Раздоры с думой и вызов, брошенный вождями боярской оппозиции, побудили Грозного взяться за перо для вразумления строптивых подданных. В канун опричнины он проявляет исключительный интерес к истории своего царствования, просматривает и правит летописи, пишет «Послание» Курбскому, самое значительное свое произведение. При редактировании официального летописного свода вскоре после суда над Старицкими Иван включил в текст летописи описание боярского мятежа начала 50-х годов.                                  

    Напомним вкратце содержание рассказа о боярском мятеже в приписке к тексту Царственной книги. Весной 1553 г. царь тяжело заболел. На случай его кончины решено было привести Боярскую думу к присяге наследнику младенцу Дмитрию. Во время присяги в думе поднялся мятеж. Многие бояре отказывались от присяги, шумели и бранились. Тогда царь, видя «боярскую жестокость» и открытый мятеж, обратился к крамольникам с гневным словом: «...вы свои души забыли, а нам и нашим детем служити не хочете... и коли мы вам ненадобны, и то на ваших душах». Видя полную растерянность братьев царицы Д. Р. Юрьева и В. М. Юрьева, Иван напустился на них с упреками: «а вы, Захарьины, чего испужалися? али чаете, бояре вас пощадят? вы от бояр первыя мертвецы будете! и вы бы за сына за моего да и за матерь его умерли, а жены моей на поругание боярам не дали!» Не надеясь на одних Захарьиных, царь обратился с отчаянным призывом ко всем верным членам думы: «будет сстанетца надо мною воля божия, меня не станет, и вы пожалуйте, попамятуйте, на чем есте мне и сыну моему крест целовали; не дайте бояром сына моего извести никоторыми обычаи, побежите с ним в чюжую землю, где бог наставит».

      Царские речи к думе были записаны по памяти, а точнее сочинены самим Грозным через десять лет после «мятежа». Они выражали настроения, никак не соответствовавшие «идиллическим» временам правления Сильвестра, но зато как нельзя более точно передавали настроения правительства в предопричный период.

      Трехлетний опыт самостоятельного правления, раздор с боярством, заговоры и измены порождают в голове Грозного трагическое сознание того, что он и его дети «ненадобны» более его могущественным вассалам. Царь боится, что бояре изведут его сыновей и впервые начинает помышлять о бегстве за границу. Он знает, что Захарьины, возглавившие правительство с начала 60-х гг., успели снискать ненависть среди знати, и не сомневается в том, что их ждет страшная участь в случае его кончины.

      Ни один документ не раскрывает столь полно трагизм переживаний Грозного накануне опричнины, как летописный рассказ. Сталкиваясь на каждом шагу с крамолой в думе, с неповиновением удельных князей и актами прямой измены бояр, царь страшится за будущее династии и обращается с паническими призывами к Захарьиным, заклиная их в случае беды спасти его семью и бежать с детьми за границу.

Известную откровенность в выражении своих тревог и сомнений царь Иван допускал не часто и главным образом в исторических повествованиях о далеком прошлом. Когда же дело касалось настоящего, он не желал дать противникам ни одного повода для торжества.

      В мае 1564 г. царю доставили письмо Курбского. Дерзкий вызов не остался без ответа. Однако прошло не менее одного-двух месяцев, прежде чем царь завершил свою знаменитую эпистолию, получившую позже заголовок: «Царево государево послание во все его Росийское царство на крестопреступников его, на князя Андрея Курбсково с товарищи об их измене».

    «Широковещательное» и «многошумящее» послание Грозного составляло по тогдашним масштабам целую книгу во много десятков страниц. По содержанию своему — это подлинный манифест самодержавия, в котором наряду со здравыми идеями много ходульной риторики и хвастовства, претензии выдаются за действительность. Главный вопрос, который целиком владеет вниманием царя, есть вопрос о взаимоотношении монарха и его знати, бояр. Царь жаждет полновластия, неограниченного самодержавия. Безбожные языцы, утверждает он, «те все царствами своими не владеют: како им повелят работные их, и тако и владеют. А Росийское самодерьжьство изначяла сами владеют своими государьствы, а не боляре и не вельможи».

        Божьим изволением еще деду его, великому государю Ивану III, всевышний поручил в работу прародителей Курбского и прочих бояр-князей. Разве это благочестно, чтобы «под властию нарицаемого попа (Сильвестра. — Р. С.) и вашего (бояр. — Р. С.) злочестия повеления самодержъству быти?». «Доселе русские обладатели... вольны были подовластных жаловати и казнити...».

    Горделиво ссылаясь на божественное происхождение царской власти, Иван обосновывал необходимость репрессий против изменников-бояр многочисленными ссылками на библию и христианских святых, а также и на недавнее прошлое. Оказываемся, царь пострадал от бояр больше, нежели те от него. «А какова злая от вас пострадах!» — сокрушенно жалуется он. Во времена Иванова сиротского детства бояре-правители держали его в полном небрежении и презрении. Когда же великий князь возмужал и венчался на царство, то тут его «подошел» лукавый поп Сильвестр, действовавший заодно с Курлятевым и Адашевым. Они завладели всем царством и заняты были исключительно тем, что притесняли молодого государя, приводили в «самовольство» Боярскую думу, паче меры «возвышали» дворян.

    Воззрения царя насквозь проникнуты аристократическими предрассудками и консерватизмом. Для него неприемлема политика Рады, затмевающая «красоту» самодержавной власти и заключающаяся в поощрении боярских претензий и возвышении дворян. В его глазах все подданные, бояре и воинники, суть царские холопы.

   Образ неограниченного, могучего повелителя, нарисованный в царском послании, не раз вводил в заблуждение историков. Но простое сопоставление послания с текстом царских речей к думе ставит под сомнение достоверность этого образа и нацело разрушает его. Царь жаждет всевластия, но отнюдь не располагает им. Он слишком живо чувствует зависимость от своих могущественных, знатных вассалов. За декларациями о неограниченном самодержавии и высокомерным третированием холопов-подданных скрываются страх перед «боярской жестокостью», отчаяние за будущее династии, сознание своей «ненадобности» боярам.

    Вопрос о взаимоотношении монарха с боярством занимает центральное место в послании Грозного к Курбскому. Наряду с тем, многие страницы царской эпистолии посвящены «разоблачению» прошлого и настоящего Курбского. Когда Сильвестр и Курлятев за их измены подверглись наказанию и в Боярской думе («сингклите») вспыхнули глубокие распри, Курбский не стал препятствовать междоусобию, а разжег его заступничеством за изменников, «...почто, — спрашивал царь беглого боярина, — имея в сингклите (Боярской думе. — Р. С.) пламяни паляща, не погасил еси, но паче розжегл еси? Где было ти советом разума своего злодейственный совет исторгнути, ты же убо больми плевела наполнил еси!». Что за пожар возгорелся в Боярской думе и в чем заключается «злодейственный совет» ее членов бояр? В том, что крамольники-бояре «богоданнаго и рожденнаго у них на царьстве царя... отвергошася и елико возмогоша, злая сотвориша — всячески, словом и делом, и тайными умышлении».... Приведенные строки представляются наиболее откровенными во всем послании. Царь признает, что бояре «отвергошася» от него, он им «ненадобен».

    На разные лады в царском послании повторяется мысль, что за непокорство и «измены» бояре достойны худших гонений, что без прочной власти все царства распадутся от беспорядка и междоусобных браней. Не все бояре «безсогласны» (непокорны) царю, а лишь друзья и советники беглого князя Курбского, повинные в новых заговорах. «Безсогласных же бояр у нас несть, — утверждает царь, — развее другов и советников ваших, иже ныне подобно бесом, вся советы своя лукавыя не престающая в ночи содевающа...». Своим противникам в Боярской думе царь недвусмысленно грозит расправой.

    Основной смысл эпистолии царя к Курбскому состоял в обосновании необходимости неограниченных репрессий против боярско-княжеской оппозиции. Послание подготовило почву для опричнины и ее террора. Вся аргументация послания в конечном счете сводится к тезису о «великой» боярской измене. Боярскому своеволию царь может противопоставить лишь тезис о неограниченном своеволии монарха, выступающего в роли восточного деспота. Власть монарха утверждена богом и не может быть ограничена в пользу бояр или кого бы то ни было другого.

    Царь написал свое послание Курбскому во время поездки в Переяславль и Можайск в мае — июле 1564 года. В Переяславле он гостил в Никитском монастыре, затем отправился в Можайск, отдыхал в дворцовых селах Можайского и Вяземского уездов. Среди лиц, находившихся с царем в Можайске, наибольшим его доверием пользовался боярин А. Д. Басманов. Не вызывает сомнения, что этот проклятый Курбским «моавитянин» был причастен к составлению царского манифеста.

    По возвращении в Москву царь отправил эпистолию в Литву к Курбскому. Получив ее, Курбский составил ответ, но не послал его адресату. Словесная полемика перестала интересовать беглого боярина. Переписка оборвалась, едва начавшись. Царь, казалось бы, мог торжествовать победу. Во-первых, последнее слово в споре осталось за ним. Во-вторых, от Курбского отвернулись даже ближайшие его единомышленники, печорские старцы. Но последующие события показали, что торжество царя было преждевременным.

* * *

       Курбский страстно обличал осифлян в угодничестве передо царем и непротивлении насилию, и те не остались глухи к его упрекам.

       С избранием митрополита Афанасия новое церковное руководство стало рупором боярской оппозиции внутри страны Поводом для выступления оппозиции явилось убийство воеводы князя Д. Ф. Овчины-Оболенского. В силу знатность Овчина обладал неоспоримым правом на боярский титул к несмотря на молодость успел отличиться на военной службе. Однажды Овчина поссорился с Федором Басмановым и обвинил его в предосудительных отношениях с царем. Подобная дерзость сильно оскорбила Грозного. Он вызвал воеводу во дворец и велел псарям задушить его.

       В письме Курбскому царь писал, что волен казнить любого подданного. Казнь Овчины как будто бы подтверждала его слова. Но, как всегда, между теорией и практикой оказалась немалая дистанция. Произвольные репрессии монарха вызвали открытое осуждение со стороны церковной и думской оппозиции. Шлихтинг, автор весьма осведомленный, сообщает следующие подробности о выступлении оппозиции внутри страны. Некоторые знатные лица вместе с верховным священнослужителем, пораженные убийством Овчины, сочли нужным для себя вразумить царя воздерживаться от столь жестокого пролития крови своих подданных невинно без всякой причины и проступка. Православному царю, заявили они, не подобает свирепствовать против людей, как против скотов. Митрополит вспомнил давнишнюю роль царского духовника и стал стращать питомца страшным судом.

      Не зная подлинных причин выступления митрополита и бояр, Шлихтинг склонен был объяснить их тем огромным влиянием, которым якобы пользовался в Московии «граф Овчина». В действительности гибель Овчины явилась не более, чем поводом для выступления весьма влиятельных сил, добивавшихся изменения правительственного курса и прекращения террора.

    Убийство князя Овчины задёло в первую очередь высшую титулованную знать. Овчина был двоюродным братом боярина князя Д. И. Немого, одного из признанных вождей оппозиции в Боярской думе. Титулованное боярство имело все основания поддержать ходатайство митрополита против репрессий.

     Но вновь избранный митрополит едва ли мог решиться на открытый протест без поддержки со стороны руководящих группировок Боярской думы, которым он обязан был своим избранием. Среди старомосковской знати, занявшей господствующее положение в думе с начала 60-х гг., наибольшим весом пользовались две группировки: бояре Захарьины и конюший И. П. Федоров-Челяднин со своею родней. Захарьины ни разу не поручились за опальных бояр, даже когда опала коснулась их ближайших родственников Шереметевых. Напротив, конюший Федоров выделялся среди старомосковских бояр как последовательный противник репрессий. Именно он возглавил ту группировку в думе, которая добилась освобождения из тюрьмы боярина И. В. Большого Шереметева. Позже он участвовал в освобождении на поруки опальных бояр И. П. Яковлева и князя М. И. Воротынского. На причастность Федорова к выступлению оппозиции в 1564 г. указывают некоторые косвенные данные. Как раз в 1564 г. жена конюшего отказала в монастырь древнее родовое гнездо Челядниных село Кишкино-Челяднино в Коломенском уезде, а также родовую вотчину село Богородицкое в Юрьевском уезде. Таким путем конюший рассчитывал обеспечить семью на случай катастрофы.

     Царь не простил митрополиту и боярам протестов против казней и репрессий. Спустя полгода он обратился со специальным посланием к высшему духовенству и думе. В нем он во всеуслышание жаловался на то, что у монарха отнято право наказывать подданных. Едва он захочет понаказать бояр, служилых князей и прочих людей, — сетовал самодержец, — как духовенство, «сложась» с боярами, дворянами и приказными, «покрывает» виновных.

    Речи митрополита и бояр к царю внешне мало напоминали гневные филиппики беглого боярина Курбского. Их челобитная была составлена в самых верноподданнических выражениях. Но суть требований была одна и та же. Церковное руководство и дума настоятельно просили царя прекратить неоправданные репрессии. Судя по письмам Курбского, требование о прекращении террора было одновременно требованием об удалении из правительства главного вдохновителя репрессий А. Д. Басманова. Причастность сына Басманова к убийству Овчины давала оппозиции весьма удобный повод настаивать на отставке ненавистного временщика.

     Выступление эмигранта Курбского, неповиновение церковного руководства и объединение оппозиционных сил внутри страны произвели на царя ошеломляющее впечатление. В письме к Курбскому Иван утверждал, будто ему непокорны, «безсогласны» только друзья беглого боярина. На поверку «безсогласными» оказались и митрополит, и Боярская дума, и некоторые члены правительства. Горделивы декларации царя относительно вольного «Российского само держства», права монарха казнить своих холопов-подданных рассыпались прахом.

     В условиях, когда столкновение монархии с могущественной аристократией достигло критического момента и любое новое осложнение грозило вырвать из рук правительства контроль за положением дел, царь не решился наказать инициаторов антиправительственного выступления и на время полностью прекратил всякие репрессии.

  Будучи вынужден прекратить репрессии, царь предпринимал попытки расколоть оппозицию и путем всевозможных уступок привлечь на свою сторону церковь. На протяжении августа — сентября 1564 г. казна пожаловала митрополичьему дому целый ряд разнообразных привилегий и льгот.

     Одновременно с попытками расколоть оппозицию власти в глубокой тайне готовились ввести в стране чрезвычайно положение. Нет сомнения, что главным инициатором подготавливавшихся реформ был боярин А. Д. Басманов и его соратники, требовавшие насильственного подавления оппозиции. После выступления митрополита и думы Басманов оказался в полной изоляции. Но именно это обстоятельство и побуждало его идти напролом.

    Казнь Овчины и последовавший затем протест митрополита и бояр побудили Грозного произвести санкции против некоторых членов правительства Захарьиных. Под благовидным предлогом царь отослал из столицы в действующую армию члена ближней думы кравчего князя П. И. Горенского, единственного из Оболенских князей, допущенного в состав регентского совета. Причиной опалы явилось «непослушание» кравчего, или, как можно догадываться, отказ одобрить жестокие репрессии против его сородичей. В октябре 1564 г. Горенский был послан в действующую армию против литовцев в Великие Луки. По-видимому, уже после введения опричнины кравчий пытался бежать в Литву. Ему удалось пересечь границу и уйти в литовские пределы. Однако посланный вдогонку отряд настиг беглеца. Князь Горенский был закован в цепи и под сильной охраной доставлен в Москву.

     Опала на Горенского и удаление его из столицы знаменовали окончательный распад правительства Захарьиных.

В какой-то мере опала Горенского отразилась на положении его покровителей и друзей, к числу которых, по-видимому, принадлежал ближний боярин И. П. Яковлев.

     Царя крайне тревожило проникновение «крамолы» в среду старомосковской знати. Признаков этой крамолы было очень много. Не позднее мая — июня царь велел всенародна казнить Ваську Шибанова. Верный слуга Курбского, будучи на эшафоте, похвалял своего господина до последнего издыхания. В назидание «изменникам» труп казненного, был выставлен для общего обозрения. Однако вскоре один из ближайших друзей Курбского боярин В. В. Морозов велел подобрать тело Шибанова и похоронить его. Царь воспринял подобное своеволие как дерзкий вызов. Но он не решился сразу же наказать боярина. В октябре 1564 г. Морозов получил последнее служебное назначение. Он командовал сторожевым полком в армии И. П. Яковлева. После того имя его навсегда исчезает из разрядов. Вскоре же по приказу царя В. В. Морозов был арестован.

        Альберт Шлихтинг сообщает следующие подробности относительно «дела» В. В. Морозова: «Тиран думал, что Владимир (Морозов. — Р. С.) устроил какой-то заговор с Курбским и ложно обвинил его, наконец в том, будто он неоднократно переписывался с Курбским».

    Рассказ Шлихтинга требует критического разбора. В своем памфлете Шлихтинг всячески чернит царя и обеляет его жертвы. Поэтому он часто изображает факты боярской измены, доподлинно ему известные, как недостоверные. (Именно таким образом он сообщает об изменнических переговорах князя С. В. Ростовского с послом С. Довойной, заговоре И. П. Федорова и т. д.). К таким фактам относится, возможно, и известие о тайных сношениях В. В. Морозова с Курбским. Поскольку Морозов был ближайшим другом беглого боярина и, не боясь царского гнева, велел похоронить его слугу, в предположении о тайной переписке Морозова нет ничего невероятного. Скорее всего Морозов был изобличен в переписке, за что и был арестован. В тюрьме боярин провел много лет.

         Жестокие репрессии против влиятельнейших боярских фамилий (Шереметевых и Морозовых), состоявших в тесном родстве с Захарьиными, и последующая опала на бояр. П. Яковлева-Захарьина и Л. А. Салтыкова-Морозова показывали, что новое правительство Грозного не пользовалось прочной поддержкой даже среди старомосковской знати, служившей традиционной опорой власти московских государей. Трудности усугублялись наличием влиятельной церковной оппозиции.

     Лишившись поддержки части правящего боярства и церковного руководства, правительство не могло управлять страной обычными методами и пыталось упрочить свое положение с помощью террора. Но монархия никогда не смогла бы расправиться с могущественной аристократической оппозицией без решительной поддержки дворянства. Приобрести такую поддержку можно было двумя путями. Первый из них состоял в расширении сословных прав и привилегий дворянства, расширении его представительства в Боярской думе и органах управления, в осуществлении программы дворянских реформ. Предпосылки к подобным реформам были налицо. Однако правительство Грозного, чуждое идеям дворянских реформ, избрало другой путь. Оно пыталось укрепить собственную опору не через организацию дворянского сословия в целом, а через создание особого полицейского корпуса, специальной дворянской охраны. Корпус комплектовался из относительно небольшого числа дворян. Его члены пользовались всевозможными привилегиями в ущерб всей остальной массе служилого сословия.                                

    Традиционная структура управления армией и приказами, местничество и прочие учреждения, обеспечивавшие политическое господство боярской аристократии, были сохранены в неприкосновенности, и не подверглись реформированию. Подобный образ действий был чреват опасным политическим конфликтом. Монархия не могла сокрушить устои политического могущества знати и дать новую организацию дворянскому сословию в целом. Возмутительные привилегии охранного корпуса со временем вызвали сильное недовольство в среде земских служилых людей. Таким образом, посылки, на которых основана была опричная реформа, способствовали, в конечном счете, сужению социальной базы правительства, что в последующем развитии неизбежно привело к террору, как единственному способу разрешения вновь возникшего противоречия.

 * * *                                                   *

     Военные неудачи 1564 года привели Россию к серьезному дипломатическому поражению. Москва не смогла предотвратить образования антирусской коалиции в составе Крыма и Литовско-Польского государства, двух сильнейших противников России.

     19 сентября 1564 г. многочисленная литовско-польская армия подступила к Полоцку. Литовские отряды напали на Алыст в русской Ливонии и Чернигов.

     Русское командование немедленно направило все наличные силы на помощь Полоцку. 7 октября русская армия достигла Великих Лук. Выступление армии на западную границу обнажило южные границы. Тем временем многочисленная крымская орда, нарушив соглашения с Москвой, внезапно вторглась на Русь с юга. Вторжение татар было полной неожиданностью для московского правительства.

 С наступлением осени дворянские отряды, охранявшие южную границу, были распущены по домам. Стоявшие в при-окских крепостях «легкие» воеводы располагали ничтожными силами. Фактически Москва была беззащитна перед лицом многочисленного и сильного врага. Но татары не решились напасть на Москву и, свернув с московской дороги, двинулись к Рязани. Они надеялись легко овладеть этим городом. Укрепления Рязани находились в самом плачевном состоянии. Военные силы, оборонявшие город, были крайне невелики. К моменту вторжения в окрестностях Рязани случайно оказался А. Д. Басманов, отдыхавший в своем рязанском поместье. Наспех собрав вооруженную свиту, воевода напал на татарские разъезды, отослал в Москву захваченных «языков», а сам засел в Рязани. Жители, «обнадеженные» Басмановым, кое-как подправили городские укрепления, «крепости нужные с нужею едва поделаша и града покрепиша и бои по стенам изьставиша».

    2 октября татары окружили Рязань и «ночным временем с приметом и с огнем многажды» приступали к городу. Басманов встретил врага частой пушечной пальбой. Гарнизон отбил все приступы врага и произвел несколько вылазок, «из града выежжаа, с татары бишася, из града стрельбою по царевым (ханским.— Р. С.) полком из наряду стреляли».

    Вести, присланные Басмановым в Москву, потребовали от московской «семибоярщины» немедленных действий. Возглавлявшие ее конюший И. П. Федоров и И. П. Яковлев-Захарьин с немногочисленными дворянскими отрядами выступили на Оку против татар. Посланные ими дворяне соединились с воеводами из Михайлова города и Дедилова и стали громить татарские отряды, мародерствовавшие в Рязанском уезде. Московские заставы проникли в расположение главной ханской ставки.

    Встревоженный подходом московских отрядов, хан не стал дожидаться сбора рассеявшихся по Рязанщине отрядов и 5 октября ушел в степи. Отставший от главных сил четырехтысячный отряд ширинского мурзы Мамая был наголову разбит А. Д. Басмановым и Ф. Татевым. Победители захватили в плен самого Мамая и 500 татар. С дороги хан послал в Рязань двух гонцов с грамотой и поминками. В грамоте он писал царю, что «роскручинился» на него, не получив поминок, «а которые ныне посланы ко мне поминки, и их приму».

        Действия литовцев против Полоцка были столь же безуспешны, как и действия татар против Рязани. Более двух недель королевская армия простояла в полном бездействии в нескольких верстах от Полоцка и «к городу никоторого стрелбою, ни приступом не промышляли». Узнав о движении к Полоцку армии князя В. С. Серебряного и И. И. Пронского, литовцы поспешили отступить за Двину. Случилось это 4 октября, т. е. за день до отступления татар от стен Рязани.

    Грозный узнал о нападении литовцев, а затем татар, будучи в Суздале. «Наспех, с великим трудом» он немедленно выехал в столицу, однако из-за осеннего бездорожья прибыл туда только 6 октября. Желая наказать литовцев, натравивших на Русь татар, он приказал произвести вторжение в Литву. Опытнейший из московских воевод князь В. С. Серебряный осадил пограничную литовскую крепость Озерище. С помощью «примета» московиты подожгли деревянные стены замка и 6 ноября взяли его после короткого штурма. Значительная часть гарнизона и жителей замка погибли в огне.

    Возобновление войны на западных и южных границах ставило Россию в исключительно трудное положение. Впервые против нее объединились все ее наиболее опасные противники: литовцы и поляки, татары и стоявшие за их спиной турки. Прошло 15 лет с тех пор, как Грозный предпринял первый поход под стены Казани. С этого времени война не затихала ни на один год, принося новые беды народу и разорение стране. Летом 1564 г. датские послы доносили из Москвы о том, что Грозный ведет большие приготовления к войне с литовцами, но ему приходится тяжело, так как страна истощена продолжительными войнами.

    Военные и дипломатические, неудачи России побудил правительство Грозного поспешить с введением в стране чрезвычайного положения.

* * *

    Разногласия по поводу новых репрессий привели к распаду правительства Захарьиных, каким оно сложилось в начале 60-х годов. За три месяца до введения опричнины умер боярин и дворецкий Д. Р. Юрьев, признанный глава правительства Захарьиных. Один из главных его сподвижников ближний боярин И. П. Яковлев вскоре подвергся аресту по подозрению в измене. Кравчий П. И. Горенский изменил и пытался отъехать в Литву. Из семи бояр и дворян, назначенных в начале 60-х гг. в состав регентского совета, трое выбыли накануне опричнины.

    Распад правительства Захарьиных развязал руки «крайним» элементам внутри ближней думы. А. Д. Басманов и его единомышленники настоятельно советовали царю ввести в стране строжайшую диктатуру и сокрушить оппозицию мерами террора и насилия. Однако кружок Басманова не обладает необходимым авторитетом, а также достаточной поддержкой со стороны дворянства, чтобы ввести в стране чрезвычайное положение вопреки воле Боярской думы и церковного руководства. Между тем дума и митрополит осуждали любые попытки возобновления террора. Царь не мог рассчитывать на успех, если бы вздумал добиваться осуществления своих замыслов путем обычной процедуры утверждения его указа в Боярской думе и на священном соборе. По этой причине он вынужден был избрать совершенно необычный способ действий. Стремясь завязать свою волю «совету крупных феодалов», он объявил об отречении от престола. Таким путем он рассчитывал вырвать у думы согласие на введение в стране чрезвычайного положения и новые репрессии против боярской оппозиции.

    Подлинные мотивы отречения Грозного не были секретом для его современников. «У великого князя, — писали Таубе и Крузе, — вовсе не было намерения (как рассудит любой здравомыслящий человек) удалиться из государства или отказаться от него. Также немыслимо было для него приписывать какое-то предательство всей стране». Единственной причиной его поступков была вражда к самым благородным княжеским и дворянским родам, стремление наложить руку на имущество богатых монастырей.

    Отречению Грозного предшествовали события самого драматического свойства. К началу декабря 1564 г. царская семья завершила приготовления к отъезду из Москвы. В течение нескольких дней и ночей царь посетил главнейшие столичные церкви и монастыри и усердно молился в них. К величайшему неудовольствию церковных властей он велел забрать и свезти в Кремль самые почитаемые иконы и прочую «святость». В воскресенье 3 декабря Иван присутствовал на богослужении в кремлевском Успенском соборе. После окончания службы он трогательно простился с митрополитом, членами Боярской думы, дьяками, дворянами и столичными гостями, присутствовавшими в соборе.

    Между тем, во дворце заканчивались последние приготовления к отъезду. На площади перед Кремлем стояли сотни нагруженных повозок и ждала многочисленная свита из нескольких сот вооруженных дворян. Царская семья увозила с собой всю московскую святость: «иконы и кресты, златом и камением драгим украшеные и суды золотые и серебряные и поставцы». Сокровища столичных церквей и монастырей, их «святейшие» иконы стали как бы залогом в руках царя. Помимо «святости» Иван увозил из Москвы всю государственную казну: «всяких судов золотое и серебряное, и плятие и деньги и всю свою казну повеле (царь — Р. С.) взяти с собою». Изъятие денег и драгоценностей из Казенного приказа грозило расстроить деятельность всего приказного аппарата страны.

        Царский выезд носил совершенно необычный характер. Ближние бояре, дворяне и приказные, сопровождавшие Грозного, получили приказ забрать с собой семьи: «тем,— повествует летописец, — многим повеле с собою ехати з женами и з детми...». Охрану царского поезда несли несколько сот выборных дворян и детей боярских. Всем им велено было явиться в Кремль в полном боевом снаряжении «с людми и с конми, со всем служебным нарядом».

    Необычные приготовления в Кремле породили множество толков среди населения столицы. Носились тревожные слухи о готовящемся отречении Грозного. Смятение усугублялось тем, что никто не знал толком, куда едет царская семья. По сообщению официальной летописи, бояре и духовенство «в недоумении и во унынии быша, ...государьскому великому необычному подъему, и путного его шествия не ведамо куды бяша».

    Царский поезд покинул столицу 3 декабря 1564 г. Начались «скитания», длившиеся целый месяц. При отъезде из Москвы у царя не было какого-то определенного плана. Во всяком случае, он не думал ехать в Александровскую слободу. По кратчайшей-ростовской дороге до. слободы можно было добраться в три-четыре дня. Между тем, царь выехал из столицы в противоположном направлении в с. Коломенское на Москве-реке к югу от столицы. Чтобы попасть отсюда на северную дорогу, царскому обозу надлежало вернуться в Москву или же ехать проселками кружным путем.

     В Коломенском царская семья оставалась две недели. Причиной задержки была неожиданно наступившая оттепель и сильные дожди, превратившие дороги в непроходимые болота. Переждав непогоду, царь проселками объехал Москву с востока и остановился в с. Танинском на Яузе, к северу от столицы, где он жил в течение нескольких дней. Затем он отправился на молитву в Троицко-Сергиев монастырь, а оттуда выехал в Александровскую слободу.

     Едва достигнув Слободы, царь велел находившимся при нем боярам, а также многим воеводам, дворянам и приказным немедленно возвращаться в Москву. Среди лиц, вернувшихся в столицу, были боярин и оружничий Л. А. Салтыков и боярин И. Я. Чеботов. В Слободу были допущены лишь наиболее доверенные и близкие к царю лица, среди них боярин А. Д. Басманов и князь А. И. Вяземский.

     В начале января 1565 г. царь Иван известил столицу о б отречении от престола и письменно уведомил митрополита иг думу о том, что он «от великие жалости сердца... оставил свое государство и поехал, где вселитися, идеже его, государя, бог наставит».

      По-видимому, в дни отречения царь спешно составил черновик нового духовного завещания. В завещании он весьма откровенно объяснял причины, вынудившие его к отречению. Царь Иван писал буквально следующее: «А что по множеству беззаконий моих, божию гневу распростершуся изгнан есмь от бояр, самоволства их ради, от своего достояния и скитаюся по странам, а може бог когда не оставит...» Грозный, по его собственному признанию, был изгнан с государства боярами. Именно из-за раздоров с непокорными вассалами и Боярской думой он вынужден был оставить свое «достояние» Москву и скитался месяц по селам и слободам.

      Хорошо осведомленные современники передают, что при отречении Грозный сделал ряд существенных оговорок. По Шлихтингу, царь будто бы заявил о передаче трона двум своим сыновьям и назвал их правителями государства. Некоторым подтверждением этому служит духовное завещание Грозного. Согласно завещанию, царь - решил «разделить царство между наследниками царевичами Иваном и Федором. Вопреки московским традициям, он собирался отвести младшему сыну удел, по территории равный целому государству. В него входили древний Суздаль, Кострома, Ярославль, Волок-Ламский, Мценск, Козельск и т. д.. Необычный проект своеобразного «раздела» страны и «соправления» наследников Ивана и Федора можно объяснить разве что “чрезвычайными обстоятельствами, которые возникли в стране к моменту отречения Грозного. Посредством любых, даже самых рискованных мер правительство стремилось упрочить положение царствующей династии, создать дополнительный противовес могущественной боярской аристократии.

    В Суздальском и Ярославском уездах сидели крупными гнездами потомки местных династий князья Суздальские и Ярославские. Включение этих уездов в состав удельного княжества неизбежно привело бы к пересмотру землевладения указанных княжеских фамилий. Передача царевичу Федору Суздальского княжества должна была ослабить позиции Суздальских княжат, первенствовавших среди высшей титулованной знати и представлявших в глазах правящей династии наибольшую опасность.

    Противоположные цели преследовало включение в Суздальский удел обширного Костромского уезда, в котором преобладало землевладение нетитулованной старомосковской знати. Костромские дворяне и знать должны были служить прочной опорой удельному правительству царевича Федора.

    Практической части царского духовного завещания предпослано обширное «исповедание» и поучение «чадцам». Желая уберечь детей от собственных ошибок, Грозный советует царевичам приобрести навык во всяком «обиходе», чтобы править самовластно. Теория единовластия облекается в следующий отеческий совет детям: «...А всякому делу навыкайте, и божественному, и священническому, и иноческому и ратному и судейскому, московскому пребыванию, и житейскому всякому обиходу, ...как кто живет, и как кому пригоже быти, и в какове мере кто держится, тому б есте всему научены были. Ино вам люди не указывают, вы станите людям указывати. А чего сами не познаете, и вы сами стате своими государствы владети и людьми». Царь явно желал предупредить сыновей от опеки со стороны временщиков и фаворитов, чего сам не избежал в десятилетний период правления Адашева и Сильвестра.

    В последующих поучениях «чадцам» явственно проступают контуры близкой опричной реформы. «А как людей держати и жаловати, и от них беречися, и во всем их умети к себе присвоивати, и вы б тому навыкли же. А людей бы есте, который вам прямо служат, — рекомендует царь сыновьям,— жаловали и любили, их ото всех берегли, чтобы им изгони ни от кого не было, и оне прямее служат». При веденные рассуждения в скором времени воплотились в привилегии людей «прямой службы», опричников, которые были ограждены от всякой «изгони» и пользовались полной безнаказанностью. Иван усердно внушает сыновьям милосердие по отношению к подданным: «А каторыя (люди. — Р. С.) лихи, и вы б на тех опалы клали не вскоре, по разсуждению не яростию. Конечно, если бы царь вздумал учить сыновей милосердию в разгар кровавых опричных казней, в его словах можно было бы усмотреть сплошное лицемерие. Накануне опричнины подобный совет звучал совсем иначе.

           В царском завещании отчетливо слышатся ноты тревоги Ивана томят мрачные предчувствия, он сознает, что его наследников ждут многие испытания, может быть, изгнание. Все это расплата за его собственные грехи: «...и вам (сыновьям. — Р. С.) есми грехом своим беды многия нане сены...». Иван заклинает сыновей не забывать родителей среди бед, «не токмо что в государствующем граде Москве или инде где будет, но аще и в гонении и во изгнании будете...». Поучение детям заканчивается выражением надежды на то, что наследники-сыновья в конце концов добьются трона: «А будет бог помилует, и государство свое доступит и на нем утвердитеся и аз благословляю вас...». Приведенные строки появились на свет скорее всего после того, как сам Грозный отрекся от власти из-за боярского своеволия покинул «государство», сделав ряд оговорок в пользу сыновей.

 Наряду с поучением чадцам  завещание содержит «исповедание», наполненное поразительными признаниями. Иван кается во всевозможных грехах и преступлениях и откровенно признает, что снискал всеобщую ненависть своими злыми делами: «аще и жив, но богу скаредными своими делы паче мертвеца смраднеишии и гнуснейший... сего ради всеми ненавидим есмъ...». Царь говорил о себе то, чего не смели произнести вслух его подданные.

     Всего лишь за полгода до опричнины боярин Курбский пенял на чудовищную неблагодарность царя, сетовал на изгнание в дальние страны и т. д. «... воздал еси мне злыя за благие, — писал он Ивану, — и за возлюбление мое непримирительную ненависть...». Теперь совершенно тем же языком заговорил другой «изгнанник» — царь Иван. Ум покрылся струпьями, жалуется Иван, «тело изнеможе, болезнует дух, струпи телесна и душевна умножишася, и не сущу врачу, исцеляющему мя, ждах, иже со мною поскорбит, и не бе, утешающих не обретох, воздаша ми злая возблагая, и ненависть за возлюбление мое».

     Не прошло и полугода с тех пор, как Грозный бросил Курбскому горделивую фразу о «вольном Российском самодержьстве». И вот наступил жалкий финал. Самодержец и помазанник божий был «изгнан» от своего достояния своими холопами боярами и «скитался» по странам. Для человека, обладавшего колоссальным честолюбием и вполне традиционным складом мышления, свято верившего в божественное происхождение своей власти, отъезд «с государства» не был фарсом. Исполненные трагизма жалобы царя на невыносимые душевные и телесные страдания и отчаянное одиночество как нельзя лучше передают то страшное потрясение, которое пережил Грозный после отъезда в слободу. Как рассказывают современники, в дни отречения от престола Иван впал в тяжелое нервное расстройство, внезапно изменившее весь его облик. Когда царь вернулся в столицу после десятинедельного отсутствия, многие люди не могли узнать его, так он изменился. Как видно, жалобы на «изнеможение» тела, умножение струпий телесных и душевных в царском завещании не были простой риторической фразой.

     В дни отречения и отъезда в слободу царь Иван испытывал смертельную тревогу за будущее династии, за судьбу сыновей. В этом заключен, пожалуй, весь пафос его завещания, окрашенного в мрачные, трагические тона.

* * *

     3 января 1565 г. в Москву прискакал гонец К. Д. Поливанов, привезший обращение царя к митрополиту, Боярской думе и всему православному населению столицы.

     В послании к думе и митрополиту Грозный объявлял, что покидает царство, простирая гнев и опалу на членов Боярской думы: бояр, конюшего (И. П. Федорова), дворецкого (Н. Р. Юрьева), казначеев (Фуникова и Тютина), а заодно и на дьяков и дворян, епископов, игуменов и прочих вассалов светских и духовных. Далее Иван многословно перечислял «измены боярские и воеводские и всяких приказных людей, которые они измены делали и убытки государьству его до его  государьского возрасту...». Подлинник царского послания к митрополиту не сохранился. В официальной летописи его содержание передано кратко и тенденциозно. Послание митрополиту в значительной части повторяло аргумент царского послания к Курбскому, написанного полугодом ранее: В летописи очень кратко изложена, главным образом та часть царского послания, в которой речь шла о давнишних «изменах» Боярской думы в годы боярского правления. В те времена бояре делали «многие убытки» народу, истощили царскую казну, растаскивали государские земли и раздавали их родне и приятелям, собрали себе великие богатства и стали уклоняться от службы, не только не радели о православном народе, но и чинили насилия «крестиянам». Царь ничего не может поделать с изменниками: едва он захочет «понаказать» боярина, князя, приказного или дворянина, как духовенство, «сложась» с думой, берет опальных под свою защиту.

Обращение царя вызвало страх и замешательство среди членов Боярской думы, спешно собравшихся в Кремле на подворье митрополита.

     Между тем, в нескольких шагах от митрополичьего двора думные дьяки П. Михайлов и А. Васильев поочередно читали царское послание к населению столицы. Слухи об отречении царя мгновенно распространились по всей столице. Вскоре площадь перед дворцом запрудила громадная толпа ремесленников, мелких торговцев, кабального люда, ярыжек, нищих и т. д. Специальным посланием царь извещал посадских людей о своем отречении и просил их, «чтобы они себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы никторые нет».

    Выражая милость посадскому населению, царь в то же время объявлял опалу власть имущим. Тем самым он как бы апеллировал к народу в своем давнем споре с боярством. Царь, не стесняясь, говорил об измене бояр, притеснениях и обидах, причиненных ими народу. Отречение царя и его апелляция к народу привели в движение низы и вызвали призрак народного восстания. Опасность волнений полностью дезорганизовала аппарат управления: «все приказные люди приказы государьские отставиша, и град отставиша, никим же брегом».

     Громадные толпы горожан, возбужденных слухами о великой боярской измене и царской опале на власть имущих, со всех сторон окружили митрополичий двор, где укрылись члены Боярской думы, приказные, дворяне и духовенство. Представители купечества и горожане, допущенные в митрополичьи покои, заявили, что остаются верны старой присяге и будут просить царя, чтобы тот «государьства не отставлял и их на разхищение волком не давал, наипаче же от рук силных избавлял». Челобитная посада заканчивалась прямыми угрозами по адресу вождей боярской оппозиции. «А хто будет государьских лиходеев и изменников, — заявляли горожане,— и они за тех не стоят и сами тех потребят».

     Опасность народных волнений и твердая позиция представителей посада оказала сильное влияние на решения импровизированного Земского собора, заседавшего на митрополичьем дворе. Противники Грозного, пользовавшиеся большим весом в Боярской думе и среди титулованной знати, не осмелились поднять голос среди общего негодования на «изменников» и таким образом безвозвратно упустили благоприятный момент. Под давлением обстоятельств Боярская дума не только не приняла отречения Грозного, но и вынуждена была предоставить главе государства неограниченные полномочия. Дума просила митрополита взять на себя роль посредника и немедленно ехать к царю. Боярская дума и весь собор выразили царю полную покорность и обещали выдать ему головой всех изменников, «...хто будет государьские лиходеи, которые изменные дела делали, и в тех ведает бог да он, государь, и в животе и в казни его государьская воля».

     После длительных совещаний митрополит решил «для градского брежения», на случай волнений остаться в столице. Делегацию к царю возглавили архиепископ Пимен и архимандрит Левкий, известные любимцы и «угодники» Грозного. Не теряя времени, посланцы митрополита и члены Боярской думы отправились в слободу прямо с митрополичьего двора, не заезжая на свои подворья. Согласно официальной версии, бояре направились к царю в порыве верноподданнических чувств. По свидетельству же некоторых современников, царь сам назвал имена лиц, которые должны были немедленно явиться в слободу. Опричник Штаден утверждает даже, что царь выехал в слободу якобы из-за мятежа (опасаясь мятежа), затем оцепил слободу воинской силой и приказал привести из Москвы и других городов тех бояр кого он потребует.

     Путь из столицы в слободу, отнявший у царского поезда почти месяц, был преодолен посланцами собора в два-три дня. Подступы к слободе охранялись сильными воинскими заставами, задерживавшими ходатаев. Царь велел пропустить в слободу одних лишь посланцев митрополита. Для вида он долго упорствовал в решении покинуть трон, но затем «уступил» слезным молениям близкого приятеля Левкия и Пимена. Ознакомившись с благоприятным для него решением собора, Грозный приказал пропустить в слободу руководителей Боярской думы. Слобода в те дни напоминала настоящий военный лагерь. Бояре были доставлены во дворец под сильной охраной, «как явные враги». Руководство думы верноподданнически просило царя сложить с них гнев и править государством, «как ему государю годно».

     Отвечая думе, Грозный вновь перечислил боярские измены и на этот раз прямо обвинил своих противников в стремлении свергнуть законную династию. Он напомнил им, «как мятежны были его подданные по отношению к нему и его предкам... до сего дня и как много пролили они крови этого рода (Владимира Мономаха. — Р. С.), пытаясь прекратить высокославную династию и посадить вместо нее другую, и теперь еще они постоянно готовы совершить это». После смерти Василия III, заявил царь, бояре хотели лишить его законных прав и сделать своим государем выходца из рода князей Суздальских-Горбатых. Этих людей он ежедневно сам должен видеть в числе тех, кто причастен к правлению. Обвинения против Горбатого и прочих крамольных бояр царь заключил утверждением, будто изменники «стремятся лишить его жизни, уничтожив его и его близких, подобно тому, как это случилось с благочестивой, почившей в бозе царицей, происходившей из рода Романовых, и если бы бог не воспротивился этому и не открыл их козни, то то же случилось бы с ним и его сыновьями». «Вследствие этих и им подобных причин, он, царь, принужден принять меры, чтобы предупредить надвигающееся несчастье».

     Под предлогом якобы раскрытого им боярского заговора царь потребовал от Боярской думы и священного собора предоставления ему чрезвычайных полномочий и учреждения специальной охраны. Представители думы и духовенства не только приняли это условие, но и благодарили Грозного как могли. 

     Для выработки соглашения с Боярской думой царь оставил при себе первого боярина князя И. Д. Бельского, князя П. М. Щенятева-Патрикеева, дьяков. Прочие члены думы (князь И. Ф. Мстиславский, князь И. И. Пронский и т.д.) , были в тот же день отосланы в столицу. Подобное разделение думы вполне отвечало целям и намерениям Басманова и прочих советников царя.

      На подготовку приговора об опричнине ушло более месяца. Указ был окончательно утвержден думой, после возвращения царя из слободы в Москву. Подлинник указа хранился в царском архиве и был описан в архивной описи следующим образом: «Указ, как государь приехал из Слободы, о опришнине». Царь прибыл из Слободы в Москву 15 февраля 1565 г., сразу же после этого («как государь приехал») был издан названный указ.

      Для утверждения указа об опричнине в Кремле были собраны Боярская дума и высшее духовенство. По словам очевидцев событий Таубе и Крузе, царь вызвал к себе оба сословия, т. е. духовенство и дворянство. Но в представлении немецких дворян в высшее (дворянское) сословие входили как бояре, так и дворяне. Возможно, что в первом соборе опричного времени действительно участвовали представители дворянства.

      Царь Иван открыл собор пространной речью. Он объяснил причины своего отречения и заявил, что для охранения своей жизни намерен «учинить» себе на своем государстве «опришнину» с «особым» двором, армией и территорией. Государство свое Московское он передает в ведение Боярской думы. По этому случаю членам думы были сделаны многословные наставления. Прежде всего, Иван указал высшим боярам на все то, что при благоприятных обстоятельствах и времени могло бы способствовать расширению и процветанию государства. Далее он велел боярам следить за тем, чтобы в случае его кончины не возникло спора и раскола между обоими его молодыми сыновьями Иваном и Федором. (Аналогичные наставления сыновьям царь внес в незадолго до того составленную духовную грамоту). Грозный просил бояр, чтобы они позаботились о том, чтобы водворить в стране порядок, мир и единство. В тех же целях он требовал для себя неограниченных полномочий, права казнить опальных бояр и князей и, что особенно важно, права конфисковать по собственному усмотрению земельные богатства и все имущество («животы» и «статки») опальных. Как сообщала официальная летопись, Грозный соглашался вернуться на царство лишь на том условии, «что ему своих изменников, которые измены ему, государю, делали и в чем ему, государю, были непослушны, на тех опала своя класти, а иных казнити и животы их и статки имати».

     В речи к Земскому собору царь Иван в особенности настаивал на необходимости покончить со злоупотреблениями властей и прочими несправедливостями. В этом «тезисе» заключался, как это ни парадоксально, один из главнейших аргументов в пользу опричнины.

     Незадолго до введения опричнины боярская оппозиция устами Курбского обвинила «державного» царя и его «властелей» в таких бедах, как произвол и беззакония в судах. Речь Грозного к собору явилась непосредственным ответом на обвинения Курбского.

      Отнюдь не расположенные к царю Таубе и Крузе свидетельствуют, что Иван, вверяя думе земщину, просил бояр позаботиться об искоренении несправедливостей и преступлений и водворении в стране порядка. В совершенно тех же выражениях рассказывает об этом Штаден: царь «хотел искоренить неправду правителей и приказных страны» и «устроить так, чтобы новые правители, которых он посадит, судили бы по судебникам без подарков, дач и приносов». Однако на практике привилегии опричнины и бесправное положение земщины лишь создали почву для новых вопиющих злоупотреблений.

      После того, как «чины» заслушали царскую речь, собору предложено было одобрить указ об опричнине, разработанный в слободе при участии руководителей Боярской думы. Поскольку основные принципы его были одобрены сословиями в дни династического кризиса 3—5 января 1565 г. правительство без труда добилось от собора полного одобрения указа. Представители всех чинов верноподданнически благодарили царя за заботу о государстве. Решение собора поддержали даже те, кто в опричнине видел непосредственную для себя опасность.

      Подлинный приговор Земского собора об опричнине не сохранился, однако его содержание подробно передано официальной летописью. Летописное изложение указа пестрит выражениями: царь «приговорил», «приказал», «повелел» «а учинити ему» и т. д.

      Царский указ, утвержденный собором, предусматривал образование в государстве «опришнины», организованной по типу удельного княжества и находившейся в личном владении царя. Опричнина имела «особный двор», войско, финансы и территорию. Опричное управление сохраняло традиционную структуру. Управление уделом осуществляла опричная Боярская дума. В нее входили бояре, окольничие, дворецкие и казначеи, учрежденные в опричнине «особно» в соответствии с указом. Состав опричной думы на первых порах не отличался многочисленностью: территория опричнины была не слишком велика, а армия нового «удельного» владыки насчитывала не более тысячи дворян. Главным руководителем опричной думы был старейший боярин и выдающийся воевода А. Д. Басманов. Членами думы были высшие дворцовые чины оружничий князь А. И. Вяземский, постельничий В. Ф. Наумов, ясельничий П. В. Зайцев. По мере расширения территории опричнины за счет земских уездов в состав опричной думы вошло много новых лиц.

      В первые же годы опричнины боярин А. Д. Басманов-Плещеев добился пожалования думных чинов двум своим ближайшим родственникам 3. И. Очину-Плещееву и Ф. А. Басманову.

      Очин попал в плен к литовцам во время неудачного сражения под Улой, проигранного по вине воевод. В начале 1566 г. он вернулся из плена и был выдан на поруки опричнине. Благодаря проискам Басмановых незадачливый воевода не только избежал суда, но и получил боярство. Заметим, что Очин-Плещеев был первым лицом, получившим высший думный чин из опричнины. В осеннем походе 1567 г. боярин 3. И. Очин был вторым воеводой у царя «на посылку», местом ниже Ф. Басманова. В 1569 г. боярин Очин командовал опричными отрядами, освобождавшими Изборск, затем возглавил передовой полк в Калуге.

     Сын Басманова Федор, несмотря на молодость, быстро достиг в опричнине высших чинов. Он породнился с царской семьей благодаря браку с племянницей царицы Анастасии княгиней В. В. Сицкой. Вскоре после учреждения опричнины царь пожаловал своему новому фавориту думный чин кравчего. Интересно, что до Басманова этот титул носили обычно выходцы из наиболее знатных удельных и княжеских фамилий. В походе 1567 г. кравчий Ф. А. Басманов исполнял службу воеводы для посылок при особе царя. Во время выступления опричной армии к литовской границе в 1568 г. он возглавлял опричный передовой полк. Около того же времени Федор Басманов был назначен первым наместником Старицы. Весною — летом 1569 г. он командовал опричной армией, собранной в Калуге против татар. Под его начальством находились такие видные опричники, как боярин 3. И. Очин и окольничий В. И. Умной. Помимо опричных отрядов ему были временно подчинены отборные военные силы земщины.

 Многочисленный род Плещеевых, первенствовал в опричном правительстве и армии в первые годы существования опричнины.

Видное положение в опричном правительстве занимали члены знатного боярского рода Колычевых боярин Ф. И. Умной и окольничий В. И. Умной. Следует подчеркнуть, что вначале Колычевы оставались в земщине и только на втором году существования опричнины вошли в ёе состав. В июле  1566 г. боярин Ф. И. Умной впервые именуется с сугубо опричным титулом «наместника суздальского». В следующем году он возглавил «великое» посольство в Литву. По некоторым сведениям, зимой 1567—1568 г. Ф. И. Умной ведает опричной частью Москвы. Окольничий В. И. Умной в качестве опричника участвовал в Ливонском походе осенью 1567 г. Под Изборском в 1569 г. он был вторым воеводой из опричнины, находясь в подчинении у 3. И. Очина. В той же  роли второго воеводы В. И. Умной был в Калуге с Ф. Басмановым.

     Колычевы входили в состав опричной думы, но по своему влиянию они далеко уступали Плещеевым.

     Вслед за Плещеевыми и Колычевыми в опричнину потянулись Морозовы, Чеботовы, Бутурлины и Воронцовы.

     Боярин Л. А. Морозов-Салтыков на протяжении 15 лет служил при дворе оружничим. При учреждении опричнины он не был принят в государев удел и вследствие этого лишился чина оружничего. Грозный взял Салтыкова в опричнину в 1568—1569 гг. и пожаловал ему чин опричного дворецкого. Салтыков был один из старейших бояр в опричной думе. По некоторым данным, во время похода на Новгород в конце 1569 г. он номинально числился командующим опричной армии. В Новгороде опричный дворецкий руководил изъятием сокровищницы Новгородского Софийского дома. Опричники Таубе и Крузе называли Салтыкова «ближайшим советником» Грозного.

     Видное положение в опричной думе заняла переяславская знать боярин И. Я. Чеботов, его однородцы боярин И. А. Бутурлин и окольничий Д. А. Бутурлин, а также думный дворянин И. Ф. Воронцов. Первые упоминания об опричных службах И. Я. Чеботова относятся к октябрю 1569 г.. И. А. Бутурлин стал опричным боярином никак не позднее весны — лета 1569 г.. Его младший брат окольничий Д. А. Бутурлин исполнял опричные службы в сентябре 1570 — мае 1571 гг.. В опричной думе боярин И. А. Бутурлин занимал более высокое положение, нежели родня царя боярин князь В. А. Сицкий. Сицкий безуспешно пытался местничать с Бутурлиным и бил на него челом, «потому меньше ево быть нельзя и суд у них был в отечестве».

      И. Ф. Воронцов числился опричным дворянином в стане у государя по разрядам 1567 и 1570 г.. В майском списке опричной думы 1570 г. Воронцов записан выше всех прочих думных дворян опричнины.

      Особое положение в опричной думе занял кружок царской родни, в состав которого входили царский шурин князь М. Т. Черкасский, бояре В. П. Яковлев и князь В. А. Сицкий. Яковлев и Сицкий приходились дядями царевичу Ивану и, по-видимому, исполняли при нем роль наставников. B. П. Яковлев был еще и главным дворецким царевича. В ливонском походе 1567 г. Яковлев и Сицкий сопровождали наследника в качестве его бояр. Можно полагать, что влияние их в опричнине было весьма ограниченным. Дворецкий царевича В. П. Яковлев стоял в опричной иерархии несколькими ступеньками ниже царского дворецкого Л. А. Салтыкова. Князь В. А. Сицкий уступал в местнических спорах последнему из опричных бояр И. А. Бутурлину.

      Брат царицы Марии удельный князь М. Т. Черкасский формально возглавлял опричную думу в полном соответствии с московскими традициями. В ливонском походе 1567 г. он числился главным дворовым воеводой, т. е. вторым после царя лицом в опричной армии. Сын мелкого горского владетеля, Черкасский не располагал прочными связями в среде российской титулованной аристократии. Зато он тесно породнился со старомосковской знатью, женившись на дочери В. М. Юрьева. Ко времени опричнины М. Т. Черкасский был сравнительно молодым человеком и не оказывал решающего влияния на дела опричного управления.

    Весьма видную роль в опричном правительстве играли думные дворяне и служилая дворянская бюрократия: оружничий князь А. И. Вяземский, ясельничий П. В. Зайцев, постельничий В.Ф. Наумов, казначей У. Л. Пивов.

    Самым влиятельным из опричных думных дворян был бесспорно князь А. И. Вяземский. В 1566 г. он представлял опричнину в ответственных переговорах с литовцами. В то время он носил титулы окольничего, оружничего и наместника опричной Вологды. В феврале 1567 г. А. Д. Басманов и Вяземский «учинили» договор со шведскими послами в Слободе. В походе 1567 г. князь Вяземский был одним из высших командиров опричной армии, уступая «местом» лишь царскому шурину князю М. Т. Черкасскому. В разряде он был записан вторым «дворовым воеводой» при особе царя. Вяземскому удалось провести в опричную думу своего старшего брата князя В. И. Волкова-Вяземского. Последний получил титул окольничего и участвовал в походе 1567 г. как четвертый воевода «на посылку». В те годы царь Иван неограниченно доверял своему любимцу. Из всех членов опричной думы князь А. Вяземский один участвовал в секретных переговорах относительно предоставления царской семье убежища в Англии.

    Видное положение в опричной думе занимали дворяне Наумовы, происходившие из провинциального дворянства. В. Ф. Наумов руководил в начале опричнины Постельным приказом и как постельничий возглавлял личную канцелярию царя. Свидетельством высокого положения Наумовых в опричнине служит тот факт, что в 1567 г. В. И. Наумов носил титул можайского дворецкого. Напомним, что Можайск был одним из самых крупных опричных городов. Наумовы играли видную роль в опричном правительстве лишь в первые годы опричнины. Постельничий В. Ф. Наумов умер ранее мая 1567 г. В. И. Наумов пробыл два года в Швеции и вернулся оттуда тяжело больным летом 1569 г.. Таким образом, Наумовы сравнительно рано сходят с политической сцены. Отметим, что оба названных-видных опричника отсутствуют в списках опричного двора, составленных С. Б. Веселовским и В. Б. Кобриным.

     Самым видным представителем приказной администрации в опричной думе был старый опытный дьяк У. Л. Пивов, получивший в опричнине чин казначея. Первые упоминания о его службе в чине опричного казначея относятся к 1569 году. В подчинении Пивова находились опричная казна, Четвертной приказ и прочие финансовые ведомства опричнины. Показателем влияния опричного казначея служит блестящая карьера в опричнине многих его родственников.

   В первые годы опричнины начали свою карьеру дворяне В. Г. Грязной и его троюродный брат В. Ф. Ошанин, М. Л. Скуратов-Бельский и Р. В. Алферьев. В опричную думу никто из них первоначально не входил. Влияние Грязного и Скуратова усилилось лишь после разгрома «заговора» Федорова.

   На протяжении первых пяти-шести лет существования опричнины руководство опричной думой осуществляла старомосковская знать и отчасти дворяне. Входившие в думу представители высшей титулованной знати не пользовались большим влиянием. Почти все они получили думные чины из опричнины в самом конце 60-х годов. Помимо боярина князя В. А. Сицкого опричниками были боярин князь И. Темкин и окольничий князь Д. И. Хворостинин.

   В чине боярина князь В. И. Темкин много лет служил в Старицком удельном княжестве. В начале Ливонской войны он попал в плен к литовцам и только благодаря этому обстоятельству избежал царской опалы. Сын Темкина и все его братья были сосланы в Казанский край. 5 июля 1567 г. Темкин вернулся в Россию. Ситуация к тому времени настолько изменилась, что его сразу же приняли в опричнину. Царь поручил Темкину весьма неблаговидное дело — расследование «преступлений» Ф. Колычева. Темкин успешно выполнил это поручение и, вероятно, в награду за это получил ранее октября 1569 г. чин опричного боярина.

     Князь Д. И. Хворостинин происходил из самой младшей малознатной ветви Ярославского княжеского рода. Думный чин был пожалован ему за военные заслуги. Хворостинин обладал выдающимися военными дарованиями. В 1569 г. он получил титул опричного окольничего.

    По форме опричная Боярская дума ничем не отличалась от думы любого другого удельного княжества. По существу дела, опричная дума копировала в миниатюре ту самую комбинацию политических сил, которая сохранялась в земщине и формально выражалась в союзе между удельными князьями и старомосковской нетитулованной знатью. Но подлинные удельные князья не входили в опричнину. Опричнина была детищем почти исключительно старомосковского боярства.

* * *

    В состав опричнины вошли земли трех категорий. Во-первых, крупные дворцовые и великокняжеские оброчные волости, расположенные по большей части невдалеке от столицы. Во-вторых, обширные территории Поморья и Севера. И, в-третьих, несколько небольших центральных уездов с развитым служилым землевладением.

    Дворцовые волости должны были снабжать опричный двор всеми необходимыми продуктами. Иные цели преследовало зачисление в опричнину северных уездов с богатыми торговыми городами Вологдой, Устюгом Великим, Каргополем, Вагой, Двиной, Холмогорами и т. д.. Поморье и Север принадлежали к числу слабо заселенных районов страны. Здесь дольше всего сохранялось общинное землевладение, среди населения преобладало черносошное крестьянство. Феодальное служилое землевладение не получило широкого развития в этих уездах. К середине века во многих северных волостях было введено земское самоуправление, население обложено «кормленым окупом» в пользу казны. Северные торговые города Вологда, Холмогоры, Двина, Каргополь относились к посадам средней величины. Вологда и Холмогоры расположены были на конечных пунктах великого речного пути по Северной Двине и Сухоне. Этот путь служил главной торговой артерией, связывавшей Москву с Поморьем. Названные города были центрами обширных местных рынков и средоточием ремесленного производства.

    Самым крупным из опричных посадов был Устюг Великий, зачисленный в опричнину «со всеми волостями». Устюг являлся административным центром обширного края и контролировал важнейшие торговые пути из России на Урал и в Сибирь. Устюжский рынок был крупнейшим пушным рынком страны. Передают, что еще в 80-х гг. XVI в. Устюг платил в Четвертной приказ до 30 тысяч рублей тяглом и податью, всего на 10 тысяч рублей меньше, чем Москва.

     Как можно установить, опричное правительство забрало в опричнину важнейшие центры соляной промышленности страны, включая Каргополь, Соль-Тотемскую, Соль-Вычегорскую, Соль-Галич, Соль-на-Балахне (Балахну) и Старую Руссу. Среди всех перечисленных городов первое место бесспорно занимала Старая Русса. В середине XVI в. здесь числилось 1545 дворов. Главным богатством города были соляные варницы, много сотен варниц, на которых ежегодно добывали сотни тысяч пудов соли. Старорусскую соль продавали на рынках Новгородско-Псковской и отчасти Тверской и Смоленской земель. На протяжении XVI в. Старая Русса сохраняла значение крупнейшего торгово-промышленного центра страны. Еще в 80-х гг. она платила в казну в счет торговых пошлин 18 тысяч рублей. Столько же платили Москва и Новгород вместе взятые. Правда, Русса выплачивала пошлины не деньгами, а главным образом натуральным продуктом. Обычно опричные уезды имели конфигурацию сплошных массивов. В отношении Руссы допущено было исключение. Русса располагалась посредине Новгородских земских пятин наподобие небольшого островка.

     По мнению С. Б. Веселовского, Русса, Балахна, Тотьма и т. д. были взяты в опричнину для снабжения солью государева двора. Полагаем, что опричный дворец не мог поглотить и тысячной доли продукта, добываемого в одной Руссе. Опричная казна преследовала более значительные цели. Соль интересовала ее не как натуральный продукт, а как важнейший товар на рынке страны. Взяв под свой контроль главные центры солепромышленности, опричное правительство установило своего рода соляную монополию. Опричнина контролировала соляную торговлю всего Северо-Запада (Старая Русса), Заонежья (Каргополь), Заволжья (Солигалич), Нижегородского края (Балахна) и Севера (Соль-Вычегодская). В руках опричного правительства соляная монополия стала важнейшим средством финансовой эксплуатации населения страны, как опричного, так и земского. Напомним, что в XVI в. соляная торговля была делом более прибыльным, нежели даже виноторговля. Далеко не случайно крупнейшая купеческая фамилия XVI века Строгановы нажила капитал именно в сфере соляной торговли.

         Всевозможные поборы, подати, «кормленые окупы» и торговые пошлины с городов и волостей Севера и Поморья, а также соляной доход служили основным источником дохода для опричной казны. Зачисление названных местностей в опричнину объяснялось главным образом фискальными соображениями.

      В соответствии с древней традицией после образования опричного «удела» царь получил свою долю, «жеребей» на Москве. В опричнине оказался обширный район в западной части столицы, через который пролегал путь в опричный Можайск. Из опричных кварталов Москвы были выселены все бояре, дворяне и приказные люди, не принятые в опричнину. На их место водворились опричные служилые люди, бояре, дьяки и т. д. Тяглая посадская община почти вовсе не была затронута опричным переселением.

          Опричнина получила свою долю также и в Кремле, где были реквизированы дворовое место удельного князя Старицкого, митрополичье подворье, царицыны хоромы и многочисленные дворцовые службы до Курятных ворот. Царь намерен был выстроить себе в Кремле новую опричную резиденцию, но через полгода отказался от своего намерения.

    В опричнину попало около десятка уездов с развитым служилым землевладением. Только три из них можно с некоторой натяжкой отнести к числу уездов средней величины (Вязьма, Можайск, Суздаль). Прочие были мелкими и мельчайшими из уездов (Галич, Малый Ярославец, Медынь, Козельск, Перемышль, Белев, Лихвин). Названные уезды должны были дать основные контингенты для опричного дворянского войска.

* * *

    Одним из первых мероприятий опричной думы явилось формирование опричного стрелецкого и дворянского войска. Стрелецкое войско несло функции личной охраны царя и его семьи и насчитывало первоначально до 500 человек. Обычно стрельцы набирались из среды посадских людей. Не запрещено было также вербовать стрельцов из кабальных слуг опричных князей и бояр. Численность опричного стрелецкого войска не оставалась неизменной на протяжении всей опричнины. Его контингенты росли по мере расширения территории опричнины и спустя пять лет достигли 1500 человек.

     Опричное дворянское войско насчитывало тысячу «голов» и имело традиционную структуру. «А учинити государю у себя в опришнине, — значилось в царском указе, — князей и дворян и детей боярских дворовых и городовых 1000 голов». Опричные князья, дворяне и дети боярские дворовые составляли верхушку опричного корпуса, царский «двор». Местопребыванием опричного «двора»была Александровская слобода. По словам Таубе и Крузе, жившие в Слободе опричники составили своего рода орден или братство, насчитывавшее 300 человек. Датский посол Я. Ульфельд сообщает о том, что царь избрал себе 300 опричников, дав им власть над жизнью и смертью людей. По-видимому, речь идет о дворовых опричниках, «дворе», составлявшем непосредственное окружение царя.

     Пока территория опричнины была сравнительно невелика и армия не превышала тысячи человек, опричный двор не отличался многочисленностью. Но по мере включения в опричнину новых уездов численность опричной армии значительно увеличилась. Вместе с тем расширился состав опричного двора, поставлявшего командные кадры для опричной армии. По свидетельству Шлихтинга, имевшего доступ к опричному двору, царь держал к осени 1570 г. до восьмисот опричников.

     Городовые дети боярские служили поуездно. Они составляли основную массу опричного дворянского ополчения. Поскольку на долю «двора» приходилось первоначально около 300 человек из тысячи, а может быть, и значительно меньше, на долю городовых детей боярских приходилось никак не менее 700 человек. К концу опричнины число их возросло в несколько раз.

    После утверждения указа об опричнине правительство вызвало в Москву дворян трех опричных уездов: Суздальского, Можайского и Вяземского и произвело генеральный смотр. Им руководила специальная опричная комиссия составе первого боярина А. Д. Басманова, князя А. Вяземского и П. Зайцева. Во время смотра четверо «старших» дворян из каждого уезда должны были после особого допроса и под присягой показать перед комиссией происхождение рода уездных служилых людей, рода их жен, указать также с какими князьями и боярами они вели дружбу и т.д. В опричнину царь приказал зачислить лишь тех, против кого у него не было подозрения и кто не был дружен с князьями и боярами. Они стали его людьми, «опричниной».

    О принципах отбора служилых людей в опричнину одинаково рассказывают столь различные авторы, как царь Иван, Курбский, Штаден, Таубе и Крузе. Курбский повествует, что царь, учредив опричнину, собрал вокруг себя «человеков скверных», вместо «нарочитых», т. е. знатных людей. Штаден называл служилых опричников «новодельными господами, которые должны бы быть холопами тем прежним». Таубе и Крузе презрительно писали о них же, как о «нищих и косолапых мужиках». Насквозь проникнуть аристократическими предрассудками, сам царь Иван горько сетовал на то, что вынужден из-за боярской измены приближать к себе в опричнине худородных дворян-страдников. «...По грехом моим учинилось, — писал он опричному думному дворянину В. Грязному,— и нам того как утаити, что отца нашего князи и бояре нам учали изменяти, и мы и вас, страдников, приближали, хотячи от вас службы и правды».

    По замыслам опричного правительства, привилегированное дворянское войско должно было стать надежным орудием в борьбе с феодально-аристократической оппозицией. Ввиду этого при наборе опричной тысячи предпочтение оказывалось худородному провинциальному дворянству. Показателем социального лица опричнины может служить командный состав тысячи. Когда осенью 1565 г. опричные отряды были посланы против татар, ими командовали воеводы князья А. П. Телятевский, Д. И. и А. И. Хворостинины, князь Д. И. Вяземский и М. З. Белкин. Несмотря на свои княжеские титулы, никто из опричных воевод не принадлежал к знати. Телятевский был помещиком из Ярославля и происходил из обедневшей ветви князей Микулинских. По словам В. Б. Кобрина, Хворостинины были родом малознатным, хотя и не захудалым. Вяземские служили по Костроме в, низшем разряде дворян, «литве дворовой». Согласно Разрядам, в Полоцком походе воевода Телятевский командовал сторожевым отрядом в 1016 человек, голова Д. И. Хворостинин возглавлял отряд в 200 человек. Остальные воеводы вообще не упоминались в доопричных разрядах. Козельский дворовый Белкин принадлежал к неродословному дворянству и даже в опричном разряде писался без отчества.

     По мнению Г. Н. Бибикова и В. Б. Кобрина, специально исследовавших состав опричного двора, опричная армия была укомплектована в значительной части за счет местных дворян тех уездов, которые были взяты в опричнину. Эта точка зрения встретила возражения со стороны А. А. Зимина. «Создавая свой опричный корпус, — пишет он, — Иван IV руководствовался не служилой и земельной связью того или иного сына боярского с опричными уездами, а совершенно другими мотивами». Свой вывод А. А. Зимин основывает на следующем расчете. Из 157 учтенных им опричников, служивших в 50-х гг. в составе «старого» двора, только 33 вышло из военно-служилых корпораций пяти опричных (для 1565 г.) городов, «подавляющее большинство опричников, следовательно, происходило из земских уездов, а не из опричных (как думал Г. Н. Бибиков)». Мнение А. А. Зимина никак нельзя признать убедительным. Во-первых, за всё время существования опричнины в ней служило несколько тысяч дворян, между тем А. А. Зимин оперирует данными лишь о 157 лицах. Во-вторых, командные кадры опричнины (к которым относились учтенные А. А. Зиминым лица) комплектовались на основе персонального отбора, т. к. царь и члены опричной комиссии отбирали на опричную службу лишь известных им, наиболее надежных и опытных лиц из старого командного состава. Очевидно, этот принцип комплектования был вовсе неприменим к служилой мелкоте, нескольким тысячам провинциальных детей боярских, которые составили основную массу опричного войска. Очень немногие из них были лично известны царю и членам опричной думы. В-третьих, А. А. Зимин полностью игнорирует свидетельства современников, в качестве очевидцев подробно описавших массовые наборы служилых людей в тех уездах, которые во шли в опричнину.

       Согласно указу об опричнине, царь принял к себе на службу 1000 дворян, «и поместья им подавал в тех городех с одново, которые городы поймал в опришнину». Задача испомещения опричных людей разрешалась двояким способом. Местные дворяне (а они составляли основную массу и сохраняли свои старинные поместья в данном уезде и получали «додачу», т. е. дополнительное земельное обеспечение. Как свидетельствуют Таубе и Крузе, принятым в опричнину дворянам полагалось от 50—60 до 100 четвертей (гуфов) земли.

      «Иногородние» дворяне (начальные люди и пр.) получали поместья в опричных уездах в свой полный оклад, н зато лишались своих старых поместий в других уездах.

      Вопрос о землевладении опричных служилых людей решался, по-видимому, в строгом соответствии с старинными удельными традициями. Теми же традициями руководствовался царь Иван при наборе дворян в «удел» в период кратковременного «царствования» Симеона Бекбулатовича в 1575—1576 гг. «А которых людишок приимем, — писал князь Иван Московский Симеону, — и ты б, государь, милость показал, вотчинишок у них отнимати не велел, как преж сего велося у удельных князей», «а ис поместьишок их им... всякое их рухлядишко пожаловал, велел отдати, и людишок их, не ограбя, велел выпустити».

    Наше предположение подтверждается двумя фактами. Во-первых, указ об опричнине предусматривал испомещение дворян «с одново» в опричных уездах и ни словом не упоминал о «перемене» у них вотчин и наделении их вотчинами в опричных уездах. Далее интересной иллюстрацией к опричному указу может служить писцовая книга Рузского уезда 1567—1569 гг., которая показывает, что опричники сохраняли в своих руках вотчины, находившиеся в земщине. В конце 60-х гг. в земском Рузском уезде вотчинами владели опричники боярин В. П. Яковлев, ловчий Г. Д. Ловчиков., Я. Ф. Волынский, А. Ф. Волынский, князь С. А. Черкасский.

Владельцами поместных земель в Рузском уезде были в подавляющем большинстве земцы. В нескольких случаях земские писцы описали также поместья опричников, но эти случаи объясняются особыми обстоятельствами. «За Григорьем за Яковлевым сыном Унковского да за иво племянником за Ондреем Ивановым сыном Унковского (а Ондрей в опричнине) старое отца их поместье...». Описанное писцами поместье было «сместным» владением двух родственников, земца и опричника.

    «Становясь опричником, — пишет А. А. Зимин, — служилый человек часто не переходил в состав землевладельцев опричных уездов, сохраняя свои старые земельные и служилые связи». Приведенные выше факты позволяют оспаривать подобный вывод. Опричники становились помещиками опричных уездов и сохраняли в земщине лишь свои вотчины.

     Благодаря дополнительному земельному обеспечению в опричнине была установлена своя, особая градация поместных окладов дворян, значительно более высокая, чем в земщине. Учитывая, что обычные поместные оклады в середине века составляли примерно 50—300 четвертей для городовых детей боярских и 300—500 для дворовых, следует признать, что землевладение низших слоев дворянства выросло в опричнине весьма значительно. По наблюдению В. Б. Кобрина, при опричном . дворе распространенным был поместный оклад в 250—500 четвертей, с вотчинами в 150—200 четвертей земли. В. Б. Кобрин замечает, что в целом «состав Опричного двора был несколько худороднее доопричного и главное — современного ему земского», но «разницу между опричниной и земщиной не следует преувеличивать, она не была настолько велика, чтобы мы были вправе резко противопоставлять их друг другу». Различия опричного и земского «дворов» сводились к тому, что опричные служилые люди при прочих равных условиях были поставлены в привилегированное положение по сравнению с земским дворянством.

    Чтобы дополнительно обеспечить опричников, нужны были десятки тысяч четвертей земли. Необходимые земли были конфискованы у землевладельцев опричных уездов. Царский указ об опричнине категорически предписывал «вывести» из опричных уездов вотчинников и помещиков, «которым не быти в опришнине», предоставить им земли «в то место в иных городех, понеже опришнину (царь. — Р. С.) повеле учинити себе особно». Неизвестно, насколько последовательно этот принцип был проведен в жизнь. Но так или иначе, многие вотчинники и помещики должны были лишиться своих земель в опричных уездах. С. Ф. Платонов крайне преувеличил значение конфискаций в опричных уездах, будто бы подорвавших княжеско-боярское землевладение. Оспаривая аргументацию Платонова, С. Б. Веселовский указал на незначительный удельный вес вотчинного землевладения в уездах, зачисленных в опричнину в 1565 г. «В Можайском и Суздальском уездах, — писал он, — было некоторое количество вотчинных земель, а во всех остальных уездах вотчин было мало или они вовсе отсутствовали». Если это справедливо, то земельный пересмотр в опричных уездах в 1565 году свелся, главным образом, к перераспределению поместного фонда земель. Судя по спискам дворовых, аристократическая прослойка среди землевладельцев Суздаля, Можайска и Вязьмы, в самом деле, была невелика. Главной целью земельного пересмотра во всех названных уездах было образование свободного земельного фонда для испомещения опричной тысячи.

     Для того, чтобы выяснить характерные особенности опричной военной реформы, надо определить ее влияние на численный состав дворянства опричных уездов. Интересующие нас количественные изменения наиболее точно отразились в документации Разрядного приказа. В канун опричнины был составлен Разряд Полоцкого похода 1563 г., в самом конце опричнины — Разряд похода против крымских татар 1572 г. В этих важнейших военных походах участвовали  почти все боеспособные силы дворянского ополчения России.

Численность дворян по разрядам

    Данные Разрядов подтверждают свидетельство летописи о том, что в первых опричных уездах была набрана и испомещена как раз тысяча опричных служилых людей. В походе 1572 г. названная тысяча участвовала почти что в полном составе. (Из-за отсутствия данных по Белеву и Вологде в Разряде фигурирует 967 дворян). Разряды не отличаются исчерпывающей полнотой, но они с полной очевидностью указывают на сокращение численности дворян в тех уездах, которые были зачислены в опричнину. Разряды показывают также, что особенно много дворян было «выведено» из Суздальского, а также Можайского уездов. Суздальский уезд в конце опричнины мог выставить в поле не более трети прежнего числа служилых людей. «Выводы» из Суздаля имели вполне определенный политический смысл. Потомки местной княжеской династии, князья Суздальские, сохраняли давние политические связи с местным феодальным сословием. Неудивительно, что опричное правительство постаралось изгнать из уезда всех, кого оно подозревало в симпатиях к Суздальским князьям.

    Указ об организации опричной тысячи имел некоторые общие черты с приговором 1550 г. об испомещении «тысячи лучших слуг» под Москвой (одинаковый численный состав, испомещение дворян статьями и т. д.). Однако по существу опричная тысяча была организована на совершенно иных началах. «Тысяча лучших слуг» должна была набираться по всем уездам и включала лишь верхушку уездных дворянских обществ. Опричная тысяча комплектовалась из дворян нескольких средних и малых уездов и включала в себя массу . рядовых служилых людей этих уездов. Все «лучшие слуги» принадлежали к составу государева двора. В избранную опричную тысячу входили не только и не столько дворовые, сколько городовые дети боярские, мелкие провинциальные служилые люди. Возможно, в связи с этим «лучшие слуги» получали в III статье 100 четвертей земли, а опричники низшей статьи — всего лишь 50—60.

    Дворянский идеолог И. Пересветов еще в 50-х гг. ратовал за организацию постоянной личной гвардии царя, предлагал жаловать дворян не по «породе», а по воинским заслугам и т. д. В известном смысле опричная реформа шла навстречу подобным требованиям дворянства. Опричная тысяча была создана как привилегированная личная гвардия царя. Служба в опричнине открывала широкие перспективы перед худородным дворянством. Однако привилегии опричнины распространялись на сравнительно узкий круг дворянства. В то же время негативные результаты опричной реформы нарушили интересы широкого слоя земских дворян. Многие дворяне были выселены из своих вотчин и поместий. Лишились земель также дворяне, имевшие владения на территории опричнины, но служившие в других уездах. Ввиду дробности и чересполосицы феодального землевладения таких было немало. В целом опричный земельный пересмотр вызвал глубокое недовольство среди земского дворянства, что привело к усилению дворянской фронды.

    При зачислении в государев удел каждый опричник клятвенно обещал разоблачать опасные замыслы, грозившие царю, и не молчать обо всем дурном, что он узнает. Опричникам запрещалось общаться с земщиной. Удельные вассалы царя носили черную одежду, сшитую из грубых тканей. Они привязывали к поясу у колчана со стрелами некое подобие метлы. Этот их отличительный знак символизировал стремление «вымести» из страны измену.

* * *

    Система опричного управления в значительной мере копировала систему управления земщины.

    По мнению А, А. Зимина, особенно важную роль в формировании опричного аппарата сыграл государев дворец, вошедший в опричнину со всеми своими учреждениями. Приведенное мнение вызывает известные возражения, поскольку в опричнину не вошли два главнейших учреждения дворцового аппарата: Большой дворец боярина Н. Р. Юрьева и Конюшенный приказ боярина И. П. Федорова-Челяднина.

     Опричный Дворцовый приказ был сформирован заново из лиц, прошедших самую строгую проверку. Специальные опричные ведомства расследовали прошлое дворцовой прислуги, ее родственные связи и т. д. В царском архиве «анкеты» дворовых, входивших во Дворец, занимали отдельный ящик: «ящик 200, в нем сыски родства ключников, и подключников, и сытников, и поваров, и хлебников, и помясов, и всяких дворовых людей».

     Опричный Дворец имел традиционную структуру и подразделялся на три «дворца» — Сытный, Кормовой и Хлебный. В соответствии с указом об опричнине, царь приговорил «на дворцех, на Сытном и на Кормовом и на Хлебенном учинити клюшников и подклюшников и сытников и поваров и хлебников, да и всяких мастеров и конюхов и псарей и всяких дворовых людей на всякой обиход». Как можно заключить из текста указа, из всех дворцовых ведомств только Большой дворец получил четкую организацию с первых же дней существования опричнины. Прочие отрасли дворцового управления не были дифференцированы. Вероятно, в силу своей малочисленности, взятые в опричнину мастера (оружейники и пр.), конюхи, псари, истопники первоначально не были организованы в особые приказы — «дворцы». Только в конце опричнины, когда государев «двор» сильно разбух, опричные «дворцы» Бронный, Постельный и Конюшенный отпочковались от общего дворцового ведомства опричнины. Невзирая на это обстоятельство, такие дворцовые чины, как оружничий, постельничий, ясельничий, вошли в опричнину с самого момента ее организации. Объясняется это двумя моментами. Во-первых, все названные чины по должности были тесно связаны с обслуживанием царской семьи. Во-вторых, в опричнине эти чины становятся простым атрибутом думного дворянства, а следовательно, связь их с соответствующими дворцовыми приказами постепенно становится номинальной.

     Наряду с Дворцом в опричнине образуется ведомство казначеев и некоторые другие приказы, копировавшие параллельные земские учреждения. Организованная в опричнине лестница чинов включала «дворецкого, и казначеев и дияков и всяких приказных людей».

     Опричная Казна была пополнена посредством прямого ограбления земщины. В связи с отречением от престола царь вывез в Слободу всю государственную казну, золотые и серебряные слитки, сосуды и т. д. По возвращении на государство он вернул часть сокровищ (серебряные «суда» и т. д.) земской Казне, но одновременно наложил на земщину громадную контрибуцию. «За подъем же свой, — значилось в летописи, — приговорил царь и великий князь взяти из земского сто тысяч рублей». Фактически вся тяжесть расходов, связанных с организацией опричнины, была взвалена на плечи земщины.

    В ведении опричных казначеев находилась Четверть, или Четвертной приказ, один из главных финансовых органов опричнины. Четверть непосредственно осуществляла сбор «кормленых окупов» и других платежей в севёрных уездах опричнины.

    Опричнина имела обширный поместный фонд и многочисленную армию. Поэтому ее приказные ведомства неизбежно должны были осуществлять функции, аналогичные функциям земского Поместного и Разрядного приказов, а иногда и Посольского приказа, поскольку опричное правительство нередко вело самостоятельные дипломатические переговоры с иностранными послами. Круг  дел опричной администрации был весьма широк. Тем не менее, опричнина не обладала столь-разветвленным и сложным аппаратом, как земщина. Функции различных ее ведомств не были дифференцированы. Сплошь и рядом опричные дьяки по очереди исполняли самые разнообразные поручения.

    Царь не доверял приказной бюрократии старой формации. Поэтому почти никто из приказных чиновников, получивших дьяческий чин при Адашеве, на первых порах в опричнину не попал. Самыми видными дьяками в опричнине были П. Григорьев и Д. Володимеров. Ко времени падения Избранной рады Григорьев служил в подьячих. В Полоцком походе он числился дьяком, но был записан в дьяческом списке одиннадцатым. Личность дьяка Д. Володимерова вызывает в литературе разногласия.

     Функции главных опричных дьяков отличались большим разнообразием. Отметим, что дьяк Володимеров управлял финансовым Четвертным приказом (1566 г.), участвовал в переговорах с литовцами в качестве посольского дьяка-(в том же году), разрешал местнические споры опричных воевод как разрядный дьяк (в 1567 г.) и т. д. В Четвертном приказе помощником Володимерова был его тесть Ф. Рылов. Рылов служил конюшенным дьяком в походах 1558 г. и 1562—1563 гг. и, вероятно, являлся креатурой ясельничего П. В. Зайцева.

    Образовавшиеся в опричнине органы приказного управления были как бы сколком земских Приказов. Приписывать им больший архаизм едва ли есть основания. Опричные органы не обладали такой дифференциацией, как земские Приказы, объем их работы был значительно меньше. Но все делопроизводство и самая структура ведомств оставались в принципе теми же, что и в земщине.

     Обратное влияние опричной практики на структуру центрального приказа аппарата если и имело место, то лишь в самых ограниченных пределах.

* * *

    Опричнина не изменила традиционной структуры управления на территории Московского царства — земщины. Высшей властью в земщине была Боярская дума, целиком сохранившая значение верховного органа боярской аристократий.

    Официально руководство земской думой осуществляли удельные князья Бельский и Мстиславский. Ценой полного и беспрекословного повиновения Бельский вернул себе доверие Грозного. Опричное правительство оценило лояльность Бельского и Мстиславского и неизменно использовало их авторитет, чтобы держать в покорности земскую Боярскую думу. В годы опричнины, власти не раз получали доносы на первых бояр думы. Однако каждый раз царь оставлял доносы без внимания. «Я и эти двое (удельные князья Бельский и Мстиславский. — Р. С.) составляем три московские столпа, — неизменно говаривал он. — На нас троих стоит вся держава».

    Более широкой опорой нового режима в земщине была старомосковская знать: бояре Захарьины, Челяднины, Морозовы. Именно эти группировки осуществляли руководство Земским собором созванным на втором году существования опричнины.. Боярская дума на соборе была представлена 3 удельными князьями, 15 боярами и окольничими из старомосковской знати и только двумя боярами из титулованной неудельной знати. По существу, в земщине возникла традиционная комбинация политических сил, издавна позволявшая монархии противостоять оппозиции многочисленных и влиятельных местных династий Северо-Восточной Руси.

    При учреждении опричнины царь объявил о том, что передает все управление Московским царством земской Боярской думе, но при этом сделал ряд существенных оговорок. По указу об опричнине, «государство... свое Московское, воинство и суд и управу и всякие дела земские (царь. — Р. С.) приказал ведати и делати бояром своим, которым велел быти в земских: князю Ивану Дмитреевичю Белскому, князю Ивану Федоровичю Мстиславскому и всем бояром. ...а ратные каковы будут вести или земские великие дела, и бояром о тех делех приходити ко государю и государь з бояры тем делом управу велит чинити». (Курсив наш. — Р. С.).

     Передача правления думе носила фиктивный характер. Будучи главой опричного правительства, Грозный сохранял право решать вопросы войны и «великие земские дела» во всем Московском царстве. Фактически ни одно важное решение не могло быть принято в земщине без участия царя, опиравшегося на советы опричной думы.

     В смысле политических форм опричнина была возвратом к отжившей удельной старине. В опричнине царь предстал перед своими подданными в древнем одеянии удельного владыки. Казалось бы, опричнина возродила в стране удельные порядки в Самых широких масштабах. На самом же деле новое учреждение в существе своем имело мало общего с удельной практикой и традициями.

    Опричнина стала своеобразным государством в государстве или, точнее, государством над государством. В опричнине царь освободился, наконец, от традиционной опеки со стороны Боярской думы и князей церкви. Опричнина опиралась на насилие и располагала властью, которой ранее не обладало ни одно, из московских правительств.

    Опричное правительство было облечено исключительно широкими полицейскими функциями, которые позволяли ему контролировать всю земщину. Главным условием своего возвращения на царство Грозный выставил неограниченное право распоряжаться жизнью и имуществом «изменников», и это требование было принято сословиями и одобрено Земским собором. Насилие и террор как основное средство достижения политических целей монархии — таким был один из центральных пунктов указа об. опричнине. Репрессии опричнины должны были доставить монархии перевес над политическими притязаниями могущественной феодальной аристократии, а заодно покончить и с дворянской фрондой.