон Борису Годунову. Теперь им пригодился полученный опыт.

По инициативе Михаила Татищева сторонники Шуйского собрались на его дворе и после недолгого совещания объявили об избрании князя Василия на трон.

Иван Тимофеев желчно бранил Шуйского за неприличную поспешность. Боярин князь Василий, писал Тимофеев, воцарился так поспешно, как только позволили «скорость» и проворство Михалки Татищева.

Избирательной кампании Шуйского недоставало размаха и блеска, характерных для кампании Бориса.

В пользу Годунова выступил патриарх Иов. К моменту воцарения Василия русская церковь лишилась главы. В пользу Шуйского деятельно агитировал крутицкий митрополит Пафнутий. Но в официальной иерархии он занимал далеко не первое место.

Автор польского Дневника — слуга Мнишека записал 19 мая: «Другого царя избрали… На этом избрании было очень мало бояр и народа… Царя сразу представили миру».

На подворье Шуйских собрались братья претендента — бояре Дмитрий и Иван, их племянник — князь Михаил Скопин, другие бояре, окольничий Иван Крюк-Колычев, несколько Головиных (они первыми получили от Василия думные чины), некоторые из московских купцов. Неясно, были ли приглашены бояре князья Голицыны. Во всяком случае, они открыто не выступали против кандидатуры Шуйского и вскоре вошли в его Ближнюю думу.

Собравшиеся составили два кратких документа: крестоцеловальную запись князя Василия и текст присяги, «по которой записи целовали бояре и вся земля».

Некоторые историки сравнивали крестоцеловальную запись Шуйского от 19 мая 1606 г. со статьями Великой хартии вольностей, обеспечивавшими правосудие каждому свободному человеку в Англии. В. О. Ключевский считал запись актом, ограничивавшим власть самодержца в пользу бояр. Однако С. Ф. Платонов оспорил такую оценку.

По традиции Боярская дума являлась высшей судебной инстанцией в государстве. Грозному пришлось ввести опричнину, чтобы узаконить произвольные опалы и конфискации. Запись Шуйского символизировала возврат к традиционной системе управления.

Царь Василий отказался от права бессудной царской опалы и клятвенно обещал, что никого не казнит смертью, «не осудя истинным судом с бояры своими». Опалы вели к переходу родовых земель в казну, что никак не устраивало аристократию. Дума добилась четкого указания на то, что без боярского суда царь не мог отобрать вотчины, дворы и пожитки у братьев опальных, их жен и детей. «Черных торговых людей» царь мог казнить без бояр «по суду и сыску». Но и в этом случае казна лишалась права отбирать дворы, лавки и «животы» (имущество) у жен и детей опального человека. Шуйский обещал не слушать наветы, строго наказывать лжесвидетелей и доносчиков, дать стране справедливый суд.

Самозванец предпринял попытку в обстановке гражданской войны возродить неограниченную самодержавную власть, не возвращаясь к опричнине и массовым репрессиям. Финал был трагическим. Шуйский не желал разделить участь Растриги, и ему поневоле приходилось учитывать его опыт. В этом и крылась причина того, что князь Василий упорно настаивал на составлении ограничительной крестоцеловальной записи.

Шуйскому пришлось пожертвовать некоторыми правами, присущими самодержавной власти в том ее виде, который придал ей Грозный. Фактически князь Василий взял на себя обязательство править царством вместе с аристократической Боярской думой.

Бояре и князья церкви многократно сулили Василия Шуйского как изменника. При царе Федоре князь Василий был сослан в ссылку по их приговору, при Лжедмитрии I осужден на смерть. В царствование Бориса члены думы не раз оскорбляли Шуйского в угоду государю, а Михаил Татищев (будущий угодник князя Василия) дошел до «рукобития» — публичных пощечин опальному боярину.

Князь Василий поклялся, что не будет «мстить» боярам за старые обиды, и включил обязательство в запись от 19 мая 1606 г.

Отказ от «мести» связал руки Шуйскому. Само понятие мести, фигурировавшее в крестоцеловальной записи, получило самое широкое толкование. Практика думских назначений показывает, что после воцарения самодержец — великий государь и царь Василий Иванович, как правило, не мог отобрать боярские чины даже у тех лиц, которые получили чин из рук «вора» и скомпрометировали себя в наибольшей мере. Сохранив высшие думные чины, бояре, естественно, сохраняли и земельные владения, пожалованные самозванцем.

Составители крестоцеловальной записи считали излишним доказывать родство претендента на трон с угасшей династией Ивана IV. Они отметили лишь, что все его прародители — от Рюрика до Александра Невского — испокон веку сидели на «Российском государстве», потом же его род «на Суздальской удел разделишась, не отнятием и не от неволи». Сторонники князя Василия допустили небольшую неточность. Суздальские князья происходили от младшего брата Александра Невского — Андрея. Но Шуйским нужно было имя самого популярного из древнерусских князей.

Составив запись об избрании князя Василия на царство, участники совещания отвели Шуйского на Лобное место, чтобы представить нового государя народу.

Боярин Шуйский понимал, что на трон его может возвести только дума — высший орган государства. Но он должен был апеллировать к народу, чтобы преодолеть разброд и шатания в думе и среди князей церкви.

С давних пор Шуйские имели много приверженцев среди торговых людей Москвы. Это обстоятельство помогло им и в дни мятежа, и в момент царского избрания. Многие друзья и «советницы» Шуйских, как передают очевидцы, рассеялись в толпе, чтобы «наустить» (подучить) народ подать голос за князя Василия. На вопрос, достоен ли Шуйский — известный страдалец за православие — царствовать, москвичи выразили свое одобрение шумными возгласами.

В избирательной кампании Годунова народные манифестации были средством давления на бояр и послужили ступенькой к Земскому собору. При избрании Шуйского выкрики толпы заменили народные манифестации, а собор не был созван. По словам Конрада Буссова, князь Василий воцарился «без ведома и согласия Земского собора, одною только волею жителей Москвы… всех этих купцов, пирожников и сапожников и немногих находившихся там (на площади) князей и бояр».

Дьяк Иван Тимофеев называл глас народа безумным шумом «безглавной чади», считая, что дела государства призваны решать бояре — столпы великие, которыми земля утверждается. Дьяк осуждал самый принцип «народного избрания», из чего следовал вывод, что князь Василий сам себя избрал царем.

Заручившись народным одобрением, Василий немедленно отправился в Успенский собор в Кремле, где Пафнутий нарек его на царство и отслужил молебен.

При наречении в соборе Шуйский произнес речь, обещая подданным править милостиво, «а которая де была грубость (ему) при царе Борисе, никак никому не мстить (за эту грубость)». Близкие к Шуйскому бояре пытались удержать его от дальнейших нарушений ритуала, говоря, что «в Московском государстве того не повелося». Но Василий не послушал их и принес присягу «всей земле».

Видимо, Шуйский огласил крестоцеловальную запись от 19 мая не перед народом на Лобном месте, а в главном соборе столицы, куда могли вместиться лишь бояре, князья, московские большие дворяне — верхи московского общества.

Многие современники считали процедуру избрания Шуйского незаконной. Дьяк Тимофеев выражал крайнее негодование по поводу того, что Шуйские бесцеремонно отстранили от участия в выборах патриарха. Василий, по его словам, даже и первопрестольнейшему (патриарху) не возвестил о своем наречении, опасаясь возбудить «противословие в людех», и тем самым отнесся к патриарху как к «простолюдину»: известил его об избрании «токмо последи», когда все было кончено. Какого патриарха имел в виду Тимофеев? После переворота на Руси было два патриарха, оба были низложены.

«Первопрестольным» патриархом был Иов, незаконно свергнутый самозванцем. Шуйский мог обратиться к заточенному в Старице Иову за благословением. Но он не доверял давнему приверженцу и ставленнику Бориса Годунова, а кроме того, у него были самые серьезные причины для спешки.

Во время совещания на подворье Шуйских был составлен текст присяги на имя царя Василия. Успех зависел оттого, удастся ли нареченному царю привести к присяге столичное население, полки и провинцию.

Придворный летописец Романовых утверждал, что бояре и всякие люди в столице поцеловали крест Василию. Но при этом он делает оговорку, что о воцарении Шуйского даже в Москве «не ведяху многие люди», а «со всею землею и з городами о том не ссылалися».

Один из лучших мемуаристов Смутного времени Яков Маржарет, покинувший Россию в сентябре 1606 г. и через несколько месяцев издавший во Франции свои «Записки», утверждал, будто против Василия восстала провинция: «Некоторое время спустя после выборов сказанного Шуйского взбунтовались пять или шесть главных городов на татарских границах, пленили генералов, перебили и уничтожили часть своих войск и гарнизонов».

Летописная заметка, сохранившаяся в тексте «Сказания о Гришке Отрепьеве» краткой редакции, позволяет расшифровать известие Маржарета.

Весной Лжедмитрий завершил приготовления к походу на турецкую крепость Азов. В Москву и Подмосковье были вызваны воинские полки из разных концов государства. Описав присягу ратников на верность царю Василию, автор летописной заметки пояснил: «А черниговцы, и путимцы, и кромичи, и комарицы, и вси рязанские городы за царя Василья креста не целовали и с Москвы всем войском пошли на Рязань: у нас, де, царевич Дмитрей Иванович жив».

Лжедмитрий I победил после того, как его поддержали ратные люди и население Северской Украины, а затем рязанцы подняли мятеж под Кромами. Служилые дети боярские и казаки из этих земель возвели на престол самозванца. Понятно, почему они охотно поверили слухам о спасении «Дмитрия» и отказались принести присягу новому царю. Вслед за тем они ушли «всем войском» — соблюдая боевой порядок — из-под столицы в Рязань.

Возвратившись в свои города, эти части подняли против Шуйского провинцию. От присяги уклонились Рязань, Путивль, Чернигов, Кромы, Севск.

После убийства самозванца Боярская дума обсуждала возможность созыва в Москве Земского собора, на котором присутствовали бы представители от всех городов. Но этот проект не был осуществлен. Причиной тому был мятеж в провинции.

Бояре предали труп Лжедмитрия неслыханному поруганию. Его нагое тело выволокли из Кремля и бросили в грязь посреди рынка на том самом месте, где годом раньше палач должен был обезглавить Шуйского. Рядом с самозванцем положили труп боярина Петра Басманова. Народ теснился подле убитых с утра до ночи. Тогда власти распорядились принести из торговых рядов прилавок длиной около аршина и положить на него «царя», чтобы народ мог лучше его рассмотреть. Исаак Масса побывал на площади и имел возможность разглядеть «Дмитрия». Он вблизи видел его раздробленный череп и насчитал на теле 20 ран. Поляки утверждали, что в народе сожалели о смерти «царя». Враг самозванца Масса видел своими глазами, как некоторые москвичи, находившиеся в толпе, искренне плакали, другие глумились над убитым.

Чтобы искоренить в народе сочувствие к Лжедмитрию, Шуйские подвергли труп «торговой» казни. Присланные на площадь дворяне хлестали тело кнутом, приговаривая, что убитый вор и изменник — Гришка Отрепьев.

Во дворце были найдены маски и костюмы, заготовленные для маскарада. Самую безобразную «харю» (маску) привезли на торг и бросили на живот «чародея», в рот сунули дудку.

Народу было объявлено, что еретик Гришка поклонялся тому самому идолу — нагло смеющейся «харе», которую нашли под царской постелью.

В день наречения на царство Василий Шуйский велел убрать тело с площади. Труп привязали к хвосту лошади и выволокли в поле за Серпуховские, или Болвановские, ворота. Там его бросили в «убогий дом», куда собирали умерших бездомных бродяг, которых некому было хоронить. «Убогий дом» был переполнен до краев. Туда доставили тела всех погибших в день кровавого переворота, три дня валявшиеся на улицах столицы для устрашения сторонников Лжедмитрия. Исключение было сделано для одного Петра Басманова. Царь Василий разрешил Ивану Голицыну похоронить своего сводного брата Петра Басманова в ограде семейной церкви.

Тревога в столице не улеглась. В городе много толковали о знамениях, предвещавших новые беды. Когда труп самозванца везли через крепостные ворота, налетевшая буря сорвала с них верх. Потом грянули холода, и вся зелень в городе пожухла. Из уст в уста люди передавали вести о чудесах, творившихся подле трупа «Дмитрия». Ночные сторожа видели, как по обеим сторонам стола, на котором лежал царь, из земли появлялись огни. Едва сторожа приближались, огни исчезали, а когда удалялись — загорались вновь. Глухой ночью прохожие, оказавшиеся на Красной площади, слышали над окаянным трупом «великий плит, и бубны, и свирели, и прочая бесовская игралища». Приставы, бросившие тело Отрепьева в «убогий дом», позаботились о том, чтобы запереть ворота на замок. Наутро люди увидели, что мертвый «чародей» лежит перед запертыми воротами, а у тела сидят два голубя.

Отрепьева бросили в яму и засыпали землей, но вскоре его труп обнаружили совсем в другом месте. Произошло это, по словам Буссова, на третий день после избрания Шуйского. По всей столице стали толковать, что «Дмитрий» был чародеем-чернокнижником и «подобно диким самоедам» мог убить, а затем оживить себя.

Власти были встревожены и долго совещались, как бы покончить с мертвым «колдуном». По совету монахов тело Растриги увезли в село Котлы под Коломенским и там сожгли. При жизни Отрепьев велел соорудить там «гуляй-город». На его стенах были намалеваны черти. Москвичи прозвали эту крепостицу «адом». Лжедмитрий приспособил «ад» для воинских потех. Он поручал Шуйским и другим боярам обороняться в «гуляй-городе», а сам вместе с немцами штурмовал его. После переворота тело самозванца было сожжено вместе с крепостицей.

Чтобы ни предпринимали власти, им не удалось успокоить народ. Сторонники Лжедмитрия, преодолев растерянность и замешательство, стали готовить почву для свержения Шуйского. По-видимому, они надеялись спровоцировать беспорядки в столице, направленные против власть имущих, а также против «литвы».

Однажды ночью, рассказывает капитан дворцовой стражи Я. Маржарет, на воротах дворов, принадлежавших дворянам и иностранцам, появились знаки и надписи с приказом разорить меченые дома предателей.

25 мая в Москве произошли волнения. 15 июня волнения повторились. Как записал в своем Дневнике слуга Мнишека, «снова собрался мир, до нескольких тысяч перед воротами крепостного двора, на Лобном месте… с оружием, с каменьями». По слухам, народ взбунтовали бояре, «сказав, что царь приказал оставшуюся литву побить».

Маржарет был в Кремле подле царской особы и описал происходящее как очевидец. Противники Шуйского созвали огромную толпу на Красной площади, якобы по указу царя Василия. Если бы Шуйский, ничего не ведая, вышел тогда на площадь, свидетельствует Маржарет, «он подвергся бы такой же опасности, как и Дмитрий». Однако верные люди успели предупредить Шуйского, и он распорядился запереть ворота Кремля. Вслед за тем царь вызвал к себе заподозренных бояр, начал плакать и упрекать их в измене. Под конец он пригрозил думе, что отречется от трона, и в подтверждение своих слов снял царскую шапку и сложил посох.

Момент был критический. Чернь готова была учинить погром в столице. Если бы дума решилась предать на суд толпы свои разногласия, взрыв был бы неизбежен. Бояре принуждены были смириться и выразить покорность самодержцу. Тот подхватил посох и потребовал покарать виновных. Толпу на Красной площади удалось утихомирить, и она разошлась.

В самый день волнений, 15 июня, семью царицы Марины выдворили из Кремля и поселили в доме опального дьяка Афанасия Власьева.

Волнения были связаны с появлением на улицах Москвы «подметных» писем, якобы исходивших от Лжедмитрия. Пан Хвалибога, дворцовый служитель Лжедмитрия, сообщил об этом следующее: «Около недели (после переворота, то есть 24 мая. — Р.С.) листы прибиты были на воротах боярских дворов от Дмитрия, где давал знать, что ушел и Бог его от изменников спас… самими бы московскими людьми Шуйский был бы убит, если бы его поляки некоторые не предостерегли, которые другой революции боялись». Предостерег царя скорее всего Юрий Мнишек, успевший снискать доверие посадских людей (через него они подавали челобитные Отрепьеву).

Память подвела Хвалибога. Слуга Мнишека записал в Дневнике, что «подметные» грамоты появились в столице 21 июля: «Волнения были в крепости из-за подброшенных грамот, которые были подписаны именем Дмитрия». В Приказных канцеляриях были собраны все дьяки для сличения их почерка и почерка грамот, «но такой руки обнаружить не могли».

Междуцарствие поколебало трон. В то время, записал слуга Мнишека, бояре «большую власть имели, нежели сам царь». Беспорядки дали Шуйскому повод для того, чтобы припугнуть думу и справиться с боярским «самовольством». Было объявлено, что зачинщики мятежа замыслили передать корону Мстиславскому. Главными сообщниками его были названы Михаил Нагой и боярин Петр Шереметев.

Имена были выбраны вовсе не случайно. Удельный князь Федор Мстиславский был главой думы, а Михаил Нагой — конюшим боярином. В качестве местоблюстителя трона Нагой претендовал на особую роль в период междуцарствия.

Шуйские получили верное средство давления на Боярскую думу. В столице толковали о причастности к интриге ростовского митрополита Филарета Романова, родственника Мстиславского.

В конце концов Шуйский не стал наказывать главу Боярской думы Мстиславского, известного своей бесхарактерностью. Кары обрушились на его сторонников из польской партии.

Михаил Нагой был лишен высшего думного титула — конюшего, а Петр Шереметев предан суду. В конце мая Шереметев ездил с Филаретом в Углич за мощами Дмитрия. Власти не стали ждать возвращения Шереметева и судили его заочно. Боярин «был обвинен и изобличен свидетелями». Его велено было задержать в Угличе.

Борис Годунов предал смерти пятерых купцов, спровоцировавших беспорядки в 1586 г. При Шуйском до смертной казни дело не дошло, и царь ограничился тем, что велел арестовать пять вожаков, приведших толпу к воротам Кремля. Всех их подвергли «торговой» казни (били кнутом) посреди рыночной площади. При оглашении приговора бирючи объявили, что Мстиславский невиновен, вся же вина падает на Шереметева и пятерых его приспешников.

Волнения в столице и неудача с присягой в полках предвещали скорое падение царя-боярина. По-видимому, дума обсуждала вопрос, что следует предпринять в этом случае. В глазах высшей аристократии введение прямого боярского правления было бы лучшим выходом. Вспомнили о проекте передачи трона Симеону Бекбулатовичу.

Служилый хан доживал свои дни в Кирилло-Белозерском монастыре. Но и там царственный монах Стефан внушал тревогу Шуйским. Симеон был женат на сестре Мстиславского, и это вызывало особые подозрения. 29 мая 1606 г. пристав Федор Супонев получил приказ спешно забрать «старца Стефана» и отвезти его в Соловки.

Бояре стремились использовать междуцарствие для того, чтобы расширить свои земельные владения. Боярское правление как нельзя лучше отвечало их стремлениям. Князья вспомнили о давно утраченных удельных столицах. После избрания царя, записал в дневнике поляк Станислав Немосвский, члены думы никак не могли прийти к соглашению: «Из знатнейших каждый желал государствовать; самым последним в свою очередь хотелось быть участниками царских доходов, почему склонялись к той мысли, чтобы царство было разделено на разные княжества».

Борис Годунов пользовался полной поддержкой церковного руководства, что помогло ему занять трон. У Василия Шуйского взаимоотношения с высшим духовенством не ладились с первых дней.

Приверженец Шуйского крутицкий митрополит Пафнутий рассчитывал разделить с новым царем плоды его успеха. Но когда дума и Священный собор начали совещаться насчет избрания патриарха, партии Шуйских не удалось сделать патриархом Пафнутия. В конце концов решено было возвести на патриарший престол Филарета Романова.

Почему при выборе патриарха дума и духовенство отдали предпочтение иерарху, получившему сан митрополита из рук Лжедмитрия? Очевидно, в думе оставалось слишком много людей, всецело обязанных Отрепьеву карьерой. Они боялись за свое будущее и избегали крутых перемен. Матерью Филарета Романова была княжна Е. А. Горбатая-Шуйская. Как некогда Борис Годунов после своего избрания, так и Василий Шуйский одинаково пытались привлечь на свою сторону род Романовых. Но ни тому, ни другому это не удалось.

Следствие о волнениях в Москве дало Шуйскому повод отменить решение об избрании на патриаршество Филарета Романова. По словам современников, Филарета обвинили в том, что он был причастен к составлению «подметных» писем о спасении «Дмитрия», «за что его (патриарха. — Р.С.) и сложили». После смерти Лжедмитрия в народе немало толковали, что во главе государства должен встать один из Романовых. Об этом упоминает немецкое донесение из Нарвы от 27 мая 1606 г. Шуйский не мог не знать о притязаниях Романовых. Но санкции против Филарета он осуществил после своей коронации. Романов был одним из самых популярных деятелей своего времени.

Заточив в монастырь князя Ивана Хворостинина, бывшего кравчим у самозванца, царь пожаловал этим придворным чином князя Ивана Борисовича Черкасского, племянника Филарета. Следствие об измене привело к внезапной отставке Черкасского.

После переворота во дворце был найден тайник, в котором Лжедмитрий хранил секретные договоры с Сигизмундом III и с Мнишеком, переписку с папой римским и иезуитами. Бояре тотчас объявили об этой находке народу, хотя они и не сразу разобрались в содержании документов, требовавших перевода.

Тайник был указан Яном Бучинским, попавшим в руки заговорщиков при штурме дворца. В страхе за свою жизнь член Ближней канцелярии готов был подтвердить клевету, которую бояре давно распространяли в городе. «Дмитрий», заявил он, велел выволочь весь московский наряд (пушки) за посад, чтобы во время стрельбы поляки могли перебить всех бояр и лучших дворян. В грамоте к уездным городам список жертв был расширен: к боярам прибавлены приказные люди, гости и лучшие посадские люди.

Провинция могла поверить чему угодно, но в столице такая откровенная ложь не могла пройти. Истребив бояр, самозванец, по словам Бучинского, намеревался разорить веру и ввести «люторство и латинство» (католичество) разом. Показания Яна Бучинского оправдывали заговорщиков, убивших венчанного царя.

30 мая власти созвали народ на Красной площади. На Лобное место явились бояре, и в их присутствии дьяки зачитали грамоту с объяснением причин убийства самозванца и изложением официальной версии избрания на трон царя Василия. Примечательно, что в извещении народу Шуйский утверждал, будто принял посох Российского царства «благословением патриарха». То была полуправда.

Первоначально власти действительно предполагали провести коронацию после посвящения Филарета Романова в сан патриарха и торжественной церемонии захоронения мощей царевича Дмитрия в Архангельском соборе.

Однако царь был напуган попыткой мятежа и решил короноваться за три дня до возвращения Романова и перенесения останков царевича в столицу.

Коронационные торжества, по словам очевидцев, прошли «в присутствии более черни, чем благородных», и без особой пышности.

В соборе священнодействовал не патриарх, а новгородский митрополит Исидор, которому помогал Пафнутий. Исидор надел на царя крест святого Петра, возложил бармы и царский венец, вручил скипетр и державу. При выходе из собора царя Василия осыпали золотыми монетами.

По традиции любая коронация сопровождалась щедрыми царскими пожалованиями. Однако Василий Шуйский скупо жаловал думные чины и деньги. Дворяне были недовольны этим, и за Шуйским прочно утвердилась репутация скупца. Конечно же, царь Василий избегал денежных трат в силу необходимости. Ему поневоле пришлось довольствоваться скромной коронацией и сократить денежные раздачи.

 

Первые шаги

Отставка Филарета была встречена в столице с неодобрением. Смута ширилась, и церкви нужен был авторитетный руководитель, который мог бы твердой рукой повести за собой разбредшуюся паству. В конце концов царь Василий остановил свой выбор на казанском митрополите Гермогене. Ровесник царя Ивана IV, Гермоген пережил четырех царей, из которых по крайней мере двое побаивались упрямого и несговорчивого пастыря.

В дни междуцарствия после смерти царя Федора Борис Годунов надолго задержал митрополита в Казани, чтобы воспрепятствовать его участию в царском избрании. Владыка один не побоялся открыто осудить брак Лжедмитрия I с католичкой Мариной Мнишек, за что был сослан. Царь Василий мог не сомневаться в том, что Гермоген решительно поддержит его в борьбе со сторонниками Лжедмитрия. Ко времени занятия патриаршего престола Гермогену исполнилось 75 лет. Он достиг глубокой старости.

О жизни Гермогена известно не много. Происходил он, видимо, из посадской среды. В Вятке сохранилась икона с записью о том, что этой иконой патриарх Гермоген в 1607 г. благословил «зятя своего Корнилия Рязанцева», посадского человека с Вятки. Оставив семью, будущий иерарх бежал в дикое поле. Поляк Александр Гонсевский, хорошо знавший владыку, имел письменное свидетельство о нем одного московского священника. По словам священника, Гермоген пребывал «в казаках донских, а после — попом в Казани».

Казаки выдвинули из своей среды многих известных деятелей Смуты, к которым следует отнести и патриарха. Какое-то время Ермолай (Ермоген) провел в походах и войнах. Первое упоминание о Гермогене как священнослужителе относится ко времени, когда ему было 50 лет. Тогда он был попом одной из казанских церквей. Этот факт имеет документальное подтверждение.

В 60 лет Гермоген получил сан казанского митрополита. Его личные качества соответствовали характеру миссии: владыке предстояло насадить православие в инородческом Казанском крае.

Предшественник Гермогена патриарх Иов удивлял всех громозвучным голосом, звучавшим, «аки дивная труба». Гермоген не обладал необходимым для пастыря красивым голосом, но был «словесен и хитроречив», «не сладкогласен», «нравом груб», «прикрут в словесех и возрениях». Патриарх был человеком вспыльчивым, властным и резким. К врагам он относился без всякого милосердия.

Новая династия не могла обойтись без поддержки всего дворянского сословия в целом. Избрание Шуйского поддержали московские и новгородские дворяне, участвовавшие в заговоре. В целом же в армии царил разброд.

Избиения иноземцев в Москве дали Речи Посполитой повод для вмешательства в русские дела. Ввиду этого Боярская дума решила задержать в Москве как Юрия Мнишека, так и прибывших с ним польских послов с их свитой. Подавляющую часть солдат, нанятых Мнишеком для Лжедмитрия, московские власти поспешили выпроводить на родину.

Русские приверженцы свергнутого царя внушали Шуйскому не меньше тревог и подозрений, нежели бывший «главнокомандующий» Мнишек.

Ближайшим соратником и любимцем «вора» был его боярин и дворецкий князь Василий Рубец-Мосальский. При Грозном князья Мосальские изредка входили в думу, но только в низших думных чинах. Шуйский отнял у князя чин дворецкого, но сохранил за ним боярское звание. Князь был отослан на воеводство в глухую пограничную крепость Корелу.

Среди Нагих Михаил сохранил боярский чин, а его братья были переведены в окольничие, что более соответствовало их происхождению и службе. Окольничий князь Александр Жировой-Засекин получил назначение на воеводство в Торопец. Царь сохранил звание думного дворянина и ловчего за Гаврилой Пушкиным, но назначил его воеводой в пограничную крепость. Думный дьяк Иван Стрешнев получил повышение — был произведен в думные дворяне, но вскоре же отослан на воеводство в Устюг Великий.

Государственный печатник Богдан Сутупов бежал из Москвы, опасаясь за свою жизнь. Казначей Афанасий Власьев был отправлен городовым дьяком в Уфу.

Новый царь подверг гонениям не только верных слуг самозванца, но и своих противников.

Боярин Петр Шереметев был из Углича отправлен на воеводство в Псков. За особые заслуги Лжедмитрий I произвел «худородного» Богдана Бельского в бояре, после чего послал воеводой в Новгород Великий. Боярин Михаил Глебович Салтыков получил от самозванца пост воеводы Ивангорода, второй по значению крепости Новгородской земли. Шуйский не пожелал возвратить названных лиц в столицу и перевел боярина Бельского в Казань, а Салтыкова — в Орешек.

По случаю коронации брат царя Дмитрий получил высший сан конюшего боярина. Чин дворецкого был передан одному из главных заговорщиков — Ивану Крюку-Колычеву. Дворецкие всегда были боярами. Но Крюк не был произведен из окольничих в бояре. Окольничий Михаил Татищев мог рассчитывать на высшие награды, однако обманулся в своих ожиданиях. Новый государь не дал ему боярства и оставил в Важской четверти.

В целом Шуйский жаловал думные титулы очень скупо. Сравнительно рано боярином стал князь Михаил Самсонович Туренин. Его брат Иван умертвил знаменитого воеводу князя Ивана Шуйского. Туренины принадлежали к захудалой ветви дома Оболенских и не бывали в боярах.

Царь Василий получил в наследство от самозванца непомерно разросшуюся Боярскую думу. Управлять такой думой было трудно. Власть Шуйского была непрочной, и ему постоянно приходилось советоваться с думными людьми.

Брожение в Москве не прекращалось ни на день, и правительство искало пути, чтобы успокоить народ. 2 июня Филарет Романов привез из Углича тело истинного Дмитрия. Государь и бояре отправились пешком в поле, чтобы встретить мощи за городом. Их сопровождали духовенство и толпа горожан. Марфе Нагой довелось в последний раз увидеть сына, вернее, то, что остаюсь от него. Потрясенная страшным зрелищем, вдова Грозного не могла произнести слова, которые от нее ждали. Чтобы спасти положение, царь Василий сам возгласил, что привезенный труп и есть мощи царевича.

Ни молчание царицы, ни речь Шуйского не тронули народ. Москвичи не забыли о трогательной встрече Марфы Нагой с «живым сыном». И Шуйский, и Нагая слишком много лгали и лицедействовали, чтобы можно было поверить им снова.

Едва Шуйский произнес нужные слова, как носилки поспешно закрыли. Процессия после некоторой заминки развернулась и проследовала по улицам на Красную площадь. Гроб некоторое время стоял на Лобном месте, а затем его перенесли в Кремль.

Властям удалось заглушить слухи о «знамениях» над трупом Отрепьева. Теперь вся Москва говорила о чудесах у гроба великомученика-царевича. С 3 июня гроб Дмитрия был выставлен на всеобщее обозрение в Архангельском соборе. Судя по описаниям очевидцев, на мощах сменили одежду, на грудь царевича положили свежие орешки, политые кровью. Народ помнил, как Василий Шуйский клялся, что Дмитрий зарезал себя нечаянно, играя в тычку. Самоубийца не мог быть объявлен святым. Но дело шло к канонизации, и властям важно было доказать, что в предсмертный час у мученика в руках был не ножичек, а орешки, что исключало версию о самоубийстве. Организаторы мистерии предусмотрели все.

Благочестивые очевидцы подсчитали, что в первый день у гроба Дмитрия исцелилось 13, в другой — 12 человек и т. д. Находившиеся в Москве иноземцы считали, что исцеленные калеки были обманщиками, пришлыми бродягами, подкупленными Шуйским. При каждом новом чуде по городу звонили во все колокола. Трезвон продолжался несколько дней. Паломничество в Кремль похоже было на разлив реки в половодье. Толпы народа теснились изо дня в день у дверей Архангельского собора. Кремлевская канцелярия поспешила составить грамоту о чудесах Дмитрия, которую многократно читали в столичных церквах после 6 июня.

Церковь обладала огромной властью над умами людей. Удалось ли ей переломить настроения москвичей? Капитан Яков Маржарет засвидетельствовал, что утром вдень перенесения мощей в Москве ждали волнений. Как только Шуйский отправился за город и оказался посреди толпы, он подвергся опасности и едва не был побит камнями. Положение спасли дворяне, предотвратившие волнения.

Обретение нового святого внесло успокоение в умы ненадолго. Противники царя Василия позаботились о том, чтобы испортить игру. Они услужливо открыли двери собора тяжелобольному, который умер прямо у гроба Дмитрия. Толпа отхлынула от собора, едва умершего вынесли на площадь. Многие стали догадываться об обмане, и тогда царь закрыл доступ к телу. В городе перестали звонить в колокола.

30 июля царь Василий впервые покинул Москву и отправился на богомолье. Он заночевал в одном из подмосковных монастырей и в день Спаса совершил омовение в реке в память Христа. С государем была свита и многочисленная охрана: «Царь угощал бояр и стрельцов, которые его провожали на тысяче коней; сам он верхом ехал, а карета за ним шла о шести лошадях, которых вели за поводья».

 

«Заводчики крови»

Сигизмунд III покровительствовал Отрепьеву и заключил с ним секретный договор. После гибели самозванца он пытался снять с себя ответственность за авантюру. В июне 1606 г. он беседовал с венецианским посланником Фоскарини и объявил ему, что «Дмитрий» определенно не был царским сыном и что в ответ на сообщение Мнишека о «царевиче» он, король, посоветовал сенатору не вмешиваться в это дело, дабы не повредить Речи Посполитой, но воевода не желал ему повиноваться.

После переворота бояре отняли у Мнишеков деньги и драгоценности, пожалованные Лжедмитрием. С конюшен сенатора были уведены кони, унесены бутылки из винных погребов.

Тем не менее Юрий Мнишек в своем доме продолжал строго следовать придворному церемониалу. Марине оказывали почести, положенные царствующей особе. Не желая считаться с новым положением дел, Мнишек лелеял несбыточные надежды на то, что дума, соблюдая присягу, признает вдовствующую царицу правительницей государства. После избрания на трон Василия Шуйского возник другой фантастический план: женить неженатого государя на царице Марине.

Боярская дума отклонила претензии Мнишеков и подвергла отца царицы унизительному допросу. В августе вдова Лжедмитрия со всеми ближними отправилась в изгнание в Ярославль.

Тело самозванца было так обезображено, что узнать его было трудно. По словам очевидца Конрада Буссова, «поляки в первый же день мятежа распространили слух, что убитый не царь Дмитрий».

Агитация поляков имела мало шансов на успех. Население не простило явившимся на царскую свадьбу полякам высокомерия и бесчинств. Во время волнений в Москве, записал секретарь Мнишека в своем Дневнике, народ требовал выдать на расправу поляков, толковавших о спасении «Дмитрия».

Постепенно властям удалось справиться с кризисом. Как отметил Маржарет, до его отъезда из столицы в июле мятежники из Рязани, Путивля, Чернигова «прислали в Москву просить о прощении, которое получили, извинив себя тем, что их известили, будто император Дмитрий жив».

Царь Василий употребил все силы, чтобы положить конец мятежу в Путивле. Он прислал в город гонца, сына боярского Григория Шипова. Ему поручено было убедить жителей, что новый царь будет жаловать их своим царским жалованьем «свыше прежнего». Путивлю было предложено прислать в столицу «лучших людей человек трех или четырех» для изложения своих нужд. Власти просили жителей Путивля, чтобы они «сумнения себе не держали никоторого» и жили «в покое и тишине». Убитый самозванец, уверяли они, перед смертью сам объявил «всем людем вслух, что он прямой вор Гришка Отрепьев».

Путивль был замирен. Примеру путивлян последовали другие мятежные города.

Противники Шуйского должны были осознать, что успех их затеи зависит от того, смогут ли они представить обществу «Дмитрия», иначе говоря, нового самозванца. Возрождение интриги было неизбежно.

После переворота из столицы бежали Михаил Молчанов и Богдан Сутупов. Власти установили, что в те дни из царских конюшен исчезло несколько лошадей. Прошел слух, что вместе с Молчановым столицу покинул спасшийся «Дмитрий». Яков Маржарет дознался, что лошадей из царской конюшни потребовали «от имени императора Дмитрия». Служитель Конюшенного приказа, выдавший лошадей, был подвергнут пытке. Видимо, служитель подчинился приказу от имени «спасшегося» царя, за что его как изменника замучили до смерти.

Ян Бучинский сообщил Якову Маржарету, что «один молодой русский вельможа, весьма любимый и жалуемый Дмитрием, который весьма на него походил… совершенно исчез». Речь шла о Молчанове. И Маржарет, и Бучинский хорошо знали этого человека. Если Молчанов был хотя бы отдаленно похож на государя, то заговорщикам не надо было тратить время на поиски нового претендента. Кандидат в цари был у них под рукой.

Камердинер Лжедмитрия I Хвалибога сообщил в 1607 г., что побег Молчанова и исчезновение лошадей из царской конюшни породили слух о чудесном спасении «Дмитрия». Толки о том, что «царь» сбежал вместе с Молчановым, записали также голландский купец Исаак Масса и поляк Станислав Немоевский.

Некоторые из современников говорили, будто вместо «царя» был убит его двойник. Называли имя поляка Борковского. Бывшие члены польской Ближней канцелярии и Юрий Мнишек старательно поддерживали слухи о чудесном спасении «царя Дмитрия». Бучинский уверял всех, что у убитого не было знака на левой груди, который он видел собственными глазами, когда мылся с государем в бане.

Центром интриги вновь стал Самбор, где после переворота появился человек, выдававший себя за Дмитрия. Новый самозванец пользовался покровительством хозяйки Самбора — жены Юрия Мнишека. Кажется невероятным, что пани Мнишек могла действовать на свой страх и риск, предоставляя убежище и помощь человеку, слегка похожему на ее зятя. По-видимому, интрига была санкционирована Юрием Мнишеком и царицей Мариной.

Мнишек и окружавшие его люди были пленниками в России. Но, даже находясь в ссылке в Ярославле, поляки имели при себе оружие, челядь, могли свободно передвигаться по городу. Мнишек поддерживал тайную переписку с Самбором.

Следуя указаниям Мнишека, его жена стала спешно вербовать сторонников «царя». Во Львове и других местах польские офицеры получили от нее письма с категорическими заверениями, что Дмитрий жив и находится в Самборе.

Достоверно известно, что Михаил Молчанов после бегства из Москвы нашел прибежище в Самборе.

Молчанов происходил из рядовой дворянской семьи, выдвинувшейся в опричнине. В самом начале Смуты Михалка был взят под стражу и по приказу царя Бориса бит кнутом на пытке, видимо, за тайные сношения с «вором». Он успел оказать важные услуги самозванцу, за что удостоился особой чести. Растрига поручил Молчанову убить царя Федора Годунова, что тот и исполнил. Цареубийца пользовался дурной славой в Москве. Комнатный служитель Лжедмитрия I, Михалка исполнял прихоти господина и распутничал вместе с ним.

Русские послы князь Григорий Волконский с товарищами, выехавшие из Москвы 16 июня 1606 г., произвели розыск о самозванце, объявившемся в замке Мнишеков в Польше. На вопрос, каков новый Дмитрий «рожеем и волосом», польские приставы отвечали послам: «Он рожеем смугол, а волосом черен, ус не велик, и бороды выседает и он стрижет; а по польски говорить горазд и по латыне знает».

Послы настаивали на том, что по всем приметам это Молчанов, и он нисколько не похож на убитого в Москве «вора»: «…прежний был вор Рострига обличьем бел, волос рус, нос широк, бородавка подле носа, уса и бороды не было, шея короткая; а Михалко Молчанов обличьем смугол, волосом черен, нос покляп, ус невелик, брови велики нависли, а глаза малы, бороду стрижет, на голове волосы курчавы, взглаживает вверх, бородавица на щеке».

Послы ничего не сказали насчет различий в росте. Видимо, Молчанов был столь же мал ростом, как и Отрепьев. У обоих была бородавка на щеке или возле носа.

Михалка не был двойником Отрепьева, но издали мог сойти за убитого «вора».

Волконский взялся разоблачить самозванца, говоря, что у «него есть пятно» — глубокие рубцы на спине, оставшиеся после истязаний на Пыточном дворе, где он был «кнутом бит, и кнутные бои на нем знать» (видны).

Участие Молчанова в самозванческой интриге неоспоримо. Но он был, по сути дела, мелким авантюристом. Едва ли не главой заговора многие современники считали князя Григория Шаховского. Русские летописи называли его «всей крови заводчиком».

Шаховские происходили из сильно разросшейся и захудалой ветви Ярославского княжеского дома. Они не входили в думу и были записаны в княжеском списке Дворовой тетради последними.

Князь Петр Шаховской с сыном принесли присягу Лжедмитрию I после мятежа в Чернигове, и Петр стал едва ли не первым из князей, попавших в «воровскую» думу. По некоторым данным, Петр получил от «вора» боярский чин. Но его имени нет в Польском списке «сената» Лжедмитрия I, составленном в 1606 г.

Сын князя Петра Григорий, казалось бы, мог рассчитывать на самую блестящую карьеру при дворе «Дмитрия». Но его надежды не оправдались. Он был послан воеводой в Курск. На свадьбе «Дмитрия» он довольствовался скромной должностью «поезжанина».

Внимание историков давно привлек рассказ Конрада Буссова о заговоре князя Григория Шаховского. После гибели Лжедмитрия I Шаховской бежал из Москвы в Путивль вместе с двумя другими лицами. При нем была большая золотая печать, украденная из дворца. В дороге князь доверительно рассказывал людям, что один из двух его спутников — чудесно спасшийся от убийц царь Дмитрий. Григорий остался на воеводстве в Путивле, а два его спутника, отделившиеся от него, уехали в Самбор.

Оценивая известие Буссова, надо иметь в виду, что он служил Лжедмитрию II и черпал сведения из рассказов тушинских ветеранов. Когда князь Григорий Шаховской явился в Тушино, «вор» даровал ему высший титул «слуги и боярина», видимо, за то, что тот его спас. Такова была официальная версия тушинского двора.

Буссов упоминал о краже Шаховским государственной печати. Однако у князя Григория не было необходимости в похищении печати. Согласно показаниям патера Савицкого, из Москвы в Польшу бежал некий секретарь «царя Дмитрия» по имени Богдан или Иван, который якобы и принял имя Дмитрия. Секретаря Богдана можно отождествить с дьяком Богданом Сутуповым. Сведения о его участии в новой интриге имеют исключительное значение.

В Польском списке «сената» Лжедмитрия I он записан как «печатник и секретарь великий», иначе говоря, канцлер. Второй канцлер — Афанасий Власьев — записан ниже Сутупова. Благодаря службе дьяка Ивана Висковатого и дьяка Андрея Щелкалова — ближайших сподвижников Грозного — должность печатника («канцлера») стала одним из высших постов в государстве.

Богдан Сутупов был честолюбив и после убийства самозванца не захотел расставаться со своим саном и с печатью. Он бежал из Москвы, чтобы спастись от гонений.

В 1604 г. Сутупов находился в мятежном Путивле не менее трех-четырех месяцев. Он составлял царские рескрипты и отправлял их в разные города. Заняв место в московской Боярской думе, Сутупов в течение почти года составлял и запечатывал царские грамоты. В Самборе дьяк продолжил привычную деятельность. После того как Михалка Молчанов и его спутники обосновались в замке Мнишеков, грамоты «Дмитрия» хлынули на Русь потоком.

Какую печать захватил с собой канцлер при бегстве из Москвы? Московские государи имели большую и малую государственные печати. Большой печатью скрепляли международные договоры и грамоты, «что посылаютца во окрестные государства» (Г. Котошихин). Лжедмитрий I не успел изготовить для себя большую печать. Грамоты, посланные им за рубеж в связи со свадьбой, были скреплены большой царской печатью Ивана Грозного.

Самозванец использовал для зарубежных сношений «середнюю печать», находившуюся в распоряжении главы Посольского приказа Афанасия Власьева. Существовала еще малая печать. Ею скрепляли грамоты разного рода, а носили «на вороту» — в мешочке на шее. Этой печатью, очевидно, и распоряжался печатник Сутупов.

Когда гонцы стали доставлять грамоты воскресшего «Дмитрия» по городам, воеводы не имели ни малейшего основания усомниться в их подлинности. Это обстоятельство способствовало мятежу.

Хозяйка Самбора надеялась на поддержку польских властей. Избиение поляков в Москве служило поводом для немедленной войны с Россией. Согласно королевской инструкции сеймикам, власти предполагали открыть военные действия против России уже в конце 1606 г. Царский посол Волконский, направленный царем Василием в Речь Посполитую, был задержан в пути. Мнишеки надеялись использовать войну для того, чтобы освободиться из плена и вернуть утраченные богатства.

В начале августа 1606 г. литовский пристав объявил Волконскому, что прежде он знал по слухам, а теперь узнал доподлинно от Ефстафия Воловича, что «государь ваш Дмитрей, которого вы сказываете убитого, жив и теперь в Сендомире у воеводины (Мнишека. — Р.С.) жены: она ему и платье, и людей подавала». Информация исходила от «добрых панов», родни и приятелей Мнишеков.

О самборском царе заговорили в России. Восставшие северские города направили в Киев послов, чтобы пригласить царя в Путивль. Послы были уверены, что «Дмитрий» находится в одном из польских замков.

Владения Мнишеков располагались в Западной Украине. Посетивший эти места итальянский купец сообщал в августе 1606 г., что московский царь бежал из России с двумя спутниками и ныне живет здоров и невредим в монастыре бернардинцев в Самборе; даже прежние недруги признают, что «Дмитрий» ускользнул от смерти.

В первых числах августа литовские приставы поведали царским послам, что в Самбор к государю стали съезжаться его давние соратники — «и те многие люди, которые у него были на Москве, его узнали, что он прямой царь Дмитрей, и многие русские люди к нему пристали и польские и литовские люди к нему пробираютца; да к нему же приехал князь Василей Мосальской, которой при нем был на Москве ближней боярин и дворецкой».

Приставы явно желали произвести впечатление на русских послов. Их информация о появлении в Самборе дворецкого Василия Рубца-Мосальского не соответствовала истине. Рубец находился в ссылке. Слова о том, что царя вызнали многие люди, были преувеличением. Спасшийся царь изредка появлялся в парадных покоях Самборского замка в пышном облачении. Но на такие приемы допускались только люди, никогда не видевшие Отрепьева в глаза.

В начале сентября русский посол со слов пристава узнал, что Молчанов стал являться людям уже не в царских одеждах, а в «старческом платье». Он шел по стопам первого самозванца, явившегося в Литву в иноческом одеянии.

В октябре 1606 г. канцлер Лев Сапега направил в Самбор слугу Гридича, чтобы тот «досмотрел» «Дмитрия», хорошо тому известного: «подлинно тот или не тот?» Гридич ездил в Самбор, но самозванца не видел, при этом ему сказали, что «Дмитрий» «живет де в монастыре, не кажетца никому». В октябре в Самбор наведался бывший духовник Лжедмитрия I. Он также вернулся ни с чем. Тогда католический Бернардинский орден направил к Мнишекам одного из своих представителей. По всей Польше толковали, что «Дмитрий» «в Самборе в монастыре в чернеческом платье за грехи каетца». В связи с этим эмиссар Ордена произвел досмотр монастыря. В ходе досмотра он получил от самборских бернардинцев заверения, что «Дмитрия» нет в их монастыре и они не видели царя с момента отъезда его в Россию. Католическая церковь осталась в стороне от сомнительной авантюры.

Самозванческая интрига глохла на глазах. Причиной неудачи было то, что король Сигизмунд III отказался от планов войны с Россией. В Польше назревал мятеж. Собравшись на съезд, рокошане ждали, что «Дмитрий», объявившийся в Самборе, со дня на день явится на съезд и ему удастся быстро сформировать армию.

Вождь рокоша Зебжидовский был родственником Мнишеков. Среди рокошан не все были приверженцами московского царя. Ветераны негодовали на государя за то, что тот не дал им обещанных богатств. Другие потеряли родственников во время избиения поляков в Москве. Недовольные не стали бы молчать, увидев перед собой нового обманщика.

Если бы владелица Самбора успела занять деньги и собрать наемное войско, Молчанов, может быть, и рискнул бы появиться среди рокошан. Но после майских событий в Москве мало кто желал давать деньги на новую авантюру. В конце концов в замке у Мнишеков собралась небольшая горстка вооруженных людей. Мнимая теща «царя» «людей к нему приняла з 200 человек». Самым знатным из слуг нового самозванца был некий московский дворянин Заболоцкий, имя которого не удается выяснить.

Мятежная шляхта решила отложить начало военных действий против Сигизмунда III на следующий год. Угроза рокоша не исчезла, и король круто изменил свой внешнеполитический курс. Чтобы справиться с оппозицией, ему нужен был мир на восточных границах. Польские власти уже в середине июля разрешили царскому послу Волконскому въезд в Польшу. Комендантам пограничных крепостей запрещено было пропускать в Россию польских наемных солдат.

«Самборский вор» назначил своим главным воеводой Заболоцкого и послал его с войском в Северскую Украину. Канцлер Лев Сапега задержал отряд и помешал Заболоцкому вторгнуться в пределы России.

Жена Юрия Мнишека не осмелилась показать нового самозванца ни католическому духовенству, покровительствовавшему Отрепьеву, ни королю, ни рокошанам. Появление «царя» среди рокошан явилось бы прямым вызовом Сигизмунду III, на что Мнишеки никак не могли пойти. Марина Мнишек вместе с отцом находились в плену, и освободить их могло лишь вмешательство официальных властей Речи Посполитой.

Чиновники короля прибегли к нехитрой дипломатической игре. Они отказались вести переговоры с послом Волконским о самозванце под тем предлогом, что им ничего о нем не известно: «А что, де, вы нам говорили про того, который называетца Дмитреем, будто он живет в Самборе и в Сендомире у воеводины жены, и про то не слыхали».

Тон заявлений изменился, когда чиновники завели речь о немедленном освобождении сенатора Мнишека и других задержанных в России поляков. В их заявлениях звучала прямая угроза: «Только государь ваш вскоре не отпустит всех людей, ино и Дмитрей будет, и Петр прямой будет, и наши за своих с ними заодно станут». Дипломаты грозили тем, что Речь Посполитая окажет военную помощь любым самозванцам, выступающим против царя Василия Шуйского.

Первый самозванец, по словам В. О. Ключевского, был испечен в польской печке, но заквашен в Москве. Новый «вор» также не миновал польской печки, но его судьба была иной. Его недопекли и не вынули из печки. Когда Отрепьев убедился, что его покровитель Адам Вишневецкий не собирается из-за него воевать с Москвой, он сбежал из его замка. Молчанов был сделан из другого теста, и перед его взором маячил окровавленный труп Отрепьева.

Самозванец таился в темных углах самборского дворца в течение года, не осмеливаясь показать лицо не только полякам, но и русскому народу, восставшему, чтобы восстановить на престоле законного государя.

Двадцатичетырехлетнему Отрепьеву не приходилось беспокоиться, похож ли он на восьмилетнего царевича, забытого даже теми немногими людьми, которые видели его в Угличе. Для нового самозванца трудность заключалась в том, что он лишь отдаленно походил на убитого «государя», характерную внешность которого не успели забыть за несколько месяцев. Роль воскресшего царя оказалась не по плечу Молчанову. Результатом было новое и весьма своеобразное историческое явление — «самозванщина без самозванца».

В конце 1606 г. в Москве прошел слух, что Молчанов готовится выступить с большим войском на помощь русским повстанцам. На этот раз авантюрист должен бы взять на себя роль воеводы «царя Дмитрия», а не самого «Дмитрия». Однако ему не довелось сыграть даже и эту роль.

Самборские заговорщики не прекращали попыток подчинить себе Северскую землю. Первоначально они предполагали направить в Путивль Заболоцкого, а затем остановили свой выбор на казачьем воеводе Иване Болотникове.

 

Бунт

Болотников, по всей видимости, происходил из детей боярских. Обнищав, он запродался в холопы князю Андрею Телятевскому, затем бежал от господина и нашел прибежище на вольных казацких окраинах. Считается, что Болотников был атаманом донских казаков. Но это не совсем верно. Автор английской записки о России 1607 г., указавший на Молчанова как главного инициатора восстания против Шуйского, прямо называет Болотникова «старым разбойником с Волги». Англичане вели большую торговлю на Нижней Волге, где их суда не раз подвергались нападениям волжских казаков.

Самые подробные сведения о жизни Болотникова сообщают два иностранных автора — Исаак Масса и Конрад Буссов. Их свидетельства противоречат друг другу, и примирить их невозможно. Но Буссов служил под начальством Болотникова и располагал более надежными источниками информации.

В «Записках» Исаака Массы можно найти упоминание о том, что Болотников явился в Россию во главе 10-тысячного казацкого войска, а до того он «служил в Венгрии и Турции». На основании этого свидетельства историки заключили, что Болотников стал предводителем не потому, что во главе войск его поставил самозванец, а потому, что он привел в Самбор многочисленное казацкое войско, что и обеспечило ему роль народного вождя.

Болотников был захвачен в плен татарами и продан в рабство туркам. Как гребец-невольник он участвовал в морских сражениях и был освобожден из плена итальянцами. Возвращаясь в Россию, казак побывал в Германии и Польше. Слухи о спасении «Дмитрия» привлекли его в Самбор.

Буссов ни словом не упоминает о прибытии в Самбор вместе с Болотниковым войска. Его версия заслуживает большего доверия, чем версия Массы.

Молчанов следовал своему расчету, когда остановил выбор на казачьем атамане. Он искал людей, которые были бы всецело обязаны его милостям и, кроме того, искренне верили бы, что имеют дело с прирожденным государем. Болотников прибыл в Польшу с запада после многолетних скитаний. Он никогда не видел Отрепьева, и его нетрудно было обмануть.

Болотников был принят в самборском дворце. Самозванец долго беседовал с ним, а под конец снабдил письмом к князю Григорию Шаховскому и отправил в Путивль в качестве своего личного эмиссара и «большого воеводы».

Молчанов не мог предоставить в распоряжение Болотникова солдат. «Большой воевода» получил мизерную сумму в 60 дукатов вместе с заверениями, что в Путивле Шаховской выдаст ему деньги из казны и даст под начальство несколько тысяч воинов.

Народные волнения на Юге России начались с запозданием, когда кризис в столице миновал. Полагают, будто царь Василий своими опрометчивыми действиями сам ускорил взрыв. Но так ли это? Важны были не столько действия царя, сколько народные настроения.

Многие преданные самозванцу люди были сосланы на восточную окраину и не приняли участия в новом мятеже. Князь Григорий Шаховской обладал заурядным характером, но попал на бурлившую южную окраину, что и решило дело.

По утверждению летописца, главную ответственность за мятеж в Путивле летом 1606 г. нес Шаховской: «Первое же зачало крови христианские: в Путимле городе князь Григорей Шеховской измени царю Василью со всем Путимлем и сказа путимцем, что царь Дмитрей жив есть, а живет в прикрыте…» 22 июля 1606 г. в Дневнике польского современника появилась запись о посылке войск из Москвы против восставших северских городов.

Царь Василий был испуган. По его приказу 23 июля мост в Кремль у одних ворот был разобран. На крепостных стенах было расставлено множество пушек.

Ко времени прибытия Болотникова из Самбора в Путивль восстание против Шуйского захватило обширную территорию. Русские и иностранные источники одинаково свидетельствуют, что в движении участвовали, кроме Путивля, города Чернигов, Рыльск, Кромы, Курск. На первом этапе гражданской войны именно в этих городах были сформированы повстанческие отряды, приведшие Лжедмитрия в Москву.

Повстанческая армия возродилась в южных уездах в считанные дни. Если бы Шаховскому пришлось заново формировать войско, на это ушло бы много времени.

Путивляне послали гонцов на Дон и вызвали оттуда вольных казаков, а кроме того, созвали «всех князей и бояр, живших в Путивльской области». Службу в Путивле несли не князья и бояре, а мелкопоместные дети боярские, казаки, стрельцы и прочий служилый люд. Вместе с вольными казаками с Дона они составили ядро повстанческой армии.

Когда взбунтовалась Северская земля, повествует Маржарет, «в поход отправилось семь или восемь тысяч человек совсем без предводителей». После воцарения Лжедмитрия I повстанцы растеряли вождей. Атаман Корела стал придворным и спился. Петр Лунев постригся в монахи. Князь Шаховской, будучи главным воеводой Путивля, имел все основания занять пост воеводы собранного войска. Но князь не желал рисковать жизнью.

У мятежников не было ни опытных воевод, ни польских наемников. Их войско возглавил сотник Истома Пашков из Епифани. У Шуйского были внушительные силы, собранные в Москве для похода против турок. Его армия включала «от пятидесяти до шестидесяти тысяч человек и всех иноземцев».

Следуя традиции, царь Василий должен был бы вверить командование полками главе думы Мстиславскому и другим старшим боярам. Но он не доверял Мстиславскому и поставил во главе армии князя Ивана Воротынского.

Главные военные действия развернулись у стен Кром и Ельца, оказавшихся в руках мятежников. Готовясь к наступлению на Азов, Лжедмитрий сосредоточил в Ельце крупные военные запасы. Они попали в распоряжение Пашкова.

Как значится в Разрядных записях, главный воевода князь Иван Воротынский наголову разгромил войско Пашкова у стен Ельца. «А как воровских людей под Ельцом побили, — значится в Разрядах, — и к боярам и к воеводам князю Ивану Михайловичу Воротынскому приезжал стольник князь Борис Ондреевич Хилков».

Путивль направил в помощь мятежному гарнизону Кром Болотникова. Воевода Михаил Нагой перехватил его и разбил. Болотников не оправдал надежд, которые возлагал на него самборский самозванец. Он понес поражение до того, как воеводы подтянули к Кромам свои главные силы.

4 сентября 1606 г. Маржарет, будучи в Архангельске, получил из Москвы сведения о поражении повстанческих войск на всех направлениях. До Архангельска вести дошли с запозданием по крайней мере на месяц. А это значит, что воеводы разгромили мятежников в конце июля или начале августа.

Разгромив повстанцев, царь Василий имел возможность направить армию к Путивлю, главной базе восстания. Но в Путивле имелась каменная крепость, взять которую без осадной артиллерии было невозможно. Доставка пушек и провианта через охваченную мятежом местность была затруднена.

Шуйский поступил совершенно так же, как до него поступил Борис Годунов. Вместо удара по главному опорному пункту врага он приказал воеводам продолжать осаду Кром и Ельца.

Невзирая на поражения, мятеж, подобно пожару, охватил огромную территорию. Тяжеловооруженная дворянская конница, обладавшая подавляющим численным перевесом, легко одерживала верх над плохо вооруженными и в основном пешими повстанцами. Но все попытки воевод овладеть опорными пунктами «воров» не давали результатов. Сторонники «Дмитрия» верили, что посаженный ими на трон государь спасся от лихих бояр, и стояли насмерть.

Правительство тщетно пыталось использовать имя Грозного, чтобы повлиять на восставшие города. Вдова Грозного Мария Нагая обратилась с личным письмом к жителям Ельца, призывая их отвернуться от мертвого Растриги. Грамоту ельчанам передал дядя царевича Дмитрия, боярин Григорий Нагой. Аналогичные грамоты были посланы в другие места. Однако обращения успеха не имели.

Армия Годуновых распалась после двухмесячной осады Кром. Воеводам Воротынскому и Трубецкому пришлось осаждать Елец и Кромы примерно столько же времени. В августе 1606 г. правительственные войска отступили к Москве.

Верно ли мнение, что причиной отступления было поражение царской армии? В какой мере источники подтверждают этот вывод? В польском Дневнике можно найти записи, которые на первый взгляд не оставляют места для сомнений: «День 17 сентября. Пришло известие к пану воеводе, что под Ельцом войско Шуйского в 5 тыс. наголову разбито. День 21 сентября. Снова пришла весть, что пол Кромами побито 8 тыс. людей Шуйского, гнали и били их на протяжении 6 миль». Упомянутый в Дневнике «пан воевода» был не кем иным, как Юрием Мнишеком. Автор Дневника жил у него на дворе в качестве слуги и придворного историографа. Мнишек активно участвовал в новой самозванческой интриге и всячески преувеличивал успехи мятежников.

Какие причины вынудили воевод царя Василия отступить? Казенные житницы были опустошены еще при Годунове. Весной 1606 г. в разгар цветения хлеба были погублены заморозками. Из-за неурожая цены на продукты питания стали расти. Командование не сумело обеспечить снабжение армии, и в полках начался голод. По словам очевидцев, в лагере невозможно было купить сухарей из-за страшной дороговизны. Между тем войска, осаждавшие Елец и Кромы, сами оказались в кольце восставших городов.

30 июля в Белгороде «мужики» убили воеводу боярина князя Петра Буйносова-Ростовского. В Ливнах воевода окольничий Михаил Шеин едва «утек душою да телом» от взбунтовавшейся черни.

Дворянское ополчение в который раз обнаружило свою ненадежность. С приближением осени дворяне стали разъезжаться по своим поместьям. Силы Шуйского таяли, тогда как силы повстанцев росли. Болотников, разгромленный Нагим, к концу лета сформировал новое войско и предпринял второе наступление на Кромы. На этот раз его поддержал отряд казаков во главе с атаманом Юрием Беззубцевым.

У мятежников было слишком мало сил, чтобы разгромить полки воеводы Трубецкого, осадившего Кромы. Но Беззубцев повторил маневр, который принес ему успех в 1605 г. Повстанцы «оттолкнули» воевод и пробились в Кромы. Болотников добился ограниченного успеха, но царские воеводы дрогнули. У них в тылу «все северские, и полевые, и зарецкие городы от царя Василия Ивановича всеа Руси отложились». Выражение «города отложились» имело конкретный смысл. Речь шла о переходе на сторону повстанцев «служилого города», прежде всего городовых детей боярских.

Воевода Юрий Трубецкой отвел полки от Кром к Орлу, но в городе вспыхнул мятеж. Воеводу не пустили в крепость.

Город Новосиль служил тыловым опорным пунктом армии Воротынского. Заметив признаки «шатости» в Новосили, командование направило туда боярина князя Михаила Кашина. Но гарнизон и жители Новосили восстали и захлопнули крепостные ворота перед носом у воеводы. Иван Воротынский соединился с Кашиным в Туле. Если бы в его распоряжении были надежные части, он бы мог обороняться в неприступном тульском кремле. Но Воротынскому подчинены были рязанцы, каширцы, туляки. Именно рязанцы возглавили мятеж против Годуновых в лагере под Кромами и тем самым помогли Лжедмитрию добиться победы. Год спустя рязанцы отказались принести присягу Шуйскому.

Армия Воротынского развалилась. Воеводе не оставалось иного выхода, кроме как покинуть Тулу. В Разрядных записях об этом сказано следующее: когда Воротынский «пришел на Тулу ж, а дворяня и дети боярские все поехали без отпуску по домам, а воевод покинули, и на Туле заворовали, стали крест целовать вору».

Падение Тулы открыло перед повстанцами путь на столицу.

Мятежники осаждали царя Василия в Москве в течение пяти недель. Повстанцы отступили от стен столицы 2 декабря 1606 г. Отсюда следует, что осада началась 28 октября. Однако впервые отряды мятежников появились в окрестностях Москвы намного раньше.

16 октября 1606 г. царь повелел зачитать перед народом в Кремле «Повесть протопопа Терентия». В заголовке одного из списков «Повести» указана дата ее сочинения: «Повесть сиа лета 7115 (1606) года сентября». Содержание повести вкратце сводится к следующему. Осенью 1606 г. протопоп кремлевского Благовещенского собора Терентий объявил властям о видении Христа и Богородицы, предвестивших наступление многих бед для людей (москвичей). Он начал «Повесть» с молитвы о «мире всего мира и о нынешних лютых на нас находящих», а затем еще раз упомянул о «нынешнем» нашествии на Москву «кровоядцев и немилостивых разбойников». Сведения о появлении мятежников у стен столицы, таким образом, были впервые записаны протопопом Терентием в сентябре 1606 г.

Армия Пашкова двинулась к Москве в августе, а уже к Михайлову дню она оказалась недалеко от города. По русскому календарю Михайлов день приходится на 17 сентября.

14 сентября составитель Дневника Мнишека получил известие о том, что войско сторонников «Дмитрия» «под Москву пришло». Об этом он узнал от появившихся в Ярославле «бояр», которые «бежали из Москвы, услышав о большом войске под Серпуховом». 18 сентября поляк ознакомился с манифестом царя Василия. Государь известил ярославцев, что «воры» прорвались под Москву и в любой момент их разъезды могут показаться в окрестностях Ярославля. «Людей загонных из этого воровского войска остерегайтесь, — писал Шуйский, — и Бога за меня молите, чтобы помог мне против этих изменников».

Мятежники вышли к Москве между 14 и 17 сентября 1606 г. В хозяйственных книгах подмосковного Иосифо-Волоколамского монастыря среди записей за сентябрь 1606 г. можно обнаружить следующую пометку: «Того ж дни (15 сентября. — Р.С.) послали в Калугу для ратных вестей Петра Окулова». Запись наводит на мысль, что повстанцы продвигались к Москве как со стороны Серпухова, так и на калужском направлении.

В 1614 г. участник боев в Подмосковье князь Василий Борятинский предоставил в Разрядный приказ лист с перечнем наград (придам к денежному окладу), полученных им за военные заслуги: «При царе Василии придано ему, как был бой, боярину князю Ивану Шуйскому с воры с казаки под Калугою на реке на Угре, и князю Василью (Борятинскому. — Р.С.) за ту службу придано… к 12 рублем 5 рублев, да как послан с Москвы под Серпухов боярин князь Михаило Васильевич Шуйский, и был бой на реке на Похре с воры с казаки, и ему за ту службу придано к 17 рублем 5 рублев». Эти записи не оставляют сомнений в том, что сначала произошел бой под Калугой, а затем битва на Пахре.

В середине сентября наибольшие опасения царю Василию внушала армия Болотникова, наступавшая от Орла к Калуге. Царь направил против него почти все имеющиеся в наличии силы. Как значится в Разрядных записях, «лета 7115-го с сентября послал царь Василий в Калугу против воровских людей брата своего боярина Ивана Ивановича Шуйского, да боярина князя Бориса Петровича Татева, да окольничего Михаила Игнатьевича Татищева, а с ним дворян московских, и стольников, и стряпчих, и дворовых людей». В Калуге находились остатки армии Трубецкого, отступавшей туда из-под Кром. Военное командование не очень полагалось на эти силы. Тем не менее Шуйский и Татев получили наказ «ратных людей уговорить, которые замосковные городы и ноугородцы с воеводы пришли ис-под Кром и с Орла в Колугу».

23 сентября 1606 г. Болотников попытался переправиться за реку Угру под Калугой, но был остановлен воеводами. Как значится в записях Разрядного приказа, 23 сентября «был бой боярам и воеводам князю Ивану Ивановичу Шуйскому с товарыщи наусть Угры с воровскими людми, и воровских людей побили, с тово бою от бояр… пригонял к государю с сеунчом князь Михайло Петрович Борятинской. А от государя со здоровьем и золотыми прислан… стольник Василий Матвеевич Бутурлин». Награждение воевод золотыми свидетельствовало о том, что Болотников потерпел на Угре серьёзное поражение.

Воевода Иван Шуйский не мог развить успех. Гражданская война имела свою логику и свои законы. Повстанцы терпели поражение, а восстание ширилось. Население Калуги восстало в тот самый момент, когда Болотников был отброшен прочь от Калуги. Воеводы, выиграв битву, повернули к Калуге, чтобы дать отдых войскам, но в «Калугу их не пустили, заворовали и крест целовали вору».

Одновременно не прекращались бои на серпуховском направлении, где наступали отряды Пашкова. Против него действовали второстепенные воеводы. В Разрядных книгах записано: «Того ж году посланы по серпуховской дороге на Лопасну воеводы, боярин князь Владимир Васильевич Кольцов-Мосальский да Борис Иванов сын Нащокин». Мосальскому не удалось остановить мятежников под Серпуховом.

Пашков разбил воевод на Лопасне и продвинулся к Москве на 30–40 верст, но был остановлен на реке Пахре. В Разрядных книгах помечено: «На Пахре был бой с воровскими людьми, на Лопасне наперед».

В столкновении на Лопасне правительственные войска понесли чувствительные потери. Московское командование спешно выслало подкрепления, благодаря чему Мосальский смог закрепиться на Пахре. В Разрядных записях отмечено: «Да на Пахру ж посыпаны з головою с Петром Дашковым к боярину ко князю Володимеру Васильевичу Кольцову-Мосальскому 250 человек, и наказ ему дан особ».

На некоторое время боевые действия на серпуховском направлении стихли. Повстанцы остановились на Лопасне, а воеводы заняли позиции на Пахре. В описях царского архива упоминается любопытный документ, относящийся ко времени «стояния» на Пахре осенью 1606(7115) г. В документе излагались показания двух лазутчиков: «Роспрос 115-го году торгового человека Степанки Шитникова да садовника Богданка Поневина, что посылали их с Пахры крутицкой митрополит Пафнутий да боярин князь Федор Тимофеевич Долгорукой с товарыщи к ворам на Лопасную». Пафнутий был деятельным помощником Шуйского и посылал людей на Лопасню, чтобы разведать силы противника.

Спешно отозвав полки Ивана Шуйского с Уфы, царь Василий после 23 сентября сосредоточил значительные силы на серпуховском направлении. Командовать ими было поручено стольнику князю Михаилу Скопину-Шуйскому. В распоряжение Скопина поступили отряды конницы боярина князя Бориса Татева, вернувшиеся с Угры, и отряды боярина Мосальского, стоявшие на Пахре. В книгах Разрядного приказа значится: «Того ж году посланы воеводы в осенней поход: стольник князь Михайло Васильевич Скопин-Шуйской, да боярин князь Борис Петрович Татев»; «князю Михаилу был бой с воровскими людьми на Похре… и воровских людей побили, и с тово бою… пригонял с сеунчом Василий Иванович Бутурлин».

Отступление Болотникова с Уфы и Пашкова с Пахры изменило положение в Подмосковье. «Загонные люди» — сторожевые отряды повстанцев, появившиеся в окрестностях столицы, — вынуждены были отойти на юг.

Сентябрьское наступление повстанцев потерпело неудачу. Правительственные войска разгромили их армии поочередно, одну за другой.

 

Осада Москвы

К октябрю 1606 г. одним из главных пунктов военных действий стала Коломна, крупная крепость, прикрывавшая подступы к Москве со стороны Рязани. Отброшенный к Серпухову, Истома Пашков двинулся на соединение с рязанским войском Прокофия Ляпунова. Мятежники заняли Коломну.

Падение крепости вызвало тревогу в Москве. Царь Василий поспешил собрать все силы и отправил их под Коломну. В походе участвовали московские «большие» дворяне, стольники, стряпчие и жильцы, городовые дети боярские и даже приказные люди.

Царь Василий вверил командование армии боярину Мстиславскому, Дмитрию Шуйскому, Ивану Воротынскому, братьям Голицыным, боярам Нагим. Войско включало цвет московской знати. Но уездные дети боярские, составлявшие главную массу дворянского ополчения, разъехались из столицы по городам. Оставшихся в Москве было так мало, что их могли разделить лишь на три, а не на пять полков, как делали при любом назначении главных воевод.

Документы точно зафиксировали время выступления армии. 23 октября 1606 г. Федор Мстиславский и Дмитрий Шуйский получили «в поход из московского Разряду на приказные расходы 100 рублев денег».

Покинув столицу; главные воеводы соединились с отрядом Скопи на за Пахрой в 30–35 верстах от столицы. Сражение произошло в 40 верстах от стен Москвы, под селом Троицко-Лобаново.

Разрядные записи характеризуют битву под Троицким кратко и точно, выделяя при этом роль рязанских дворян: был «бой с воровскими людми в селе Троицком с Ыстомою Пашковым да с рязанцы, и на том бою бояр и воевод побили». Сражение произошло между 25 и 27 октября, так как уже 28 октября мятежники достигли окрестностей столицы.

Армия Шуйского обладала численным перевесом. Под Троицким сражалось то же самое войско, которое только что разгромило повстанцев под Калугой и Серпуховом. Тем не менее оно потерпело полное поражение.

Известны немногие подробности происшедшего. Слуга Мнишека расспросил ярославских помещиков, вернувшихся с поля битвы, после чего записал в Дневнике: «День 16 (6) ноября… На этих днях возвратились бояре и люди Шуйского с проигранной битвы и сами признали, что на поле боя осталось до 7 тысяч убитых и до 9 тысяч ограбленных полностью и избитых кнутом распущено по домам… после чего войска (восставших. — Р.С.) поспешно подошли к Москве». По обыкновению, автор Дневника преувеличил потери армии Шуйского.

Сомнительно известие о наказании плетьми 9 тысяч пленных. Такая экзекуция отняла бы много дней, а между тем повстанцы спешили к Москве. Как видно, поляк неверно понял слова участников битвы. Ключ к истолкованию его известия дает летопись. В бою «воры», записал летописец, «разогнаша многих дворян, и стольников поимаша».

В средние века воевавшие армии несли наибольшие потери не во время боя, а в ходе отступления. Полки Шуйского не выдержали удара мятежников, утратили порядок и превратились в толпу. Мятежники могли устроить противнику кровавую бойню, но предпочли не проливать лишней крови.

Действиями повстанцев руководил Прокофий Ляпунов. Это он возглавил мятеж в армии Годунова под Кромами. Тогда заговорщики — сторонники «Дмитрия» — перемешались в лагере с его противниками, и, чтобы уберечь от потерь своих, Ляпунов приказал не проливать лишней крови, а разогнать рать плетьми. По-видимому, нечто подобное произошло и под Троицким.

Нет сомнений, что Ляпунов был одним из самых способных военачальников Смутного времени.

Недолгое правление Лжедмитрия упрочило популярность его имени в дворянской среде. Ко времени наступления на Москву в народе росла уверенность, что «Дмитрий» жив. В конце осени восставшие широко оповещали население, что «государь, деи, наш царь и великий князь Дмитрий Иванович всея Руси ныне в Коломне». Известия такого рода вызвали замешательство в полках Василия Шуйского. После битвы Ляпунов и Пашков распустили пленных по домам. Исключение было сделано лишь для знатных дворян. Их отослали в Путивль.

28 октября отряды Ляпунова заняли село Коломенское в окрестностях Москвы и стали готовиться к осаде столицы. В начале ноября войска Болотникова присоединились к ним.

Численность войска, подступившего к Москве, определяли в 100 тысяч или даже 187 тысяч воинов. Но эти данные невероятно преувеличены. Повстанческая армия постоянно пополнялась небольшими партиями повстанцев, прибывавших со всех сторон, так что точными данными об обшей численности армии не располагали даже ее вожди. Ближе всего к истине были польские данные. По словам опытного военного А. Стадицкого, к моменту решающей битвы восставшие подтянули к городу около 20 тысяч воинов.

В авангарде войска Ляпунова и Пашкова шел отряд казаков. Передовые силы повстанческой армии укрепились в деревне Заборье неподалеку от Серпуховских ворот, тогда как главные силы стали лагерем в районе Котлов и Коломенского.

При Лжедмитрии I службу в Москве несли несколько тысяч стрельцов. Шуйскому пришлось удалить из столицы самые преданные самозванцу стрелецкие сотни. Много московских стрельцов было послано против мятежников в действующую армию и в гарнизоны. Сотни, посланные в Коломну, перешли на сторону восставших. Таким образом, к началу осады стрелецкий гарнизон столицы оказался ослабленным.

Главной опорой трона во время осады Москвы оставался Государев двор. Ядром двора были 200 стольников и еще несколько сот больших московских дворян, жильцов и стряпчих. Власти пытались вызвать подкрепления из провинции, но их усилия не дали результатов.

На протяжении всей московской осады правительство распространяло весть о том, что «новгородские, псковские и смоленские силы тянутся на помощь государю». В действительности подкрепления прибыли лишь из Смоленска, притом с опозданием почти на месяц.

Имея примерно 20 тысяч человек, мятежники не могли осуществить тесную блокаду такого огромного по территории города, как Москва. К тому же необходимости в такой блокаде не было. Ко времени осады столица оказалась в кольце восставших городов.

Снабжение Москвы всегда зависело от своевременного подвоза хлеба из Рязани и других уездов. Год выдался неурожайный, и трудности с продовольствием стали ощущаться в столице уже на исходе лета. Восстание на Рязанщине, на тульской и северской окраинах усугубило дело.

После похода под Елец и Кромы многие ратные люди пришли к царю в Москву, но «с Москвы разъехались по домам для великой скудости». После падения Коломны, Калуги, Можайска, Волоколамска цены на хлеб на столичных рынках подскочили в 3–4 раза. Дворянская кавалерия осталась без фуража.

Царь Василий не имел ни казны, ни запасов хлеба, чтобы предотвратить голод в столице. Его положение казалось безнадежным. В беседах с друзьями Стадницкий говорил, что в дни осады «как воры под Москвою были… и как государь сидел на Москве с одними посадскими людми, а служилых людей не было, и… было мочно вором Москва взяти… потому что на Москве был хлеб и дорог и… государь не люб боярам и всей земли и меж бояр и земли рознь великая и… (у царя. — Р.С.) казны нет и людей служилых».

Царь Василий не сумел предотвратить осаду столицы, что немедленно сказалось на его взаимоотношениях с Боярской думой. «Государь не люб боярам» — эти слова точно отразили ситуацию. В течение полугода Шуйский демонстрировал твердое намерение править царством вместе с боярами. В решающий момент он подчинил все силы главе думы, который проиграл битву.

Поражение углубило рознь между боярами и «всей землей». Царь Василий пустил в ход все свое дипломатическое искусство, чтобы собрать рассыпавшуюся в его руках храмину власти.

Брожение в низах не прекращалось. В город постоянно проникали лазутчики с «прелестными» письмами от имени «Дмитрия». Положение Москвы было критическим. «По причине великого смущения и непостоянства народа в Москве» никто не мог предсказать исхода борьбы за столицу.

На первом этапе гражданской войны атаман Корела привел в Москву Гаврилу Пушкина, что послужило толчком к мятежу против Годуновых. Пашкову и Болотникову недоставало решительности, которой обладал Корела. Они засылали в столицу лазутчиков с листами от «царя Дмитрия», но спровоцировать бунт не могли.

Василий Шуйский деятельно хлопотал о том, чтобы отвратить москвичей от Смуты. В октябре царь вспомнил о «Повести протопопа Терентия» и велел огласить ее «пред всеми государевыми князи, и бояре, и дворяны, и гостьми, и торговыми людьми…».

Протопоп пространно повествовал, как во сне явились ему Богородица и Христос. Богородица просила помиловать людей (москвичей). Христос обличал их «окаянные и студные дела». Пять дней по всей Москве звонили в колокола и не прекращались богослужения в церквах. Царь с патриархом и все люди «малии и велиции» ходили по церквам «с плачем и рыданием» и постились. Объявленный в городе пост должен был умиротворить бедноту, более всего страдавшую от дороговизны хлеба.

Поддержка церкви имела для Шуйского исключительное значение. Патриарх Гермоген вел настойчивую агитацию, обличая мертвого Растригу, рассылал по городам грамоты, предавал анафеме мятежников. Духовенство старалось прославить «чудеса» у гроба царевича Дмитрия.

Большое впечатление на простонародье оказали торжественные похороны Бориса Годунова и убитых по повелению самозванца членов его семьи. Тела были вырыты из могилы в ограде Варсонофьева монастыря и уложены в гробы. Бояре и монахи на руках пронесли по улицам столицы останки Годуновых. Царевна Ксения следовала за ними, причитая: «Ах, горе мне, одинокой сироте. Злодей, назвавшийся Дмитрием, обманщик, погубил моих родных, любимых отца, мать и брата, сам он в могиле, но и мертвый он терзает Русское царство, суди его. Боже!»

На стороне Шуйских были влиятельные посадские люди, среди них купцы Мыльниковы. В дни осады Москвы царь поручил голове Истоме Мыльникову и шести его сотоварищам «из Овощного ряду» нести ночной караул подле царской усыпальницы в Архангельском соборе.

Столичные посадские люди участвовали как в убийстве Лжедмитрия I, так и в избрании на трон Василия Шуйского. Умело используя обстоятельства, царь Василий старался убедить посадских, что никому не удастся избежать наказания в случае успеха сторонников «Дмитрия». Находившийся в столице Исаак Масса писал: некоторые из жителей Москвы верили, что «Дмитрий» жив; тем не менее по настоянию властей «московиты во второй раз присягнули царю в том, что будут стоять за него и сражаться за своих жен и детей, ибо хорошо знали, что мятежники поклялись истребить в Москве все живое, так как (москвичи) все повинны в убиении Димитрия».

Старания Шуйского не пропали даром. Поддержка Москвы, а также других крупнейших городов страны — Смоленска, Великого Новгорода, Твери, Нижнего Новгорода, Ярославля — помогла царю выстоять в борьбе с повстанцами.

Перед царем было два пути. Он мог с помощью самых жестоких мер пресечь всякие сношения москвичей с «воровским» лагерем. Монарх предпочел путь переговоров. По его приказу московский «мир» снарядил в лагерь Болотникова делегацию.

Москвичи три дня лицезрели труп «Дмитрия», а потому заявления о его спасении вызывали у большинства сомнение. В ходе переговоров московские депутаты просили устроить им очную ставку с «Дмитрием», чтобы затем принести ему повинную. Болотников поклялся, что говорил с «законным государем» в Польше. Но его уверения, естественно, не могли удовлетворить москвичей.

Делегация включала отобранных царем лиц. Иначе и быть не могло. Но надо иметь в виду, что в критических условиях осады и голода народ не стал бы слушать тех, кто не пользовался у него авторитетом.

Права столичной посадской общины в период осады расширились. Москвичи сначала вели переговоры, а затем просили царя дать сражение повстанцам, когда «народу стала невмоготу дороговизна припасов».

Царь Василий пошел на неслыханный шаг. В условиях гражданской войны он приказал вооружить все столичное население.

Очевидец событий Исаак Масса засвидетельствовал, что Шуйский учинил перепись всех москвичей старше 16 лет и не побоялся вооружить их. Таким образом власти получили в свое распоряжение не менее десятка тысяч бойцов. Вооруженные пищалями, саблями, рогатинами, топорами горожане были расписаны по осадным местам (именно так города «садились в осаду»). «Когда повстанцы подступили к городу, — писал Стадиицкий, — из лавок… выгоняли народ на стены».

Посадские люди, ездившие в Коломенское, оказали неоценимую услугу Шуйскому. Они использовали переговоры, чтобы посеять сомнения в лагере восставших. Когда Болотников пытался убедить их, что сам видел «Дмитрия» в Польше, посланцы посада заявляли: «Нет, это, должно быть, другой: Дмитрия мы убили».

Москвичи помогли властям установить контакты со знатными дворянами в повстанческом лагере. Расходные книги Разрядного приказа точно зафиксировали факт тайных переговоров царя с рязанцами: «Ноября в 13 день Григорьеву человеку Измайлова Франку Костентинову на корм на 2 дни… Дано. Посылано к резаниом з грамотами». Власти не случайно послали в Коломенское холопа Измайловых. «Большие» рязанские дворяне Измайловы были давними приятелями Ляпуновых. При царе Борисе Артемий Измайлов склонил Ляпунова перейти в «воровской» лагерь. Теперь Измайловы попытались перетянуть Ляпунова с рязанцами в царский стан.

Мирные переговоры сторонников «Дмитрия» с представителями Москвы продолжались две недели. Наконец повстанцы поняли: им не откроют столичные ворота, что бы они ни говорили.

15 ноября 1606 г. мятежники подступили к Замоскворечью и ворвались внутрь укреплений, выстроенных Скопиным напротив Серпуховских ворот. В разгар боя Прокофий Ляпунов с рязанцами переметнулся на сторону царя, и восставшие отступили.

Полагают, что вместе с Ляпуновым к царю Василию перешли 500 рязанских дворян. Это не совсем верно. Сообщник Ляпунова, сын боярский Борзецов, упомянул в челобитной царю, что «ко Москве, к царю Василию» отъехали с Ляпуновым 40 рязанских дворян и детей боярских. Их примеру последовало несколько стрелецких сотен. Все перебежчики были щедро награждены.

Две недели, проведенные в лагере Болотникова, отрезвили предводителя рязанских дворян. Под Коломной Прокофий Ляпунов уступил старшинство сотнику Истоме Пашкову, чтобы не множить раздоров. Под Москвой он должен был подчиняться беглому холопу Ивашке Болотникову.

В конце ноября Болотников предпринял попытку захватить Красное село, с тем чтобы перерезать ярославскую дорогу и получить квартиры для размещения на зиму своих войск. Атака была отбита.

По словам Исаака Массы, мятежники «держали на примете Красное село… большое и богатое селение, подобное городу, откуда они могли угрожать почти всей Москве… московиты, страшась этого, выставили у речки Яузы, через которую они (повстанцы. — Р.С.) должны были перейти, сильное войско под начальством молодого боярина Скопина, чтобы воспрепятствовать переправе». Согласно Разрядам, Скопин числился воеводой «на вылазке». Очевидно, он возглавил вылазку за Яузу и отразил наступление восставших.

На другой день, 27 ноября, царь Василий провел внушительную военную демонстрацию. Главные воеводы Мстиславский и Воротынский с полками вышли из крепости в поле и построились в боевом порядке. Восставшие подтянули войска из Коломенского. Поздно вечером «они схватились друг с другом», но из-за темноты вскоре разошлись, «городские (воеводы) не без ущерба».

Решающее сражение произошло 2 декабря. В разгар боя один из двух вождей мятежа — Истома Пашков — перешел на сторону Шуйского. Его измена оказала существенное влияние на исход осады Москвы.

Известный исследователь Смуты С. Ф. Платонов называл Истому Пашкова крупным помещиком, представителем служилого люда. Отряды Пашкова, по мысли исследователя, включали детей боярских (дворян) и стояли особняком от «скопищ» атамана Болотникова. Атаман испытывал вражду к высшим классам, Ляпунов поднялся против боярской олигархии, а Пашков представлял слой, которому одинаково были присущи мотивы и социального, и политического протеста.

Источники ставят под сомнение схему Платонова. Пашкова невозможно отнести к категории крупных землевладельцев. Имя Пашкова отсутствует в списках выборных дворян от городов 1602–1603 гг., а чин дворянского головы (полковника) сотник получил от правительства лишь после перехода в лагерь Шуйского. Тогда же он получил от казны села в Веневе и Серпухове.

За свою многолетнюю службу отец Истомы выслужил поместный оклад в 300 четвертей пашни. Борис Годунов пожаловал Истоме отцовское поместье.

Герои Смуты были по большей части молодыми людьми. Отрепьеву было немногим более 20 лет, когда он принял имя царевича. В том же возрасте был Скопин, воевавший с Болотниковым. Истоме Пашкову исполнилось 23–24 года.

Под знаменами Пашкова, как полагают новейшие исследователи, собрались дети боярские, вследствие чего его программа носила продворянский характер, тогда как Болотников собрал сермяжную рать и выдвинул антикрепостническую программу. В полосе наступления Пашкова дворянские руководители будто бы не казнили дворян и предпочитали оставаться в рамках «законности», а в полосе наступления Болотникова на Москву истребление помещиков приняло массовый характер.

Эту схему трудно согласовать с фактами. Отряд Пашкова был столь же пестрым по составу, как и войско Болотникова. Он включал как детей боярских, так и казаков и стрельцов. Характерной чертой гражданской войны была тесная связь вождей с выдвинувшими их городами. Епифанские дети боярские и казаки избрали воеводой Пашкова в начале восстания. Они же последовали за Истомой в царский лагерь.

Что касается репрессий, они носили примерно одинаковый характер и там, где шел Пашков, и там, где двигался Болотников. Лишь к концу осады Москвы повстанческое движение претерпело метаморфозу под влиянием социальных противоречий.

Отрепьев в своих грамотах взывал в первую очередь к столичным верхам. Сторонники убитого самозванца также начали с обращения к властям предержащим. Окружив Москву, Ляпунов, Болотников и Пашков потребовали выдачи братьев Шуйских. Переговоры с москвичами убедили мятежников, что все бояре и «лучшие люди» поддерживают царя Василия. Тогда они «написали в город письма, требуя по имени разных бояр и лучших граждан, чтобы их выдали», а затем попытались спровоцировать мятеж столичной черни.

В ноябре 1606 г. патриарх Гермоген известил паству, что «воры», засевшие в Коломенском, «пишут к Москве проклятые свои листы, и велят боярским холопем побивати своих бояр и жены их, и вотчины, и поместья им сулят, и шпыням и безъимянником вором велят гостей и всех торговых людей побивати и животы их грабити…»

Аналогичные сведения можно обнаружить в английском донесении начала 1607 г. Мятежники не смогли замкнуть блокады, и тогда они стали писать «письма к рабам в город, чтобы те взялись за оружие против своих господ и завладели их имением и добром».

Программа, выдвинутая беглым холопом Ивашкой Болотниковым в конце осады столицы, была проста и понятна низам. Бояре, поддерживавшие узурпатора Шуйского и потворствовавшие «измене», подлежали смерти, их имущество — разделу. Осуществление этой программы вскоре привело к неслыханно кровавым избиениям знати и дворян в Путивле, а позднее — в Туле.

Чтобы окончательно запугать благонамеренных жителей Москвы, патриарх утверждал, будто повстанцы намеревались раздать «безымянным шпыням» — городской черни боярских жен, ввести чернь в думу, сделать воеводами в полках, поставить во главе приказов («хотят им давати боярство, и воеводство, и окольничество, и дьячество»). Пока «сатанинскую» рать в Коломенском возглавляли «большие» воеводы, наподобие Болотникова, патриарх имел все основания опасаться переворота.

Призывы атамана пришлись не по вкусу не только Ляпунову и его рязанским дворянам, но и сыну боярскому Истоме Пашкову. Обращение к «черни» оказалось палкой о двух концах. Оно ускорило распад повстанческого лагеря. Однако надо иметь в виду, что после бегства из Коломенского рязанских дворян там осталось много детей боярских и дворян из других уездов.

Измена Ляпунова и Пашкова была вызвана как социальной рознью в лагере повстанцев, так и причинами сугубо личного характера.

Повстанческая армия имела сначала трех, а под конец двух главнокомандующих. Некоторые современники (Стадницкий, Паэрле) считали верховным предводителем Пашкова. Положение Москвы было бы еще худшим, писал Паэрле, если бы царь и бояре не поймали в свои сети начальника мятежников Пашкова.

Автор английского донесения 1607 г. знал об острых разногласиях «между двумя главными начальниками лагеря мятежников», из-за чего Пашков и переметнулся в Москву.

Описывая раздор двух вождей, Буссов отметил, что Болотников пожелал себе лучшее место стоянки (Lager-Stelle). Предводители повстанцев спорили за право занять царскую резиденцию в Коломенском.

Пашков прибыл в Коломенское первым, и никто не мог помешать ему остановиться в царском дворце. После подхода Болотникова между ними разгорелся спор.

Пашков первым поднял знамя восстания, одержал победу под Троицким и приступил к осаде Москвы. Болотников пытался самостоятельно пробиться к столице, но потерпел поражение и явился в Коломенское с запозданием. Добиваясь первенства, Болотников ссылался не на свои победы, а на царскую грамоту: сам царь «Дмитрий» назначил его главнокомандующим.

Василий Шуйский знал о распрях в Коломенском и постарался использовать момент. Его люди вручили Пашкову большую сумму денег. Золото развязало язык сотнику. Он заверил посланцев Шуйского, что до сих пор никто не видел живого «Дмитрия» и даже в Путивле о нем знают не больше того, что было сообщено в первые дни восстания Шаховским.

Пашков заявил, что не знает, жив ли «Дмитрий» или поляки вследствие происков Шаховского выдвинули нового самозванца. Автор английского донесения подтверждает достоверность приведенных Буссовым сведений. Согласно английской версии, царь добился от Пашкова признания, что слух о спасении «Дмитрия» является «ложной выдумкой».

В конфликт, вызванный личным соперничеством, оказались вовлечены многие служилые люди. Явившиеся в Москву перебежчики заявляли, что у повстанцев «половина войска принуждена от более сильной партии, и она (слабая партия. — Р.С.) охотна к заявлению покорности великому князю» (Шуйскому).

После двукратной неудачи повстанцы окончательно упустили инициативу из своих рук. Иван Крюк-Колычев получил приказ спешно возвращаться в Москву из района Можайска, где он соединился со смоленскими отрядами. На помощь царю стали прибывать также служилые люди из «замосковных» городов.

Казаки обороняли «гуляй-город» в деревне Заборьс, неподалеку от стен города. 30 ноября Иван Шуйский вместе со Скопиным осадили их лагерь. В Разрядах значится: «Как смольяне пришли к Москве, и из городов из замосковных почали збиратца, а из воровских полков переехали Коробьины и иные резанцы, и царь Василей послал на воров бояр и воевод… наперед шел в полку… князь Иван Иванович Шуйский, да князь Иван Васильевич Голицын, да Михайло Васильевич Шеин; в другом полку бояре и воеводы князь Михайло Васильевич Шуйский, да князь Андрей Васильевич Голицын, да князь Борис Петрович Татев».

27 ноября боярину Мстиславскому не удалось навязать бой противнику. Вскоре Иван Шуйский и Скопин двинулись к Заборью, чтобы разгромить передовые силы мятежников.

Осознав опасность, Болотников 2 декабря выступил из Коломенского на помощь казакам. Путь им преградил Иван Шуйский. Столкновение переросло в генеральное сражение, которое началось крайне неудачно для мятежников.

Болотников выслал вперед Истому Пашкова с пятью сотнями воинов. Когда войска сблизились, Пашков сдался воеводам. Измена вызвала замешательство в рядах повстанцев. Наступил решающий момент битвы. Полки Ивана Шуйского и Михаила Скопина, отрядив часть сил против казаков в Заборье, атаковали армию Болотникова в Коломенском. Мятежники не выдержали атаки и обратились в бегство. Их лагерь достался воеводам со всем, что там было.

От Коломенского Иван Шуйский вернулся к Заборью и обрушился всеми силами на окруженных казаков, «со всеми ратными людьми приступаху к Заборью». Сражение за Москву вступило в завершающую фазу.

Трехдневная осада подорвала силы казацкого войска в Заборье. Разгром главных сил поставил его в безвыходное положение. Часть казаков заявила о прекращении сопротивления, другие решили драться до последнего. Пользуясь раздором в лагере, царские ратники ворвались в обоз и взяли его приступом, «а иные (казаки. — Р.С.) здалися за крестным целованием». Добровольно сдавшиеся казаки были приняты на царскую службу: «которые казаки в Заборье в осаде сидели, и те государю добили челом… и крест целовали, что ему государю служить». Вскоре же их поверстали на царскую службу. «Того же году, — значится в Разрядах, — разбирали и переписывали заборских козаков дворяня: Богдан Сабуров, Иван Микифоров сын Чепчугов, Володимер Игнатьев сын Вишняков, Ондрей да Григорей Микитины дети Ржевские». Судя по числу дворянских голов (полковников), проводивших перепись, количество сдавшихся казаков было весьма значительным. Поданным Буссова, воеводы окружили 10 тысяч казаков, из которых Шуйскому стали позже служить четыре тысячи человек.

Царь Василий приказал разместить добровольно сдавшихся казаков на постой в Москве и «повеле им давати кормы и не веле их ничем тронути, тех же воров, которые пойманы на бою, повеле их посадити в воду».

Несколько дней спустя после сражения Разрядный приказ послал на поле боя под Коломенским людей «смотреть в трупу в побитых людех… Ивашка Болотникова да Юшка Беззубцова з детми».

Шуйский поспешил известить города, что его воеводы «воров побили наголову, а Истому Пашкова да Митку Беззубцова и многих атаманов и казаков живых поимали…». Царь не желал признать, что выиграл битву, подкупив Истому Пашкова. Особое внимание властей к персоне казачьего атамана Юрия Беззубцева с сыновьями доказывает, что по своему авторитету он не уступал другим вождям.

Вольные казаки рассчитывали восстановить на троне «законного» царя и получить от него жалованье. Но «Дмитрий» все не появлялся. Между тем московский великий государь неустанно убеждал повстанцев покинуть мертвого Растригу. Перейдя в лагерь царя, казаки могли получить денежное жалованье, а их атаманы — поместья.

На исход борьбы под Москвой оказало влияние то обстоятельство, что правительственные войска вели войну, опираясь на мощные укрепления Москвы. Если бы Болотников, потерпев поражение в открытом поле, решил сесть в осаду в селе Коломенском, его армию постигла бы судьба казацкого табора в Заборье.

Отказавшись от обороны Коломенского, Болотников избежал больших потерь. Поданным летописца, воевода князь Скопин и другие воеводы «живых взял седьм сот человек, да побили 2000». Приведенные цифры, по-видимому, включали все потери повстанческом армии. Наибольшие потери понесло казацкое войско в Заборье. Фактически армию Болотникова спасло сопротивление заборских казаков.

Болотников с атаманами и казаками привел в Калугу «всяких людей огненаго бою больши десяти тысяч, а иные всякие воры с розгрому же ис-под Москвы прибежали на Тулу и сели в Туле многие ж люди с вогненным боем». Повстанцы сохранили оружие, и это значит, что они отступали в относительном порядке.

Одержав верх над восставшими под Москвой, Шуйский 5 декабря 1606 г. обратился к городам с грамотой, в которой писал, что «дворяне и дети боярские резанцы, коширяне, туляне, коломничи, алексинцы, колужане, козличи, мещане, лихвинцы, белевцы, болховичи, боровичи, медынцы и всех городов всякие люди нам добили челом и к нам все приехали, а в городех у себя многих воров побили и живых к нам привели и город(а) очистили». Царь не очень заботился об истине, выдавая желаемое за действительное. В начале декабря 1606 г. восставшие прочно удерживали в своих руках Тулу, Калугу, Козельск, Белев, Волхов. Рязань и Мешевск сдались позже, после прибытия в эти города правительственных войск.

Грамота Шуйского при всей ее тенденциозности является важнейшим документом по истории бунта Болотникова. В публичном заявлении царь вынужден был признать крайне неприятный для него факт массового участия в восстании дворян и детей боярских южных уездов. В воззвании Шуйского упоминалось 13 мятежных городов. Из них лишь четыре лежали в полосе наступления Пашкова. Через остальные наступал Болотников, а отсюда следует, что дворяне и дети боярские из этих уездов подкрепили его войско.

Дворяне уступали по численности низшим слоям населения, но были военными людьми по профессии, сплоченными в корпорации («служилый город») и имевшими лучшее вооружение. Все это определяло их ведущую роль в любой войне.

Смута начала XVII в. имела причиной не классовые битвы между дворянами и низшими сословиями, а в первую очередь кризис и раскол в среде служилого дворянства.

На страницах исторических сочинений мелькает величественная фигура народного вождя Болотникова, который вел угнетенных от победы к победе и наконец оказался у стен столицы. В действительности вождь неизменно терпел поражения, предоставленный своим силам. Он был отброшен от Кром боярином Нагим, разгромлен Иваном Шуйским сначала под Калугой, а потом в Коломенском.

 

«Царевич Петр»

Самозваный царевич Петр Федорович, появившийся на Тереке еще при жизни Отрепьева, сам рассказал историю своей жизни: первый раз — во время своих зарубежных странствий в декабре 1606 г., а во второй раз — перед боярским судом год спустя. Первая версия подробно изложена в польских источниках начала 1607 г. Оршанский староста Андрей Сапега записал рассказ «Петра» сразу после беседы с ним. Показания самозванца перед боярским судом были обнародованы московскими властями в приложении к царской грамоте от 19 октября 1607 г. Сопоставление двух версий позволяет составить подробное жизнеописание мнимого внука Грозного.

В отличие от Григория Отрепьева «Петр» был выходцем из простонародья и не имел подле себя ни кремлевских монахов, ни царских придворных, которые могли бы помочь ему в новой роли. Попав за рубеж, «Петр» изложил следующую историю. Родителями его были царь Федор Иванович и царица Ирина Годунова. В момент рождения царица подменила ребенка, чтобы спасти его от покушений со стороны Бориса Годунова. Желая надежнее укрыть сына Петра от грозившей ему опасности, мать передала младенца на воспитание бабе-вдове.

Самозванец не мог рассказать, от кого он узнал о своем царском происхождении. Такой вопрос не приходил ему в голову. Какие бы фантастические сведения о себе ни сообщал «Петр», он все же не мог уйти от опыта собственной жизни. Перед боярским судом в 1607 г. самозванец назвал свое подлинное имя — Илейка Коровин — и показал, что родился и воспитывался в семье бабы Ульяны, вдовы торгового человека Тихона Юрьева из Мурома. Живя в Муроме, вдова «без венца» прижила сына Илью от посадского человека Ивана Коровина. Илейка остался сиротой после того, как Иван Коровин умер, а мать по приказу сожителя постриглась под именем старицы Улиты в девичьем Воскресенском монастыре. Торговый человек Т. Грознильников подобрал сироту едва ли не на дороге и увез в Нижний Новгород, где определил сидельцем в свою лавку. Через три года Илейка сбежал от купца и стал служить наймитом-казаком на стругах, плававших с товарами по Волге из Астрахани в Казань и Вятку.

Перед судом Илья вспомнил, как годовал в Астрахани, а жил у астраханского стрельца Харитона. (За рубежом самозванец нарочно исказил имя своего астраханского благодетеля.) Позднее Илья плавал на торговом судне в Нижний Новгород, а затем на стрелецком судне на Терек. Там он нанялся в Стрелецкий приказ и участвовал в походе на Тарки в 1604 г., а по возвращении из похода запродался в холопы на двор к сыну боярскому Григорию Елагину. Подобно Отрепьеву и Болотникову, «Петрушка» также был беглым боярским холопом.

В Польше самозванец должен был учитывать, что польские власти не желали вступать в какие бы то ни было соглашения с болотниковцами и не позволяли вербовать солдат для московского «царя». Поэтому, повествуя о своей жизни, «царевич» ни слова не сказал об участии в повстанческом движении в России.

Давая показания в Москве, «Петр» придерживался той же линии. Перезимовав на дворе у Елагина, Илейка бежал под Астрахань, где его «взяли казаки донские и волжские». Исаак Масса отметил, что с зимы 1604/05 г. Астрахань была осаждена казаками, выступившими на стороне Лжедмитрия I. Осада продолжалась до весны. Не позднее мая 1605 г. астраханский воевода известил терских воевод, «что у них в Астрахани от воров, от казаков стала смута великая и для того им людей послать (на Терек. — Р.С.) немочно».

Илейка отличался непостоянством и то и дело менял хозяев. Он вспоминал, как «из-под юртов, от казаков, ушел в Астрахань, и в Астрахани побыл с четыре недели, а из Астрахани вышел к казакам же и пришел де яз к казаку Нагибе…». Таким образом, беглый холоп либо не сразу примкнул к повстанцам, либо был послан ими в Астрахань как лазутчик. Старый казак Нагиба стал впоследствии одним из самых видных атаманов в войске Болотникова.

Гулящий человек на Волге, боярский холоп, а потом вольный казак — такая биография была обычна для казаков. Однажды Илейке Муромцу удалось побывать в Москве. Эта поездка относится к числу загадочных эпизодов его жизни. За рубежом «Петр» утверждал, что решил пробраться из Астрахани в Москву, когда там взошел на трон его «дядя Дмитрий». Он упросил купца Козла взять его с собой в столицу и даже открыл ему свое царское имя. В Москву он якобы прибыл на другой день после гибели «Дмитрия» (т. е. 18 мая 1606 г.) и почти четыре месяца прожил у мясника Ивана на Покровской улице.

Перед судом «Петрушка» поначалу умолчал о поездке в Москву и, лишь давая дополнительные показания, признал, что приезжал в столицу из Нижнего Новгорода и жил там от Рождества Христова до Петрова дня у церкви Владимира в Садах на дворе у подьячего Дементия Тимофеева.

Илейка не уточнил времени поездки в Москву, но в его рассказе можно обнаружить примерно полугодовой пробел — от времени «зимовки» у Елагина и бегства под Астрахань до времени возвращения в Астрахань с воеводой Хворостининым летом 1605 г. Самозванец лишь кратко упомянул, что служил тогда «в товарищах» у Нагибы, который «отказал» его казаку Наметке, а дальше отправился вверх по Волге с казаком Неустройко.

Внезапное немногословие Илейки объяснялось тем, что в первой половине 1605 г. донские и волжские казаки приняли участие в важных событиях. Они захватили воевод в Царицыне и привезли их в лагерь Отрепьева под Орлом, а затем вместе с Лжедмитрием I вступили в Москву.

С редкой наивностью Илейка старался доказать посредством умолчаний и лжи, что он никогда не сражался на стороне Гришки. Коровин утверждал, будто на Волге присоединился к войску князя Ивана Хворостинина, якобы посланного в Астрахань Борисом Годуновым. На самом деле Хворостинин был послан в поход Лжедмитрием I против астраханских воевод, оставшихся верными династии Годуновых.

Если Илейка не перепутал даты и действительно покинул Москву в Петров день, то отсюда следует, что он вступил в столицу вместе с отрядами сторонников Лжедмитрия I, а покинул ее вместе с Иваном Хворостининым.

Хворостинин прибыл в Астрахань в конце лета 1605 г., а затем направил казачий отряд на Терек. Илейка попал в этот отряд и вместе с терскими казаками зимовал на Тереке. Деньги, полученные на царской службе, быстро разошлись, и с наступлением весны казаки стали думать о том, где раздобыть деньги и пропитание.

Войсковой круг стал обсуждать план похода на Каспийское море, «чтоб итти на Курь реку, на море, громить турских людей на судех; а будет, де, и там добычи не будет, и им, де, было казаком к кизылбашскому Шах-Аббасу служить». В случае удачи казаки намеревались вернуться на Терек или уйти в Персию.

Вскоре атаман Федор Бодырин собрал свой круг в 300 казаков и предложил идти в поход на Волгу. Предполагаемый поход в глубь России как две капли воды походил на задуманный каспийский поход. Согласно показаниям Илейки Муромца, «стали де те казаки триста человек опроче всего войска тайно приговаривати, чтоб итить на Волгу, громить судов торговых». Цель похода была грабить купеческие караваны. Но на Волге стояли многочисленные крепости с судовой ратью. Ввязываться в войну с ними казаки опасались. Поэтому они решили объявить, что среди них находится «царевич Петр», который намерен идти в Москву на службу к дяде, «царю Дмитрию».

Вольные казаки помогли Лжедмитрию занять Москву. Они не прочь были остаться в столице, где им платили большие деньги за необременительную службу — несение караулов в Кремле. Но по настоянию бояр казаков выпроводили из столицы и отправили в их станицы на окраины.

Ветераны московского похода Отрепьева не смирились с такой несправедливостью. Они завидовали атаману Кореле, ставшему придворным царя и проводившему жизнь в разгуле. В терском войске роптали: «Государь, де, нас хотел пожаловати, да лихи, де, бояре, переводят, де, жалованье бояря, да не дадут жалованья». У казаков вовсе не было «антибоярской программы». Они трезво рассуждали, что бояре не потерпят их возвращения «за жалованьем» в Москву, а воеводы приволжских крепостей на дадут им грабить торговые суда на Волге. Наличие царского родственника в войске спасало дело.

Показания «царевича Петра» не оставляют сомнений в том, что казаки решили выдвинуть из своей среды самозванца, чтобы оправдать затеянный разбой. Кандидатами в царевичи стали сын астраханского стрельца Митька и Илейка Коровин. Оба служили у казаков в «молодых товарищах», исполняли всякую черную работу в казацких куренях.

Из двух претендентов только Илейка бывал в Москве, что и решило дело в его пользу. Так излагал обстоятельства своего избрания сам Илейка-Петр. Однако можно догадаться, что его избрание было связано также и с другими причинами. Он служил в войсках Лжедмитрия I и, может быть, участвовал в московском походе.

Затею атамана Федора Бодырина поддержал атаман Гаврила Пан. Их отряды соединились на реке Быстрой. Время было смутное, и терский воевода Петр Головин не посмел силой подавить зревший мятеж. Воевода послал «царевичу» приглашение прибыть в город, но казаки отклонили такую честь. Тогда Головин смиренно просил казаков не покидать Терек, а оставить хотя бы половину людей «для приходу воинских людей». Но казаки не послушали его и ушли войском к Астрахани. Находившийся в Астрахани воевода Иван Хворостинин отказался «для грабежу» пустить в город «царевича» и не дал мятежникам разграбить Астрахань. Но он не решился предпринять против них военные действия, тем более что многие астраханские казаки присоединились к терскому войску.

Казаки заняли четыре городка на Волге. Если бы они при этом казнили воевод, разряды непременно бы сообщили имена погибших. Однако дело обошлось без кровопролития. Казаки повсеместно заявляли, что везут к царю в Москву «племянника Дмитрия». Это позволило им пройти до Царицына и Самары.

От Казани навстречу терцам двигалась судовая рать боярина Федора Шереметева. У воеводы было достаточно сил, чтобы заставить мятежных казаков повернуть вспять. Но в районе Самары к «Петрушке» прибыл Третьяк Юрлов-Плещеев с грамотой от Лжедмитрия I.

Казаки неожиданно для себя получили приказ «итти к Москве наспех». Наличие царского эмиссара в терском войске изменило ситуацию. Государь, очевидно, готов был признать «Петра» своим племянником, чтобы использовать его войско для расправы с врагами.

Юрлов помог терцам благополучно разойтись с судовой ратью Шереметева в районе Казани и добраться до Свияжска. Однако тут атаманы узнали о гибели Лжедмитрия I.

Войско оказалось в западне. Впереди была Москва, свергшая «Дмитрия», позади — Шереметев. Тогда казаки решили в последний раз воспользоваться услугами Юрлова. Тот явился в Казань и уверил тамошних воевод, что терское войско готово выдать им нового самозванца и принести присягу царю Василию. Усыпив бдительность бояр, казаки пробрались ночью мимо казанских пристаней и ушли к Самаре. Теперь им представилась возможность приступить к захвату добычи и разбою. Полилась кровь. Собравшийся под знаменами «Петра» гулящий люди казаки побивали насмерть встречных служилых людей и купцов.

Спустившись до устья Камышенки, казаки преодолели Переволоку и укрылись в донских станицах. Там «Петр» провел несколько месяцев.

На Тихом Дону было неспокойно. Но царь Василий нашел способ замирить вольницу. По его приказу сын боярский Молвянинов 13 июля 1606 г. повез на Дон 1000 рублей денежного жалованья, 1000 фунтов пороха и 1000 фунтов свинца. Меры Шуйского достигли цели. Значительная часть донских казаков осталась в своих зимовьях и не участвовала в походе на Москву.

 

Тульское сидение

Повстанцы верили в то, что «Дмитрий» жив и находится в пределах России. Двое монахов-лазутчиков, посланных из Москвы в окрестности Коломны, повстречали мятежников, и те поклялись, что сами видели «Дмитрия». Царь Василий велел посадить на кол пленного «вора», и тот, умирая, твердил, что «Дмитрий» жив и находится в Путивле. По всей стране толковали, будто в Москве убит Растрига Гришка, а не истинный царевич.

Для дворян царская власть была источником всяких благ. По традиции только государь мог жаловать поместья и чины. Ни один дворянин не мог вступить во владение поместьем без ввозной грамоты, адресованной непосредственно от царя к крестьянам, названным поименно.

Болотников мог обещать дворянам милости «Дмитрия», но их не удовлетворяли обещания. Царь Василий давал надбавки к поместному окладу и жаловал деньги как дворянам, так и рядовым детям боярским за каждую рану, за доставку языков. Покидая «воровской» лагерь, дворяне имели возможность немедленно получить от Шуйского щедрые пожалования.

После неудачных переговоров с московским посадом вожди повстанцев осознали, что отсутствие «Дмитрия» может погубить все дело. Болотников многократно писал грамоты в Путивль, требуя ускорить возвращение «царя» из Польши. Начиная с июня путивльский воевода Григорий Шаховской, мистифицируя население, многократно заявлял, что «Дмитрий» приближается к Путивлю и с ним идет большое войско. Его словам перестали верить.

Попытка поднять на царя Донское казачье войско не удалась, и тогда вожди мятежа обратились за помощью к терским и волжским казакам.

Шаховской принял решение, отвечавшее повсеместным ожиданиям народа. Он отправил гонцов к «царевичу Петру Федоровичу». Некоторое время «Петр» с казаками держался в Монастыревском городке под Азовом, а затем на стругах отплыл на Северский Донец. Тут, по словам «Петра», к казакам прибыл гонец с грамотой «от князя Григория Шаховского да ото путивлцов ото всех». Как видно, посад в Путивле играл ту же роль в повстанческом движении, что и московский посад в царском лагере.

Жители Путивля настойчиво просили «Петра» идти «наспех в Путимль, а царь Дмитрий жив, идет со многими людьми в Путимль».

Настал решающий час. Путивль должен был отправить под Москву все воинские силы. Но тюрьмы Путивля были набиты дворянами, верными Шуйскому. Вывести гарнизон из крепости, оставив в тылу многочисленных пленных, было опасно.

Отрепьев, оказавшись в трудном положении, приказал «Петру» с казаками идти в Москву, чтобы обуздать лихих бояр. То, что не успел сделать Лжедмитрий I, попытались осуществить вожди мятежа в Путивле. Они рассчитывали, что казаки расправятся с плененными врагами «Дмитрия» в Путивле, а потом исполнят ту же миссию в Москве.

Казачий отряд прибыл в Путивль в начале ноября 1606 г. Второй раз за свою историю город превратился в «царскую» резиденцию.

Самозванец привел с собой несколько тысяч волжских и терских казаков. К началу 1607 г. к «царевичу» в Путивль прибыло Запорожское войско.

Лжедмитрий I в юности посещал царский двор, служил у патриарха Иова, некоторое время учился в латинских школах в Польше, обладал даром лицедея. По происхождению он был дворянином, и пленники могли видеть в нем своего.

Илейка Коровин происходил из посадских людей, и его манеры и язык выдавали в нем простолюдина. Ему было значительно труднее, чем Отрепьеву, добиться повиновения от пленных дворян, воспринимавших неловкую игру казацкого «царевича» как грубый маскарад. Некоторые из пленников узнавали в ближних людях «царевича» своих беглых холопов (среди инициаторов интриги был беглый холоп князя Трубецкого казак Василий, а сам «царевич Петр» до принятия царского имени служил в товарищах у казака Семенова, холопа боярина Василия Черкасского, находившегося в то время в путивльской тюрьме).

Казаки, водившие за собой своего ставленника — воровского «царевича», с полным основанием считали себя господами положения и претендовали на власть. Старому путивльскому руководству пришлось основательно потесниться.

На пути в Северскую Украину «чернь» выступала в поддержку самозванца, тогда как воеводы оказывали ему сопротивление. Осенью 1606 г. мятежники подступили к крепости Царев-Борисов. Город имел превосходные укрепления и артиллерию. Его гарнизон был одним из самых многочисленных на Юге России. В крепости сидел воевода Михаил Сабуров. Этот «лихой боярин» был хорошо известен вольным казакам. Терские и волжские казаки не забыли, сколько крови они пролили под стенами Астрахани, которую оборонял Сабуров.

Сабурову не удалось удержать в повиновении гарнизон, состоявший в основном из стрельцов и служилых казаков. Вмешательство местного духовенства не спасло дела. По свидетельству старца Иова, «как в смутное время шел вор Петрушка с казаки и он, Иов, царегородских всяких людей оттого (мятежа) унимал и наговаривал, чтоб они против вора стояли, и они его за то хотели убить». Старец избежал гибели, но воеводы Сабуров и князь Юрий Приимков-Ростовский подверглись жестокой казни.

Совершенно так же действовали казаки «Петра» в другой степной крепости — Ливнах. Дворяне братья Лодыженские подали в Разрядный приказ документы, из которых следовало, что «отца их вор Петрушка убил на Ливнах».

Даже в северских городах, находившихся в руках сторонников Лжедмитрия I, признание казацкого «царевича» наталкивалось на сопротивление дворян и духовенства.

В самом начале гражданской войны монахи Богородицкого Молчинского монастыря в Путивле, увлеченные общим потоком, поддержали Лжедмитрия I. В награду он пожаловал обители вотчину. Царь Василий Шуйский подтвердил пожалование Растриги.

Игумен монастыря Дионисий привез из Москвы чудотворную икону и попытался убедить путивлян, что «царевич Петр» — обманщик и самозванец. Казаки поспешили разделаться с игуменом. Как писали в своей челобитной царю старцы монастыря, их игумен, «видя в мире смуту и прелесть, вора Петрушку, не боясь смерти, обличал. И вор Петрушка велел того игумена за то убить з башни до смерти. И на тое монастырскую вотчину царя Василья жалованные грамоты, взяв у него, изодрал».

Монарх не мог управлять государством без Боярской думы. Такова была вековая традиция, и Коровин неизбежно должен был идти по стопам Растриги.

Будучи в Путивле, «царевич Петр» принял в свою думу боярина князя Андрея Телятевского, князей Григория Шаховского, Мосальских и других знатных лиц. Примечательна судьба Телятевского. При Борисе он был самым решительным противником Лжедмитрия I. За это самозванец выдал боярина на расправу вольным казакам. Казаки били князя смертным боем, а затем едва живого бросили в тюрьму. Полтора года спустя Телятевский, вновь столкнувшись с казаками, сразу признал своим государем самозванца.

После выступления из Путивля «Петр» неизменно ставил во главе отрядов титулованных лиц (Телятевского, Мосальских и др.). Казацкие атаманы и сотники из рядовых детей боярских не могли более претендовать на высший воеводский чин. Однако фактически знать лишь номинально возглавляла повстанческие силы. Реальная же власть находилась в руках казацкого окружения «Петра».

Никаких сведений о пожаловании поместий Болотниковым в источниках нет. Первые точные данные о раздаче поместий в повстанческом лагере связаны с именем «Петра». Мценские дети боярские Сухотины в челобитной царю писали, что воры убили их отца и распорядились его поместьем: «А поместейцо, твое царское жалованье, у вора у Петрушки было в раздачи…»

Сохранив ядро своей армии, Болотников продолжил войну с царем Василием. Он укрепил обветшавшие укрепления Калуги и приготовился отразить натиск царских ратей. Вскоре к стенам крепости подступили боярин Иван Шуйский, а затем Федор Мстиславский и Михаил Скопин-Шуйский. Воеводы решили сжечь Калугу. К деревянным стенам города свезли гору дров, заготовленных в окрестных лесах. Однако мятежники сделали подкоп и взорвали «намет», после чего произвели успешную вылазку.

«Царевич Петр» покинул Путивль и двинулся с войском в Тулу, чтобы вместе с Болотниковым предпринять новое наступление на Москву. В феврале 1607 г. он послал князя Василия Мосальского на выручку гарнизону Калуги. Но князь был наголову разгромлен.

В мае на помощь Болотникову выступил князь Андрей Телятевский. Он нанес поражение отряду Бориса Татева, пытавшегося задержать его продвижение.

В осадном лагере под Калугой вспыхнула паника. Болотников довершил дело, предприняв вылазку из крепости. Армия Шуйского бежала из-под Калуги, бросив почти всю артиллерию.

В Москве вновь появились лазутчики с «прелестными» письмами от имени «Дмитрия». В январе 1607 г. последовала публичная казнь священника, схваченного с «подметными» грамотами. У дворян-перебежчиков власти отписывали земли.

Суровые меры применялись в отношении нетчиков, уклонявшихся от царской службы. Местные власти получили распоряжение отправлять в тюрьму их холопов и крестьян.

Отбив нападение главных сил русской армии, Болотников пошел в Тулу на соединение с «Петром». Он оставил в Калуге сильный отряд, который должен был поддержать наступление на столицу с калужского направления.

Царь Василий пытался упредить мятежников и не допустить «воров» к стенам столицы. Сбор дворянского ополчения и прочих ратных людей был проведен по всему государству. Царская рать включала большой полк воеводы Михаила Скопина, передовой полк князя Ивана Голицына и сторожевой полк боярина Василия Морозова.

По настоянию Боярской думы царь Василий сам возглавил поход против мятежников. Накануне выступления он посетил юродивую старицу Алену, предсказавшую гибель Лжедмитрия. Но она не впустила его к себе и не хотела ни видеть, ни слушать его. В другой раз Шуйский явился в сопровождении нескольких бояр, и пророчица говорила с ним час, никто не знал о чем.

В походе на Тулу Василий возглавил государев полк, составленный из отборных частей. Командовали полком «дворовые воеводы» князь Иван Шуйский и Иван Крюк-Колычев.

21 мая 1607 г. царь Василий Шуйский выступил из Москвы на Оку, с тем чтобы идти далее «на свое государево и земское дело, на воров». В Серпухове царя ждали князь Федор Мстиславский, Иван Шуйский и другие воеводы, отступившие от Калуги. Вспомогательные силы располагались в Брянске и Кашире.

По крайней мере две недели царь и его главные воеводы стояли в Серпухове, не предпринимая решительных действий. Воспользовавшись их пассивностью, повстанцы атаковали отряд Андрея Голицына в Кашире. В помощь Голицыну царь Василий немедленно выслал «голове сотнями» — отборную дворянскую конницу. Из Рязани прибыл Прокофий Ляпунов с отрядом.

Современники полагали, что повстанческая армия насчитывала до 30–40 тысяч воинов. Они, очевидно, преувеличивали численность «воров». Однако ясно одно: для решающей битвы Болотников в последний раз собрал большую армию.

Сражение произошло на реке Восме неподалеку от Каширы 5 июня 1607 г. На рассвете казаки переправились через реку и засели в глубоком овраге. Рязанские дворяне попытались выбить их оттуда, но отступили под градом пуль.

Наступление казаков едва не решило исход дела. В битве «начаши воры московских людей осиливати». Страшась надвигавшегося поражения, главные воеводы отправились в полки и со слезами на глазах убеждали ратников: «Где суть нам бежати? Лучше нам здеся померети…»

Собрав силы, воевода Голицын потеснил главные отряды Болотникова. В решающий момент Прокофий Ляпунов снялся с позиций и, оставив казаков в тылу, ринулся на помощь дворянским сотням, бившимся на другом берегу речки. Мятежники не выдержали обрушившегося на них удара тяжеловооруженной конницы и обратились в бегство. Тогда царские полки перешли реку и начали преследовать неприятеля.

Воеводы разгромили повстанцев по частям. Обратив в бегство Болотникова, они вернулись затем на Восму, где казаки тем временем укрепили позиции и даже «городок (острожек) себе сделали».

Социальная рознь оказывала все большее влияние на исход военных действий. В то время как среди детей боярских из повстанческого лагеря участились случаи измены, казаки и «чернь» вели борьбу с нарастающим упорством.

Два дня воеводы держали казаков в осаде, ожидая, когда у них кончится продовольствие. Именем царя бояре предлагали окруженным сложить оружие, обещая сохранить им жизнь. Но казаки решили биться до последнего человека: «Злодеи воры упрямились, что им [лучше] помереть, а не здатца». На третий день бояре «велели всем полком и всеми ратными людьми к тем вором приступать, конным и пешим; и те воры билися насмерть, стреляли из ружья до тех мест (до тех пор. — Р.С.), что у них зелья (пороха. — Р.С.) не стало». Большинство казаков были перебиты в бою, а взятых в плен повесили на другой день.

Через неделю после битвы царь Василий оповестил страну, что его воеводы наголову разбили «воров», а «живых языков (пленных. — Р.С.) больше пяти тысяч взяли». Высшее военное ведомство назвало совсем другую цифру. На реке Восме, значится в Разрядах, «языков взяли на том бою 1700 человек, а князь Ондрей Телятевский да Ивашка Болотников ушли с невеликими людми к вору Петрушке».

В битве на Восме погиб цвет повстанческой армии — отряды донских, волжских и терских казаков, казачьи сотни из Путивля и Рыльска.

Царь Василий приказал Андрею Голицыну двигаться к Туле и послал туда же боярина М. В. Скопина-Шуйского с тремя полками. Болотников пытался задержать царские полки на реке Вороньей под Тулой, но понес поражение и вынужден был укрыться в крепости.

12 июня 1607 г. Скопин подступил к Туле. Заняв Алексин, царь Василий 30 июня присоединился к армии Скопина.

С давних пор Тула была ключевым пунктом обороны южных границ России от кочевников. Помимо мощного каменного кремля город имел внешний пояс укреплений в виде дубового острога, стены которого упирались в реку Улу. Как крепость Тула имела много преимуществ по сравнению с Калугой, но в одном отношении ее положение было уязвимым. Город располагался в низменных местах и при определенных условиях мог быть затоплен. Царские воеводы решили использовать это обстоятельство, чтобы уберечь полки от больших потерь, неизбежных при штурме.

Мысль о затоплении Тулы Шуйскому подсказал муромский помещик Иван Кровков. Работами по сооружению плотины руководили дьяки Разрядного приказа.

Работы велись одновременно на обоих берегах Улы. На правом — болотистом, пологом берегу реки надо было соорудить дамбу («заплот») длиной в полверсты, чтобы вода не ушла мимо города по заболоченной стороне. Лишь после строительства дамбы Разрядный приказ распорядился перекрыть реку и ждать осеннего паводка.

В лагере под Тулой было собрано огромное количество работников, главным образом крестьян, которых называли «посошные люди». Это обстоятельство и явилось причиной того, что современники имели невероятно преувеличенные представления о численности рати Василия Шуйского. Поданным Конрада Буссова, царь двинулся к Туле, «призвав всю землю — до 100 000 человек». Паэрле считал, что у царя было «по крайней мере 150 000 человек».

Приведенные цифры лишены достоверности. В 1607 г. добрая треть государства перешла в руки восставших и не подчинялась правительству. Войска Шуйского понесли большие потери. Царская рать под Тулой едва ли превышала 30–40 тысяч человек.

В составе тульского гарнизона было, по приблизительным подсчетам, до 20 тысяч человек «с огненным боем» (ружьями. — Р.С.). Повстанцы обороняли городе невероятной энергией и решительностью: «с Тулы вылазки были на все стороны на всякой день по трижды и по четырежды, а все выходили пешие люди с вогненным боем и многих московских людей ранили и побивали». Болотников оборонял Тулу, как Корела Кромы. Но в отличие от Кром Тула была одной из лучших каменных крепостей России.

 

Лжедмитрий II

Потерпев поражение под Москвой, вожди мятежа все настойчивее искали помощи в пределах Речи Посполитой. Некогда Отрепьев в критический для него момент решил передать Путивль под власть короля, чтобы стать под защиту его армий. Подобные же проекты возникли у повстанцев в 1607 г.

Болотников писал письма в Самбор, предупреждая своих покровителей, что он находится в бедственном положении и вынужден будет передать польскому королю все отвоеванные именем Дмитрия города, «с тем чтобы их величество вызволил их». Предводители мятежа уповали на иностранную помощь, не имея понятия о положении в Польше.

Наиболее решительные приверженцы Лжедмитрия I — капитаны Борша, Иваницкий, Лииницкий, секретарь Склянский — погибли в дни переворота в Москве. Другие ветераны московского похода — капитаны Домарацкий, Запорский, Ратомский, братья Стадницкие, а также Мнишеки, Вишневецкий, секретари Бучинские были задержаны в России.

В Польше оставалось немало других приспешников Отрепьева. Но владелица Самбора умерла, так и не собрав для самозванца армию. Московские власти нашли средства, чтобы оказать давление на Самбор и добиться прекращения интриги.

Незадолго до водворения в Москве Отрепьев получил подкрепления из Белоруссии. Ротмистр Ратомский привел к нему 500 белорусских шляхтичей на конях. Их поход на Москву превратился в прогулку. В Москве православные шляхтичи получили щедрое вознаграждение и были отпущены домой.

Известие о гибели «Дмитрия» в Москве и мятеже Болотникова не оставило ветеранов равнодушными. Они готовы были ввязаться в новую авантюру.

Будучи в лагере Болотникова, Конрад Буссов узнал многое такое, о чем другие современники и не догадывались. Ему стало известно, что Болотников многократно пытался вызвать «государя» из-за рубежа, но затем убедился в бесполезности этих попыток и предложил сторонникам «Дмитрия» в Польше подготовить нового самозванца. Его обращение не было услышано в Самборе. Но белорусские ветераны готовы были откликнуться на призыв.

Для Шаховского и его сообщников не было тайной то, что самборский «царь Дмитрий» нашел прибежище у Мнишеков. Но после пленения Мнишеков царем Василием в Москве продолжать интригу было рискованно.

В конце 1606 г. «царевич Петр» взялся разыскать «дядю» Дмитрия, а заодно навербовать войско для Болотникова. Примечательно, что он отправился не на Украину во владения Мнишеков, а в Белоруссию.

Визит «царственной особы» не мог быть осуществлен без ведома местных литовских властей, разрешивших ему свободно передвигаться по территории Речи Посполитой и вести переговоры с подданными короля.

В литовских документах начала 1607 г. можно обнаружить самый ранний след затевавшегося заговора. Оршанский староста Андрей Сапега, лицо официальное, сообщил королю, что он недавно беседовал с прибывшим из России царевичем Петром, внуком Грозного. Царевич прибыл в Литву 6 декабря 1606 г. и прожил две недели, до 20 декабря, в Копыси в Максимовичской волости, неподалеку от Витебска.

В Белоруссии назревали важные события. Там появился «царь Дмитрий».

В начале 1607 г. в Кракове были получены из Витебска «Новины» с подробностями: 23 января 1607 г. (по старому стилю 13 января) поступили «заслуживающие доверия новости о Дмитрии, московском царе, посланные из Литвы. Ожил и восстал из мертвых Дмитрий Иванович, московский царь». По словам автора «Новин», царь Дмитрий «приехал в Витебск, откуда, открыто показав себя всем, написал письмо рыльским мещанам…».

Итак, новый самозваный Дмитрий был представлен населению Витебска и тут же написал грамоту в Рыльск.

«Новины» заключали в себе рассказ нового самозванца. «Царьку» надо было объяснить, откуда он взялся, и он сочинил историю о том, что бежал из Рыльска после того, как в этот город прибыли послы Василия Шуйского, обещавшие 20 тысяч рублей за его голову. Самозванец переоделся в монашеское платье, сел в небольшую повозку и за ночь добрался до Витебска.

Автор документа дополнительно сообщил, что «пятого дня», то есть за пять дней до составления «Новин», 8 января 1607 г., «царь Дмитрий» послал своих людей в Рыльск с письмами к Василию Шуйскому. Фактически это был первый манифест Лжедмитрия II. Видимо, «вор» объявил свое царское имя в Витебске или 8 января, или незадолго до этого дня.

Сопоставив даты и обстоятельства дела, можно обнаружить многозначительные совпадения.

6 декабря 1606 г. «царевич Петр» прибыл в окрестности Витебска. Если бы самозванец объявился в этом городе ранее 20 декабря 1606 г., ничто не мешало бы «царевичу» увезти его с собой в Россию. Именно таким был сценарий, разработанный заговорщиками. Но что-то помешало им осуществить свои планы.

Следует указать на второе важное совпадение. В Копыси, под Витебском, «Петр» имел дело со шляхтичами Зеновичем и Сенкевичем. Они сопровождали «царевича» в поездке по Белоруссии, целью которой были розыски «царя Дмитрия». Прошло несколько месяцев, и тот же самый пан Зенович проводил Лжедмитрия II за московский рубеж. Планы заговорщиков начали осуществляться.

Первоначально покровители витебского «вора» предполагали, что передадут его с рук на руки «царевичу Петру», который доставит его в Россию, предположительно в Рыльск, и представит народу как своего дядю «царя Дмитрия». При таких обстоятельствах церемония воцарения свелась бы к передаче власти от «царевича» законному «царю». Что помешало заговорщикам?

Во второй половине декабря 1606 г. в Литве узнали о сокрушительном поражении армии Болотникова под Москвой. «Царевич Петр» не мог более задерживаться в Литве ни на один день. Ему надо было спешно возвращаться в Путивль.

Что касается витебского «вора», он был представлен жителям Витебска, после чего исчез. С некоторой наивностью белорусский летописец записал, что когда «были почали познавати онаго Дмитра», тот сбежал, «аж до Пропойска увышол». Самозванец вовсе не желал разделить судьбу убитого Растриги. Узнав о катастрофе под Москвой, он постарался скрыться от своих литовских покровителей.

Ждали, что после разгрома Болотникова мятеж будет подавлен окончательно. Литовские власти, участвовавшие в заговоре, должны были взглянуть на интригу трезвыми глазами. У них не было оснований продолжать хлопоты и тратить деньги на безнадежное дело.

Прошло несколько месяцев, прежде чем литовские власти вспомнили о самозванце и вновь взялись за осуществление плана возведения его на московский трон.

Возобновление интриги было очевидным образом связано с событиями в России. К весне 1607 г. повстанцам удалось удержать в своих руках помимо Калуги также Тулу, главную крепость на ближних подступах к Москве. Мятежники вновь подняли голову.

Литовские власти всерьез взялись за поиски беглого самозванца. Его обнаружили в окрестностях Пропойска. Опасаясь повторного побега «вора», староста чечерский пан Зенович и урядник чечерский Рагоза — официальные лица из местной литовской администрации — бросили «претендента» в тюрьму. Там ему предложили поразмыслить, желает ли он сгнить в литовской тюрьме или взойти на московский престол.

Самозванец предпочел царствовать. Тем не менее его продержали под арестом неделю.

«Петрушка» с казаками и воровскими «боярами» спешно ушли в Тулу. В Путивле не осталось никого из вожаков восстания, посвященных в планы заговора и обладавших достаточной властью, чтобы передать царство Лжедмитрию II. В таких условиях литовским заговорщикам пришлось прибегнуть к новым ухищрениям.

Решено было переправить самозванца в Россию не под именем царя, а под именем Андрея Андреевича Нагова, родственника царевича Дмитрия Угличского.

«Вор» перешел русскую границу 23 мая. Если он смог объявить свое царское имя только спустя шесть недель, а до того блуждал по Северской Украине, то это значит, что литовские власти на какое-то время утратили контакте инициаторами интриги из числа русских мятежников, что едва не погубило дела.

Происки литовских должностных лиц вызвали недовольство в Кракове. Рокошь в Польше поставил короля в трудное положение, и он не желал осложнений на восточной границе. 8(18) июня 1607 г. Сигизмунд III направил властям Витебска указ решительно пресекать действия населения — «обывателей», которые без разрешения короля «смеют и важатся громады немалые людей своевольных збираючи, за границу до земли Московской вторгиваться».

Сопоставим дату указа с датой пересечения границы Лжедмитрием II. Пока донесения королевских агентов были доставлены в Краков, пока они были доложены королю и королевская канцелярия составила универсал, прошло никак не менее недели, а это значит, что военные приготовления в Витебске по времени совпали с отправкой в Россию самозванца.

Литовские должностные лица рассчитывали на то, что болотниковцы провозгласят самозванца своим царем, едва он перейдет границу. После этого «царь» должен был немедленно вызвать на помощь литовские войска, набранные в Витебске и других пограничных литовских крепостях.

Болотников и его окружение были поглощены войной, все более неудачной для них. О самозванце они вспомнили лишь после 30 июня, будучи осаждены в Туле. Из этого города, повествует Буссов, Болотников послал в Польшу атамана Ивана Заруцкого, который нашел Лжедмитрия II в Стародубе. Атаман не мог добраться до Стародуба ранее 9–10 июля. Отсюда следует, что он принял участие в интриге лишь в самые последние дни перед воцарением «вора» и в предыдущей подготовке его не участвовал.

Такова история появления Лжедмитрия II, составленная на основании самых ранних и достоверных документов.

Спустя годы за составление биографии стародубского «вора» взялись иностранные мемуаристы и белорусские летописцы. Наибольшую осведомленность проявили современники, наблюдавшие за первыми шагами самозванца в Белоруссии или служившие при нем в Тушине. Конрад Буссов лично знал Лжедмитрия II, и ему удалось установить некоторые факты его ранней биографии. Самозванец, по словам Буссова, был «слугой попа» и школьным учителем в Шклове в Белоруссии. Из Шклова учитель перебрался в Могилев.

Удачное расследование о самозванце провел священник из села Баркулабова под Могилевом, составитель подробной летописи. Белорусский летописец хорошо знал среду, из которой вышел «вор», и его рассказ согласуется с версией Буссова в двух основных пунктах: самозванец был учителем из Шклова, а после переезда в Могилев он прислуживал местному священнику.

Совпадение двух источников различного происхождения очень важно само по себе. Буссов имел возможность беседовать с белорусскими шляхтичами, сопровождавшими Лжедмитрия II с первых дней. Белорусский летописец либо сам наблюдал жизнь «вора» в Могилеве, либо описал его историю со слов очевидца. Он уточнил места, где учительствовал будущий «Дмитрий», назвал по имени священника, которому тот прислуживал, описал его внешний вид. «Бо тот Дмитр Нагий, — записал он, — напервеи у попа шкловского именем, дети грамоте учил, школу держал; а потом до Могилева пришел, также у священника Федора Сасиновича Николского у селе дети учил».

Учительский труд плохо кормил, и бродячий учитель нашел дополнительный заработок в доме у попа Терешка, «который проскуры заведал при Церкви Святого Николы» в Могилеве. Учитель «прихожувал до того Терешка час немалый, каждому забегаючи, послугуючи; а (и)мел на собе оденье плохое, кожух плохий, шлык баряный, в лете в том ходил». Как видно, новый самозванец был в полном смысле слова выходцем из народа. Потертый кожух и баранья шапка, которую он носил и зимой и летом, указывали на его принадлежность к неимущим низам.

По словам польских иезуитов, бродячий учитель, прислуживавший в доме священника в Могилеве, дошел до крайней нужды. За неблагонравное поведение священник высек его и выгнал из дома. Бродяга оказался на улице без куска хлеба. В этот момент его и заприметили ветераны московского похода Лжедмитрия I. Один из них, пан Меховецкий, обратил внимание на то, что голодранец «телосложением похож на покойного царя». Угодливость и трусость боролись в душе учителя. Невзирая на нужду, он не сразу поддался на уговоры Меховецкого и его друзей.

После поражения Болотникова учитель бежал, но был обнаружен и арестован. Затем, повествует белорусский летописец, «пан Рогоза, врядник Чечерский, за ведомостью пана своего его милости Зеновича, старосту Чечерского, оного Дмитра Нагого на Попову гору, то есть за границу московскую, пустил, со слугами своими его пропровадил».

Итак, в декабре 1606 г. пан Зенович после переговоров отпустил на русскую границу «царевича Петра», искавшего «Дмитрия», а в мае 1607 г. он же переправил через русскую границу Лжедмитрия II. При самозванце не было ни иноземных советников, ни иноземного наемного войска.

Хотя учитель был объявлен царем в Витебске, на Русь он явился под именем Андрея Нагова, сына боярина. По этой причине белорусский летописец называл самозванца то Дмитрием Ивановичем, то Дмитром Нагим.

Беглых русских дворян в Речи Посполитой было достаточно. Но новый «вор» был подобран на улице, в канаве. Дворянам он не внушал доверия.

Русские люди, вызнавшие «царя», стояли на социальной лестнице столь же невысоко, как и «вор». Самым заметным из «свидетелей» был некий Олешка — сомнительная личность: «сказался московской подьячей Олешка Рукин, а иные сказывают детина». Рукин выдавал себя за подьячего, но современники подозревали, что он был детиной, то есть слугой.

Эмиссаром «литвы» при особе Лжедмитрия II был торговый человек Грицко, которого называли также Григорием Кашинцем. Литовские власти снабдили его некоторой суммой денег, без которых дело было обречено на полный провал. Грицко справился со своей задачей, за что позже получил от «вора» думный чин казначея.

При таких помощниках, без дворян и думы, без царской печати, а главное, без армии самозванец имел очень мало шансов на признание в России.

Перейдя границу, шкловский учитель и его сотоварищи без особой пользы скитались по городам, занятым мятежниками, сея молву о скором пришествии «царя Дмитрия». В День святого Якова учителя видели на дороге между Путивлем и Новгородом-Северским.

12 июня самозванец водворился в Стародубе на Брянщине. В отличие от северских городов Стародуб был населен русскими, и Лжедмитрий I в нем не бывал. Стародубцам «вор» представился как дворянин Андрей Андреев Нагой и при этом объявил, что царь Дмитрий прислал их (с подьячим Рукиным) «наперед себя для того, так ли ему все ради; а он (царь. — Р.С.) жив, в скрыте от изменников».

Стародуб был небольшой крепостью, но город находился на кратчайшем расстоянии от Чечерска, откуда можно было ждать польской подмоги.

Что делать дальше, Лжедмитрий II не знал. Учитель из Могилева был на своем месте в церковной школе. Он умел делать всякого рода черную работу по дому, терпеливо сносил побои и розги. Приниженному и бедному человеку предстояло сыграть роль великого государя и вождя восстания, что требовало подготовки.

Шкловский бродяга не обладал ни мужеством, ни волей, ни практическим опытом, чтобы самостоятельно довести дело до успешного конца. Рукин и другие его помощники также были людьми малоавторитетными и незначительными.

Учитель провел в Стародубе месяц, пока в первой декаде июля в город не прибыл посланец Болотникова атаман Заруцкий.

Сын тернопольского мещанина, Иван Заруцкий был польским подданным. В его судьбе было нечто общее с судьбой Болотникова. В юности он попал в плен к крымским татарам, бежал из неволи и стал казачьим предводителем. Отличаясь решительностью, атаман в считанные дни подготовил церемонию представления Лжедмитрия II народу.

Помимо Заруцкого, большую помощь самозванцу оказал предводитель местных повстанцев — стародубский сын боярский Гаврила Веревкин.

Современники указывали на Веревкина как на главного инициатора переворота в пользу Лжедмитрия II. Описав смуту, происшедшую в Стародубе, летописец заметил: «Начальному (начальник) же воровству стародубец Гаврила Веревкин».

Роль Веревкина в интриге была столь велика, что немедленно появилось подозрение, что новый самозванец доводится ему прямым родственником: «назвался иной вор царевичем Дмитрием, а сказывают сыньчишко боярской Веревкиных из Северы». Мнение о том, что Лжедмитрий II происходил из северских детей боярских, разделял и даже некоторые лица из его польского окружения. В России версия о стародубском происхождении нового «вора» попала на страницы сказания Авраамия Палицына, одного из самых известных писателей Смутного времени. Мятежники, писал Палицын, «прежним обычаем нарекши ложного царя Дмитрия, от северских градов попова сына Матюшку Веревкина».

Ближайшие сподвижники Лжедмитрия II имели весьма приблизительное представление о царском обиходе и дворцовых порядках. Неудивительно, что попытки подготовить бродягу к новой для него роли не дали больших результатов. «Вор» до конца жизни сохранял манеры поповича, что давало почву для неблагоприятных толков. Один из его сторонников, князь Дмитрий Мосальский, попав в плен к Шуйскому, под пыткой показал: «Который, де, вор называется царем Дмитрием и тот, де, вор с Москвы, с Арбату от Знаменья Пречистыя из-за конюшен попов сын Митка». Одни называли стародубского «вора» поповым сыном Матюшкой, другие — поповым сыном Митькой. Как учитель церковной школы, Лжедмитрий II действительно принадлежал к духовному сословию, но чьим он был сыном, никто не знал.

На стародубском «воре» было клеймо выходца из низших сословий. Другое затруднение заключалось в том, что он нисколько не походил на Отрепьева. Шкловский бродяга был таким же низкорослым, как убитый самозванец. Но этим и исчерпывалось все сходство. У самборского «вора» на лице были бородавки, у могилевского не было даже этой приметы.

О церемонии провозглашения Лжедмитрия II царем ходило много легенд. Претендент разослал в украинские города своих эмиссаров с благой вестью о появлении «царя Дмитрия». Когда один из них явился в Путивль, его арестовали и пригрозили казнью, если он не скажет, где именно находится государь. Подьячий сообщил, что царь — в Стародубе, и тогда власти Путивля решили направить туда нескольких дворян и детей боярских.

В Стародубе выяснилось, что народ в глаза не видел «царя Дмитрия». Тогда решено было допросить провозвестников «царя» с пристрастием.

В страхе за свою жизнь или же в соответствии с уговором Алешка Рукин, когда его поволокли на пытку, указал на Лженагова и завопил, что это и есть государь. Толковали, будто Рукин отведал кнута, прежде чем заговорил. Подругой версии, палач приготовился поднять на дыбу самого «Нагова», но тот схватился за палку и обрушился на Стародубцев с бранью, которая убедила присутствующих, что перед ними истинный царь. Народ повалился в ноги государю, по всему городу ударили в колокола.

Представление о случайном совпадении обстоятельств, конечно же, легендарно. Все было грубо подстроено от начала и до конца. Единственный достоверный момент в истории самозванца — площадная брань по адресу Стародубцев. Лжедмитрий II осыпал самой грязной бранью «подданных» всякий раз, когда ситуация приобретала критический характер. Этот факт засвидетельствован многими очевидцами.

Главным лицом инсценировки был, разумеется, атаман Иван Заруцкий. Он первым заявил о признании «Дмитрия» царем, «воздал ему царские почести» и передал письма, очевидно, от руководителей мятежа.

Украинский атаман Заруцкий хорошо знал шляхтича Меховецкого по службе в армии Лжедмитрия I. Доказательством их сговора служит то, что пан Меховецкий с отрядом солдат прибыл в Стародуб в самый день «воцарения» Лжедмитрия II. Появление внушительной военной силы заставило замолчать всех сомневавшихся.

Один из вождей наемного войска утверждал в частном письме, будто Меховецкий «вступил в Стародуб с 5000 поляков, из коих немногие были порядочно вооружены». В войске была хорошо вооруженная шляхетская конница и вооруженная чем попало пехота. По сведениям белорусского летописца, в Стародуб к «Дмитрию» прибыло «конного люду семьсот».

Лжедмитрий II и Заруцкий решили поставить во главе всего войска пана Меховецкого.

Окружение нового «царя» старалось привить ему манеры, приличествующие августейшей особе. Кто-то подал учителю мысль устроить рыцарский турнир, чтобы продемонстрировать свою воинскую доблесть, которой так гордился Лжедмитрий I. Честь сразиться с «Дмитрием» выпала на долю Заруцкого. Все ждали, что атаман для вида скрестит оружие с государем, а затем признает свое поражение к общему удовольствию. Но казак нарушил этикет. Толи ему не понравилась внешность учителя, то ли опытный боец не соразмерил силу удара, но самозванец, никогда не державший в руках оружия, был мгновенно выбит из седла. Оправдываясь, бродяга заявил, что испытывал верность своих людей.

После «восшествия» на трон шкловский учитель старался как можно реже появляться на людях и общался с «подданными» посредством писем, которые составляли для него помощники. В страхе за свою жизнь Лжедмитрий II ночевал или у Меховецкого, или у другого поляка, а на постели во «дворце» спал слуга.

Большинство современников считали Лжедмитрия II москалем либо выходцем из пределов Московии. Несмотря на все старания, шкловскому учителю так и не удалось избавиться от своего подлинного имени Богдан. Это обстоятельство объясняет происхождение слухов о том, что самозванец Богдашка и дьяк Богдан Сутупов — одно лицо. Источником ошибки было совпадение имен.

Конрад Буссов писал, что «царек» был по рождению московит, но давно жил в Белоруссии и потому умел чисто говорить, читать и писать по-русски и по-польски. Иезуиты произвели собственное дознание о происхождении самозванца и пришли к неожиданным выводам. Они утверждали, что имя сына Грозного принял некто Богданка, крещеный еврей, служивший писцом при Лжедмитрии I. Иезуиты весьма точно описали жизнь самозванца в Могилеве и его заключение в тюрьму.

В июле 1612 г. новгородский митрополит Исидор заявил, что Лжедмитрий II был евреем. Вскоре версию о еврейском происхождении «тушинского вора» подтвердил Михаил Романов. Отец Михаила Филарет долгое время служил самозванцу в Тушинском лагере и очень хорошо его знал, так что Романовы говорили не с чужого голоса.

Полагают, что «вора» называли евреем, чтобы скомпрометировать его. Но к 1612–1613 гг. Лжедмитрий II давно был мертв, и особой надобности в его дискредитации не было.

Широко известен портрет Лжедмитрия II, на котором «царек» изображен в восточной чалме. Этот портрет можно встретить в любом учебнике. Может ли гравюра помочь решить вопрос о происхождении самозванца? Портрет XVII в. изображает восточного владетельного князя, никакого отношения к русской истории не имеющего.

По данным русских и польских источников, после бегства Лжедмитрия II из Тушина и после его гибели в Калуге при досмотре имущества «царька» в его вещах якобы находили Талмуд и еврейские письмена.

Царя в России называли светочем православия. Смута все перевернула вверх дном. Лжедмитрий I оказался тайным католиком, «тушинский вор» — тайным иудеем. Полагают, будто стародубский «вор» принадлежал к секте жидовствующих. Но это не более чем предположение.

Литовские власти предприняли собственное дознание, чтобы выяснить, кто скрывается под именем вновь воскресшего Дмитрия. По приказу короля канцлер Лев Сапега отправил в Стародуб еврея Якуба. Участник московского похода Лжедмитрия I, Якуб должен был удостовериться в самозванстве нового «царя» и обличить его. Но он не выполнил полученных инструкций. Увидевшись со шкловским учителем, посланец признал его истинным Дмитрием и доставил в Польшу «царское письмо» к Сигизмунду III.

Отрепьев происходил из детей боярских, и его политика носила четко выраженный продворянский характер, что сказывалось прямо или косвенно на оценке писателей Смутного времени. Лжедмитрий II происходил из низов, и поэтому его посягательства на власть вызвали крайнее негодование дворянских писателей. Оценка современников оказала определенное влияние на историографическую традицию. Лжедмитрий I, писал С. Ф. Платонов, «имел вид серьезного и искреннего претендента на престол. Он умел воодушевить своим делом воинские массы, умел подчинить их своим воинским приказаниям и обуздать дисциплиной», «он был действительным руководителем поднятого им движения»; совсем иным был Лжедмитрий II, которому «присвоили меткое прозвище Вора»: он «вышел на свое дело из пропойской тюрьмы и объявил себя царем на стародубской площади под страхом побоев и пытки»; «не он руководил толпами своих сторонников и подданных, а, напротив, они его влекли за собой в своем стихийном брожении, мотивом которого был не интерес претендента, а собственные интересы его отрядов»; «свое название Вора он и снискал именно потому, что все части его войска одинаково отличались, по московской оценке, "воровскими свойствами"».

Лжедмитрий II едва ли имел какие бы то ни было политические взгляды или политическую программу. Но он стал знаменем повстанческого движения в то самое время, когда мятеж Болотникова потерпел поражение и дворяне толпами покидали повстанческий лагерь. Гражданская война обострила социальные противоречия. Выходец из низов, самозванец оказался весьма типичной для своего времени фигурой.

Примерно в течение года-двух в разных концах страны появился десяток других самозванцев. В Астраханском крае продолжали действовать «царевичи» Иван-Август и Лавер (Лаврентий), на казачьих окраинах и в степных уездах объявились «царевичи» Осиновик, Петр, Федор, Клементий, Савелий, Симеон, Ерошка, Гаврилка, Мартинка. Уничижительные имена (Ерошка, Гаврилка и др.) указывали на то, что казацкие предводители, действовавшие на Юге, и не думали скрывать своего холопского и мужицкого происхождения.

Социальный облик многочисленных «детей» и «внуков» царя Ивана IV, появившихся на южных окраинах, всего точнее охарактеризовал автор «Нового летописца». Придворный летописец первых Романовых в сердцах писал: «Како же у тех окаянных злодеев уста отвершашеся и язык проглагола: неведомо откуда взявся, а называхуся таким праведным коренем (царским родом. — Р.С.) — иной боярской человек, а иной — мужик пашенной».

 

Московский поход

Весть об исходе из-за рубежа «Дмитрия» произвела на народ сильное впечатление. Но чуда не произошло. «Царьку», а вернее, Заруцкому и Меховецкому понадобилось не менее двух-трех месяцев, чтобы сформировать новую повстанческую армию.

Наталкиваясь на трудности с набором войск внутри страны, повстанцы продолжали хлопотать о найме солдат за рубежом. Приглашая наемных солдат из Речи Посполитой, Лжедмитрий II обещал платить им вдвое и втрое больше, чем они получали на родине. Рассылкой грамот ведал пан Меховецкий.

На первых порах призывы Лжедмитрия II находили наибольший отклик среди низов. Под знаменами «Дмитрия» собрался «люд гулящий, люд своевольный… то и молодцы: якийсь наймит з Мстиславля до него пришел».

Самозванцу удалось завербовать в свое войско не более тысячи наемных солдат. Ситуация стала меняться после того, как Сигизмунд III в июле 1607 г. нанес решительное поражение мятежным магнатам и шляхте. В стране появилось много солдат, готовых продать свое оружие всем, кто может заплатить.

Собрав войско, самозванец выступил на помощь Болотникову и «Петру», осажденным в Туле.

Осада Тулы привела к тому, что повстанческое движение лишилось руководящего центра. В то же время город сковал основные силы армии Шуйского. Это позволило Лжедмитрию II начать поход на Москву.

10 сентября 1607 г. «вор» покинул Стародуб и через пять дней прибыл в Почеп. Местное население приняло «царя» с радостью. 20 сентября войско выступило к Брянску, но на первом же привале в лагерь Лжедмитрия II явился из Брянска гонец, сообщивший, что царский воевода Михаил Кашин неожиданно напал на брянскую крепость, сжег ее и ушел прочь.

При «стародубском воре», видимо, не было никого из знатных дворян. Во всяком случае, в дни похода под Брянск «вор» послал в погоню за Кашиным «с московским людом боярина своего Хрындина». «Боярин» Другой Тимофеевич Рындин был дьяком Лжедмитрия I.

Кроме Рындина, в думе самозванца сидели украинский казак Иван Заруцкий и сын боярский Гаврила Веревкин.

Поход Лжедмитрия II напомнил ветеранам о временах их наступления на Москву под знаменами Отрепьева весной 1605 г. На всем пути население встречало «Дмитрия» с воодушевлением. «Из Брянска, — отметили современники, — все люди вышли вору навстречу», приветствуя его как истинного государя.

Лжедмитрий II столкнулся с теми же затруднениями, что и Отрепьев в начале московского похода. У него не было денег в казне, чтобы расплатиться с наемниками. 26 сентября, записал в дневнике один из наемных командиров, «наше войско рассердилось на царя за одно слово, взбунтовалось и, забрав все вооружение, ушло прочь». Мятеж произошел, видимо, к ночи. Под утро Лжедмитрий II явился к войску, успевшему уйти на три мили от лагеря. После долгих уговоров ему удалось «умилостивить» наемников.

11 октября 1607 г. Лжедмитрий II торжественно вступил в Козельск, 16 октября прибыл в Белев, намереваясь пробиться к осажденной Туле. Но наступление на Тулу началось слишком поздно.

Первый русский историк В. Н. Татищев весьма точно характеризовал положение осадной армии под Тулой: «Царь Василей, стоя при Туле и видя великую нужду, что уже время осеннее было, не знал, что делать: оставить его (осажденный город. — Р.С.) был великий страх, стоять долго боялся, чтобы войско не привести в досаду и смятение; силою брать — большей был страх: людей терять».

Каким бы трудным ни было для войска осеннее время, главная угроза заключалась в другом. На строительство плотины в район Тулы были собраны в огромном числе мужики. Дворянское ядро армии тонуло в массе посошных крестьян, служилых людей «по прибору» — стрельцов, казаков, пушкарей, а также боевых холопов и обозной прислуги.

Лагерь Шуйского напоминал пороховой погреб. Чем ближе подходил к Туле Лжедмитрий II, тем реальнее становилась угроза взрыва.

Повстанцы использовали все возможные средства, чтобы воздействовать на царское войско. Они отправили под Тулу не только лазутчиков, но и «прямых» посланцев. Один из них, некий стародубский помещик, лично вручил Шуйскому грамоту от восставших северских городов, за что был подвергнут пытке и заживо сожжен. На костре гонец кричал, что прислан истинным государем.

Появление «Дмитрия» вновь грозило опрокинуть все расчеты власть имущих. В дворянской среде не прекращалось брожение. В разгар осады из царского лагеря бежал князь Петр Урусов, женатый на вдове князя Андрея Шуйского. Его измена показала, что даже при дворе царила неуверенность.

Неудачная осада Тулы разрушила веру в прочность династии. Когда защитники Тулы предложили Шуйскому начать переговоры о прекращении военных действий, он ухватился за эту возможность.

Год выдался урожайный, и осадный лагерь не испытывал затруднений с хлебом. Напротив, осажденные в Туле болотниковцы исчерпали припасы.

«Царевич Петр» не позаботился о снабжении крепости крупными запасами продовольствия. Конрад Буссов ярко описал трагедию гарнизона и населения города: «В городе была невероятная дороговизна и голод. Жители поедали собак, кошек, падаль на улицах, лошадиные, бычьи и коровьи шкуры… Кадь ржи стоила 100 польских флоринов, а ложка соли — полтораста, и многие умирали от голода и изнеможения». Даже в годы великого голода цена на рожь превышала обычные иены примерно в 25 раз. В Туле цены подскочили более чем в 200 раз.

Наводнение усугубило бедствие. По словам современников, после постройки плотины «помалу накопися вола… и яже во граде их бысть пиша, все потопи и размы. А людие ж града того ужасни быша о семь… и бысть на них глад велик зело, даже и до того дойде, якоже уже всяко скверно и нечисто ядяху: кошки и мыши и иная, подобная сим». По словам другого автора, измученные голодом туляки «стали есть вонючую падаль и лошадей, источенных червями».

Автор Карамзинского «Хронографа» описал наводнение в Туле со слов очевидцев: «Реку Улу загатили, и вода стала большая, и в острог и в город вошла, и многие места во дворех потопила, и людям от воды учала быть нужа большая, и хлеб и соль у них в осаде был дорог, да и не стало». Запасы соли были уничтожены наводнением сразу, подмоченное зерно в больших амбарах трудно было спасти.

Наводнение сделало Тулу почти неприступной для штурма. Город оказался в центре обширного озера. В то же время затопление острога и города разобщило защитников крепости. Гарнизон развалился: из Тулы в полки к Шуйскому «учели выходить всякие люди человек по сту, и подвести, и по триста надень…». Руководители обороны столкнулись с прямым неповиновением казаков и всех жителей Тулы. Доведенный до крайности, народ замышлял схватить Болотникова и Шаховского. Одни надеялись искупить свою вину, выдав зачинщиков Смуты царю, у других были иные цели.

Григорий Шаховской не мог оправдаться перед народом, ибо ему пришлось бы сознаться в грубом обмане. Зато Болотников в критических обстоятельствах принужден был сказать правду. «Какой-то молодой человек, примерно лет 24 или 25, — признался он, — позвал меня к себе, когда я из Венеции прибыл в Польшу, и рассказал мне, что он — Дмитрий и что он ушел от мятежа и убийства, убит был вместо него один немец, который надел его платье. Он взял с меня присягу, что я буду ему верно служить; это я до сих пор и делал… Истинный он или нет, я не могу сказать, ибо на престоле в Москве я его не видел. По рассказам он с виду точно такой, как тот, который сидел на престоле».

Даже самые стойкие приверженцы «Дмитрия» не могли скрыть своего разочарования. Ни вожди, ни народ никак не могли понять, почему «Дмитрий» не внял их призывам, когда осажденная Москва была готова открыть перед ними ворота. Повстанцы знали, что «Дмитрий» уже с июня находится в пределах России. Но он почему-то не спешил помочь своему гибнущему войску в Туле.

Князь Григорий Шаховской был тем лицом, через которое повстанцы поддерживали сношения с мнимым Дмитрием с первых дней восстания. Поэтому недовольные потребовали его ареста, чтобы тем самым оказать давление на «Дмитрия». Шаховской попал в тульскую тюрьму, при этом было объявлено, что его не выпустят оттуда до тех пор, пока не придет «Дмитрий» и не вызволит их от осады.

Когда положение в Туле стало невыносимым, а защитники города едва держались на ногах, когда «наводнение и голод ужасающе усилились», «царевич Петр» и Болотников вступили в переговоры с Шуйским о сдаче крепости на условии сохранения мятежникам жизни, угрожая, что в противном случае осажденные будут драться, пока будет жив хоть один человек.

Царь Василий находился в затруднительном положении, и ему пришлось принять условия Болотникова. Самодержец поклялся на кресте, что будет соблюдать договор и помилует всех защитников Тулы.

У Болотникова был свой план. Он тщательно готовил вылазку, надеясь на то, что вода спадет и они смогут пробиться через вражеское войско навстречу «Дмитрию». Слуга Мнишека в одной из ноябрьских записей упомянул о том, что при сдаче Тулы «Болотников хотел выкинуть какую-то штуку, но она у него не вышла. Люди ушли из Тулы по заключенному им договору, а сам он остался в оковах». Русские источники подтверждают эту версию и объясняют причины того, что царь Василий нарушил клятву и сразу после сдачи Тулы велел взять под стражу Болотникова и «Петра».

В самые последние дни, когда Тулу стали покидать сотни людей, части гарнизона окончательно вышли из повиновения. За два-три дня до капитуляции тульские «осадные люди» присылали к царю «бити челом и вину свою приносить, чтоб их пожаловал, вину им отдал, и оне вора Петрушку, Ивашка Болотникова и их воров изменников отдадут».

Разобщенный наводнением и доведенный до крайности гарнизон Тулы сложил оружие. Вступивший в крепость Крюк-Колычев не встретил сопротивления.

Шуйский сохранил жизнь всем сдавшимся повстанцам. Амнистия была продиктована трезвым политическим расчетом. Гражданская война вступила в решающую фазу, и царь старался перетянуть на свою сторону всех колеблющихся.

Возвращение царя Василия в столицу было триумфальным. Он ехал один в красной колеснице, запряженной четырьмя белыми лошадьми цугом. Недалеко от дворца он сошел с колесницы и присоединился к боярам, встречавшим его у Кремлевского моста. Далее все двинулись пешком. Шуйский не упускал случая подчеркнуть, что он в отличие от прежних самодержцев правит царством вместе с Боярской думой.

Поход на Тулу был временем наивысших успехов царя Василия Шуйского. Он одержал выдающуюся победу. Мятежное войско Болотникова было разгромлено под Москвой и пленено в Туле. Казалось, что испытания гражданской войны позади и долгожданный мир близок. Но надежды не оправдались.

Разрядный приказ поставил цель не пропустить войско «стародубского вора» в Подмосковье. Власти направили на Пчельню боярина Михаила Скопина с войском. Он должен был преградить самозванцу путь через Калугу на Москву. Отряд князя Мезецкого изгнал мятежников из Крапивны на подступах к Туле.

Известие о падении Тулы вызвало панику в войске Лжедмитрия II. Пробыв в Волхове сутки, самозванец 17 октября спешно отступил поближе к границе — в Карачев. Тут его покинуло запорожское войско. Вслед за тем взбунтовались наемные солдаты — «литовские люди», желавшие уйти из России с добычей.

Не имея возможности задержать наемное войско, самозванец тайно покинул лагерь с 30 верными людьми. В свите «вора» был только один поляк. Даже «гетман» Меховецкий не знал, куда исчез «царек».

Некоторое время самозванец скрывался в Комарицкой волости. Тут его застали паны Ружинский и Тышкевич с воинскими силами. Примерно в те же дни на помощь Лжедмитрию II явился самозваный «царевич» Федор Федорович. Он привел трехтысячный отряд вольных казаков с Дона. В «воровской» лагерь прибыл также атаман Юрий Беззубцев с казаками, сдавшимися в плен при падении Тулы. Царь Василий привел атамана к присяге и поручил занять Калугу. Но казаки изменили присяге.

Численность повстанческой армии увеличилась до 10 000 человек, и русские вновь стали играть в ней значительную роль.

В январе 1608 г. Лжедмитрий II зимовал в Орле. Угроза Москве возросла, что немедленно сказалось на судьбе бывших тульских сидельцев. В феврале 1608 г. царь Василий приказал отправить Болотникова в ссылку в Каргополь.

С казацким «царевичем» власти расправились до высылки Болотникова из Москвы. Царь «Петрушку вора велел казнити по совету всей земли».

Ссыльный поляк Станислав Немоевский записал в дневнике 30 января 1608 г.: «Прибыл посадский человек из Москвы. Наши проведали от него через стрельца, что на этих днях казнен Петрашко». Казацкий «царевич» подвергся казни не сразу после сдачи Тулы, а четыре месяца спустя.

«Воровской» боярин Григорий Шаховской был сослан «на Каменное» в монастырь, Самуил Кохановский — в Казань, атаман Федор Нагиба и некоторые другие вожди мятежа — в «поморские города». Несколько позже, когда Лжедмитрий II подошел к Москве, а его отряды заняли половину государства, Болотников был сначала ослеплен, а затем «посажен в воду». Побиты были также его сподвижники — казачьи атаманы, находившиеся в ссылке.

Ни падение Тулы, ни казнь казацких предводителей не положили конец Смуте. Гражданская война в России вскоре вспыхнула с новой силой.

 

Великий государь Василий Иванович

После коронации царь Василий не пожелал переехать в роскошные хоромы самозванца и велел строить себе дворец на месте палат царя Федора. Как передавали, Василий опасался, что в старом дворце его будет тревожить тень продавшегося дьяволу чародея Гришки Отрепьева. По случаю новоселья иноземные купцы поднесли царю богатые подарки и хлеб-соль по московскому обычаю. Хлеб-соль были приняты, а подарки возвращены дарителям.

Строительство вели наспех. Едва здание было закончено, как «у тех хором подломились сени, а мост и бревна, и брусья были новые и толстые». Современники удивлялись такому «чуду». В нем усмотрели дурное предзнаменование. Новому государю не везло с первых шагов.

Минуло время, когда Грозный упрекал Шуйских в том, что они похитили из казны драгоценную утварь и поставили на ней свое клеймо, а сами не имели даже приличных шуб. (С шубами связаны были какие-то предания. Князь Василий, вероятно, еще до воцарения получил не очень лестное прозвище «Шубник», а его младшего брата Ивана звали «Пуговкой».)

Вместе с короной Василий и его братья получили в свое распоряжение все царские сокровища и гардероб. Ситуация была критической, и царю Василию пришлось жертвовать вновь обретенным имуществом. В марте 1607 г., отметил Исаак Масса, царь «повелел распродать из казны старое имущество, как то платья и другие вещи, чтобы получить деньги, а также занял деньги у монастырей и московских купцов, чтобы уплатить жалованье несшим службу».

Грозный был первым из царей, в трудных условиях наложившим контрибуцию на богатое духовенство. Его опыт повторили сначала Борис Годунов, а потом Лжедмитрий I. Василий Шуйский шел проторенным путем.

Троице-Сергиев монастырь был самым богатым из всех русских монастырей и находился поблизости от столицы. Годунов занял в Троице более 15 000 рублей «на ратных людей», Лжедмитрий I взял у монахов вдвое большую сумму. Царь Василий довершил дело, забрав оставшуюся наличность — 18 355 рублей. Другие монастыри также должны были внести деньги в казну.

Когда тушинцы осадили столицу, царю пришлось провести реквизицию церковной утвари. По словам псковского летописца. государь, «собрав по монастырем и по церквам сосуды золотыя и сребреныя и кузни и оклады у святых икон и честные кресты, раскова и вся истощи воем, и ничто же успе». Современники не могли одобрить чеканку денег из предметов церковного обихода, а потому подчеркивали, что раздача жалованья не дала ожидаемых результатов.

Шуйский обложил экстренными поборами богатое купечество. Его дьяки явились в Псков и потребовали у богатых гостей деньги, «хто сколько порадеет царю Василью». Вопреки приказу купцы разложили затребованные деньги на весь город — «больших», «меньших» людей и даже вдовиц «по раскладу». Так они собрали с посада 900 рублей.

Пополнив казну, царь Василий смог продолжить войну с мятежниками.

Шуйский отнюдь не был недалеким человеком, мелким хитрецом. Изощренный политик, он умел ставить цели и добиваться своего. Понимая, что династия Годунова пала из-за раскола дворянского сословия и вооруженных сил, он постарался сплотить дворянство.

Старшие бояре в лице Шуйских не одобряли действий Годунова, запретившего выход крестьян в Юрьев день. Но, заняв трон, «старый боярин» князь Василий не мог противиться давлению со стороны дворянского сословия и должен был следовать по пути Бориса.

9 марта 1607 г. Шуйский издал Уложение, положившее конец каким бы то ни было уступкам крестьянам. Он продлил срок сыска беглых крестьян с 5 до 15 лет. Годунов в годы голода дважды восстанавливал Юрьев день. Теперь даже переходы, разрешенные Борисом, объявлялись незаконными. Помещики получали право требовать возвращения крестьян, записанных за ними в писцовых книгах, которые были составлены в ходе обшей переписи при царе Федоре.

Уездное дворянство приветствовало закон Шуйского. Запрещая крестьянские переходи, власти старались уверить народ, что это мера временная, надо лишь потерпеть «до государевых выходных лет». Законы паря Василия аннулировали обещания подобного рода.

Консолидация дворянства, казалось бы, должна была привести к окончанию Смуты. Но этого не произошло.

Одним из главных очагов Смуты была Рязань. Прокофий Ляпунов вернул Переяславль Рязанский под власть Шуйского. Однако ему не удалось замирить рязанскую деревню. В 1611 г. посадские люди из Рязани жаловались, что в 1606–1611 гг. по их, рязанцев, «дворишкам стояли рязанцы, дворяне и дети боярские, з женами, и з детми, и с людми пять лет… да нынче… стоят по нашим же дворишкам мимо своих поместий», тогда как крестьяне из этих поместий «во все те во смутные годы… в государеву казну никаких податей не давали».

Несложный расчет показывает, что крестьяне перестали платить подати в казну начиная с 1606 г.

Самозванцы и их приверженцы не обещали крестьянам восстановить старинный Юрьев день, но их призывы сулили крестьянам ощутимые выгоды. Уже «царь Дмитрий» призвал крестьян к отказу от повиновения узурпатору князю Василию и объявлял изменниками всех помещиков, служивших ему. Государевы лиходеи не имели права взимать оброки с верных «Дмитрию» крестьян.

Рязанские дворяне стояли на постое во дворах у рязанских посадских людей по той простой причине, что не смели вернуться в свои поместья, так как не могли заставить крестьян «слушаться во всем» (формула послушных грамот), платить оброки и исполнять натуральные повинности.

Крестьяне помнили, каких милостей и льгот они удостоились при воцарении Бориса Годунова. Василий Шуйский не мог следовать его примеру, так как унаследовал от Лжедмитрия I пустую казну.

1606 год был неурожайным, и попытки властей взыскать налоги и недоимки грозили деревенскому населению полным разорением. Присяга на имя царя Дмитрия Ивановича освобождала крестьян от всех поборов, по крайней мере на первых порах. Смута в государстве разрасталась.

Непонятный на первый взгляд расцвет самозванщины после поражения Болотникова имеет свое объяснение.

Бегство дворян и членов их семей из своих имений под защиту государевых крепостей происходило во многих местах. В Москве правительству пришлось взять на себя заботу о прокормлении детей боярских и дворян, искавших прибежища в столице. По боярскому приговору одним беженцам выдавали деньги и корм в Разрядном приказе, других прикрепляли к монастырям. Кормовые деньги раздавали ежедневно на членов дворянских семей и на холопов. Царский указ определял норму выдачи корма беженцам «детем боярским и женам их по полуосьмине ржи да по полуосьмине овса».

Когда власти пытались пустить в ход силу и заставить крестьян платить, сборщики наталкивались на вооруженный отпор. В октябре 1607 г. рязанский воевода Юрий Пильемов с тревогой извещал царя Василия, что «в Рязанском уезде во многих местах… изменники воры, пронские и михайловские мужики, воюют от Переславля (Рязани. — Р.С.) в двадцати верстах, а… за теми воры посылати неково — дворян и детей боярских… мало».

Яркую картину крестьянского бунта рисует источник более позднего происхождения, повествующий о событиях 1608–1609 гг. Воевода Великих Лук Федор Михайлович Плещеев, приспешник самозванца, горько жаловался полякам на то, что взбунтовавшиеся мужики не признают никакой власти и не только не платят подати и оброки, но сами грабят дворян: «Наши собственные крестьяне нам панами стали, нас самих умерщвляют, убивают, жен, детей и имущество наше себе берут. Здесь на Луках воеводу… на кол посадили (1608 г. — Р.С.), бояр лучших били, повешали и истребили, и теперь всем сами крестьяне владеют. А мы из их рук, хотя мы и воеводы, на все смотрим».

Воевода Плещеев имел основание сетовать на свое полное безвластие, поскольку, по его собственным словам, при нем вовсе не было воинских людей, а были одни мужики. Там, где в городах имелись дворянские и стрелецкие гарнизоны, картина была иной.

Какими бы ни были жалобы дворян, они единичны и не дают оснований для вывода, будто мужицкие бунты охватили всю территорию, подвластную самозванцам. Тем не менее отказ крестьян платить налоги и оброки, грабеж и убийства дворян создали в стране обстановку хаоса и анархии.

По Уложению 1607 г. землевладельцы, которые могли подтвердить владельческие права ссылкой на последнее общегосударственное описание, получили право свозить беглых «с женами, и з детми, и со всеми их животы». Незаконные владельцы должны были вернуть чужих крестьян в течение полугода. Нарушение срока каралось штрафом «за приим» (10 рублей «на царя государя») и «за пожилое» (на год «по три рубли» за одного крестьянина). Функции розыска беглых впервые были возложены на уездные власти, в обязанность которых вменялось проведывать о новоприходцах по всему уезду.

Уложение 1607 г. оказало определенное влияние на события своего времени. Но оно не могло быть претворено в жизнь. В стране царил хаос, вызванный гражданской войной. Повстанцы контролировали обширные территории. Осуществить сыск беглых в уездах, охваченных восстанием, было попросту невозможно.

Вольные казаки сыграли выдающуюся роль в событиях гражданской войны. Но тщетно было бы искать упоминания о них в законодательных актах царя Василия Шуйского. Объяснить это нетрудно. Вольные казаки не принадлежали ни к одному из чинов или сословий русского общества. Власти многократно разъясняли, что вольные казаки — это «все беглые люди»: они не подчиняются московскому государю, и им закон не писан.

Среди жителей вольных казачьих станиц можно было встретить беглых крестьян и посадских, гулящих людей, ярыжек и даже детей боярских, потерпевших крах на государевой службе. Но особенно много было беглых боярских холопов. Их приток усилился в связи с роспуском дворни опальных бояр Шуйских при царе Федоре и бояр Романовых и их родни при царе Борисе.

Летописцы начала XVII в. называли казаков беглыми холопами и ярыжными ворами. Осведомленный современник Исаак Масса также отметил, что «в казаки шли по большей части убежавшие от своих господ холопы (Knecht)». Вольные казаки сложили «Повесть об Азовском сидении», в которой характеризовали свое прошлое весьма образно: «Отбегаем мы ис того государства Московского из работы вечный, ис холопства неволного, от бояр и дворян государевых».

Вольные казаки стяжали славу доблестных солдат. Волжский атаман Ермак Тимофеевич завоевал Сибирское ханство Кучума, донской атаман Мишка Черкашенин стал одним из героев обороны Пскова от поляков. Атаман Андрей Корела доставил победу Лжедмитрию I.

Борис Годунов выстроил цепь крепостей в Диком поле и запретил посылать на Дон оружие и боеприпасы. Он, конечно, не намеревался вступать в войну с вольными казаками. Его цель заключалась в том, чтобы заставить вольницу нести государеву службу.

Власти закрепляли за вольными казаками их «юрты» — заимки, если они поступали на службу, невзирая на то что в массе они были беглыми холопами.

Попытка подчинить Тихий Дон обернулась катастрофой. По словам Авраамия Палииына, до 20 000 беглых холопов — вольных казаков оказались к 1606–1607 гг. в стане Болотникова.

Царь Василий Шуйский издал ряд законов о холопах, чтобы привлечь их на свою сторону.

В феврале 1608 г. Боярская дума рассмотрела и утвердила три при говора о холопах. Бояре признали сохраняющими юридическую силу все отпускные, выданные беглым холопам-болотниковцам, сложившим оружие и принесшим повинную царю. «Которые холопы, — значилось в приговоре, — были в воровстве, и государю добили челом, и даны были им отпускные», таких не следовало трогать, если только они повторно не «збежали в воровство». Это правило распространялось на будущее: «А которые с нынешнего воровства прибежат ко государю сами, и тех старым их бояром не отдавати, потому что они сами принесли вину свою».

Повстанцы из числа беглых холопов знали, что они не будут возвращены прежним господам и получат отпускные из приказа Холопьего суда, если добровольно сложат оружие. Тех, кто упорствовал в «воровстве», ждала либо казнь, либо возвращение в холопство прежним владельцам.

Пленные казаки (включая беглых холопов) переполняли тюрьмы, и дворяне спешили пополнить свою дворню, забирая их на поруки.

После того как дети боярские стали покидать повстанческий лагерь, возникла новая ситуация, рассмотрением которой занялась Боярская дума. Исходным пунктом для обсуждения стали челобитные грамоты дворян и детей боярских «розных многих городов» с жалобой на то, что «имали они ис тюрем себе на поруки изменичьих людей на Москве, и в Серпухове, и под Тулой, и в ыных городех… да имали на них на свое имя служилые кабалы, а старые их бояре, которые были в измене, а государева опала ныне им отдана, тех холопей имают…». Конфликт разрешился в пользу верных бояр.

Понятие «вольный казак» не существовало для московских законодателей. Им надо было определить свое отношение к беглым холопам. После выдачи отпускных власти старались тут же записать вольноотпущенников в «служилые казаки». Царь Василий пытался использовать сформированное таким путем казачье войско для войны с повстанцами. Результат был плачевным.

В течение многих десятилетий правительство проявляло особое внимание к судьбе боевых послужильцев из дворян. При Грозном оно разрешило выдавать кабалы на обедневших детей боярских, не состоявших на царской службе и согласных поступить на службу в вооруженную свиту богатых землевладельцев. Тем самым власти переложили все расходы по снаряжению воинов, выбывших из конного поместного ополчения, на само дворянство. Царский Судебник ограничивал размер кабального долга суммой в 15 рублей: на эти деньги можно было купить оружие, боевого коня и прочее снаряжение для кабального воина.

Поначалу кабальная служба не была равнозначна холопству — рабству. Но в 1597 г. Борис Годунов издал Уложение, по которому кабальный был лишен права уйти от господина, выплатив ему сумму долга.

Дети боярские предпочитали служить в боярских свитах как свободные люди, без служилой кабалы. Однако Уложение 1597 г. упразднило институт «вольных холопов». Всякий послужилец, питавшийся во дворе у господина полгода и более, обязан был выдать на себя кабалу.

То была подлинная катастрофа для боевых холопов, происходивших из детей боярских.

События гражданской войны обнаружили, сколь опасны насильственные меры в отношении воинского чина, включая обедневших дворян.

Первым законом царя Василия был закон о добровольной службе холопов. Он был принят 7 марта 1607 г. Именной царский указ запрещал принудительно брать кабалы на тех, кто не родился в холопстве, но прожил во дворе господина полгода, год и более.

Царь Василий отменил крепостнический закон Бориса и фактически возродил институт частной добровольной службы. Господин мог держать добровольного холопа, но не мог вернуть его в неволю: если холоп не хочет дать на себя кабалу, «ино тех добровольных холопей в неволю давать не велеть».

В длинной череде крепостнических законов начала XVII в. Уложение о холопах царя Василия 1607 г. выглядело как исключение из правил. Конечно, не следует забывать, что Уложение имело в виду прежде всего низшее дворянство. Уступка сделана была тем оскудевшим помещикам, которых нужда загнала на боярские дворы. Их надо было отвлечь от участия в мятеже.

В России было два царя, и каждый старался склонить на свою сторону вооруженных холопов. Шуйский пытался восстановить боеспособное дворянское ополчение, по традиции включавшее много тысяч боевых холопов.

Во время осады Москвы Болотников обратился к «рабам» — в первую очередь к боевым холопам — с призывом побивать дворян. Землевладельцы должны были наконец осознать, сколь велика угрожающая им опасность. Признаки консолидации дворянского сословия можно было наблюдать по всей стране: в Москве, на Рязанщине, в Северской Украине.

Лжедмитрий II оставался в Стародубе три месяца, не имея возможности набрать войско из местных детей боярских. Характеризуя военные действия в Северской Украине, летописи отметили: «Воины же благороднии от тех стран и градов (северских. — Р.С.) мало больши тысячи, но не согласяшеся, един по единому, соблюдошася от смерти, прибегнуши к Москве, токмо телеса и души свои принесоша, оскорбляюшеся гладом и наготою, оставиша матери своей и жены в домех и в селех своих. Раби же им… озлонравишася зверообразием, насилующе, господеи своих побиваша и пояша в жены, себе господей своих — жены и тшери».

Перелом в настроениях северского дворянства был связан с общей усталостью, тяготами бесконечной войны и в особенности чудовищными избиениями дворян казаками. Дворяне в страхе покидали свои владения на Северщине и поодиночке тайно пробирались к царю Василию в Москву.

Болотниковцы из окружения «стародубского вора» принуждены были прибегнуть к чрезвычайным мерам, чтобы сломить сопротивление северских дворян и принудить их к службе в армии Лжедмитрия II.

Конрад Буссов описал эти меры весьма точно: «Димитрий приказал объявить повсюду, где были владения князей и бояр, перешедших к Шуйскому, чтобы холопы перешли к нему, присягнули и получили от него поместья своих господ, а если там остались господские дочки, то пусть холопы возьмут их себе в жены и служат ему. Вот так-то многие нищие холопы стали дворянами, и к тому же богатыми и могущественными, тогда как их господам в Москве пришлось голодать». По существу, прокламации Лжедмитрия II напоминали как две капли воды «прелестные» листы Болотникова, писанные в осадном лагере под Москвой. Но были и некоторые существенные различия.

«Царек» отнюдь не призывал к истребительной войне против изменников-дворян, к убийству купцов и грабежу их богатств. Помимо того, он не желал посягать на церковные законы о браке, а потому обещал в награду верным слугам не жен, а дочерей «изменников».

Прокламации «стародубского вора» были адресованы прежде всего боевым холопам, владевшим оружием и имевшим опыт воинской службы. Самозванец пытался припугнуть помещиков и одновременно привлечь в повстанческую армию их людей. Руководители мятежа, таким образом, пытались противопоставить дворянам их вооруженную свиту и тем самым усугубить развал поместного ополчения.

Царь Василий обещал беглым холопам свободу, если они сложат оружие. На деле свобода означала зачисление в служилые казаки. Сторонники «вора» предлагали нечто неизмеримо большее: пожалование поместья и зачисление в сословие детей боярских на условиях обязательной службы.

Понятно, почему усилия Шуйского положить конец жестокой гражданской войне не привели к успеху. Низы уповали на щедрые обещания «Дмитрия», не предвидя последствий крушения общественного порядка.

Полагают, что Болотников поднял знамя кровавого переворота, что он возглавил Крестьянскую войну, грозившую ниспровергнуть весь «феодальный» строй. Анализ «прелестных» писем Болотникова и Лжедмитрия II опровергает такие представления. Самозванцы и их сторонники, не сумев привлечь на свою сторону дворянство, были поставлены перед необходимостью заменить дворян-изменников выходцами из низов — новым дворянством, всецело обязанным своими успехами «Дмитрию». Из рук «вора» они должны были получить поместья и дворянских невест в жены. Но планы подобного рода просуществовали недолго. Лжедмитрий II очень скоро должен был понять, что без поддержки дворян взойти на трон невозможно.

Характерной чертой нового периода Смуты был взрыв насилия, превосходивший все, что происходило ранее.

Смута выпала на долю поколений, для которых царствование Грозного не было отдаленным прошлым. Большинство этих людей родилось при царе Иване. В их головы глубоко запала легенда о великой измене бояр и той борьбе, которую благочестивый государь всю жизнь вел с лихими изменниками. В годы Смуты были еще живы очевидцы опричных убийств.

Во время казни «изменников» Иван Грозный, случалось, обращался к народу за одобрением своих действий. Правильно ли он делает, что казнит своих изменников, — спрашивал монарх. И народ вопил: «Живи, преблагой царь! Ты правильно делаешь, наказуя изменников по их делам!»

Апеллируя к толпе, самодержец делал народ судьей в своих распрях с боярами. Он как бы указывал подданным на виновников всех их бед в лице бояр и приказных. Деяния грозного царя не были забыты.

По своей жестокости расправы казаков Болотникова и «Петрушки» ничем не уступали зверствам опричников. Поистине у истоков русского бунта стоял сам великий государь Иоанн Васильевич, помазанник Божий.

После появления в Путивле «царевича Петрушки» этот город стал для дворян подлинной Голгофой. Кровавые казни на путивльских площадях зловеще напомнили современникам о казнях на Поганой Луже в Москве при Грозном. Тогда опричники резали дворян и приказных людей по суставам, обливали кипятком (варом), рубили головы, сажали на кол. Совершенно так же казнил бояр и дворян в Путивле мнимый внук царя Ивана.

Князей и дворян, повествует летописец, «Петрушка» «повеле посекати, по суставом резати, а иным руки и ноги нахрест сечь, а иных варом обливати и з города мстати». Сходным образом описаны расправы казаков в Разрядных книгах. «В Путимль, — значится в Разрядах, — привели казаки инова вора Петрушку… и тот вор Петрушка боярина князь Василья Кардануковича, и воевод, и дворян, и воевод, которых приводили [из городов]… всех побили до смерти разными казнями, иных метали з башен, и сажал по колью и по суставам резал». Современники утверждали, что «Петрушка» велел избивать «пред собой на подромех» бояр и воевод «числом на день по семидесять человек». Приведенная цифра едва ли достоверна. Судя по именам, упомянутым в источниках, в Путивле погибло несколько десятков знатных дворян. В числе их были: боярин князь Василий Черкасский, царский посланник ясельничий Андрей Воейков, знатные воеводы князья Андрей Ростовский и Юрий Приимков-Ростовский, Гаврила Коркодинов, двое Бутурлиных, Никита Измайлов, Алексей Плещеев, Михаил Пушкин, Иван Ловчиков, Петр Юшков, Федор Бартенев, Языков и другие.

Из Путивля «Петрушка» перешел в Тулу, где соединился с войском Болотникова. Реальная власть в гарнизоне принадлежала казакам и их предводителям. По этой причине в Туле меры против знати и дворян проводились с такой же решительностью и беспощадностью, как и в Путивле.

Князь Мещерский писал в своей грамоте на имя царя, что отца его князя Федора «убил на Туле вор Петрушка за православную веру». Богдан Милославский утверждал, что отца его «убил вор Петрушка на Туле». Видный тульский помещик Ермолай Истома Михнев сразу после переворота 17 мая 1606 г. «посылан был с Москвы на Волгу уличать вора Петрушку». Прошло более года, и казацкий «царевич» столкнулся со своим обличителем в Туле. Встреча имела трагический для дворянина исход. «Как пришол он, вор Петрушка, на Тулу и его, Ермолая [Михнева] за тое уличенье по его (самозванца) веленью воровские казаки замучили до смерти и тело его сожгли». Поместье Михнева, находившееся в пяти верстах от Тулы, было разграблено, жалованные грамоты и прочие документы дворянского рода Михневых уничтожены.

Гражданская война вновь приобретала широкий размах. Со всех сторон в Тулу присылали на суд и расправу дворян, плененных в городах и на поле боя. В Туле повторилось то, что произошло в Путивле. После одного удачного для повстанцев боя «царевич Петр» велел казнить пленных ратников «на всяк день числом человек по десяти и больши… и иных повеле зверем живых на снедение давати».

Казни дворян небыли делом рук одних лишь казаков. Суд над «изменниками» проводился в форме народных расправ. Осужденных возводили на башню, оттуда одних по требованию народа сбрасывали вниз, а других, также по решению толпы, «прощали» и избавляли от смертной казни.

Некогда Иван Грозный тешился тем, что травил опальных монахов медведями. «Царевич Петр» подражал мнимому деду, развлекаясь медвежьей потехой. Пленных дворян сажали в загородку и туда же пускали медведя. Несчастные отбивались от зверя как могли. Сын боярский Кошкин красочно описал в челобитной грамоте царю, как его «вор Петрушка мучил розными муками на Туле и медведьми травил». Темниковский мурза Барашев также побывал в тульской тюрьме в дни осады города, но ему удалось бежать. По словам мурзы, его на Туле «били кнутом, и медведем травили, и на башню взводили, и в тюрьму сажали, и голод и нужду терпел…».

Даже после поражения и сдачи Тулы Болотников не расстался с надеждой на то, что ему еще удастся довести до конца войну с изменниками-дворянами и лихими боярами, и тогда он потешит мир их муками. По пути к месту ссылки Болотников останавливался в Ярославле. Тамошние дети боярские были поражены тем, что главного «воровского» воеводу везли несвязанным и без оков. Они стали допытываться у приставов, почему мятежник содержится так свободно, почему не закован в колодки. Отвечая им, Болотников разразился угрозами: «Я скоро вас самих буду ковать (в кандалы) и в медвежьи шкуры зашивать».

В конечном счете число жертв гражданской войны в десятки и сотни раз превысило число жертв опричнины. Но в 1607 г. никто не мог предсказать масштабов национальной катастрофы, почву для которой подготовили мятеж Болотникова и вторичное воскрешение «царя Дмитрия».

 

«Воровской» лагерь

С тех пор как Лжедмитрия II признали многие русские города, интерес к самозванческой интриге стали проявлять влиятельные лица Речи Посполитой, некогда покровительствовавшие Отрепьеву. В.числе их были князь Ружинский, Тышкевич, Валевский, Адам Вишневецкий и другие.

Король Сигизмунд III не желал участвовать в авантюре. Но мятеж против королевской власти усилил элементы анархии в Речи Посполитой. Наемные солдаты, оставшиеся без работы после подавления мятежа, хлынули в русские пределы в надежде на то, что «царек» щедро вознаградит их за труды.

Давний сподвижник Отрепьева князь Роман Ружинский не прочь был сыграть такую же роль при Лжедмитрии II, какую при первом самозванце играл Юрий Мнишек. Оба вельможи оказались на пороге разорения и все надежды возлагали на успех авантюры и щедрые пожалования «царька». Обедневший украинский магнат Ружинский заложил земельные владения и влез в долги. На занятые деньги он навербовал отряд конных копейщиков.

Среди наемников было немало участников московского похода Отрепьева, и Ружинский должен был подготовить их к встрече с шкловским бродягой. Одним лишь насилием предотвратить нежелательные толки было невозможно. Гетман нанял доктора богословия Викентия, который выступил перед солдатами с россказнями о том, что он видел «царя Дмитрия» при его первом появлении в Польше и в бытность его в Москве, потом в келье у бернардинских монахов, а затем в Стародубе, и все это одно лицо. Чтобы оправдать авантюру, богослов написал донесение в Рим с доказательствами истинности «царя Дмитрия».

Прибыв на Русь, Ружинский направил послов к Лжедмитрию II. Когда послы вернулись, солдаты обратились к ним с вопросом: тот ли это «царь»? Ответ послов был более чем двусмысленным: «Тот, к которому вы нас послали!» Прошло два с половиной месяца, прежде чем Ружинский возобновил переговоры. Поляки убедились, что «царек» не располагает богатой казной, достаточной для того, чтобы оплатить их услуги. Это было главной причиной промедления.

Перейдя в Кромы, войско направило к «царьку» новых послов. Весной 1608 г. они явились в Орел, где «канцлер» поляк Валевский приветствовал их от имени «самодержца». Придворный этикет был грубо нарушен самим «государем». Он поносил поляков, обвиняя их в измене. Изменой «вор» считал любые сомнения в его царственном происхождении. Самозванцу передали двусмысленную фразу первых послов, и он принял позу оскорбленного самодержца.

Брань убедила жителей Стародуба, что перед ними истинный государь. Но на поляков она произвела обратное действие. В ответ на ругань послы — наемные солдаты объявили, что теперь они уверены, что перед ними не прежний царь Дмитрий, так как тот в отличие от нового «умел уважать и понимать воинов». Послы закончили речь прямой угрозой, заявив, что солдаты «будут знать, как поступить».

Старое руководство в лице гетмана Меховецкого не желало допустить в свой лагерь Ружинского. Но Меховецкий утратил авторитет, так как не обеспечил выплаты наемникам обещанных денег. За спиной Меховецкого солдаты пришли к соглашению с войском Ружинского.

Когда Ружинский вступил в Орел, самозванец дал пир в его честь. Обличения послов и угрозы в адрес «вора» были забыты. Наемников более всего волновал вопрос, заплатят ли им за службу в России.

В апреле 1608 г. польские солдаты собрались на войсковое коло для выборов гетмана. Вновь в центре внимания был вопрос о деньгах. Новым гетманом наемники выкрикнули Ружинского. Лжедмитрий II, вызванный в коло, пытался перечить. «Цыть, сукины дети!» — кричал он. Поднялся страшный шум. Солдаты требовали немедленно предать негодяя смерти: «Убить его, мошенника, зарубить! Ах ты, такой сякой сын, разбойник! Поманил нас, а теперь платишь нам неблагодарностью!»

Ружинский убедил солдат, что обеспечит им жалованье, соответствующее их достоинству. Взбунтовавшееся наемное войско окружило двор «царька» вооруженной стражей. Меховецкий не желал признать свое поражение и пытался оспорить решение польского войска. Первый покровитель шкловского учителя рассчитывал на поддержку государя и казачьего войска, по численности далеко превосходившего наемную армию. Но Лжедмитрий II струсил и не смог защитить своего гетмана. Попав под домашний арест, он запил горькую. Протрезвев, «самодержец» должен был претерпеть новые унижения. Он просил прощения у наемных солдат и признал власть избранного гетмана Ружинского, после чего Меховецкий был изгнан из лагеря.

Новый гетман не сразу почувствовал себя хозяином положения. Он принужден был оставаться в Кромах, в то время как Лжедмитрий II находился в Орле с Заруцким.

Смена командования имела важные последствия. Болотниковцы, приведшие к власти «стародубского вора» и пользовавшиеся большим влиянием в его лагере, стали утрачивать одну позицию за другой. Следом за шляхтой и магнатами в окружении Лжедмитрия II появилась московская знать.

Встреча наемников с «государем» породила толки о его самозванстве. Уверенность воинства в успехе авантюры поколебалась. Гетману пришлось прибегнуть к новым инсценировкам. На помощь ему пришли доктор Викентий и некто Тробчинский, якобы знавший многие тайны Лжедмитрия I. Тробчинский взялся проэкзаменовать «царька» и установить, является ли он тем, прежним, «Дмитрием». На публичном диспуте он излагал «тайны», заведомо искажая детали. Шкловский учитель уверенно поправлял его и на все вопросы давал точные и исчерпывающие ответы. Вопрошавшие изображали при этом величайшее изумление и заявляли, что об этом знали только они да еще сам «царь Дмитрий», а значит, это, несомненно, он, хотя внешне и не похож.

Речи в пользу истинности государя заключали убийственную для него оговорку. Признание того, что претендент вовсе не похож на коронованного «Дмитрия», обрекало «вора» на положение марионетки, которую поляки могли в любой момент объявить обманщиком и выбросить на свалку. Над головой самозванца повис меч.

Тем не менее наемные солдаты были удовлетворены спектаклем и готовы были простить «государю» его внешность. Их удовлетворили обещания выплатить деньги.

Затея Ружинского имела в виду не одних только наемников. Вскоре гетман обратился с посланием к князю Василию Голицыну, одному из бояр, посадивших Отрепьева на трон. Литовцы не служат многочисленным лжецаревичам, объявившимся в России, но он, Ружинский, убедился в истинности «царя Дмитрия» и в числе первых стал ему служить, так как его отец, дед и дядя верно служили прирожденным московским государям (Ружинские пользовались авторитетом в Запорожской Сечи и не раз приводили отряды запорожцев и воевали с татарами бок о бок с царскими воеводами).

Обращение должно было посеять сомнения среди сподвижников Лжедмитрия I в Москве, утративших прежнее влияние после воцарения Шуйского.

Ружинский развил бурную деятельность. По его приказу Лжедмитрий II обратился за помощью к «родителю» — тестю Юрию Мнишеку, чтобы через него заручиться поддержкой короля. Мнишек откликнулся на призыв и составил подробную записку для Сигизмунда III с уверениями, что его зять жив, и, ссылаясь на статьи тайных договоров, просит о признании и военной помощи. Мнишек вновь излагал планы насаждения католичества в Московии, старался оградить права дочери как московской царицы.

Через послов Лжедмитрий II, имея пустую казну, предложил королю за помощь полмиллиона злотых. Но польские власти не захотели вести с ним переговоры. Записка Мнишека не произвела впечатления на короля и сейм. Сенаторы настаивали на запрете вербовки войск для самозванца в Польше.

Заняв пост главнокомандующего, Ружинский немедленно отдал приказ о наступлении на Москву. Поход начался неудачно. Случайный пожар уничтожил все запасы, заготовленные в Орле для войска.

Царь Василий сосредоточил крупные силы на подходах к Волхову. Армию возглавил брат царя, князь Дмитрий Шуйский. Воеводы успели возвести укрепленный лагерь. Узнав о приближении противника, Дмитрий Шуйский 30 апреля 1609 г. вывел полки из лагеря и выстроил их в боевые порядки. Ружинский столкнулся с русскими на марше, не имея времени для перестроения войска. Конные роты с ходу атаковали русские позиции.

Воевода передового полка Василий Голицын отразил атаку и потеснил атакующих. Тогда в бой вступили отряды Ружинского и Валевского. Они отбросили Голицына и вышли в расположение большого полка. Участники сражения отметили, что главные силы русской армии не оказали помощи своим гибнущим товарищам. Положение спасла атака сторожевого полка князя Куракина.

Военный совет, созванный ночью Шуйским, принял решение не возобновлять генеральное сражение, а отвести полки к Волхову, чтобы занять оборону по засечной черте и преградить неприятелю путь на Москву. В «воровском» лагере Ружинский и его ротмистр также приняли решение отложить бой и перейти на более выгодные позиции. Мелкие стычки продолжались 1 мая.

Русские ратники начали отводить артиллерию в тыл. В то же самое время гетман Ружинский приказал перевезти войсковые обозы за реку и приступил к строительству лагеря на новом месте. Обозные повозки подняли тучи пыли. Русские решили, что противник перестраивает свои порядки, чтобы крупными силами нанести удар с фланга. В царских полках началась паника. Перебежчики сообщили обо всем «царьку». Ружинский немедленно отдал приказ о наступлении. «Вор» и польские люди, записал летописец, «перелезли реку и пришли под село Кобылино за 15 верст Волхова, позади полков Московского государства».

Выход польской конницы в тыл царской армии окончательно погубил Шуйского. Его полки утратили управление и обратились в паническое бегство. Часть сил отступила в Волхов, другая ушла к засечной черте. Волхов открыл ворота перед Ружинским после двух дней сопротивления. Победителям досталось множество пушек и огромный обоз.

Причины поражения не сводились лишь к неумелому руководству и трусости Дмитрия Шуйского. Гражданская война деморализовала дворянское ополчение. Уездные дети боярские не были очевидцами гибели Лжедмитрия I, и их сбили с толку успехи воскресшего «царя». Если «Дмитрий» вновь берет крепость за крепостью и неудержимо продвигается к Москве, значит, сам Бог покровительствует ему, а противившихся неизбежно постигнет кара. Воеводы утратили всякое доверие к служилым людям, тогда как ратники перестали доверять своим командирам. Число перебежчиков вновь стало стремительно расти.

Чтобы удержать при себе польские отряды, самозванец после битвы заключил с ними новое соглашение. Он обязался разделить с ними все сокровища, которые достанутся ему при вступлении на царский трон. Народ, приветствовавший нового «истинного Дмитрия», понятия не имел о сговоре за его спиной.

В июне 1608 г. армия самозванца разбила лагерь в Тушине. Скопин расположился на Ходынке против Тушина. Царь Василий с двором занял позиции на Пресне.

Появление польских и литовских отрядов в армии самозванца вызвало тревогу в Кремле. Русские власти развили лихорадочную деятельность, стремясь предотвратить военный конфликт с Речью Посполитой. Царь Василий поспешил закончить мирные переговоры с польскими послами, обещал им немедленно отпустить на родину Мнишеков и других поляков, задержанных в Москве. Послы в принципе согласились немедленно отозвать из России все военные силы, сражавшиеся на стороне самозванца.

На радостях Шуйский известил Ружинского о близком мире и пообещал заплатить его наемникам «заслуженные» у «вора» деньги, как только те покинут лагерь.

Царь Василий радовался преждевременно. В течение двух недель его воеводы стояли на месте, не предпринимая никаких действий. В полках распространилась уверенность в том, что война вот-вот кончится. Гетман Ружинский использовал беспечность воевод и на рассвете 25 июня нанес внезапный удар по войску Скопина. Царские полки в беспорядке отступили. Тушинцы пытались ворваться на их плечах в Москву, но были отброшены стрельцами. Ружинский намеревался отдать приказ об общем отходе, однако воеводы не решились преследовать его отступавшие отряды. Три дня спустя царские воеводы наголову разгромили войско Лисовского, пытавшееся ворваться в столицу с юга.

Тщетно Лжедмитрий II домогался заключения «союзного» договора с королем и выказывал готовность идти на любые уступки. Наиболее дальновидные политики Польши решительно возражали против вмешательства во внутренние дела Русского государства. Сигизмунд III следовал их советам, ибо он не успел еще забыть о своей неудаче с Отрепьевым и не подавил окончательно оппозицию внутри страны.

В конце концов легкие победы Лжедмитрия II все же лишили Сигизмунда III благоразумия. Король отдал приказ готовить войска для немедленного занятия русских крепостей Чернигова и Новгорода-Северского.

Завоевательные планы Сигизмунда III натолкнулись на возражения высших сановников. Коронный гетман Станислав Жолкевский указывал на неподготовленность королевской армии к большой войне. Королю пришлось отложить осуществление своих намерений.

В Москве царь Василий продиктовал польским послам условия перемирия. Послы, томившиеся в России в течение двух лет, подписали документ, чтобы получить возможность вернуться на родину. Мирный договор оказался не более чем клочком бумаги. В самый день подписания перемирия в Россию вторгся литовский магнат Ян Петр Сапега с многочисленным войском.

Во исполнение договора царь Василий освободил семью Мнишеков. Сенатор дал клятву Шуйскому, что никогда не признает своим зятем нового самозванца, и обещал всячески содействовать прекращению войны. Но Мнишек вовсе не думал исполнять свои обещания. Он вел рискованную игру и делал все, чтобы разжечь Смуту.

Царь поручил воеводам сопровождать послов до границы и обеспечить их безопасность. Воеводы везли поляков лесными дорогами, таясь от «вора». Но уже на другой день после отъезда из Москвы Мнишек сообщил тушинцам сведения, которые позволили им перехватить обоз.

Польские послы настаивали на соблюдении перемирия и возвращении на родину. Но Мнишеки отделились от посольского обоза и остановились неподалеку от границы в районе Белой. Ружинский послал за ними полковника Заборовского. В письме «тестю» Лжедмитрий II выражал пожелание «скорого радостного и приятного свидания», но при этом прозрачно намекал, что тестю безопаснее будет вернуться в Польшу: ему, «царю Дмитрию», было бы «лучше слышать, что вы (Мнишеки) в Польше на свободе, нежели здесь поблизости в полону».

Заборовский передал сенатору «царскую грамоту», но не стал спешить с возвращением в Тушино. Вскоре к нему присоединился Ян Сапегас литовскими отрядами. Литовцы устроили парад в честь «московской царицы Марины».

В Можайске Сапега получил грамоту Лжедмитрия II с «повелением» оставить Марине Мнишек небольшую свиту, а самому направиться в Тушино, «нимало не сомневаясь в милости нашей».

Борьба за власть была неизбежна. Ружинский не желал расставаться с титулом главнокомандующего. Но теперь на этот пост претендовали также Юрий Мнишек и Ян Сапега.

Последующие шаги Ружинского показали, что своим главным соперником он считал Сапегу. В новой грамоте самозванец и Ружинский сообщили Сапеге, что «царь Дмитрий» внезапно заболел, и предложили Сапеге вступить в переговоры с «канцлером» «царя» Валевским. Два гетмана должны были договориться между собой без всякого участия «царька» и его «тестя».

В отношении «царицы» Марины у тушинцев были свои планы. Когда Мнишеки с Сапегой прибыли в Звенигород, они получили письмо от «болевшего» «царя». Лжедмитрий II просил свою «супругу» принять участие в положении святого в Звенигородском монастыре, чтобы укрепить расположение московских людей к «царственной чете».

Очевидец событий Николай Мархоцкий засвидетельствовал, что появление Мнишеков принесло тушинцам «больше вреда, чем пользы, так как царица и другие персоны, знавшие Дмитрия в столице, увидев нашего, не захотели его признавать, и скрыть это было невозможно». Прошла неделя, и лишь «после долгих уговоров, — отметил Мархоцкий, — согласились все, в том числе царица, притворяться вместе с нами, что это не другой царь, а тот самый, что был в Москве».

Первая встреча Юрия Мнишека с «вором» состоялась 5 сентября 1608 г. Секретарь Сапеги записал в Дневнике, что пан воевода Сандомирский «во второй раз ездил к самозванцу познавать, тот это или не тот». Откровенная и насмешливая запись из Дневника дает точное представление о начавшемся торге.

Вопрос о том, был ли «вор» истинным Дмитрием, не имел существенного значения. Поляки не могли поделить власть. Юрий Мнишек, претендовавший на роль правителя России при Лжедмитрии I, требовал для себя тот же пост в Тушине. Первое свидание закончилось тем, что Ружинский отверг претензии Мнишека, а тот отказался признать Лжедмитрия II своим зятем.

Некогда Отрепьев согласился удовлетворить все территориальные притязания нареченного тестя. Теперь Мнишек напомнил новому «зятю» о его обязательствах. В народе толковали, что Мнишек требует для своей дочери вдовьего удела и известных городов. Эти слухи могли лишь осложнить положение самозванца.

6 сентября Марина впервые виделась со своим «супругом». В Дневнике Яна Сапеги появилась запись, что «царица» московская не очень хотела приветствовать «мужа» и явно не радовалась его приезду.

На пути к Москве молодой шляхтич из рыцарских побуждений предупредил Марину, что в Тушине она увидит не своего венчанного мужа, а самозванца. Разговор был доверительным. Но Юрий Мнишек, видимо, сам выдал имя доброжелателя. Ружинский немедленно приказал посадить шляхтича на кол, и тот умер посреди лагеря в страшных мучениях.

В плен к тушинцам попал один из князей Мосальских. Он также обратился к Марине с предупреждением, что «царь ненастоящий». Напуганный казнью шляхтича, он бежал в Москву и уведомил обо всем царя Василия.

Непомерные претензии Юрия Мнишека вызвали раздражение тушинцев.

От Тушинского лагеря до Кремля было рукой подать. Богатейшая сокровищница московских государей разжигала алчность наемников. Вступив на московскую землю, Сапега первым делом потребовал от Ружинского уравнять «в заслуженном» приведенных им солдате наемниками из Тушина. Тушинцы поначалу отвергли притязания сапежинцев как наглые и абсолютно неприемлемые. Но Сапега привел с собой 1700 воинов, и с ним пришлось считаться.

К осени 1608 г. в лагере Лжедмитрия II было, по словам поляков, «18 000 польской конницы и 2000 хорошей пехоты, не считая 30 000 запорожских казаков и 15 000 донских». Речь Посполитая вела форменную войну с Россией, хотя война и не была объявлена.

Преобладали в «воровском» войске казаки. Казаками считали всех украинцев и русских простолюдинов, пополнявших армию самозванца. Примечательно, что запорожское войско вдвое превосходило донское. Казалось, вся Украина собралась под тушинскими знаменами.

На поле боя решающее значение имели атаки гусарской конницы. Казаки сражались в пешем строю.

Содержание наемной польской армии требовало огромных средств. Но казна Лжедмитрия II была пуста. «Вор» клялся, что раздаст наемникам в счет долга все богатства московской сокровищницы, которую еще предстояло завоевать.

У Мнишека был свой взгляд на вещи. Он требовал вернуть ему огромные суммы денег и драгоценные подарки, которые были отобраны у него после переворота и перешли в царскую казну. Он не забыл также, что не получил миллиона злотых, обещанных ему «царевичем Дмитрием» в Самборе по случаю будущей свадьбы с Мариной. В награду за признание Лжедмитрий II выдал «тестю» жалованную грамоту с обязательством выплаты 300 000 рублей. Обязательство не было подкреплено подписями ротмистров и войска.

Отец и дочь Мнишеки вскоре уяснили себе, что их «родня» — всего лишь подставное лицо, кукла в руках Ружинского и прочих лиц, его окружавших. Однако делать было нечего. 10 сентября «царица» торжественно въехала в Тушино и разыграла роль любящей жены, обретшей супруга. Возвращение на «трон» не принесло «царице» ожидаемых выгод. Марина согласилась стать наложницей проходимца, не получив ни казны, ни земель. Ее притязания на управление особыми городами не были удовлетворены.

По слухам, Мнишек пытался оградить честь дочери, а заодно и собственный кошелек. Лжедмитрий II якобы не мог вступить в права супруга до занятия трона и выплаты обещанных денег. Но все это были поздние вымыслы, призванные оправдать грех «царицы», которая нарушила закон и без венчания разделила ложе с бродягой.

Изба «царька» стояла посередине лагеря, и раздельная жизнь августейшей четы была бы сразу замечена и вызвала бы толки, убийственные для самозванца.

Прошло полгода, и Марине пришлось выдержать объяснение с братом, случайно встреченным ею. Юный Мнишек упрекал сестру в распутстве. Чтобы смягчить его гнев, «царица» не моргнув глазом заявила, будто один из ксендзов тайно обвенчал ее с новым супругом. Марина могла скрыть венчание от посторонних, но совершенно невероятно, чтобы церемония осталась тайной для отца и братьев, находившихся при ней в лагере.

Дворецкий «царицы» Мартин Стадницкий свидетельствовал, что Марина жила с самозванцем не венчанная, потому что жажда власти была у нее сильнее стыда и чести.

Комедия, разыгранная Лжедмитрием II и Мариной, не могла ввести в заблуждение дворян и наемников, хорошо знавших первого самозванца. Но спектакль произвел впечатление на простой народ. Весть о встрече коронованной «государыни» с «истинным Дмитрием» разнеслась по всей стране.

Домогательства Мнишеков способствовали примирению соперников. Ружинский заключил с Сапегой полюбовную сделку. На пиру, за чашей вина гетманы, ненавидевшие друг друга, обменялись саблями и разделили московские земли на сферы влияния. Ружинский сохранял власть в Тушине, южных и северских городах. Сапега взялся покорить Троице-Сергиев монастырь и завоевать земли к северу от Москвы.

13–14 сентября на пиру в честь Сапеги «царек» произнес здравицы в честь короля Сигизмунда III, Яна Сапеги и его рыцарства. Тушинские солдаты не проявляли особой радости за пиршественным столом. Сапежинцы получили равные с тушинцами права на раздел кремлевских сокровищ.

Борьба за власть в Тушинском лагере сопровождалась кровопролитием. Старый гетман Меховецкий, один из главных организаторов самозванческой интриги, попытался использовать соперничество Ружинского с Сапегой и вернуть себе власть. Он тайно пробрался в лагерь и укрылся в избе у Лжедмитрия II. Солдаты обсуждали планы свержения Ружинского. Узнав об этом, гетман ворвался в покои «царька» и зарубил Меховецкого. Самозванец пытался протестовать, но гетман «велел передать, что и ему шею свернет».

Юрий Мнишек оставался при особе Лжедмитрия II недолго и уехал в Польшу.

Поражение армии Шуйского и осада Москвы привели к тому, что восстание в стране вспыхнуло с новой силой. В Пскове городская беднота свергла царскую администрацию и признала власть Лжедмитрия II.

С момента гибели Отрепьева очагом сопротивления Шуйскому стала Астрахань. За оружие взялись нерусские народности Поволжья. Власть Лжедмитрия II признали Переславль-Залесский и Ярославль, Кострома, Балахна и Вологда. При поддержке городских низов тушинские отряды заняли Ростов, Муром и Арзамас. С разных концов страны в Тушино спешили отряды посадских людей, мужиков и казаков. Их волна неизбежно захлестнула бы собой подмосковный лагерь, если бы наемное воинство не диктовало тут своих законов.

Гражданская война подорвала престиж и экономическое благополучие «царствующего града» — Москвы. В течение полутора лет у страны было два царя и две столицы. Под боком у старой столицы, где сидел царь Василий, образовалась «воровская» столица в Тушине.

Резиденция Лжедмитрия II не имела башен и стен, которые хотя бы отдаленно походили на мощные укрепления Москвы. Но царь Василий ничего не мог поделать со своим грозным двойником в Тушине, потому что в стране бушевал пожар гражданской войны. По временам власть «тушинского вора» распространялась на добрую половину городов и уездов страны, включая Ярославль в центре, Вологду на севере, Астрахань на юге, Псков на северо-западе.

Низы тщетно ждали начала «счастливого царства». Второй самозванец обещал народу то же, что и первый, — тишину и благоденствие. Но народ не получил ни того ни другого.

Тушинское воинство было плоть от плоти армии Болотникова. Но со временем облик Тушина изменился.

На окраинах низы снаряжали повстанческие отряды и посылали их на помощь Лжедмитрию II. Некоторыми из этих отрядов командовали собственные казацкие или мужицкие «царевичи». Поначалу в войске самозванца было много болотниковцев, и толпы повстанцев встречали радушный прием в «воровском» лагере.

После переворота и перехода власти от Меховецкого к Ружинскому ситуация изменилась. 14 апреля 1608 г. Лжедмитрий II в манифесте к жителям Смоленска объявил, что приказал казнить самозваных царевичей. Приглашая смоленских детей боярских к себе на службу, он пояснял, что в избиениях дворян повинен не он, а «царевич Петр» и другие казацкие «царевичи».

Известия о казнях самозванцев эхом отозвались в казацких станицах. На Волге «потомок» Грозного Осиновик был повешен своими «подданными». Зато двух других «царевичей» — Ивана-Августа и Лаврентия — казаки привели с собой в Тушино. «Царек» милостиво принял казаков, а двух их «царевичей» велел повесить на дороге из Тушина в Москву. Казнь «царевичей» знаменовала собой окончательное перерождение повстанческого войска.

В Тушине при особе Лжедмитрия II образовался священный собор с «патриархом» во главе и «воровская» «Боярская дума».

По милости Отрепьева Филарет Романов занял кафедру митрополита в Ростове Великом. Он принял участие в обороне Ростова от «воров», попал в плен в октябре 1608 г. и в простой телеге был увезен в Тушино. Самозванец казнил ростовского воеводу, а Филарету предложил сан патриарха. У Романова не было выбора. «Воры» не церемонились с иерархами церкви. Они убили архиепископа Тверского, пытавшегося покинуть Тушино.

Романов обладал политическим опытом и популярностью. Его поддержка имела неоценимое значение для самозванца. Богдан Шкловский выдавал себя за сына Грозного, а Филарет был племянником этого царя. «Родственники» должны были помочь друг другу.

Полагают, что Филарет, его родня Михаил Глебович Салтыков, Иван Годунов (шурин Филарета), князья Алексей Сицкий, Дмитрий Черкасский, свояки Романовых, заняли господствующие позиции в «воровском» правительстве.

По-видимому, это не так. Салтыков провел розыск об измене Романовых и подвел Федора Никитича под монастырь. Эти люди ненавидели друг друга, что вполне устраивало командиров литовских отрядов.

Вопрос о группировках внутри «воровской» думы давно привлекал внимание исследователей. Но этот вопрос не имеет большого значения, поскольку сама дума была марионеточной.

Командир литовских наемных отрядов мог грозить побоями «царьку» и распоряжался вещами из его личного гардероба. «Найм» солдат был простой видимостью. Иноземные солдаты вели в России войну за право грабить монастыри, села и города, разбойничать в чужой стране.

Ключевыми фигурами в «воровской» думе были атаман «боярин» Иван Заруцкий и боярин Михаил Салтыков. Их главное достоинство заключалось в том, что они беспрекословно исполняли все приказы и распоряжения гетмана Ружинского и поляков. Пожаловав украинскому казаку высший сан, «литва» показала московитам, сколь невысоко она ценит их думные титулы.

Гетман Ружинский, как и великий бражник, маршалк «вора» Адам Вишневецкий, редко бывал трезвым. Боярин Заруцкий всегда был начеку. Повесив несколько казачьих «царевичей», «потомков» Грозного, и возглавив Казачий приказ, он полностью подчинил гетману Ружинскому казачью вольницу. Заруцкий ежедневно расставлял стражу на валах и в воротах, посылал разъезды по разным дорогам, чтобы не допустить внезапного нападения неприятеля.

Тушино являло взору необычное зрелище. Основанная на холме близ впадения речки Сходни в Москву-реку, «воровская» столица имела диковинный вид. Вершина холма была усеяна шатрами польских гусар. Среди них стояла просторная рубленая изба, служившая дворцом для самозванца. За «дворцом» располагались жилища русской знати. На холме жили господа и те, кто желал казаться господами. Простонародье занимало обширные предместья, раскинувшиеся у подножия холма. Наспех сколоченные, крытые соломой будки стояли тут в великой тесноте, одна к одной. Жилища были битком набиты казаками, стрельцами, холопами и прочим «подлым» народом. В пору дождей так называемая столица тонула в грязи. Кругом стояла невыносимая вонь.

Лжедмитрий II многократно просил Сигизмунда III о покровительстве и помощи, но наталкивался на отказ. Однако по мере того как гражданская война ослабляла Россию, военная партия в Речи Посполитой все выше поднимала голову.

В Тушине собралось множество польских и русских дворян, пользовавшихся милостями первого самозванца. Все они откровенно презирали «царька» как явного мошенника, но не могли обойтись без него. Творя насилия и грабежи, наемное «рыцарство» повсюду трубило, что его единственная цель — восстановление на троне законного государя, свергнутого московскими боярами.

Личность Лжедмитрия II мало что значила сама по себе. Каким бы ничтожным и безликим ни казался «тушинский вор», важен был не он сам, а его имя. В глазах простых людей он оставался «прирожденным государем Дмитрием».

Однако успехи нового самозванца оказались призрачными. Тушино недолго соперничало с белокаменной Москвой. «Воровская» столица клонилась к закату, когда начался новый акт великой московской трагедии.

 

Пора заговоров

Москва была в осаде неслыханно долгий срок. Литовское командование рассчитывало взять столицу измором. Когда тушинцам удалось блокировать город, там начался голод. К началу лета 1609 г. цены на хлеб в столице резко подскочили. Четверть жита продавали по пять рублей и выше, четверть овса — по три рубля. «Людей убогих по улицам огромное число поумерало».

Власти пытались остановить рост цен, устанавливали предельные цены, устраивали гонения на спекулянтов, дабы «градским законом смирити сих». Однако положение ухудшалось. Купцы, торговавшие хлебом, наживались на бедствиях. Подозревали, что спекулянты сами задерживали обозы с хлебом: «в протчих градех и селех закупленная ими сташа недвижима», пока цены на городском рынке не поднимались еще выше.

Правительство не могло пресечь торговлю москвичей с Тушином, что было свидетельством его полного бессилия. В тушинском лагере было много раненых, для их лечения недоставало лекарств. Ощущалась постоянная нехватка пороха и оружия. Были затруднения с солью.

Московские купцы старались не упустить выгоду и везли «ворам» всевозможные товары. На порохе и лекарственных зельях они, по свидетельству очевидцев, получали прибыли «десять гривен на шти серебреницах». Звон серебра заглушал страх перед наказанием за измену.

Население осажденного города было измучено дороговизной и голодом. По свидетельству перебежчиков, народ не раз собирался толпой и с «шумом» подступал ко дворцу: «Дети боярские и черные всякие люди приходят к Шуйскому с криком и воплем, а говорят: до чего им досидеть? Хлеб дорогой, а промыслов никаких нет и нечего взяти нигде и купити нечем!» Голодающие грозили, что откроют ворота врагам ради спасения жизни.

Василий Шуйский в течение двух лет постоянно был занят тем, что уговаривал москвичей потерпеть, подождать подхода войск, не сдавать город мятежникам. Он многократно назначал сроки (обычно три недели) окончания осады, кланялся толпе, а иногда, если верить перебежчикам, падал перед народом ниц («крестом»). Его уговоры неизменно достигали цели.

Что касается дворян, Шуйский старался завоевать их поддержку многообразными средствами.

До XV в. на Руси доминировала вотчинная (частная) форма земельной собственности. В конце XV в. Москва экспроприировала владения всех бояр в пределах обширной Новгородской земли. В результате государственная собственность превратилась в ведущую форму земельной собственности. Перемены оказали глубокое воздействие на социальную структуру и политический строй России. Образование всеобъемлющего фонда государственной поместной собственности ускорило формирование самодержавных порядков. Государственная земельная собственность стала базой военно-служилой системы Московского царства, основным принципом которой была служба дворян с земли.

Наделение государственными поместьями знати, дворян и детей боярских Московской земли превратило старое московское боярство в военно-служилое сословие XVI в. Помещик мог передать государственное имение — поместье — сыну, если тот нес службу. Практика наследования сближала поместье с вотчиной.

Образование обширного фонда процветающих казенных земель помогло преодолеть кризис дворянского сословия. Но к началу XVII в. поместная система пришла в упадок. Большая часть поместного фонда разорилась и запустела. Московская военно-служилая система не могла существовать без сильной центральной власти. Однако Смута подорвала мощь монархии. Беспорядочные конфискации, проводившиеся царями и самозванцами, окончательно разорили и дезорганизовали дворянское землевладение.

На протяжении многих десятилетий московские государи старательно пополняли фонд государственной земельной собственности. Царь Василий положил начало новому курсу, со временем приведшему к крушению поместной системы.

Будучи в осаде, Шуйский не имел земель, которые он мог бы в соответствии с традицией пожаловать дворянам за верную службу и мужество. Выход был найден. Государь стал жаловать служилым людям за «московское осадное сиденье» вотчины. Отличившиеся дворяне не получали новых земель, но пятая часть их поместья (государственной собственности) закреплялась за ними на правах вотчины (полной частной собственности).

При Грозном помещики мечтали, что им удастся закрепить за собой поместья на праве частной собственности. Опричнина развеяла их мечты. При царе Василии их надежды воскресли. Помещики сами определяли, какие села и угодья станут их вотчинной собственностью. Понятно, что они забирали себе лучшие земли. Эти новые вотчины, располагавшиеся посреди старых поместных владений, они могли передавать по наследству, дарить и продавать без всякой санкции со стороны Казны.

Дело, начатое Шуйским, довершил Петр I, передавший все поместные земли в полную собственность российскому дворянству.

Москва вела длительную войну с Новгородом Великим, прежде чем ей удалось подчинить эту землю. Княжества Владимиро-Суздальской земли были присоединены к Москве без кровавой борьбы. Местные династии из рода Ивана Калиты перешли на службу к московским государям, сохранив в своих руках крупные наследственные вотчины. Они явились в Москву, чтобы совместно с великим князем управлять Россией.

Когда Иван Грозный поставил целью добиться неограниченной власти, он учредил опричнину и сослал в Казань многих Ростовских, Ярославских и Стародубских князей. Названные княжеские дома вместе с домом Суздальских-Шуйских проходили службу в Государевом дворе по особым княжеским спискам, что объединяло их. Опричнина ослабила мощь Суздальских князей. В конце века у них отняли особую привилегию, упразднив службу по суздальским княжеским спискам. Тем не менее суздальская знать сохранила исключительное влияние, с которым монарх должен был считаться.

При Грозном в Тетради дворовой, закрепившей состав Государева двора, княжеский список князей Ростовских стоял на первом месте, выше списка князей Суздальских-Шуйских. Ростовский дом отличался исключительной знатностью, а кроме того, его члены раньше прочей суздальской аристократии перешли на службу в Москву. Это должны были учитывать московские государи.

Царь Борис при коронации первому даровал боярство князю Михаилу Катыреву-Ростовскому. Перед кончиной он вверил высшее командование этому боярину.

Князь Василий Шуйский считал, что Растрига значительно упрочил бы свою власть, если бы женился на православной боярышне из княжеской семьи. Выбор самого царя Василия был примечателен. 17 января 1608 г. государь сыграл свадьбу с княжной Марией Буйносовой-Ростовской. Отец царской невесты, боярин князь Петр, погиб от рук мятежников. Невеста была, по тогдашним понятиям, сиротой.

На свадьбе дружками жениха были Михаил Скопин и Иван Крюк-Колычев, дружками царской невесты — Иван Пушкин и князь Никита Хованский. Жены этих двух дворян были свахами невесты.

Родня царицы была «худородной». По случаю праздника брат царицы Иван Чепчугов был произведен в думные дворяне и приближен к особе государя. Дворянин Василий Янов, «Шуйскому по жене племя», получил чин думного дьяка.

На свадебном пиру в качестве боярина новой царицы выступил самый знатный из Ростовских князей — Василий Лобанов. Монарх отличил своего шурина, князя Ивана Буйносова. В списке «ушников» (доносчиков) царя Буйносов назван в числе самых близких к монарху лиц: «Шурин князя Василья Шуйского сидел у кушанья», иначе говоря, исполнял обязанности кравчего. На думный чин кравчего мог претендовать только царский любимец.

Брак с Буйносовой доказывал, что государь искал опоры у родни — клана князей Ростовских. Конечно, эта знать, ограничивавшая власть Грозного, не отказалась от своих претензий и при Шуйском. В опричнину лишились головы князья Александр Горбатый-Суздальский, боярин Андрей Катырев-Ростовский, боярин Семен Ростовский, Федор Троекуров-Ярославский. Царь Василий Шуйский весной 1608 г., при первом же кризисе, подверг опале князя Ивана Катырева и князя Ивана Троекурова. Эти двое были самыми знатными в роду Суздальских князей. Их ближайшие предки служили в боярах, а потому они сами претендовали на высший думный чин. Однако Шуйский не дал боярства ни Катыреву, ни Троекурову.

В 1609 г. вождем оппозиции, пытавшейся низложить Шуйского, стал князь Роман Гагарин-Стародубский.

Факты подобного рода свидетельствовали о том, что положение новой династии оставалось непрочным даже после двух лет правления.

При Грозном оппозиция лишь однажды рискнула выступить против его произвола. При царе Василии знать не раз заявляла о своих требованиях.

Со времени смерти Сигизмунда II предметом дипломатических переговоров между Россией и Речью Посполитой был вопрос о личной унии двух славянских государств. В периоды бескоролевья на польский трон претендовали сначала Грозный, потом его сын Федор, Борис Годунов и даже Лжедмитрий I. В свою очередь, польские дипломаты добивались утверждения на московском троне представителя польской династии. После смерти царя Федора свою кандидатуру на русский престол выдвинул Сигизмунд III.

Последний раз Боярская дума обсуждала проект унии в 1600 г. В составлении проекта непосредственно участвовал царь Борис.

С воцарением Василия Шуйского польская партия не исчезла. Ее вождь Мстиславский и другие влиятельные бояре искали случая возобновить переговоры о заключении унии, надеясь таким путем добиться прочного мира с Речью Посполитой, прекращения польской помощи мятежникам и завершения гражданской войны.

Иван IV безмерно возвысил Ивана Мстиславского, поставив его во главе думы. Сын боярина Федор наследовал от отца его пост. Знатные бояре литовского происхождения испокон веков переписывались со своей родней в Речи Посполитой, и даже Грозный ничего не мог с этим поделать. В 1609 г. Ян Сапега громил из пушек Троице-Сергиев монастырь, а Федор Мстиславский посылал втайне грамотки «другу и брату» Сапеге, просил его «писать о своем здоровье» и выражал надежду, что ему, боярину, «даст Бог очи твои в радость видети».

Гедиминовичи не без основания полагали, что передача короны члену польской королевской династии упрочит их исключительное положение при московском дворе.

Ввиду постоянных военных поражений оппозиция в думе пришла к выводу о необходимости сместить царя Василия. В январе 1607 г. бояре тайно, через посла князя Григория Волконского, предложили Сигизмунду III передать царский трон королевичу Владиславу.

После возобновления мирных переговоров в Москве в начале лета 1608 г. бояре, по словам поляков, вновь обратились к королю с тайным предложением об устранении Шуйского и избрании на царство Владислава. Инициатива исходила от польской партии в Москве.

Придворный летописец Романовых сообщает наиболее подробные сведения о заговорах против Шуйского. Но он становится вовсе не многословным, коль скоро возникает необходимость объяснить, кому бояре намеревались передать престол. Для Романовых вопрос об избрании Владислава был щекотливым. В момент составления летописи Владислав, законно избранный московским Земским собором, все еще носил титул царя и великого князя Московского.

Слуга Мнишека записал в Дневнике 1 (11) июня: «Пришли вести, что все бояре покинули царя Шуйского и встали в поле, и говорили, что только мир при нем остался».

Приведенное известие следует сопоставить с записью «Нового летописца». В конце мая 1608 г. царь Василий собрал рать и отдал приказ о выступлении против «вора». Дмитрий Шуйский незадолго до того был разгромлен под Волховом. По этой причине пост главнокомандующего достался Скопину. Однако в самом начале похода Шуйский отозвал Скопина с речки Незнань в Москву. Предлогом послужила измена: «в полках же нача быти шатость, хотя царю Василью изменити князь Иван Катырев, да князь Юрьи Трубецкой, да князь Иван Троекуров и иные с ними». Ни один из «изменников» не имел воеводского чина.

Сохранилась Разрядная запись о походе Скопина на Незнань. Она датирована 29 мая. Слуга Мнишека записал в Дневнике 5(15) июня: «Дня 15. Дано знать, что в столичном городе Москве начался большой мятеж, в котором сражаются между собой одни за Шуйского, а другие ни за ту, ни за другую сторону». Слова насчет «большого мятежа» и всех бояр, покинувших царя, кажутся большим преувеличением. Но утверждение, что в думе «сражаются» те, кто за Шуйского, с теми, кто ни за царя, ни за его противников, отразило истинное положение дел.

Заподозренные в измене были арестованы, доставлены в Москву и подвергнуты пытке. Шуйский не мог осудить лиц, принадлежавших к высшей знати, без боярского суда. Бояре же твердо стояли на том, что царь не должен «мстить» аристократии. Государю пришлось ограничиться служебными перемещениями. Князь Иван Катырев был отправлен первым воеводой в столицу Сибири Тобольск, князь Иван Троекуров попал на воеводство в Нижний Новгород, а князь Юрий Трубецкой — в Тотьму.

Царь Василий сурово расправился с сообщниками Катырева. Несколько дворян, в их числе Яков Желябужский, были казнены в Москве. Желябужские были выборными дворянами. Дьяк Григорий Желябужский получил чин думного дьяка от Шуйского и сменил Афанасия Власьева в Казенном приказе. Еще до похода на Незнань, в феврале 1608 г., дьяк лишился думного чина и был отослан вторым воеводой в сибирский острог Тару.

По мнению С. Ф. Платонова, «чисто боярская шатость» была затеяна кружком Романовых. Едва ли это так. Двое главных заговорщиков представляли суздальскую знать. Летопись ничего не сообщает, кого заговорщики прочили на трон.

Армию, ранее подчинявшуюся Скопину, царь Василий вверил своему брату Ивану Ивановичу Шуйскому. Воеводы армии Скопина — Иван Воротынский, Иван Романов, Григорий Ромодановский, Иван Черкасский, Данила Мезецкий — сохранили свои посты. Снят был один Скопин. Фактически он был отстранен от руководства армией накануне решающих битв.

Москва оказалась в критическом положении. Присутствие в столице самого даровитого из полководцев — Скопина было абсолютно необходимо. Но князь Михаил был не только отозван с Незнани, но и отправлен царем в Новгород Великий. Для отставки нужны были серьезные причины. Видимо, Скопина заподозрили в том, что он был причастен к измене или же не проявил должного усердия в обличении заговорщиков. Ясно лишь одно: борьба за первенство внутри клана князей Шуйских началась.

Племянник царя получил жестокий урок. В дальнейшем он позаботился о том, чтобы обеспечить себе свободу действий и избежать произвола самодержца.

Рать князя Ивана была разгромлена в битве под Рахманцевом в окрестностях Москвы 22 сентября 1608 г. Сражение началось с того, что ратники обратили в бегство полки Микулинского, Вилямовского и Стравинского. В центре они окружили полк Яна Сапеги и завладели всей его артиллерией. Гетман едва избежал плена. Воеводы считали, что противник разгромлен, и не ожидали контратаки. Между тем Сапега вырвался из окружения и бросил в атаку две гусарские роты. Эта атака решила исход битвы. Победа обратилась в поражение. Иван Шуйский трусливо бежал с поля боя. Передовой полк воеводы Ромодановского выстоял. Но он не получил помощи от большого полка и был разбит. Литовцы преследовали московские полки на протяжении четырех миль.

30 сентября к Яну Сапеге явились трое московских перебежчиков — служилый немец Виктор Франк и два сына боярских Максим Муранов и Вешняк Ефремов. Их показания были записаны в Дневник гетмана 1 октября 1608 г.: «Шуйскому установлен срок до Покрова, чтобы с «литвой» договорился или государство им оставил, тогда и он сам до того срока просил сенаторов своих и у всего мира, чтобы воздержались, не сдавали столицу».

Ответ за поражение Шуйскому пришлось держать перед боярами и всем миром. Дума требовала ответить, как случилось, что крупные отряды литовской армии оказались под стенами Москвы. Царю были поставлены определенные условия. Он должен был добиться вывода литовских ратных людей из России не позднее 1 октября. Если царю сделать это не удастся, он должен «оставить государство».

Перебежчики появились в лагере Сапеги через неделю после битвы под Рахманцевом. Вывести иноземные войска в столь короткий срок было невозможно. Очевидно, срок ультиматума был установлен много раньше.

Царь Василий приложил все усилия, чтобы выполнить требование бояр. В соответствии с мирным договором, подписанным польскими послами в Москве, король Сигизмунд III должен был отозвать своих подданных с территории России. Но Ружинский не собирался выполнять условия договора.

От имени думы царь Василий предложил провести переговоры. 7 сентября состоялся обмен заложниками. В Тушино прибыли бояре Андрей Голицын и Иван Крюк-Колычев, в Москву — «боярин» Заруцкий и полковник Лисовский. При таких заложниках тушинцы могли затеять любую рискованную авантюру.

На переговорах польскую сторону представляли Юрий Мнишек, Ружинский и двое братьев Вишневецких. Список русских представителей не сохранился. По всей видимости, комиссию возглавляли старшие бояре. С ними были стольники Василий Бутурлин и князь Семен Прозоровский. Переговоры не дали результатов. Шуйский не выполнил своих обещаний. Литовцы продолжали громить его войска и разорять страну. Противники царя поняли, что низложить его можно только силой.

Осенью 1608 г. войска Сапеги перерезали Ярославскую и Дмитровскую дороги, что вызвало панику в столице. Дворяне из Новгорода, Пскова, Ярославля стали спешно покидать Москву и пробираться в родные места. Царь Василий пытался отговорить их и принуждал к присяге. Но помещики отвечали: «Нашим де домам от литвы и от русских воров быть разореным». Рязанские дворяне, покинув лагерь Болотникова, не пристали к «тушинскому вору». Рязань находилась поблизости от столицы, и многие из местных помещиков участвовали в обороне Москвы. Царь Василий еще до прихода Лжедмитрия II в Тушино настойчиво советовал рязанским служилым людям, «чтобы они для воровского приходу жен своих и детей присылали б к нам к Москве с людьми своими». Многие люди последовали его совету. Союз между столицей и Рязанским краем имел неоценимое значение для «царствующего града». Из Рязани в Москву постоянно шли обозы с хлебом и отряды ратных людей. Государь не раз благодарил за усердие и верность воеводу Прокофия Ляпунова.

К исходу зимы 1609 г. ситуация вновь осложнилась. Среди рязанских дворян, оборонявших столицу, обнаружилась «шатость».

Первая осадная зима принесла тяготы и нужду московскому населению. Враги царя решили использовать момент и совершить переворот. Заговор возглавили князь Роман Гагарин-Стародубский, вождь рязанских дворян Григорий Сумбулов и московский дворянин Тимофей Ильин (последний происходил из известной опричной семьи Грязных). Заговор был хорошо подготовлен. В нем участвовали до 200 дворян. Столько же было у Василия Шуйского, когда он сверг Лжедмитрия I. Но среди заговорщиков не было бояр, что сказалось на исходе дела.

25 февраля 1608 г. заговорщики проникли в Кремль и ворвались в думные палаты, где заседала Боярская дума. «Придя в верх к бояром, — повествует летописец, — и начаша говорить, чтоб царя Василия переменити». Действия Гагарина и его сообщников не были собственно мятежом. Они пытались низложить царя законным путем, через думу. Для этого надо было настоять на том, чтобы Боярская дума подтвердила свое прежнее решение об отрешении Шуйского в случае, если к 1 октября он не добьется вывода иноземных войск из страны.

Летописец уверяет, что бояре «отказаша» Гагарину. Правда заключается в том, что дума не выступила в защиту Шуйского и не приняла мер для вызова войск и подавления бунта. Вместо энергичных действий члены думы поспешно разъехались по своим дворам.

Гагарин с дворянами не были обескуражены. Из дворца они отправились в Успенский собор, где патриарх Гермоген вел богослужение. Прервав службу, они «ведоша его на Лобное место», где уже собралась большая толпа. Мятежники объявили владыке, что восстали на Шуйского за его тайные казни: «и топере, де, повели многих, нашу братию сажать в воду, за то, де, мы стали».

Патриарх вступил в спор с мятежниками и постарался убедить народ, что царь Василий не собирается никого казнить.

Гагарин и дворяне отнюдь не были сторонниками «царя Дмитрия», в противном случае они заявили бы, что Шуйский отнял трон у прирожденного государя. Заговорщики подчеркивали, что Василий не был избран всей землей. Им и в голову не пришло выпустить из тюрьмы арестованных агентов Лжедмитрия II.

Взывая к патриотизму жителей столицы, патриарх заявил, что государь избран Московским государством, которое всегда все «государства Русской земли слушали». Что касается кровопролития, оно есть кара Божья русским людям за грехи, особенно за измену законному государю.

Настроение толпы стало меняться. Гермоген покинул площадь и укрылся на своем подворье.

Царь Василий был выкрикнут в цари толпой. Гагарин и дворяне намеревались низложить государя таким же способом. Гермоген помешал им выполнить их план. Мятежники пытались вызвать на площадь бояр. На их призыв откликнулся один князь Василий Голицын. Он наблюдал за происходящим, но в дело не вмешался.

По словам Гермогена, кроме Гагарина с товарищами на площади объявились тушинские эмиссары, которые «учали честь грамоту, писано ко всему миру из литовских полков от русских людей» с призывом свергнуть царя Василия. Однако сторонники Шуйского успели вызвать в Кремль войска из лагеря на Ходынке.

Царь решился покинуть хорошо охраняемый дворец и вышел к народу. Он не стал разгонять толп> силой, а вступил в переговоры с ее вожаками. Самодержец поклялся на кресте, что через три недели на помощь Москве придут рать его племянника Скопина и войско Федора Шереметева. Обещание было невыполнимо, но толпа послушала монарха и разошлась.

Окончание мятежа получило неодинаковое освещение в русских и иностранных источниках. По летописи, Гагарин и 300 дворян после провала мятежа бежали в Тушино. Согласно записи Дневника Сапеги от 20 февраля (2 марта) 1609 г., в табор Лжедмитрия II «прибыло несколько десятков простолюдинов, которые от всего мира привезли повинную грамоту… прося о милосердии». Речь шла о волнениях черни, происшедших за пять дней до выступления Гагарина. Тогда в Тушино отправились простолюдины с «посольством».

Следующая запись заключала сведения о мятеже в столице 25 февраля (7 марта) 1609 г.: «7 марта весь мир хотел выдать, связавши, Его Милости Царю (Лжедмитрию II) Шуйскою». Сделать это не удалось, и москвичи отправили в Тушино «двести сынов боярских с повинной грамотой от всего мира» к «царьку». 2(12) марта перебежчики предупредили Сапегу, что «все дети боярские и немцы, чернецы и попы несколько человек, которые отъехали в царский лагерь из Москвы, устроили то ради измены и некоторые с ведома Василия Шуйского».

Тушинцы использовали любую возможность, чтобы спровоцировать беспорядки в Москве. Среди их агентов выделялись поп Иван Зубов и сын боярский Кирилл Хвостов. Этот последний получил от Сапеги крупную сумму денег для «подкупления» москвичей. В свою очередь, царь Василий использовал любой повод, чтобы заслать своих людей ко двору «царька».

Гагарин и его сообщники бежали в Тушино после провала мятежа. С ними в «воровской» лагерь пробрались царские лазутчики.

Вскоре в столице произошли новые волнения. 2 апреля собравшийся на площади народ потребовал отречения царя Василия, не желая дальше терпеть трудности осадного времени. К народу вышли несколько думных бояр и купцы, представлявшие посадскую общину. В феврале — марте царь поклялся, что Скопин окажет помощь столице через три недели. Обещание не было выполнено. Но в начале апреля думные люди зачитали толпе грамоты от Скопина и Шереметева о выступлении в поход на Москву. Толпа дала себя уговорить.

Перебежчики уверяли тушинцев, что царь Василий не раз прибегал к хитрости. Его слуги сами изготовляли и подписывали ложные грамоты от Скопина. Гонцы тайно выезжали через одни ворота, а затем торжественно въезжали в другие, «чтобы мир видел». Грамоты содержали фантастические сведения о том, что Скопин ведет 200 000 шведов.

В марте царь объявил, что прощает всех участников заговора, как уехавших с Гагариным к «вору», так и оставшихся в столице. Прошение было своевременным. Князь Гагарин недолго пробыл в Тушине и уже в начале мая 1609 г. вернулся в Москву.

За попытку государственного переворота и измену в пользу «вора» Гагарина надлежало пытать и казнить. Но он явился с повинной, и его встретили с распростертыми объятиями.

Во время новых волнений в Москве 5 мая Гагарин выступил перед народом с горячей речью. Он засвидетельствовал, что «Дмитрий» — «прямо истинной вор», и призвал москвичей не прельщаться «на дьявольскую прелесть». Он сказал также, что виновник беды, литовский король, хочет попрать православную веру. Его выступление помогло успокоить народ, но ненадолго.

Положение в государстве быстро ухудшалось, и от царя отворачивались даже его ближайшие сподвижники.

Окольничий Михаил Татищев оказал Василию Шуйскому неоценимые услуги при избрании на трон, но ожидаемых выгод не получил. Царь не пожаловал ему боярства и не допустил в Ближнюю думу. Более того, в 1608 г. он выслал окольничего из Москвы на воеводство в Новгород Великий, что было несомненным знаком опалы. Там он стал жертвой доноса и погиб.

Новгородский дьяк Иван Тимофеев был очевидцем происшедшего. Он хорошо знал и Татищева, и тех, кто донес на него. Тимофеев не жалел черных красок для обличения Михалки Татищева, но даже он не принимал всерьез версию об измене окольничего в пользу «вора». Татищев, по авторитетному свидетельству очевидца, очень старался вернуться из изгнания (из Новгорода) в Москву, «некими злоухищрениями» вновь приблизиться к царю Василию, добиться высшей чести, сравняться честью с «первыми по цари в синглитех» (боярах), чтобы приступить к осуществлению своих дальнейших честолюбивых планов.

Татищев и Скопин были самыми решительными и отважными среди заговорщиков, свергших Растригу. Когда к Новгороду подошли тушинцы, Татищев просил Скопина послать его с «посылочным отрядом» на Московскую дорогу против «воров». В этот момент князю Михаилу донесли, будто Татищев «идет для того, что хочет царю Василью изменить».

Получив донос в конце 1608 г., боярин Скопин избавился от «предателя» без суда и следствия. В Новгороде не прекращались волнения, и Скопин выдал Татищева на расправу толпе, объявив «вину его вслух всем людям». Поборами и притеснениями воевода Татищев успел навлечь на себя ненависть народа. Слова Скопина пали на готовую почву. Толпа возопила: «Да извергнется такой от земли!» Татищев был мгновенно растерзан, труп брошен в Волхов.

Этот эпизод весьма характерен. Скопин действовал на манер Грозного. Он нарушил крестоцеловальную запись царя Василия, запрещавшую «мстить» и чинить расправу без боярского суда, в особенности когда речь шла о влиятельном члене Боярской думы.

Скопин тотчас послал в Москву гонца, чтобы известить государя о казни Михаила Татищева. Не зная, что предпримет московская дума, воевода на всякий случай стал искать оправдания для себя. Он «в притворе церковне» прилюдно объявил, что повинен в происшествии некий новгородский дьяк, который был «не мал советник и совещательна убийство». Козлом отпущения должен был стать, кажется, дьяк Ефим Телепнев.

В глазах Тимофеева Скопин был героем. Оправдывая его, Тимофеев высказывал догадку, будто Татищев втайне готовил почву для низложения государя: «Мню, паче и самого своего си царя, его же посади, коварствы некими дщася, дошед, низложити», «яко возможе того (царя Василия. — Р.С.) на престоле посадити, мошен, мняшеся, того и низвергнути, клюкам своим надеяся». «Мню» — так пишет Тимофеев, но не ссылается на свидетелей и не приводит никаких доказательств.

Страшная расправа с Татищевым произвела сильное впечатление в Москве. Встревожились прежде всего лица, принадлежавшие, как и Татищев, к кругу ближайших советников государя. В этом круге возник заговор, во главе которого встал дворецкий боярин Иван Крюк-Колычев. Заговорщики намеревались убить царя Василия и совершить переворот в Вербное воскресенье — 9 апреля 1609 г., во время церемонии въезда патриарха в Кремль. Во время шествия царь «вел ослять» под владыкой и не был плотно окружен стражей. Мятежники надеялись использовать момент и убить государя. Волнения в столице вспыхнули за неделю до назначенного дня, что спутало планы заговорщиков.

Дворецкого Ивана Крюка-Колычева погубил чашник Василий Бутурлин. Чашник имел репутацию доносчика. В списке «ушников» царя Василия о нем сказано: «А такова вора и довотчика нет, и на отца своего родного доводил». Возможно, царь получил не один донос. Под начальством Крюка служили дворцовые дьяки. Опала дворецкого не сказалась на их карьере. Более того, они попали в список «ушников»: «Диаки дворцовые Филип да Афиноген Федоровы дети Голенищева. Злые шептуны». Шептунами называли лиц, шептавших в уши государю доносы.

На протяжении двух десятилетий Колычев был едва ли не самым верным сторонником Шуйских. По словам Исаака Массы, в народе Крюк пользовался большим уважением. Заговор угрожал жизни монарха, и тот не пощадил прежнего любимца. Воеводу вывели на Пожар и казнили.

Заговор был обезглавлен, но сообщники Крюка не отказались от своих намерений. 6 мая Сапега получил весть о новых волнениях в Москве. Тотчас после этого в Тушино бежал молодой подьячий Чубаров, служивший в Судном приказе. Он сам знал мало и не мог ответить на простейшие вопросы, заданные ему в Тушине: преданных Шуйскому бояр назвал приверженцами «Дмитрия». Однако перед побегом Чубаров имел беседу с участником заговора, сыном боярским Саввой Таракановым. Этот человек, видимо, и послал молодого подьячего к «вору» с важными вестями.

Савва поведал Чубарову, что «из их думы» казнен Колычев, который один был на пытке, но «ни на кого из них не говорил, потому одного и казнили»; «и оне же своим старым заговорам умышляют и хотят его (царя Василия. — Р.С.) убить на Вознесеньев день из самопала». Итак, уцелевшие участники заговора отложили покушение на последнюю декаду мая. Тараканов подтвердил, что в заговоре с Колычевым были бояре, дворяне и посадские торговые люди. Судя по способу убийства, в заговор были вовлечены стрельцы из кремлевской охраны государя.

Секретари Сигизмунда III в январе 1610 г. записали в Дневнике: «…в самой Москве русским стало ненавистно правление Шуйского. Множество бояр, а мир чуть ли не весь, хотели иметь князем Голицына, пока не узнали о нашествии короля». Вторжение началось в сентябре 1609 г., а значит, приведенное известие относилось к весне — лету 1609 г. Не Голицын ли был сообщником Колычева, и не ему ли заговорщики предполагали передать корону? Заслуживает внимания родство Крюка с Голицыными: он был женат на княжне А. А. Голицыной.

Шуйский не стал распутывать клубок измены, так как не хотел множить раздоры с боярами.

В период гражданской войны система управления утратила некоторые черты самодержавного режима. Подданные могли призвать монарха к ответу, открыто заявить о своих требованиях, обсуждать вопрос об отрешении государя от власти.

После восшествия на престол царь Василий допустил в Ближнюю думу, кроме своих братьев и племянника, также бояр Василия, Ивана и Андрея Голицыных, окольничих Ивана Крюка-Колычева и Василия Головина. Приведенные имена Сапега собственноручно записал на карте Московии, выделив «ближних людей» царя. Двусмысленное поведение Голицыных привело к их изгнанию из Ближней думы. Выбыли из Ближней думы также Скопин и Колычев.

Сразу после свержения Шуйского некий московский чиновник — приспешник короля — составил список «ушников» Шуйского, якобы повинных в смущении Московского государства. Автором документа был, возможно, Федор Андронов. В середине августа 1610 г. он обратился к канцлеру Сапеге с предложением удалить и заменить деятелей предыдущего царствования.

Андронова отличали язвительная речь и цинизм. Образцом его стиля может служить письмо канцлеру Льву Сапеге. Андронов так прокомментировал обещания Жолкевского московитам, данные при подписании московского договора и избрании Владислава: «…где было не учинить тех договоров по их воле, тогды было, конечно, пришло на то, доставать саблею и огнем… лугчи ся с ними тепере обойтиться по их штукам; те их штуки к часу нарушим, их на иную сторону, на правдивую наворотим». Список «ушников» был составлен в тех же целях: «наворотить» события в свою пользу, водворив в Москве послушную клиентуру.

Среди «ушников» Шуйского были бояре князья Иван Куракин и Борис Лыков. Куракин был отличным воеводой и не раз доказывал преданность царю. За это ему была пожалована богатейшая вотчина боярина Петра Басманова, отписанная в казну после смерти вельможи. Братья князя Ивана Куракина получили от царя Василия обширные вотчины из дворцовых земель.

Ближними советниками царя были окольничие князь Данила Мезецкий и Артемий Измайлов, думные дворяне Василий Сукин и Иван Чепчугов, постельничий Иванис Ададуров, а также спальник Иван Измайлов («ближе его и не было»), «отливной чашник» Тимофей Измайлов и стольник Василий Измайлов, «а братья ево и племянники — ближние стряпчие».

В числе «ушников» и «шептунов» царя названы великородный стольник князь Иван Одоевский, князья Ярославского дома кравчий Семен Прозоровский и Алексей Львов («великий шептун и нанозшик Шуйскому»), князь Григорий Хворостинин.

Князь Курбский смеялся над царем Иваном зато, что тот, не доверяя знати, ищет «верников» среди «худородных» приказных людей. Шуйский также приближал приказных. В числе его «ушников» значились родня царицы думный дьяк Василий Янов из московского Разрядного приказа, дьяк Василий Телепнев из Посольского приказа. Томило Луговской из новгородского Разрядного приказа, дьяк Михаил Бегичев («А диачество ему дано за шептанье»), дьяки дворцовые Голенищевы («Злые шептуны»).

Среди сановников составитель списка особо выделил Сукина: «Думной дворенин Василей Борисов сын Сукин. Сидел в Челобитной избе и людей втайне сажал в воду по Шуйского веленью и сам замышлял». Знатный дворянин Сукин получил думный чин от Бориса Годунова. Царь Василий поставил его во главе Челобитного приказа. В окружении Шуйского Василий Сукин играл, по-видимому, ту же роль, что Малюта Скуратов при Грозном или Семен Годунов при Борисе.

Созданный при Иване IV Челобитный приказ был предназначен для того, чтобы донести до царя жалобы населения на сановников и приказных. В конце правления царя Василия этот приказ стал едва ли не главным сыскным ведомством государства. В него стекались, помимо жалоб, бесчисленные доносы.

Соратником Сукина был окольничий Артемий Измайлов («Был у воровских дел у Шуйского»). Под «воровскими делами» подразумевались розыск и искоренение государственной измены. Постельничий Иванис Ададуров ведал внутренней дворцовой стражей и также был причастен к розыску и казням. О нем в списке сказано: «А такова вора и на Москве нет».

Самодержавный режим, сложившийся при Грозном, имел характерные особенности. Сыскное ведомство и Пыточный двор приобрели значение, которого не имел ни один другой приказ. Иван IV дневал и ночевал на Пыточном дворе, чего нельзя сказать о Василии Шуйском. Он не был жестоким от природы человеком. Но ему довелось править в обстановке гражданской войны, отличавшейся крайней жестокостью.

Первые массовые казни были проведены в Москве в декабре 1606 г. Болотниковцев, сдавшихся в плен, верстали на службу. Тех, кто отказывался сложить оружие, казнили. Репрессии не прекращались до времени царской свадьбы в начале 1608 г. По словам очевидца Исаака Массы, арестованных, «как это видели, каждый день топили»; такая казнь «совершалась в Москве уже два года кряду», «и когда весной наступило половодье, то вместе со льдом выносило на равнину трупы людей, наполовину съеденные щуками»; «и эти мертвые тела лежали там по берегам и гнили тысячами, покрытые раками и червями»; «все это я сам видел в Москве».

Авраамий Палицын горько порицал царя Василия, уподоблявшегося гонимому зверю, который «хапает обоюду, не ведая что», вместе с повинными казня невиновных. В обстановке мятежей многие люди, зная истину о замышлявшейся измене, «не возвешаху на них (изменников. — Р.С.) ни царю, ни вельможам». Возвещавших же называли так — «клеветники и шепотники».

По масштабам репрессии Шуйского не уступали опричному террору Грозного. Но были и существенные различия. Царь Иван разгромил Новгород, ложно обвинив новгородцев в заговоре и измене. Царь Василий столкнулся не с мифическими, а с реальными заговорами и мятежами, угрожавшими его власти и жизни.

Кары в отношении простолюдинов и дворян были неодинаковы. Простой народ казнили беспощадно, с дворянами обращались милостиво. В Московском государстве с давних пор за государственную измену полагалась смерть. Царь Василий если не отменил смертную казнь, то, во всяком случае, очень редко прибегал к этой мере, коль скоро речь шла о московской знати и дворянах. Крестоцеловальная запись, составленная при воцарении Шуйского, не была клочком бумаги.

И московский государь, и «тушинский вор» старались любыми средствами привлечь на свою сторону высшие сословия. До Тушина было рукой подать, и немало дворян бежали к «вору» в поисках богатства и чести. Лжедмитрий II жаловал перебежчиков и выдавал им грамоты на земли. Щедрый на обещания, «царек» не имел денег, чтобы хорошо платить перебежчикам. Обманутые в своих надеждах, беглецы возвращались в столицу. Случалось, что они по нескольку раз переходили от царя к «царьку» и обратно. Ни беглецы, ни их родня не подвергались преследованиям в Москве. «Перелеты», будучи государственными преступниками, нисколько не боялись того, что с их плеч слетит голова. Бессилие власти плодило измену.

Царствование Василия Шуйского было бесславным для монарха и гибельным для народа. Это всецело определило оценку личности царя современниками.

Иван Тимофеев написал, быть может, самую пристрастную биографию Шуйского. Дьяк успешно служил в столичных приказах. Он выделялся среди приказных острым умом и литературным талантом и мог рассчитывать на блистательную карьеру — думный чин. Он сопровождал царя под Тулу. После похода он не только не получил наград, но был отправлен «в изгнание» в Новгород. Карьера его была безвозвратно загублена. Писатель имел все основания негодовать на монарха.

Царь Василий, писал дьяк, царствовал в пролитии невинной крови; сокровища прежних российских государей расточил; отбирал у церкви драгоценную утварь, чеканил из нее деньги и тратил на распутство и пьянство. «Царь Василий, — писал один из его современников, — возрастом (ростом. — Р.С.) мал, образом же нелепым, очи подслепы имея; книжному почитанию доволен и в разсуждении ума зелосмыслен, но скуп велми и неподатлив». Внешность Шуйского была далеко не царственной.

Неверно было бы утверждать, что Шуйский был полностью лишен качеств, необходимых для управления государством. Знавшие государя люди утверждали, что он довольно много читал и, по меркам своего времени, был образованным человеком. Его «рассуждения ума» отличались глубиной и опровергали молву о глупом царе. При всей своей предубежденности, Тимофеев признавал, что, будучи боярином, среди сверстников — равных ему по чину — Шуйский занимал выдающееся положение первосоветника, был первым указчиком в собрании всего синклита — Боярской думы — обо всех подлежащих управлению мирских делах. Лишь став царем, он «развратился» умом.

В мирное время Шуйский был бы неплохим монархом. Но ему пришлось воевать все четыре года царствования. В таких условиях венценосцу более всего требовались такие качества, как отвага и воинские способности.

Род Шуйских-Суздальских дал России ряд выдающихся полководцев. В их числе были покоритель Казани князь Александр Горбатый, герой псковской обороны князь Иван Шуйский. Храбрым воеводой был молодой Андрей Шуйский. Горбатый был убит Грозным, а Иван и Андрей — Борисом Годуновым. Не чувствуя склонности к военным подвигам, царь Василий передоверял высшее военное руководство бездарному брату Дмитрию.

Современники приписывали Шуйскому все возможные грехи. Он якобы «царствовал в блуде» и все деньги, положенные на годовое жалованье воинам, «прожил с блудницами».

Заняв трон, Шуйский всего полтора года оставался вдовцом, а затем стал вести жизнь семейного человека. Средневековые владетельные особы далеко превосходили в блуде библейского царя Соломона, примером чему была жизнь Грозного. Жизнь Шуйского не шла ни в какое сравнение с жизнью «благочестивейшего» Иоанна Васильевича.

Шуйский предчувствовал грядущую катастрофу и задумывался над тем, как обеспечить свою жизнь после утраты власти. В свои замыслы он посвятил думного дьяка Григория Елизарова. Против его имени в списке «ушников» государя помечено: «Сидел в (приказе. — Р.С.) Ноугородской четверти. Сам еретик и еретики ему приказаны. Да у нево ж многая Государева казна, и ведает, где казна кому раздавана и росхоронена». Ближний слуга Елизаров якобы завоевал доверие царя «ересью» — гаданиями и волшебством. С помощью дьяка Шуйский спрятал в тайниках многие сокровища царской казны. Другие ценности были розданы верным людям.

В конце жизни царь Василий под влиянием сплошных неудач все чаше впадал в отчаяние. Подобно Борису, он предался «богомерзким гаданиям». По его приказу во дворце были устроены особые палаты, в которых поселились ведуны и ведьмы, «ради непрестанного, ночью и днем, с ними колдовства и совершения волшебных дел».

Кудесниками во дворце ведал особый чиновник, пользовавшийся исключительным доверием государя. В списке «ушников» царя значится: «Спальник Иван Васильев сын Измайлов. Был у Шуйского у чародеев и у кореньшиков. Ближе ево и не было». Кореншиками называли колдунов, которые могли «портить» людей с помощью волшебных кореньев.

Посредством магии царь Василий пытался избавиться от врагов и повлиять на ход событий. В глазах богобоязненных людей, он оставил Господа и прибегнул к помощи бесов.

Даже в кругу ближних бояр царь не находил людей, которым мог бы довериться вполне. В думе все «друг друга ненавидяху и друг другу завидоваху». Государь не открывал своих истинных помыслов даже «первоначальствующим державы своей», «двоемыслен к ним разум имея». Ближние бояре платили ему той же монетой.

 

Польское вторжение

Повторное «спасение» мнимого сына Грозного заставило вспомнить об опричнине. Лжедмитрий II охотно принимал в свою думу выходцев из старых опричных фамилий. Лев Салтыков был опричным дворецким. Михаил Салтыков фактически являлся главой тушинской думы. Михаил Черкасский был первым боярином из опричнины. Князь Дмитрий Черкасский стал видной фигурой в «воровском» лагере. Трубецкие возглавляли «двор» Грозного. Князь Дмитрий Трубецкой получил боярство от «вора». Басмановы-Плещеевы выступили как инициаторы опричнины. Плещеевы слетелись в Тушино стаей. Боярство получили Федор Плещеев, Иван Глазун-Плещеев, окольничество — Михаил Колодкин-Плещеев. Видную роль в опричнине и на «дворовой» службе играли Нагие, Бутурлины и Годуновы. Андрей Нагой, Михаил Бутурлин и Иван Годунов числились боярами «вора». Один из Наумовых был опричным постельничим. Иван Наумов заслужил у Лжедмитрия II боярство.

Ситуация складывалась столь неблагоприятно для царя Василия, что «воровские» бояре имели шанс овладеть всем Московским царством.

Появление на троне Шуйского рано или поздно должно было привести к пересмотру всей системы местничества в пользу княжеской суздальской знати. Противники царя Василия не желали допустить такого поворота дела. Но в Тушинский лагерь каждого из них привели свои особые обстоятельства.

Хорошо обученное наемное войско, ядро которого составляли польские гусары, неоднократно одерживало верх над московским дворянским ополчением. Но содержание наемников требовало огромных средств, которых у «царька» не было.

В начале 1609 г. сейм Речи Посполитой должен был обсудить вопрос о вторжении в Россию. На сейм прибыли послы наемного войска из Тушина. В их инструкциях имя «царя Дмитрия» вовсе отсутствовало. Войско называло самозванца «тем, которого они (московиты. — Р.С.) теперь носят на руках, которого мы (солдаты) выдвигаем на престол Московский».

Мнишек вызвался руководить действиями тушинских послов в Польше, за что Лжедмитрий II заплатил ему 3000 рублей, а «царице» Марине «пожаловал» удельное княжество Калужское. В апреле Лжедмитрий II выслал Юрию Мнишеку жалованную грамоту на города Северской и Смоленской земель, в свое время обещанные сенатору Отрепьевым.

Сигизмунд III выслушал послов от тушинского наемного войска. Вместе с послами «рыцарства» в Польшу прибыли Лопухин и другие послы от Лжедмитрия II. Король отказал им в аудиенции и приказал выпроводить из Речи Посполитой. Он лелеял планы захвата Смоленска и Северских земель и присоединения их к коронным владениям.

Окружавшие Лжедмитрия II поляки с презрением отзывались о его образе жизни, достоинствах и привычках. В королевском Дневнике, который вели секретари Сигизмунда III, можно найти яркую характеристику «обманщика»: «он человек ничтожный, необразованный, без чести и совести, страшный хульник, пьяница, развратник… не бывает ни на каком богослужении»; «у него после побега нашли Талмуд».

Жизнь во «дворце» не прошла для шкловского учителя даром. Он быстро усвоил привычку к роскоши. Гетман Жолкевский пренебрежительно именовал обманщика «этот франт». «Вор» не жалел денег на изукрашенные каменьями и золотом одежды и собольи шубы.

Траты самозванца вызывали раздражение у наемных солдат. По их расчету, государь задолжал им 5 миллионов рублей, или 17 миллионов злотых. 1 февраля 1609 г. солдаты подняли бунт. Они потребовали у «царька» выплаты всех заслуженных денег, грозя ему расправой. Собрав войсковое коло, наемники избрали из своей среды десять депутатов — «децемвиров». Они должны были в течение трех недель собрать начисленную сумму. Децемвиры не могли исполнить это решение. Но они установили жесткий финансовый контроль за доходами и расходами самозванца.

Лжедмитрий II уразумел, что пора спасать голову. Однако слуги «вора» выдали его планы Ружинскому. Польское командование отдало приказ о взятии самодержца под домашний арест.

Контроль децемвиров резко ограничил права «воровской» думы, приказов и уездных тушинских воевод. Эволюция тушинского движения завершилась. «Воровской» режим стал декорацией для кровавого режима иноземных завоевателей.

Самозванец контролировал огромную территорию. Но в глазах народа тушинские порядки все больше утрачивали привлекательность. Лжедмитрий II не продержался бы и года, если бы общий хаос не подрывал силы правительства.

Гетман Ружинский и его ротмистры отбросили всякие церемонии и распоряжались во владениях «царька», как в завоеванной стране. Они не добивались ни думных чинов, ни вотчин. Им довольно было реальной власти. Как и повсюду, наемников всерьез интересовала только звонкая монета. Самозванец не мог оплатить им «наем» и выдавал грамоты на кормление и сбор налогов.

Без поддержки низов самозванец никогда бы не добился успеха. Но настроения масс стали меняться, когда выяснилось, что за спиной «царька» стоят иноземные захватчики. На собственном опыте народ убеждался в том, что литовские люди и тушинские воеводы несут им еще худшие притеснения, чем старая власть.

«Литва» и поляки разбирали города в кормления — «приставства». Солдаты забирали у крестьян лошадей, подчистую вывозили из деревень хлеб и фураж. Сбор провианта и податей сопровождался неслыханным произволом. Тушинская власть была бессильна установить на подвластных ей территориях хотя бы какой-нибудь порядок, защитить население от грабежа и разбоя. Сохранилось множество челобитных от детей боярских, крестьян, посадских людей с жалобами на грабежи, истязания и убийства и с мольбами о защите от панов, солдат и казаков из Тушина. Произвол, насилия и убийства носили повсеместный характер.

В Подмосковье долгое время орудовал атаман Наливайко. Его казаки многих людей, дворян и детей боярских побили «до смерти, а жон и детей позорили и в полон имали». Предводитель шайки побивал людей «до смерти своима рукама». Тушинские дворяне повесили его. Но такое случалось нечасто.

Насилия вызвали отпор со стороны населения. В Вологде тушинское владычество продержалось несколько недель. Вологжан поддержали жители Галича и Костромы, Двины и Поморья. Ян Сапега нанес поражение полкам князя Ивана Шуйского, но надолго застрял под стенами Троице-Сергиева монастыря. Обеспокоенный событиями на севере, Сапега поручил Лисовскому усмирить восставшие местности. «Лисовчики» заняли Галич, но успех их был непрочен. Получив поддержку от царских воевод, городские ополчения очистили Поволжье и в апреле — мае 1609 г. отбросили отряд Лисовского прочь от Ярославля.

Царь Шуйский, запертый в Москве как в клетке, не мог использовать наметившийся успех. Пассивная и бездеятельная власть не внушала никому ни страха, ни уважения. Утратив опору даже в ближайшем окружении, царь Василий стал возлагать надежды на шведскую помощь. Три года король Карл IX слал в Москву гонцов с предложениями направить в Россию воинские силы. Его хлопоты наконец увенчались успехом.

28 февраля 1609 г. посольство от князя Михаила Скопина и представители шведского короля подписали в Выборге союзный договор. Король обязался прислать в помощь Москве наемное войско — 3000 пехоты и 2000 конницы. Царская казна брала на себя все содержание армии. Жалованье наемников было определено в 32 000 рублей ежемесячно. Взамен шведы потребовали от русских территориальных уступок. Скопин обязался передать шведам крепость Корелу с уездом.

Царь Василий рассчитывал на помощь обученной и закаленной в боях шведской армии. Однако Карл IX надеялся разгромить поляков в России, избежав больших потерь. Его вербовщики обшарили задворки всей Европы. Они нанимали немцев, французов, англичан, шотландцев и спешно переправляли их на русскую границу, где они переходили на содержание царя.

10 мая 1609 г. Скопин покинул Новгород. С ним было до 3000 русских воинов и 5-тысячный шведский корпус. Тушинцы пытались остановить Скопина под Тверью, но были разгромлены.

Наемники тотчас потребовали вознаграждения. Не получив денег, они немедленно взбунтовались и ушли к границе. В армии Скопина осталось 300 шведов. Позже число их возросло до тысячи.

Опираясь на земское движение, Скопин развил наступление. Отряды воинских людей стекались к нему со всех сторон. В Торжке воеводу ждала 3-тысячная смоленская рать. Вслед за тем в его армию влились отряды из Ярославля, Костромы и поморских городов. Численность полков Скопина возросла до 15 тысяч человек.

К северу от Москвы главным центром сопротивления тушинцам оставался Троице-Сергиев монастырь. Гетман Ян Сапега тщетно осаждал лавру в течение 16 месяцев. Монастырь имел высокие башни и мощные стены. Стрельцы, монахи и крестьяне отразили все приступы врага. Окрестное население помогало гарнизону монастыря людьми и продовольствием. Приближение армии Скопина вызвало тревогу в стане под Троицей. Сапега попытался разгромить воеводу в районе Калязина, но потерпел поражение в ходе двухдневного сражения 18–19 августа 1609 г.

Успех Скопина не привел к решительному перелому в ходе военных действий из-за того, что международное положение России катастрофически ухудшилось. Страна подверглась нападению со стороны крымских татар, а затем Речи Посполитой.

После смерти Лжедмитрия I Шуйский направил в Крым посла, с тем чтобы возобновить мирные отношения с ханом. Но посол был захвачен повстанцами и казнен в Путивле. Восстание в южных городах прервало русско-крымские дипломатические сношения. С весны 1609 г. Крымская орда пришла в движение. В июле наследник хана Джанибек с многотысячным войском вторгся в русские пределы. Прежде татары, совершив грабительский набег, быстро уходили в степи. На этот раз они продвигались к Москве не спеша, сжигая по пути села и забирая в полон русское население. Разгромив Тарусу, крымцы перешли Оку. Их отряды появились в окрестностях Серпухова, Коломны и Боровска.

Положение в Москве было неустойчивым, и Василий Шуйский попытался скрыть от народа правду о крымском вторжении. В грамотах к городам он объявил, будто татары прибыли на Русь как союзники, чтобы помочь против польского короля.

Население разоренных пограничных поселений громко проклинало царя, призвавшего «поганых» и тем погубившего собственную землю.

Ружинский окопался в Тушине у западных стен столицы. Ян Сапега удерживал позиции на севере под Троице-Сергиевым монастырем. Крымские татары подбирались к Москве с Юга.

Положение России было критическим. В такой ситуации Сигизмунд III и его окружение решили начать открытую интервенцию против Русского государства. Найти повод к войне не составляло труда. Король использовал в качестве предлога русско-шведское сближение. Царь Василий рассчитывал с помощью шведов разгромить Тушинский лагерь и изгнать с русских земель иностранных солдат. Однако русско-шведский союз задел личные интересы короля.

Сигизмунд III занял польский трон, будучи наследником шведской короны. После смерти отца, шведского короля Юхана III, он присвоил его титул. Но личная уния между Речью Посполитой и Швецией продержалась недолго. Карл IX сверг Сигизмунда III и занял шведский престол. Началась польско-шведская война из-за Ливонии. Сигизмунд считал дядю узурпатором и надеялся вернуть себе шведский трон.

Союз между Карлом IX и московским царем нанес удар по династическим претензиям Сигизмунда, и он не колеблясь пожертвовал государственными интересами Польши в угоду навязчивой идее. Увязнув в войне с Россией, Речь Посполитая в конце концов не смогла противостоять шведам в Ливонии.

Завоевательные планы Сигизмунда и его стремление к неограниченной власти вызвали сопротивление в польском обществе. Чтобы убедить общественное мнение в необходимости московской войны, королю пришлось прибегнуть к услугам публицистов.

Некто Павел Пальчевский напечатал сочинение с призывом к немедленному завоеванию Русского государства. Шляхта, утверждал он, освоит плодородные русские земли с такой же легкостью, с какой испанские конкистадоры колонизовали Новый Свет. В завоеванной стране будут созданы военные колонии «наподобие римских». Шляхта получит обширные владения. Русским дворянам останутся небольшие поместья. Русские — христиане лишь по названию, а потому на них надо идти «крестовым походом».

Король и его окружение лелеяли планы грандиозных завоеваний, но у них недоставало средств для их осуществления. Польская шляхта отнеслась к идее «крестового похода» без всякого энтузиазма. Никто не выражал так много сомнений и опасений по поводу затеянной авантюры, как коронный гетман Жолкевский. По всей Речи Посполитой, в народе и даже среди сенаторов, предупреждал гетман, многие не одобряют этой войны и считают, что король стремится извлечь выгоду лично для себя, а не для Речи Посполитой. Жолкевский не разделял сумасбродных идей насчет колонизации России и высказывался за соглашение с русской знатью и за унию двух государств.

Польские послы, вернувшиеся из Москвы, уверяли короля, будто знатные бояре готовы передать ему царский трон и заключить династическую унию. Сведения аналогичного характера поступали из самых разных источников.

Литовский канцлер Лев Сапега советовал королю начать с завоевания Смоленска. Он утверждал, что крепость сама откроет ворота, стоит постучать в них. В сентябре 1609 г. отряды Льва Сапеги подошли к Смоленску. Несколько дней спустя к нему присоединился Сигизмунд III. Королевская рать насчитывала немногим более 12 тысяч человек. В ней было больше кавалерии, чем пехоты. Артиллерийский парк состоял не более чем из полутора десятка орудий. Сигизмунд III готовился к легкой военной прогулке, но никак не к осаде первоклассной крепости.

Один из самых древних русских городов, Смоленск в начале XVI в. вошел в состав Русского государства. Через Смоленск пролегали торговые пути, связывавшие Россию с Западом. На его посадах располагалось, по словам современников, до 6000 дворов. Население превышало 20 000 человек.

Смоленск служил ключевым пунктом всей русской обороны на западе. В правление Бориса Годунова город был обнесен мощными каменными стенами. Строительством их руководил замечательный русский архитектор Федор Конь. Годунов сравнивал новую крепость с драгоценным ожерельем, надежно защищающим Русскую землю. Смоленские стены имели протяженность почти шесть верст, а их толщина превышала пять метров. В состав смоленского гарнизона входило не менее 1500 стрельцов. С начала военных действий воевода призвал к оружию посадских людей. Днем и ночью караулы на стенах крепости несли 1862 человека из горожан, вооруженных ружьями и саблями. В Смоленске было без малого 1200 дворян.

Со времен войны с первым самозванцем московское командование собрало в Смоленске огромные запасы продовольствия и пороха.

Затеяв поход на Смоленск, Сигизмунд III особым указом (универсалом) объявил, что он сжалился над гибнущим Русским государством и только потому идет оборонять русских людей. Король повелевал смолянам отворить крепость и встретить его хлебом-солью.

Жители Смоленска отвечали, что скорее сложат свои головы, чем поклонятся ему. Началась беспримерная 20-месячная оборона города.

12 октября королевская армия предприняла штурм Смоленска. Солдаты бросились на приступ с двух сторон. Им удалось разрушить Авраамиевские ворота, но все попытки ворваться внутрь крепости были отбиты. Неприятелю пришлось перейти к длительной осаде. Наемники подвели мины под крепостную стену. С помощью подкопа смоляне нейтрализовали угрозу. Они тревожили неприятельский лагерь частыми вылазками. Средь бела дня кучка храбрецов переправилась из Смоленска за Днепр, захватила вражеский штандарт и благополучно вернулась назад.

Тем временем армия Михаила Скопина продолжала медленно продвигаться к Москве, очищая от тушинцев и поляков замосковные волости и города. Соперничавшие гетманы Ружинский и Ян Сапега осознали опасность и решили объединить силы, чтобы положить конец успехам Скопина. Они предприняли наступление на Александровскую слободу, занятую воеводой, но потерпели неудачу.

Вторжение войск Речи Посполитой побудило Москву искать более тесного союза со Швецией. 17 декабря 1609 г. царь заключил со шведами новое соглашение, предусматривавшее оплату дополнительной военной помощи со стороны Швеции, а также возможность новых территориальных уступок со стороны России.

Король Сигизмунд надеялся одним ударом пробить брешь в русской обороне и закончить войну в короткий срок. Мощь России была подорвана гражданской войной. Но ее армия отразила нападение королевской рати.

 

Распад Тушинского лагеря

Воеводы Лжедмитрия II сдавали город за городом. Неудачи посеяли раздор в Тушинском лагере. «Боярская дума» «вора» раскололась. Одни ее члены затеяли тайные переговоры с Шуйским, другие искали спасения в лагере интервентов под Смоленском.

Наемники не прочь были вернуться на королевскую службу. Помехой была алчность. Наемное воинство и слышать не желало об отказе от «заслуженных» миллионов. В конце 1609 г. самозванец вместе с Мариной уныло наблюдал из окошка своей избы за «рыцарством», торжественно встречавшим послов Сигизмунда III. Послы не удостоили «царька» даже визита вежливости. Тушинские ротмистры и шляхта утверждали, будто они, служа «Дмитрию», служили Сигизмунду, отстаивали его интересы в войне с Россией. Поэтому они требовали, чтобы королевская казна оплатила их «труды», и тогда они немедленно отправятся в лагерь под Смоленском. Переговоры зашли в тупик.

Воспользовавшись моментом, в Тушино тайно пробрался Адам Вишневецкий, «маршалк» Лжедмитрия II. Встреча закончилась попойкой. На радостях «царек» подарил старому «другу» саблю, коня с богатой сбруей и свою парадную одежду. Весть об этом вызвала возмущение солдат. Ружинский выставил дверь царской избы и стал бить палкой пьяного пана Адама, пока палка не сломалась в его руке. Затем он обозвал «самодержца» сукиным сыном и бросил ему в лицо: «Черт тебя знает, кто ты такой. Мы, поляки, так давно проливали за тебя кровь, а еще ни разу не получали вознаграждения и того, что нам положено еще». Шкловский бродяга едва избежал побоев.

Переговоры с королевскими послами усугубили раздор между поляками и русскими тушинцами.

Дела в «воровском» лагере шли вкривь и вкось. Ружинский не в силах был держать свое воинство в повиновении. Гетман и прежде не церемонился с «царьком». Теперь он обращался с ним, как с ненужным хламом. Лжедмитрию II перестали давать лошадей и воспретили прогулки. Однако ему удалось обмануть бдительность стражи.

Население предместий тушинской «столицы» продолжало верить в справедливое дело «Дмитрия». Оно укрыло «царька», когда тому удалось покинуть «дворец». Наемники несли усиленные караулы на заставах, окружавших лагерь со всех сторон. Вечером 27 декабря 1609 г. к южной заставе подъехали казаки с телегой, груженной тесом. Не усмотрев ничего подозрительного, солдаты пропустили их. Они не знали, что на дне повозки лежал, съежившись в комок, московский «самодержец». Он был завален дранкой. Подле «вора» на дне повозки лежал его шут.

Прибыв в окрестности Калуги, Лжедмитрий II обратился к жителям с воззванием. Он жаловался на измену Ружинского, который обещал королю Северскую землю. «Вор» клялся, что не отдаст полякам ни пяди русской земли, но вместе со всем народом умрет за православную веру.

Гарнизон Калуги тут же открыл ворота и встретил «царя» хлебом-солью.

Едва в Тушине распространилась весть об исчезновении «Дмитрия», как наемники бросились грабить «дворец», растащили имущество и регалии самозванца. Королевские послы держали своих солдат под ружьем. Их обоз подвергся обыску. Подозревали, что труп Лжедмитрия спрятан в посольских повозках. Пан Тышкевич обвинил Ружинского в том, что тот либо пленил, либо умертвил «царька». Его отряд открыл огонь по палаткам Ружинского и попытался захватить войсковой обоз. Люди гетмана, отстреливаясь, отступили.

Вскоре в Тушине узнали, что «царек» жив и находится в Калуге. Гонцы привезли его воззвание к войску. Лжедмитрий II извещал наемников о том, что Ружинский вместе с боярином Салтыковым явно покушались на его жизнь, и требовал отстранения гетмана.

В минуту опасности Лжедмитрий II поступил с Мариной совершенно так же, как Отрепьев. Брошенная мужем на произвол судьбы, Мнишек тщетно хлопотала о спасении своего призрачного трона. Гордая «царица» обходила шатры и старалась тронуть одних солдат слезами, других — своими женскими прелестями. Она «распутно проводила ночи с солдатами в их палатках, забыв стыд и добродетель». Так писал в дневнике ее дворецкий. Старания Мнишек не привели к успеху, и она отправилась в лагерь Сапеги в Дмитров.

Разнородные силы, с трудом уживавшиеся в одном стане, пришли в открытое столкновение после исчезновения Лжедмитрия II. Низы инстинктивно чувствовали, какую угрозу для страны таит в себе соглашение с завоевателями, осадившими Смоленск.

Польские наемники готовились перейти на службу к Сигизмунду. Казаки не желали следовать их примеру и намеревались пойти за «государем» в Калугу. Тщетно Заруцкий звал их в королевский лагерь. Рядовые казаки отказывались повиноваться ему.

Глава Казачьего приказа продолжал преданно служить гетману Ружинскому и тушинским боярам. Столкнувшись с неповиновением, он попытался силой удержать казаков в лагере. Стычки закончились не в пользу Заруцкого. Более двух тысяч донцов миновали тушинские заставы и с развернутыми знаменами двинулись по направлению к Калуге.

Заруцкий привык добиваться своего, какой бы крови это ни стоило. Он бросился к палатке Ружинского. Гетман вывел в поле конницу и напал на отходивших пеших казаков. Дорога от Тушина до Калуги была усеяна трупами.

Однако наемникам вскоре пришлось пожать плоды учиненной ими бойни. Кровопролитие ускорило размежевание сил внутри Тушинского лагеря. Сопротивление возглавил ближайший соратник Болотникова, атаман Юрий Беззубцев. Пану Млоцкому, стоявшему в Серпухове, пришлось первому оплатить счет. Жители Серпухова подняли восстание. Казаки Беззубцева, не желавшие переходить на королевскую службу, поддержали их. Отряд Млоцкого подвергся поголовному истреблению. Восстало население нескольких других городов, верных Лжедмитрию II.

В хаосе гражданской войны давно спутались привычные пути-дороги. Заброшенные судьбой в Тушинский лагерь, повстанцы оказались поистине в трагическом положении. Им не было места в стане тех, кто разгромил армию Болотникова. У них не осталось иного пути, кроме как идти за «царьком» в Калугу.

Опыт с Ружинским ничему не научил «вора». Более всего он боялся остаться без помощи иноземных покровителей. В Калуге самозванец окружил свой двор немецкими наемниками.

Скопин нанес поражение Сапеге и предпринял штурм Дмитрова. При обороне крепости отличилась Марина. Видя малодушие солдат, она бросилась на вал с криком: «Злодеи, я женщина, и то не испугалась!» Сапега не желал отпускать «царицу», но она пригрозила, что будет защищаться от него с тремя сотнями донских казаков. Переодевшись в мужское платье, Мнишек бежала в Калугу, столицу своего удельного княжества.

Порвав с Ружинским, «царек» обратился за помощью к Яну Сапеге и добился его поддержки.

К великому своему неудовольствию, казаки увидели, что их «государь» усердно возрождает старый Тушинский лагерь. Пресытившись войной, донцы толпами покидали Калугу и возвращались в свои станицы.

В Тушине события развивались своим чередом. Сигизмунд III велел своим эмиссарам вступить в переговоры с Филаретом и русскими тушинцами и предложить им отдаться под его власть. Послы убеждали патриарха и бояр, что король пришел в Россию с единственной целью — взять русских под свою защиту и освободить их от власти тиранов. Авантюра близилась к бесславному концу, и «воровские» бояре готовы были пуститься во все тяжкие, лишь бы продлить игру.

Даже они не решались объявить себя подданными короля-католика. В глазах русских людей государь был прежде всего главой православного царства. Патриарх и «воровская» дума благодарили Сигизмунда III за милость, но сообщали, что при всем желании видеть на московском престоле короля с его потомством они не могут решить столь важного дела без совета всей земли. Таким образом, «тушинская» дума уклонилась от принятия подданства Речи Посполитой.

Как только самозванец бежал из лагеря, Филарет и бояре тотчас укрепились договором и вошли в соглашение с польско-литовскими командирами: не отъезжать «к Шуйскому и Михайле Скопину», а также «ни Шуйских, ни иных бояр московских никого на государство не хотеть».

Некогда Василий Шуйский, стремясь избавиться от первого самозванца, предложил московский трон сыну Сигизмунда III. Тушинцы возродили его проект, чтобы избавиться от самого Шуйского. Идея унии России и Речи Посполитой, имевшая ряд преимуществ в мирных условиях, приобрела зловещий смысл в обстановке интервенции. Тысячи вражеских солдат осаждали Смоленск, вооруженной рукой захватывали русские города и села. Надеяться на то, что избрание польского королевича на московский трон положит конец иноземному вторжению, было чистым безумием.

Тушинский лагерь распадался на глазах. Но патриарх и бояре по-прежнему пытались изображать правительство. В течение двух недель тушинские послы — боярин Михаил Салтыкове сыном, князь Василий Мосальский, князь Юрий Хворостинин, Лев Плещеев, Михаил Молчанов и дьяки — вели переговоры с королем в его лагере под Смоленском. Предлагая возвести на царский трон королевича, Михайла Салтыков «с плачем» говорил о необходимости сохранить в неприкосновенности православную веру и традиционные порядки Московского государства, а сын боярина высказывал надежду, что король умножит «права и вольности» народа.

Статьи об унии, представленные тушинскими послами, не сохранились. Но известен «отказ» (ответ) короля на эти статьи, датированный 4 февраля 1610 г. Этот документ был вручен тушинцам, а также распространен в Речи Посполитой и отправлен боярам в Москву. Сигизмунд III согласился с тем, что Московское царство, вступив в тесный военный союз с Речью Посполитой, сохранит полную автономию.

Русские статьи соглашения предусматривали, что Владислав Жигимонтович «производит» принять греческую веру и будет коронован московским патриархом по православному обряду. Ответ короля на этот пункт боярских «статей и просьб» носил двусмысленный характер. Сигизмунд не принял никаких обязательств по поводу отказа сына от католичества.

По тушинскому проекту, Владислав должен был править Россией вместе с Боярской думой и священным собором. Потрясения Смутного времени раздвинули рамки земской соборной практики. Русским людям казалось теперь невозможным решать дела без соборов. Королевичу вменялось в обязанность совещаться по самым важным вопросам с патриархом, с высшим духовенством, с боярами и со «всей землей». Под «всей землей» тушинцы понимали прежде всего дворянство и торговые верхи.

Составители договора ни разу не упомянули о «московских княженецких родах». Подобное умолчание объяснялось тем, что княжеская знать, включая суздальских князей, в массе сохраняла верность династии Шуйских.

Тушинцы проявляли заботу о разоренных дворянах и осторожно отстаивали принцип жалования «меньших станов» (мелких детей боярских) по заслугам. Владислав не должен был «никого поневоле» выводить из Московии в Польшу. Русским дворянам разрешалось ездить для науки в другие государства. Договор гарантировал им сохранность поместий и «животов».

Тушинские бояре отстаивали незыблемость крепостнических порядков. Они настойчиво рекомендовали Владиславу «крестьянам на Руси выхода не давать», «холопам боярским воли не давать, а служити им по крепостям». Вопрос о будущем вольных казаков оставался открытым.

Филарет Романов одобрил заключенное соглашение и, покинув «воровскую» столицу, отправился в королевский лагерь.

Каким бы ни было содержание смоленского договора, сам договор оставался не более чем клочком бумаги. Король Сигизмунд отказался представить тушинцам гарантии его выполнения. Впрочем, надобности в гарантиях не было: тушинское правительство распалось на другой день после подписания соглашения. Салтыков и прочие «послы» остались в королевском обозе под Смоленском. Они окончательно превратились в прислужников иноземных завоевателей. Король использовал договор, чтобы завуалировать истинные цели затеянной им войны и ускорить завоевание пограничных земель.

Смоленский договор еще более осложнил и без того запутанную обстановку в России. Рядом с двумя царями — законным в Москве и «воровским» в Калуге — появилась, подобно миражу в пустыне, фигура третьего царя — Владислава Жигимонтовича. Действуя от его имени, Сигизмунд щедро жаловал тушинцам земли, ему не принадлежавшие.

В смоленском договоре король усматривал верное средство к «полному овладению Московским царством». Однако даже он отдавал себе отчет в том, что военная обстановка не слишком благоприятствует осуществлению блистательных планов. Осада Смоленска длилась уже более полугода. Королевская армия несла потери, но не могла принудить гарнизон к сдаче крепости. Отряды Ружинского и Яна Сапеги не сумели удержаться в Подмосковье. После кровопролитных боев Ян Сапега отступил из-под стен Троице-Сергиева монастыря к литовскому рубежу. Ружинский сжег Тушинский лагерь и ушел к Волоколамску.

 

Смерть Скопина

Военные успехи князя Михаила Скопина были впечатляющими. Он неуклонно приближался к столице, громя тушинцев. Дворяне не верили в неудачливого царя Василия и все больше уповали на энергию и авторитет его племянника.

Прокофий Ляпунов раньше других выразил мысль, которая у многих была на уме. В письме к Скопину-Шуйскому он писал о царе Василии «со многими укоризнами», зато молодого воеводу «здороваше» на царство. По словам поляков, в войске, которое Скопин вел к Москве, его звали царем.

Свою грамоту Ляпунов отправил Скопину в Александровскую слободу. Рать Скопина освободила Александровскую слободу в октябре 1609 г. А это значит, что вождь рязанских дворян пришел к мысли о низложении царя Василия сразу после вступления Речи Посполитой в войну.

По местническим меркам, Скопины стояли очень высоко. При обороне Пскова от войск Батория князь Василий Скопин числился старшим воеводой крепости, а Иван Шуйский формально ему подчинялся. Лжедмитрий I не мог произвести в бояре 19-летнего юношу, но пожаловал ему боярский оклад.

Поляк Станислав Немоевский хорошо знал польских секретарей «царя» и был принят при дворе. Накануне переворота он задержался в комнате у «Дмитрия» до часа ночи. Его осведомленность не вызывает сомнений. Согласно дневниковым записям Немоевского, высшие оклады при дворе «Дмитрия» были положены «Шуйским: первому — Михаилу Скопину — 600 рублей, Василию — 600, Дмитрию — 600, Ивану — 500, Татищеву — 300, Воротынскому — 300». Даже не будучи боярином, Скопин числился «первым» из Шуйских и получал такой же оклад, как старший боярин Василий Шуйский и его брат.

Превосходя трех братьев Шуйских знатностью, Скопин обладал неоспоримыми правами на трон.

Молва о распрях среди Шуйских распространилась по всей стране. Как заметил псковский летописец, братья государя стали клеветать на Скопина уже в то время, когда воевода находился в Александровской слободе. Василию Шуйскому со всех сторон поступали доносы, что народ хвалит Скопина, «яко достоит сицевыи князь и сильный муж и храбрый быти царем».

Молодой воевода готовился идти прямо к Смоленску, но получил от царя Василия повеление спешить в Москву.

Рязань готова была поднять мятеж против самодержца. Ляпунов помог государю справиться с Болотниковым, за что получил чин думного дворянина. Трезво оценив последствия польского вторжения, Ляпунов пришел к выводу, что страну ждет катастрофа, если Шуйский останется на троне. Чтобы избежать губительных потрясений, Ляпунов предполагал добиться отречения Василия в пользу его племянника — Скопина. Передвижка власти должна была пройти внутри династии, в виде законного перехода власти от дяди к племяннику.

Скопин-Шуйский не одобрял планов дворцового переворота и велел арестовать посланцев Ляпунова, но затем отпустил их. Боярин под присягой обязался доносить обо всех «лихих» замыслах против государя, о которых узнает. Но он нарушил клятву и ничего не сообщил царю.

Можно указать на следующий многозначительный факт. После занятия Слободы Скопиным царь Василий спешно отправил туда двух своих главных «ушников» (доносчиков) — бояр Ивана Куракина и Бориса Лыкова. Шуйскому недоставало сил для надежной защиты столицы. Тем не менее он отослал из Москвы в Слободу крупный отряд войск. Очевидно, в окружении Скопина нашлись соглядатаи, донесшие государю о грамоте Ляпунова.

Чтобы сохранить власть, Шуйским надо было сберечь единство клана. Донос на Скопина положил начало семейной распре. получившей широкую огласку. В письме Сигизмунду III от 17 февраля 1610 г. гетман Роман Ружинский сообщал: «Василий Шуйский в распре с Михаилом Скопиным и каждый из них промышляет сам о себе… по имеимым мною от лазутчиков уведомлениям, нетрудно было бы его привлечь на сторону В. К. В.» (Вашего Королевского Высочества. — Р.С.). Ружинский считал желательным пригласить Скопина на королевскую службу, а это значит, что речь шла не о мимолетной размолвке, а о глубоком конфликте.

Очевидец событий Исаак Масса с нескрываемой иронией отзывался о затянувшемся освободительном походе Скопина и соединившегося с ним Шереметева: «…против всякого чаяния Москва больше года выдерживала осаду, пока эти освободители подходили к ней и соединялись вместе; неприятель тем временем опустошил всю окрестную страну».

Князь Михаил Скопин медлил с возвращением в столицу из-за недостатка сил. Налицо были и другие причины. При господстве местнических порядков воевода по прибытии в Москву имел мало шансов удержать нити высшего военного командования в своих руках. В столице ему неизбежно пришлось бы терпеть мелочную опеку со стороны государя, его постоянное вмешательство в военные дела.

Дело не ограничивалось соображениями личной карьеры. У воеводы были все основания опасаться, что плоды его побед исчезнут в неловких руках старших Шуйских.

Царь Василий не лукавил, когда обещал москвичам, что воевода Скопин со дня на день освободит столицу. В критические моменты он не раз посылал боярину настоятельные приказы спешить на выручку «царствующему граду», но добиться послушания от воеводы не мог. Между тем при любом промедлении Скопина монарх мог лишиться трона.

Скопин полтора года вел войну по своему плану и разумению, пренебрегая приказами из Москвы.

Рознь между царем и его племянником становилась все более заметной. До Александровской слободы было рукой подать. Однако прошло пять долгих месяцев, прежде чем рать Скопина прибыла в столицу.

С наступлением весны князь Михаил Скопин и Яков Делагарди в сопровождении союзной армии торжественно вступили в Москву. 12 марта 1610 г. Скопин ввел к царю шведского полководца, которому в качестве особой милости позволено было явиться в залу с саблей в ножнах.

Столица оказала поистине царский прием герою, что усилило подозрения Шуйского. Оставшись наедине, царь Василий попытался объясниться с племянником начистоту. В пылу семейной ссоры Скопин-Шуйский будто бы посоветовал дяде оставить трон, чтобы земля избрала другого царя, способного объединить страну.

Если все так и было, Скопин сам подписал себе смертный приговор. В роду московских государей мало кто из удельной родни умирал естественной смертью.

В силу своей исключительной знатности Скопин-Шуйский мог претендовать на трон или по крайней мере на удельное княжество. Его претензии были подкреплены выдающимися воинскими заслугами.

Василий Шуйский все больше опасался честолюбивых замыслов племянника и отнюдь не был склонен еще больше возвышать его. Получил ли Скопин удел, неизвестно. Не стал ли удел яблоком раздора? Источники не дают ответа на этот вопрос.

Авраамий Палицын подчеркивал, что лица из ближайшего окружения государя (в их числе князь Дмитрий) всячески интриговали против славного воеводы: «…с клятвою подходят в тайных думех самодержца, яко вся земля Росийскаа почитают князя Михаила паче тебя, великий царю, еще же и скипетроносца хотят его видети».

Рознь между Скопиным и монархом была замечена не только поляками, но и шведами, находившимися в столице. Командующий союзным шведским войском Яков Делагарди настойчиво советовал боярину как можно скорее покинуть Москву, видя кругом «ненависть и злобу».

Московское командование спешно готовило армию к решающему сражению с королевскими войсками. На выручку Смоленску должны были выступить главные силы. В соответствии с традицией главную армию могли возглавить либо сам царь, либо старшие бояре думы. Таковыми были князь Федор Мстиславский и конюший боярин князь Дмитрий Шуйский.

Царю Василию предстоял трудный выбор. Народ чествовал Скопина как героя и ждал, что он будет назначен главнокомандующим. Но было очевидно, что новые победы Скопина неизбежно увеличат его шансы на обладание короной.

Братья царя не скрывали тревоги. Царь Василий не имел детей, и его брат Дмитрий готовился использовать это обстоятельство. Чин конюшего боярина, пожалованный Дмитрию, имел особое значение. В качестве «начального боярина» конюший в периоды междуцарствия наделялся особыми прерогативами. По свидетельству папского легата Антонио Поссевино, в Московском государстве конюшие обладали правом выбора царя, когда трон был вакантен. Еще более определенно высказался знаток московских порядков дьяк Григорий Котошихин: «А кто бывает конюшим, и тот первый боярин чином и честью; и когда у царя после его смерти не останется наследия, кому быть царем кроме того конюшего? Иному царем быти некому, учинили бы его царем и без обирания».

Конюший Дмитрий Шуйский надеялся унаследовать трон после смерти брата. Однако стремительная карьера Скопина грозила расстроить его планы. Стоя на городском валу и наблюдая торжественный въезд Скопина, Дмитрий не удержался и воскликнул: «Вот идет мой соперник!»

Дмитрий использовал все средства, чтобы скомпрометировать воеводу. Явившись к монарху, он обвинил Скопина в стремлении захватить власть и в том, что он по собственному усмотрению принял решение о передаче шведам ряда замков и земель в обмен на военную помощь. Такое обвинение затрагивало патриотические чувства народа. Договор, заключенный Скопиным со шведами, предусматривал передачу им Карелии. Покушение на территориальную целостность страны всегда влекло за собой обвинение в государственной измене.

Царь Василий защищал воеводу. Дело дошло до ссоры, и самодержец якобы ударил брата посохом. Вскоре монарх поручил Скопину и еще двум боярам разработать вместе с Делагарди план предстоящей военной кампании (Ю. Видекинд). Шведы потребовали предварительно передать им все обещанные земли. Под этим предлогом Делагарди отказался участвовать в совещании. Демарш шведского главнокомандующего поставил Скопина в затруднительное положение.

Боярская Москва задала в честь Скопина пир, длившийся много дней. В конце апреля, после очередного празднества, воевода почувствовал себя плохо и вскоре скончался.

На страницах Дневника похода Сигизмунда III под Смоленск находим самое раннее известие о кончине Скопина. 3 мая 1610 г. составитель Дневника пометил: «…жена Дмитрия Шуйского отравила его на крестинах, каким образом, это еще не известно, но он болел две недели и не мог оправиться». Сведения были получены поляками от двух московских детей боярских, перебежчиков, прибывших из Можайска.

Князь Михаил умер, согласно панихидной записи кремлевского Архангельского собора, 23 апреля, а, значит, заболел 9 апреля 1610 г. Гетман Жолкевский в «Записках» воспроизвел версию о насильственной смерти Скопина: он «умер отравленный (как сперва носились слухи) по изветам Шуйского, вследствие ревности, бывшей между ними». Позднее гетман сделал важную оговорку: «Между тем, если начнешь расспрашивать, то выходит, что он умер от лихорадки». Первые известия Жолкевский получил из тех же источников, что и Сигизмунд III. Но в сентябре 1610 г. по прибытии в Москву он виделся с Воротынским, Шуйскими и с женой Дмитрия Екатериной. Жолкевский увез братьев Шуйских и Екатерину в Польшу. В пути он имел возможность подолгу беседовать с ними. Понятно, что пленники старались оправдать себя.

Московские Сказания сохранили некоторые подробности происшествия. Из «Рукописи Филарета» следует, что Скопин был в доме Воротынского на крестинах его сына: «…разболеся сей храбрый и разсмотрительный воевода князь Михаил Васильевич, и умре, глаголют убо неции, яко отравлен бысть, на крестинном пиру, у князя Ивана Михайловича Воротынского, егда крести сына своего Алексея, от князя Дмитреевы жены Ивановича Шуйского, от княгини Екатерины, в вине на перепиванье. И тако едва дойде до монастырню пазуху, потом пустися руда из носа и изо рта…» В окончательной редакции «Рукописи Филарета» все сведения об отравлении Скопина были тщательно вычеркнуты.

Если верить русским источникам, дочь Малюты — Екатерина Скуратова с ведома других Шуйских поднесла князю Михаилу кубок вина с ядом «на перепиванье», когда гость основательно выпил.

Именно такую смерть царь Иван IV некогда выбрал для своего двоюродного брата князя Владимира Старицкого, последнего из членов династии, который мог оспаривать трон у царских сыновей. По его приказу Малюта Скуратов, отец Екатерины, поднес князю Владимиру чашу с отравленным вином.

Может быть, Скопин не выдержал многодневных пиров в его честь и умер с перепоя? Такое предположение сомнительно. Князю исполнилось 24 года, и он был в расцвете сил. Молодой человек был рослым и обладал недюжинной физической силой. Для умершего не сразу нашли подходящий гроб, так как даже самые большие из готовых гробов оказались малы.

Почувствовав себя плохо, Скопин сумел добраться до монастыря, где к нему были вызваны немецкие доктора. Проболев две недели, он скончался. По польской версии, причиной смерти была лихорадка — жар, высокая температура. Но почти все русские источники упоминают о сильном кровотечении из носа и рта как непосредственной причине смерти.

Придворный летописец Романовых записал толки о гибели героя, но оговорился, что истины он не знает. Столь же осторожен Авраамий Палицын. Недолго поболев, отметил он, воевода «к Господу отъыде, но не вемы убо, како реши, Божий ли суд нас постиже, или злых человек умышление совершися. Единый создавый нас весть». Враждебный царю Василию псковский летописец винил в смерти Скопина не самого государя, а его братьев.

Монарх пролил слезы над гробом племянника и приказал похоронить его в Архангельском соборе Кремля с царскими почестями.

Память о Скопине осталась в исторических песнях. В 1618 г. в Москву прибыл священник Ричар Джеймс, бакалавр Оксфорда, сопровождавший королевских послов. Для него была сделана запись русских песен, одна из которых — плач по Скопине. В народе о нем плакали и московиты, и «свейские немцы». Князья Мстиславский и Воротынский горюют о славном воеводе, однако приговаривают, что взлетел он высоко, но летал недолго:

В другой песне описаны крестины у Воротынского, на которых кум — «правитель царства Московскаго» князь Скопин, а кума — жена князя Дмитрия Шуйского. За столом бояре хвалились силой и богатством, а Скопин — тем, что очистил Московское царство. Обиженные бояре подсыпали зелья в кубок со сладким медом, а жена Дмитрия Шуйского поднесла отравленную чашу.

Смерть Скопина-Шуйского роковым образом сказалась на положении дел в армии и стране. Прокофий Ляпунов обратился с посланием к городам. Он возложил всю ответственность за смерть Скопина на царя Василия и призвал не повиноваться ему. Рязань и ее пригороды, занятые ратниками Ляпунова, отложились от Москвы.

Гражданская война расколола рязанское дворянство. Ляпуновы подняли мятеж, Измайловы остались верны трону, Сунбулов осел в «воровском» лагере.

Прокофий Ляпунов нашел союзников в Москве. Среди них первенствовал князь Василий Голицын. В дни мятежа против Бориса под Кромами Голицын велел связать себя, чтобы оправдаться в случае неудачи, а Ляпунов с оружием в руках возглавил бунт.

После кончины Скопина думный дворянин Ляпунов составил новый заговор с Голицыными. По летописи, он стал думать думу большую с Голицыным на Шуйского.

 

Поражение под Клушином

Вместе с князем Михаилом Скопиным в Москву прибыли шведы. Дело близилось к решающему столкновению. Под командой Делагарди был отряд в 1500 человек. С севера на помощь к нему спешили подкрепления. Король Карл IX отправил в Россию своих лучших полководцев. В конце концов численность шведского корпуса была доведена до восьми — десяти тысяч солдат.

Не имея в казне денег, власти прибегли к новым займам у купцов. Царь Василий заложил собственные золотой ковш и чарку. По его приказу было изъято много золотых и серебряных вещей из государственной сокровищницы. Среди других предметов в переплавку на Монетный двор были отправлены статуи 12 апостолов (якобы «ростом с человека»), сделанные из чистого золота. С мая 1610 г. Монетный двор в Москве стал чеканить золотые копейки, по стоимости превосходившие серебряные копейки в 10 раз. «Червонные золотые» предназначались для выплаты жалованья наемникам. Но солдаты неохотно принимали их, считая завышенной объявленную стоимость золотых.

Царь Василий возлагал на шведскую армию большие надежды. За плечами у шведов был долгий поход. Они ожидали, что после освобождения Москвы получат деньги в полный оклад. Шуйский клялся, что в течение трех — шести месяцев завершит расчет. Солдатам вручили письменное обязательство царя. Дмитрий Шуйский обещал солдатам, что будет у них «в заложниках», пока они не получат всех денег. Обещания не удовлетворили наемников.

На соединение с армией Дмитрия Шуйского двигался трехтысячный отряд фельдмаршала Эверта Горна. В пути солдаты Горна, не получив обещанных денег, подняли мятеж и заявили, что отказываются подчиняться, пока им не заплатят. Зачинщиками бунта были два полковника. Под покровом ночи 80 англичан перешли на сторону поляков. Шведский военачальник повесил нескольких солдат. Мятеж был подавлен.

Жолкевский завязал сношения с недовольными, обратившись с тайным воззванием к французским наемникам в армии Горна. Француз-перебежчик, доставивший письмо, попал в руки шведов и был казнен.

Делагарди с трудом удерживал в повиновении свое разноязычное воинство. В канун битвы в полки прибыл дьяк Разрядного приказа Яков Демидов с казной в 10 000 рублей, а также с соболями и сукнами на сумму в 20 000 рублей. Казна была передана Делагарди, но он задержал раздачу жалованья. Солдаты отказывались брать в счет денег меха и сукна. Расчет не удовлетворил их.

В войске вспыхнул мятеж. Главный виновник был казнен военным судом, а остальные ослушники вынуждены были покориться.

Оправдывая шведского военачальника, Петр Петрей утверждал, что тот не успел раздать солдатам присланные царем деньги и товары из-за того, что его торопили с выступлением в поход. Русские власти были склонны обвинять Делагарди. Позже, на переговорах с ним, они заявляли: «Ты тех денег, что к тебе Василей послал, ратным людям не выдал, а хотел дати после боя, умысля, которых людей побьют и ты теми деньгами хотел закорыстоватца». Командиры наемных войск нередко именно так и поступали. Проиграв сражение, Делагарди поспешил раздать шведским солдатам задержанные деньги и товары на сумму 12 450 рублей.

Незадолго до битвы Делагарди снарядил обоз во главе с Меншиком Борановым (Берендом), чтобы доставить в Швецию документы походной канцелярии, царскую подтвердительную грамоту договора со Скопиным, всю военную добычу, причитавшиеся лично ему деньги и царские подарки. Приготовления вождя были истолкованы наемниками по-своему и вызвали крайнее негодование.

Снарядив рать, монарх назначил главнокомандующим брата — Дмитрия Шуйского, рожденного, как говорили современники, не для доблести, а к позору русской армии.

Помощниками Дмитрия Шуйского были боярин князь Андрей Голицын и окольничий Данила Мезецкий. Старшие бояре в лице Федора Мстиславского и Ивана Воротынского в походе не участвовали.

Царь Василий не забыл о фатальных неудачах Дмитрия, но одни только братья не вызывали у него подозрений в измене.

С наступлением лета московское командование после многих хлопот собрало дворянское ополчение и довело численность армии до 30 000 человек. Командованию пришлось разделить силы и значительную их часть оставить для обороны столицы. Москве грозило нападение войск Лжедмитрия II и его гетмана Яна Сапеги, находившихся подле столицы, в Калуге.

Передовыми силами армии Дмитрия Шуйского командовал сподвижник Скопина Григорий Валуев. В его подчинении находилось до пяти-шести тысяч воинов. По словам очевидца Петра Петрея, то был цвет русской армии.

Действуя с исключительной отвагой и стремительностью, Валуев освободил Можайск и прошел по Большой Смоленской дороге до Царева Займища. Там он стал ждать подхода главных сил.

Дмитрий Шуйский замешкался, ожидая подхода шведов. Тем временем неприятель окружил войско Валуева. Воевода поспешил обнести свой лагерь тыном. Поляки теснили его со всех сторон. У русских кончился провиант. В лагере «негде было достать куска хлеба». Во время ежедневных вылазок русские потеряли до 500 солдат.

Каждой ночью Валуев посылал гонцов к Шуйскому с просьбой о помощи.

Князь Дмитрий двинулся к Цареву Займищу не напрямик — по Большой Смоленской дороге, но сделав небольшой крюк к Клушину, «ибо с той стороны ему было удобнее иметь сношения с Валуевым». От Клушина до острожка было всего 20 верст.

Польский гетман Станислав Жолкевский воспользовался разделением сил противника. Он разбил ложный лагерь вокруг острожка Валуева и, оставив малочисленные заслоны, выступил навстречу русско-шведской армии.

К вечеру 23 июня 1610 г. войска Дмитрия Шуйского и Делагарди расположились на ночлег у села Клушина. На другой день союзники предполагали атаковать поляков и соединиться с Валуевым.

Русская и шведская армии далеко превосходили по численности польское войско. Но Жолкевскому удалось пополнить свои силы за счет тушинцев. К нему присоединились Заруцкий с казаками.

Гетман решил нанести союзникам неожиданный удар. Оставив пехоту у валуевского острожка, он с конницей совершил ночной переход и 24 июня перед рассветом вышел к Клушину. Валуев мог в любой момент обрушиться на поляков с тыла. Но гетман не боялся риска.

Союзники знали о малочисленности противника и проявляли редкую беспечность. Они не позаботились выслать сторожевое охранение на Смоленскую дорогу. Шведский главнокомандующий Яков Делагарди весь вечер допоздна пировал с Дмитрием Шуйским.

Поляки одерживали верх над русскими и над шведами. Во время военных действий в Ливонии Делагарди попал в плен к Жолкевскому и получил от него в дар рысью шубу. В шатре у Шуйского Делагарди похвалялся, что пленит гетмана и отдарится собольей шубой.

Русские и шведы расположились на ночлег поодаль друг от друга. В предрассветные часы, когда лагерь спал, показались польские разъезды. Гетман застал союзников врасплох. Но атаковать их с ходу ему все же не удалось. В ночной тьме армия Жолкевского растянулась на узких лесных дорогах, пушки увязли в болоте. Прошло более часа, прежде чем польская конница подтянулась к месту боя.

Русские и шведы успели вооружиться. Оба войска выдвинулись вперед и заняли оборону, каждое впереди своего лагеря. Единственным прикрытием для пехоты служили длинные плетни, перегораживавшие крестьянское поле. Они мешали неприятельской кавалерии развернуться для атаки до тех пор, пока полякам не удалось проделать в них большие проходы.

Бой под Клушином длился более четырех часов. Эскадроны тяжеловооруженных польских гусар несколько раз атаковали русских. Был ранен передовой воевода Василий Бутурлин, дрогнул полк Андрея Голицына. Настало время ввести в дело главные силы, но Дмитрий Шуйский предпочел укрыться в своем лагере. Не получив помощи, ратники Голицына бросились бежать и спрятались в лесу.

На правом фланге шведская пехота вела беглый огонь, отстреливаясь из-за плетня от наседавшей конницы противника. В разгар боя поляки подвезли две пушки и обстреляли пехоту. Наемники поспешно покинули ненадежное укрытие и отступили к своему лагерю. Часть солдат отошла к лесу. Боевые порядки союзников оказались расчлененными.

Шведские командиры Делагарди и Горн покинули свою пехоту и с конным отрядом отступили в лагерь Шуйского.

Натиск польской кавалерии стал ослабевать, и союзники попытались перехватить инициативу. Отряд конных мушкетеров — англичан и французов — поскакал через клушинские поля навстречу врагу. Мушкетеры дали залп и повернули коней, чтобы пропустить вперед вторую шеренгу. Но поляки не дали им закончить перестроение и бросились в атаку. Мушкетеры смешались и отступили. На их плечах гусары ворвались в лагерь Шуйского. Пушкари и стрельцы не решились открыть огонь, опасаясь задеть своих. Промчавшись во весь опор через лагерь, гусары продолжали преследование. На обратном пути лагерь встретил их выстрелами, и им пришлось пробираться окольной дорогой.

Князь Шуйский «устоял» в обозе. К нему присоединился Андрей Голицын с остатками своего полка. Более пяти тысяч стрельцов и ратных людей готовилось к последнему бою. При них находилось 18 полевых орудий. Дмитрий Шуйский сохранил достаточные силы для атаки, но он медлил и выжидал. В сражении настала долгая пауза.

Острожек Валуева находился поблизости от Клушина. Соратник Скопина был опытным воеводой. Его войско по численности намного превосходило польские заслоны. Пехоте достаточно было одного-двух часов, чтобы соединиться с Шуйским. Удар с тыла свежих сил мог изменить ход битвы. Эта возможность не была использована. Валуев узнал о битве лишь с наступлением ночи.

Жолкевский оставался в нерешительности. Его кавалерия понесла большие потери. Вся пехота оставалась у острожка Валуева. При Жолкевском находилось, по его словам, не более сотни польской пехоты и 400 украинских казаков. Без пехоты гетман не мог атаковать русский лагерь, ощетинившийся жерлами орудий.

Но от перебежчиков поляки знали о затруднениях в войске союзников. В разгар битвы Делагарди и Горн, руководившие неудачной кавалерийской атакой, покинули пехоту. В их отсутствие наемное воинство заволновалось.

Оценив ситуацию, гетман послал в шведский лагерь племянника с предложением перейти на сторону Речи Посполитой. Гетман не скупился на обещания. Его обращение подтолкнуло солдат к мятежу.

Первыми на сторону врага перешли отряды французских наемников. Затем заколебались немецкие ландскнехты, стоявшие в резерве.

Узнав о переговорах, Дмитрий Шуйский прислал к немцам Гаврилу Пушкина с обещанием неслыханного вознаграждения.

Вернувшись в свой лагерь, шведские военачальники попытались покончить с бунтом. Но дело зашло слишком далеко. Стремясь спасти шведскую армию от полного распада, Делагарди предал русских союзников. Посреди клушинского поля он съехался с Жолкевским, чтобы заключить с ним перемирие отдельно от русских.

Тем временем его роты с развернутыми знаменами прошли мимо своего главнокомандующего и присоединились к полякам.

Делагарди бросился в свой обоз и стал раздавать шведам деньги, присланные ему накануне царем. Английские и французские наемники требовали своей доли и едва не перебили шведских командиров. Не получив денег, они разграбили повозки Делагарди, а затем бросились к русскому обозу и учинили там грабеж.

Шведская армия перестала существовать. Король Карл IX рвал на себе волосы, узнав о катастрофе. Распад союзной шведской армии роковым образом сказался на судьбе русских войск.

Дмитрий Шуйский отдал приказ об отходе. Но прежде он велел разбросать по всему лагерю собольи меха из доставленной царской казны, одежду, драгоценности. Расчет был правильным. Наемные солдаты бросились грабить лагерь. Время для преследования было упущено.

Поляки потеряли во время битвы до 215 солдат убитыми и ранеными. Потери шведской армии составили, согласно польским данным, от 700 до 1200 человек. Потери русских неизвестны.

Отступление полков превратилось в беспорядочное бегство. Ратники спешили укрыться в окрестных лесах. В полной панике князь Дмитрий гнал коня, пока не увяз в болоте. Бросив коня, воевода едва выбрался из леса. В Можайск он явился без армии. Там он оставался некоторое время в монастыре.

Писатели Смутного времени, сравнивая князя Дмитрия со Скопиным, замечали: «…отъя от нас Бог такового зверогонителя бодрого, и в его место дал воеводу сердца не храброго, но женствующими облажена вещьми, иже красоту и пишу любящего».

Бунт в шведской армии не был следствием одной лишь неспособности или ошибок командиров. В армии Скопина наемники подняли бунт и ушли за рубеж из-под Твери, в самом начале похода. Попытки вести войну с помощью наемников многократно терпели неудачу и в стане царя, и в «воровском» лагере. История наемных войск на Руси была историей мятежей и предательства.

Россия могла содержать поместное войско, которое служило с земли и довольствовалось ничтожным годовым жалованьем или же несло гарнизонную службу «без денег». В Западной Европе ставки на наемных солдат превышали в десятки раз царское жалованье дворянам.

Русские власти имели представление о преимуществах западных наемных армий. Но опыт войны показал, что Россия не имела средств для содержания армии европейского образца. Царская казна не обеспечивала регулярную выплату денег наемникам, а потому не могла рассчитывать на их стойкость. В этом заключалась одна из главных причин военной катастрофы.

Поражение поставило под вопрос будущее династии. Братья Шуйские, видимо, сознавали это. В списке «ушников» царя Василия можно прочесть такую запись: «Дворянин с Москвы Иван Матвеев сын Бутурлин з детми. В тайных гонцех с Москвы в Можаеск от князя Василья от Шуйсково ко князю Дмитрею Шуйскому гонял и от князя Дмитрия из Можайска к Москве к Шуйскому гонял». Оставаясь в Можайске, Дмитрий Шуйский тщетно ждал подхода войска Валуева и подкреплений из Москвы.

Не имея вестей от Дмитрия Шуйского, Валуев на третий день после сражения произвел вылазку из острога. Весть о гибели русской армии под Клушином поколебала его мужество. Гетман прислал к Валуеву Ивана Салтыкова. Этот тушинец клятвенно обещал, что король снимет осаду со Смоленска и вернет русским все порубежные города, едва страна признает Владислава своим царем.

В лагере под Царевым Займищем Валуев присоединился к договору об избрании Владислава на московский трон, подписанному под Смоленском. Жолкевский подписал клятвенную запись о том, что Польша не будет рушить православную веру, король отступит от Смоленска, как только защитники города сложат оружие, и все русские пленные будут возвращены в Россию. Запись включала десяток других пунктов, исключительно выгодных и почетных для русских.

«Варваров» обвели вокруг пальца. Договор, заключенный без согласия на то короля, не имел никакой силы.

Дипломатические ухищрения принесли успех. Жолкевский добился того, что войско Валуева присоединилось к его рати. Он рассчитывал склонить на свою сторону также Яна Сапегу. Но наемники Сапеги, не получив от короля денег, ушли в Калугу к самозванцу.

Военное положение России ухудшалось с каждым днем. Получив поддержку от Сапеги, Лжедмитрий II возобновил наступление на Москву и занял Серпухов. Армия Жолкевского вступила в Вязьму и приблизилась к русской столице с запада.

Царь Василий пытался найти помощь в Крыму. По его призыву на Русь прибыл Кантемир-мурза с 10 000 всадников. Крымцы прошли мимо Тулы и устремились к Оке. Навстречу союзникам царь выслал гонца с богатыми дарами. Бояре Иван Воротынский и Борис Лыков с войском выступили навстречу союзникам.

По русским источникам, татары атаковали тушинцев, и те едва «усидели в своих таборах на реке Нара». Однако записи из Дневника Сапеги рисуют совсем иную картину. Стычки между татарами и тушинцами продолжались до 14 июля. Гетман, по его утверждению, пытался навязать бой крымцам, но не добился успеха. 15 июля тушинцы узнали, что татары ушли в степи. По пути они захватили в полон множество русских людей.

Дни династии были сочтены. Напрасно самодержец посылал гонцов в Рязань, требуя от воевод подкрепления. Рязанские дворяне ответили дерзким отказом на его обращение.

Шуйского могло спасти разве что чудо. Крушение надвигалось неотвратимо.

 

Низложение Шуйского

Прокофий Ляпунов опасался лично явиться в столицу, где его ждала участь Крюка-Колычева. Но он прислал сына боярского Алешку Пешкова к Голицыну и к своему брату Захару Ляпунову, чтобы поторопить их с выступлением. Братья Ляпуновы затеяли рискованную авантюру. Переворот должна была осуществить кучка заговорщиков. Из знати в заговоре участвовали, по-видимому, не многие лица, в числе их Голицыны и Иван Никитич Салтыков. Прочие заговорщики, вроде помещика из Великих Лук Федора Хомутова, были неродословными людьми. В Москве находилось немало рязанских дворян, и братья Ляпуновы постарались втянуть их в заговор.

Безрадостными были последние дни царствования Василия Шуйского. С того момента, как он утратил поддержку думы и столичного населения, власть его стала призрачной.

Как только бывшие руководители «воровской» думы порвали с «тушинским вором» и подписали договор с королем, у них появилась возможность договориться с вождями польской партии в Москве. Кандидатура Владислава казалась одинаково приемлемой как для главы думы князя Федора Мстиславского, так и для бывшего руководителя «тушинской» думы — боярина Михаила Глебовича Салтыкова.

Филарет поддержал соглашение с Сигизмундом III. Он выехал из Тушина с последними польскими отрядами с тем, чтобы найти пристанище в королевских обозах под Смоленском. Но ему не удалось благополучно добраться до места назначения. Войска Валуева пленили его после боя под Волоколамском и отправили в Москву.

Царь Василий не осмелился судить «воровского» патриарха и опрометчиво разрешил ему остаться в столице. Гермоген поспешил объявить Романова пленником и жертвой Лжедмитрия II и признал его право на прежний сан митрополита Ростовского.

Возвращение Филарета в столицу положило начало возрождению былого влияния романовского круга. При поддержке бояр — братьев и племянников — Филарет вскоре стал, по словам очевидца, самой большой властью под патриархом. В его лице Шуйские приобрели опасного врага.

Пока речь шла о низложении Шуйского, союзниками Мстиславского выступали и Романовы, и сторонники Голицына.

Князь Василий Васильевич Голицын давно протягивал руки к короне. Он наблюдал за казнью царя Федора Годунова, затем руководил расправой с Лжедмитрием. Теперь настала очередь Шуйского.

Среди кандидатов на трон самую мощную поддержку имел Владислав. За его спиной стояла королевская армия, осаждавшая Смоленск. В конце июня к королевской рати присоединился Валуев. Его измена показала, что царь Василий утратил поддержку армии.

Медленно продвигаясь к Москве, гетман Жолкевский, по его собственному признанию, посылал тайные письма боярам. Одни письма адресовались сторонникам Владислава, другие разбрасывались по улицам. Письма обличали Шуйского и сулили населению щедрые милости после воцарения королевича.

Царь Василий ожидал верной службы от Мстиславского. Он сохранил за ним пост главы Боярской думы и значительно расширил границы его удельного княжества. Князю Федору в дополнение к его старым владениям была пожалована обширная Ярополческая волость.

В решающий момент удельный князь предал царя. В письмах Сигизмунду III Жолкевский подчеркивал, что в избирательной борьбе в Москве Мстиславский «сильно действует в пользу королевича». В ответных письмах король старался через гетмана обнадежить боярина «в большой награде».

Поляки позаботились о том, чтобы переслать в Москву договорную запись Валуева с Жолкевским. Документ произвел большое впечатление. Среди москвичей тотчас возник план идти на Красную площадь, огласить запись, после чего «поймать Шуйского и отослать» его королю.

Ратные люди не желали сражаться за несчастливого царя. Дворянское ополчение после шести лет гражданской войны пришло в полный упадок. По словам очевидцев, «воинствующих чин конечно изнеможе всяческими нужи, злейши же всего — безконны сташа». Дворяне обнищали, кавалерия лишилась лошадей.

После того как крымцы ушли в степи, посланные на южную границу воеводы Воротынский и Лыков получили приказ вернуться в столицу. Отступление проводилось в спешке, бояре «едва снаряд (пушки. — Р.С.) везоша от воровских людей». В Дневнике Сапеги записано, что 15 июля часть ратников из отряда Воротынского переметнулись к Лжедмитрию II. Войско разваливалось на глазах.

16 июля Лжедмитрий II с «литвой» и казаками подступил к стенам столицы. На другой день Москва заволновалась. Прошло всего полгода с того дня, когда Скопин, казалось бы, навсегда освободил столицу от тушинской блокады. Теперь над городом нависла угроза со стороны «воровской» рати. Горожане требовали объяснений.

Государь еще сидел на троне, а народ толпами собирался под окнами дворца и кричал: «Ты нам больше не царь!»

Заговорщики поспешили использовать момент. Голицын предпочел остаться в тени, но Захар Ляпунов и Федор Хомутов «на Лобное место выехаша, и з своими советники, завопиша на Лобном месте, чтоб отставить царя Василья».

«Новый летописец» сообщает, будто толпа захватила бояр и насильно потащила их за Москву-реку к Серпуховским воротам. Но из других летописей следует, что мятежникам незачем было волочить бояр, потому что те находились при войске в Замоскворечье — в «обозе» у Серпуховских ворот.

Враги Шуйского не думали штурмовать дворец, окруженный стражей. Но патриарший двор в Кремле не охранялся воинской силой, и мятежникам удалось захватить Гермогена. С ним они отправились в военный лагерь.

Враги Шуйского были уверены, что полки, деморализованные поражениями, не окажут помощи гибнущему царю. Они не ошиблись в своих расчетах.

Бояре, захватившие власть после переворота, изображали дело так, будто Василия Шуйского сместил Земский собор, включавший представителей всех чинов — от дворян до посадских людей. «Всяких чинов люди всего Московского государства», «поговоря меж собой», били челом царю Василию, чтобы он «государство отставил».

Утверждение, будто в «обозе» у Серпуховских ворот заседал Земский собор, сомнительно. Толпа мятежников, явившаяся в лагерь с Красной площади, действительно включала людей разных чинов. Но их деятельность менее всего напоминала заседание собора.

Толпа шумела и не давала говорить сторонникам Шуйского. Патриарх Гермоген мог бы повлиять на исход дела, если бы получил поддержку священного собора. Однако Гермогену противостояли Филарет Романов и другие духовные лица. С авторитетом Романова считались и духовенство, и дума. Митрополит Ростовский действовал, оставаясь в тени. Но его позиция повлияла на исход переворота. Гермоген покинул «обоз» до окончания дела.

Из бояр лишь немногие «постояше» за Шуйского. В списке «ушников» царя Василия значится: «Олексей Захарьев сын Шапилов. Сидел в Казанском дворце со князем Дмитрием Шуйским. В походе стояли против Государя (королевича Владислава. — Р.С.) со князем Дмитрием же. Да Семен Ефимьев, сидел с ними же и умышлял заодин». Последней службой Дмитрия Шуйского был поход против «вора» к Серпуховским воротам. В качестве конюшего — местоблюстителя царского престола — Дмитрий тщетно «стоял» против избрания на трон королевича Владислава. Его поддержали немногие бояре и приказные люди. Их голоса были заглушены криками толпы.

Агитация в пользу Владислава дала свои плоды. Избрание королевича казалось делом почти решенным, и члены думы боялись, что возражения навлекут на их головы немилость нового монарха.

Утвердив приговор, Мстиславский с товарищами, повествует летописец, «послали от себя из обозу из-за Москвы-реки к царю Василью Ивановичу всеа Руси и боярина князя Ивана Михайловича Воротынского, чтоб он, государь царь Василей Иванович всеа Русии… государьство Московское отказал и посох царьской отдал для (из-за) пролития междуусобные крови христьянской».

Душой переворота был князь Василий Голицын. Но, подобно Филарету Романову, он предпочитал вершить дела, оставаясь в тени.

Выполнение беззаконной миссии было возложено на свояка Шуйских Воротынского, человека безликого и малоавторитетного. Вместе с ним во дворец отправился боярин Федор Шереметев. Посланцы постарались добром уговорить самодержца покинуть трон.

От имени думы бояре обещали «промыслить» Шуйскому особое удельное княжество со столицей в Нижнем Новгороде. Бояре кстати вспомнили о происхождении государя от высокородных великих князей Суздальских и Нижегородских.

Согласно Разрядным записям, «на том ему (царю Василью) бояре и все люди крест целовали по записи, что над ним никакого дурна не учинить и из московских людей на государство никого не обирать». Последние препятствия к избранию на трон чужеземного принца были устранены.

Царь Василий отказался признать законным приговор о его отрешении от власти. Такое решение могла принять Боярская дума. А в лагере у Серпуховских ворот были отдельные бояре, но не было ни думы, ни Священного собора в полном составе. Однако самодержец давно уже выпустил из рук бразды правления. Зачинщики мятежа беспрепятственно прошли во дворец, захватили царскую семью и силой свели на старый двор бояр Шуйских. Братьям царя запретили показываться в думе, позже взяли под стражу.

Положение оставалось крайне неопределенным, и заговорщики решили довести дело до конца. Вместе с Захаром Ляпуновым в их «совете» участвовали князь Петр Засекин, думный дворянин Гаврила Пушкин, князь Василий Тюфякин-Оболенский, князь Василий Туренин-Оболенский, князь Федор Волконский, «иные дворяне мелкие» и немногие стрельцы.

Чудов монастырь вновь был вовлечен в водоворот политических страстей. 19 июля Ляпунов и его сообщники явились на двор к Шуйским в сопровождении чудовских монахов. Они предложили низложенному царю принять постриг. Тот отказался подчиниться. Тогда его постригли насильно. Дворяне держали бившегося в их руках самодержца, пока монах совершал обряд пострижения. Клятву за Шуйского дал князь Василий Туренин. От царя Туренин получил чин чашника. Но он плохо помнил благодеяния. Туренины совершили второе насилие над членами дома князей Шуйских.

Участь царя Василия разделила царица. Ее принудительно постригли в монахини.

Переворот резко осложнил обстановку. Наступила минута общего замешательства. Партия Шуйских преодолела растерянность и попыталась восстановить утраченные позиции.

Строптивый князь Василий твердил, что клобук к голове не гвоздями прибит. Патриарх Гермоген признал незаконным свержение царя и его заточение в монастырь. По приказу пастыря в церквях продолжали молиться за здравие царя Василия Ивановича. Глава церкви обратился к народу с воззванием, моля вернуть на престол государя.

Начальник Стрелецкого приказа Иван Шуйский через верных людей пытался склонить кремлевских стрельцов к решительным действиям. Шуйский старательно насаждал своих людей в приказах. Высшая бюрократия готова была выступить на его стороне. Список «ушников» царя Василия Шуйского точно очертил круг лиц, выступивших на стороне низложенного монарха вместе с патриархом Гермогеном: «Постельничей Иванис Григорьев сын Ододуров… умыслив с Измайловыми и со князем Данилом Мезецким, и с Васильем Сукиным, и с Васильем Бутурлиным, по приказу князя Василья Шуйскова и братьи ево, чтобы опять сидети на Москве князю Василью Шуйскому, а не хотя государя нашего королевича, говорил и вмешал на Москве во многие люди: Государь де наш князь Василей не пострижен!»

Шуйские не смогли склонить на свою сторону руководство Боярской думы и проиграли дело. Никто из бояр, даже «ушники» Куракин и Лыков, не выступил на защиту самодержца.

Попытка вернуть царя Василия на трон вызвала тревогу в стане победителей. Прошел слух, будто знать намерена поступить с Шуйским так же, как и с двумя его предшественниками, убитыми боярскими заговорщиками. 23 июля 1610 г. Жолкевский сообщил королю, что обратился с письмом к московским боярам в защиту низложенного царя после того, как Иван Шуйский тайно просил его, гетмана, оборонить дом Шуйских от бояр.

После пострижения царя Василия — «инока Варлаама» вытащили из хором и в крытой телеге отвезли в Чудов монастырь, где к нему приставили стражу. Его жену Марию определили в Ивановский монастырь. Жена Дмитрия Шуйского избежала этой участи: бояре пощадили дочь Малюты Скуратова.

Из Москвы в Польшу поступили известия, что Шуйские обобраны до нитки, им оставлены одни платья, в которые они одеты.

 

Семибоярщина

Трон опустел, и оспаривать власть стали многие знатные лица. Нарвский купец, вернувшийся из Новгорода 6 августа 1610 г., сообщил, что в числе кандидатов фигурируют польский королевич, трое бояр — князья Воротынский, Мстиславский и Василий Голицын — и даже некий татарский хан (вероятно, речь шла о служилом татарском царе). Воротынский хлопотал об отрешении Шуйского на глазах у всей столицы, а потому его имя называли первым. Однако Воротынский и Мстиславский, двое старших бояр, вскоре выбыли из игры. Короны домогались князь Василий Голицын, сын Филарета Михаил Романов и, наконец, Лжедмитрий II.

Положение самозванца было затруднительным вследствие того, что король категорически отказывался иметь с ним дело. 10 июля 1610 г. наемное войско потребовало от самозванца, чтобы он признал себя вассалом Сигизмунда III. «Артикулы», выработанные поляками, предусматривали две возможности. Если Москва признает короля, «обманщик» получит удел в пределах Речи Посполитой. Если же русские изберут «Дмитрия», он станет вассалом короля, что поможет избежать войны с Речью Посполитой.

Наемные солдаты старались сохранить «царька» по понятным причинам. С исчезновением «Дмитрия» они теряли «заслуженные» миллионы. «Вор» готов был пуститься во все тяжкие, чтобы сделать свою кандидатуру приемлемой для Речи Посполитой и Москвы. Он объявил, что согласен занять царский трон как вассал короля Сигизмунда III. При этом он обещал платить полякам 700 000 злотых ежегодно в течение 10 лет, завоевать для них Ливонию, дать армию для покорения Швеции.

Одна из записей в Дневнике Сапеги удостоверяет, что еще в конце июня 1610 г. самозванец получил грамоту из Москвы от патриарха и бояр с сообщением, что жители Москвы готовы целовать ему крест. Совершенно очевидно, что грамота исходила не от патриарха Гермогена, смертельного врага «вора». Для тушинцев существовал один патриарх — Филарет. Именно от него и от «воровских» бояр и получено было письмо.

После бегства Лжедмитрия II из Тушина Филарет и Салтыков предали «царька» и выработали договор об избрании на трон Владислава. Что побудило их вновь завязать сношения со шкловским бродягой?

Романов был честолюбив и успел привыкнуть к сану патриарха. Возвращение на скромную провинциальную кафедру в Ростове его не устраивало. Отношение «патриарха» к самозванцу изменилось после того, как Калужский лагерь подкрепило наемное воинство гетмана Сапеги.

Тушинцы, еще недавно отвернувшиеся от «царька», готовы были признать «Артикулы», выработанные польскими командирами. Пребывание под Смоленском убедило Михаила Салтыкова и Василия Рубца-Мосальского, что с ними никто не будет считаться, коль скоро они никого не представляют и за их спиной нет военной силы.

Перемены в Калужском лагере подали надежду Филарету и Салтыкову. Возрождение Тушинского лагеря под покровительством короля Сигизмунда III отвечало их интересам. Бывшие руководители тушинской думы могли рассчитывать на высшие посты, если бы им удалось посадить на царство «Дмитрия» в качестве королевского вассала.

Самозванец рассчитывал захватить столицу хитростью. Накануне переворота, рассказывает автор романовской летописи, московские бояре «начаша съезжатися с воровскими полками» и сообщили, что готовы «ссадить» несчастливого царя Василия, если тушинцы «отстанут» от «вора». После низложения Шуйского посланцы московской думы снарядили послов в «воровской» лагерь и потребовали от Дмитрия Трубецкого и других калужских бояр в соответствии с уговором свести с «трона» своего «царька», после чего явиться в Москву, чтобы вместе со всей землей избрать царя. В ответ «воровская» дума предложила москвичам открыть столичные ворота перед истинным государем.

Польские источники позволяют утверждать, что переговоры с тушинцами не сыграли особой роли в низложении царя Василия.

17 июля в Дневнике Сапеги появилась запись о том, что в Москве произошел большой переполох. В тот же день самозванец послал письмо в столицу ко всем боярам и к миру, требуя присяги. Под вечер Сапега вместе с «царьком» ездили к стенам столицы, где к ним вышли Мосальский и Салтыков (они были в день переворота в столице). Бывшие тушинцы сообщили «царьку», что у Шуйского отобран скипетр, и предложили на другой день начать переговоры.

Когда на рассвете 18 июля «тушинский вор» вновь появился у стен города, москвичи предложили «воровским» боярам: «Если мы своего царя сбросили, и вы своего сбросьте». Итак, никакого предварительного соглашения между московскими и тушинскими боярами не было. Призыв к свержению Лжедмитрия II запоздал.

Сразу после полудня 18 июля московские пушкари открыли огонь по кладбищу, излюбленному месту прогулок самозванца.

19 июля в «воровском» лагере узнали о том, что Шуйский постригся в монахи. В этот день московские власти предложили «царьку» отложить переговоры под тем предлогом, что в столице по случаю Ильина дня (а вернее будет сказать, по случаю переворота) много пьяных.

Москва деятельно готовилась избрать нового самодержца. В самый день переворота Захар Ляпунов с рязанцами стали «в голос говорить, чтобы князя Василия Голицына на государстве поставити». Агитация не имела успеха. Голицын остался в тени в день переворота. Заговорщики не смогли склонить на свою сторону думу.

Филарет спешил использовать новую ситуацию, чтобы возобновить борьбу за царский венец. Гермоген, как говорили, склонялся в его пользу. Как лицо духовное, Филарет не мог вернуться в мир и надеть корону. Но он надеялся усадить на трон своего 14-летнего сына Михаила. В глазах современников Михаил имел наибольшие права на трон как двоюродный племянник последнего законного царя.

Никто из претендентов не добился поддержки большинства в думе. Если бы Скопин был жив, отметил поляк Николай Мархоцкий, «его в государи согласились бы выбрать все».

Между тем пропольская партия готовила почву для коронации Владислава. Руководство думы выступило на ее стороне. Однако православное духовенство и посадские низы с недоверием относились к кандидатуре иноверного королевича.

Василий Шуйский был избран без участия провинции, и бояре не желали повторять прежние ошибки. Они постановили отложить выборы до того времени, когда в столицу съедутся представители всей земли.

Созыв представителей земли в обстановке гражданской войны натолкнулся на большие трудности. Извещая страну о перевороте, бояре в грамоте к населению Перми от 20 июля выразили пожелание избрать нового государя «всем заодин всею землею, сослався со всеми городы». Четыре дня спустя, уже после появления поляков под Москвой, власти отправили в Сургут наказ, чтобы оттуда «прислали к Москве изо всех чинов, выбрав, по человеку и к нам отписали».

По давней традиции дума выделяла в период междуцарствия особую комиссию из своего состава для управления страной. Следуя обычаю, власти постановили поручить дела — впредь до съезда представителей от провинции — семи избранным боярам. Так образовалась знаменитая московская семибоярщина. В нее входили Федор Мстиславский, Иван Воротынский, Василий Голицын, Иван Романов, Федор Шереметев, Андрей Трубецкой и Борис Лыков. В дальнейшем некоторые из членов выбыли из состава комиссии, и тогда их место заняли другие лица — князья Андрей Голицын и Иван Куракин.

Суздальская аристократия не смогла удержаться у власти, хотя и имела наибольшие права на трон. Ее сменила знать литовского происхождения. В семибоярщине преобладали Гедиминовичи — Мстиславский, Голицыны, Куракин и Трубецкой. Что касается Воротынского, его ближайшие предки также выехали в Москву из Литвы.

Противники Бориса Годунова не смогли ввести в стране боярское правление. Это удалось сделать врагам Шуйского.

Дворяне, приказные люди, стрельцы, казаки, гости и черные люди принесли присягу на верность временному боярскому правительству. Со своей стороны, бояре обязались «стоять» за Московское государство и подготовить избрание нового царя «всей землей».

22 июля в предместьях Москвы появились войска Жолкевского, а 23 июля бояре обратились к Яну Сапеге с требованием чтобы его солдаты «перестали воровать в их земле и чтобы пошли в Литву». Переговоры с тушинским боярином Дмитрием Трубецким и Сапегой исчерпали себя.

Положение в столице оставалось неопределенным, и 2 августа 1610 г. Лжедмитрий II попытался захватить город, атаковав его со стороны Красного Села. Нападения возобновлялись трижды, но всякий раз москвичи отбивали приступ.

Военное положение столицы ухудшилось. Возникла опасность одновременного нападения на город тушинцев и королевского войска. Выступление черни в пользу «Дмитрия» внутри города грозило довершить катастрофу.

Из Дневника Сапеги следует, что 6 августа, после неудачной попытки захвата Москвы войсками Лжедмитрия II, в «воровской» лагерь выбежало до трех тысяч холопов. Гетман велел загнать их обратно в город. Три дня спустя та же чернь вторично явилась к «вору», и тогда солдаты поделили беглецов между собой.

Вторжение поляков вызвало перемену в общественном сознании. Население стало видеть в «царьке» единственную силу, способную противостоять иноземным завоевателям. Ему присягнули Серпухов, Коломна, Суздаль, Владимир, Ростов, Псков, Ивангород. Народу остались неизвестны подлинные планы «Дмитрия».

Коронный гетман Жолкевский вел переговоры разом и с московскими боярами, и с тушинцами. Самозванцу он обещал, что король даст ему удельное княжество, если тот овладеет Москвой. Боярам предлагал присоединиться к смоленскому договору и присягнуть Владиславу.

Стремясь предотвратить объединение неприятельских отрядов, Мстиславский отправился в ставку Жолкевского для переговоров.

Семибоярщина надеялась, что с избранием Владислава Москва с помощью королевской армии сможет навести порядок в стране. Немаловажное значение имело и другое соображение. Королевичу едва исполнилось 15 лет, и семибоярщина надеялась править его именем.

16 августа 1610 г. Мстиславский, Филарет Романов, Василий Голицын и соборные чины привезли гетману окончательный текст соглашения об избрании королевича. На другой день московские бояре и народ принесли присягу на верность царю Владиславу.

Семибоярщину невозможно было упрекнуть в отсутствии дипломатического опыта. Тем не менее ее действия поражали своей несообразностью. Москва принесла присягу королевичу, не заручившись письменным согласием Сигизмунда и не получив от поляков никаких гарантий. В спешке боярские правители утратили не только осторожность, но и здравый смысл.

Каким бы непопулярным ни был царь, олицетворением зла в глазах народа всегда были лихие бояре. Когда дума свергла Шуйского и потребовала присяги себе, возникло подозрение, что страна и вовсе может остаться без «надежи государя». Столичный гарнизон насчитывал до 15 тысяч человек, у самозванца было не более трех — пяти тысяч воинов. Но бояре слишком хорошо помнили триумфальное вступление Отрепьева в столицу. С законным царем они обороняли Москву от второго самозванца в течение почти двух лет. Без царя на троне бороться с «Дмитрием» было куда труднее. Потому бояре и решили не медлить ни дня с провозглашением Владислава царем всея Руси.

Объявив об избрании Владислава, верхи окончательно оттолкнули от себя народ. Свидетели московских событий единодушно утверждали, что «черный» народ всячески противился намерению бояр возвести на трон иноверного королевича.

Провинция имела еще больше оснований негодовать на семибоярщину, чем столица. Бояре приняли меры к тому, чтобы вызвать в Москву представителей от городов для участия в выборах царя. 19 августа московские власти писали в Пермь: «…вам велено всех чинов людем ехати к Москве, чтобы выбрати государя на Московское государство». К тому времени договор с поляками был подписан, так что бояре собирались созвать собор для формального подтверждения акта избрания.

Жолкевский привел с собой под Москву многотысячное наемное воинство, перешедшее на его сторону под Клушином. Гетман не имел денег, чтобы расплатиться с солдатами. В войске назревал мятеж. Положение было безвыходное. Поляков спасла семибоярщина, приславшая Жолкевскому казну.

Принеся присягу Владиславу, Москва снарядила великих послов к королю, чтобы в его лагере под Смоленском завершить мирные переговоры. Посольство по настоянию гетмана возглавил князь Василий Голицын, один из главных претендентов на трон. В состав посольства были включены также Филарет Романов и ряд духовных особ. Поляки подумывали о том, чтобы отослать к королю также Михаила Романова, но тот был слишком мал для роли посла. Филарет стал заложником в руках короля.

В состав великого посольства входили пять членов думы, 42 дворянина из 34 городов, шесть купцов, семь московских стрельцов, представители духовенства и других московских «чинов». Гетман позаботился о том, чтобы отправить в королевский лагерь самых активных членов московского избирательного Земского собора, со стороны которых можно было ждать противодействия польской интриге.

Послы должны были подписать окончательный текст договора об унии между Речью Посполитой и Россией и привезти в Москву царя Владислава. Но мирные переговоры под Смоленском сразу зашли в тупик. Сигизмунд III отказался подтвердить договор, заключенный гетманом под Москвой. Он был преисполнен решимости овладеть Смоленском и присоединить Смоленскую и Северскую земли к коронным владениям.

Король не захотел отпустить в Москву сына и намеревался сесть на московский престол по праву завоевателя.

После провала мирных переговоров главные послы были взяты под стражу и как пленники отправлены в Польшу. Круг замкнулся. Боярская крамола имела неожиданный исход. Филарет Романов и Василий Голицын — самые выдающиеся государственные деятели России своего времени — добились низложения Шуйского, но сами вскоре оказались в польском плену вместе со свергнутым царем.

Избрание Владислава не принесло умиротворения стране, а вызвало новую вспышку гражданской войны. Боярское правительство не смогло дать стране ни мира, ни популярной династии, и народ отвернулся от него окончательно. Всякий, кто побывал в Москве в те дни, мог наблюдать это своими глазами.

Угроза мятежа черни побудила семибоярщину пригласить польские войска для несения охраны внутри Москвы. Инициатива исходила от князя Федора Мстиславского, Ивана Романова и двух других бояр. Патриарх Гермоген, бояре Иван Воротынский и Андрей Голицын протестовали против решения семибоярщины. 17–19 сентября в городе произошли волнения. Руководители думы усмотрели в происшедшем «козни Шуйских». Если верить Жолкевскому, Шуйским угрожала большая опасность от бояр, но гетман, спасая их жизнь, добился выдачи ему Дмитрия и Ивана Шуйских.

Жолкевский исказил события, так как определенно известно, что московские власти выдали Шуйских полякам ранее 12 сентября.

Справившись с волнениями, польское командование в ночь на 21 сентября 1610 г. приступило к размещению войск в Москве. Польские роты вошли в крепость без барабанного боя, со свернутыми знаменами.

С боярским правительством можно было больше не считаться. Как отметил наблюдательный русский современник, после Шуйского «прияша власть государства Русскаго седьм московских бояринов, но ничто же им правльшим, точию два месяца власти насладишася».

Партия мира при королевском дворе потерпела поражение. Сигизмунд III не сомневался в том, что ему удастся поставить Россию на колени. Для начала надо было сокрушить Смоленск. 21 ноября 1610 г. королевская рать возобновила штурм русской крепости. Гром пушек под Смоленском подтвердил решимость короля продолжать завоевательную войну.

Сговор бояр с завоевателями посеял возмущение в низах. Агитация в пользу истинного «Дмитрия» вновь усилилась. Под предлогом борьбы с изменой поляки ввели свои отряды в Кремль.

Владения калужского «царька» Лжедмитрия II стремительно сокращались. В начале зимы 1610 г. он был убит своими охранниками-татарами. С гибелью самозванца единственным царем в стране остался Владислав. Но москвичи не видели его в глаза.

Польская интервенция, осада Смоленска придали гражданской войне новое направление. В стране развернулось земское освободительное движение. Его возглавили Прокофий Ляпунов и рязанские дворяне. Ляпунов, первым бросивший вызов царю Василию, теперь объявил войну боярскому правительству, предавшему свой народ и превратившемуся в пособников иноземных завоевателей.

Осознав необходимость объединения патриотических сил, Ляпунов вступил в союз с казацким войском в Калуге. К нему присоединилась рать князя Александра Репнина из Нижнего Новгорода. Земские люди предприняли наступление на Москву, чтобы изгнать польские войска из столицы.

В Москве шла необъявленная война. 19 марта 1611 г. в городе вспыхнуло восстание. Польские роты учинили кровавую резню на улицах столицы, но принуждены были отступить перед восставшим народом. Не в силах справиться с москвичами, поляки по совету боярина Михаила Салтыкова подожгли город. В течение трех дней Москва выгорела дотла.

Восстание в столице было преждевременным. Передовые силы Земского ополчения уже прибыли в окрестности столицы. Им пришлось вступить в бой до подхода главных сил, и они были разбиты поляками.

Семибоярщина удержала Кремль и Китай-город. Ополченцы заняли почти всю территорию Белого города и Замоскворечье.

В июне 1611 г. королевские войска предприняли новый штурм и захватили Смоленск.

Избрание на царский трон Владислава дало повод шведскому королю для вторжения в Россию. Вожди Земского ополчения пытались остановить войну и заключить союз со Швецией, направленный против Речи Посполитой. Они повторили ошибку Василия Шуйского. В июле 1611 г. шведы захватили Новгород Великий. Бояре и митрополит вступили в переговоры со шведским командующим Делагарди о призвании шведского принца на «Новгородское государство». Новгород Великий отложился от России и разместил в своих крепостях шведские гарнизоны.

С конца 1611 г. в Нижнем Новгороде началось формирование Второго земского ополчения под командованием князя Дмитрия Пожарского и посадского старосты Кузьмы Минина. Ополчение начало наступление на Москву, но вынуждено было задержаться на полгода в Ярославле.

При боярском правительстве Россия пережила национальную катастрофу, которая по масштабам и последствиям далеко превзошла беды времени правления Василия Шуйского.

 

Эпилог

22 июля 1610 г. гетман Жолкевский получил известие об аресте Шуйских в Москве и тотчас отправил Мстиславскому со товарищи послание, которое поразило бояр. Гетман забыл о том, как порочил царя Василия в предыдущих грамотах. Теперь он встал в позу защитника русской знати: «…мы от сего (известия о Шуйских. — Р.С.) в досаде и кручине великой и опасаемся, чтобы с ними не случилось чего худого». Подчеркивая заслуги Шуйских и русской знати вообще перед государством, Жолкевский просил вельмож охранять Шуйских, «не делая никакого покушения на их жизнь и здоровье и не попуская причинять им никакого насильства». Король с сыном, продолжал гетман, будет держать в чести и Шуйских, и «вас всех великих бояр», когда вы будете служить им верой и правдой.

Гетман Жолкевский не забыл того, что бояре Шуйские многие десятилетия возглавляли пропольскую партию в Москве. Конечно, письмо его было уловкой, на которые гетман был большой мастер. Роль арбитра в конфликте между династией и боярами была выгодна гетману.

Москва присягнула Владиславу, и Жолкевский тотчас уведомил Сигизмунда III, что думные бояре обещали ему выдать всех Шуйских при условии, что король не окажет им никакой милости.

Обещания и лесть не убедили патриарха Гермогена и его сторонников в думе. Они категорически возражали против выдачи бывшего государя Сигизмунду III.

Низложенный царь еще жил в Чудовом монастыре «под началом», а уж начались переговоры о том, чтобы переправить его в один из зарубежных монастырей. Сразу после подписания московского договора тушинский думный дворянин Федька Андронов известил литовского канцлера, что в Москве собираются отправить Шуйского к королю в осадный лагерь, чтобы затем поместить его под стражу в монастыре в Киеве или в другом монастыре в Литве.

Гермоген настаивал на том, чтобы перевести «инока Варлаама» на Соловки или в Кирилло-Белозерский монастырь. Но поляки добились от Мстиславского решения о передаче бывшего царя в их руки. Жолкевский приставил к Шуйскому стражу и отправил его в Иосифо-Волоколамский монастырь.

Иосифо-Волоколамский монастырь был занят польским гарнизоном. Начальник гарнизона поместил узника в Германову башню, в которой издавна содержали государевых опальных. Бывшему царю положено было самое скудное питание.

Покинув Москву, гетман Жолкевский по пути к Смоленску заехал в Иосифо-Волоколамский монастырь. Застав князя Василия в простом чернеческом платье, он велел ему надеть мирское одеяние — «изрядныя ризы». Шуйский сопротивлялся, так как иночество гарантировало ему некоторую защиту. Но Жолкевский желал передать в руки короля не чернеца, а пленного царя. Поэтому он велел насильно переодеть пленника.

Братья Василия были отправлены в крепость Белую, занятую королевскими солдатами. Бояре, как следует из польских источников, настойчиво просили, чтобы Шуйские не были допущены к королю и «чтобы их держать в строгом заключении».

Забрав братьев Шуйских, Жолкевский отвез их в королевский лагерь под Смоленском. Шуйским разрешено было взять с собой 13 человек прислуги.

В лагере гетман передал королю пленника. Представ перед Сигизмундом III, Шуйский стоял молча, не кланяясь. Придворные требовали поклона, но узник, согласно легенде, гордо отвечал, что московскому царю не положено кланяться королю и что он хотя и приведен пленником, но не взят руками короля, а «отдан московскими изменниками».

Следуя ритуалу, король одарил Шуйского, пожаловав ему небольшую серебряную братину и ложку. Дары никак не соответствовали сану московита и не шли ни в какое сравнение с царскими сокровищами, привезенными из Москвы Жолкевским. В письме папскому нунцию Сигизмунд III признался, что не питает сострадания к судьбе братьев Шуйских.

В Варшаве король дал Шуйским повторную аудиенцию на заседании сейма. По этому случаю братьям были сшиты парадные платья из парчи. Сигизмунд III и паны сидели в шапках, московский царь отдал поклон и стоял с непокрытой головой, сняв шапку. Речь Жолкевского была исполнена похвальбы. Гетман не упомянул лишь о том, что обманом добился выдачи ему царя Василия. Он поклялся не увозить царя в Польшу и грубо нарушил клятву.

Королевская речь не заключала в себе никаких намеков на московский договор и унию двух государств. Россия повержена, «ныне и столица занята и в государстве нет такого угла, где бы польское рыцарство и воин великого княжества Литовского коня своего не кормил и где бы руки своей не обагрял кровью наследственного врага».

Выслушав речи, пленный царь низко поклонился, а его братья били челом до земли. После того как Сигизмунд III великодушно объявил о «прощении» Шуйских, те униженно целовали ему руку. Младший из братьев, Иван, не выдержал напряжения и разрыдался.

Свидетелем позора царя был Юрий Мнишек, присутствовавший в сейме как сенатор.

Когда Шуйских везли в королевский замок, на улицах польской столицы собирались толпы народа. Из Варшавы Шуйские были отправлены в Гостынский замок. При них находилась стража, насчитывавшая 40 солдат. Столовых денег на содержание московитов шло 35 рублей, или 228 злотых, в месяц.

Однажды посол Османской империи пожелал видеть царя, что и было ему разрешено. Турок вздумал хвалить удачливость Сигизмунда III, который держал в плену сначала Максимилиана Габсбурга, а теперь «всемогущественного русского монарха».

Василий Шуйский держался с большим достоинством. На слова посла он будто бы сказал: «Не удивляйся, что я, бывший властитель, сижу здесь, это дело непостоянного счастья, а если польский король овладеет моей Россией, он будет таким могущественным государем в мире, что сможет посадить и твоего государя на то же место, где сижу сейчас я». Язвительная фраза князя Василия выдавала в нем опытного дипломата.

Юрию Мнишеку пришлось давать отчет сенату о своей причастности к интриге Лжедмитрия I, замыслившего послать войско против короля в 1606 г. Во главе войска предполагалось поставить князя Дмитрия Шуйского. По этому поводу король повелел привезти в Краков пленного князя, чтобы заслушать его показания.

В августе 1612 г. Сигизмунд III с сыном отправились в московский поход. В грамоте из Орши, писанной в сентябре, он известил московских бояр, что прежде не мог отпустить сына Владислава на царство якобы из-за его болезни и хворобы. Но теперь Владислав поправился, и король идет «венчати его царским венцом и диадемою».

Поход был связан с риском. Война ставила перед королевской семьей новые проблемы. Монарха более всего беспокоило будущее сына. Чтобы обеспечить его безопасность, отец готов был уничтожить всех его реальных и предполагаемых соперников. Шуйские, томившиеся в плену, были в их числе. Если бояре захотят ссадить Владислава, кто знает, не вспомнят ли они о его предшественнике — законном самодержце Шуйском?

Положение польского гарнизона, осажденного в Кремле, было критическим. Силы объединенного Земского ополчения добились крупных успехов в войне с королевскими войсками и отрядами семибоярщины. Сигизмунд III стоял на границе и своевременно получал известия обо всем происходившем в России. Не это ли обстоятельство роковым образом сказалось на судьбе бывшего царя?

Люди, видевшие князя Василия в Польше, так описали его внешность. Пленник был приземист и смугловат. Он носил бороду лопаткой, наполовину седую. Небольшие воспаленные глаза царя уныло глядели из-под густо заросших бровей. Нос с горбинкой казался излишне длинным, а рот чересчур широким на круглом лице.

Василия держали в тесной каменной камере над воротами замка. К нему не допускали ни его родственников, ни русскую прислугу. Князь Дмитрий Шуйский жил в каменном нижнем помещении. Братья имели разный возраст и обладали разным здоровьем. Но умерли они почти одновременно. Как видно, насильственной смертью. Царь встретил свой смертный час 12 сентября. Никто из близких не присутствовал при этом. Дмитрий скончался пять дней спустя. Тюремщики разрешили его жене и слугам наблюдать за агонией князя.

Страже запрещено было произносить имя узников. В акте о смерти Василия чиновник записал: «…покойник, как об этом носится слух, был великим царем московским». Не зная в точности возраста узника, составители акта записали: «…покойный жил около семидесяти лет». Согласно русским источникам, Василию исполнилось не более 60–65 лет. Тюремщики склонны были представить его глубоким старцем, которому пришла пора умирать.

Дмитрий Шуйский был казнен из-за титула. В качестве конюшего он в периоды междуцарствия обладал правами местоблюстителя царского престола. После смерти царя Василия он на законном основании должен был унаследовать шапку Мономаха.

Трупы казненных тайно предали земле, чтобы никто не догадался о местонахождении могил. Согласно самым ранним из польских свидетельств, Василия Шуйского закопали под воротами замка, а по другим сведениям, в подземелье башни.

На младшего из трех братьев — Ивана Шуйского — права престолонаследия не распространялись, и его пощадили. «Мне, — говорил князь Иван позже, — вместо смерти наияснейший король жизнь дал». Его слова подтверждали факт убийства двух старших Шуйских.

Помилованному князю была уготована судьба таинственного узника. Он должен был забыть свое подлинное имя и происхождение. Отныне он фигурировал под именем Ивана Левина. Расходы на его содержание урезали до трех рублей в месяц. Оставшиеся у него дорогие вещи были отобраны в королевскую казну.

Поход Сигизмунда в Россию кончился полной неудачей. Королевская рать бежала из-под Волоколамска, бросая на пути скарб и повозки. В феврале 1613 г. князь Иван Шуйский был освобожден из-под стражи и принят на службу «царем московским» Владиславом. Его положение при дворе королевича было скромным.

В 1620 г. Сигизмунд III приказал извлечь из земли и перевезти в Варшаву останки Василия и Дмитрия Шуйских. Тела перезахоронили в небольшом круглом здании из камня, с куполообразной крышей и шпилем. Мавзолей был воздвигнут у большой дороги, близ Краковского предместья, за городской чертой.

Ни захоронение у ворот Гостынского замка, ни второе погребение не сопровождались надлежащей церковной церемонией.

На мраморной плите у входа в мавзолей первым было высечено имя короля Сигизмунда. Далее следовал полный перечень его блистательных побед над Россией: «как московское войско было разбито при Клушине, как взята московская столица и возвращен Смоленск… как взяты были в плен, в силу военного права, Василий Шуйский, великий князь Московский, и брат его, главный воевода Димитрий». Версия пленения Шуйских имела мало общего с истиной.

Мавзолей московского царя должен был стать памятником в честь вой некой доблести Сигизмунда III. В Москве хорошо уразумели смысл происшедшего. Король поставил «столб каменной себе на славу, а Московскому государству на укоризну».

После неудачной для России Смоленской войны и подписания мирного договора с Речью Посполитой король Владислав отказался от титула московского царя.

Останки царя Василия поляки разрешили перевезти в Москву.

Царь Михаил Романов позаботился о том, чтобы города на всем пути следования траурного кортежа оказали высшие почести останкам польского узника. 11 июня 1635 г. Шуйские после большой панихиды были торжественно погребены в Архангельском соборе Кремля. По всей Москве звонили колокола. Россия простилась с Шуйскими.

Князь Василий Шуйский был последним из Рюриковичей, занимавшим московский трон.